|
Мир прозы,,
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 11.06.2024, 17:40 | Сообщение # 2826 |
 Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| ДО КОНЦА СВЕТА ОБРЕЧЕН Я ПЕТЬ
Нас тьма народов — все одна мы повесть:
Нас не пугает ненависти гвалт.
Да, я латыш, но скиф пронзил мне совесть,
И не один прозревший я прибалт.
И вот война — у самого порога.
Прет, чертыхаясь, отщепенцев ряд.
Но было же: как флаг красна дорога.
Её нам стёр чужих свобод обряд.
Победы мир свой дали, без сомненья,
Мы превратить в мирок чужих и злых.
Нет, я не жду забыться вдохновенья,
Чтобы стереть двух первых мировых.
Нам до смерти любить! Но враг зудит гламурно,
Что ненависть права их и сильна.
Не разобрать их кривду — все сумбурно.
К благополучию слепа страсть и хмельна.
К чему стремился? Ведь комфорт — не счастье,
И не любовь все то, о чем журнал.
Моё прозрение, кто выживет, не красьте
На кровью павших писанный мурал.
Волна все выше — как хрусталь прозрачна:
Шарлаховый маячит неба вид.
Там призраки танцуют — вроде мрачно,
Но между нами как туман мой стыд.
Припев:
Без Бога, знаем, нам не до порога.
Волна все ближе — но не ближе Бога.
Прижал гитару, сердцем чтоб согреть —
До конца света обречен я петь.
***
СТИХИ ПАВШИХ
Истуканы прут на нас.
Внимайте, акробаты!
Нам нужна поэзия,
Не нужны нам плакаты.
Капли крови ангелов —
Звезды для поэтов.
Без смартфонов в бой пойдем,
Как с песней Егор Летов.
Их умом нас не понять —
Думы им бездумны.
Победит поэзия —
Поэтов фронт безумный.
По канату нам идти —
Бездна лжи не спит под нами.
Сверху — отчий ветерок,
А внизу — чужой цунами.
Широка страна моя
Не от ширпотреба.
Нам поэзия важна —
Важнее даже хлеба.
Истуканы прут на нас.
Внимайте, акробаты!
Нам нужна поэзия,
Не нужны нам плакаты.
По канату нам идти —
Бездна лжи не спит под нами.
Сверху — отчий ветерок,
А внизу — чужой цунами.
Широка страна моя
Не от ширпотреба.
Нам поэзия важна —
Важнее даже хлеба.
Припев:
Пули стихли, стих боец …
Мы, павшие, лихи́.
Смерть для нашей вечности —
Бессмертные стихи.
***
Как жить нам теперь, ну как!
Тридцать лет я спал, промолчал,
Когда звал Сатана всех на бал.
Танцевал, танцевал, танцевал,
Пока огнь дымком весь мой стал.
Как жить нам теперь, ну как?
Я знаю — ты скажешь: дурак.
Стравил нас радужный Кащей.
Заходи ко мне в мавзолей.
Мой протест кукушкою спет —
Одному мало мощи для “нет”.
Хочу встать, но закатан в бетон.
Шеф-петух мне вручает жетон.
В трубке мира теперь я дымлюсь.
Как огнь уж не подымусь.
Дохлый мир, удушья покой
И трусливо долгий застой.
Как дальше жить мне, ну как?
Средь панических боевых нет атак.
Друг с другом разделяя свой страх,
Отступаем в могилах, в гробах.
Я не кукла и я не царь —
Я обреченный любить гусляр.
Я в пустыне друзей бедуин
И палимый злой ложью павлин.
Взломай меня, нервный мой срыв!
Разорви в клочья, ядерный взрыв!
По кусочкам мне снова сложить
Свою жизнь и родиться, чтоб жить.
Припев:
Своей искрой зажги, чтоб не млел,
Чтоб не только во снах летел.
Звездных птиц моих гнёзда зажги,
Чтоб воскрес я, Господь, как Ты.
***
ЭЙ ВЫ, ЖЕНУШКИ! ЭЙ, МУЖИЧКИ!
Эй вы, женушки,
Эй, мужички!
Научились мы плавать
Как рыбки во лжи.
Ложь всю глотаем,
Омываем тела.
Во лжи и мечты,
И наши дела.
На прибыль надежда.
На совести — жгут.
Доверяем той правде,
О которой нам лгут.
Да, это чудо,
Что не все мы бомжи.
Но богаты настолько лишь,
Насколько во лжи.
Наши дети в сетях.
Учителя их вруны.
Вроде как люди,
Вроде с Луны.
Эй вы, женушки,
Эй, мужички!
Научились мы плавать
Как рыбки во лжи.
Оживут скоро кости.
Вернется мой дед.
Скажет: нет, сынок, пал я
Не за этот ваш бред.
Одним словом правды
Взорвет весь квартал.
Белым светом костей
Ослепит всех, кто врал.
Истину лишь сможет
С ним вместе зреть,
Кто готов за нее
Сто раз умереть.
Эй вы, женушки,
Эй, мужички!
Научились мы плавать
Как рыбки во лжи.
Припев:
Война — это страшно,
Но не страшнее той лжи,
За которую мирно
Убиваемся мы.
***
ПРИНЦЕССЕ ИЛОНЕ ДОНЕЦКОЙ
Памяти 6-ти летней Илоны Ольховой, погибшей 01.09.2023
Построил песочницу папа
Принцессе Илоне родной.
Ждал хоть словечко одно,
Но осталась она немой.
Взяли её из детдомa —
В надежде, что заговорит.
Не знали, что в день роковой
К принцессе снаряд прилетит.
Шесть лет она молчала,
Играла тихо — без слов.
И вдруг сквозь безмолвия годы
Её осколочный зов:
“Папа!” — любви полон шепот,
Как “Отче наш”, ей умирая.
В слове “папа” — вечность надежды
И миг присутствия Рая.
Одно слово — и стало теплее,
Развеялся ужаса дым.
Смерть претворил Бог в чудо
Словечком “папа” одним.
Первое и последнее слово,
И в океан впадает река —
Одно слово, как слово “Победа”
На все будущие века...
Папа... Папа...
Припев:
Пусть всегда будут мама и папа,
Пусть всегда нам детей любить.
И меня дети папой назвали,
Пусть для них мне вечно жить.
***
ФРОНТ — ЭТО ЛИНИЯ ЖИЗНИ
Рассказ добровольца
В холодильнике мерз мой ужин.
Кот у мышки компа заснул.
Спать и или есть безоружному?
Издали — взрывов гул.
Злость, что мне делать с тобою?
Не в силах что-либо менять.
Не готов я ни к плену, ни к бою.
Ни любить смел, ни воевать.
Такой вот ненастоящий
Я стал тут в надежде дожить
Хоть до искорки, капельки счастья,
Чтоб на миг все забыть и не ныть.
Злость, что мне делать с тобою?
Не в силах что-либо менять.
Не готов я ни к плену, ни к бою.
Ни любить смел, ни воевать.
Вдруг прилет по балкону соседа…
Покурить просто вышел он…
Рядом внук у мёртвого деда.
Во мне взрыв как распятого стон.
Через день я стал добровольцем.
Через месяц — бился в боях.
Со смертью меняли мы кольца,
И жизнь началась моя.
Я счастлив, прострелен что дважды —
Друзей собою спасал.
Счастье теперь миг мне каждый.
Без войны я бы счастья не знал.
Припев:
Фронт — это линия жизни,
С вечности волосок,
Счастья кровавые брызги,
Звезд божественный ток.
***
В МИРЕ ЛИШЬ ОДИН НАРОД — РОЗЫ
В мире только один народ —
Люди, точнее — розы.
На одном языке они любят,
Одной солью засолены слезы.
На каком языке любовь
Своих бабочек ажурных обучает?
На каких языках собаки
По белу свету бегая лают?
Не сжигайте народам их книги —
Бросьте в пламя лучше меня:
Мои кости сгорят лучисто,
На латышском хрустально звеня.
Сгорит Достоевского кость,
Сгорит кость Ивана Крылова —
У Бога на арамейском
Их читать буду снова и снова.
Не бойтесь — пойте на русском:
Я иконы на русском пишу.
А когда слишком поздно ложусь,
На тувалуанском во сне дышу.
Ведь в мире лишь один народ —
Люди, точнее — розы.
На одном языке они любят,
Одной солью засолены слезы.
Припев:
Читаю историю Риги.
Спасайте русские книги!
Подумай: из нас кто спасётся,
Когда боли вулкан их взорвётся!
Kaspars Dimiters, РАДУЙТЕСЬ! МЫ НАША ПАМЯТЬ https://nebruks.bandcamp.com/album/--6
Альбом посвящен актрисе Вии Артмане —
к пятнадцатилетию ее пребывания в вечности.
Фильм об открытии альбома "ВЕРНИТЕ МНЕ МОЮ РОДИНУ"
> https://www.youtube.com/watch?v=H5DHAf9Gnng
Открытие альбома состоялось в Риге 23 апреля 2024 года на Покровском кладбище на "Сцене вечности" моей матери, актрисы Вии Артмане (в крещении Елизавете) .
Это по счету мой шестой русский альбом, вышедший с начала июля 2022 года.
Благодарю вас, друзья!
Kaspars Dimiters
– – –
МОИ РУССКИЕ АЛЬБОМЫ
“Я латыш, украинец и русский, и ...” — 11.10.2022.
“Война за детские души” — 11.12.2022.
“Я вас люблю” — 08.03.2023.
“Внимание! Говорит война!” — 05.06.2023
“Радуйтесь! Мы наша память” — 11.10.2023
“Верните мне мою Родину!” — 23.04.2024
----------------------------------------------------
Тема из к/ф "Родная кровь"(1963)
> https://www.youtube.com/watch?v=aBn4_nee7Fs
Композитор Вениамин Баснер "Мексиканский танец".
Светлая память двум великим артистам - Вии Артмане и Евгению Матвееву...
___________________________________
157540
Сообщение отредактировал Михалы4 - Вторник, 11.06.2024, 17:54 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 16.06.2024, 12:42 | Сообщение # 2827 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Как дивный сон мне память выдала верхи
Из жизни той, теперь уже, пожалуй, древней,
Когда меня с утра будили не стихи,
А птичий крик, летящий звонко над деревней.
Под громкий смех мужчины шли на сенокос,
А я, юнец, в своей заштопанной рубашке,
Бежал к пруду гонять назойливых стрекоз,
Ловить ужей и гладить пальцем их мордашки.
Посмотришь вверх, а там уж солнце высоко!
Отпустишь змей – душа ещё непогрешима.
Летишь домой, где баба Люба молоко
Нальёт в стакан из жизнь видавшего кувшина.
И с юных губ стерев рукой молочный след,
Тянусь к пиалке за баранкой и конфетой...
Эх, знать тогда бы, что спустя десятки лет
Я буду чаще вспоминать о жизни этой.
***
Вся наша жизнь несовершенна,
Как песня летняя кукушки.
Но кто-то ищет утешенье
Душе потрёпанной в пивнушке.
Сидят с бокалами страдальцы:
Актёры, грузчики, поэты...
Не замечая, как сквозь пальцы
Летит не дым от сигареты,
А уплывают в никуда
Года. Прекрасные года!
***
Не всем дано понять в моей стране,
Что значит жить годами на войне.
Сдержав в себе волнение и страх,
Бежать в подвал с ребёнком на руках.
Прикрыв его, кричащего, спиной.
А вы детей видали с сединой?
Которых бы от шороха трясло?
Не видели? Ну что ж, вам повезло!
* * *
Между мною и войной –
Меньше часа по прямой.
От войны и до меня –
Залп ракетного огня.
Здесь, на западе страны,
Сёла в коконе войны.
И с разорванным лицом
Хата матери с отцом.
***
Два года не ведаем сна и покоя...
Уснёшь ли, когда рядом с домом бои?
Атаки на город по матушке кроя,
Сидим, притаившись, как те воробьи.
Колотится сердце, вздуваются вены,
Заметив на небе белёсый надрез.
И стало привычным под звуки сирены
От смерти бежать в незнакомый подъезд.
За счастье увидеть от уха до уха
Улыбки на лицах друзей и родных.
Но мы, белгородцы, не падаем духом,
Хоть нет от обстрелов у нас выходных.
Какие б ещё не обрушились беды,
Мы вынесем их, как бывало не раз!
И в день неизбежно грядущей Победы
Не скроем промокших от радости глаз.
***
Поведай, Русь моя святая,
Душа покоя не даёт:
Что жизнь настала непростая
Народ наш скоро ли поймёт?
Гуляют жители столицы,
Спешат на море в отпусках...
А здесь, на западной границе
Ведут сражение войска.
А здесь снарядами разбиты
Десятки русских деревень.
И местный житель от обиды
Клянёт Москву и ночь и день
За то немое равнодушье,
С которым вешали Христа.
За то, что там считают глушью
Войною стёртые места.
***
В ЗЕМЛЯНКЕ
Разрывы с каждым днём становятся всё ближе.
Укрылись под землёй и просто ждём рассвет.
Пригревшийся у ног щенок консерву лижет,
Как будто до войны ему и дела нет.
Буржуйка горяча. Кипит походный чайник.
Товарищ у стены сопит который час.
Пугливый мотылёк, прибившийся случайно,
Притих на потолке, уставившись на нас.
Не хочется вставать, гнетёт усталость тело.
Вот так бы и сидел в землянке на пеньке.
Да только есть приказ, а по-простому – дело,
Которое решит лишь палец на курке.
Допит горячий чай, докурена махорка.
Прижат бронежилет застёжками к груди.
И слышно как рассвет, коснувшийся пригорка,
Невольно говорит: «Ну что, боец, иди!»
Не встретишь на войне судьбы своей афишу
И нечем усмирить волнение в душе.
Сползают небеса от боя к бою ниже,
Да так, что их рукой касаешься уже.
* * *
Село на краешке Руси.
Обычный дом. Печурка. Столик.
Мужик жене: «Не голоси!
Вернётся наш сынишка Толик.
Чего расклеилась с утра?
Приснилось может что, дурёха?
Налить водички из ведра,
Пока опять не стало плохо?
Ну хватит, милая, сполна!
Услышат местные «сороки».
Да, тьфу... Подумаешь, война –
На пару месяцев мороки.
Придёт и женим наконец
Его на Зинке из аптеки.
Наваришь к свадьбе холодец...
Давай, суши на щёчках реки.
Успеешь, милая, внучат
Утешить ночью в колыбели.
Они ещё перекричат
Всех нас у новогодней ели!»
Не слыша слов, рыдала мать,
К своей груди прижав иконку,
Не зная даже, как сказать,
Что им прислали похоронку.
***
НУ РАЗВЕ ХОДЯТ В ПАРКИ НА ВОЙНЕ?
Мечтаю я сегодня о простом –
По парку прогуляться не спеша.
Почувствовать, как шепчется с листом
Моя немножко грустная душа.
Казалось бы, банальность и пустяк –
Сидеть, читая книгу, на скамье.
Но всё не так. Теперь уже не так.
Ну разве ходят в парки на войне?
А до него совсем рукой подать,
Минуты три по улице идти!
Но страшно мне в том парке умирать,
А может быть вообще на полпути.
И я смотрю в разбитое окно
Из комнаты, где вечный полумрак,
На чёрное, горелое пятно
В том месте, где когда-то был наш парк.
***
ГЛЯДИТ РОССИЯ В ПЕРЕКРЕСТЬЕ
За то, что не осталось чести,
За то, что враг наполовину,
Глядит Россия в перекрестье
Который год на Украину.
Уже давно шмальнуть бы надо,
Согнав нацистских кур с насеста.
А мы всё пробуем прикладом
Поставить им мозги на место.
***
БЕЛГОРОД 16.03.2024
Люди с утра торопились на выборы...
С неба ракеты горящими глыбами
Падали кучно, неся разрушения.
Нас, белгородцев, считая мишенями.
Доля секунды и есть попадание –
Сгорбились мирно стоявшие здания,
Вспыхнуло чьё-то авто у обочины.
Алою стала земля Белгородчины.
* * *
У костра бойцы сидят,
Разговор не клеится.
Поутру был жив бурят,
А теперь… Не верится.
Разгорается в груди
У солдат пожарище.
Хоть буди, хоть не буди –
Крепок сон товарища.
Что ни день, то на краю –
Так всегда с разведкою.
Скольких он спасал в бою
Верной пулей меткою.
А теперь в одном строю
Павших в ополчении.
Нынче даже не поют
Соловьи вечерние.
Хоть огонь костра погас,
Парни не расходятся.
За бурята, за Донбасс
Тихо Богу молятся.
***
Пьёт горячий кофе парижанка,
Немка едет с книгой на метро.
А в России, в Новой Таволжанке,
Женщина с ранением в бедро.
Им то что? Война от них далече.
Вновь зайдут под вечер в ресторан.
И плевать на то, что нас калечат
Танки их демократичных стран.
Дам совет тем дамочкам – вяжите
Кофты, шапки, варежки, пальто.
И когда в подвалы побежите,
Не кричите: «Русские, за что?»
* * *
Друг на друга дни похожи.
Стены Родины трещат.
Знаем, что учил Ты, Боже,
Всех врагов своих прощать.
Всё бы так, да жалость в сердце
Нам отныне не слуга,
Раз уж русского младенца
Мир считает за врага.
***
СВОДКИ
Этой ночью опять не уснёт старый пёс Аполлон,
Хоть усталость заметна в его неспокойной походке.
И, прижавшись к ногам, по-собачьи расплачется он
От разрыва вдали... Ну а после, из утренней сводки,
Как ни в чём не бывало мы снова прочтём имена
Тех, кто всё же уснул... навсегда этой про?клятой ночью.
Жаль, не всем удалось осознать то, что эта война
В каждом списке имён оставляет для нас многоточие.
***
МУЖИК ИЗ РОССИИ
От войны, как от хмеля,
Ликовала Европа...
Алой кровью потея,
Вышел он из окопа.
Не бежал и не гнулся
В направлении дота,
Где не раз огрызнулся
Голый ствол пулемёта.
Наблюдали осины,
Наблюдало полроты,
Как мужик из России
Шёл на звук пулемёта.
Сжав в ладонях гранаты,
С широченной спиною,
Молодой, неженатый,
Обручённый с войною.
Думал ли о спасеньи? –
Как и все здесь, пожалуй.
Поражённой мишенью
Грудь его задрожала.
Он упал на колени,
Не добравшись до дота.
Но пошла в наступленье
Та, неполная рота.
В огнестрельную драку,
Окропляя мундиры,
Шли солдаты в атаку
За своим командиром.
Будут помнить осины
И бойцы из пехоты,
Как мужик из России
Вёл в атаку полроты.
***
СТАРЕЦ
У старца как-то раз спросили:
«Какой мы крест всю жизнь несём?»
А он в ответ: «Сберечь Россию
Нам надо, дети, вот и всё!»
***
КОГДА ЗАКОНЧИТСЯ ВОЙНА
В тот самый день, когда закончится война,
В веках восславив подвиг русского солдата,
В календаре возникнет Памятная дата,
А вместе с ней родится горькая вина:
За то, что мать давно смирилась с сединой,
За тех друзей, кому война сомкнула веки.
За вдовий плач соседки где-то за стеной.
За хмурый взгляд из глаз прохожего-калеки.
За то, что мы сирот упрятали в приют.
За каждый дом от рук фашистов пострадавший.
И за торжественный над площадью салют,
Когда в стране немало без вести пропавших.
Засыплет время все воронки во дворах
И сердце рваное с утратами смирится.
Как вдруг в сознание ворвётся дикий страх,
Что это всё однажды может повториться.
***
Возле ног дымит огромная воронка,
За спиной горят равнины и холмы.
"Да, тепло встречают нас!" – промолвил Ромка,
Внук героя неоконченной войны.
Ромке с виду лет, пожалуй, восемнадцать,
Но с войной который год уже на "ты".
Русский он, вот и решил с врагами драться,
Чтоб сжигать, как дед, немецкие кресты.
И, смахнув с лица рукою капли пота,
Запихнув в АК последний магазин,
Ромка выкрикнул: "А ну, вставай, пехота!
Что ж, и мы теперь давайте подерзим!"
Пленных брать команду нынче не давали,
Ни к чему кормить бездушное зверьё!
Шли в атаку мы, ложились и вставали
Не за орден, за Отечество своё!
И пока ведут нас в бой такие Ромки,
В чьих глазах пылает праведный огонь,
Не сломить Россию! А её потомки
Будут петь о Дне Победы под гармонь!
Евгений Николаевич Харитонов https://vk.com/stihi_kharitonoven
___________________________________________________
157748
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 16.06.2024, 12:43 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 19.06.2024, 15:20 | Сообщение # 2828 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Тёркин с нами - 1.
От автора.
Момент тревожно сжат,
Резвится Булава,
Бескровные звучат:
Слова, слова, слова...
Но как же мало фраз
И текстов боевых,
А ждут их - как Указ
В редутах фронтовых.
Уже Бородино,
Полтава, Сталинград -
Взывают к нам давно,
И нет пути назад;
А там на передке -
Конкретный ждут приказ,
Как силу при рывке,
Как сокровенный Глас.
Сердца раскалены,
Кровь хлещет через край,
Но цели не ясны,
Мал смыслов урожай.
Услышим ли пароль -
Как клятву наконец;
Разбух удавом тролль,
Где Истины боец?
Где пламенная речь,
Персон духовных - цех,
Способные зажечь:
Не часть, не страту - Всех?!
Слова нужны сейчас -
В предельной полноте,
Как семь последних фраз -
Христовых на кресте.
Смеётся Сатана -
Поправ Благую Весть,
Но Господу хвала -
Язык великий есть.
Он в короб соберёт -
След каждого из нас,
И Меру в нём найдёт:
Иван, Ахмет, Тарас.
Могучий Великан -
Прими же и мой взнос,
Чтобы Спасенья план -
В правах своих возрос.
Идейной новизной -
Нам души окропи,
А мой текст целевой -
Иди к бойцам, иди.
***
Тёркин с нами-2.
Отвечая на запрос
Не с конца, не с середины,
Не с начала, не в проброс,
Рисовать начал картины -
Отвечая на запрос;
На запрос души солдатской,
Того стойкого бойца,
В ком исконные гнездятся -
Тайны русского ларца;
Скрытый силы драгоценность -
Ларчик русскости хранит,
И явить той сути ценность -
Дух истории велит:
В новых гранях осмотревшись,
Как солдат на передке,
Дух, реальностью одевшись,
Держит мир на волоске.
По - другому разбудить -
Разум человеческий
Не сумел, и мастерить
Начал встречу с вечностью.
Он на выбор предлагает:
В хаос мрака поворот,
Или скромно намекает -
На вселенский разворот.
Разворот к благому миру,
Красоте и смыслам,
Но свои ориентиры
У детей нацизма.
Бездны псы, кровавой тучей -
В дверь истории стучат,
Внутри сечи неминучей -
Русский рубится солдат.
Бьётся страшно, но что важно -
РАЗДЕЛЁННЫЙ ВО ВРАЖДЕ;
Обе стороны отважны,
Только те - уже не те.
И назвав наш слепок русским,
Дань корням его отдав,
Говорю ему по - русски:
Ты обманут, ты не прав.
Ты геройством тёмный силы -
Лицемерно наделён,
От истоков отчей жилы -
На сегодня, отчуждён.
Присягнув враждебным силам,
Память общую поправ,
Ты припал к ручьям постылым -
От корней своих отпав.
Да, мы вместе поглумились -
Над истоками судьбы,
Только мы остановились,
Вас же - вынесло с резьбы.
Слова ненависти вашей:
Ватник, орк, рашист, русня - -
Из расизма полной чашей,
Черпаешь ты зря.
Правды нет в его навете,
Перспективы нет,
И нацизму на планете -
Высший дан Запрет.
Ты напрасно руку вскинул -
Перед силой злой;
От неё народ отхлынул -
Крымскою волной.
И не трать на козни сил,
Крым презрел кривляку,
Когда тот заголосил:
"Русских на гиляку!"
***
Тёркин с нами - 5. стой!
Первые шаги начать -
К нашему здоровью,
Я решил, пустив в печать -
"Тёркина" сегодня.
Он являл собой черты:
Василя и Васи,
Простоты и высоты -
В общей ипостаси.
Только если, украинец -
Зеркало моё,
Враг тебе тот пехотинец,
Значит - не твоё.
Если чужд тебе ментально
"Тёркина" герой,
Изгоняй его тотально,
И на этом стой.
Стой на ордерах Бандеры,
Злобности слепой,
Стань над русским изувером -
Убивай, и стой.
Стой на практике забвенья
Повести родной,
И причастных общей сени -
Забывай, и стой.
Стой на мове, твоё право -
Стиль языковой,
Слова русские лукаво -
Изгоняй, и стой.
Стой на том, что порождает
Зуд толпы слепой,
Тех, кто с дьяволом играет -
Воспевай, и стой.
Стой на принципах нацизма -
Принятых тобой,
Тиранию деспотизма -
Поощряй, и стой.
Стой на ненависти к брату -
Ставшею "святой",
То назло, а то за плату -
Ненавидь, и стой.
Стой на зависти бессильной,
Клевете любой;
Дух на нас земли могильной -
Насылай, и стой.
Пену мнений несерьёзных
Возгоняй отстой,
Больше мифов одиозных -
Порождай, и стой.
Православные заветы
Растопчи с толпой,
Чуждой веры амулеты -
Нацепи , и стой.
Стой на всём, что только можно
Тёмной взбить волной,
Низ людей корми безбожно -
Ублажай, и стой.
Отрекайся от Победы
С большей быстротой,
Сноси памятники дедам,
Сноси все, и стой.
Но, трухлявое стоянье -
Изо лжи растёт;
Только общность покаянья -
Нас с тобой спасёт.
Да, мы начали Его,
Ты не ухмыляйся,
А подумай и в своё -
Лоно возвращайся.
Завершив размежеванье,
Говорю, любя:
Впереди у нас - братанье,
Не усердствуй зря.
Здесь сказал я больше вдвое -
Бывшему собрату -
Что врагом стал, остальное -
Русскому солдату.
***
ТЁРКИН С НАМИ - 10 .
(Перед боем).
В полосу годины горькой -
Не в тусовочном турне;
Добровольно Вася Тёркин -
Появился на войне.
И не то, чтобы Василий
Приключения искал,
Нет, мотив его усилий -
В нём глубинно замерцал;
Замерцал, как знак тревоги,
Как сомнений всех финал;
И услышав Зов дороги -
Тёркин вещмешок собрал.
И с такими же, другими -
Прибыл воин в новый мир;
Мало слов сказал пред ними -
Утомлённый командир.
В первой встрече перед строем
Он всегда твердил одно:
"Завтра вы сыны, герои,
А сегодня вы - никто;
Ваших судеб мне не надо,
Каждому своё;
У противника цэ - зрада,
У нас свал - и всё.
Свалите - туда дорога,
Этим и гордитесь,
Но с медалями потом -
Мне не попадитесь.
Завтра те, кто встанут в строй -
Под армейской крышей,
О повестке целевой -
Нужное услышат.
Кто себя любить осУжден -
Сам с собою и любись;
Мне балласта здесь не нужно,
С смирно! Вольно! Разойдись!"
Строй равненья тормоза -
Резко колыхнул,
Комбат Тёркину в глаза -
Пристально взглянул;
Он "делА" к нему прибывших -
Раньше прочитал:
Бойцов опытных, из бывших -
По анкетам знал.
Тёркин же уйдя в сторонку -
Размышлял, как жить:
Продолжать со смертью гонку,
Или отложить?
Но не долго шла борьба
Внутренних мотивов,
Командирские слова
Взяли за загривок:
"А комбат - то молодец,
Экий "провокатор",
Воль и родственных сердец -
Идентификатор:
Напоследок крутанув
Цепкие сомненья,
Этим ходом подтолкнув
К крайнему решенью".
И дилемму наш боец
Разрубил досрочно:
Его место ныне здесь -
Остаётся точно.
Нету худа без добра,
Всё уже случилось,
А назавтра кутерьма -
Сходу закрутилась.
***
ТЁРКИН С НАМИ - 15 .
(В бою, целиком).
Словно хрустнуло Творенье:
Взрывы, стоны, лай команд,
Грохот, мат, столпотворение -
Посреди всего комбат;
Грозен видом и спокоен,
Убедителен и скор,
Из железа словно скроен,
Растерявшимся - укор.
Все команды отчеканил -
Яростно: тому, тому!
Глаза в Тёркина уставил
Обращаясь, вдруг к нему:
"Вы кто, Тёркин?" Тот назвался.
"Всё понятно, ну так вот:
В окруженьи оказался -
Третьей роты, первый взвод.
Нужно к ним прорваться как - то,
Кого сможете - забрать!
Получилось так по факту -
Больше некого послать.
Командиры все: кто ранен,
Кто смотался, кто убит;
Масса есть ещё заданий,
Отовсюду враг грозит.
Знаю, ты боец бывалый -
Думаю не подведёшь;
Бери танк и пару САУ,
Верю брат - людей спасёшь.
Ещё бЭтэры, два краза,
Прорывайся и назад.
Действуй сам, не жди приказов,
Вот такой тебе расклад;
К сожаленью нет пехоты,
Путь бронёю проломи;
Видишь сам, полно работы,
Бери технику и жми.
ДРГ, обстрелы, мины -
Будет всё наверняка,
Рви вперёд, держите спины
И в уме держи БК.
Могут вас накрыть и грады,
Нет гарантии никаких,
Путь туда через засады
И обратно через них".
Тёркин! Дорогой, включайся!
Вот колонна, принимай,
Путь покажут, выдвигайся,
Всё понятно? Выполняй!
"Есть!" Рванулся Тёркин с места,
В дело вовлечённый
Оценив задачу, средства,
Принял строй вручённый..
На рычащую колонну,
Бросил взгляд намётанный,
Прижал к шее микрофоны,
И помчали соколы!
Выполняя суть приказа,
Все засады обошли;
Прорвались. Но только КрАзы,
И три бЭтэра дошли.
Танк и САУ прикрывая,
Обеспечили проход;
Где - то в поле догорая,
Свой закончили поход.
Три расчёта боевых -
Огненное жало,
Людей тёплых и живых -
Заживо пожрало.
Мёртвым памяти сиянье,
Их на небе приютят,
А живым нужно стоянье,
Упадёшь - не пощадят.
Проскочили слава Богу,
Но бывает на войне -
Спешишь нашим на подмогу -
Глядь, а там уже - оне.
Развернулись! Время движет!
Загружают все тела:
Кто там ранен, кто не дышит -
Мама всех их родила;
Она ждёт его родного,
Сына - кровь свою домой,
И конечно ждёт живого,
Но вернётся не любой.
Оба КрАза до предела:
Мёртвые, живые в ряд,
Рвёт назад свершив полдела -
Весь израненный отряд.
Вновь со смертью игры в прятки -
Эстафета началА;
С фланга вдруг, из-за посадки -
Выплывают два ствола.
Мягкой поступью кошачьей
И с угрозой целевой -
Напрямую ставят значит,
По простому - на убой.
И пока второй зверюга
Разворачивал бока,
Первый танк, гляди бандюга,
Уже замер для плевка.
Словно Змей Горыныч харкнул,
Пасть, гад, пламенем утёр,
КрАЗ огнём ревущим гаркнул,
Вновь плевок и вновь костёр.
Нервы тут и ледяные -
Страшной болью закипят,
Когда братья боевые -
На твоих глазах горят.
Когда твой товарищ лучший -
Не в бреду, а наяву,
С беспощадным равнодушьем -
Превращается в золу.
Разразился в небе чёрном -
Жуткий вопль: "Братки горим!"
На спасенье обреченных -
Все рванули с брони к ним.
И живых, кого сумели -
В броске праведном спасли,
Хоть осколки рядом пели -
Нагибая до земли.
Бой неравный продолжался;
Что там бой, расстрел в упор,
Небрат гордо приближался -
Зафиксировать террор.
Словно кашляя с досады -
БТРы застучали,
Но в предвкусьи нашей зрады -
Враги бойню завершали.
Лупит точно сила вражья -
Первый БТР в огне,
У второго вовсе башня -
Разметалась по земле;
Третий занырнул в канаву,
Там же весь живой народ,
И к ним явно для забавы -
Недруг бодренько ползёт.
Спасло то их в этом зле -
От смертельной квоты,
Что у братьев во Христе -
Не было пехоты.
Танк конечно ого - го,
И стреляет метко,
Но найдётся для него -
И своя конфетка.
Сохранился БТР -
Где лежали ПТУРы,
Ну и наш легионер -
Взял такую дуру.
Тёркин - воин ещё тот,
Даром не пугает,
Он и "Конкурс", и "Фагот"
До кишочков знает.
Быстро выволок игрушку,
Осмотрел, собрал, навёл,
Отпустил на волю тушку -
И повёл, повёл, повёл.
Запустил её не зря -
Бойцы оценили,
И второго упыря -
С РПГ добили.
На войне идёт охота:
Не убьёшь, тебя казнят;
Глядь, на них из вертолёта -
Хлопцы щирые глядят.
У двери уже толпятся,
Стволы веером торчат,
Нет, постойте укробратцы -
Внизу тоже не стройбат.
Борт уверенно снижался,
Но средь прочего БК,
Ненароком завалялся -
Неплохой ПЗРК.
Один комплекс, больше нету,
Предложить его кому,
Кто направит в цель ракету?
Только Тёркин, лишь ему.
Деловито взяв бандуру -
Подготовил всё на раз,
Знал вполне аппаратуру -
Применял уже не раз.
Тёркин никогда не мыслил -
Однокровцам навредить,
Но здесь случай так промыслил:
Быть убитым иль - убить.
О прощеньи помолившись,
Направляет к людям смерть,
И как - будто рассердившись -
Полыхнула неба твердь.
Пусть рассудит всё Всевышний -
После схватки: их и нас,
А сейчас, для боя лишний -
Вниз посыпался спецназ.
Боец замер, наблюдая -
Как жрёт смерть таких как он,
Как жизнь яркая, большая -
Вмиг теряет весь резон.
Вопрос взвился пресловутый:
"Душа, кем ты создана,
Ты предпослана чему - то
Или здесь ты не нужна?.."
Кто к разгадке этой Тайны
Ближе подойти сумел:
В бойне выжил кто случайно
Или те кто в ней сгорел?
Нам неведомо покуда,
Здесь и Тёркин не у дел;
Он - убив, из смерти блуда -
Вырвал тех, кого сумел.
Но он думает над этим -
И чем дальше, тем сильней;
Может быть ещё ответит,
Русский - прочих не глупей.
А пока солдат умелый -
Прибыл в роту, доложил;
Худой, страшный, обгорелый -
Первый выход завершил.
Сдал спасённых санитарам,
Слёзы вытер втихаря,
Направляясь к кашеварам,
Тёркин думал: "Всё - не зря"
Значится бой вёл умело -
Рога року обломав,
Совершил большое дело -
Саму смерть в бою поправ;
Значит прибыл он не даром -
Людей жизни спасены,
Вот таким друзья макаром -
Влился Тёркин в мир войны.
В мир войны? А что такого?
Здесь скажу со знаньем так:
В кругу мира боевого -
Нам без Тёркиных никак.
***
ТЁРКИН С НАМИ - 23.
ПЁС МИРОТВОРЕЦ
Как - то к брустверу окопов
Псина подошла;
Заявившись от укропов,
Тёркина нашла.
Тот нимало удивившись,
Виду не подал;
К уху гостьи наклонившись
Что - то прошептал.
С той поры пёс умудрялся -
В двух краях подъесть:
Пообедав здесь, старался
Там - за ужин сесть.
И всегда с тоской смотрел
Он в момент возврата,
Словно бы сказать хотел:
"Как же так ребята?
Чем брат старший заболел,
В какой грех сорвался,
Что на этот беспредел
Взял и подписался?"
Так, меняя гарнизон,
Бегал по друзьям;
Был бы человеком он,
Налили б сто грамм.
Он к окопам подходил,
Спрыгивал и шёл
В тот блиндаж где Тёркин жил,
Словно кто навёл.
На позициях известно -
Вредно кучьковаться:
Прилетает повсеместно -
Можно и нарваться;
Но такого молодца
Все смотреть ходили;
Эмиссара мира - пса
Гладили, кормили.
Как - то раз один затейник
Кознь предположил,
Когда что - то за ошейник
Тёркин заложил.
На стихийную планёрку
Мигом собрались;
Нешутейные разборки:
"Что, да как? Колись!"
В ситуации такой
Что же остаётся?
Стал герой - антигерой;
Тёркин признаётся:
"Нет тут тайны никакой,
Просто перед нами
Брат воюет мой родной,
Фронт столкнул нас лбами;
Дальше видели расклад:
Пёс меня узнал;
Я к ним пару лет назад
В гости приезжал.
Братом эмиссар и послан
В наше авеню;
Я уже в бинокль после -
Разглядел родню.
Обменялись дважды мы
Бытовой фактурой;
Вот такие братаны,
Вышли процедуры.
И ещё подробность есть:
Нас четыре брата -
Двое там и двое здесь,
Но в живых полштата."
Все стоявшие вокруг,
Разошлись вдыхая:
"Извини за кипишь друг,
Остальное знаем"
Так по кругу пёс гулял,
Став звеном братанья,
И никто не проверял
Тёркина посланья.
А пока он так ходил
Полных две недели,
Бог окопников хранил -
Замерли потери.
Но когда могильный взнос
Жанр войны просил -
На нейтралку полз наш пёс,
Полз, и там скулил.
И собачий слыша стон
Затихала битва,
Словно стон был и не стон,
А небес молитва.
В пацифизме упрекать
Кто - то станет строго,
Но о мире помечтать
Дайте хоть немного;
Не спешите этот слог
Отторгать с презреньем:
Пёс от братьев, смерть как мог.
Гнал своим смиреньем.
Раздадутся голоса
Здесь наверняка:
"Примиренья полоса -
Гибельна пока,
О братании сейчас -
Говорить зловредно",
Но смиренья ипостась -
Входит в Путь победный.
Как же входит? Да вот так -
Нравственным дыханьем,
Она тушит злобу драк
Зрелостью страданья;
Опыт наш, как не крути,
Без страданий бледен,
Но раздорному пути -
Путь иной соседен;
Путь смирения - в любви
Где - то рядом ткётся,
Он, как землю не мертви,
Ленточкой пробьётся.
Скажут: "Сроду не у дел
На войне смиренье",
Но и здесь Тёркин имел
Собственное мненье...
Продолжение следует
***
Имея законченный текст, и уже выступая с ним перед теми, кому он интересен, я никак не мог написать центральную сцену - встречу братьев ставших врагами. И вот недавно мне попалась музыка, которую многие из вас слышали в фильме ГОРЯЧИЙ СНЕГ. Но тут я услышал её отдельно, в чистом виде.
Она потрясла меня! Это не просто гениальное музыкальное сопровождение картины о героизме наших отцов и дедов, это уже и о тех, кто делал этот фильм, и это - послание нам. Это о сегодняшнем дне, в ней соединилось ВСЁ!
Музыка вывернула меня наизнанку... С 2.17 я плакал, а с 2.37 рыдал.
И сюжет встречи братьев был продиктован сразу и до деталей.
Спасибо советской и русской КУЛЬТУРЕ, а значит и русскому духу!
Найдите и послушайте эту МУЗЫКУ! (Лучше на хорошей аппаратуре, найдите в интернете и ОБЯЗАТЕЛЬНО ПРОСЛУШАЙТЕ...Клип же - есть на моей странице в Контакте https://vk.com/id580938292?z=video580938292_456240024 и в Ок https://ok.ru/profile/571252858395)
***
А вдруг
Особых нет заслуг,
Но всех зову, а вдруг...
Николай Берсенёв 2 https://stihi.ru/2023/07/09/3928
__________________________________________
157819
Сообщение отредактировал Михалы4 - Среда, 19.06.2024, 15:22 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 23.06.2024, 19:42 | Сообщение # 2829 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Рассвета светлая полоска…
Россия. Росы. Россыпь звёзд…
В поля сбегающий откос…
И расставанье у погоста…
Неистребимо. Сердцу близко.
Старинный мраморный фасад
и тихий «полуночный» сад.
И лагеря… и обелиски….
Родное. Памятно до боли:
клик отлетевших журавлей,
от пушкинских «Покой и воля»
к рубцовскому «Звезда полей»
В часы вражды и неустройства
спасали Русь во все века
сыны «Бессмертного полка» –
святое праведное войско
***
В ПОИСКАХ СМЫСЛА
Понять бы замыслы Творца…
Непостижим… Недосягаем…
Судьбу как данность принимаем,
но в Чудо верим до конца…
Дерзнуть – дотронуться до звёзд…
Очнуться «на краю у бездны»,
в тот миг, как кто-то неизвестный
смахнёт с ресниц дождинки слёз…
Кто это Чудо сотворил?
Быть может, Он – Создатель вечный,
кто нам, наивным и беспечным.
и Свет, и Слово подарил.
Потом Христа благословил
на помощь «страждущим и сирым».
«Не сотвори себе кумира», -
Христос апостолов учил…
Посланник Неба вновь и вновь
дарует людям в утешенье
сиянье звёзд и вдохновенье,
и Свет Познанья, и любовь!
***
Всё нестерпимей, мучительней
жажда «единственных» слов.
Ветер, не смей перечитывать
притчи несбывшихся снов.
Не вороши беззастенчиво
кипу забытых страниц.
Ведь и невзрачные птенчики
вдруг превращаются в птиц…
Что-то в стихах незаконченных
было. И – есть. Может быть,
новые смыслы, пророчества.
Вспомню – и вытяну нить.
Может, в нетронутом ворохе
скрыты основы основ
и озаренья, и сполохи
самых «единственных» слов.
***
О БРЕННОМ И ВЕЧНОМ
О. П.
Избранник муз в часы удач,
когда судьба в затылок дышит,
навстречу славе мчится вскачь,
своих друзей почти не слышит.
Едва успеет человек
постичь судьбы предназначенье,
как Время, ускоряя бег,
прикажет «Стоп!» в одно мгновенье.
Не передумает, хоть плачь.
Утешит: «Уповай на Вечность»
И тоже понесётся вскачь
через миры и бесконечность.
Как хрупок мир и краток век!
Кому-то снова это бремя
нести в надежде на успех
и Вечность. Так диктует Время
***
ЧТО НАМ СУЛИТ БЕГУЩИЙ ВЕК?
Лихие бешеные вихри
меняют вечный лик Земли.
А люди, поклоняясь «цифре»,
себя зачислили в «нули».
Стандарт… Кредиты… Ипотека…
Что нам сулит бегущий век?
Земля – обитель человека,
мечта – надёжный оберег.
«Ах, нейросети… нейроразум!»
Умерьте неуместный пыл!
Вы не задумались ни разу,
кто «сети» мыслить научил?
Увы! «Нет в мире совершенства».
«Экс-гегемон», держась за власть
и за всемирное главенство,
готов полмира обокрасть.
И льётся кровь, и гибнут дети…
И плачут ангелы в тоске…
И прирастают нейросети …
А мир висит на волоске…
***
Опять сгустились клочья Тьмы
над обезумевшей планетой.
Придётся вновь посланцам Света
вступить в сраженье за умы.
Чтоб бесовщина и Содом –
смрад европейского фашизма –
не погасили пламя жизни,
не отравили отчий дом.
Пусть вспомнит ненавистный враг
про нашу доблесть и отвагу,
Как в 45-ом над рейхстагом
Советский развевался флаг.
Отчизна светлая моя,
пусть это снова повторится!
Пусть у людей светлеют лица –
воспрянет Русская земля!
***
В ЕДИНСТВЕ – СИЛА!
Не сразу разглядишь впотьмах,
где яма, где – дорога…
Схлестнулись насмерть Свет и Мрак
у нашего порога.
Посланцы Тьмы тенёта ткут
на гибель Мирозданью
и одураченных ведут
как жертву на закланье.
В «Галичине» точили нож
и сыпали проклятья.
А мы прощали брань и ложь
«советским бывшим братьям».
Нас много – «миллионы нас!»
Несметны орды «бесов».
Но с нами – Харьков и Донбасс,
Каховка и Одесса.
И Небо… Армия и флот –
союзники России!
За ними – Правда и Народ.
В единстве – наша сила!
***
КАПУСТНЫЙ БАБУШКИН ПИРОГ…
Любовь к родному пепелищу…
А. С. Пушкин
Врасплох застала ностальгия:
Пришла, и села на порог…
Приснились лица дорогие,
капустный бабушкин пирог.
Моё родное захолустье!
(рвалась отсюда на простор).
Рябина уронила бусы
на серый старенький забор…
Здесь живы прежние привычки:
в морозы ездить по дрова,
оставить сала для синичек,
и свадьбы ждать до Покрова.
Зимой – сугробы до подмышек,
буксует трактор поутру.
А летом половодье вишен
смывает зимнюю хандру.
Так привыкаешь понемногу,
и оставлять всё это жаль.
Но непроезжая дорога
манит, зовёт в чужую даль…
А там дежурит ностальгия.
Уже уселась на порог.
…………………………………
Застолье. Лица дорогие.
Капустный бабушкин пирог…
***
Наше время – осевое.
Сбилась ось координат...
Словно пары к аналою
страны выстроились в ряд.
По команде Пентагона
учинив кровавый пир,
шлют орудий эшелоны
уничтожить «русский мир».
Наше время – роковое.
Наступил возмездья час.
Призвала Отчизна к бою
за Россию, за Донбасс.
И за всех, кто эти годы
бился с демонами Тьмы,
чтоб избавились народы
от «коричневой чумы» .
Чтоб не стать вассалом Штатов,
в пасть Европы не упасть,
не позволить ордам НАТО
захватить над миром власть?
Значит, мир переустроить
вновь России суждено.
Наше время – осевое,
Судьбоносное оно.
***
СЛАВЯНСКИЕ РУЧЬИ…
Славянские ль ручьи
сольются в русском море,
оно ль иссякнет –
вот вопрос?
А. С. Пушкин
Дыханье смрадное войны
коснулось рубежей Отчизны:
в Украйне бесы правят тризну
по убиенным без вины.
Нам предназначено судьбой –
стать волонтёрами славянства,
когда «прозападное» чванство
народы гонит на убой.
Нас породнили на века
ещё языческие боги
и «непроезжие» дороги,
и первородство языка.
Сегодня вражеская рать,
в «демократическом» экстазе,
живые ниточки и связи
родства стремится разорвать.
Воспряла Русская звезда!
Но «русскость» снова не в фаворе:
а вдруг сольются в русском море
ручьи славянства навсегда?
***
Русь – непрочитанная книга.
Всё «непонятна… мудрецам».
Свои пудовые вериги
никак не сбросит до конца.
Идёт на жертвы «ради братьев» –
такой назначен ей удел.
Угрозы сносит и проклятья
тех, кто затеял передел.
За нами – праведность и сила,
наш крестный путь в чреде веков,
малюсенький кусочек сини
в прорехе серых облаков.
За нас заступники – святые.
Их посылают Небеса.
Светла останется Россия.
«И расточатся врази вся»!
***
ПОКА ИДУТ ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ…
Песок времён струится золотисто.
Бегут-бегут песочные часы.
Запомнят все события и числа.
Запомнит – и поставит на весы…
Беспечно ветер вечности уносит
в беспамятство былые времена.
Но как в стерне забытые колосья,
через века всплывают имена.
На глиняных табличках, изваяньях
богов, царей, героев прежних дней,
и в свитках – отголосках тайных знаний,
их сохранил безвестный грамотей.
Не вздумайте от фактов отмахнуться,
как мулы от назойливой осы.
Не вычеркнуть ни войн, ни революций.
пока бегут песочные часы.
Песок времён без устали струится.
Безжалостны песочные часы.
Запомнят и события, и лица.
Запомнят – и поставят на весы…
***
…как наше слово отзовётся…
Ф. Тютчев
Всё то, что вызрело в ночи.
что долго мучило и ныло,
как птица в створку, постучит:
«тук-тук». Чтоб сердце не застыло.
И сокровенные слова
в плену мелодии певучей,
чуть неуверенной сперва,
сольются в музыке созвучий…
Они нахлынут невзначай -
окно на кухне распахнётся,
из чашки выплеснется чай.
И кто-то рядом рассмеётся…
А то, что вызрело в ночи,
как птица в створку, постучит
и в чутком сердце отзовётся…
Всё то. Что вызрело в ночи…
***
У ТИХОГО ПРИЧАЛА
Вода спокойна и прозрачна…
Я постою на берегу -
былую радость сберегу –
посторожу свою удачу.
Ах, не мешайте! Помолчите,
оберегая и храня
дыханье радостного дня
и тайны маленьких событий.
Вот долгожданное мгновенье:
мальчишка на исходе дня
купает красного коня.
Мираж? А, может быть, знаменье…
Скучает лодка у причала…
Мерцают камешки на дне…
Удастся ли сегодня мне
перелистать мой путь с начала?
И вспомнить, как рассвет встречали
с тобой, мой незабвенный друг.
Царит безмолвие вокруг…
Стою у тихого причала…
***
Промчусь как малый астероид,
и Время заровняет след.
Но кто-то, всё-таки, откроет
забытый томик на столе.
Найдёт любимые страницы,
перечитает не спеша.
Былая радость возродится,
и успокоится душа.
Живое сердце чутко вздрогнет
от самых сокровенных строк.
Пусть не теперь, пусть не сегодня:
судьба сама назначит срок.
Промчится в небе астероид.
А здесь, на ласковой Земле,
однажды кто-нибудь откроет
забытый томик на столе…
Алевтина Григорьевна Терпугова
__________________________
157919
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 23.06.2024, 19:45 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 27.06.2024, 20:14 | Сообщение # 2830 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Победа Второй не бывает.
Бывают под номером войны.
Вторая была Мировая.
Но памяти будем достойны:
Пусть Третья над миром витает–
Победа Второй не бывает.
Отцы это знали и деды:
За Первую бьёмся Победу!
***
Пой, серенькая птичка соловей!
Уже кусты топорщатся листвой.
Пей воду в ручейках хрустальных, пей!
И песни свои радостные пой!
Ты так же сам бесхитростен, как мы.
И так же первозданен и открыт.
Мы – дети Вдохновенья и Зимы.
И серенькие мы, как ты, на вид.
А в нашем сердце – Высь и Красота!
А на земле свечою – белый Храм!
И наши заповедные места
Вам не отнять, поскольку: «Аз воздам!»
А в нашем сердце – пастбища пространств,
Сияние и звёзд, и куполов!
А в нашем сердце, не понятном вам,
Скрещенье ликов и бессмертье слов.
И никогда Россию вам не взять!
Отец и сын стоят, рука в руке,
Во всех веках, где Родина и Мать–
Одно и то же в русском языке.
И мы не знаем памяти другой.
И Заповедей лучше иже с Ней.
Уже кусты топорщатся листвой.
Пой, серенькая птичка соловей!
***
ШКОЛЬНОЕ
У одуванчиков время такое короткое.
Лучшее время – Июнь! Выпускные балы!
Класс мой десятый,
мы нынче невиданно кроткие.
Взрослые платья, как белые ночи, белы.
Мальчики наши—
влюблённости наши несмелые.
Девочки наши—
красавицы. Не описать.
Бал выпускной. Одуванчики белые-белые.
Жизнь впереди. Что готовят её полюса?
Четверти века хватило,
чтоб заново встретиться.
Класс мой десятый,
ты держишь сегодня ответ.
Как одуванчики, лысины мальчиков светятся.
Внуки у девочек. Девочкам за сОрок лет.
Жизнь продолжается с неотвратимыми «завтрами»,
С молниеносными сменами «будет» на «был».
Вася Буянов теперь, говорят, с космонавтами!
Витя Махоткин подался давно на Вуктыл!
Ната Архипова, кто бы подумал! – в геологах!
Пыстина Галка давно в кандидатах наук!
Двадцать пять лет с того дня,
как окончили школу мы.
Двадцать пять лет было встретиться нам недосуг.
Учителя ничего не забыли из прошлого.
Учителя, мы пришли на свидание к вам.
Трудные дети,
мы кажемся все вам хорошими.
Чистые люди, вы кажетесь лучшими нам.
Класс мой десятый,
стремительна жизнь и неистова,
Но поклянёмся хоть раз собираться в году.
Где, одуванчики время цветка серебристого?!
Класс мой десятый, встречайся хотя б на лету.
***
Молодо-зелено. Вырасти велено.
Вырасти? Только в кого?!
Выросла в дерево. Но не поверила:
Я ли хотела того?
Прежде не ветви качались, а веточки.
Корни рвались из земли.
Но родились-народилися деточки.
Корни под землю ушли.
Крона короной всё тянется к облаку,
Чтоб прогуляться вдвоём.
Чтобы пройтись, словно солнышко, по небу,
Листьями слиться с дождём.
А на земле со мной дерево около
Зорко меня сторожит.
То в поднебесье запустит вдруг сокола.
То под землёй задрожит.
Там, глубоко под землёю, сплетаются
Корни, зачем – промолчу.
И оторваться мне не получается.
Да и сама не хочу.
***
НО ПРОХОДЯТ ГОДА…
Памяти нашей мамы
О.К.Мирошниченко-Кулагиной
А когда по душе побежали то мысли, то блики,
Захотелось на море, считай, уже в тысячный раз.
Где граничит оно с Океаном, конечно, Великим.
Там на острове Русском и мама моя родилась.
Потому и качают меня и слова, и зарницы.
Потому-то и снятся солёные сладкие сны.
Потому и кружАт надо мною знакомые птицы.
Я не белая чайка, зато белоснежны они.
Но проходят года, и меня заметают собою.
Океан далеко. И ко мне не торопится встречь.
И я письма пишу своей маме на небо седьмое,
Чтоб она не забыла и там нашу русскую речь.
Наша русская речь и на острове Русском всё та же.
Только остров сегодня не остров уже, а большак.
Но мне мама во сне ту же старую сказку расскажет,
Ни Чуковский уже не расскажет её, ни Маршак.
***
Ужель доразвивались до пустот?
До пустоты Души, Любви и Веры?
До пустоты Примеров и Красот?
Но были же всегда нужны Примеры.
Неужто зря Господь, прости, Господь,
Неужто Ты, и вправду, видел силу
В нас, в ком идею побеждает плоть,
А вечное бессмертие – могила?
Ужель всему развитию – тоска
Награда и спасение, и выход?
Не верю. Верю в правду простака
И в свет звезды. И в ритм—на вдох и выдох.
А верю в полный искренности взгляд.
И в теплый хлеб, и в золотые ставни
Рассвета, что, как много лет назад,
Всё золотыми быть не перестали.
А верю в друга, даже если он
И дрогнул в чём-то: он же не из стали.
Не верю, что живём в Конце времён.
А верю, что в самОм Времён Начале.
И в Господа я верю. И в себя.
Иначе, для чего на свете я?!
***
Не завидуйте этим, в парадных мундирах, Героям!
Ведь за ними Война и песок, пермешанный с пеплом!
Но отдайте по праву им честь: они бОльшего стоят,
Чтобы Родина наша и выстояла, и окрепла.
Не завидуйте мамам Героев, ушедших навеки.
Эти мамы – из стали и нежности. Наши молитвы
Им помогут окрепнуть, коль совесть крепка в человеке.
Коли наши молитвы любовью и верой повиты.
Не завидуйте нам! Нас самих ещё ждут испытанья:
Нам придётся проверить себя на отвагу и силу.
Но нам выпала Честь на высокое это страданье—
Жить, а если придётся, и жизнь положить за Россию!
***
СЕДЬМОЕ МАЯ 2024
Признания ждать устали мы-
Что всё, мол, у вас – не так.
Неужто только при Сталине
Весь мир замирал нам в такт?!
Но вот в мировой распутице
Русь миру велит: « Замри!
МЫ дарим планете ПУТИНА,
Чтоб Землю вернул к любви»
***
А любовь – это крест. С ним по жизни идти,
Но другой она быть не должна.
Хоть скрывай — не скрывай, хоть свети-не свети,
За неё ты заплатишь сполна.
А когда – не сполна, то она – не любовь.
А тогда и зачем начинать!
А любовь – это крест. Ты, и правда, готов?
Не спеши, чтобы правду узнать.
***
ПОСТСКРИПТУМ БЕСКОНЕЧНОСТИ
Памяти Анатолия Федулова
Ты со мной учился быть мужчиной,
О котором женщина мечтает.
Лучшее твоё досталось сыну.
И ему чего-то не хватает.
И его жена научит тоже
Стать и терпеливей, и нежнее.
Женщины, но будем осторожней,
Раз и мы чего-то не умеем.
***
ЖДИ МЕНЯ, КАК И Я ТЕБЯ ЖДУ
Памяти Анатолия Федулова
А теперь, дорогой, о тебе.
Время стало сплошным, без отсчёта,
Как единая строчка в судьбе.
Только жизнь растерялась чего-то.
Дети выросли. Внуки растут.
В мире борются Дело и Зависть.
Не печалюсь, что нет тебя тут:
Я с тобою и не разлучаюсь.
Всё по-старому. Только эпох
Продолжается столпотворенье.
Погляди, ты ведь там же, где Бог,
Чем закончатся стихотворенья?
Как продолжатся судьбы Земли?
Что с детьми и с Россиею будет?
И не бойся, как есть говори.
Ты же знаешь: мы русские люди.
Жди меня, как и я тебя жду.
Бог поможет, не зря он Мессия,
Лишь шепни ему: мы из России.
И я сразу к тебе подойду.
Надежда Мирошниченко
___________________
158282
Сообщение отредактировал Михалы4 - Четверг, 27.06.2024, 20:15 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 28.06.2024, 19:49 | Сообщение # 2831 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| "О законах относящихся до веры Православной. Касательно Православные веры обряды и установления дa пребудуть как и ныне ненарушимы во веки по преданиям Апостольским, oпрeдeлeниям Вселенских соборов, правилам св. отец и указаниям прaвoславных царей и императоров, наипаче же блaжeнные и вечно достойные памяти предместников нaших Всероссийским венцом yвeнчaнных монархов от рук православных.
Прочия же разноверия исповедующие подданные Poсcийскогo скипетра да наслаждаются тишиною и cпoкoйcтвиeм под ceнию Правослaвия и нa всяком языце да слaвят Бога, дaрoвaвшегo Poссии святое просвещение.
Свободоверие неугнетающее: всякий присягает по обряду своего закона."
(НОВОНАЙДЕННЫЙ ТРУД ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛИКОЙ, ЕКАТЕРИНА II - ПИСЬМА И ТРУДЫ - I. ЖУРНАЛЬНЫЕ ПУБЛИКАЦИИ - 1. Русский Архив.)
Песня на стихотворение Екатерины Второй, написанное ею в Крыму в 1787 году
> https://www.youtube.com/watch?v=4EcaO24pYfg
Вскоре после присоединения Крыма, императрица Екатерина посещала полуостров.
Там она сочинила стихотворение, которое так и осталось мало кому известно, но мы с помощью хорошей нейросети смогли сделать из неё песню.
Слова оставили как есть - всё её, Екатерининское.
«Лежала я вечор в беседке ханской
«В средине бусурман и веры мусульманской.
«Против беседки той построена мечеть,
«Куда всяк день пять раз иман народ влечет.
«Я думала заснуть, и лишь закрылись очи,
«Как, уши он заткнув, взревел изо всей мочи.
«В тот миг мой сон изчез; иман иль бык мычит?
«Спросила я вскоча. Нет, с башни там мулла кричит,
«Татарин отвечал, изо рта вынув трубку;
«Дым лезет с низу вверх, как будто грецку губку
«Наполнила вода, равно табашна вонь;
«И из беседки той поспешно гонит вон,
«Вельми досадно мне, что дым был чрезвычайный,
«Ищу причины я, случай необычайный!
«Татарин не один, лежит их много тут,
«Они вокруг меня как пчелы к меду льнут.
«Вокруг беседки той орда их кочевала
«И из любви ко мне тут близко ночевала.
«О Божьи чудеса! из предков кто моих
«Спокойно почивал от орд и ханов их?
«А мне мешает спать среди Бакчисарая
«Табашный дым и крик; но, впрочем, место рая;
«Иль не помнит кто нашествий их на Русь,
«Как разоряли все, как наводили трусь?
«Хвалю тебя, мой друг, занявши здешний край,
«Ты бдением своим все вяще укрепляй».
Екатерина II. Неизданное стихотворение императрицы Екатерины II / Сообщ. Г.В. Есиповым // Исторический вестник, 1886. – Т. 23. – № 1. – С. 248-249.
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 01.07.2024, 12:59 | Сообщение # 2832 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| С. Климкович:
«Бойтесь разбудить русского. Вы не знаете, чем кончится для вас его пробуждение. Вы можете втоптать его в грязь, смешать с дерьмом, насмехаться, унижать, презирать, оскорблять.
И в тот момент, когда вам покажется, что вы победили русского, уничтожили, ошельмовали на веки вечные, стерли в порошок, вдруг произойдет что-то необыкновенное, удивительное для вас. Он придет к вам в дом. Устало опустится на стул, положит на колени автомат и посмотрит вам в глаза.
Он будет вонять порохом, кровью, смертью. Но он будет в вашем доме. И тогда русский задаст вам вопрос: "В чем сила, брат?". И именно в этот момент вы тысячу раз пожалеете, что вы не брат русскому. Потому что брата он простит. А врага — никогда. Французы помнят. Немцы знают...
Русский живет справедливостью. Западный обыватель — лживыми брифингами и лукавыми пресс-конференциями.
Пока жива в его сердце справедливость, русский поднимется из грязи, из мрака, из ада. И вы ничего с этим поделать не сможете».
_________________________
Милые заморские соседи,
Сытые, вальяжные, как боги,
Не будите Русского медведя.
Пусть он мирно спит в своей берлоге.
Не мешайте царствовать и править,
Есть и пить, покуда сердце бьётся.
Вы себе не можете представить,
Чем для вас всё это обернётся!
Вы уже не раз его пинали,
Унижали, посыпали пылью,
На берёзе Русской распинали,
Жгли огнём и в омуте топили.
И когда уверенность в победе
Доводила вас до сладкой дрожи,
Рык утробный русского медведя
Раздавался вдруг у вас в прихожей.
Что ж вам, братцы, дома не сидится?
Так и тянет, прилетев на запах,
Щедрую Российскую землицу
Взять и отобрать у косолапых!
Сколько лет мыслишкою лукавой
Ваши переполнены газеты,
Мол, "какое мы имеем право
На одну шестую часть планеты!?"
Мы сюда пришли по божьей воле,
Честь свою ничем не замарали.
И не вам судить о нашей доле!
Мы своё богатство не украли.
Наши нерушимые основы –
Паруса, полозья да подковы,
Беринги, Хабаровы, Дежнёвы,
Ермаки, Поярковы, Зайковы.
Дамы, господа, синьоры, леди,
За черту ступая ненароком,
Не дразните Русского медведя:
Ваше баловство вам выйдет боком.
Вы его обманете стократно,
В кабаке обчистите до нитки,
Ведь у вас любая милость – платна,
Ваши боги – золотые слитки.
Ваше кредо – разделяй и властвуй,
Ваша правда – это правда Силы.
Вы привыкли восседать над паствой,
Неугодных одарив могилой.
А вот Русский в каждом видит брата,
Не приемля скаредность и лживость.
Для него всего важнее – Правда,
А всего дороже – Справедливость.
Потому со дна любого пекла,
Где никто другой не сможет выжить,
Русский вдруг поднимется из пепла,
Из трясины и дорожной жижи.
Выветрит угар кровавой битвы,
В чистом роднике омоет очи,
Пред иконою прочтёт молитвы
И придёт к вам в дом однажды ночью.
Весь пропахший порохом и кровью,
Поведя вокруг усталым взором,
Он замрёт у вас над изголовьем
И в глаза посмотрит вам с укором.
И пока вы свет не погасили,
Спросит он, былое подытожив:
-Ты зачем пришёл ко мне в Россию?
Или я тебе чего-то должен?
Вы поймёте, что пришла расплата.
Но платить, как оказалось, нечем.
Русский бы простил, наверно, брата.
Только ж вы не брат ему, а нечисть.
И душонку, сжавшуюся в плоти,
Теребя под хмурым взглядом гостя,
Вы тысячекратно проклянёте
Глупую идею «Дранг нах Остен».
Жаждущие новых территорий
Для бейсбола, регби или гольфа,
Почитайте парочку историй
Про Наполеона и Адольфа.
Поумерьте пыл парадной меди!
Отвечать за глупости - придётся!
Не будите Русского медведя.
Может быть, тогда и обойдётся...
***
Мы русские
"Мы русские - какой восторг!"
А.В.Суворов
Один чудак с лицом фальшиво-грустным,
«Ютясь» в салоне своего «порше»,
Сказал: "Мне стыдно называться русским.
Мы – нация бездарных алкашей."
Солидный вид, манера поведенья –
Всё дьяволом продумано хитро.
Но беспощадный вирус вырожденья
Сточил бесславно всё его нутро.
Его душа не стоит и полушки,
Как жёлтый лист с обломанных ветвей.
А вот потомок эфиопов Пушкин
Не тяготился русскостью своей.
Себя считали русскими по праву
И поднимали Родину с колен
Творцы российской мореходной славы
И Беллинсгаузен, и Крузенштерн.
И не мирясь с мировоззреньем узким,
Стараясь заглянуть за горизонт,
За честь считали называться русским
Шотландцы – Грейг, де Толли и Лермонт.
Любой из них достоин восхищенья,
Ведь Родину воспеть – для них закон!
Так жизнь свою отдал без сожаленья
За Русь грузинский князь Багратион.
Язык наш – многогранный, точный, верный –
То душу лечит, то разит, как сталь.
Способны ль мы ценить его безмерно
И знать его, как знал датчанин Даль?
Да что там Даль! А в наше время много ль
Владеющих Великим языком
Не хуже, чем хохол Мыкола Гоголь,
Что был когда-то с Пушкиным знаком?
Не стоит головой стучать о стенку
И в бешенстве слюною брызгать зря!
"Мы - русские!" - так говорил Шевченко.
Внимательней читайте кобзаря.
В душе любовь сыновнюю лелея,
Всю жизнь трудились до семи потов
Суворов, Ушаков и Менделеев,
Кулибин, Ломоносов и Попов.
Их имена остались на скрижалях
Как подлинной истории азы.
И среди них как столп -старик Державин,
В чьих жилах кровь татарского мурзы.
Они идут – то слуги, то мессии, -
Неся свой крест согбенно на плечах,
Как нёс его во имя всей России
Потомок турка адмирал Колчак.
Они любовь привили и взрастили
От вековых истоков и корней.
Тот - русский, чья душа живёт в России,
Чьи помыслы - о матушке, о ней.
Патриотизм не продают в нагрузку
К беретам, сапогам или пальто.
И коль вам стыдно называться русским,
Вы, батенька, не русский. Вы – никто.
***
Недельная сводка
Понедельник. Как без мата
И воинственных манер?! –
Кучу офицеров НАТО
Сжёг в Одессе «искандер».
Словно в бодром ритме танца
Враз нарушив антураж,
Все – и чехи, и британцы –
В ад к Бандере шагом марш!
Вторник. Финны вдруг решили,
Резко перейдя на Вы,
Что немного поспешили
Отделиться от Москвы.
Магазины все закрылись,
Рестораны и кафе.
- Как же мы поторопились!
Просто аутодафе!
В среду было не до пьянки -
Кто-то выдернул запал:
Глобал Хоук, наглый янки,
В море Чёрное упал.
Он летал себе, как дома,
С кучей прочей мелюзги…
На спине металлолома
Отпечаток…от ноги.
Вот четверг добавил проседь
И вселил в элиту страх –
Штатовский авианосец
Получил ботинком… в пах!
Пусть запомнят паразиты,
Эта западная моль, -
Море Красное хуситы
Твёрдо взяли под контроль.
Пятница – конец работы
Для бандеровских персон.
Зачехлили пулемёты
И покинули Херсон.
Всюду грязь и экскременты,
Как Гоморра и Содом.
Жгли весь вечер документы,
А к утру спалили дом.
А в субботу, кверху пузом,
С удивленьем на губах,
Куча жаренных французов
Путешествует…в гробах.
Их к хохлам на смерть отправил
«Грозный вождь» Макролеон.
То, что нет войны без правил, -
Не догадывался он.
Воскресенье – это отдых.
Но пока что не для нас.
Непростые нынче годы.
И об этом наш рассказ.
В понедельник, вторник, среду,
Ночью, утром или днём –
Мы не отдадим Победу!
Вот тогда и отдохнём!
***
Учкуевка
Враги удила закусили!
Недуг этот неизлечим.
Америка бьёт по России!..
А мы почему-то молчим.
Как хитрый, коварный охотник,
Нахально жужжащий, как шмель,
Над морем парит беспилотник,
Ракеты наводит на цель.
С бесчисленных спутников НАТО,
Плывущих в космической мгле,
Спускаются координаты,
Чтоб жахнуть по Русской земле.
Гудят самолёты и танки,
Нахально у самых ворот.
Всем этим командуют янки
И купленный натовский сброд.
Учкуевка. Троица. Полдень.
Случайность? А, может быть, рок?
Над пляжем – кассетные бомбы,
Как дьявола смачный плевок!
Израненных крики и стоны…
А ночью – мерцанье свечи.
Коварный удар Вашингтона…
А мы почему-то молчим…
***
22 июня
От Бреста и до Подмосковья,
Расплавившись в летней жаре,
Как быстро окрасились кровью
Две двойки на календаре…
Невидимым лезвием острым
Распорота вмиг тишина:
По радио – «Братья и сёстры…»
И страшное слово – «Война».
Она б не сегодня, так завтра
Вломилась бессовестно в дом.
Но беды приходят внезапно.
И верится в это с трудом.
Вчера – выпускной до рассвета.
А ныне, как с новой строки,
Уже гимнастёрки надеты,
К винтовкам примкнуты штыки.
Эх, знать бы, какие невзгоды
Придут в наш отеческий край.
Четыре, без малого, года.
И это – с июня по май!
В какую безумную схватку
Пришлось нам ввязаться всерьёз,
Чтоб двойки сменить на девятку,
Омытую реками слёз.
***
А в Херсоне холера
Захватила просторы,
Словно высшая мера
Для бандеровской своры.
Заразились убийцы
Изнутри и снаружи.
Видно, пили водицу
Всем отрядом из лужи.
Киев нагло лукавит,
(Ничего нет смешного),
Чтоб холеру представить
В виде тифа брюшного.
Только это – химера,
Пепси-кола без газа!
Вам что тиф, что холера,
Что чума, что проказа.
Зло клокочет в холопе,
Как в зверье оголтелом!
Вы всё ближе к Европе
И душою, и телом.
В древнем вензеле строчек
Бесконечны примеры,
Что Европа – источник
И чумы, и холеры.
***
Хохлы, не будет «перемоги»!
Всё это – сказки и мираж.
Так что берите в руки ноги -
К границе с Польшей – шагом марш!
Для многих бегство будет плюсом -
Редчайший шанс продолжить род.
Европа отдала весь мусор,
Что там ржавел не первый год.
Мечтали западные Крезы
О поражении Москвы.
Но это старое железо
Уже закончилось, увы.
И даже мыслить непристойно
О «мощи» западных руин.
Европа не готова к бойне,
Как и заморский бабуин.
Мы слышим реплики из мрака:
«Спектакль окончен! Не рыдай!»
И только гнусная макака
Хрипит гнусаво: «Дай! Дай! Дай!»
Коль караван сошёл с дороги -
Неутешителен итог!
Хохлы, не будет «перемоги»!
Вас однозначно проклял Бог!
***
Рассказ бойца
Окопы. Воскресенье. Тишина.
Мы не стреляем. Укры не стреляют.
В посадке их позиция видна,
И нас лишь сотни метров разделяют.
Один из наших, парень заводной,
Кричит, вдыхая воздух полной грудью:
«Привет, хохлы! Сегодня выходной!
Быть может, в этот день стрелять не будем?»
Тот край обычно отвечал огнём,
Жужжали пули в бреющем полёте.
И вдруг в ответ: «Давайте отдохнём!
И если вы серьёзно – мы не против!»
Вновь оживился резвый паренёк,
И диалог продолжился по-русски:
«Давайте вместе проведём денёк!
У нас есть самогон, но нет закуски!»
На фронте не расскажешь обо всём,
Что жизни неожиданно спасало…
«Ну, хорошо! Мы сало принесём.
А то не пьётся самогон без сала!»
Весь день, всю ночь – до слёз, до вспухших вен -
Курили, говорили, песни пели…
А утром хлопцы попросились…в плен.
Ну вот и слава Богу! Уцелели!
***
Тут – Закон, там – условные правила.
Тут – права, там – подачки в кредит.
Мы в процессе изгнания дьявола.
Только он не спешит уходить.
Сотню лет он костями жонглирует,
Обирая весь мир до белья,
И командует, и регулирует,
И суёт всюду нос, как свинья.
Как ни жить, разделяя и властвуя,
Сея ненависть, зависть и смерть,
Каждый раз возвышаясь над паствою,
Как скалы неприступная твердь!
Но скала эта горем изъедена,
И грозится разрушиться в прах.
Важно, чтоб справедливость немедленно
Оказалась в надёжных руках.
Сколько стран друг на друга натравлено,
Обезглавлено, разделено,
Недоверием, злобой отравлено,
Обескровлено, разорено!
Но и дьявол страдает деменцией.
Поскользнулся – и вся недолга!
Вот тогда-то в пылу конкуренции
Мы ему обломаем рога!
***
Наш язык
Наш язык – продолжение той сокровенной молитвы,
Что свела воедино разрозненные племена.
Восхитительным гимном звучала в преддверии битвы
И на подвиг святой сыновей вдохновляла она!
Наш язык – от рождения каждому данное имя,
В коем всякая буква имеет свой царственный смысл!
Оттого искаженье его языками иными
Изменяет судьбу вплоть до смерти, тюрьмы да сумы.
В дни великих побед и в жестокие годы гонений,
Каждым звуком своим в обрамлении смеха и слёз
Наш язык приносил нам божественный дар откровений,
Изначально ленивую мысль возвышая до звёзд!
И цедя иноземную речь сквозь славянское сито,
Отметя шелуху, мы в грядущее строили мост!
Чем богаче и гибче язык – тем мудрее Носитель!
Чем изысканней цель – тем активней работает мозг!
Наш язык разорвал древних правил громоздкие клети,
В гордом взлёте Сознанья стряхнув ожерелья оков!
Не случайно в словесных баталиях прошлых столетий
В нём легко растворились десятки других языков!
Наш Великий Язык драгоценнее прочих наследий!
Это парус на мачте и дующий в спину зюйд-вест!
Из томов словарей и бесчисленных энциклопедий
Можно запросто соорудить не один Эверест!
Но когда вместо шумных каскадов и брызг водопада
Остаётся в наследство гнилой, полувысохший ров –
Скудоумье Народ превращает в послушное стадо,
А людей, не желающих мыслить – в ничтожных рабов!
Так не дайте ж иссякнуть Ключу в годы смут и брожений!
Не позвольте ничтожествам храм языка разорить!..
А иначе, друзья, вы достойны любых унижений,
Если вам всё равно, на каком языке говорить.
Константин Фролов-Крымский https://stihi.ru/avtor/poet56
_____________________________________________
158508
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 01.07.2024, 13:00 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 05.07.2024, 14:23 | Сообщение # 2833 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Разговор с небом
Слово сильное соколом
Над душой пролетело моей,
И оно зазвенело во мне,
Как серебряный колокол.
И так душу неровно сводило –
Этот голос мне был незнаком,
Словно небо со мной говорило
Металлическим языком.
* * *
Был человек.
Был. Верил, бегал, ждал.
Был здесь.
Вдруг вышел весь.
Мы думали – он проиграл
как пешка.
А умер… ферзь.
* * *
Снова кажется, ты здесь и не здесь,
со мной и не рядом.
Снова по земле холод стелется,
Земля вся морозом пенится,
На крышах снег вырастился
искусственным садом.
Во дворе три дерева было – белыми стали,
Белыми стаями с них птицы слетали,
снежинки слетали,
От ветра на землю ледышками падали
и пропадали...
Ужели и вправду,
ты в этом морозе жив от моего дыхания?
«Тепло ль тебе, девица, хочешь согреться?» –
Это я слышу, как ты в моем сердце
Шепчешь слова прощания.
* * *
Ты помнишь, как наши деды
В туманности Андромеды
Открыли сто новых звезд.
Сначала лепили макеты,
Затем пускали ракеты
И думали, что всерьез
Космические эшелоны
Потянут с собой вагоны
Красивых и сильных людей.
Отстроят они заводы
И выведут новой породы
На Марсе ручных лошадей.
Так думали и не знали,
Что звезды не те засияют
На новой одежде солдат.
Воюют внуки со внуками,
Семью оставляют в муках
И ночью не грезят, а спят.
* * *
Мысли – атомы,
Темные дни,
Танк за танком,
Земля пустая.
Мы на этой земле одни,
Я и ТЫ – человечья стая,
Мы построили целый мир,
Будет дом, а за домом горка,
Потянулся на руки сын –
Первый сын и зовут Егорка.
Так мы грелись живым огнем,
Руки – камни,
Глаза – иголки,
Мы на этой Земле втроем
Одиноки, как серые волки.
* * *
Ваши дела – блохи,
скачут от результатов,
Тянутся ахи, вздохи,
Время катает вату.
Время почти разбило
Вас в группы по интересам,
Принцы ездят в шестерках,
Принцессы – на мерседесах.
Время – такая сила!
Льются часов ковши,
Если невыносимо всё,
стало невывозимо всё,
очень невыводимо всё:
Ваши дела – вши.
* * *
Срок вымиранья ни больше
ни меньше,
Кто-то еще жил в Городе
Женщин,
Кроме больных собак,
Кроме самих баб,
Кто-то, кто посадил дерево,
выстроил дом...
* * *
Под утро словно мир затих,
И с этой тишиною не поспоришь –
Ее так много, хватит на двоих,
Но мне ее делить ни с кем не стоит.
Она не тишина и тишина,
В ней много мыслей собственных
И пришлых,
И судеб разных, и движений лишних,
И темноты она не лишена.
Но может статься, что когда душа
Проснется утром новой и летящей,
То чистой станет эта тишина,
Осмысленной, простой и настоящей.
* * *
Христос воскрес,
Воистину воскрес!
Взорвётся в воздухе цветок из палисада,
Я снова загляну, куда не надо,
И буду думать – только в этом грех,
А он придёт объединяя всех.
Мелькнёт рассвет на рукотворном Спасе,
Он вспыхнет словно звёзды над Донбассом,
И время засмеёт, конечно, тех,
Кто думает, что путь туда заказан.
Я положу монетку на фонтан,
Воды там нет, но есть кусты из роз,
Что выросли и не боясь угроз,
Цветут, преодолевшие войну.
И не одну из них я не сорву.
Взойдёт заря, утонет город в ней,
В пурпурном одеянии огней
Придёт Христос и мы все понимаем
Донбасс цветёт, Донецк цветёт над маем.
* * *
Насчет меня
Ты прав был и не прав
Одновременно.
Свет от огня хранится
В остывающих поленьях,
Без них мой огонек остался бы голодным,
Когда тепло внутри,
В руках остывший город
Не кажется холодным.
* * *
Начало, время, дух, весна,
Так мало нам, а хочется всё больше.
Мне кажется, очнемся ото сна
И станут наши чувства и свежей и тоньше.
И в этих чувствах, как в простой еде,
Почувствуем мы все необходимость,
Чтоб на родной раздерганной земле
Найти для этих чувств одну вместимость!
* * *
Звезда или фонарь на дальнем берегу?
Там лес всегда, как тёмная полоска,
И в нём теряются степные отголоски,
И в нём, мне кажется, что огонёк мигнул.
Речные мысли...
...Кто сейчас живёт
В той стороне,
И кто меня зовёт?
* * *
Ориентир, стою на перекате,
Стою ловлю воздушный поцелуй,
Была река, был мыс на этой карте,
И я на карте в блеске свежих струй.
Они летят, они звенят ножами,
А я пою о звездных кораблях,
О городах, веках, слезах меж нами,
О бурных и космических морях.
О прошлом – нет. О будущем я пела!
Мои стихи о новых берегах,
Стояла я – вокруг всё леденело,
А я держала уголек в руках.
* * *
Освещенные звезды – свечи
Замерцали во мне покоем,
Говорили, что эта встреча
Неслучайна была с тобою.
Горы тонут в туманной дымке,
В поле стынет вчерашний снег,
Мы с тобою, как невидимки,
В мыслях спрятанные от всех.
Мы с тобою, как незабудки,
Расцветем на лужайке-круге,
Вечность станет для нас минуткой,
Если вспомним себя друг в друге.
* * *
Со звездою в кармане
Мне не скучно пробыть целый вечер одной.
Со звездою в кармане,
Мне не страшно не верить в сегодня и завтра.
Мне не нужно идти далеко
За своею звездой.
Я куда ни пойду,
Всё равно возвращаюсь обратно.
* * *
Выберу слова
Из миллиона перспектив,
Отстаивая право быть чудачкой,
Откидывать коленца,
Стучать по трубам,
Не красить губы
И выбирать не то, что близко,
А, напротив,
что дальше.
* * *
Удивительно просто
Быть счастливой в прошедшем...
В промозглом.
Но закончилось топливо в баке
старой машины желаний.
Если всё будет ладно,
То я что-нибудь сотворю: из всего,
что люблю-не люблю,
Из воспоминаний.
Если двигатель мой не закипит, не сгорит,
Если аккумулятор не сядет.
Если всё же найду колею –
узкий путь в "далекó".
Если будет кому-то душевно
и радостно рядом...
Я залью полный бак
Словами из старых тетрадей
И пойму, что творить только
в юности было легко.
* * *
Родная земля
Не кричу,
но, выход имея для крика,
молчу.
И мой крик через голые ноги
в песок проникает:
Он уходит, стекает по коже,
по венам и дрожью,
в родные пески убегает.
Ты прости, я шепчу –
направлению не изменяю.
Крик души,
только здесь, только ей доверяю.
И дрожит
Мне в ответ родная земля:
Не такое случалось
и крики прощаю.
* * *
На дне стакана ложка съела сахар,
Звенеть бы этой ложечкой и жить,
В грядущее своё смотреть без страха,
И самой чуткой дружбой дорожить.
Я чай давно завариваю крепко
И пью, что называется «с плиты»,
И в гости не зову свою соседку,
От лишних слов так много суеты.
Но с кем бываю иногда открыта,
И кто мне дорог честностью своей,
Кто пил со мною светлый чай испитый,
Для тех не пожалею сладких дней.
© Анастасия Белоусова https://vk.com/belousovapishet
___________________________________________
158633
Сообщение отредактировал Михалы4 - Пятница, 05.07.2024, 14:25 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 08.07.2024, 11:31 | Сообщение # 2834 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| - Валентин, а пойдёмте нарежемся водки? - предложила Лена.
- В каком смысле? - не понял Валентин.
- В буквальном. - пояснила Лена. - Найдем сомнительное кафе, возьмем ледяной водки, простой закуси и потихонечку напьемся. Судя по лицу, вы не чураетесь таких развлечений.
- Какая вы необычная женщина, Лена! - восхитился Валентин.
- Обычная, Валентин. - покачала головой Лена. - Мне тоже хочется слушать про чарующий блеск моих глаз, ослепительную улыбку, о том, как я унесла навсегда ваш покой. Но я понимаю, что это все, среднестатистический мужчина может сказать только после трехсот-четырехсот грамм крепкого алкоголя. А я, после трехсот грамм водки уже вся в Валгалле и мысленно дерусь с Одином за право первой попробовать жертвенного оленя. Поэтому, весь этот романтик, безусловно в меня попадает, но не запоминается. В этом, Валентин, между прочим, чертов дуализм и трагедия существования современной женщины.
- Нууу, вы можете пропускать. Пить через одну, например. Или через две. - галантно предложил решение Валентин.
- Да щас, ***. - сказала Лена.
***
Ярак
Воистину, все попытки человека надеть несвойственную ему маску мироздание вознаграждает крепкими пинками, недвусмысленно возвращая фокус зрения человека к реальности.
Однажды в детстве мы оказались в поле в ночи. На рыбалку пошли с вечера.
Это был такой способ сорваться на ночь из дома. То есть, родители тогда в принципе понимали, что летом,с утра до поздней ночи, подростка в принципе не должно быть дома и это было в порядке вещей. Ну, не в пустыне же. Пожрет где-то. А вот, чтобы не ночевать, надо было что-то выдумывать. Рыбалка была идеальной причиной.
— Да с утра проспим, пока встанем, пока дойдем — клев уйдет. С ночи пойдем — в 4 утра будем уже тупить в водную гладь водоема.
Родители, в принципе понимали, что мужчина — это случайно выживший мальчик и не пытались регулировать стихию бесполезными запретами. Из еды с собой мы брали хлеб. И тот для приманки. Сами питались всем, что можно было спереть на полях Родины.
Были передачи, когда человека с большим ножом выбрасывают в джунглях и он там начинает выживать. Что вам сказать. Если бы у нас был такой нож, мы бы до утра построили супермаркет и кинотеатр. Наши перочинные за 90 копеек таких возможностей не давали. В ту ночь, мы на костре запекли кукурузу и «раненного гуся», которого нашел Петя. Раненный гусь – это такой гусь на вольном выпасе, который мог попасть под машину и все равно был не жилец, поэтому подростки его ощипали и зажарили на костре, чтобы не пропадал. Чтобы не ждать пока судьба сведет машину и гуся, «раненный гусь» изготавливался с помощью палки, например. Надо понимать, что эта легенда нужна была только на случай, если в поле откуда-то возьмется взрослый человек и поинтересуется где дети взяли гуся. На моей практике ни разу не случалось такой проверки, но товарищи говорили, что случается и лучше подстраховаться.
В этот вечер в Ване почему-то проснулся Д’Артаньян. Ему было неинтересно ощипывать и жарить гуся. Ему хотелось скакать в ночи на коне за подвесками. Сначала он сообщил всей компании, что к гусю непременно нужны помидоры. Нам всем хотелось мяса, а не пасленовых, поэтому мы посоветовали заткнуться, потому что до огородной бригады далеко и никакой здоровый человек не попрется в такую даль за низкокалорийной клетчаткой. Ваня сообщил, что у него недалеко тут отара и он договорится про транспорт. В общем, что помидоры с него и чтобы гуся есть не начинали без него. Заодно, мол, возьмет и соль. Всем же известно, что олени любят соль.
Мы поржали, конечно, что Ваня просто убоялся расплаты за раненного гуся и поэтому сдриснул с места преступления. Тем не менее, через какое-то время, когда гусь уже был безнадежно пересушен, мы услышали топот копыт. Сразу скажу, приближающийся топот копыт в ночи – достаточно страшный звук. Особенно для подростка, который смотрел кино про махновцев и что-то читал про всадников Аппокалипсиса. Но, появление всадника у костра – очень эффектное появление. Стремительным галопом в наш лагерь ворвались два коня. Ваня и настоящий. Эта парочка привезла почти 10 помидор и соль. Вечер обрел какую-то изысканность и антураж. Мы, мясо, клетчатка, конь и Д’Артаньян. Было, правда, очень вкусно. Ваня сказал, что попросил коня у пастухов в отаре. После ужина, Д’Артаньян в Ване не умер, а даже как-то окреп и поведал нам, что верхом пересек почти что миллион километров. Если брать по прямой – от села Казаклия до Сиднея и обратно, не менее 10 раз. И все это только за один день, которых было множество.
Городских у костра не было, поэтому было высказано разумное сомнение в словах бравого мушкетера. Мушкетер понимал, что дуэль на перочинных ножах недостойна гасконца, поэтому предложил доказать свои навыки неистового галопа. Мы быстро придумали маршрут – скачи до соснового бора, возьмешь шишку в доказательство, скачи до вон тех виноградников (возьмешь гронку Кардинала он растет только там), оттуда в сад (там на третьем ряду миндаль растет, сорвешь один) оттуда на норковую ферму (орех сорвешь, там растут) и обратно. Успеешь пока темно – орел. Не успеешь – балабол и неуважаемый человек. Ваня сообщил, что эти задания смешны для средневекового воина, вскочил на коня и умчался в ночь.
Мы договорились пойти искать искалеченного Ивана часа через два после рассвета, если он не вернется раньше. В ночи, кроме нашего гогота было еще много звуков – где-то лаяли собаки, перекличка ночных птиц, какой-то мужик заунывно звал коня. Звуки мужика приближались, но мы гуся уже съели и не боялись ничего. Мужик дошел до костра, пожал всем руки как взрослым (очень лестно, кстати) и спросил не видели ли мы беглого коня. Мы моментально смекнули, что у нас тут в компании был не Д’Артаньян, а Будулай, который почему-то забыл договориться с владельцами одной лошадинной силы. Поэтому сообщили, что ничего не видели и угостили человека последним помидором.
Мужчина предложил угостить нас брынзой, но совесть в нас тогда еще была и мы сказали, что от соленого у нас потом лица пухнут. Мужчина проклял пропавшего коня, политику партии, советскую систему образования, свою судьбу и поступил как женщина в ночь пятницы. То есть, пошел искать в ночи своего коня.
Сон улетучился и мы начали ставить ставки – убьют ли Ваню за угон коня или просто изобьют до полусмерти. Потом, мы решили, что надо отправить курьера с неприятным известием стоять на наиболее вероятном пути возвращения Вани. Чтобы его предупредить, что уже объявлен план перехват и надо бросать угнанного мустанга. Затем передумали, здраво рассудив, что у курьера шансов перехватить Ваню примерно столько же, сколько у одинокого пастуха в ночи. Ну и, потому что – подумаешь, угнали коня покататься. Максимум, на пять поджопников преступление.
Но, как я и говорил, общемировая справедливость существует и действует очень эффективно. Ваня, пари выиграл. Он прискакал еще затемно. И стал орел и красава в глазах товарищей. Конь был уставшим, но очень злорадно ухмылялся. Потому что Ваня весь путь аллюром проделал без седла и здравого смысла. Поэтому у него на заднице образовался Ярак. На русском это бы звучало – на заднице у него лопнула кожа между ягодицами примерно от анального отверстия до копчика и чуть выше. Но Ярак – звучнее и лаконичнее. Городских не было, стеснительных тоже. Поэтому консилиум врачей осмотрел масштабы проблемы и сообщил, что недельки две передвижение Вани пешком будет незабываемым ощущением. Даже если прикладывать подорожник. Ваня считал это небольшой платой за ощущение полета в ночной степи.
Уже светало и мы начали закидывать свои удочки, стараясь не попасть в Ваню, который сказал, что будет ловить по пояс в воде. Ему так было комфортнее в определенных местах, а на рыбу ему плевать.
Рыбу нам распугал пастух, который нашел коня и привез таки нам брынзы. Потому что чужих детей не бывает, а брынза богата кальцием, необходимым для наших растущих организмов. Мужчина тоже не был городским, поэтому быстро связал возвращение коня и увеличение нашей компании на одного подростка.
— А ну-ка, рыболов, поди-ка сюда. – позвал он Ваню. – Поговорим про конный спорт.
— Не пойду. – отказался Ваня. – У меня тут прям клев сейчас и куча дел. Я с вами потом рыбой поделюсь.
— Ну иди, ну. – сказал пастух. – Не больно будет. Обещаю.
Ваня обладал достоинством и понимал, что если не выйдет – вся эта неприятная история дойдет до родителей в кратчайшие сроки. Потому что в селе все друг друга знают. А по жалобе взрослого отец мог бы устроить ремнем еще парочку яраков рядом с первым. Выбор между жопой и полной жопой был очевиден и нужно было решать ситуацию на месте.
— Я выйду. – сказал Ваня. – Только по жопе не бей.
— Ярак? – спросил пастух, который тоже был нифига не городским.
— Ага. – сказали мы хором. – Капец какой.
— А ну покажи? – сказал пастух.
— Вот еще. – сказал Ваня. – Лучше куда хочешь бей.
— Покажи сказал! – гавкнул пастух.
Ваня показал, не выходя из воды.
— Охнихассе… – оценил пастух. – Ладно. В расчете. Сиди в воде. Будешь идти – зайди в отару. Там дед Коська будет. Скажи, чтоб мазь дал. И больше чтоб не делал такого! Попросить нельзя разве?! Я б спал нормально, а не искал. Где был?
Ваня вкратце обрисовал маршрут путешествия, сократив его примерно в два раза.
— Мда…ушатал коня. — вздохнул пастух. – Пешком сегодня, наверное.
И ушел пешком, ведя за собой коня.
Я к чему говорил о справедливости и фокусировке зрения мирозданием. Так вот. Уже лет под 40 прошло. А Ваню никто никогда не называл ни Д’Артаньяном, ни Будулаем. А вот «Ярак Ваня» — прилипло намертво. И даже про сына его если рассказывают:
— Погоди, погоди. Какой Андрей?
— Ярак.
— Ааа.
Сергей Дмитриевич Узун (родился 15 декабря 1971 года) - известный в Интернете под ником Фрумыч (frumich), системный администратор компании "Moldcell", а так же автор книг "Не поймите меня правильно" и "Ветер в подстаканниках", "Почти книжка". Живёт в Кишинёве (Молдова). «В его рассказах настоящая жизнь, без гламура и шоу, дискурса и излишних преукрас. Это современные городские сказки, добрые, но при этом правдивые».
Личный блог Фрумыча https://frumich.com/
__________________________________
158699
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 08.07.2024, 11:33 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 12.07.2024, 21:13 | Сообщение # 2835 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Чуть слышно доносит
Холодный рассвет:
«Уныния в свете
Божественном нет…»
Какой же в нас смысл?
«Бесконечно любить!
Для этого вы
Ещё можете быть…»
***
Куда пропала музыка любви?
Где потреялось ласковое слово?
Вот стих чужой: прочти и разорви -
В нём звук разъят, а ритм небрежно сломан.
Куда исчезла музыка души?
Над ней уже смеются, как над шлюхой,
В почёте тленье: «Мир добра круши,
Ори, ломай, или накроту нюхай!».
Куда ушла гармония сама -
Желанье быть с природою в обнимку?
«Печаль сия не твоего ума -
Услышу я, - она истлеет в дымку».
«Истлей быстрей!» - скажу я невпопад.
И только солнце выкатит весну,
И только птицы с юга полетят -
Я музыку любви в страну верну.
***
Поэтам России наград не вручали,
Им тайно готовили тяжкий свинец, -
За то, что они во вселенской печали
Не продали дьяволу власти сердец!
***
Изба убогая, берёзы,
Край поля, утра синева -
Засели в сердце, как занозы.
Но этим всем - душа жива!
Её мертвят дворцов величье,
Стяжанье славы, шум, успех.
Изба и звонкий щебет птичий -
Достойнее иных утех!
***
Свеченье неба над водой,
И красота вокруг без меры -
Вот достославный образ твой,
Простор родного Селигера.
Его ты бережно хранишь,
Как сон веков, в медвежьих лапах.
Незабываемая тишь!
И острый папоротника запах.
Свою усталость мы несём
Тебе, и лечишь ты печали.
Здесь благость чудится во всём,
Как будто видишь мир в начале!
Всё - для любви и для добра,
Без тени зла и потрясений!
И на воде - из серебра
Дорожка в рай, ещё весенний!
Какая светлая вода,
Какая ласка в ней и нега!
И, покорённый навсегда,
В неё бросаюсь я с разбега.
В себя поверю - всё смогу!
И крепнет, крепнет эта вера
На достославном берегу,
Под шум родного Селигера.
***
Как будто бы малое
Сделал я дело,
Но всё ж велика
Покаяния власть:
Утешил Господь,
И душа просветлела.
И, кажется,
Новая жизнь
Началась!
***
Вода, лесная, тёмная -
Моей судьбы вода.
Озёр, морей не помню я,
А ты со мной - всегда!
***
В разгуле войн,
и митингов, и улиц,
Где всякий бранью
брата сыт и пьян, -
Начало Века и конец сомкнулись
Под знаком истребления славян!
Вожди-рабы
народы разделили.
И торг открыт!
Не проданы пока
Напевы птиц
и блеск озёрных лилий,
Бездонный воздух,
я
и облака!
***
Две столицы
Я в сердце моём
Повенчал -
Навсегда,
До предсмертного вздоха.
Роскошь Зимних дворцов,
Хмурый Невский причал,
И Москвы круговерть,
Где стенала эпоха!
Где любил я -
Как вы позабыли любить!
Это было вон там -
На Фонтанке,
И Тверская - во мне,
Где могли бы убить,
Когда вождь
Красовался на танке.
Две столицы
Я в сердце моём
Повенчал.
Зорь московских красу
Вставил в белые ночи.
Утопая я в них -
Без концов, без начал!
И не дам никому
Опорочить.
Их величье храню!
Их плохое - во мне
Исторгает и боль,
И отчанье.
Кто замыслил,
В какой чужеземной
Стране
Разорвать
Моё с ними
Венчанье!?
Плачет нищий в метро.
А богач одичал.
Всё - моё,
И грехи, и прозренья.
Это в сердце моём
Я навек повенчал
За любовь,
За разгул,
За терпенье!
***
Век двадцать первый,
Он - насильник,
Орёт в угоду сатане…
Иконой людям
Стал мобильник -
По всей стране,
По всей стране…
***
Я мягкий по характеру.
Ну, что же?
Прощаю всех, кого прощать нельзя.
Прощаю и тебя: «Прости, прохожий!»,
Даст Бог, с тобою будем мы друзья.
Я слабый по характеру. Ну, что же?
Люблю я женщин, как люблю цветы.
И совесть иногда сурово гложет,
И вопиёт: «А не изменник ты?».
Я резкий, дерзкий, сразу отметаю,
Тех, кто народ и Родину продаст,
И обличаю их я без утаек,
И ненавижу, как гнилой балласт!
***
ЖАР-ЦВЕТОК
«Тех, которым ничего не надо,
Только можно в мире пожалеть».
Сергей Есенин
С утра в окне - подковой счастья -
Рисунок озера висит.
И даже раннее ненастье
Не омрачило чудный вид.
На старой лодке отправляясь,
За синей заводью сорви -
Себе на радость, всем на зависть -
Цветок на острове Любви.
Он дивным жаром весь пылает,
Как уголь в печке, - над водой.
И в сердце вдруг любовь былая
Воскресла песней золотой.
Мир проще стал, а я - моложе,
И сладок воздуха глоток.
Вот что с душою сделать может
Хотя б один любви цветок!
***
Берёзок белеющих стая
На взгорке родной стороны,
Их кроны, как книги листая,
Я радуюсь, не уставая,
Что лист и травинка простая -
В себе они тайны полны!
Из тайны любовь вырастает,
Из чувства безвинной вины.
Травинка, покорная зною,
Растёт, как сестра, у крыльца,
Любовью к земле неземною, -
Она прославляет Творца!
И ты, в отдаленье идущий,
Когда её грубо сомнёшь,
Не думай, что ты её лучше -
Травинке не ведома ложь!
***
Всё покроется пылью дорожной,
Лишь останется истины след:
На века полюбить невозможно,
У любви этой вечности нет!
Отойдут и исчезнут куда-то
Горе, страсти, гордыня, грехи
Дни простые, великие даты…
Но не сгинут о счастье стихи!
***
В сини сумерек, в блеске зарниц
Вижу мало радостных лиц…
Зеркалам они вечным сродни –
Отражают событья и дни.
Но в отличье от мёртвых зеркал
Я подвижности в лицах искал.
Чтоб понять в тишине на восходе –
Что же с лицами происходит?
В них утраты живой красоты
И сильней жесткосердья черты…
Так вулканы гудят над горой –
Лица смяты Стихии игрой…
На безличье, увы, не возник
Доброты всеспасающий лик.
Лишь в глазах светанёт иногда
Одинокой надежды звезда.
И течёт, и течёт, и течёт
Обездоленный вечный народ…
***
Вор взломал
наш родительский дом.
И, как бес, ликовал –
не найдём!
Обокрал, опоганил –
утёк…
У крыльца след звериный
впечатал в песок…
Вор – в законе:
в деревне, в вагоне,
За прилавком, в эфире, на троне…
Вездесущ и нахрапист,
как гнусь –
Знаю я его наизусть!
Его сила –
в оскале и зле,
И в презренье к родимой земле.
Будет день, будет день –
Он исчезнет,
как слабая тень…
***
АРХИВ
Перебирая старые газеты,
Я вспоминал былые времена:
Без олигархов и бомжей отпетых,
Тогда была великая страна.
Где люди жили, а не банковали.
И со страниц светло ещё горит
Улыбка милая Гагановой Вали -
Она с Гагариным о чём-то говорит.
Какие лица и родство какое -
С ткачихою на равных космонавт!
Теперь уже немыслимо такое,
Теперь в почёте лишь олигархат.
Перебирая старые газеты,
Я думал с болью, грустью и тоской:
Партийный звон, звон доллара, монеты -
Меж ними разницы нет никакой!
Не жаль мне съездов и речей в угоду,
Они ушли в заслуженную тень,
Но жаль мне, что разрушены заводы
И стёрты в прах становья деревень.
Мы думали вернуться в Русь Святую,
Но Вашингтон вождям наметил путь:
Крушить себя, Россию - подчистую,
Дорогу в Русь Святую зачеркнуть.
Но всё, что мне и дорого и свято,
Дом отчий, Родину, любовь мою,
Не сдам в архив я никогда, ребята,
На том стоял, на том ещё стою!
Геннадий Алексеевич Сазонов
________________________
158822
Сообщение отредактировал Михалы4 - Пятница, 12.07.2024, 21:21 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 15.07.2024, 21:45 | Сообщение # 2836 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Переводы с болгарского
____________________
РУКИ МАМЫ
Руки мамы укропом пропахли.
Детством. Летом. Визитом врача.
Я не плачу… Соленые капли?…
Это просто слезится свеча.
Это мама во сне осторожно
Простынёй укрывает меня.
Осчастливить, наверное, можно,
С неба светлою тенью маня…
Помнишь, мама, мы вместе искали
Трав целительных чудо-цветы.
И пока собирали – устали,
Задремали в траве – я и ты…
Снился папа… Такая примета –
Значит, скоро обед и привал.
„Это пчёлки, влюбленные в лето…” –
Он веснушки твои называл.
Пахнут руки запаркой из липы.
И мелькают шальные крыла
В небе синем… Под мамины всхлипы
Божья Матерь мне чай налила.
Перевёл Анатолий Аврутин
***
АКАЦИЯ
Л.С. Баснину
Запрокинешь голову, а там без края
Только небо. Как часто я вспоминаю
Всех воздушных змеев под облаками,
Что мы с папой клеили и запускали.
Будто ласточки выше и ниже сковали,
На бумаге надежду себе рисовали…
„Будет кратким полёт, помоги ему дочка” –
Ветер сумерки рвёт, я сжимала все ночи
Пальцы, чтоб удержать высоту бечевою,
Я боялась проспать, я не знала покоя,
Оставалось лишь белых бутонов дождаться, –
„Подожди, вот уже зацветает акация” –
Кто сквозь годы теперь мне слова эти скажет,
Столько бед и потерь и безмерная тяжесть.
Не хотела считать, но душа всё копила,
Если я упаду, то теперь уж в крапиву.
И не знает никто, где конец, где начало, –
В белой пене цветов, в белой пене причала…
Но в который уж раз отцветает акация,
Бесконечною улица стала казаться,
Лепестков дикий мёд, с детства памятный запах,
„Будет кратким полёт” – я запомнила, папа.
Перевела Елена Иванова-Верховская
***
АРМЯНСКИЕ ГЛАЗА
Любовь моя детская... Смутное воспоминанье
Проснулось в мелодии вальса, знакомой до боли,
Душа моя – клетка, свобода – все то же изгнанье,
И клавиши плакали, что-то шептали бемоли.
Он был музыкантом, мечтательный мальчик, подросток,
И все не решался сказать что-то важное очень.
В печальных глазах его черных читалось все просто,
Он что-то шептал мне и был, словно вальс, непорочен.
Глаза его – черные клавиши на фортепьяно,
Печаль в них такая – совсем как стенанья бемолей.
Пьянящая музыка, странное это признанье...
Из запертой клетки душа моя рвалась на волю.
А вальс все безумствовал, в кости мои пробираясь.
Планета вращалась. А в мыслях – последний автобус.
Все в вальсе кружилось, вселенная мнилась мне раем,
Мы дети, подростки, и мне по душе твоя робость.
Мелодия вальса мне нравилась больше признанья.
Прости меня, мальчик, я музыку больше любила.
Вращалась планета. Иллюзией были страданья.
Чайковский ушел за кулисы, и клавиши приуныли.
В армянских глазах было столько тоски и печали!
А день был так ясен, он тоже был весел и молод.
А ноты все капали с неба, светились в тени и молчали,
Вращалась планета, и надвое день был расколот.
Перевел Гурген Баренц
***
НОЧНОЙ УРОК
Моему любимому
Не просыпайся ночью и не слушай,
как сердце моё до боли
учит ночами учебник любви.
Окно приоткрой, здесь душно.
Сердце зубрит свою азбуку муки.
Вслух, по слогам, чтобы лучше понять.
А на экзамене „тройка” опять.
Жизнь умывает руки.
Да, препинания знаки – невпопад.
И с вопросительным – заморочки.
Ты так боишься единственной точки,
что сов бессонных гонишь назад.
Сердце управится с жизнью вполне
всего за один урок.
Сердце – воробышек. Последний скок.
Последний – на ту сторону бытия.
Не смей даже слушать: дышу – не дышу.
Глянь, как облако играет с луной.
Я ещё возвращусь, родной.
Я ещё что-нибудь напишу.
Перевела Галина Климова
***
ЖАЖДА ТИШИНЫ
Я так хочу молчанья среди крика,
Базарный гул неистово шумит.
Я к Вавилонской речи не привыкла,
И принимаю безразличный вид…
Всё больше я молчу и улыбаюсь:
Мне этот фильм знаком давным-давно!
Стихи уныло горькие глотаю,
И раздаю себя по капле вновь…
Хочу молчания! Как перед хлебом.
Как перед бурей. С брошенным "прощай".
Как перед болью нестерпимой слева.
Как пред Творцом, чтоб исповедь отпрячь…
И так хочу молчанья… что забыла,
В каком шкафу узорчатый наряд;
За девятью замками будни скрыла,
Одна душа открыта без преград…
Не от дождя луч наклонился косо.
Перчаток пара на столе в тени,
Как будто эти кадры снял Тарковский…
О, Боже, как я жажду тишины…
Перевела Людмила Снитенко
***
ГАЛЮЦИНАЦИИ
„Свеча горела на столе...
Свеча горела...”
Пастернак
Когда не жду — меня находит
Сначала мрак.
А вслед за ним ко мне приходит
сам Пастернак.
Он видит свечки свет на стенах
Сквозь тьмы покровы.
И то, как жадно пляшут тени
Огня слепого.
А может, снег ещё он чует
что к окнам близко.
И хлеб. И ангельское чувство.
И сладкий привкус.
В его глазах ночных растаю.
Мгновенье зимнее.
Когда стихи его читаю
Зовёт по имени.
Я сплю или нет. Какая разница?
Ведь яви нет уже….
А снег идет. И даль бескрайняя
Звенит монетами.
А небо с мелочью расправится
Как ростовщик
Беззвучно шепчет он и плавится
Весь воск свечи.
В мир опоздала. Бесполезно
Мне слёзы лить.
А снег идёт по всей вселенной.
Косая нить...
Мы разошлись. В душе морозно.
Всем окнам — плакать..
А снег идёт и строчки мёрзнут
Без Пастернака.
СОН ОБ ОДНОЙ ЗОЛОТОЙ ПУГОВИЦЕ
Максиму Замшеву
Как же я не видал прежде этого высокого неба?
И как я счастлив, что узнал его наконец. Да!
Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба.
Ничего, ничего нет, кроме его.
Л.Н.Толстой, „Война и мир”
Необъятное русское небо
Беспокоит сегодня мой сон…
В облаках в этом сне моём не был
Князь Болконский, – в душе моей он
Облака пробегая глазами,
Злату пуговку ищет одну.
Небеса – наш мундир несказанный,
Застегнёшь – и забудешь войну.
Только пуговки нет, – это странно:
Мир изранен кручиною зимнею…
Наша песня – открытая рана:
„Позови меня тихо, по имени”…
Князь Андрей… Небо полнится синим.
Пламя едкое заживо жжёт.
Словно тихая церковь – Россия
Только пульсом Господним живёт.
Злата пуговка, где ты потеряна?
Или просто с небес сорвалась?
Ведь не поздно прозреть ещё, верю я,
Что об этом лишь думает князь.
Мир измучила хворь безобразная.
Вот два облака – мир и война.
Если слеп – не увидишь в них разницы…
Распознай их на все времена!
Шар земной беспрепятственно вертится.
Всех укроет безумья туман?
Жаль, умрём мы до праздника светлого,
Недочитанным бросив роман.
Даже звёздные крестятся россыпи.
Поднимись ради Господа, Князь!
Спит планета на облачной простыни,
Снится ей, что опять родилась…
Перевёл Максим Замшев
***
ЛЕСТНИЦА
Моему сыну
На косяке дверном, на белом, чуть заметно
темнеют черточки: через весну-другую
наш сын старательно карандашом
свой рост мальчишеский здесь отмечает,
по лестнице рисованной спешит
скорее на глазах у нас подняться,
плетёт её из лунной легкой пряжи.
А мы с его отцом бессонной ночью,
вздыхая, думаем: достаточно ль прочна?
И край невидимый всё подпираем,
покуда наше чадо вверх идёт.
Штрих за штришком. Мы вниз. А он всё выше.
И скоро дверь закончится. Тогда
взлетит наш птенчик и гнездо покинет.
Сто иволг враз во мне заверещат
на стонущей в душе горчащей ноте,
за сто улыбок спрятанной, беззвучной.
Дверь, грешница прощенная, тогда
утихнет и задремлет над порогом.
И сон увидит мой, как скрипнет звонко,
когда к ней мальчик снова прикоснётся.
А мы с отцом, все проглотив вопросы,
мы терпеливо будем чуда ждать.
…А после сам для собственного сына
он лестницу другую нарисует,
еще не зная, как же коротка
земного рая лестница, не веря…
Перевела Юлия Покровская
***
БЕРЁЗЫ ВО СНЕ
Владимиру Бояринову
Вновь во снах предстают предо мной
эти русские чудо-берёзы,
Их вселенская вьюга босыми
свела со двора.
Только нет Шукшина,
что придёт и слезою согреет в морозы,
Нет защиты от пагубной лжи,
что гораздо острей топора.
Мои девочки, вы сметены
со двора в белоснежных одеждах,
Вам брести по колени в снегу,
в сновиденьях в зенит уносясь.
Мировая гроза отразилась
в распахнутых девичьих веждах,
Леденящая душу
на вас проливается грязь.
Миллионными взглядами
с ужасом смотрите на происшедшее,
Где клевещут на вас,
задыхаясь от злобы, и смертью грозят.
Но нет страха у вас пред Кощеем,
играющим роль сумасшедшего.
Не способна словесная грязь
осквернить ваш невинный наряд.
Утопают в снегах мои девочки
в свадебных платьицах белых.
В нашем южном краю их ровесницы
пляшут на жарких углях.
На лету замерзают проклятия
клеветников оголтелых
И, растаяв в кострах,
превращаются в пепел и прах.
Осенят себя крестным знамением девочки –
солнце очнётся,
Околеет Кощей,
мощь таящий свою в потаённой игле.
И закончится страшная сказка.
И в мире спасённом начнётся
Настоящая жизнь.
И наступит весна на земле.
СВЕРЧОК
Не молчи, сверчок полночный,
У любимого в груди –
Грозы рушат дом непрочный –
Ты запой, и мир порочный
Во спасенье разбуди!
Как над брошенной деревней,
Над землёй навис молчок.
Ты запой, сказитель древний,
Растревожь народ, сверчок!
Натяни потуже струны
Луговых июньских трав.
Вспомни дедовские руны,
Сострадающих собрав.
Вот уже июль на небо
Взвился со звездой во лбу,
Вот уже и август немо
Сеет ноты на лету.
Не молчи, сверчок любезный,
Пой пронзительно в тиши;
Вестью обнадежь небесной
Во спасение души.
Тебе пуговку к рубашке
Богородица пришьёт.
Думы Матушкины тяжки,
Больно сердцу за народ.
Пой, сверчок, во избавленье
Сирых и скорбящих душ.
Скоро, скоро дождь осенний
Явится со стадом туч.
Помнишь, парень на откосе
Песню спел мне, став судьбой?
Песня старая, но в грозы
Ты смахни с глаз неба слёзы,
Чистые, как наши грёзы,
И в ночи мотив напой.
Мой сверчок, ты понимаешь –
Жизнь по-дьявольски кратка.
Ты башмак в пути теряешь,
Позабыв припев, хромаешь,
Но с молитвою шагаешь
Прямиком, без башмака.
КОГДА МЫ ВРОЗЬ
Когда меня уже не будет рядом
И птицы улетят за мною вслед –
Глазницы гнёзд пустым отыщут взглядом
Тебя на перепутье прошлых лет.
Пустые гнёзда не закроют вежды,
Хвостами ножниц отсекут стрижи
Пути возврата и следы надежды…
Надежды наши помнишь ли, скажи?
А помнишь проблеск той надежды хрупкой,
Как мы с тобой гадали над гнездом
О тех птенцах, что зреют под скорлупкой,
О том, что с ними станется потом?
Читая вслух свой стих, ищу развязки.
И одинокая, как ты, сова
Своим внучатам сказывает сказки,
Передавая им мои слова.
Я слышу звуки пишущей машинки –
За дело дятел принялся чуть свет.
Не допуская ни одной ошибки,
Он вмиг перепечатал мой сонет.
И пара голубей к тебе без спроса,
Слетев с небес, присела на балкон.
Налей воды, насыпь им горстку проса,
Прими чистосердечный мой поклон.
Как загадала, так пусть и случится.
Когда мы врозь – тревожно на душе
И страшно оттого, что эти птицы
Весною к нам не прилетят уже…
Перевёл Владимир Бояринов
***
Причастие
Андрею Дементьеву
В церковном дворе, где играли когда-то
И детство держали в ладонях заката,
Нам что-то шептала тогда шелковица
Про тайные знаки. И белые лица
Почти что вплотную приблизив друг к другу, –
Истории страшные плыли по кругу.
А звёзды, похожие на муравьёв,
Сновали по небу в кустах облаков.
В церковном дворе, в безутешной надежде
Встречают весталки меня, как и прежде.
Их души светлы и легки, без печали,
(Как будто бы жизнь из меня вынимали).
И шепчут историю страшную тут же,
Срывают дыхание. Кружат и кружат.
Иду, как и раньше, по этой тропинке.
Но только теперь я для них невидимка.
Иду по траве, где сверчки притаились,
В лохмотья их платья давно превратились.
И губы синеют от той шелковицы,
Молчит под стрехою какая-то птица,
Пернатый дьячок. Освящает молчанием
Всё детство моё, что стремилось отчаянно
Обратно, где пишется с буквы заглавной
История жизни моей православной.
Перевод Елена Иванова-Верховская
***
МОНОЛОГ СЛАВЯНСКОЙ ДУШИ
в День Вознесения Господня…
Я сама в себе эмигрантка,
не покидая свой дом.
Мир исчез. На крыльце в полушалке
Слёзы сдерживаю с трудом.
И домой не спешу – дом мой пуст.
Вой сирен оглушил Донбасса.
И не помню, кем им прихожусь...
Мама русской была, синеглаза.
Не забыть мне отцовы усы.
Надо лбом, чуть с наклоном фуражку.
Ты откуда, никто не спросил,
Сердце было у них нараспашку.
Из Чернигова или Москвы?
Горловки? Киева? Бреста?…
Все н а р о д о м были одним.
Не смыкаю глаза до рассвета.
Разливается ночь – тёмной синью.
А вокруг меня воздух так чист!
Реки голосом молят России…
Не спешите её хоронить –
Здесь цветёт вековечно рябина
И печалью поэтов горчит, –
В жизни знавших иную картину!
А Париж пьян, как прежде пьян был.
Прекратить тот шабаш – нет в них силы.
Не цветёт рябина без вьюг.
Не ищите вдали от России!
Окружают гиены вокруг!
Выдаёт вой полночный: стая!
Разделить нас хотят на века.
Странный дом у берёз и каштана.
И звучит вновь по дому тоска.
Что нам небо с сапфировой синью,
когда мир просто сходит с ума,
от оси, явно в пропасть сместился,
потому нет печальнее дня…
Сокрушаюсь с Мариной и Анной,
с соловьем в его верхнем Си…
Замолкавшем под звон колокольный –
на помин в православной Руси.
Для Земли каждый век – Вознесенье.
Но не вишню вбирает земля, –
кровь детей. И как мать во спасенье
забирает безгрешных она.
Перевод Людмилы СНИТЕНКО
----------------------------------------------------
Стихи: Елка Няголова Пощарова (р. 1952 г.)
______________________________________
158995
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 15.07.2024, 21:48 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 17.07.2024, 22:01 | Сообщение # 2837 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Моё поколение
Пенелопа Олеговна укладывала внука спать, когда в дверь позвонили. На пороге стояла соседка: миниатюрная, скрюченная сколиозом бабушка, с надутыми гиалуронкой губами. Под глазами её блестели новые корейские патчи, а ботексный лоб украшала россыпь синих вытатуированных звезд, тянущихся от плеча.
— Мелания Петровна, тебе чего в такой час нужно? На дворе половина третьего ночи, все нормальные люди вечерние сторисы лепят и глинтвейн за сериалами потягивают.
— У тебя табачку не будет? — жалостно простонала женщина и сделала губами «бантик». — Кальян забить нечем, я уж и чай пыталась туда засунуть и листочки авокадо, но всё не то. Хотя, с авокадо, как оказалось, неплохо прочищает, но я без дыма не могу сериалы нормально воспринимать — в телефоне сразу залипаю.
— Ну ты дымишь... Я же нам на двоих заказывала на той неделе, неужели всё закончилось?!
— Да ко мне тут Дженифер Андреевна с Ярополком Артуровичем вчера зашли почилить, — начала свой рассказ соседка. — Эти двое, сама знаешь, напьются своего чая со зверобоем: глаза бешеные, руки трясутся. Давай, говорят, в ТikТok что-нибудь запилим, хайпанём на новом вирусе, бабла поднимем, заодно кальян раскурим. — Женщина нервно теребила кончики дредов и тяжело вздыхала: — Короче, курили мы его до пяти утра, пока у Ярополка вставную челюсть не свело. Потом он встал и уронил себя прямо на кальян. Жаль, что заснять не успели — хороший вышел бы видос.
— А почему у Ярополка в инсте фотка такая странная? Лицо всё в квадратиках красных.
— Так это он уголь лбом затушил, мы как увидели, так сразу давай фоткать. А у него аккаунт Дженифер Андреевна ведёт, вот и выложила смеха ради. Потом мы смотрели на Youtube, как первую помощь при ожогах оказывать, а там сейчас столько рекламы, мама дорогая... Пока нашли нужный гайд, Ярополк собрался и уехал домой спать. Ну мы с Дженифер ещё решили забить табачку, как раз классный канал нашли про «мировые заговоры». Ты, кстати, в курсе, что на самом деле земля и не земля вовсе, а голова?
— Да ты что?!
— Ага, оказывается, от нас всё это время скрывали правду. Помнишь сказку про колобка?
— Ну.
— Ну так вот, никакая это не сказка, а система мироустройства. Колобок — это же сплошная голова!
— Ну?
— А мы — её перхоть.
— Вот это да! Никогда бы не подумала!
— Ага! Сплошные заговоры. Потому и проезд постоянно дорожает, и коммуналка повышается. Ладно, что-то я тут задержалась, пора, наверное, домой топать, у меня прямой эфир через полчаса.
— Подожди, — тормознула Пенелопа Олеговна соседку и через секунду исчезла за дверью.
— Вот, — протянула она маленькую баночку по возвращении, — пряный кокос с гибискусом!
— Ой, спасибо тебе, родная, завтра верну должок! — расплылась в беззубой улыбке Мелания Петровна.
— Даже не вздумай! Ты разве не знаешь, что табак в долг не берут? Плохая примета. Я к тебе потом лучше приду давление измерить, мой аппарат сломался.
— А что случилось?
— Ой, там такая история забавная, я тебе ссылку на видео в телегу кину. Ладно, пойду, а то там внук Димка хнычет чего-то. Представляешь, как ребёнка назвали?
— Да уж, в школе заклюют...
— И не говори. Подкинули мне на выходные, сказали, что хотят на книжную ярмарку сходить.
— Ну и молодёжь пошла, одни книги на уме, — цокнула языком соседка.
— Да уж, потерянное поколение...
***
заметки_из_жизни
На днях мы с женой валялись на диване и читали книги. Время было что-то около девяти вечера, и я уже не планировал набивать брюхо перед сном, но тут, как назло, в романе кто-то очень аппетитно уплетал блины.
— Что-то блинчиков так захотелось, — без всякого намека бросил я запрос во Вселенную.
— Сделаешь? — подключилась супруга, не отрываясь от книжки.
— Не-е, я это так, мысли вслух просто, — открестился я от лишних телодвижений. — У нас все равно не из чего делать, а в магазин я идти не хочу.
Проходит еще пять минут, и тут жена как бы невзначай вспоминает вслух:
― Там молоко есть скисшее.
— Да я уже не хочу. Читай, не отвлекайся.
Спустя еще какое-то время она закрывает книгу и сдается:
― Ладно, сделаю я тебе блинов.
— Да говорю же, не надо!
— Я рецепт вспомнила хороший, а молока у нас все равно только штук на пять хватит. Я быстро, — вскакивает она с дивана и уносится на кухню, откуда до меня начинает доноситься звон посуды и жужжание блендера, а позже и шипение масла.
Опомнился я где-то через полчаса, когда заметил антенну кошачьего хвоста: самой кошки видно не было, ее скрывал жирный туман, расстилающийся над полом в комнате. Жена до сих пор отсутствовала.
Осторожно зайдя на кухню, я впервые увидел, как женщина превращается в ведьму. Всё как в кино: шкафы нараспашку, повсюду баночки, скляночки, скалочки; под белоснежной мукой скрываются колдовские тайны, половина кухонного гарнитура и холодильник. На четырех конфорках в четырех разных сковородах румянятся аппетитные кружочки, сотканные из бог знает каких химических соединений. На большом блюде под сливочным маслом, утопают два десятка готовых блинов; деловито булькает электрический чайник, а жена в полном неадеквате разговаривает с тестом.
— Всё нормально? — спрашиваю я, боясь любого варианта ответа.
— Ма-а-ас-ло, — словно из далекого космоса раздается голос супруги.
— Чего масло?
— Закончилось. Сходи в магазин.
— Так может, и не нужно больше? Мне и пяти штук хватило бы, куда ты столько напекла, а главное, из чего?
— МАСЛО!
Я убежал в магазин, проклиная свой бескостный язык. Ближе к одиннадцати стало понятно, что блинов уже не хочется ― хочется спать, но вот вернуть жену так просто вряд ли получится. В глазах ее горели первобытные костры ― природный инстинкт «накормить ближнего и не дать племени погибнуть голодной смертью» овладел моей супругой.
Когда звон воображаемых старинных часов в моей голове отбил полночь, комната распахнулась.
— Иди есть.
«А может, завтра?» — вертелся вопрос на языке, но так и погиб в глубинах моего страха.
— Вкусно? — смотрит на меня хищным взглядом моя ненаглядная. Мы сидим за столом, передо мной гора блинов, в кружке ― чай, в глазах ― слезы.
— Офень фкуфно! А ты чего не ешь? — еле шевеля набитым ртом, спрашиваю у жены.
— Да я пока готовила, так нанюхалась, что как будто наелась.
— Можно я спать пойду?
— А для кого я старалась?
Два дня мы эти проклятые блины уже едим: на завтрак, обед и ужин, заворачиваем в них всё, что заворачивается, а они все не кончаются.
Короче, больше я на ночь художественную литературу не читаю. Больно уж калорийная она и опасная.
***
Телефонный справочник
Я заметил Кашина, как только он появился из-за угла моего дома. Двор будто накрыла тень, жадно поглотившая свет и тепло летнего дня. Хмурой тучей Кашин надвигался в мою сторону и молча метал молнии в атмосферу, но, кажется, меня даже не замечал.
— Макс! Максим! Кашин, блин, оглох, что ли?
Вернувшись в реальность, Кашин остановился и взглянул на меня непонимающим взглядом.
— А, привет, Вань, не видел тебя, — протянул руку старый знакомый.
— Ты чего такой загадочный? Слушай, а исхудал-то как! Лиля не кормит, что ли? — внимательно разглядывал я его осунувшееся и постаревшее лицо.
— Нет, — замотал головой Кашин, — и сама плохо ест. Я пойду.
Отпускать этот циклон в таком настроении было опасно.
— Чего случилось-то?
Я был уверен, что он махнет рукой и скажет что-то вроде «неважно», но тучу прорвало, и слова посыпались градом.
— Да влетел я! В который раз… Бригаду нанял со стороны. Они с проводкой намудрили. Короче, котел для сауны стоимостью полтора миллиона у одного коммерса погорел. Хожу вот, деньги на адвоката собираю. Мой переехал, телефон поменял, наверное, тоже кому-то должен остался. У тебя нет хорошего спеца в этих вопросах, кстати?
На секунду я заметил, как сквозь тучу пробивается луч надежды.
— Можно позвонить Диману.
— Диману? Кто это? Хотя какая разница, звони!
Я достал телефон, нашел номер и нажал на вызов. Гудок, еще один, третий. Потом номер был несколько раз занят. Снова гудки.
— Работает, некогда, видимо, — развел я руками, и Кашин снова почернел лицом. — Давай доедем. Там тебе точно подскажут, — предложил я и сам не заметил, как Кашин молниеносно запрыгнул в салон моей незапертой машины и по-гагарински скомандовал: «Поехали!»
— Хорошо, я всё равно давно хотел узнать, что там сзади стучит. Вот и повод. Заодно на масло запишусь.
— Ты о чем? — подозрительно нахмурился Кашин.
— Увидишь, — улыбнулся я, трогаясь с места.
По пути мы заехали в магазин, где я купил торт и пачку чая. Всю дорогу Макс не проронил ни слова, но когда мы въехали в район промзоны и свернули к гаражам, начал подавать признаки тревоги.
— Мы точно к юристу едем?
— Не, мы к автомеханику.
— Издеваешься? Какому еще механику? У меня суд через четыре дня, ты чего время мое зря тратишь?
Кашин начал выходить из себя и пару раз попытался выйти на ходу из машины, но я его удержал.
— Диман — это записная книжка. У него знакомые во всех сферах работают. Не удивлюсь, если даже контакты космонавтов найдутся. Там тебе и юриста, и новую бригаду, и заказчика подберем, — объяснил я.
В ответ Кашин что-то пробубнил себе под нос, но когда заметил вдоль длинного бетонного забора вереницу припаркованных машин, умолк. Каких железяк тут только не было! От самого простого жигуленка, напоминающего зомби, что на ходу теряет органы, до автомобилей класса «выходная карета князя Юсупова». Некоторые экземпляры были напичканы электроникой, как целая космическая станция, поэтому шутка про космонавтов приобретала оттенки реальности. Внутри машин было пусто.
— Половина неделями стоит в очереди на лечение, другая половина — уже выздоровели, ждут хозяев, — пояснил я знакомому.
Наконец мы подъехали к высоким красным воротам, возле которых ютилось еще несколько разнокалиберных авто. В мастерскую мы попали через калитку и тут же услышали голос механика.
— Да, есть номер альпиниста, записывайте: восемь… — дальше он диктовал мобильный номер.
Когда мы подошли, Диман уж был наполовину под капотом старенького немецкого седана, только ноги забавно торчали, словно машина пыталась его проглотить. Рядом стоял хозяин металлического пациента и терпеливо ждал. Наконец Диман вылез из механической пасти и, убрав фиксатор, аккуратно закрыл капот.
— Я вам вчера еще цилиндры тормозные поменял, а то там уже совсем плохо всё было.
— Я что, просил? — взбеленился клиент, глядя на Димана, спокойно вытирающего руки салфеткой. — У меня денег ровно на замену того, что ты сказал, о дополнительных работах надо заранее предупреждать! Сейчас ты мне эти цилиндры посчитаешь, жидкость, работы еще на десять тысяч, так?
— Да чего вы кричите? У меня были цилиндры. Лежали полгода тут без дела. Один человек сам не те заказал и оставил мне. А жидкость ― вообще расходник. Я с вас ничего брать не собирался, как и отпускать с такими тормозами. Вы разобьетесь, а мне потом с этим жить, — сказал механик. — Захотите, в следующий раз допла́тите, не захотите — не надо. Это моя инициатива была, так что вообще не переживайте.
И тут произошла мгновенная метаморфоза. Я даже толкнул Кашина локтем в бок, чтобы тот ничего не пропустил. Человек, который минуту назад был готов рвать и метать, изменился в лице и, кажется, искал в своей памяти необходимые слова благодарности, но, не найдя, вытащил из салона машины визитку и протянул Диману.
— Извините, я что-то перегрелся, походу… Жара с утра, фух… — он вытер сухой лоб. — Сам я кухни устанавливаю, с нуля. Лично на замер и на производство езжу, гарантию даю. Всё как положено, если надо будет, звони, скидку сделаю, проконсультирую. Спасибо еще раз!
Он еще целую минуту жал Диману руку, а после сел в машину и уехал.
Механик подошел к небольшому шкафчику на четыре отделения и, открыв второй ящик сверху, аккуратно положил туда карточку. Кашин встал на цыпочки и разглядел то, что я уже сто раз видел. В ящичке была оборудована целая картотека с этими визитками: деревянные кармашки, подписанные буквами алфавита. Карточка легла в кармашек с буквой «К» — кухни. И она там была уже не первая.
— Какими судьбами? — спросил Диман — худой улыбающийся дядька лет сорока пяти с вечно уставшими глазами и ровной коричневатой щетиной в половину лица.
— Сзади стучит что-то, есть минутка послушать? — спросил я, но тут Кашин меня одернул. — Точно, нам бы номерком у тебя еще разжиться.
Тут у Димана зазвонил телефон и включилась гарнитура в ухе. Механик жестом попросил нас подождать.
— Да, Лёх, прости, занят был. Номер стоматолога? Детского или взрослого? А, хирурга… Минуту.
Диман подошел к столу и открыл упитанную, размером со словарь Ожегова, тетрадь.
— Это его телефонный справочник, легендарная вещь, — шепотом пояснил я.
— Я тебе дам три контакта, звони любому, там подскажут, — сказал Диман и начал диктовать номер.
— Откуда у него столько номеров? — спросил Кашин.
— Это всё клиенты. Диман уже двадцать лет работает. Ты же видел подход. Человек делает с душой и без обмана. Детали проверяет внимательно, цену не ломит, где нужно проконсультирует. Вот довольные клиенты оставляют свои номера и помогают кто чем может. У меня один знакомый переехал за семьсот километров, но ремонтируется только здесь, никому больше не доверяет.
К нам вернулся Диман, и мы вместе дошли до моей машины, чтобы провести нехитрую диагностику.
— Слушайте, а чего вы один работаете? У вас такой поток, наняли бы помощника, а лучше троих, зарабатывали бы хорошо, — бестактно спросил Кашин, когда механик поставил свой диагноз моей подвеске и записал на ремонт и замену масла.
— Мне и так всего хватает, — не задумываясь ответил механик. — А работать я люблю один, мне так спокойней. Да и зачем мне много денег?
— Чтобы тратить, — сделал очевидный вывод Макс.
Тут в разговор влез я, вспомнив про торт и чай. Услышав про сладкое, Диман широко улыбнулся и пригласил нас в свою каморку на втором этаже. Там он и показал Кашину фото своего огромного дома с верандой и прудиком во дворе. Потом поделился с нами фотографиями из отпуска в горах, куда они катались всей семьей две недели назад, рассказал об операции, которую перенесла его супруга в прошлом году. И за всё это Диман благодарил своих клиентов: строителей, что возвели ему дом, риелторов, подобравших дешевую землю, турагентов с выгодными заграничными путевками и врачей, что лечили его родных.
— Вам, кстати, билеты не нужны на спектакль? Тут главный актер нашего театра их каждый месяц привозит, а мне просто некогда. Очень хорошие постановки, — протянул механик приглашения. Я отказался, а вот Макс с радостью взял.
— А мужа у вас случайно для тещи найти не получится? А то она как овдовела пятнадцать лет назад, совсем невыносимой стала.
Диман лишь дружески посмеялся в ответ.
После разговора мы вернулись в мастерскую, мастер снова открыл тетрадь и отыскал для Кашина номер адвоката.
— А точно хороший? — спросил недоверчиво Макс.
Диман улыбнулся и предложил выйти на улицу, где показал на самую дорогую машину стоимостью в половину всего автопарка, что собрался у ворот мастерской.
— У плохого адвоката такой машины не будет. Скажете, что вы мои друзья, вам хорошую скидку сделают. Ладно, мне работать надо.
С этими словами механик и открыл дверь какой-то старенькой, дышащей на ладан «Волги». Тут у него снова зазвонил телефон.
— Нет, Пал Андреевич, никто у меня саунами не занимается, но как только найду номер, обязательно вам пришлю, — сказал Диман, и тут я заметил, как Кашин судорожно показывает механику свой телефон и машет руками, намекая на себя.
***
— Ну что, доволен? — спросил я Макса, когда мы возвращались. — Теперь-то суд выиграешь, можно не переживать.
— Я подумал и решил не судиться, — сделал неожиданное заявление мой тревожный знакомый.
— Как это? На тебя же в суд подали!
— Позвоню заказчику и предложу решить миром, как он изначально и предлагал. Предоставлю какую-нибудь компенсацию в виде дорогостоящих работ и сделаю все сам, хоть я и зарекался надевать снова перчатки и мечтал только командовать. Я смогу, опыт же никуда не делся. Придется попотеть, но, в конце концов, это моя вина, что допустил до работ непроверенных людей. Я тут, пока мы у твоего Димана были, понял, что за пять лет врагов накопил в два раза больше, чем друзей. Считай, столько упущенных возможностей. Надо что-то менять, пожалуй.
— А вот это правильные мысли. Держи, — протянул я Кашину свою визитку.
— Что это?
— Мой номер. У тебя же его нет, как я понимаю. А вдруг тебе помощь хорошего агронома внезапно понадобится. Всякое бывает. Не всё ж к Диману ездить. Я, глядя на него, тоже потихоньку свой справочник собираю, — показал я кошелек, набитый визитками.
Кашин улыбнулся, взял карточку и протянул мне в ответ свою.
Александр Райн https://vk.com/alexrasskaz
___________________________________
159052
Сообщение отредактировал Михалы4 - Среда, 17.07.2024, 22:02 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 20.07.2024, 13:43 | Сообщение # 2838 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Блины
Анютка не умеет печь блины.
Вроде это и не большой грех, да и не грех вовсе, но что-то в последнее время все стали её этим попрекать. Пришла соседка вечер провести: наливочка, то-сё. Есть, говорит, хочется. Анютка ей картошку предлагает, подруга ест да ворчит: «Блинов бы, Сергевна, напекла!» А не умеет Анютка. Не умеет и не берётся.
В детстве как-то попробовала, да все блины вышли комом, Мурзик в муке, яйцо зря кокнула... Мать пришла с работы, увидела – не ругалась, а молча, поджав губы, стала всё это убирать. Лохматая Анютка стоит в дверях и обожжённый палец сосёт. А глазами мамин взгляд ловит. А мама свои серые обычно ласковые глаза отводит, не смотрит на Анютку. Оно и понятно – боится сорваться...
И запомнила Анютка на всю жизнь эту скрываемую от неё молчаливую мамину злость. Лучше б изругала. А то спрятала, как в сундук, и держит там... Тревожило это её долго. Ей даже кошмар стал сниться, что у мамы есть кованый ларь и дочь не знает, что там. Подходит к нему, трогает, а замка нет, цельный он, не подступиться. И страшно так ей становится от этого. Просыпалась от этого сна Анютка мгновенно, бежала к маме в постель, мама её обнимала, а девочка вся сжималась, боялась рукой или ногой нащупать в маминой кровати холод закрытого сундука.
И отвечает 60-летняя Анютка своей подруге Ульяне: «Ну не умею я! Сама пеки, если хочешь!»
И дочь, как приедет погостить, вечно смеётся над Анюткой по этому поводу: «У тебя, говорит, фобия и незакрытый гештальт. Это надо лечить». «Сама лечись, дура городская» – отвечает ей Анютка.
Но это так всё, в шутку; любит Анютка свою тонкую модную дочку, сына её, рыжего и лохматого, любит и зятя – толстого невысокого сотрудника строительной фирмы. А грубит им просто так, по привычке. Вообще Анютка уж очень эмоциональная, прямо чересчур. Может на ровном месте раздуть драму или скандал. А потом, отругав и накричавшись, зацеловать, залюбить, затискать в объятиях. И зятя тоже. Он шугался сначала, а потом привык: «Вы, мадам, неуравновешенная. Вас только в сериалах снимать!» Потом подождёт, пока Анютка его обсыплет оскорблениями, и сам уж обниматься тянется.
Живёт Анютка в деревне уже второй год. Живёт с собакой Жульеном, хотя Жульен – простая брехливая сука в репьях, но так уж повелось. И кошка с ней живёт – Пятнышко, чёрная. Пятнышко-то было у кошки, белое на одном ухе, но отморозила как-то глупая кошка уши. Теперь без ушей и без пятнышка. Просто чёрная.
У Анютки день не расписан. Не любит она этого. Дом хороший, современный, печь топить не надо, но находит иногда на неё блажь – и колет она дрова, чтобы сжечь их в дымящем камине. Зять не велел без него топить, да разве Анютка слушает кого! Или вот огород. Привозят ей раз в неделю все продукты. Нет, попала шлея под хвост в середине лета, и распахала Анютка весь огород, посадила зелень. Зелень выросла, вымахала, цветёт, а Анютке уже и не нужно это вовсе.
Но есть, конечно, у неё и постоянные привычки. Любимые тропки в лесу и вдоль речки, любит она землянику собрать прохладным июльским утром, любит майской ночью под сиренью слушать соловья или уйти в лес далеко, до самых кабаньих лёжек, испугаться и назад скорее.
Однажды Анютка умылась, причесала рыжие волосы, завтракать не стала. Положила в рюкзак варёные яйца, колбаску, хлеб, термос с кофе, по дороге щипнула укропа и пошла в лес. Идёт легко – ходить она любит. Здоровье иногда подводит, конечно, но пока не пугается Анютка. Думает: «Старость не радость, но живут же и до ста, а мне помирать рано»
Утро свежее, июньское, молодое. Жары нет ещё, трава вся нежная, изумрудная, влажная. Цветы мелкие, как акварелью писанные. Идти хорошо, хоть и ноет правое колено. Жаль, фотоаппарат не взяла Анютка – утро особенное, берёзки кружевные, небо высокое.
Дошла до ручья, устала, присела на поваленное дерево. Пора и позавтракать. Вдруг мелькнуло что-то между деревьев. Анютка подскочила, а потом пригляделась – не зверь это. Девочка. Лет пять ей, личико грязное, джинсы тоже грязные, рваные, присела за кустом – спряталась.
– Девочка, идём ко мне, что ты прячешься?
– Мне нельзя с незнакомыми разговаривать!
– Так давай познакомимся. Я – Анютка!
– Анютка?! – девочка смешно подняла бровки. – Ты же старая!
– Я не старая, а взрослая. Можешь меня Анной Сергеевной звать, но лучше Анюткой. Меня так кошка моя зовёт.
– Кошка? Твоя кошка умеет говорить? – девочка подошла к самому дереву, на котором сидела Анютка.
– Все кошки умеют говорить. По-кошачьи.
– А-а-а-а, – девочка слегка разочаровалась. – А я – Даша. Растеряша, – прибавила она.
– А почему Растеряша? – Анютке девочка определённо нравилась, в ней не было назойливости, присущей современным детям, а была даже некоторая степенность.
– Почему-почему... Теряю всё. – Даша слегка изумилась, как эта взрослая тётя не поняла такой простой вещи.
– Ладно, Даша-Растеряша, есть будешь? – Анютка сама уже ослабела от голода.
– Буду, – твёрдо сказала Даша.
Так они и подружились. Даше жилось привольно. Родители – фермеры. Держат птиц, коз, огородом занимаются. А Даша в садик не ходит, бегает, где хочет, помогает гусей пасти и кур кормить. Через год в школу, но когда это ещё будет! Даша надеялась, что забудут её родители про школу. И останется она, как прежде, вольной птицей.
Родители Даши и рады такой дружбе. Анна Сергеевна – учитель истории, на пенсии уже. Занимается с ребёнком, рассказывает ей разные вещи, готовит к школе ненавязчиво и просто присматривает. С внуком её Сережей Даша тоже подружилась, но внук – уже гимназист, взрослый, на Дашу немного свысока смотрит, но стоит девочке попросить его о чём-нибудь, сразу делает. В воскресенье взяли её с собой на рыбалку, проткнула Дашка палец крючком, слёз было! Сережа её успокаивал, смешить пытался, что вместо щуки девчонку поймали, а зять Анюткин руку девочке обработал, замотал платочком, так потом звонил, спрашивал, как там Даша-то? «Приёмыш твой», – говорит. Да какой приёмыш?! У неё мать, отец есть, просто некогда им. Заняты. Время сейчас такое.
Дашка – ласковая и весёлая девчонка. Полюбила её Анютка и впрямь как родную.
Этим вечером сидела Анютка дома, вышивала, напевала себе под нос. Слышит: скребётся под дверью кто-то и звуки непонятные издаёт. Анютка распахнула резко дверь дома: «Кто здесь?». И чуть не зашибла Дашку. Та согнулась, сгорбилась, держится за лицо и плачет, не может даже голову поднять.
– Даша, милая моя, что с тобой? – Анютка завела её в дом, пытается обнять и рассмотреть, понять, что же с ребёнком. А у Дашки на руке, ногах и на лице сплошь красные волдыри. Рыдает, остановиться не может. Дело ясное – крапива, да не сама влезла, а приложил кто. Известно – родитель. Чужой-то не накажет крапивой. Это родительская привилегия.
– Папа тебя наказал?
Кивает, слёзы размазаны, губы опухшие, в глазах – океан обиды и боли. И не от крапивы, конечно, деревенские дети привычны к ней. А от боли душевной, что страшнее.
– Па...па... на...ка...зал... Я его дурнем... на...зва...ла... Он мне не поверил, что гусёнок сам потерялся, что спасла я его, сказал, что я сама в грязи изваляла, что играю всё, а уж умной надо быть... А я его дураком назвала, он за крапи-и-и-и- иву-у-у-у-у-у-у, – затараторила, а потом завыла вдруг Даша.
С трудом Анютка выяснила в чём дело. Гуляла Дашка, как обычно, одна. Кур и гусей с утра выпустила, зерна насыпала – всё как положено. И побежала на волю, то к реке, то обратно к дому. Бегает, цветы рвёт. Домой забежала поесть, а у папы человек чужой, и расстроенные все. Говорит человек – сломалось что- то. То ли трактор, то ли машина, и теперь папе придётся деталь дорогую покупать. Даша не поняла толком, отец рыкнул на неё, чтоб не мешалась, Дашка и убежала за ворота. Услышала Даша вдруг писк какой-то, пошла на него и видит: в коровьем следу в грязи гусёнок барахтается, наступила на него, видно, корова копытом. Не раздавила – место топкое, а просто вдавила в грязь, выбраться он не может, пищит из последних сил. Даша его вытащила, платком обтёрла, в корыте прополоскала и, гордая, даже радостная, что спасла его, домой несёт, кричит: «Мама! Папа! Я гусёнка спасла, на него Сонька, наверное, наступила». Радостная, шумная забежала, отец с матерью сидели серьёзные, говорили о чём-то, она им гусёнка прям на стол и положила.
Ну и вспылил отец. «Что притащила! – Кричит. – Убери к чёртовой бабушке!». Даша опять, мол, похвали меня, спасла я его. А отец слушать не стал: «Хватит придумывать! Сама изваляла да приволокла, играла с ним, небось, как с куклой, сколько раз говорить!» – и понеслось. А мать молчит, что ещё обиднее. Вот и обозвала его Дашка в сердцах. Так и прилетело ей крапивой.
«Ох и дураки мы, взрослые, бываем», – думает Анютка, а сама Дашку на диван положила, водички ей, полотенцем влажным обтирает, да не знает, как такие душевные раны-то лечить. Даша и не плачет уж, губа только трясётся нижняя, обидно и страшно, что не поверил отец, не похвалил, прогнал с её радостью и гордостью, а мама... Та вообще промолчала, не остановила... За крапиву-то не так обидно. И раньше доставалось, причём за дело.
И стыд тоже в Дашкиных светлых глазах есть. Папу обозвала... Стыдно.
– Не любят они меня, Анюта, – шепчет Даша, – и я не буду их любить.
– Дашенька, милая, любят они тебя, любят, просто не вовремя всё это, – говорит, а самой неловко. Что не вовремя? Дочь родилась не вовремя? – Дашуля, что хочешь? Чем тебя утешить?
Анютка уж и не знает, что делать с этой раненой птичкой. На всё готова. Хоть и понимает, что детское горе, как весенняя гроза, пройдёт и не было, да сейчас у ребёнка мир рухнул. Как склеить, чтоб не снились ей по ночам сундуки или крапивы с гусятами?
– Блинов хочу, – тихо попросила вдруг Даша. – Давай вместе испечём. Я не умею, научишь меня?
Хотела Анютка привычно отказать, но Даша привстала с дивана и доверчиво протянула фартук...
И Анютка достала из шкафа старую книгу с рецептами. Открыла на самой чистой, пахнущей краской странице: «Блины праздничные и постные». Будем делать праздничные. Всё собрала, сковородку на огонь. «Ну, Господи, благослови!» – и разбила в миску с молоком яйцо.
***
Бегство Ночки
Ночка всегда начинала день с суеты. Она нервно просыпалась, готовила завтрак, будила дочь в школу. Собиралась сама. Но делала все тихо – муж поздно лёг, его нельзя беспокоить. Полная раковина посуды, оставшаяся после его ночных бдений, ждала Ночку. Она быстро всё мыла, прибиралась и бежала на работу. С работы она тоже бежала, так как нужно было приготовить обед. Муж гретое не ел.
Ночка была всё время занята, всё время напряжена, но при этом мягка и как-то очень беззащитна. Когда было совсем невмоготу, она мысленно обращалась к набору своих любимых иллюзий: что её все любят, что она будет счастлива когда-нибудь, что сейчас живёт правильно, заботится о муже, и обязательно ей за это воздастся.
Ночкой, конечно, она была не по паспорту, по паспорту она была Алиной. Мама же её сразу назвала Алиночкой, а потом решила, что для такого маленького существа это слишком много, и отсекла букву «А», а потом и вовсе сократила до «Ночки».
Всё живое и оригинальное, что родители ей дали, ограничивается этим милым прозвищем. Их вечным жизненным кредо было: «не хуже, чем у людей», «всё как у всех» и «что скажут соседи». Но маленькую, хрупкую и болезненную девочку они любили всем сердцем. На самом-то деле она не была ни очень маленькой, ни особенно болезненной – девочка как девочка, даже высокая среди сверстниц, а бегать и драть коленки ей попросту не разрешали. «Ты упадешь», «ты не умеешь», «ты же девочка» – говорили мама с папой. Ночка верила беспрекословно, ходила мелко, аккуратно, на велосипед не садилась, по деревьям не лазала, в мяч не гоняла. Ощущая себя маленькой и нежной, любила всё, что нежнее и мельче её, всех больных котят и щенков она выхаживала отчаянно, жалела малышню, птиц и сорванные цветы.
Повзрослев, Ночка ни капельки не растеряла всю свою детскую доброту. И Ночкой осталась тоже. Работала в школе. Дети её не слушались, хотя и любили, директорша смотрела на неё сверху вниз, вечно лишала премий и надбавок, завуч ставила неудобные часы, а коллеги всё время занимали денег и просили провести за них урок. Она же детей жалела, оценки завышала, директоршу боялась, перед завучем трепетала, а перед коллегами заискивала... И жила себе тихо, кормила приблудных кошек, собак и даже бомжей иногда.
Замуж красавица Ночка вышла рано, ещё учась в университете. Он казался ей брутальным, сильным и независимым. Имеющая удивительную способность к любви и пониманию, девушка во всех его действиях видела подтверждение того, что он – не такой как все. Лучший. Его нежелание учиться выглядело в её глазах как шаг против системы, его неспособность долго задерживаться на одном месте работы – как поиски лучшей доли, его склочный и вздорный характер – как проявление яркого темперамента, а его попойки с друзьями – как общительность.
Родив в двадцать лет дочь Катю, Ночка не переставала крутиться как белка в колесе. Делала студенческие работы однокурсникам, подрабатывала почтальоном и при этом продолжала хорошо учиться. После получения диплома Ночка сразу устроилась на работу в школу и так работала уже шестнадцать лет. Даже летом она не отдыхала – занималась с учениками, писала курсовые и дипломные работы и соглашалась на любую подработку. Муж над ней только подсмеивался: «Ты всё бумажки перебираешь, за копейки дипломы пишешь.... Себя запустила и дом тоже!»
Юрий, которого к тому времени выгнали с двенадцатого места работы за прогулы, очень любил порядок в доме. Но любил чисто созерцательно, то есть наводить этот порядок должны были Алина и дочь Катя, которую он тоже лет с пяти с помощью ремня начал приучать к труду. Ночка после его вспышек агрессии лежала на узенькой кровати дочери, прижав к себе её белокурую головку, и роняла слёзы в темноту. Дочь ведь не должна слышать, как мама плачет, хотя дочь и сама иногда начинала плакать, едва увидев отца, пришедшего со «встречи с друзьями».
Так что у Юрца, как его называли друзья, тоже была масса иллюзий. Что он – глава семьи, что Алина – глупая, слабая женщина, и что его карьера, да и жизнь в целом, не сложились из-за дурацких начальников, тупых коллег, ленивой жены и его собственной непутевой матери, которая уже забыла дорогу к нему в дом, так как каждый её визит оборачивался скандалом с матами и криками.
Иллюзий не было только у Кати. Она в свои шестнадцать лет уже люто ненавидела людей – или ей так казалось. Но отца точно. И презирала, и жалела слабую и добрую мать.
Однажды вечером, разразился грандиозный скандал из-за татуировки, которую набила на спине Катя. Выслушав, как отец ругает матом мать – за то, что та «хуже кукушки и дочь твоя – блудня» и так далее, Катя собрала вещи, вызвала такси и уехала жить к бабушке с дедушкой – родителям Алины.
Сначала Ночка как-то пыталась вернуть дочь, поговорить с ней, но Катя была непреклонна: «Не хочу вас видеть и слышать». Родители Ночки, спокойные, интеллигентные люди, неожиданно заняли весьма жёсткую позицию: «Раз Катя так решила, будет жить у нас. А ты, Ночка, обуздай своего мужа сначала!».
И опять Ночка чувствовала вину. За то, что муж сломал Катину кровать после её ухода, за то, что её, Ночку, облил водкой и грозился поджечь... Ей было невыносимо стыдно. Но именно уход Кати, единственного человека, ради которого, как ей казалось, она это выносит, подорвал её силы, смысла вставать по утрам и готовить завтраки больше не стало.
Три дня Ночка лежала, не вставая с постели. С работы оборвали телефон, и даже директриса сама приехала выяснить, что случилось. Но Ночка ни с кем не разговаривала. Тут и Юра заволновался. Подходил, толкал её в плечо.
Спрашивал, что с ней. От его внезапно проснувшейся заботы Ночка словно взорвалась – неожиданно для Юры (и для себя тоже). Она вскочила, надела первые попавшиеся штаны, кофту, что-то обула и, схватив сумку, выскочила за дверь, попав в объятия её тёзки – тёплой весенней ночи.
– Куда, твою мать?!» – только и смог выкрикнуть ей вслед заботливый Юра.
– В никуда, мать твою!!! – в первый раз в жизни ругнулась, и вдруг почувствовала удивительную свободу. Она как будто приподнялась над землей, над Юрой и над всем городом. – Козёл! – уже с космической высоты крикнула она ему и быстро пошла, а потом и побежала вдоль по улице.
Юра был малость пьян и не рискнул догонять. «Куда она денется?» – вяло подумал он и лёг спать.
Действительно, куда? Но Ночка, неожиданно для себя самой, знала, куда она хочет. На автовокзал. Пешком можно дойти минут за сорок. А потом подремать в кресле до ближайшего рейса. Купить билет и уехать, уехать куда-то. Где нет людей. Прямо как на картинах Рериха. Ночка вдруг вспомнила, что очень любила их. Но дома вешать на стены любые репродукции и фотографии запрещал Юра. «А теперь – можно!» – по-детски радостно и наивно думала взрослая женщина со странным, коровьим именем. Мечты о горах сменились мыслями о бескрайних лесах, тропинках, грибах и ягодах.
Она вдруг вспомнила, что одна её бывшая коллега, учительница истории, уехала жить на пенсию в какое-то отдаленное село – где-то на границе с Башкирией. Вспомнив его название, она опять почти побежала.
«Я поеду туда! Прямо на рассвете, на первом автобусе! Поеду! Найду там Анну Сергеевну!» – Ночка твердила это всю дорогу и почти радостно подпрыгивала на ходу, заходя в сонный зал вокзала. Купив у очень мрачной кассирши билет на пять утра, она пошла сразу на платформу. Над самой её головой запел соловей.
Дорога была долгой. Почти три часа. За окном проносились степные пейзажи, постепенно становясь всё более лесистыми. Ближе к Башкирии равнина стала изламываться, морщиниться и постепенно превращаться в прекрасные плавные холмы, заросшие лесом. Один выше другого... Но перед глазами Ночки проносились не сочные майские красоты, а картины из собственной жизни с Юрцом. Она смотрела на них, как будто со стороны, без обычной боли и обидных, душивших слез. Вот он её выгнал во двор зимой в одной ночнушке за сгоревший ужин... Вот пришел пьяный, разбудил и стал оскорблять, рассказывать, почему она такая дура.... Вот он не разрешил ей разводить горшечные цветы, вот – отобрал деньги, вот – привел собутыльников, когда она и дочь свалились с жестокой ангиной....
Такие сцены вспоминались десятками, а то и сотнями – одна обиднее другой. Вспоминая их, Ночка не страдала, а просто недоумевала, почему не села в этот автобус раньше. Ненадолго всплыл ужасный страх за Катю. Боже, чего она насмотрелась! Но потом вспомнилось, какая Катька стала боевая, и даже её дурацкий огненный орёл на спине говорил о том, что в обиду дочь себя не даст. «Дай Бог, всё будет, как надо. Теперь будет, – подумала Ночка, с радостью осознавая, что в прихваченной сумке лежит банковская карта... «Деньги всё-таки мне не помешают!» – порадовалась она, что забыла накануне отдать мужу карту.
Автобус ехал, вернее, полз по грейдеру через высокие и очень цветные холмы. Когда автобус, рыча и захлёбываясь, вскарабкался на вершины очередного холма, Ночка увидела в окне высокую, покрытую ультрамариновым лесом гору. У подножья её, подобно маленькому горному озерцу, лежала деревенька, в центре которой виднелись парк и старинная усадьба, рядом с усадьбой – церквушка и крыши небольших домиков, разбросанных вокруг свободно и бессистемно. Чувствовалась роскошь пространства, большие огороды, сады и просто заросшие травой участки.
Как красиво! И свободно!
Ночка вышла из автобуса и всеми лёгкими вдохнула утренний росистый воздух. Было гораздо прохладнее, чем в городе, и она постаралась закутаться в свою кофточку.
Не зная куда идти и где искать Анну Сергеевну, она направилась по дорожке в сторону усадьбы. Вместе с ней из автобуса вышла высокая прямая женщина в лёгком платье и платке и тоже пошла по направлению к усадьбе. Ночка отправилась за ней. Женщина остановилась перед церквушкой, перекрестилась и пошла ко входу.
– Подождите! – набравшись смелости, крикнула Ночка. Женщина молча обернулась.
– Вы не знаете такую Печорину Анну Сергеевну? Она здесь года два как живет.
Женщина молчала.
– Ей около 60-ти. Учителем истории работала. У неё муж врач. Не знаете? Женщина хмурилась. Она торопилась на службу.
– Рыжая такая. Весёлая. Если вы местная, то, наверное, должны её знать. Вон
как мало домов-то... – Ночка совсем растерялась.
– Рыжая. Весёлая! Что ж ты сразу не сказала, что Анютку ищешь!? – женщина вдруг приветливо заулыбалась. – Вон её дом. Жёлтый. Большой. Ива там растёт. Видишь?
– Да! Вижу! Спасибо!
Озябшая Ночка побежала по тропинке к красивому дому, почти не прятавшемуся за белым штакетником.
Добежала до калитки – и оробела. Как объяснить всё это Анне Сергеевне? И что спрашивать? Сбежать-то сбежала, а делать что теперь?
Пока Ночка размышляла, сама Анна Сергеевна показалась на тропинке – вернее, сначала показалась смешная собачка, которая тявкала и явно радовалась утренней пробежке. Следом за ней шла невысокая женщина, действительно, с рыжими волосами, которые явно пыталась заплести и связать узлом, но они выбились и жили своей жизнью. Анна Сергеевна остановилась узнавая, а потом радостно раскинула руки.
– Алина! Очень рада вас видеть!
Ночка не привыкла к объятиям, но про себя отметила, что ей приятна такая встреча.
– Заходи! Я пирог вчера испекла, будем завтракать, какао сварю, – быстро заговорила Анна Сергеевна, видя, что в глазах Ночки заблестели слёзы. – Ну идём, зазябла вся! Какая ты хорошенькая, стройная, и коса такая же, как раньше. Молодец, что не отрезала её...
Бывшая коллега говорила быстро, весело, сама при этом ловко и несуетливо проводила Ночку в дом, показала, куда ставить обувь, дала тёплые тапочки, усадила за стол в уголок, где стояла выбеленная деревянная лавка и было много цветных подушек разного размера и формы. Над лавкой висели несколько картин.
– Это гостевое место. Садись. Вот и какао. Пей, моя хорошая. Поспишь с дороги? Нет? О, смотри кошка пришла. Это Пятнышко. Она дикарка. Сама на колени к тебе запрыгнула! Любят тебя животные, Алина. Это хорошо!
Анна всё говорила, говорила, а Ночка, оттаивая в уюте, вдруг уронила голову на руки и зарыдала. Так, как никогда в жизни. Слёзы, подобно горному потоку после весеннего ливня, даже не текли, а бурно лились, неслись, унося с собой камни и ветки мёртвых деревьев. Но на сердце у Ночки становилось всё чище и веселее. С каждой слезинкой тяжесть улетучивалась, пока не осталась удивительная легкость. Поток иссяк. Ливень кончился. И, как будто солнышко осветило свежую зелень, умытые камни и пригнутые водой, но словно осыпанные бриллиантами, цветы.
Ночка улыбнулась. Отхлебнула какао. Попробовала пирога и спросила:
– Можно ли здесь снять на лето домик или комнатку? Но лучше домик. Хочу быть одна.
Анна Сергеевна, понимая, что вопросы ни к чему, ответила:
– Конечно, Алиночка! Отдыхай, а потом пойдём к одному человеку. Главе сельсовета и моему хорошему другу. Он все дома тут знает!
Семён Иванович – местный глава, был высок, красив, бородат и холост. Холост, наверное, он был временно, так как сменил уже трёх жен, да и вздыхали по нему не только местные одиночки, но и женщины и даже девушки из соседних сёл, хотя шёл ему седьмой десяток. Но сейчас он был страстно влюблен в Анну Сергеевну, Анютку, как её все тут называли. Он, конечно, думал, что его симпатии тайные, на самом деле о его влюбленности знали все, даже старик-инвалид, живший в лесу за рекой, и его почти глухая жена.
Семён Иванович радостно встретил Анну Сергеевну и Ночку. Он слушал их, и его синие глаза озорно лучились – есть чем услужить своей зазнобе.
Беседуя, нарочито при этом окая и говоря витиевато, он проводил женщин к маленькому домику у реки, который спрятался среди нескольких могучих ольх. Напротив стоял синий дом, где обитала пожилая пара; других домов рядом не было. В пяти метрах от дома начинался лес.
– Вот и дом тебе, краса-девица. Плотить ничего не нужно. Хозяйка дома померла, наследников нет. Художники да писатели тут бывают. Друзья мои. Городские. Ключ висит под крышей. Вот, гости дорогие, заходите, хозяйничайте. Семён Иванович напоминал Ночке сказочного богатыря. Он открыл ключом дверь, распахнул её и, шагнув в деревянную избу, сразу перекрестился на почерневшую от времени икону. Ночка, смущаясь, вошла за ним. Робея, тоже перекрестилась, не умея этого делать и стесняясь. Потом присела на зелёный табурет. Семён Иванович ходил по дому, заглядывая во все деревянные шкафы, сундуки и даже кастрюльки. Потом ненадолго исчез и появился с двумя вёдрами воды. «Колодец там, коромысла нет. Не серчай!» – Семён Иванович поставил воду у стола и опять исчез. Ночка всё сидела, прислушиваясь к вздохам ольх, шёпоту ручья и тишине этого странного дома. Анна Сергеевна тоже куда-то сбежала. Вновь появившийся глава поставил на стол корзинку с рыжими яйцами, трёхлитровую банку молока, пакет творога и тушку курицы.
– Вот, красавица. Кушай. Всё моё, всё чистое, свежее. Холодильник тут рабочий вроде. Печку топить можно, она исправная. Ну, прощай! – Семён Иванович по-русски поклонился и ушёл.
Скоро прибежала Анютка, она принесла кое-какую одежду и постельное белье.
– Вот. Алина. Держите. Тут в пакете продуктов немного. Не стесняйтесь. Этот дом хороший. Устраивайтесь. Если что – я у себя. Пока!
Анна Сергеевна убежала. Ночка встала и медленно обошла дом. Две комнаты и веранда. Светло, разноцветно и не очень чисто. Дом старый, очень тесный, но уютный, деревянный. Пахнет дровами, дымком и немного мышами. Есть электричество и даже маленькая плитка.
Ночка аккуратно поставила на стол пакет с продуктами, которые ей дала Анна Сергеевна. Потом подумала – и повесила его на гвоздик, вбитый в балку над столом. Под столом же она с удивлением увидела чайник. Дом явно не пустовал. Здесь было всё необходимое, а также немного разной поношенной одежды, много посуды, разные вилки-тарелки и даже изысканные непарные бокалы и хрустальный графин. Ночка немного терялась.
Этот день был длинный и не похожий ни на один из дней её прежней жизни. Она всё ещё стояла на веранде, словно в оцепенении. А потом сняла кофту и бросила на деревянную скамейку. Просто бросила, как попало. И не услышала гневного и матерного окрика мужа. Ей стало радостно и очень свободно. Она знала, что делать. Ночка сполоснула чайник в ведре воды, потом наполнила его из другого ведра и поставила на чудовищную плитку, даже не опасаясь, что её шарахнет током.
Самое страшное было позади. Потом, словно очнувшись от спячки, Ночка принялась за уборку. Деловито, быстро и весело. Она никогда до этого не была в деревне, не ночевала одна в доме, знала только город и квартиры – так уж вышло.
А тут – туалет на улице, баня, летний душ, печь. «Хорошо, что май тёплый», –порадовалась Ночка.
К вечеру, закончив дела, Ночка почувствовала, насколько она одна в этом доме. За окном быстро стемнело, стало очень тихо, лишь изредка доносился лай собак. Ночка закрыла дверь на засов. «Новая жизнь!» – подумала Ночка, рассеяно глядя на старый мольберт и измазанный красками чей-то этюдник, которые словно ждали её в углу.
На следующий день она позвонила родителям и сказала, где её искать – с тем условием, чтобы Юрцу адрес ни в коем случае не давали. Родители, узнав от Кати подробности их счастливого брака, не стали с ней спорить и говорить по обыкновению, что не по-людски это – сбегать вот так. На работе ей на удивление легко простили прогулы и спокойно отправили в отпуск. С Катей она пока не решилась поговорить, просто с тихой радостью слушала, что у неё всё хорошо.
Теперь дни её были заняты размеренной бытовой жизнью. Думать и рассуждать Ночке было некогда и не хотелось. Она вставала рано, приносила воду из колодца, готовила еду, стирала в ручье одежду, всё-время что-то мыла и чинила и даже собственноручно поправила скрипевшую половицу, чем очень гордилась. Потихоньку она стала ходить гулять в лес.
Время здесь словно остановилось. Дышалось легко. Весь смысл существования как будто свёлся к тому, чтобы посидеть ночью на крыльце с чашкой кофе и посмотреть на звёзды. А однажды она вытащила мольберт на улицу и кое-как раскрыла этюдник. В старых, почти выдавленных тюбиках ещё оставалась масляная краска...
Спустя пару недель к дому подъехала машина с надписью «Такси». Из машины вышел, хмурясь, отец Ночки, а потом вылетела Катя. Катя сразу вбежала во двор и остолбенело замерла, увидев мать, сидящую у мольберта. Мама её была в рваных джинсах и мужской рубашке, коса непривычно обёрнута вокруг головы. Ночка сосредоточено посматривала на цветущую сирень, потом смешивала на палитре краску, наносила на картонку, стоящую на мольберте.
– Мама! – выдохнула Катя и обвила шею Ночки руками.
Ночка замерла, наслаждаясь объятиями дочери. Аккуратно поставила палитру и тоже крепко обняла Катю.
– Катюш, прости меня... – прошептала Ночка ей в волосы.
– Мам, я понимаю, почему ты сбежала. Мама, какая ты стала красивая! – Катя любовалась мамой, её картиной и домиком.
– И счастливая, Кать, очень счастливая!
Чалкина Мария Владимировна, Оренбург
__________________________________
159126
Сообщение отредактировал Михалы4 - Суббота, 20.07.2024, 13:44 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 23.07.2024, 10:07 | Сообщение # 2839 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| СВЕТ НЕГАСИМЫЙ
Дремлет солнце в разливе.
День до блеска умыт.
Спит базар гомонливый
вдоль грачиных ракит.
Нет снегов и в помине.
Вешний постный уют.
И пронзительной синью
вдрызг пролески цветут.
Под линялою крышей
в три оконушка дом…
В этом вербном затишье
Русь списали на слом.
Даже сердце запнулось -
тихий вздох половиц…
На житейскую скудность
хоть реви, хоть молись.
Знаю: бед нынче - ливень,
да и помощи нет,
но в душе, как в разливе, -
ярким полымем свет.
***
И вроде бы, всего-то ничего:
околица, как испоконь, в полыни,
июньских туч наполненное вымя,
над речкой - клади с тонкою слегой
на хуторок, своё забывший имя,
голбец у перекрестья двух дорог,
хранимый образком с пресветлым ликом,
что под завяз увит степною викой,
а чуть левее – опочивший стог
в расхристанности прошлогодней дикой.
Пусть скажут: мол, святая простота!
Но почему тогда захолонуло сердце?
И никуда от этого не деться.
Всего-то – вдоль да поперёк – верста,
но это – деда и отца наследство.
***
Задохнётся душа
от простора и воли,
захолынет печалью
былинной, степной…
И затянут ветра,
как бывает в застолье,
наш исконный мотив,
каждым звуком родной.
Этот русский напев,
что с горчинкой бурьянной,
Он и мне, и тебе
с колыбели знаком.
Не его ли наш пращур
спевал при Баяне?
И не с ним ли вставал
вновь и вновь на врагов?
Нашим песням истоки –
в тоске и печали.
Сколь легло мужиков
за отеческий кров?
С Ярославны по ныне
в причёты кричали
на Руси
у сыновьих и мужних гробов.
***
Март в разгаре,
рассвет медуничный,
водополье плывёт в небеса.
Птиц ли, душ ли
с утра перекличка?
Влагой всклень затопило глаза.
И нет мочи ступить на просёлок,
и дожди исхлестали окно –
то хохочет,
то скалится Молох.
И в душе, как в колодце,
темно.
И такая на сердце тревога!
Ведь не спрячет
ни близь и ни даль!..
Видно, застит
и совесть,
и Бога
Золотого Тельца сусаль…
***
Вновь апрель шебутной,
живородный,
заливисто-солнечный
расплескал от души,
словно лужи,
по рощам пролески.
Снова груди берёз
переполнились млечными соками,
не стерпела река
и айда
по лугам куролесить.
Штапель неба прошит
журавлиными тонкими строчками,
хоть и резок, и крут
в эту пору в краях наших ветер.
Да и что-то творится
волшебное
с вербными почками –
видно, снов насмотрелись
за долгую зиму о лете.
Может, следом за снежицей
кануло в речку всё лучшее?..
Может, вовсе не сбыться, Весна,
и мечтам сокровенным?..
А она мне в ответ:
"К птичьим радостным песням
прислушайся -
и в тебя хлынет счастье
рекой
по застуженным венам".
***
Исход весны. И соловьи
изголосили вдрызг рябинник.
Закат изранен до крови –
ну, вот и справили поминки…
Ему не пофартило жить,
соседу, внуку бабки Шурки:
сынов на дело окрылить,
увидеть под венцом дочурку…
По воле Божьей мужиком
мне не случилось народиться.
Удел наш, бабий, знамо, – дом,
детишки, ждать-любить-молиться.
А он войны хлебнул в свой срок.
Он чудом выжил на Кавказе
от гибели на волосок,
не ранен даже был ни разу.
Но вот под Северским Донцом
обочь мостка, у краснотала,
смерть взвизгнула ему в лицо:
«Ну, наконец-то, отыскала!»
И - навзничь, хоть душа-кремень,
но нету мочи шелохнуться.
Сойдя с ума, сквозь стенки вен
кровь хлынула, чтоб захлебнуться…
И стонет над селом гроза…
Промокший холм… Гора букетов…
И Витьки Спирина глаза
глядят на Этот свет с портрета.
***
ПРОЛЕТЬЕМ
Сныть порхает вдоль тропинок сада,
пескарится на реке вода.
И в черёмушнике так-то складно
ворожит кукушка на года.
Пряны травы на исходе мая –
задышал покосом ближний дол.
Вдоль зари бреду, куда – не знаю,
обросив до ниточки подол.
В воздухах, туда-сюда шныряя,
по жучиным торопясь делам,
шуркает хрущей бессонных стая,
тишину ввергая в свой бедлам.
Розовеют на берёзах ситцы,
высветляет небо косогор,
Сирин-девой, золотой Жар-птицей,
солнышко взмывает на простор.
И зовёт, и вдаль бежит дорога,
и манит собою горизонт!
Хлопотной, сторукий, синеокий
вновь над Русью Божий день встаёт.
***
Не заманить ни шекелем, ни евро…
По горло замотавшись кутерьмой,
душа щемит: на родину, домой!
Там под крестом - отец родимый мой,
а слева – мама… под плакучей вербой.
Порою, смяв к заре забудь-траву,
они ко мне являются живыми,
и, позабыв от счастья своё имя,
речами задушевными, простыми,
я с ними говорю, как наяву.
Вот нынче толковали, не спеша,
о том, что май, и надо б ладить грядки,
что рядом с ними, стройно, по порядку, -
война на молодость не делает оглядки, -
два парня нашенских лежат.
О том, что до сих пор Донбасс в огне,
что Брянск и Белгород бинтуют раны,
но «бегуны» уже пакуют чемоданы -
в России им и дождь – не дождь, а манна.
Сиренью май вовсю кипит в окне.
***
На все лады июнь сверчит в ночи –
без устали цикады куролесят.
Как в абажур, в раззолочённый месяц
до свету бьются глупые хрущи.
Расперит утро над землёй крыла -
объять захочет всё на белом свете,
на солнце, будто на велосипеде,
покатит по бесчисленным делам.
Вдоль поймы встанут свежие стога,
стрижи взметнут над крутояром небо,
хмельно задышит воздух из сурепок,
из лип и донника, что забродил в лугах.
***
Расстелить полушалок на свежий покос, -
врассыпную оравой цикады, -
и смотреть, как плывет над сапфирами рос
беспредельная вечность заката.
Ночь падёт, и собою пронзив тыщи лет,
поглощая попутные звёзды,
вдруг прольётся вселенский безудержный свет
на луга, на погост, на берёзы.
И накроет округу тишайшая тишь,
растечётся по мне внутривенно.
И сусаль запылит на покатости крыш,
проникая в жилища сквозь стены.
И уже к петухам, как бы вдруг ни с чего,
когда, вовсе не станет терпенья,
с колокольни вскрылит перезвон над селом,
благовествуя о Вознесенье.
***
Вышив мир ярчайшей ниткой:
лес осыпав земляникой,
выпестрив цветами долы,
духовито, густо, споро,
бродит, жмурится от света,
вдоль дорог июньских лето.
Так-то лихо донник косит, -
знай, копни да не ленись! -
впрямь, уверуешь: нет сносу
этой знатной штуке ЖИЗНЬ!
Нету! Нету! Смерти нету!
Впору жить и жить, и жить!
Просыпаться на рассвете,
слушать, как комар жужжит,
вырвав телик из розетки,
крест поставив на газетах,
сквозь бурьян, анисы, сныти -
коль решила, значит, быть! - и,
по росе шагая в лето,
упиваться Божьим светом.
***
Июль прожарен солнцем вездесущим,
золотокудр, вихраст, как мальчуган,
за пазухой – гороховые стручья,
снастями рыболовными навьючен,
набит крыжовиной неспелою карман.
Лугами, в пестрядь штапеля одетый,
бредёт себе, зачем, не знает сам,
навстречу дождику, звенящему монетой,
навстречу радуг перламутровому свету
просёлком пыльным прямо к небесам.
Пишу-дышу не праздных мыслей ради.
Судьба моя давно срослась с тобой,
мой край - холмы, деревни, палисады…
Я здесь и дождику, как чуду, рада -
в июле он, как водится, грибной.
***
Июль.
Безбрежности канва.
На полшажка за тыщу лет, -
как поступь вечности легка! –
стежок к стежку, идут едва,
Орловским списом* облака
на Божий свет!..
Сквозь Божий свет!
Смиренен ситцевый простор.
Лишь неуёмные стрижи
гоняют мошек над рекой, –
их желторотикам из нор
неведом вечности покой, -
взахлёб галдят:
«Жить-жить-жить-жить!»
Простых домишек череда,
к соседям стёжки сквозь анис.
И храм, как испоконь велось,
под сенью медного креста,
с нутром, промоленным насквозь,
сном вековым уходит ввысь.
Когда-то в нём отпели мать.
Родимый дом теперь ничей…
Как «Отче наш», я наизусть
твержу: несокрушима стать
твоя, о Родина, о Русь!
Сакральна синь твоих очей.
За облаками облака…
Деревни…
Лоскуты полей…
И времени река течёт…
Дождём сшумнут в неё века,
но память, верю, сбережёт
нетленным лик земли моей.
________________
* Орловский спис – самобытная традиционная техника счётной народной вышивки. Считается, если Орловским списом вышить дерево жизни, то это станет символом бессмертия рода и его долголетия.
***
Вот опять под утро, как всегда к заре,
нараспашку в детство растворились двери:
закипают варом липы во дворе,
голосит петух, сусаль роняя с перьев.
Я – ещё девчушка. Мама молода.
Сквозь седьмое небо проросли деревья.
На верёвках - стирка, длинных три ряда,
словно двор вчера вернулся из кочевья.
А июнь, душист, цветаст, зеленоух
под завяз малинит кузовки вдоль просек.
Там, без удивленья, во бору на слух
чуешь, как подлесок подстригают лоси.
…На ледке в подвале – кринка с молоком,
на столе - горяча хрусткая краюха;
сдобрена укропом, терпким чесночком,
из яиц от рябой курочки «толстуха».
Ладит дед на груше «взлётную качель,
чтобы, как Гагарин, над планетой взвиться».
Полыхает полдень в тысячу печей,
ветерок колышет стиранные ситцы…
***
Я из тутошних мест, где полынны ветра,
где сугробы по пояс к Николе.
Я – берёзовой роще родная сестра
и корнями вросла в это поле.
Как зарделся калиной морозный закат!
Зазвонили к вечере так ладно,
что посыпался иней с крестов и оград,
донесло от стогов запах мяты.
Потянулись из труб золотые столбы,
Заморгали сквозь темень оконца.
Здесь подачек особых не ждут от судьбы,
здесь встают с петухами, до солнца.
И голосят в причёты, порой, от тоски,
коли вовсе душа «занемогла».
А, бывает, поют всё от той же тоски
задушевным прабабкиным слогом.
Да, за хлебом – пять вёрст, да, в метель не с руки…
Но зато недалече до Бога.
***
Фантомная боль, как всегда, на беду…
Мне снится родимое поле.
И я напролом сквозь бурьяны бреду –
татарник и хлещет, и колет.
И вот я в забытом отцовском саду…
Кровит задичалая вишня…
А мальвы – как прежде! – в кипучем цвету…
Калитка скулит ели слышно…
И будет до свету из юности петь
отцовское вещее слово,
и в самую душу сквозь время смотреть
«ведерница» наша, корова.
***
Парной предрассветный просёлок
да горсть белокурых берёз,
да поле - почти невесомый,
в росистых серёжках овёс.
И Родины лик осиянный
на тыщи немеряных вёрст.
И пряный, пропахший бурьяном,
июльский стозвонный покос.
Здесь небо - линялые ситцы,
седые, как лунь, тополя.
Но ими до веку гордиться
душа не устанет моя.
И где бы меня не носила
житейских ветров круговерть,
не дай, заклинаю, Россия,
вдали от тебя умереть!
Татьяна Ивановна Грибанова https://vk.com/id608459949
_______________________________________________
159520
Сообщение отредактировал Михалы4 - Вторник, 23.07.2024, 10:08 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 28.07.2024, 15:41 | Сообщение # 2840 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| ДЕНЬ СИСТЕМНОГО АДМИНИСТРАТОРА
Последняя пятница июля
(номерная станция)
Ване
Отец прислонился к холодной летом печке и, глядя в окно, ругал мальчика, за то, что он ничего не читает. Сын согласно кивал, но не чувствовал за собой никакой вины. У стариков, а он считал отца стариком, есть такая черта, что нужно что-то «читать». Так им спокойнее, в этом они чувствуют подчинение своему поколению. Мы читали, значит, и вы должны. Можно было бы его просто спросить: «Зачем?», но интуитивно мальчик понимал, что это было бы слишком жестоко. Ну что он ответит? Начнёт мяться, мычать, а в конце концов расстроится.
Он и так расстраивался, когда кричал, что мальчик упускает время, а время — самая дорогая вещь на свете. Дескать, лучше б учил иностранные языки. Мальчик думал про себя, что как раз английский он знает лучше отца, но из милосердия не открывал рот.
Одно хорошо, что отцу нравилось, где учится сын. А учился он в колледже автоматики и радиотехники на системного администратора. Отцу казалось, что это гарантированный, как он говорил, «хлеб». Но кто сейчас ест один хлеб? Непонятно.
Этот старик, так думал мальчик, всю жизнь занимался своими конденсаторами и сопротивлениями, был настоящий радиолюбитель, а как-то сам спаял телевизор. Блин, целый телевизор, и платы, похожие на материнские, листы карболита, утыканные светящимися лампами, гревшимися, как печка. Останки этого монстра жили в сарае. Телевизор был собран на деревянной раме, которая от сырости искривилась, и этот чудо-прибор стал похож на скелет ископаемого, между рёбрами которого торчали грязные детали на заплесневелых платах. Теперь отец ничего не собирал, а просто слушал по ночам радио. Приёмников на даче было два: один старинный, в дубовом корпусе, что стоял на комоде и светился зелёным глазом, он работал всегда. Второй был новенький и совсем небольшой, и мальчик иногда включал его по ночам у себя на чердаке, когда интернет совсем пропадал. По этому приёмнику мальчик как-то слышал голоса пилотов, пролетающих над его домом. А один раз на длинной волне он нашёл какую-то странную передачу, где человек многозначительно говорил простые слова, будто в них была заключена высшая мудрость. Кто-то важно произносил: «жетон», «закат», а потом помедлив: «колобок». Вот на это хулиганство в эфире и были похожи речи отца.
Мальчик давно научился отбивать подачи стариков. Мать любила вспоминать, как она на даче сажала картошку и полола сорняки. Сорняки в её рассказах выходили похожими на пришельцев, пожирающих редиску и укроп. Блин, они сажали какой-то укроп, зачем им укроп, зачем это всё? Это тоже было непонятно.
Сейчас от нотаций его спасла как раз мать, которая поднялась на крыльцо и сказала, что приходили ежи. В этот год ежей было много, и это мальчику нравилось. Отец сказал что-то о ежах, потом мать пожаловалась на мышей, и они забыли о мальчике.
Он жил этим летом на даче, последним летом перед армией. Отец всё время говорил об армии, которой отдал всю жизнь. Это было немножко утомительно, но мальчик терпел. Как и то, что его называли мальчиком.
Лето казалось ему пустым, потому что все дачные друзья куда-то подевались. Приятель уехал учиться в другой город, а девочка, в которую он давно влюбился, второй год жила в далёкой стране. Отец называл эту страну смешно: «вероятный противник». Старики вообще не понимают ничего, ни то, что их споры за дачным столом никого не интересуют, ни то, что виртуальная реальность не похожа на преступление. Родители всё время боятся, что он станет игровым наркоманом, превратится в толстяка и будет пялиться в экран. Только то, что он стучит по клавишам, делая курсовые проекты, примиряло их с его техникой. Знали бы они, что он делает уже вторую сетевую игру. Об этом мальчик говорил с гордостью, но только не родителям, а сверстникам. Они не будут спрашивать, сколько он заработал на играх, потому что обидно говорить, что нисколько.
Одно было плохо — интернет на даче был слабый, хотя он убедил отца поставить большую тарелку связи.
А пока он старался выключать слух, если его учили жить. «В армии тебе будет трудно, — бубнил отец. — Я в твои годы бегал двадцать километров с полной выкладкой. Знаешь, что это такое? Автомат, подсумки, вещмешок… Килограмм двадцать!» Эти чужие воспоминания летали вокруг мальчика, как мухи, надоедливые, но не кусачие. Армии он не боялся. Соседний факультет занимался дронами — их конструированием и обслуживанием, и преподаватели говорили, что их будут брать операторами боевых дронов. Зачем ему бегать, да с какой-то выкладкой. В колледже, впрочем, его пугали тем, что если кто-нибудь будет плохо учиться, то станет оператором дронов-доставщиков. Меж тем самые крутые готовились стать операторами боевых дронов. Они и учились иначе — не сидели за столами, а лежали в специальных креслах, что преподаватели называли специальным словом «ложементы». Космические дроны — это вообще соль земли. Но туда совсем непонятно кто попадал.
Учился мальчик действительно неважно, но перспектива попасть в техники по обслуживанию его не пугала. В конце концов, если у него получится заниматься архитектурой игр, всё будет по-другому. Он заработает кучу денег, и отец будет только разводить руками, когда увидит распечатку со счёта.
Тем не менее он пошёл смотреть на ежей. В этот год на дачах действительно приключилось нашествие этих колючих колобков. Мать умилялась, глядя, как они идут через участок по своим делам. Мальчик, правда, не испытывал особого восторга: ну, ежи, так ежи. Тем более, он знал, что лучше их не трогать, не потому что они колючие, а из-за того, что на них много паразитов. Но всё же лучше бродячих собак, которых мальчик боялся.
Дачи вокруг были очень разные — умирающие садовые участки и несколько коттеджных посёлков. В интернете про них писали с обязательным словом «элитные». Иногда мальчик воображал, что девочка из элитного посёлка поедет кататься на велосипеде и упадёт, а он окажется рядом. Он починит велосипед… Нет, лучше, ему нужно будет нести её на руках, и мальчик будет чувствовать тепло её тела, а потом, когда он доставит её домой, произойдёт что-то важное, что переменит его жизнь. Но никто с велосипедов не падал, и единственный, с кем он познакомился, был длинноволосый парень, довольно дорого одетый. Он выходил на речку и валялся там в тени.
В первый день мальчик не стал с ним заговаривать. Он представил, как пришелец спрашивает:
— Что это?
— Это река времени, — отвечает мальчик. — А время — это самая дорогая вещь на свете.
Тут он расскажет соседу, что именно в этой реке утонул красный командир Чапаев, про которого рассказывают анекдоты. Вот Чапаев, придерживая раненую руку, вступает в реку времени. Он долго бредёт по мелководью, а потом уходит под воду с головой. Ведь по реке времени нельзя плыть против течения.
На второй день мальчик разговорился с незнакомцем. Тот сказал, ещё не успев назвать своего имени:
— Знаешь, что это? Это река Лета. Не «лето», а «Лета», понял?
Мальчик почувствовал себя так, будто у него украли велосипед. Но новый знакомый принялся рассказывать, что мир похож на матрицу, в которой множество событий склеены вместе. Раньше мир притворялся аналоговым, но при этом всегда был цифровым. Мальчик не сразу понял, что тот пересказывает какой-то фильм, потому что новый знакомый быстро спросил, любит ли мальчик цифры.
Это был странный вопрос. Цифры — они просто цифры, как их любить, они как воздух. Вот мать любит ежей, а он любит мать. Ну и отца, наверное. Но он сказал соседу, что да, цифры… Конечно, любит. Цифры и электроника, ведь это у них семейное. И дальше поведал новому знакомому о том, как женщина в радиоприёмнике напряжённым голосом произносила в ночи цифры — одну за другой. Этот поток цифр, казалось, будет длиться бесконечно, но женщина устала и ушла куда-то, на соседнюю волну, наверное. Это смешно, привет из прошлого, он ведь видел один фильм про шпионов — старый и скучный, и в нём такая же женщина читала список проб геологической партии. Но теперь это всё не нужно, какие нынче шпионы с приёмниками, когда есть интернет.
— А, это номерная станция. Знаешь, что такое номерная станция? — спросил парень. — Это точки сборки, где сшивается матрица времени. В нашем мире накапливаются ошибки, и на номерных станциях пересчитываются контрольные суммы, а потом в наш мир вносятся поправки. Всё дело в счёте — если цифры считать обычным порядком, ты движешься из настоящего в будущее, а если вести обратный отсчёт, то путешествуешь в прошлое. Сегодня ты открыл самое главное, а главное — это счёт.
Выходило складно, но потом мальчик понял, что его собеседник не обращает внимания на него, а говорит как бы сам с собой. Их уединение нарушила женщина с очень грустными глазами. Она пришла за этим парнем и увела его прочь, бережно держа за руку. Парень шёл неловко, загребая ногой, и продолжал при этом говорить. Тогда мальчик понял, что его новый друг просто сумасшедший.
Он вернулся домой и вечером как бы невзначай спросил отца про всё это. Вопрос будто прорвал плотину. Отца несло, он говорил, что это великая тайна и заговор во имя мира. Что эти станции не только для шпионов, но и на случай новой войны. Когда все большие передатчики уничтожат с таких же, как у тебя, мальчик, дронов, только вражеских, то заработают эти станции. А пока они просто стоят в холодном резерве. Ну и проверяют свою работу.
Темнело. Слушая, как кто-то невидимый копошится в траве, мальчик подумал, что самое интересное в этих радиостанциях, — что их могут слышать все. В интернете сообщение ты получишь только, когда введёшь пароль, а тут ты без спроса слышишь все чужие цифры. Что-то в этом было величественное.
Настали дождливые дни, и делать стало нечего. Мальчик тупил в телефон, а потом вспомнил о сталкерском сайте и стал искать там что-нибудь о номерных станциях. Там было много мусора, и когда он уже утомился от хвастливых отчётов о посещении расформированных воинских частей и заброшенных военных городков, то вдруг увидел знакомый пейзаж и слова «номерная станция». Он видел эту дорогу и лес у железной дороги года три назад, когда катался с друзьями. Не слишком близко, но и не очень далеко: можно снова доехать на велосипеде. Унылых сталкеров прогнал сторож с собакой, но, может, ему повезёт и он сделает снимки получше.
Ночью мальчику снилась номерная станция. Это было таинственное сооружение, состоящее из куполов и переходов. Наверное, большая часть помещений спрятана глубоко под землёй, а на поверхности только огромные антенны.
На рассвете он собрался и, никого не предупредив, оседлал велосипед. Сперва мальчик гнал по дороге, где в этот ранний час можно было не бояться машин. Несколько раз он сверялся с сайтом в телефоне, и, наконец, свернул на просёлок. Дорога мгновенно испортилась, запетляла и уткнулась в непонятные дачи за большим бетонным забором. Мальчик обогнул этот забор в бесцветную выпуклую клетку и снова попал на просёлок. Рядом уже гремела электричкой железная дорога, через которую надо было перебраться. Пыхтя, он перетащил велосипед через насыпь и осмотрелся. Рельсы тут расходились в несколько сторон — одна колея уходила в лес, другая смыкалась с основными путями, а между ними, на поросшем лесом островке маячило какое-то странное сооружение.
Судя по координатам, это было то, что нужно. Он взобрался по скользкому склону, повесив велосипед на плечо. Жестяной забор был новым, но на нём кто-то уже вывел баллончиком неразборчивые круглые слова. Надо было лезть внутрь, и он обошёл вокруг, примеряясь, как он будет это делать. Но в самый последний момент подёргал ворота, украшенные огромным висячим замком. И тут же понял, что замок не запирает ничего, потому что вторая петля не держится в воротах.
Створки со скрежетом разошлись, и он ступил внутрь.
Под тремя огромными деревьями стоял небольшой домик. Рядом с ним лежали загадочные металлические конструкции, сквозь которые давно проросли сорные кусты. У забора сгрудились пустые металлические бочки. Обрывки пластика и рубероида валялись в траве, а перед входом лежал старый полосатый матрас. Даже на расстоянии чувствовалось, какой он мокрый и противный. Что-то стремительно ринулось из-под ноги прочь, но он тут же понял, что это откатилась прочь пустая бутылка — скользкая, с отклеившейся этикеткой. Собачья миска у конуры, покрытая плесенью. Ржавая цепь…
Он уже провалился в прошлое.
Мальчик вошёл в домик. Внутри было всё то же: разруха и тлен. Две комнаты, в которых пахло сыростью и мочой.
В первой стояла железная кровать с панцирной сеткой, а во второй — стол без стульев, на котором сгрудились несколько грязных стаканов. От радиостанции остались только два стальных шкафа, раскрывшие свои дверцы. Там не было ничего — даже провода были срезаны под корень. Мальчик ожидал увидеть что-то похожее на телевизор в сарае: старинные электронные лампы и радиосхемы, обросшие мхом. Но не было и этого.
Только к столу прежние хозяева привинтили микрофон, а рядом поставили динамик в корпусе из грязно-белой пластмассы. Мальчик щёлкнул выключателем и обнаружил, что не всё в этом домике обесточено. Шорох наполнил комнату. Тогда незваный гость сказал в микрофон так, как это делали взрослые: «Раз, два, три…» Ничего не произошло, но он вдруг ощутил чувство вины, будто сломал чужую вещь. Тогда мальчик вспомнил того сумасшедшего на речке, и заговорил в микрофон снова: «Три, два, раз». Динамик по-прежнему безразлично потрескивал, сообщая, что ток в сети есть. Кстати, рядом на стене висели плакаты, изображавшие людей, пострадавших от электричества. Эти люди рисковали своей жизнью, просовывая руки внутрь непонятных устройств. Риск их был глуп и бессмысленен.
Он постоял с минуту, соображая, туда ли он попал. Может, это совсем не то, что он искал, железнодорожники ведь тоже нуждались в связи, вот они и построили себе этот домик, а теперь он стал ненужным. Или это просто диспетчерская, где считали прошедшие составы в одну сторону: «Раз, два, три», а потом так же считали в другую, чтобы уравновесить мироздание. Сайт сталкеров ошибся, никакой номерной станции тут нет.
Фотографировать не хотелось. Надо было ехать прочь из этого мёртвого места.
Через несколько минут, когда громкое дыхание мальчика, тащившего на себе велосипед, смолкло, кусты с разных сторон от домика зашевелились. На пустое пространство перед строением вышли два одинаковых ежа и в недоумении уставились друг на друга. Они были абсолютно одинаковые и одинаково пахли. Это сбивало ежей с толку, но, помедлив, они всё же двинулись друг к другу.
Через пару минут ежи сблизились и вдруг слились в одного.
Мир встряхнулся, и время потекло обычным образом.
Пополняемый список: https://vladimirberezin.binoniq.net/kal
Телеграм: t.me/berezin
___________________
159892
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 28.07.2024, 15:42 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 02.08.2024, 12:42 | Сообщение # 2841 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| С утра
Взгляну на утреннее солнце,
Толкну в дорогу шар земной.
Пускай по космосу несётся
В соединении со мной.
Хороший день грядёт сегодня!
Дождей и хворей в мире нет,
Не травит химией Капотня,
Не мучит вирусом рунет.
Мне странно видеть это чудо,
Давно и прочно я привык
Втыкаться носом в подлость чью-то,
Как в стенку старый грузовик.
Но утро – чинно-благородно.
Как будто, всем желая благ,
Злодеи встали в строй поротно,
Подняв унылый белый флаг.
Подул задорный свежий воздух,
Готово к бдению перо.
Сейчас поток уколов острых
Проткнёт застывшее зеро
Лавиной образов и мыслей –
Озорников и озорниц…
И я забуду запах кислый
Пустых нетронутых страниц.
***
А я рожусь в июле,
Примерно в семь утра.
Мне солнышко на тюле
Напишет: «Жить пора!»
Раскрыв впервые глазки,
Я громко закричу.
«Какой сынок горластый!» -
Сестра шепнёт врачу.
А врач, уже знакомый,
Махнёт мне: «Есть иди!»
И матушка покормит,
Прижав меня к груди.
Я буду есть, стараться,
И стану чуть пузат…
А было это, братцы,
Так много лет назад!
***
Поэт опять в восторг поверг?..
Вас водят за нос, словно лоха.
Он просто писарь! Жалкий клерк,
Пером владеющий неплохо.
Вся амуниция его –
Тетрадка, ручка и чернила.
Он видит, только и всего,
То, что природа сочинила.
Сама природа – вот поэт!
Стихи прекрасны в каждом слове.
И бродит средь её сует
Глазастый писарь наготове.
Увидит строчки и хитро,
Спокойно, ловко, по порядку,
Достав нахальное перо,
Запишет стих к себе в тетрадку.
***
Откинув тело в кресле,
Гляжу я во вчера:
Там всё отлично, если
Забыть, что есть дыра.
Дыра, дыра, дырища,
Точней, дырявый криз,
Когда судьба-дурища
Устроила сюрприз.
Орут настырно горны
Раструбами цитат:
«Все возрасты покорны…»,
«По осени цыплят…».
Оставьте ваши оры,
Всё выпито до вас –
Все ссоры, уговоры
И прочий мутный квас.
А, может, просто надо
Сближения голов,
А, может, хватит взгляда
И пары нежных слов.
И снова бы воскресли
Глаза огнём костра…
Откинув тело в кресле,
Гляжу я во вчера.
***
Любовь познав, дойду до края,
И перспективы неплохи:
Все, кто любил, достойны рая,
Им отпускаются грехи
И знак отличия, как орден,
Вручает райский херувим,
И в честь любивших каждый полдень
Стреляют пробки лучших вин.
Но что так мало с орденами
За беломраморным столом?
Но кто ютится между нами
С чужим нерадостным челом?
Она красива и печальна,
Тоска лежит на божестве:
Наверно, вовсе не случайно
Пустые стулья в большинстве.
Ты зря печалишься, богиня –
Мне ни к чему твой райский сад.
Когда намеренья благие,
То мощена дорога в ад.
Любовь познавшие бессмертны!
Влюблённый юноша, прочти:
В моей любви – ни капли скверны.
И я бессмертным стал. Почти.
***
В тьме, пропитанной ненастьем,
Ветер рвёт остатки дня...
Ни Глафиры и ни Насти
У окна не ждут меня.
Ни Наташи и ни Кати
Не бегут на шум колёс
И на плечиках покатых
Не клубится шёлк волос.
Но, по правде, эти страсти
Не нужны нисколько мне.
Ни Глафиры и ни Насти
Пусть не кажутся в окне.
А на гаснущем закате,
Что вдоль неба гол и прям,
Ни Наташи и ни Кати
Пусть не бегают к дверям.
Я мечтаю, я мечтаю,
Чтобы глупая тоска,
Сердце болью не мотая,
Лишь скользнула у виска
В лабиринт житейских просек.
А настанет время «Ч» –
Чтобы самый милый носик
Утонул в моём плече.
***
В БРИЧКЕ
«С любимыми не расставайтесь…»
Александр Кочетков
Я старею, но не плачу,
Лишь, нахмурив лоб чуть-чуть,
Подгоняю жизни клячу,
Впереди не зная путь.
Не пророк и не мыслитель,
Все извилины я стёр,
И теперь спокойный зритель
Бывший гонщик и актёр.
А Шекспир, умом фасоня,
В жизни был ни в зуб ногой:
Жизнь – дурацкая погоня
За карьерой и деньгой.
Даже там, в шекспирной дури,
Зубы есть – так будет толк.
Хитрый волк в овечьей шкуре –
Не актёр, а хитрый волк.
Чуть покачиваюсь в бричке
На неровностях дорог.
Пусть несутся электрички,
Жизнь даря кому-то впрок.
Я не стану расставаться
С той, которой рядом нет.
Мы вдвоём. И нам по двадцать
Самых лучших нежных лет.
***
Намахавшись словом и мечом,
Развалившись в кресле на балконе,
Хорошо не думать ни о чём,
А летать на сказочном драконе.
И Большой Медведицы ковшом
Вволю черпать звёздное варенье,
И в загуле вольном и большом
Всласть орать свои стихотворенья
Двум трудягам – солнцу и луне,
Этим вечным дня и ночи рикшам…
И вернуться в комнату, вполне
Отдохнувшим, бодрым, но… охрипшим.
***
Как вспомнят обо мне?
С печалью? Безразлично?
А, может быть, ругнут
Упрямца от души?
Послушаю на дне,
Слова поймав с поличным…
Так пряник или кнут?
Реши, мой друг! Реши!
А, впрочем, всё равно.
Жевать мне пряник нечем.
И кнут не для меня,
Поскольку тела нет.
На то оно и дно:
Там ад, который вечен,
Там ночь – убийца дня,
Там тьма убила свет.
Но всё там на виду,
Не прячется ни жеста.
Несут охапки дров
Открыто, не тайком.
Я как-нибудь зайду
И тёпленькое место
Займу среди костров –
Мне чёрт один знаком.
***
Годами жизнь прессуют юные,
Чем старше – тем короче мера.
Фанфары переходят в струнные,
Грозя заменой интерьера.
Цепочка дней ржавеет звеньями.
Не лечат их режим постельный,
Что мерит жизнь уже мгновеньями,
И брат его – огонь котельной.
Звено цепочки проржавевшее
Дороже всех сокровищ мира.
Надрывно каркнет птица вещая,
А дальше – сера или мирра.
Есть ад и рай. Но нету третьего...
Ушла сегодняшняя ночка.
Меня наутро солнце встретило.
Я жив! Крепка ещё цепочка!
***
Мне приснилось, что ты – со мной,
Было нам и легко, и сладко.
А проснулся – лишь тьма стеной,
Да постель, да моя заплатка.
Я пришит костяной иглой
К простыне из куска сатина,
И не добрый уже, не злой,
Как вон та, на стене, картина.
На картине Святая Мать
Обнимает Его, младенца.
Ну, а мне-то? Кровать сломать?
Иль теперь никуда не деться?
Ведь надёжно себя вчера
Одеяльной прикрыл защитой.
Это тьма меня, чур-чура,
Превратила в лоскут пришитый.
Я рванусь из последних сил.
Лопнут нитки, сатин калеча.
Ты приснилась. И сон гласил,
Что вот-вот состоится встреча.
***
Пролетарское солнце спустилось в забой
Добывать уголёк для сиянья.
День уходит, на санках таща за собой
Пару-тройку минуток свиданья.
Я бы глыбою встал у него на пути –
Уходи, но минуток не трогай!
Пусть останутся здесь! Отпусти! Отпусти!
И шагай своей тёмной дорогой.
Но сердит и насуплен измотанный день,
Обращаться к такому без толку.
Заругается матом, лишь только задень,
И пошлёт далеко и надолго.
Значит, время расстаться вечерней порой.
День упрям. Не проси и не висни.
Расплывётся разлука по сердцу дырой
В ожидании встречи как жизни.
Привиденьем пойду по планете пустой,
В тишину окунаясь по горло,
И часы под моей невесомой пятой
Будут гибнуть безмолвно, покорно.
Но придёт новый день, мускулистый, тугой,
И в смешении страсти и смога
Жизнь вернётся. Мы встретимся снова с тобой.
Лишь свиданье… Как мало!.. Как много!..
***
День разбавил ночные чернила,
Намекая, что хватит мне спать.
Может, солнце себя починило
И на небо полезет опять.
Может, я, на сегодня прощённый,
Получу на денёк в ноябре
Синий купол, зарёй освещённый,
Звон листвы на осеннем дворе.
И тогда не завидую ручке,
А не ручке, так карандашу:
Став счастливым, как после получки,
Я поэму любви напишу.
Описал бы красоты Неглинной,
И Арбат, и собор у реки,
Но родится поэма не длинной,
Лишь четыре коротких строки:
Что осенним дождём не намочен!
Что к тебе, дорогая, спешу!
Что люблю тебя очень и очень!
Что сегодня – опять нагрешу!
***
Где-то в Москве открывает глаза
Утро у пыльных обочин.
Где-то в цеху завизжала фреза,
День начиная рабочий.
Где-то в селе разорался петух,
Зорьку увидев воочью.
Где-то на небе фонарик потух,
Мир освещающий ночью.
Где-то со снежных далёких вершин,
Тех, что веками забыты,
Солнце шагнуло на первый аршин
Длинной небесной орбиты.
Где-то в гаданиях Маш или Кать
Видится тот, кто им сужен…
Только тебе не придётся искать –
Лишь позови, если нужен.
Владимир Шостак https://stihi.ru/avtor/vladimish
________________________________________
160290
Сообщение отредактировал Михалы4 - Пятница, 02.08.2024, 12:43 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 04.08.2024, 19:25 | Сообщение # 2842 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Как нужна для жемчужины полная тьма,
Так страданья нужны для души и ума.
Ты лишился всего, и душа опустела?
Это чаша наполнится снова сама.
Омар Хайям
Опустела душа?
Ну, конечно же, нет!
Жизнь всегда хороша:
За закатом – рассвет.
Нам страданья даны,
Чтоб быстрее понять:
Дали лучше видны –
Не стремись догонять.
Горизонт впереди –
Ни к чему тосковать.
Так, вставай и иди,
Ни к чему горевать.
Твой любимый
От поисков тоже устал?
Ты лампаду зажги –
Будет виден причал.
***
ДЕТСТВО
Этот забытый край Русь нам оставила.
«Родник» Иеромонах Роман Матюшин
Мой край – берёзовый и древний!
От храма нет давно следа…
И с каждым годом всё плачевней,
Темней становится вода.
Дорог, что с пылью по колено,
В селе теперь уж не найти,
Переплелись деревьев вены,
И заросли травой пути.
Колодца сруб, покрытый мхами,
Осел со временем и сник.
Давно не чищен мужиками
Поивший в детстве нас родник.
В нём всеобъемлющая сила
Из самой глубины земли.
Вода ручьём заговорила,
Воспоминанья увели
В мой край, берёзовый и древний,
Где взглядом ширь не охватить,
Где все беседы задушевней,
Где кружкой воздух можно пить.
***
Таких узоров не найти нигде,
Мороз не повторяет свой рисунок,
Но память – всё кругами на воде,
Она похожа на венок из струек.
Фотографировать тогда мы не могли
И рисовать никак не удавалось.
И чудо мы недолго берегли –
Оно дыханьем детским растворялось.
Таких узоров не найти теперь:
Не то стекло в пластмассовом пакете.
И паром не обдаст входную дверь,
И от восторга не запляшут дети.
На красоту любуемся извне,
Но неподвластны времени законы:
Вдруг в хате одинокой на окне
Распустятся морозные бутоны.
***
Я и мать, и отца каждый день вспоминаю,
Этой памятью жизнь продлеваю свою.
Вы простите, родные, что не часто бываю,
Но с потерею вас я теперь на краю.
Мне казалось, что жизнь никогда не угаснет.
Мать надежду сулила мне в доле людской:
– Не печалься, мой ангел, Бог небо прояснит,
Тяжело тебе жить в суете городской.
У отца наставленья другого расклада:
Где бы я ни была – оставаться собой,
И не слово «хочу», а полезное «надо»
Я, как знамя, держу над своей головой.
Но бывает: от грусти глаза вдруг влажнеют,
Не стираю дорожек солёных с лица.
Вспоминаю наш дом, и на сердце теплеет,
Словно рядом я с вами на порожке крыльца.
***
Я вернулся на родину – родины нет,
Лишь бурьян на усадьбе отеческой.
Юрий Воротнин
Посмотрев на бурьян и крапиву,
Заключение выдала мать:
«Что смотреть? Здесь и нет половины,
Что за счастье души принимать.
Ничего не осталось в округе!
Хата, погреб, рябина, ирга…
На просторах с суровою вьюгой
Разгулялась злодейка-пурга».
Посмотрела под ноги, замолкла,
Незаметно смахнула слезу:
«Жизнь моя, словно матушка Волга,
Приняла и жару, и грозу.
Но текла по велению Бога,
Ежеси уже на небеси!
Под зелёным покровом дорога…»
Ты неси меня, память, неси!
Что забыто, пусть явится светом,
Что ушло, возвратится опять
Для экзамена главным билетом,
Чтобы горечь твою мне принять.
***
Я часто возвращаюсь в дом родной,
Картину за картиной вспоминая.
Но он не принимает на постой:
Я не с его, совсем с другого края.
Он в окнах зажигал свои огни,
Как будто сотни лампочек горели.
Коль деревенский, городским не мни,
Чтоб взгляды на село не устарели.
Ни разу не вошла во сне в свой дом,
Но ясно вижу, как в него вселяюсь.
Я знаю, память не горит огнём –
Она во мне, и я не обжигаюсь.
***
Память, память, одна мне отрада,
Даже глаз нет нужды закрывать,
Ты смела на пути все преграды,
Разрешая везде побывать.
Знаешь, память, родная сторонка –
Это там, где родился и рос,
Где смеялся задорно и звонко,
Где торжественный праздник – покос.
Всё стихало во время заката,
Тут и там пели песнь молотки,
Отбивали «чечётку» когда-то,
Косарей были взмахи легки.
Мы на брёвнах сидели послушно,
Не мешая обряд совершать.
Мама Зорьку доила. Не душно…
Не дано детство нам забывать.
***
Вот она, последняя дорога
По еловым веткам в благодать…
Ю. Воротнин «Отцу»
Светлая память! Иначе не скажешь,
Смерти узлы никогда не развяжешь.
В тихом смиренье глаза опустив,
Слышишь прощания грустный мотив.
Сердце сжимает тоска и печаль:
Мало на свете пожил – очень жаль.
Жалуясь миру, сердца басы
Вторят, что кончились жизни часы.
Память, как капельки крови, красна,
Осень, зима ли, лето ль, весна…
***
Я смирилась с потерей любимых родных –
Тех, кто дорог от века доныне.
В чугунке чай заварен был на семерых,
Я считала, что он не остынет.
Я за годы смирилась с уходом отца,
Сердцем весть приняла о кончине.
Рассказать бы ему, что не стало родства
И как тяжко поэтому дочери Нине.
Отслужила я времечко дней золотых:
Доброй маме украсила старость.
Но всё слышу упрёки от братьев своих,
Вижу в них беспричинную ярость.
Очень горько! Стараюсь обиду простить,
Сквозняком светлый мир не разрушить.
Нам Господь завещал своих ближних любить,
Согревать их завядшие души.
***
По каким бы в судьбе ни ходила дорогам,
Память держит меня за мизинец руки.
И держу я экзамен в молчании строгом,
Мысли жизни моей, как рябина, горьки.
Возвращаюсь опять на широкое поле,
Где солома по цвету сродни янтарю.
Где бескрайни просторы, дышу я раздольем,
Где на лестнице вверх провожаю зарю.
Не дано рисовать угольком или кистью –
Запредельна планета, другим отдана.
Я люблю собирать разноцветные листья –
В них вмещается детства родная страна.
Светит солнце с небес, согревая мне пальцы,
Я запомнить хочу то, что вижу окрест,
Чтобы зимней порою на узеньких пяльцах
Вышить шёлковой ниткою купол и крест.
Там, где храм воссиял в девятнадцатом веке,
Дед на клиросе пел и в поклоне стоял,
Вижу красный кирпич. Словно руки-калеки,
Груды хлама лежат, как беды пьедестал.
Никогда так, как в детстве, туда не вернуться
Только память упорно толкает назад,
Потому что вперёд не дано обернуться,
Потому что идти нам нельзя наугад.
***
Всё, что дотоле, не считается.
В. Подлузский
Среди семейного уюта
Вдруг поселяется печаль,
Когда приходит ниоткуда
Чужая жизнь, чужая даль.
Перешагнуть её не в силах,
Всего лишь надо пережить
В душе своей мотив унылый,
Чтобы над прошлым не кружить.
Всё, понимая, принимаешь,
Но так накатится волна,
Что силы жизни отнимаешь,
Что в своих чувства не вольна.
Проходим всё – огонь и воду,
Сквозь трубы медные летим
И понимаем, что свобода –
Любовь, где свет необходим.
А свет – и преданность, и верность.
Сплетенье жизненных корней.
Двух ярких судеб многомерность
На свете Божием сильней.
***
ДОРОГИ ВОЙНЫ
Я иду, как мой дед-пехотинец,
По жестоким дорогам войны.
Щедр фашист на убойный гостинец,
Он – захватчик родной стороны,
Он – убийца, пришедший оттуда,
Где копилась звериная прыть.
Разбивается – к счастью? – посуда,
А к несчастью… возможно ли скрыть?
Если треснул кувшин от старенья,
Не проблема его заменить,
Но позволено быть в услуженье
И зерно для посева хранить.
Эти зёрна добра новых всходов –
И надежда, и света оплот,
И духовного мира погода
Для великого смысла – народ!
Это слово как звон колокольный,
В нём соборного рая ключи.
На Руси жил народ богомольный…
Не погашено пламя свечи!
Через тернии наша дорога,
Но шагает вперёд Божий люд,
Когда враг у родного порога,
Когда чистые помыслы бьют.
***
Они пока что живы. Но пока…
Запечатлённый миг перед расстрелом…
Олег Постников
На чёрном снимке не напишем мелом,
Слезами не размоем сердца боль.
На фото страшный миг перед расстрелом,
Надежды на спасенье – минус ноль.
В секунды превращаются минуты.
В последний раз с молитвою крестя,
Преодолев кровавые маршруты,
Сжимает мать в объятиях дитя.
Её мольбы нам не дано услышать,
Но, находясь на грани острия,
Вдруг ощутим, что обе ещё дышат,
Расширим круг земного бытия.
И, прошептав молитву Иисуса*,
Попросим о спасении людей,
О вразумленье, чтобы жизни вкуса
Не позабыли до исхода дней.
_______
*Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго.
***
От наглости устали и безумства,
Не вразумить – без совести живут.
Вокруг не речь, враньё и богохульство,
Средь нечистот нашли себе приют.
За образец взята чужая «милость»,
Что свято – непременно растоптать.
Уродство и бахвальство, одержимость,
Предательство – его ли занимать?
Измызгали плевками свою душу,
В театр абсурда превратили дом.
Кто собственной рукою мир разрушил,
Придёт ли к покаянию потом?
***
Показалось сегодня, что рушится мир,
Что земля сорвалась вдруг с орбиты.
Как во время чумы уготованный пир,
На котором все ценности биты.
Почему человек человеку не друг? –
Компаньоны, напарники в моде.
XXI-ый – не век, заколдованный круг:
Нет покоя, и нервы на взводе.
Слёзы крупным дождём, и свеча на столе,
Вместо пламени – струйка седая.
Человек в этом мире прикован к скале?
Жизнью давится? Горько страдает!
Одного не поймём: на планете Земля,
Что останется нашим потомкам?
Небо синее, крик журавля
Или жизни беспутной обломки?..
***
БЕЛАЯ БЕРЁЗА
Есть дерево величия у нас –
России символ, украшенье воли,
Оно как радость хлеба про запас
И в горемычной, и в счастливой доле.
Берёзы белой образ несравним!
Другого не отыщешь и вовеки!
Для русского он был неоценим,
Да и сейчас он в русском человеке.
Берёза! Шелковистостью ветвей
И своей белой кожицей атласной
С годами нам становишься родней,
А жизнь с тобой надёжной, безопасной.
На склоне, вдоль дороги, под окном,
Во поле чистом – посреди простора –
Резным листочком, маленьким звонком,
Привносишь ты отчаянность задора.
Кто запаха родного не вдыхал
Нежнейших и зелёных клейких листьев?
Любимую здесь кто не целовал?
Кто к русским себя в мыслях не причислил?
Берёза белая, березник, березняк,
Березнячок молоденький на взгорке,
Где вволю разгуляется сквозняк,
Где подберёзовик увидишь в треуголке.
Берёзовик весною соберёшь,
С любовью квас сподобится к покосу,
Поплачешь под берёзою, споёшь –
Тебе на всём веку не будет сносу.
И в Трептов парке ты в строю стоишь,
Неугасимый свет свой излучаешь,
Красноречиво молча говоришь,
Что тайны приходящих постигаешь.
Не потому ль, плакучей стала ты,
Что героизм с предательством узнала?
Как ствол, твои с изранены мечты,
Как кровь бойцов – цветы у пьедестала.
***
Босоногая девочка Русь,
Я тебе раскрываю объятья,
Твоё лёгкое яркое платье
Потерять в темноте я боюсь.
Дорогая красавица Русь,
Я в любви признаюсь, как и прежде,
Ты опора моя и надежда.
Без тебя не могу я. Боюсь.
Моя милая матушка Русь,
Пред тобою в глубоком поклоне
Я стою на высоком на склоне,
На коленях стою. И молюсь.
Нина Петровна Волченкова
______________________
160402
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 04.08.2024, 19:26 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 08.08.2024, 18:41 | Сообщение # 2843 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Не пиши о войне, пусть пишут, кто нюхал порох.
Не топи людские страдания в разговорах,
Как в поток бытия гибель бойко бросает драгу –
Что ты знаешь об этом, не пачкай нытьём бумагу.
Не пиши о войне. Пусть пишут, кому не страшно,
Кто видал, в какие цвета её день окрашен,
Кто на опыте знает, когда отбивать поклоны,
А когда под огнём развёртывать в бой колонну.
Не пиши о войне. Слезу не дави умело,
Не толкай слова туда, где в почёте дело.
Понимаешь в учебниках, девочках, и рюмашках –
Вот о них и давай, уют воспевай домашний.
Почему не с фронта, герой, почему с дивана
Ты нам тут втираешь о правде войны кровавой?
Не пиши, не позорься, кому там твой тенор нужен,
Только мясо, по шею увешанное оружием.
Как хотелось бы вам, ребята, чтоб так и было.
Чтобы крысы и хатаскрайние были с тылу,
Чтобы мы не пытались, не думали, не болели,
Только тлели, и голос наш слышен был еле-еле.
Я не в спину бойцов толкать собираюсь текстом,
Им и так от встречи с богом не отвертеться,
Я всего лишь подписи ставлю под договором,
Что готов отвечать перед небом и прокурором.
Не пиши обо мне, сторонник любви и мира!
На каких напевах и книгах, и кем я вырос,
Те, кто там побеждают, спросят, оставшись живы.
А твои забросы ёрнические лживы.
Ты вернёшься назад, независимо от итогов.
И начнёшь учить хорошему нас, убогих,
Диких, наглухо зазомбированных, отбитых,
Муки совести переживших и опыт пыток.
Но сегодня остановись, не дави на шею,
У меня на ушах достаточно вермишели,
Если ты мою честь разбудишь и встреплешь нервы,
Твой пластмассовый мир от огня запылает первым.
***
Умытая кровью, из пепла страна восстаёт,
Поставленный крест с уважением взяв на плечо.
И мы, в удивленье, приветствуем дружно её,
Руками разводим, как будто совсем ни при чём.
Вчера раболепно служившая планам чужим,
Забывшая гордость, пустившая косы под нож,
Сегодня – в мужском, перед строем, в атаку бежит,
И баржи гнилых интересов пускает на дно.
Слинявшие с борта вдали огрызаются зло,
О тёмных, уютных, покинутых трюмах пища.
Нишкнуть, грызуны! Ваше время ещё не пришло,
Полны закрома – но они не про вашу печаль.
Как нищенка, вкруг торговавшая телом, смогла
Подняться из грязи? Нешуточно страсти кипят,
А мы в стороне, невеликие наши дела
Ведём, расширяя фундамент и стены крепя.
Когда-то прервётся хороших времён череда
И слабые дети не сдержат стихии наскок.
Сегодня приёмом ответим на каждый удар,
На каждый безумный захват – неизбежным броском.
И странное завтра воздвигнет над миром страна,
Познавшая славу, забвение, красный фонарь:
При нас и сума, и тюрьма, и шиза́, и вина.
Кто там потянулся за камнем?
Попробуй, ударь.
***
Мы поэты-z. Поём в едином ключе.
Либерахи ржут: "Как можно, одно и то ж,
В колею вошли – не выбьешь уже ничем,
И пестрит в глазах от их однотипных рож.
Велика Земля, немало извечных тем,
И простор для тех, кто к новому обращён.
А у них – ряды окопов и мёртвых тел.
И один рефрен на всех: повторим ещё!
Не служили. Не обстреляны. Слабаки.
Просто бабы, истеричные, как одна.
В двадцать первом, новом, дивном – фу быть таким,
Дураком, кому для счастья нужна война!"
Улыбаемся и машем. И новый текст.
Мы и впрямь не очень смотрим по сторонам.
Епитимья наша – петь акафист о тех,
Кто сегодня чашу службы испил до дна.
Маловеры, бесталанные, дурачьё,
Мы толкаем воз, насколько хватает сил.
Если плох вокал – так что уже, не поём?
Нет святых – так что, молитвы не возносить?
Сдулись шины – не торить по лесам тропы?
Нет, простите, не подходит нам фатализм.
В точку эту неизменным битьём тупым
Незаметно, по чуть-чуть, мы меняем жизнь.
Продолжайте песни модные петь свои,
Становитесь на привычные вам пути.
Мы не лебедь, рак и щука, мы – муравьи.
Воз покатится туда, куда мы хотим.
***
Кто там в тылу охаивал парад,
Пел соловьём: победа, мол, не ваша!
Кто из угла пищал, что Ленинград
Напрасно ел осиновую кашу?
Вы думали в изысканном саду
Цвести и пахнуть для его хозяев?
Кто верещал, что их совок надул,
И рвался к пропускному, рты раззявив?
Кому вы собирались сдаться, тли?
Вот этому восторженному сброду,
И в мягкой, с побежалостью, пыли
Валяться тенью прежнего народа?
Кто жрать готов отбросы со стола
И петь осанну щедрости сатрапов?
Вам нравилось, пока страна спала,
На Запад пробираться тихой сапой –
Ну что же, ваш подкоп произведён,
И ожидает свет в конце туннеля.
А мы за вами поверху идём.
Посмотрим, кто достигнет первым цели.
***
Бегите.
Всё равно на лбу печать.
Теперь в толпе вас будут отличать
По знаку обречённости:
«Мертвец!»
Придёт без промедления ответ.
Бегите.
До границы – час-другой,
Но время выгибается дугой,
И вдруг конец с размаху бьёт по лбу.
У вас был шанс.
Вы – выбрали судьбу.
Бегите.
Справедливость умерла.
Вам кажется, что хороши дела,
Что – выгорело, скрыто, улеглось.
Для вас
Сейчас
Всё только началось.
Бегите.
Поздно нити обрезать.
Со всех сторон направлены глаза
И на спине висит табличка:
«Труп».
Вы в списке.
Не волнуйтесь.
Вас сотрут.
***
Там, где смерть как своя в перепрелых веков слоях –
Там и жизни твоей все сваи должны стоять.
Ты пусти уже корни, изыди из понаехов,
Отвали гондолой, каналом узким канай
Из земли, где от века смерть на миру – красна:
Не гнилая десна, а новой вечности веха.
Окунись рыбёшкой, ищущей глубину,
В эту радостью жизни расцвеченную страну,
Просочись сквозь зубы бранным шипящим словом.
Не пролей свой яд в антикварный её уют,
Где заботы, туристам невидимые, снуют,
Смерть в канаве лежит, а замо́к её склепа взломан.
Пепелище былого. Погибель бежала прочь
Из подвального плена – и ты её не порочь,
Здесь поля её были и пашни во время оно,
Но настала эпоха умеренности и лжи,
И величием больше болото не дорожит.
Упокоена смерть при побеге конвоем сонным.
Приживись поскорей в бальзамированном раю,
О котором кастраты божественно вновь поют.
Погоди до поры, когда выйдут из улиц дальних
Понаехи реальные, злые, не вам чета,
У которых в анамнезе лютая нищета,
Годы рабства в наследстве и белая смерть в приданом.
Муки выбора станут тогда для тебя просты:
Звёзды на спину или на рукавах кресты,
Там с минувшего века немногое изменилось.
Но когда задымят человечиной облака,
Вспомни, что нашептал тебе дьявола адвокат,
И не лезь к нам в колонну без номера, сделай милость.
***
– Так кто же выиграл войну? –
Меня ученики спросили. –
Вон, шла Германия ко дну,
А щас живёт вполне красиво!
Сдалась Япония – не нам,
Союз же вовсе развалился…
Сияла поздняя весна.
Черёмуховый дух струился.
Картошка в дедовых сенях
В мешках стояла под посадку.
Дразнил из памяти меня
Цветущих примул привкус сладкий.
Окопов старых по лесам
Уже давно заплыли сети…
Глядят скептически в глаза
Великовозрастные дети.
Я мог бы рассказать о том,
Как деньги правят этим миром,
Как нас равняли со скотом
Их воротилы и банкиры.
Война ещё не началась,
Когда уже читалось в лицах,
Что всяко лучше будет власть
Цивилизованных арийцев.
Не может немец быть жесток
Страшнее красного тирана!
Как все смотрели на Восток.
Как помогали Польше странно.
Как в пять недель был сдан Париж.
Как – долго! – ждали Сталинграда.
А ты так пристально глядишь,
Малыш, и чувствую: не надо.
Смартфон в руке, и Гугл открыт.
Читай, написано доступно:
И числа жертв, и списки битв,
И результаты – жирным, крупным.
Ведь это просто в наши дни,
Пока всего не переврали…
Ответил:
– Выиграли – они.
Мы –
не играли.
***
Сеть открывается. Снова на связи, вот она,
С нотой протеста и недоверия вотумом,
С жизнью, сложившейся очень неплохо, вроде бы.
Огненным словом свою защищает родину.
Вырвись из сетки, не время висеть на проводе.
Нас, «оккупантов», отчитываешь сурово ты –
Мы, наплевав на слова из подвала бранные,
К цели намеченной движемся караванами.
Девочка, прячься. Включается артиллерия.
Ты о покое мечтала, в войну не верила,
Но прорывается пекло в твою провинцию.
Блёклое небо исклёвано злыми птицами.
Девочка, девочка, как твои мысли коротки!
Ты собираешь подсохшего хлеба корочки,
Смотришь, что там, убегая, соседи бросили,
Ставишь тазы – караулить дождя амброзию.
Дети важнее машины, еда – косметики.
Дни незаметно кладут на лицо отметинки.
Ангелы стихли, не сыплют, как прежде, рифмами.
Тупо парят облака в поднебесье грифами.
Но не кивну тебе, не поведусь на жалобы,
Не поползёт мимо носа слезинка шалая.
Целым доволен жильём и российским паспортом,
Я далеко от проблем твоих и опасностей.
Свет не наполнен ни благом, ни справедливостью.
Все невиновны – но кто-то же джинна выпустил,
Кто-то желал, чтобы падали бомбы в Харькове?
Мне представляется – это у вас накаркали.
Ты не согласна – да что мне твоё согласие!
Лишь бы в подвалы, в которых вы месяц лазили,
Спали и прятались – не прилетело «доброе».
Если вы всё-таки выйдете – будет здорово.
Выживи, девочка. В схронах под Мариуполем
Неактуальны о мире молитвы глупые!
Будешь на Бога и русских потом обижена,
Выскажешь зло и красиво нам. Только выживи.
***
Есть оттенки у скорби.
Их сотни.
И слёзы в них есть, и сопли.
А мои – цве́та Гоби.
От ярости пересохли.
Есть оттенки тьмы и ненависти горючей.
А мои – нависшей над городом серой тучи.
И ни капли влаги песку,
Ни врагу – эмоций
Для зелёных листков довольства не достаётся.
Это скорбь сухая
Рабочая.
Боевая.
Вы пугали.
Мы – делали дело.
И на собственный страх плевали.
***
Как говорят, на свете до любого
За шесть прикосновений дотянусь,
А дальше нить протянута во тьму,
Где ждёт в конце путей ладонь седьмого.
Когда снаряды рвутся вдалеке,
Ты чувствуешь, как стягивает нити
К его рукам тугая цепь событий.
Как пойманная рыба на песке,
Чем сеть тесней – тем больше будешь жаден,
Тем тоньше ощущаешь жизни пульс!
Но с каждым днём короче к смерти путь
В цепочке из шести рукопожатий.
***
Где предки в пепел жгли сердца
И пёрли слепо,
Мы, трассу видя до конца,
Стираем пепел.
Мы убираем с глаз долой
Следы ошибок,
И верим в то, что путь домой
Не будет зыбок.
Где, уходя в туман войны,
Терялись нити –
Нам ясно выводы видны,
Как поступить им.
Что лучше бог, герой и царь,
Да чаша с верхом.
Всё очевидно мудрецам
Через полвека.
Вот то ли дело будем мы
На том же месте:
Развеем светом силы тьмы
Легко и с честью,
Сберёгши совесть и карман –
Так победим мы!
Но впереди опять туман.
Непроредимый.
Дай бог потомкам быть умней
Через столетье.
Им, докопавшим до корней
Событий этих,
Конечно, ясно будет, что
Тупили предки!
Вот – солнцем залитый простор.
Удачи, детки.
Хроники Великих Мудреней https://dzen.ru/velikiyemudrenya?tab=articles
___________________________________________________________
160758
Сообщение отредактировал Михалы4 - Четверг, 08.08.2024, 18:43 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 12.08.2024, 20:13 | Сообщение # 2844 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Зима, Мария, пустота.
И вечный разговор с собою,
И препирательства с судьбою,
Уж чересчур она проста.
Мне ясности не надо столь,
От ясности с ума и сходят.
Ее назвали непростой,
Она – простая, скулы сводит!
И предсказуема, как зим
Российских черных неизбежность.
Талант – проверка на прилежность.
Привет! Давай поговорим
Не обо мне, а о тебе,
Я знаю, ощущаю кожей:
Погрешности в моей судьбе
Похожи на твои, прохожий.
Я о себе, но я – о нас,
Я – переписчик, ученица.
Но то, в чем я разобралась,
Глядишь, тебе на что сгодится.
Я не великого ума,
Умен диктовщик, небом залит.
А набело уже зима
Все перепишет и подправит.
***
В. Д.
Говорила женщина – свет не мил.
Говорила женщина – нету сил.
Говорила – тяжкое волоку,
Многовато выпало на веку.
А потом задумалась тяжело.
А потом запела, и все прошло.
А потом задумалась – все легко.
А и взгляд закинула высоко.
По какой параболе, по дуге,
Словно что заметила вдалеке,
Поднимала голову в небеса,
Сотворяла песенкой чудеса.
Поднимала вверх самою себя,
Отрешенно музыку теребя.
Поводила бровью, надув губу,
Принимала, так уж и быть, судьбу.
И о чем-то там говорила ей,
И – чего там – тяжесть прощала ей,
И любила, в общем, судьбу свою,
И кивала: ладно уж, допою.
***
И вечер длится
1.
Кто посуду моет, досадует на прокладку,
Ибо кран свистит, словно он архаичный стилос:
Как ни ставь заплаты, а дело идет к упадку,
То есть тело идет ко дну, то есть жизнь сносилась.
И тогда взывает к небу посудомойка,
Проклиная кран, из которого каплет капля:
Это все за что мне, господи? Мне и только!
Это травля, господи, это такая травля?
И одной бы капли хватило ей, не протечки,
До которой она терпела еще, терпела…
Ты прости ей, боже, эти ее словечки,
Просто кран чинить – не женское это дело.
2.
«Отступи от меня», – стучала и я по буквам,
Отрекалась некрепким духом в повторном морге.
Благочинным лайкам счет вела по фейсбукам,
Предъявляла: вот учитывай их при торге.
Я хотела платы за эти мои утраты,
Я хотела благ за мою чистоту и веру.
А когда наступал промежуточный час расплаты,
Показанья снимали, как воду по водомеру.
Незаметная течь, бестолковая речь, упреки,
Суесловье, пустоты жизни, строптивый стилос.
Не смиряюсь, но благодарствую за уроки,
На которых я и кран чинить научилась.
3.
Крепостные речи, спорщики с небосводом,
Со крыльца Василия, рифмой скрепляя фразу,
Выходили и мы на площадь перед народом,
Но народ безмолвен был и невидим глазу.
Посылала наша вера нам испытанья –
Безразличье толпы, что хлеще четвертованья,
Умирали наши ямбы среди аилов,
И белели струпья на детушках-книгах, Иов.
Ничего мы здесь не просили в труде безгрешном,
Разве что молились рифме в углу столешном,
Починяли мир, да не очень-то он чинился.
Вечер длился и длился, как будто из крана лился.
* * *
Как бы так зажить, чтобы парк вокруг,
Чтобы даже, может быть, пара слуг,
Чтобы убран дом, и цветы в горшках,
И альбомы в пушкинских все стишках.
Чтоб вставать и петь, а потом читать,
Кружева и шелк, и своя печать,
И не так, чтоб старость, а все же вот
Положенье в обществе и доход.
Как бы так зажить, чтобы сталь, hi-tech,
Панорамный вид, запредельный век.
Вдоль окна – то тучки, то НЛО.
Голограммы близких во все стекло.
Неизвестно живы ли. Смерти нет.
Подтвердит спасительный интернет.
Так зажить, чтоб космос ко лбу прилип,
Чтоб под кожей – предназначенья чип.
Как бы так зажить, чтоб не ждать войны,
Чтобы слышать музыку тишины,
Чтоб не видеть, как истребит талант
Узколобый внутренний оккупант.
Как бы так зажить, чтоб ни вниз, ни ввысь
Не мечтать отсюда перенестись.
Как бы так зажить, чтоб хотеть, нет-нет,
Выходить из дома на белый свет.
* * *
Живые живите. А мертвым пора умирать.
К кому присоседиться, с кем в догонялки сыграть?
Живые живите, а мне мое пекло печет.
И дней мне – по пальцам прозрачным наперечет.
Течет между пальцев песок, убегает вода.
В любви мне отказано небом, да то не беда.
Сгустится она и прорвется, захочет спасти.
Да времени нету – и месяца не наскрести.
А в нашем зеленом краю холодеют не в срок
И жизнь отдают безвозвратно надежде в залог.
Все смерти мои обжигали, а эта – дотла.
Любовь моя долгая, где же ты раньше была?
* * *
Я люблю тебя, как в кино,
В черно-белом цвете.
Я люблю тебя так давно,
Что могли бы вырасти дети.
Проверяю себя – да нет,
Я вживую, я – не играю.
Только с давних-предавних лет
Я чужое не отбираю.
Вот и длится сплошной туман,
То густой, то прозрачней шелка.
Не роман у нас, не роман –
Запасная любовь и только.
Положили на полку, как
Говорится, бобины с пленкой,
Где недолжный угадан брак
Барабанною перепонкой.
Там другой вариант отснят,
Но цензурой изъят усталой.
Там детей голоса звенят,
Впрочем, внуков уже, пожалуй.
* * *
Ничего не скажу. Не признаюсь.
Онемею, как рыба на льду.
– Кто он? – спросят, а я улыбаюсь:
– Имя – в тайне, любовь – на виду.
Вон как светит! Как редкие сплавы,
Пышет жаром, искрят пузырьки!
Только мне она крутит суставы,
Заставляет срастись позвонки!
Где до нас флорентийским страдальцам
Не единожды видевшим ад!
У меня на обугленном пальце
Три расплавленных круга горят.
Я глаза к небесам поднимаю:
Не своди нас, о небо, вдвоем!
Как я, Данте, тебя понимаю
В долголетнем томленье твоем.
* * *
Я первая очнулась ото сна. Плыла в окне огромная луна. А впрочем, отмотаем, извините, всё к точке пробужденья. Вдоль окна шли спящие: спина, спина, спина. И было солнце белое в зените. Я проезжала мимо череды, заглядывала в лица. Цвет беды – одежды их, но выгорев на солнце, беда их запылилась, как сады в конце июля. Слепы и худы, текли – не то орда, не то тевтонцы.
Лоснилась в небе лысина Творца, и капал пот, как воск, с его лица. Все оплывало, плавилось. «Усни я, – подумалось, – вот так бы шла, овца, с повинной головою на ловца, твердя: – …разруха, деспот, тирания».
Я чувствовала вес небесных тонн и понимала, что вина – есть сон невинных, что не мягкий Бог серчает на мой народ, а чип в него внедрен с константою вины, и верит он, что за Адама с Евой отвечает, за Вавилон, Гоморру и Содом, за войны и стихии за окном, царей-убийц, царей убитых – тоже, за Третий рейх, ГУЛАГ, застой, Газпром, за Украину эту, за роддом, где родились. О, боже, боже, боже!
И мне хотелось крикнуть: стоп-игра! Сменился день, который был вчера, забудьте вам введенные подкожно грехи отцов! Очиститесь! Ура!!!
Но шли они, у каждого дыра в груди: персты вложить, пожалуй, можно.
* * *
Интернет облазила на предмет:
Как мне сыну галстучек повязать.
Снова ела сладкое на обед –
Нарушала заповедь, так сказать.
Размышляла, батюшка, о любви.
Приходила к выводу, что стара.
Покупала гвозди себе в ОBI,
Для ковра, да бог с тобой, для ковра.
Проверяла, есть ли в районе связь,
Батарейки ставила в телефон.
Что куплю себе тренажер, клялась
И такой красивой стану, что он…
Представляла, скоро пойдет на лад.
Удивлялась – что же я хуже всех?
А в обед позволила шоколад…
Это грех ли, батюшка, это грех?
Как-то тихо в жизни, как будто в ней,
На носочках время крадется прочь,
Вдруг прозрела: будущее страшней,
Потому что смерти не превозмочь.
Но теперь, когда остается треть,
Веришь как-то легче, быстрей, навзрыд,
Что вопрос о том, есть ли, Отче, смерть
Или нет ее – до сих пор открыт.
* * *
В день зачатья с утра у Марии не меряно дел.
То застелет Мария постель, то расстелет постель.
По квартире трусит, убирается, гладит, живёт,
То погладит Мария живот, то замрет, то споёт.
Это химия, химия слова, которым наднесь
Пробуравили мозг ей и вставили страшную весть.
Разморозит мясное Мария, остудит вино…
Всё не просто предсказано, всё уже в яви дано.
Кто войдет к ней, уже и неважно Марии совсем.
Что за город простерся вокруг: Воркута, Вифлеем…
Будет Бог или мальчик, неважно, неважно, нева…
Иордан ли, Нева ли… Но все-таки мальчик. Москва.
Расторопна Мария, накрыла, сама прибралась.
То-то мать говорила: в тебе африканская страсть,
То-то сглазила мать: пустоцвет, говорит, пустоцвет.
Просит чуда у девы, у старой, на старости лет.
У Марии любовный озноб, распалилась, зашлась.
Зван любовник сегодня к пяти, жизнь почти удалась.
Но какие же всё это мелочи: точный звонок,
Скрип незапертой двери, объятия через порог.
Что любовник, что хлопоты?! Ласковы наши тела.
Всё свершилось, пока поджидала да пряжу пряла.
* * *
Двадцать первый замороченный век.
Населенный пункт. Этажный отсек.
Схлынул с улицы, впитался в дома
Человеческий поток, я сама.
Человеческий поток поутих,
В телевизорах разлился святых.
Вот крадется сам к себе на постой
Квартирант-узбек из тридцать шестой.
Монотонные толчки за стеной:
В тридцать пятой муж сошелся с женой,
В тридцать третьей мать с дежурства пришла,
В тридцать… в общем, сына я прижила.
Нажила его в начале веков,
Принесла его в зубах с облаков:
– Вот, соседи, посмотри, похвали,
Есть теперь и этот сын у Земли.
То ли стук за стенкой, то ли салют:
В тридцать пятой-то, однако, дают!
В тридцать третьей жарят рыбу, поют.
А узбека только завтра убьют.
Разбуди меня, будильник, в раю.
Разбуди идти в путину мою,
В добровольную мою колыму…
В тридцать… в общем, сына я подниму.
* * *
Отойди на шаг. На два.
В красный угол.
Видишь, это не дрова.
Это уголь.
Это – недра. Это с шахт
Тянет дымом.
Боже, выходи на шлях,
Помоги нам.
Всё теплей, еще теплей,
Жарко, меркло.
Не подбрасывай углей
В это пекло.
По углам их разведи,
По майданам:
И с напалмом из груди,
И с метаном.
Кто заломится в бреду
Над сыночком?
Кто поделится в аду
Уголечком?
Ищет третьей мировой
Семя жлобье.
Этот уголь – образ твой
И подобье.
***
Новостийной ленты петля с утра наползает на вгорлеком.
Сколько видов местности операторы выхватят маршброском.
Возле шляха лес, а в лесу гора с переходами и мостком.
Досифея Киевская, сестра, в чреве горном лежит ничком.
В катакомбах, вырытых ею самой три века тому назад
Не для этого случая, для земной молитвы за грешных чад,
В дальней келье затеплился сам собой град дымящийся из лампад.
Досифея, сестра, не ходи домой, подожди, пока отбомбят.
Содрогаются, видишь, вовсю холмы, и трепещут коренья трав.
Это там сражаемся мы и мы по веленью своих держав.
Досифея, Дарьюшка, дай взаймы хоть щепотку своих приправ,
Научи подвальных твоих горемык немотою орать в рукав.
Защити живых, упокой солдат во солдатском честно́м раю,
Где они – младенцы, над каждым мать со своими баю́-баю́.
Вот Матрона к тебе пришла горевать, принимай Матрону мою –
Москву с Киевом отпевать, да варить кутью.
Проползает радужный репортаж, снежным саваном чернозем.
Досифея, ты ли, как страшный страж, встала на рубеже своем?
И гора пришла, заслонив пейзаж, и заполнила окоем.
Но сменил обзор оператор наш, стиснут намертво вгорлеком.
* * *
я не молчу не молчу вот она я кричу
немо кроваво зло то́лку-то сгусток крови
звуки кричу рычу носом мычу учу
сына молчать кричать об оскверненном крове
кто же теперь молчу кто же теперь любви
нас удостоит сын нет никакой надежды
но ведь и раньше кто кто по локоть в крови
кто они хоть когда нас любили прежде?
ангелы соберись в наших-то полеса́х
только лютей вокруг шепоты и шипенье
а у кого какой размах такой и окрестный страх
и вот оно подтвержденье
на голубом глазу мщенье кричит ползу
убивать ребенка за слезу другого ребенка
жизнь моя горе и нищета да и ту мездру
перемолола моя сторонка
нет у меня меня голос труслив и смят
ФИО мое ушло отрекаться от мира худого
писем не шлет в родной палисад
знать убито раз так херово
раньше мы были то что заплывало в сеть
нынче мы сами сеть с фильтрами для печати
заражены войной и надо переболеть
перекричать перемолчать печали
скоро отключат ад все вернутся назад
внутренности соберут с асфальта
выведут из потребления слово брат
вот тебе и финал навязанного гештальта
а пока ты коробка дома с провалом внутри
шепчущая не молчите братцы изверги на причале
живые мертвые вы мои черт вас дери
вы-то что же молчали?
те мы и эти мы правы как бы теперь понять
где она правда сука первая... Содома…
я кричу кричу я молчу хорошо что мать
умерла а сын хорошо что дома
***
ТЮТЮН
1.
На нейтральной полосе
Клевера да рожь.
Живы все. Да нет, не все.
Этого не трожь.
Посидим на берегах,
Комарню дразня.
У тебя Чумацький шлях,
Млечный – у меня.
Что ж, курнем, на звездный пляс
Голову задрав.
Кури́ння вбиває вас, –
Говорит минздрав.
Что нам будет с тютюна,
С нычного бычка.
Говорят, что здесь война
Косит с кондачка.
Привыканием грозит,
Гибелью мальцам.
От нее гнильцой разит
Вот таким курцам.
Ты, служивый, не вихляй,
Гнівом не страдай.
Хочешь выстрелить, валяй,
Не предупреждай.
Ну, а вдруг тебе палить
Вовсе надоест,
Я ей-божечки смолить
Брошу, вот те крест.
Если дело в тютюне,
Можешь брать билет!
На гражданской на войне
Победивших нет.
2.
Баба Вера – лоб к окну –
Под окном – коза,
Спрашивает про войну
Неба образа.
Что там слышно, фуить да фуить,
Надо ж как-то знать:
Ей козу с утра доить
Или уж не надь?
Как узнать-то ей, хромой,
Перспективу дня.
Разговор у них прямой:
– Сбережешь меня?
Бог вздыхает с высоты:
– Длятся дни твои.
А козу сегодня ты,
Вера, не дои.
Обнимала божью тварь,
На рога – цветок.
Ну, теперь отсюда шпарь,
Попасись чуток.
* * *
Предрассветное тлеет кострище,
Холодеет картоха в золе.
Где-то справа стоит Трёхселище –
Деревенька в московской земле.
Первый опыт ночного дозора,
Непроглядный туман вдоль полей.
Дотлевающий чад разговора
С пионерской вожатой моей.
Первый опыт людского участья
И заботливый плед на спине.
Нет, не счастье – сулит мне всевластье,
И расклад еще нравится мне.
Спит отряд утомленный вповалку,
Завернувшийся в куртки плотней.
Мы с вожатой какую-то балку
Присмотрели и, сидя на ней,
Смотрим с самой возвышенной точки
На беременный солнцем простор.
И она стихотворные строчки
Подбавляет в ночной разговор.
Расстается картошка с мундиром,
Жжет поэзия жарче огня,
И является солнце над миром
Прямо точно напротив меня.
* * *
Подойди ко мне, покажи, что у тебя в руке?
Покажи, не прячь. Доставай. Отдай это мне сюда.
Говорят тебе, выброси, брось, закопай в песке,
Где ты это взял? Какая-то прям беда.
Мы же с тобой договаривались, мы говорили об этом.
Никаких пистолетов. Ты что у меня – с приветом?
Ты в кого собираешься тут целиться, в кого стрелять?
Ну, давай стреляй тогда уж в родную мать.
Ах, не в мать? А в кого – в котенка вот этого? В воробья?
Ничего, что мы все живые – и они, и я?
Как ты будешь жить-то потом, тебе фиолетово?
Ты об этом подумал? Я тебя рожала - для этого?
Посмотри на себя: вырос, лоб пятилетний! голова два уха!
Но послушай, даже в обмен на то, во что наигрался,
Не бери эти пушки. Даже пластмассовая тэтуха
Обернется против тебя! Лучше б ты так старался
Свинку отмыть от краски, лучше бы – Карлсон, Рыбак и рыбка.
А война – это всегда ошибка.
Это что же, как же – котелок, шинель, вещмешочек?..
У меня никто не отнимет тебя, сыночек.
* * *
Мы вышли этой ночью в синий луг
То что казалось лугом всё сияло
И не было ни глаз ни ног ни рук
У нас когда мы шли куда попало
Зияла в поле черная дыра
Во весь обзор и мы уже не знали
Как бездной стала бывшая гора
И кем мы сами схлопнемся в финале
Лавандовый разлился лугом цвет
Роса шла паром всасываясь в бездну
И свет померк и разорвался свет
И что там с нами стало неизвестно
***
Не гори моя рукопись. Не гори.
Не исчезни русскость моя и память.
Идут Смерти лютые косари,
Чтоб мою страну от меня избавить.
Сквозь кустарник прут, не щадя копытц,
Сквозь поток зарниц, не жалея клювов.
Слышишь лязг их гусениц, треск их птиц,
Иноземный шёпот их сластолюбов.
Где стояли по берегам реки
Землепашцы наших родов соседских,
Перерыли пришлые чужаки
Чернозем до прошлых костей немецких.
В нашу землю вонзаются их резцы,
Выгрызают мякоть из чресел ветхих.
И лежат по обочинам погранцы,
И печеных яблок не счесть на ветках.
Но трубить не торопится Левитан
В репродуктор сиплый "urbi et orbi".
Я шепчу "Вставай", я кричу "Восстань",
Наступило время войны и скорби.
Да, очнись же, царь, оглядись, плотва,
Голоси на флюгере драный кочет.
Отступать-то некуда: Курск-Москва -
Шесть часов пути. И везде грохочет.
Гидромет глумится, суля наднях
Персеид полет в августовской сини.
Да во двор - никак: враг уже в сенях
У России.
* * *
Закончилась тяжелая неделя,
И разочарованьям нет числа.
О, Господи, сними с меня немедля
Любовь мою, как скатерть со стола.
Она уже для свадеб не годится
И для коротких встреч не подойдет.
И никакая мыльная водица
Не смоет впредь следы ее щедрот.
На выброс разве только, на порожек –
Устало шаркать терками ступней.
Хотя бы так пускай она поможет
Мне низложить ее, покончить с ней.
Вернусь домой и, двери открывая,
Учую запах тлена, так сказать:
Она лежит пластом, еще сырая,
Готовая подошвы мне лизать.
Мария Ватутина
_____________
161092
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 12.08.2024, 20:15 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 15.08.2024, 08:02 | Сообщение # 2845 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Хочу, чтобы меня любила ты
или никто -
в конце концов, зачем мне
горит закат, распахнут как учебник
на новой теме "Поздние цветы"...
Хочу, чтобы со мной любила ты
тот камушек, ту птицу, ту поляну,
которым я молиться не устану,
которые, как жизнь твоя, чисты...
Хочу,чтобы со мной смеялась ты
или трава,
или её кузнечик, -
как дедушка выходит на крылечко,
он вышел на клубничные листы
и кашляет: он болен, он простыл,
к тебе взывая влажными устами:
- Когда умру, когда меня не станет,
хочу, чтобы его любила ты...
***
Ничего не остается —
Только камни да песок,
Да соседство с тем колодцем,
Что к виску наискосок.
Никуда уже не деться —
Успокойся, помолчи...
Пусть дорога по-над сердцем
Рассыпающимся мчит, —
Xорошо бы к ней пробиться
Чем-то вроде родника —
Пусть и птица, и девица
Припадут к нему напиться...
Выпей мой зрачок, девица,
Чрез соломку червячка!..
Русаку и иудею,
Как русак и иудей,
Я взываю, как умею:
Влажной смертушкой моею
Свою грядочку залей...
Анатолий Кобенков (1948 — 2006) https://stihi.ru/avtor/cesar2
_____________________________________________________
Анатолию Кобенкову
Иногда мне хочется писать письма умершим людям.
Потому что поздно, потому что больно, потому что пора.
В промежутке между землей холодной и небом лютым,
Между хрипом в груди и бессонницей до утра.
В электронной почте еще есть адрес, нажать «ответить» -
Может быть, провода до сих пор ведут, как тогда вели
В города любые, где имя то еще носит ветер,
Обрывая с губ, вымаливая у земли.
Погоди-ка, вспомни – метель и шум в деревянном доме,
Красный свитер, трубка и смех в курительном закутке.
До свиданья, некогда, и в мороз уйти - как в рассудок вдовий,
И бежать, бежать, и запутаться вдалеке.
Рукавами улиц ловить троллейбусную улитку.
Обернуться к свету, к лицу твоему, обернуться к лику.
Я еще не готова сойти с ума в невесомый свет.
Не смотри в глаза, не давай руки, не пиши в ответ.
***
Может быть, меня испортила музыкальная школа.
С тонким, как утренний лед, сопрано учительницы сольфеджио.
Но музыка, музыка стала такой огромной,
что разрывает меня...
Она - больше улицы с птицами и ручьями,
автобусами, развозящими сны по округе,
Она растет как ртуть в воспаленном русле
градусника...
Теперь я ее ношу, а тебя не слышу.
Теперь я ее ношу, а других не слышу.
Я так привыкла слушать внутри,
что снаружи -
как вода в зеленом аквариуме через стекло.
Вот опять нарастает,
послушай - знакомый почерк:
это дождь ночной шестнадцатыми стрекочет
и полощет меня, как в ручье золотой листочек,
будто я всегда буду маленькая...
2017
***
Пролетая над жизнью,
успей рассмотреть,
Как она уязвима.
Ты-то думал, что самое главное – смерть,
Будто ей, словно ластиком,
можно стереть
Всё, что живо и зримо.
Ты-то думал, что главное – то, что грубей.
Проигравшись вчистую
В ненадёжной игре меж идей и рублей,
Ты как будто в беспечных стрелял голубей,
В их ненужность пустую.
Но от слабых людей станут сильными те,
Кто в защиту им призван. –
Так с ребенком в опасной бредя темноте,
Ты бесстрашен, как призрак. –
Ты несёшь мотылька в нерушимом огне,
Будто всадник бессмертный на вещем коне,
Потому что любовь – одержимость.
Потому что я верила в то, чего нет:
В невесомую жизнь и спасательный свет.
И скажи мне, что я не ошиблась…
***
Протяжное сплетение корней,
Ветвей, и проводов, и рек, и бродов.
Я в бронхи мира вплетена, верней –
Я воздух в их подземных переходах.
Еще не жизнь, а только кровоток.
Еще не плод, но музыка над садом.
Услышь, как распускается листок,
Заранее пронизан листопадом!
Скрипичным вздохом, выпавшим из рук,
Замри в огромном небе и не сетуй:
Вот-вот смычок в тебя проденет звук
И понесет на ниточке по свету.
***
Видишь – качается зной
Нашей замедленной речи.
Ты происходишь со мной,
Ты, человече...
Крутит бессонницы шторм
Перья рассудка и света.
Пена в крови моей – что
Это?..
Кем обернется в ночи
Жизнь, молодая и злая?
Господи, ну не молчи!
Я все равно уже знаю...
***
Приходили с утра, на рассвете Мария и Анна.
Молодая грустна, а седая улыбчива странно.
Молодая темна, а вторая – луна на пределе,
Что колышет спасительный свет в полупризрачном теле.
Приносили подарки. Молчали. Садились поближе.
Что ты, Анна, молчишь? Коль чего принесла – говори же.
Темноглазая Анна отрез вынимала на платье.
А чего же он черный? Угрюмо раскинула: нате!
Вы еще молода, говорит, вам к лицу эта горечь,
Пусть несчастья над вами шумят, призывая на помощь.
А Мария снимала колечко с рубиновым камнем,
Мне с ладони в ладонь опускала. – На что мне? Куда мне?
Я колец не ношу; и пока я слова вынимаю,
Я руками дышу. – Принимай, говорит. – Принимаю.
И глядит она весело, старые лучики морща,
И вокруг нее песенно, даже когда она молча.
Не пиши, говорит, а колечком зажми эту ранку.
А дыши, говорит, всей собою, как свет спозаранку.
***
Светом в окна квадрате
Твой заливает сон:
Я в своем сером платье
Вписана в горизонт.
Зябкая, как синица,
Жмусь в твой покой, как в печь.
Мне в твоем сне не спится,
Чтобы тебя стеречь.
Чтоб не прошел навылет
Яви холодный душ
В час, когда время вынет
Нас из любимых душ.
В сумеречной и душной
Жизни уходит в снег
Он – никому не нужный,
Скомканный человек.
Не разорви дыханья
Между тобой и мной.
Медленно затухая,
Тает озноб ночной.
Видишь, сопит в кровати
Выдуманная тобой
Девочка в сером платье,
Дымная, как любовь.
***
…А то, что имеет значенье для нас,
другим непонятно.
Другим непонятно, а бабочка жжет
себя на лету.
Неси свою речь, взбивая ее
конфеткою мятной,
чтоб шел холодок
дымком вертикальным во рту.
А то, что имеет короткую жизнь
и звонкую скорость,
тогда веселило, сегодня — дыхание жмет.
Теперь – я останусь.
Теперь – я поймала твою невесомость,
в которой никто не торопит.
И бабочка ждет.
***
Вот улыбка – лодочка, челн
В страны, где в пыли босиком
Жизнь ветохозаветнее, чем
Глиняный кувшин с молоком.
В домике молчанье плывет,
Словно запах хлеба с огня.
Сонный день, струящийся мед,
Подержи в ладонях меня
В двух витках от мертвой петли,
В двух глотках от мерзлой земли,
В детском сне, детсада окне,
Где рукою сын машет мне.
Помню жизнь на запах и вкус.
Помню и запомнить боюсь
Дым табачный, рот в молоке,
Вечные, как жизнь в мотыльке…
***
Как в замедленном кадре мы
Через пристальный сад
Бродим тропами карими.
…Или листья летят?
И по самое горлышко
Налита тишина
В этот флигель, опомнившийся
Ото сна.
Здесь ни боль моя русская,
Ни слова не нужны.
Здесь великая музыка
Спит внутри тишины.
К ней, как к тайному зареву,
Подойти горячо.
Ты возьми меня за руку.
Просто так, ни о чем.
Чтобы пульс одинаковый
Бился в небо, пока
Сыплют нотными знаками
Над землей облака,
Сыплет палыми листьями
Летний день кочевой.
Ничего не бессмысленно.
Ничего.
***
Молоком горьковатое слово запить,
Чтобы вдох был по-прежнему светел.
Глубина, на которой нельзя разлюбить,
Всё прощает, заметил?
Через медленный сад, где гудит чернозем,
А листва говорит еле слышно,
Мы идём, будто мы никогда не умрём,
Собирать перезрелую вишню.
Что делить нам с тобою на этой Земле?
Нам и так-то по темечку било:
Не остаться в гордыне, в обиде, во зле.
А иначе – зачем это было?..
***
Ничего я не знаю.
Иду по холодной стране.
С каждым шагом моим
становясь всё странней и странней.
Или страньше.
Потому что вмещая в себя
ее судьбы и сны,
Я вместить не могу
постоянно растущей страны.
А была она маленькой раньше.
Поначалу размерами с маму,
Потом уже с двор,
Расширяя маршруты,
Круги, глубину и простор
Потрясений, времён, революций.
И хотел бы, возможно,
Грибком продремать в кузовке.
И хотел бы пройти
мимо шторма по узкой реке.
Только поздно уже разминуться.
Только стали острее
слова эти: свой и чужой.
Только предки следят
за любой неумелой межой
через неотмененное детство.
И пока я смотрю
уходящему времени вслед,
остается во мне
вертикального воздуха свет.
От которого некуда деться.
***
Пабло Пикассо рисует светом.
Женщина глядит через плечо.
То, что нынче называлось летом,
Всё ещё лицо моё печёт…
Травы осыпаются сквозь травы,
Промывая неба решето.
Твой рисунок – детский и корявый,
Потому что всё разрешено.
Потому нам и смешно, и грустно
Мир ваять из маленьких частей,
Где-то между жизнью и искусством
Угадать пытаясь, что честней.
Светит образ в солнечном пожаре –
Ты мой сон, а я, должно быть, твой
Одуванчик, (девочка на шаре)
Перевернутый вниз головой.
Елена Евгеньевна Безрукова
_______________________
161183
Сообщение отредактировал Михалы4 - Четверг, 15.08.2024, 08:03 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 18.08.2024, 20:21 | Сообщение # 2846 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Я родился на свет, чтоб дышать,
Чтобы слушать и слышать,
Чтобы чувствовать дня благодать,
Задремавшую ночь на крышах,
И любить и любимым быть,
Чтобы в сердце звучала радость,
Чтоб душой отвечать на мольбы,
Чтоб не знал человек безотрадность.
Я родился добро совершать
Бескорыстно — и в жизни реку,
Как то делает сыну мать,
Чтобы польза была человеку.
И та польза — совсем не иметь
То и это, как можно больше.
Это будет лишь самости клеть.
Упаси нас от этого, Боже!
Я родился Любовью дышать,
Я родился, чтоб Мудрость услышать,
Чтобы людям дарить благодать,
Ту, что я получаю свыше.
***
Отзовётся душа. И готова бумага.
На неё не спеша я строфу запишу.
Зазвучит всё вокруг, полня чувствами блага
Иль зовя отстоять то, чем я дорожу.
Напророчит кукушка надолго удачу,
Когда в роще мне рифма идёт на бегу.
И придёт осознанье, что я что-то значу
И что я в этой жизни ещё что-то могу.
Вновь увижу тебя — виртуальна пусть встреча,
О, мой Ангел, как прежде, сквозь трудности лет
Во спасенье приходишь ко мне издалеча,
Покрывая теплом зло напастей и бед.
И хоть тьма наступает нещадно и гложет,
Предо мной никогда не погаснет свеча.
И я песню Любви, на терпенье умножив,
Пропою, прокричу, пусть и даже шепча!
***
НЕСБЫВШЕЕСЯ
Маме
Вот годы уже лишь мгновенья.
А сердце всё ближе к тебе,
И просит, и просит прощенья —
При жизни твоей не успев —
За всё невниманье и холод,
За тухнувший в стылости взгляд,
За то, что был глуп так и молод,
И был так теплом небогат,
Что не замечал я, как старит
Тебя равнодушье моё,
Что рядом с тобою — как скаред,
Что слово моё — как ружьё.
И вот, время сердцем толкая,
Лечу я в былое, назад,
Туда, где, к тебе припадая,
Мог жизнь превратить твою в сад
И где остановится время —
Мгновение в сердце за год,—
И, может, смогу я снять бремя
С души твоей тяжких невзгод.
Родная, тебя отогрею,
Что так не умел раньше дать,
И стану защитой твоею…
Жаль, годы не движутся вспять…
* * *
Я хочу одного — никогда не бояться,
Не забыть, что нигде, никогда не один,
И у времени стать хоть на миг тунеядцем
Не хочу, вдруг решив, что себе господин.
То, что прошлого нет, а есть только уроки,
Я хочу не забыть, и, их в сердце храня,
Чтобы, ими наполнив стихов моих строки,
Утвердить драгоценность грядущего дня.
Я хочу всех прощать, во грехе не оставив,
Не приемля, что зуб выбивают за зуб,
И, поставив заслон для убийц и удавов,
Всё ж не видеть соломинки в братском глазу.
О несбывшемся жаль, не вернуть его боле,
Но, из прошлого вынеся главный урок,
Я хочу быть терпимее к жизненной боли,
Закалённым прийти к испытаниям в срок.
Я хочу одного — ничего не бояться
И прогнать за судьбу затаившийся страх,
Горячо и сердечно, а не тихо, с прохладцей,
Помогать Светлым Силам в насущных делах.
***
Целый день бушевал и метался
Меж деревьев, кустов и травы
Ветер в ритме крылатого вальса,
Нанеся мрачных туч дождевых.
Но вот солнце сквозь хмурое небо
Так огнисто сверкнуло лучом,
И шалун быстро стих, как и не был.—
Я стою с нераскрытым зонтом.
И взываю я в неба оконце:
«Что нас ждёт — это жизнь или смерть?
Чьи мы дети — луны или солнца?
Чью мы песню в миру будем петь?»
И рассеялись тучи в лазури,
И сияние вновь — значит, жизнь!
И молю — пусть закончатся бури,
Череда всех страданий и тризн!
***
Воинам СВО посвящается
Повелела родная страна
Не жалеть ничего, даже крови.
И текла нашей болью война,
Смертный час нам держа наготове.
Билось сердце набатом в груди,
И пропитывал пот нас до нитки.
Но победою флаг впереди
Красным цветом дарил всех, без скидки.
Потому мы сильнее врага,
Потому и «ура!» наше громче,
Хоть по крови шагает нога
И от ран затуманились очи.
Мы за землю свою, за страну
Отдадим, если надо, и жизни.
Но ещё бы одну весну
Нам прожить до той самой тризны,
Но ещё бы разок вдохнуть
Воздух сладкий родной сторонки,
И забыть бы навеки жуть
Этой жизни со смертью гонки!
Каждый шлёт своей милой письмо,
Где «Вернусь!» — очень важное слово.
Каждый верит, что кровь и дерьмо
Не затопят Россию снова.
И из этой великой страды
Народится иная Держава,
Где не будет народной беды
И где Правде вовек будет слава!
***
ВОПРЕКИ
Кругом лишь одно суесловье.
В радушном экстазе верхи.
Российский солдат своей кровью
Держащих смывает грехи.
Бойцы между злом и войною,
Что тучею движет на Русь.
Уйти? — Но страна за спиною
И будет на совести груз.
Ведь есть ещё что-то превыше
Семей и вальяжных чинуш,
Чего не найти в нуворише,
Что духа даёт глубину.
Есть Родина, сердце и Боже.
Солдата хоть путь и тернист,
Предателем быть он не может,
Ведь верной душою он чист.
В тылу пусть гадка и труслива
Тусовка — барыжный досуг,
Боец не допустит прорыва
На фронте, в краю и вокруг.
До времени пусть суесловье,
До времени царство грехов,
До времени русскою кровью
Питаются жизни лжецов!
***
Всё, что когда-то таилось в душе,
В эту годину, в ту пору лихую,
Внешне — добро, а по сути, больную,
Вышло наружу в крутом вираже.
Думали ль мы, что коварно так зло?
Что пострадает родная сторонка?
Что вместо сада тут будет воронка
И для мечтания время прошло?
Но вкруг воронки всё выше ростки —
Это рождение нового сада,
Жизненный выход из смертного ада,
Всем заклинаниям тьмы вопреки.
Глядя на них, воскресает душа
Раны врачуя без боли и следа,
Рада, что песня сторонки не спета,
Что всё привольнее хочет дышать.
***
С каждым годом я тише, смиренней,
Хоть и многому нынче не рад.
И всё меньше в душе треволнений
От хулы и хвалебных наград.
Уж не тянут былые стремленья,
Нет в помине и прошлых побед.
Только сердце от нынешних бед
Так же хочет найти исцеленье,
Как и трудные годы назад,
От вражды, нищеты и неправды,
Воротил показушной бравады —
От всего, что толкает нас в ад.
Путь до Истины каждого свой.
Все итоги приводят нас к Богу,
Против тьмы если выбрал дорогу,
Если дружишь с своей головой.
За неё, хоть и стал я смиренней,
Если спросят средь жизни волнений —
«Что ты выберешь: жизнь или смерть?»
Я отвечу: «В бою умереть!»
***
Вот ещё один день канул в вечность.
Что с собой он принёс, иль унёс
В скоротечности — зло иль сердечность,
Больше радости или же слёз?
Юго-запад глядит в мои окна.
Приглядишься, и видишь — стена
Грозных туч; вал, зарницами огнен.
Только то не гроза, а война.
Там, что день, то суров и кошмарен —
Смерть ведёт ею ведомый счёт.
Вот ещё там погиб один парень,
И ещё, и ещё, и ещё!
И уходит от нас самый лучший,
Самый честный, отважный,— орёл.
Не понять среди благополучий,
Что есть подвиг, а что только роль.
Слышу гром не грозы, а набата,—
То грядёт осознания час:
Дни летят и уходят ребята.
Не ушла бы Россия от нас!
***
Чтобы жизнь утвердить — отойди от неё.
Чтобы жить для людей — удались от народа.
Чтобы делать для всех — позабудь про своё.
Такова наивысшей работы природа.
Но труднее всего жить для всех средь людей,
Среди бурь, суеты,— в мире быть не от мира,
Чтобы та какофония буйных страстей
Равновесие в Свете в сердцах не затмила.
И решение этой проблемы в Любви,—
Что наш Дух постоянно крепит и живит,—
К человечеству, нашей планете и людям.
Той Любовью Великие Духи к нам шли,
На Себя все страданья, гоненья взвалив,
Чтобы нас увести в Мир, что Светел и Чуден.
***
Ставит жизнь перед нами дилемму:
То, что так хорошо для людей,
То для личности зло и проблема —
Полоса ей ненужных затей.
Но лишь общее ставится ниже
Всего личного, сразу тогда
Видим, как за искусственной фижмой*
Проступает души слепота.
Только самость свою победившим,
Чашу Общего Блага испившим
Открывается лестница вверх.
Отрицающим Света ступени,
Пребывающим в нравственной лени
Путь один — в непростительный грех.
_____________
*Фижма — каркас для придания в прежние века пышности женской юбке.
***
Смеркалось, и ветер, волненьем объятый,
Покоя искал, среди рощи мечась.
Ещё рисовалась палитра заката,
А небо готовилось звёзды встречать.
И вышла луна, осветив обложные,
Плывущие волны вечерних теней.
Но вот засияли созвездья ночные,
И стало в душе как-то сразу теплей.
Луна, хоть во всю полновластную силу,
Не даст для души Яросвета лучи.
Луна — антитеза дневному светилу,
А звёзды — его продолженье в ночи.
Как много Создателя в Небе селений.
У каждого рода людского там дом.
Гляжу я на звёздные письма молений,
И манит Медведица дивным ковшом.
Гляжу, что нам пишут высокие звёзды,
Взываю, пытаясь услышать ответ:
«Мечты о великой России лишь грёзы,
Иль в ней воцарится немеркнущий Свет?»
А небо молчит, но уверенно светят,
Несмотря на Луну, все созвездья в ночи.
И верится мне — будут счастливы дети,
И сердце в груди вдохновенно стучит!
***
Донимают болезни и слабость,
И о смерти вот мысли текут.
Но не страшно, ведь знаю, что благость
Впереди — будет радостный труд.
Где бы ни был я в жизни и после,
Много будет и мыслей, и дел.
Ведь недаром тьма мечется возле,
Ведь недаром за Свет я радел.
И свеча когда жизни погаснет —
Будто школьный закончен урок,—
Не беда. Ведь гораздо ужасней
Взять в посмертье свой утлый мирок.
Потому ни унынья, ни страха,
Ибо завтрашний день полюбил.
Только жаль, из-за прошлого праха
Столько лет потерялось и сил.
***
Распахнута куртка и шарф на ветру,
И взгляд устремлён, сам не знает — куда-то.
Душа — самый верный и преданный друг,—
Желает лететь куда дальше из ада.
Но слышатся здесь и рыданья и стон —
Ведь здесь и другие несчастные души.
Протянуты руки незримо вдогон,—
Его состраданье щемящее душит.
Поэтому в сердце не гаснет огонь
Назло непорядку и чёрной невзгоде.
Кому-то он шепчет: «Не смей!» и «Не тронь!» —
Смятенную душу в порядок приводит.
Яков Шафран
___________
161312
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 18.08.2024, 20:22 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 23.08.2024, 12:53 | Сообщение # 2847 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Утро мира
Три с лишком. Почти что четыре.
По-нашему вышло. Отбой.
Победа — хозяйка на пире.
Так вот ты какая собой!
Так вот ты какая! А мы-то
представить тебя не могли.
Дождем, как слезами, омыто
победное утро земли.
Победа! Не мраморной девой,
взвивающей мраморный стяг, —
начав, как положено, с левой
к походам приученный шаг,
по теплой дождливой погодке,
под музыку труб и сердец,
в шинели, ремнях и пилотке,
как в отпуск идущий боец,
Победа идет по дороге
в сиянии майского дня,
и люди на каждом пороге
встречают ее, как родня.
Выходят к бойцу молодому:
— Испей хоть водицы глоток.
А парень смеется: — До дому! —
и машет рукой на восток.
***
Минское шоссе
Прошли года, затягивая шрамы,
как след в песке — касание волны,
и пряничные вяземские храмы
стоят, как будто не было войны.
И незачем сворачивать с дороги
по рытвинам, — проедем ли, бог весть?!
чтоб увидать раненья и ожоги,
которых там, наверное, не счесть.
Прошли года. Легендой стали были.
Цветет земля на сотни верст окрест.
Здесь все пылало. Здесь тебя убили.
И вот я еду мимо этих мест.
И добрый ветер мне ресницы студит,
и дали так открыты и ясны,
как будто вправду никогда не будет
войны…
***
Братские могилы
Уснул, мое сокровище,
не встанет ото сна.
Не выветрилась кровь еще,
земля еще красна.
И новая трава еще
над ним не проросла.
И рядом спят товарищи,
не встанут ото сна.
И птицы поднебесные,
когда на юг летят,
могилы эти тесные
в полете разглядят.
И земляки солдатские,
когда в поля пойдут,
могилы эти братские
не вспашут, обойдут.
Ветрами чисто метены,
без памятных камней,
хранит земля отметины
погибших сыновей.
И если чудо сбудется
в далекие года,
война людьми забудется,
землею — никогда!
***
Прошу тебя, хоть снись почаще мне.
Так весело становится во сне,
так славно, словно не было и нет
нагроможденных друг на друга лет,
нагроможденных друг на друга бед,
с которых нам открылись рубежи
земли и неба, истины и лжи,
и круча, над которой на дыбы,
как кони, взвились наши две судьбы,
и ты, не оглянувшись на меня,
не осадил рванувшего коня.
***
С пулей в сердце
я живу на свете.
Мне еще нескоро умереть.
Снег идет.
Светло.
Играют дети.
Можно плакать,
можно песни петь.
Только петь и плакать я не буду.
В городе живем мы, не в лесу.
Ничего, как есть, не позабуду.
Все, что знаю, в сердце пронесу.
Спрашивает снежная, сквозная,
светлая казанская зима:
— Как ты будешь жить?
— Сама не знаю.
— Выживешь? —
Не знаю и сама.
— Как же ты не умерла от пули?
От конца уже невдалеке
я осталась жить,
не потому ли,
что в далеком камском городке,
там, где полночи светлы от снега,
где лихой мороз берет свое,
начинает говорить и бегать
счастье и бессмертие мое.
— Как же ты не умерла от пули,
выдержала огненный свинец?
Я осталась жить,
не потому ли,
что, когда увидела конец,
частыми, горячими толчками
сердце мне успело подсказать,
что смогу когда-нибудь стихами
о таком страданье рассказать.
— Как же ты не умерла от пули?
Как тебя удар не подкосил?
Я осталась жить,
не потому ли,
что, когда совсем не стало сил,
увидала
с дальних полустанков,
из забитых снегом тупиков:
за горами
движущихся танков,
за лесами
вскинутых штыков
занялся,
забрезжил
день победы,
землю осенил своим крылом.
Сквозь свои
и сквозь чужие беды
в этот день пошла я напролом.
***
Слезу из глаз, как искру из кремня,
хорошим словом высечь — что за диво!
Не в этом дело.
Слово — не огниво,
и не слезой людское сердце живо.
Совсем не это мучает меня.
Встать на рассвете, на пороге дня,
сказать вперед шагающим:
«Счастливо!»
Отдать им песню, полную порыва,
хранящую, как верная броня,
от слов, звучащих праздно и фальшиво.
Спросить с людей не искры, а огня.
***
А наши судьбы, помыслы и слава,
мечты, надежды, радость и беда —
сейчас еще расплавленная лава,
текущая в грядущие года.
Ничто не затеряется, не сгинет,
и эта лава, наших судеб сплав,
от дуновенья времени остынет,
прекраснейшие формы отыскав.
Возникнут многозвучные поэмы,
томов бессмертных непреклонный ряд.
В них даже те из нас, что нынче немы,
взволнованно дыша, заговорят.
За глубину их, зрелость, безупречность
их в собственность охотно примет вечность
сокровищ мира бережная мать —
и классикой велит именовать.
Но рядом с ними будет жить веками
тот первый мастер, что в избытке сил
живую лаву голыми руками
брал, обжигаясь, и лепил.
***
Август
Этого года неяркое лето.
В маленьких елках бревенчатый дом.
Август, а сердце еще не согрето.
Минуло лето… Но дело не в том.
Рощу знобит по осенней погоде.
Тонут макушки в тумане густом.
Третий десяток уже на исходе.
Минула юность… Но дело не в том.
Старше ли на год, моложе ли на год,
дело не в том, закадычный дружок.
Вот на рябине зардевшихся ягод
первая горсточка, словно ожог.
Жаркая, терпкая, горькая ярость
в ночь овладела невзрачным кустом.
Смелая зрелость и сильная старость —
верность природе… Но дело не в том.
Сердце мое, ты давно научилось
крепко держать неприметную нить.
Все бы не страшно, да что-то случилось.
В мире чего-то нельзя изменить.
Что-то случилось и врезалось в души
всем, кому было с тобой по пути.
Не обойти, не забыть, не разрушить,
как ни старайся и как ни верти.
Спутники, нам не грозит неизвестность.
Дожили мы до желанной поры.
Круче дорога и шире окрестность.
Мы высоко, на вершине горы.
Мы в непрестанном живем озаренье,
дышим глубоко, с равниной не в лад.
На высоте обостряется зренье,
пристальней и безошибочней взгляд.
Но на родные предметы и лица,
на августовский безветренный день
неотвратимо и строго ложится
трудной горы непреклонная тень.
Что же, товарищ, пройдем и сквозь это,
тень разгоняя упрямым трудом,
песней, которая кем-то не спета,
верой в грядущее, словом привета…
Этого года неяркое лето.
В маленьких елках бревенчатый дом.
1945 г.
______
Маргарита Алигер (1915 - 1992)
___________________________
***
ТАЙНЫЙ МАЛЕНЬКИЙ ДОМ
А где у вас Дом?
КАЖДЫЙ
ДОЛЖЕН
ИМЕТЬ СВОЙ ДОМ –
свой собственный,
тайный,
маленький дом.
И если вы согласитесь со мной,
что надо побыть иногда одной,
вы множество мест
найдете кругом,
где можно устроить
свой собственный дом.
Когда-то давно
у меня был дом –
собственный дом
под большим столом,
под круглым, дубовым, большим столом.
Белая скатерть лежала на нём,
и получался прекрасный дом –
с большими стенами,
с потолком !
Я там любила
книжки читать,
или играть,
или просто мечтать…
Главное –
там я была одна.
И не видна,
и не слышна.
Ведь каждому –
и тебе, и мне –
надо побыть иногда в тишине.
Совсем одному.
Совсем в тишине.
Никто не мог меня там найти,
не мог внезапно туда войти
и даже не мог догадаться о том,
что под столом –
мой собственный дом.
…Однажды я,
как всегда, вечерком
отправилась в собственный дом под столом.
И вдруг увидала,
что дом мой стал
очень тесен
и очень мал.
Я выросла.
Больше жить не могла
под круглой дубовой крышей стола…
И я нашла себе
новый дом –
свой собственный, тайный удобный дом –
на ветке, в листве , на дубу большом.
И если бы вы посмотрели туда,
не догадались бы никогда
о том, что на дереве
кто-то живёт,
играет, мечтает и песни поёт.
Знаете, что увидали б вы?
Много зелёной густой листвы!
А я –
всё на свете видела я!
Кота на крыльце,
козу у ручья,
видела папу,
видела маму,
дедушку,
дедушкину панаму
и гражданина, несущего булку
по нашему узенькому переулку…
Меня же не видел
никто на земле
в зелёной густой - прегустой листве!
В собственный домик
вреди ветвей
я иногда приглашала друзей.
Я говорила:
-Я жду вас в четыре
на пятой ветке,
в своей квартире.
Ровно в четыре я их встречала,
чем-нибудь вкусным их угощала,
я их рассаживала на ветвях,
и мы говорили
о разных вещах…
Но никто б
не посмел никогда
без приглашенья явиться туда.
…А как-то мне дедушка выстроил дом
с маленькой дверцей,
с круглым окном,
с красною крышей,
с синей трубой
и с занавескою голубой.
И он никому не сказал о том,
где он построил мне этот дом.
Он даже сам позабыл потом
дорогу в мой тайный маленький дом.
Но крыша и дверь
не так уж нужны
для тайного домика,
для тишины.
Даже под старым большим зонтом
можно устроит уютный дом.
Когда ты у папы сидишь на коленях –
это твой собственный дом, без сомненья.
Мама в твой домик тебя увела,
если она тебя
обняла.
Можно утроить домов немало!
Где же я только их не встречала!
В ящиках даже бывают дома!
Я в них нередко
жила и сама.
Знаешь, как все удивятся вокруг,
когда ты из ящика
выпрыгнешь вдруг!
Но жить в своём доме
Всегда
одному
не нужно ни мне,
ни тебе -
ни кому.
Ведь сколько на свете
весёлых детей!
Ведь сколько на свете
весёлых затей!
Воздушные змеи! Жмурки! И салки!
Прятки!
Мячи!
Чехарда!
И скакалки!
Нельзя в эти игры играть одному
ни мне,
ни тебе –
никому-никому!
И как будет грустно
тебе и мне
есть мороженое в тишине.
Есть мороженое одному
невкусно ни мне,
ни тебе –
никому!
Ты в зоопарк не пойдёшь один
или в игрушечный магазин.
Рассказывать сказки
себе самому
не интересно совсем никому!
Вот папа закрылся газетным листом.
Значит, он тоже
ушёл в свой дом,
в свой собственный,
тайный
маленький дом.
Неважно, что дом его –
из газеты.
Важно, что собственный домик это.
Важно, что надо побыть ему
совсем в тишине,
совсем одному.
И если мама
вдруг задремала,
важно, чтоб ты всегда понимала,
что мама ушла
в свой собственный дом
и окна и двери
закрыла в нём.
Ведь надо и маме
побыть порой
в собственном доме
совсем одной.
И вокруг наступить должна
полная-полная тишина…
Но раз ты решил
завести свой дом –
ты должен помнить
и о другом:
у тех, кто имеет свои владенья,
тоже есть
правила
поведенья.
Мама тревожить тебя не хотела.
Но у неё к тебе
срочное дело.
Пусть тихо она
подойдёт к нему,
к тайному домику
твоему,
и стукнет негромко
в дверцу, в окно –
это ведь, собственно, всё равно,
главное, чтобы она постучала –
по шляпе,
по маске,
по одеялу –
и тихо сказала
несколько слов:
«Можно? Ты дома? Обед готов».
И ты пообедаешь с ней за столом
и снова вернёшься
в свой собственный дом.
А если тебе
на пути твоём
встретится чей-то
собственный дом,
помни:
на что бы он ни был похож –
не разрушай его,
не тревожь.
Чей бы он ни был
и где б ни стоял,
и из чего бы ни состоял:
из чьей-то скамейки
в зелени сада,
из чьей-то улыбки,
из грустного взгляда –
помни,
что рядом шуметь не надо.
Помни,
как просто разрушить его:
достаточно даже хлопка одного…
Ты сохрани
на пути своём
чей-то секретный
собственный
дом.
Татьяна Макарова (1940 - 1974)
__________________________
Родители:
Отец - Константин Дмитриевич Макаров-Ракитин
Мать - Маргарита Иосифовна Алигер
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 01.09.2024, 22:12 | Сообщение # 2848 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| КЛОКОЧУТ МЫСЛИ
Беспокойные ночи, неуютные дни.
Постоянно клокочут только мысли одни.
Одиночество всюду, даже в шумной толпе.
В ней, я чувствую, буду только злей и тупей.
Обойду, коль сумею, коль смогу, стороной,
Чтоб слияние с нею не случилось со мной.
Но – включу телевизор – хлынет вечное зло
С бесконечною тризной в мой душевный разлом.
Суну мысли в подушку, отвернусь от окна –
Всё равно слышу пушку, не стихает война.
Никуда мне не деться, не сбежать от неё.
Тихо ухает сердце над судьбой-полыньёй.
Кто там, в тёмном провале, в ледяной тишине?
Те, кто насмерть стояли и сгорели в огне.
Не вода это – слёзы матерей, вдов, детей.
В сердце холод венозный обескровленных тел.
***
***
Ваши высочества, что хоть вы ищете
В мусорных баках, в приютах бичей?
Ваши высочества, разве вы нищие?
Вам-то пустые бутылки зачем?
Ваши сиятельства, что ж вы в лохмотьях-то,
Что ж вы небритые вышли в народ?
Ваши сиятельства, что ж вы так ходите,
Словно штормит и кренит пароход?
Ваши величества, что за вульгарности?
Вас же послушаешь – мат-перемат.
Ваши величества, вы хоть пытаетесь
Птицу надежды и счастья поймать?
***
Откуда что берётся?
Я всё ещё могу
Встать утром вместе с солнцем,
Чтоб слушать улиц гул,
Глядеть на листопада
Мерцание и луж,
А слышать громы «Градов» –
Наследников «Катюш».
Смотреть и удивляться
Мечтаниям своим
О тесных узах братства,
О том, что сохраним
Союз наш нерушимый,
Достроим общий дом,
Чтоб жили не тужили
Безбедно люди в нём.
Не вышло. Свет мечтаний
Однажды потускнел:
Союз наш раскачали
Те, подружились с кем,
Кто перед нами двери
С улыбкой распахнул –
И наш народ поверил
В бесхитростность посул.
Дар греков осаждённым
Троянцам был забыт –
Союз пронзили стоны,
А позже – грохот битв
За целостность России,
За православный мир.
Что же раньше не просили
Ума у Бога мы?
***
Подытожив все свои искания,
Как я буду в этом мире жить?
Так ведь и осталась неприкаянна
Душенька моя над морем лжи.
И любовь изменами пресытилась,
И набила шишки доброта…
Люди, люди, почему же, видя вас,
Замыкаю уши и уста?
Замыкаюсь, обращаюсь взорами
К небу, лесу, озеру, земле, –
К тем субъектам, что не опозорены
Алчностью, что так противна мне.
Алчностью, и чванством, и насилием,
И презреньем к мудрости веков…
Пролетают ветры над Россиею,
Пролетают стаи облаков.
Новые летят, а будто старые –
Над бескрайним полем спелой ржи.
Подытожив все свои искания,
Буду этим – старым зреньем – жить.
***
От воды туман клубится,
Льётся в землю молоком.
Пьёт его с утра пшеница
Каждым нежным колоском.
Сквозь берёз высоких ветви
Пробиваются лучи.
В печке, словно солнца дети,
Пышут жаром калачи.
Распахнув окно навстречу
Солнцу утреннему, мать
И лицо своё, и плечи
Окунает в благодать.
Стол украшен тёплым хлебом,
Дымка лёгкая над ним.
Над трубой в высоком небе
Тает детства сизый дым.
***
Хлебный колос далёкого детства,
И комбайн, и дорожная пыль…
А в душе отголоски приветствий,
Всё ж которые я не забыл.
Эх, деревня моя дорогая!
Как мне жаль, что затихли дворы,
Что закат, в поздний час догорая,
Смех не слышит твоей детворы.
И рассвет петухов не разбудит,
И пастух здесь не щёлкнет кнутом.
Что исчезло, залётные люди
Нынче даже не вспомнят о том.
Как мне жаль, что исчезли колодцы,
И ручьи заросли, и пруды.
И откуда же счастье возьмётся,
То, которого стёрлись следы.
Хлебный колос над полем не дрогнет
На безудержном, горьком ветру,
Только пыль, прах веков на дороге,
Что, былое забрав, не вернут.
***
Сестре Тамаре
Чем же, чем у людей исчисляются годы?
Вот проходят они, пролетают они,
А ответа никто для себя не находит.
Только скорбь о минувшем
вечно в сердце храним.
Всё летят, всё летят, как осенние листья,
Золотые деньки, золотые деньки…
Пятьдесят. Хоть и ждёшь,
а звучит, словно выстрел
С чьей-то лёгкой, к тебе безучастной руки.
Путь в полвека длиной –
не мечта, а реальность.
Что над ним горевать, если был он неплох.
Счастье
пусть и с великим трудом доставалось –
Не просила, чтоб кто-то пришёл и помог.
Всё сама, всё сама – лишь бы доброе дело
И – сама бы себя не могла упрекнуть.
И любила сполна, и о ближних радела
На своём полурадостном полувеку.
***
И на что мне пенять! Что на ощупь устраивал жизнь?
Не имея ни денег, ни разума, видимо, тоже,
Полагался на то, что построят в стране коммунизм –
Будут мне, а не я буду всем и всегда что-то должен.
Коммунизм в коммуналке на шкуре своей испытал,
И блаженство, когда пил с бродягами местными водку.
Переменами к лучшему вроде б Россия сыта,
Но опять ей отраву пихают и в уши, и в глотку.
И смиренье моё все используют против меня,
Да и бунт мой слепой был кому-то всё время на пользу.
Но на что, если б мог, это всё я сейчас променял?
На разбой, на угодливость? – нет, не хочу, да и поздно.
И на что мне пенять? Видно, лишь на себя самого.
Жизнь была непростой, а простой жизнь бывает ли? Вряд ли.
Сохранил, слава Богу, в душе свой хребет становой,
Путь нелегкий пройдя, путь прямой и, увы, безвозвратный.
***
Какой надежды чертежи
Рисуют надо мной стрижи?
Вот пара линию одну
Прилюдно продолжает гнуть.
О, ради ветреных подруг
Согнул и я немало дуг,
Но – сам собой изобличён –
Я не жалею ни о чём.
Надеюсь, ты поймешь, простишь
Меня, мой друг, влюблённый стриж.
***
Северный сумрак и медленный ход.
Ласковый ветер зовет меня в гору.
Вы мне скажите, какой это год,
Да заодно – и который.
Медленный ход покоряет меня,
Ласковый ветер пока только мнится.
Душу мою прошлый век, полоня,
Полнит событьями в лицах.
Вы мне скажите, куда мне идти:
В гору ли, в степь или в чёрную бездну?
Северный сумрак – мой век во плоти –
Серый, голодный, облезлый.
Страхи мои, искаженная даль
В сумраке сером, пустынном, печальном.
Хватит страдать! – я довольно страдал
В жизни своей изначально.
Пусть я и медленно меряю мир
Грустными, как серый сумрак, шагами,
Как же прекрасен, как всё-таки мил
Мир, как же жизнь дорога мне!
***
А что мне, право, горевать?
Живу себе, живу
И хлеб жую, как говорят,
Пока ещё жую.
На хлеб деньжат хватает мне,
На воду и на соль.
Хватает, право же, вполне,
Чтоб слышать сердца боль.
Уверен, что не я один
Жую один лишь хлеб,
Но скорбный вид неизгладим,
До крайности нелеп.
Нас много, думающих так,
Живущих так всегда
И видящих во всём бардак.
Не это ли – беда?
***
Вдруг замечутся ветры,
замечутся вдруг
и свои
голубые глаза распахнут,
а потом,
утомившись,
прикроют.
Брызнут капли с ресниц,
синих птиц,
с жёлтых листьев
и новых стропил,
упадут,
потекут ручейками
и мутной рекою.
Присмиревший мужик,
не скучавший всё лето в пивных
и на пляжах морских,
и на дачном участке, конечно,
застолбил себе место на кухне;
окно приоткрыв,
глядя в стылую даль,
сигаретный дымок выпускает,
себя потешая,
колечком.
Расплывается даль,
размывается серой слезой.
Вот и всё, вот и всё…
Больше нечего ждать:
это – осень.
Будто жизнь позади,
и не знаешь,
тебе в этот час повезло
или
долго терпевший твои прегрешенья Господь
тебя бросил.
Ну, посмотрим ещё,
мы посмотрим,
вернётся ли к нам
яркий солнечный свет.
Говорят,
бабье лето
ещё впереди. В утешенье
духи леса
медвяный
закурят для нас фимиам –
каждый станет тогда
и спокойней стократ,
и душевней.
***
Исчезли неожиданно стрижи,
Прошло уже не менее недели
С тех пор как я не вижу их нигде, и...
И вот уж робкий листопад кружит.
Ещё сияло небо синевой,
Ни тучки, целый день палило солнце,
Жара томила, но небесный лоцман
Собрал стрижей и за собой увёл.
Увёл, и даже страшная жара,
Позволившая птицам незаметно
Исчезнуть, обмануть не в силах: лето
Закончилось, прошла его пора.
Какой же летний вечер без стрижей,
Мелькающих за окнами повсюду!
Их нет, и даже здравый мой рассудок
Простился с летом, меркнущим уже.
Ещё не осень, по календарю
Ещё пять дней у августа в запасе,
Но нет стрижей, и поиск мой напрасен,
Зря каждый день я за окно смотрю.
Прохлады ждал, но почему-то жаль
Прощаться с летом. Новое – не скоро
Придёт сюда, тесня весенний морок,
Давая волю солнцу и стрижам.
***
Печной огонь горит в моём окне,
А за окном – мой сад, уже сгоревший.
И путь туда мне кажется скорейшим,
Мой путь назад, куда дороги нет.
Горит огонь в неодолимой тьме,
Сжигая всё и душу обжигая.
Когда-то жизнь – теперь почти чужая –
Кипела страстью жгучею во мне.
Пустяк вся жизнь, когда в ней нет огня.
А тот огонь горит и силы множит.
И я надеюсь, что ещё, быть может,
Он воскресит и распалит меня.
Притихла ночь, и слышен слабый треск
Дровец в печи, мне рядом с нею жарко.
Всё, что потом, – не помню и не жалко,
Ведь я душой истерзанной воскрес.
Редеет тьма, и всё бледней огонь,
И всё ясней опустошённость сада.
Какой-то горький на душе осадок…
Не тронь его. Пожалуйста, не тронь.
О как же горек на душе осадок!
Ты – будь добра – не тронь его, не тронь.
***
Обретая покой, выходя за пределы вселенной,
Наблюдая за жизнью как будто бы издалека,
Я всё больше люблю
позолоченный солнцем осенним
Свой приют на земле, берег озера и облака.
В тишине волны шума
машин или буйного ветра,
Звон карниза оконного, струи дождя по стеклу –
Словно давние, добрые, вечные строки Завета.
Беззаветно люблю изначально любую строку.
Солнце мне из-за туч подмигнуло
по-детски открыто,
Прошумела машина за тусклым
сентябрьским окном,
Ну а я всё сижу и слежу, я здесь вместо арбитра.
Только вместо, но всё-таки в месте красивом таком.
И мне воля дана, пусть и в рамках Завета, на время
Небольшое, но хватит его, чтоб понять естество:
Если даже любовь к этим знакам судьбы суверенна,
Разлетится она в виде этих вот белых листов.
В виде этих стихов разлетится по белому свету,
Безрассудство арбитра вселенской природы храня.
Ну а вдруг кто-то раньше меня вывел формулу эту,
Припадая к своим вот таким же надёжным корням!
Ладно, что уж там, много ли,
мало ль написано было,
А мне сердце велит, как же можно не слышать его!
Обретая покой, забываю, как жизнь теребила,
Помню то, что дарила,
и то, что доселе живой.
Родионов Николай Михайлович
__________________________
161991
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 01.09.2024, 22:13 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 07.09.2024, 18:41 | Сообщение # 2849 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| СКОРБЯЩАЯ МАТЬ
Сколько слёз, сколько чёрного горя! –
Катастрофы, убийства, война...
Как не вспомнишь тут: “ Memento mori!”
Белый свет застит слёз пелена.
Сын ушёл, не спеша оглянуться, –
Кто же знал, что обнимет беда.
Сын ушёл, чтоб живым не вернуться
Никогда, никогда, никогда.
И заламывать горестно руки
Остаётся и горько гадать:
“Провожая сыночка на муки,
Ты смогла бы его удержать?”
Над сыновнею плача могилой,
Понимаешь – в печали чиста! –
Каково Богородице было
В час, когда распинали Христа!
***
ЗНАК
Я не вбиваю в балку крюк
И не ищу верёвку.
Н. Зиновьев
Я шёл усталый, чуть хмельной,
Беседуя с погибшим сыном:
“К чему теперь мой путь земной
Под этим грустным небом синим?
Не лучше ль, как звезда в ночи,
Сгореть за миг и кануть в бездну?
Ответь, сынок мой, не молчи...”
Но тихо лился свет небесный.
Роились мысли в голове
Моей одна другой мрачнее.
А в предсентябрьской листве
Тоска, казалось, зеленеет.
Вдруг мысли оборвал звонок,
Звонил мой друг, что был поэтом:
“Я написал, брат, восемь строк
За пять минут. Откуда это?”
И выпал телефон из рук,
Дошёл поэт до слов как:
“Я не вбиваю в балку крюк
И не ищу верёвку”.
Остолбеневший я молчал,
И жизнь текла земная.
С Небес никто не отвечал,
Как знак подать, там знают.
***
Продираясь сквозь заросли хмеля,
Потерявши дорогу,
Как же мы напроситься посмели
В гости к Богу?
Но не приняты им. Ну и ладно.
Значит сроки не вышли.
Не отхлещет лозой виноградной
Нас Всевышний.
Он простил нас, хмельных, непутёвых:
“ Вы ко мне не спешите.
Я вам дал вместо золота Слово,
Так пишите!..”
***
Как устал я, Господи, как устал!
Я не в люди выбился, а из сил,
Ночью снился светлый, как луч, портал –
Ангел душу грешную возносил.
Пред Тобой предстал я в Твоём саду,
С яблонь райских белый осыпав цвет.
А с земли глядели: снега идут! –
Это я держал пред Тобой ответ.
На меня направив суровый взор,
Ты недолго думал, как быть со мной.
Тотчас я проснулся, глаза протёр,
Шелест крыльев ангела за стеной.
Лёг опять на сердце печалей груз,
Ото сна очнулася боль в груди...
На краю отчаянья помолюсь,
Рано к тебе, Господи, погоди!
***
Сменился мир с лица,
Ослеп он и оглох…
Сквозь души и сердца
Пророс чертополох.
А где цвела любовь,
Там ненависть взошла.
И вспыхнул смертный бой,
Такие вот дела.
Вновь насмерть жизнь и смерть
В бою том злом сошлись.
И крови алчет зверь,
И света жаждет жизнь.
В той схватке мировой,
Чтоб душу сохранить
И возродить любовь,
Нам надо победить.
“Ну а в душе твоей, –
Мне в сердце глянет Бог, –
Цветок снегов белей
Иль злой чертополох?..”
***
Говорю я для всех и заранее,
Не ждите здесь озарений.
У меня не хватает дыхания
Для длинных стихотворений.
Поэтому буду краток,
Судьбу свою не ругая,
Никогда не беру я взяток!
Мне их не предлагают.
А вышел бы, скажем, в князи,
Ответь мне, муза родная,
В этакой-то вот грязи
Остался б я чистым?
Не знаю...
***
“Сегодня поэзия им не по нервам...”
И в том откровенье веселия мало.
А что им по нраву? Гламурные стервы?
И сплетни о них на страницах журналов?
Тупая реклама французского мыла,
Элитных духов с туалетной водою
Давно им живые стихи заменила,
В которых звезда говорит со звездою.
Но есть и другие читатели где-то
Со светлыми душами, ждущие Слова.
Для них вы и пишете, братья поэты,
Сгораете полночью снова и снова.
Связали стихи амфибрахий и дактиль,
Поэта с читателем – общая драма,
Поскольку издания главный редактор
Страницы опять Отдал в пользу рекламы.
***
Господи, я онемел…
Дерзости нет и отваги…
В руки не уголь, а мел
Взял и пишу на бумаге.
Вот и бумага бела,
Вот и не трогает болью, –
Я ж не сгораю дотла,
Мелом пишу, а не кровью…
***
Подзатянулась немота…
И тяжестью унылой
Боязнь белого листа
Тебя всего накрыла.
Есть ручка и карандаши,
Листы бумаги белой.
Но состояние души…
Ты в ней попробуй отыщи
То, что отдать хотела.
Полно советчиков вокруг:
“Нужна перезагрузка!..”
Но где же тот цветущий луг
С поющей трясогузкой?
И если есть в программе сбой,
Как тут поможет ярость?
А может ли помочь любовь?..
Из острых чувств осталась боль,
Боль только и осталась…
***
Девочки хорошие, мой совет вам,
Может, для кого-то и бесполезный:
Не влюбляйтесь в ангелов и поэтов,
Не гуляйте с ними по краю бездны.
Ангелы с поэтами все крылаты,
Но и то бывает, что пропадают.
– Ну, куда ты, милая, ну, куда ты!
На земле чего тебе не хватает?
За крутого парня бы замуж вышла,
Сероглазых деток бы нарожала.
Славно б жили в доме в цветущих вишнях
Без пера приравненного к кинжалу...
Смущена ты, дева, медовой песней,
Сердце тронул ангельский голосочек.
Вот и рвёшься, глупая, в поднебесье,
Где витает милый твой голубочек.
Ты спустись с небес и ничуть не сетуй.
Вон бродяга, глянь, весь седой и пьяный –
Был когда-то ангелом и поэтом,
В облаках летал и дышал туманом.
Не терпел поэт ни ложь, ни насилье,
Но его в пути обломали ветры.
Куце стало жить ему, а без крыльев
Жизни нет ни ангелу, ни поэту.
Где его любимая? Есть ли, нету ль?
А вокруг брезгливые, злые взгляды...
Вновь взлетают ангелы и поэты,
Не боясь, – бескрылым став, – в бездну падать.
***
Я – в золе уголёк, я под пеплом седым угасаю.
Но ещё я горяч, вы не троньте меня, обожгу.
Не от злости своей, а скорей от того, что дерзаю
Разгореться костром на высоком морском берегу.
Чтобы искры – до звёзд, чтобы пламя раздвинуло темень,
Чтобы щедрым теплом был бы путник озябший согрет…
Это счастье гореть! Эта светлая радость быть с теми,
Кто в ночи заплутал, но идёт и выходит на свет!..
Ах, мечты, ах, мечты!.. Не угнаться за вами за всеми.
И без вас нам никак, – помогаете жизнь озарить.
Было время – гореть, а теперь угасания – время…
Ветер, сдуй всю золу, и я дам вам ещё прикурить…
***
В шахматы с внуком играю,
Жертвую глупо ферзём…
Вот и коней я теряю –
Думаю я о другом.
Мысли, как некие птицы,
Мозг мой клюют и клюют:
“Долго ль война будет длиться?”
“Скоро ль победный салют?”
“Или для этого мало
Пролито крови и слёз?”
“Время ещё не настало?” –
Мучает душу вопрос.
“Как достаётся Победа
Знает наш русский солдат…”
Мысли прервёт возглас: “Деда!
Шах тебе, деда, и мат!”
***
Не каждая пешка выходит в ферзи,
Не каждому светит удача…
И всё же в лицо судьбе смейся, дерзи,
Но не унижайся до плача.
Ты – пешка, ты – пеший, иди и смотри
И больше заметишь, чем конник.
Пусть манит тебя вдаль цветенье зари,
Медвяно пьянит рядом донник.
Ты – пешка на поле, так поле вспаши,
Засей его, вырасти жито.
А в звёздную полночь стихи напиши
О том, что в пути пережито.
…………………………
О горьких утратах, о светлой любви
Той, что удержала над бездной…
И снова сердца будут рвать соловьи,
И в песне словам будет тесно.
За пешкою пешка идёт, не спеша, –
Поэзии русской пехота.
И мается словом всё так же душа,
И грезит всё так же полётом…
***
Все ходы записаны у Бога,
Где обрыв, где новый поворот…
Ты ещё не выходил в дорогу,
А ему известно, что там ждёт.
Кто-то скажет, как, мол, жребий выпал,
Так мы в этой жизни и идём.
Только нам всегда даётся выбор:
Меж прямым и меж кривым путём.
Потому лишь от тебя зависит,
Как сумеешь сделать верный ход…
Где тебя унизит иль возвысит,
Ждёт тебя паденье или взлёт…
***
Как удар по темени
С сердцем не в ладу
Мысль: “Пришёл из темени
В темень и уйду”.
А душа упрямая
С сердцем скажут: “Нет!
Жизнь кончают драмою,
Но другой есть свет.
Никакою заметью
Замести нельзя
Золотой свет памяти,
Что хранят друзья.
Свет, как нечто главное,
Из надёжных рук
Отдадут всем правнукам
Твои сын и внук,
Чтоб светил и радовал
Много-много лет
В их сердцах лампадою
Тот волшебный свет”.
***
Поэзия мне помогала жить,
Удерживала столько раз у края…
Коса звенела рядом “вжик” да “вжик”,
А я лишь слышал, – музыка играет.
И колокольчик пьяный от росы
От счастья плакал, новый день встречая, и
Солнечный зайчик, лёгший на весы,
Со смехом перевешивал отчаянье.
И новый день манил за окоём,
И не страшили бури и потери.
И я, волшебной музыкой влеком,
Жизнь вновь любил, надеялся и верил.
Душа всё так же чувствам тем верна,
Но в ней царит лишь музыка печальная…
Который год безумствует война,
А сколько жизней забрала она…
Поэзия по-прежнему вольна
Помочь тому, кто впал сейчас в отчаянье.
* * *
Я не знаю, что со мною, брат…
Может, это просто лишь усталость,
Но когда гляжу я на закат,
Думаю: “А сколько их осталось?”
И подкатывает к горлу ком,
На закат гляжу я виновато,
Словно я сейчас виновен в том,
Что он стал последним для солдата.
Я – старик, встречаю вновь рассвет,
Солнце пью, глотаю жадно ветер…
А того мальчишки больше нет,
Новый день он никогда не встретит.
И стекают слёзы по щекам:
“Господи! Но если не для битвы
Ты даруешь жизни старикам,
Значит эти жизни для молитвы”.
Зубарев Сергей Куприянович
________________________
162319
Сообщение отредактировал Михалы4 - Суббота, 07.09.2024, 18:43 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 09.09.2024, 20:51 | Сообщение # 2850 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3261
Статус: Online
| Забор
А всё жена виновата: понадавала заданий и укатила на пару недель к сестре!
Да Толька с ней и не спорил: себе дороже. Усмехнулся оконцовке наказов: «Не пей, Капуста, с соседом!» и субботним утром погнал за город.
Туда, где сливалось с макушками берез синее-пресинее небо и совсем другие мысли лезли в голову. …За сороковник возраст, пора бы и на мозги нажимать. А еще он терпел дачу за то, что сына к делу приучала. Тот уже вырос, а нет-нет да и наведается на свежий воздух – помашет лопаткой и лишний раз шмелей посмотрит. Так и снуют, заразы, так и норовят башку прошибить!
А на краю дачи, где начиналось болотце, выкопан длиннющий ров. Оттуда все лето пикировали на картошку-моркошку стрекозы и прочая трескучая шушера. Там и рыбешка водилась, но куда девалась, когда ров пересыхал - никто не знает.
Толька загнал «Волгу» под раскидистую сливу и хотел было прикрыть воротца, да кто-то окликнул:
- Хозяин, работа есть?!
Смуглолицый парняга лет двадцати пяти стоял посерёдке дачной улицы и в упор смотрел на Тольку. Таджик или узбек, разбери-пойми…
- Недорого! – поспешил заверить парняга. – Хоть сарайку, хоть чего построю. Всё могу!
Ну, сарайку-то Капустин и сам сколотил прошлым летом: тяп-ляп - и корабль! И веранду сгоношил. И вспомнил про забор: вот бы чего надо сделать! Кровь из носу, сказала, уезжая Валька, а чтобы новая ограда к концу месяца стояла! …Да Толька-то знает про их «недорого»: загнёт цену – кепка спадёт!
Но работник загнул не шибко: на пяти сотнях сошлись. И то при условии, что прожилины придётся тесать самому. Из срезки. Её привез Толька днём раньше с местной лесопилки. Продают за бесценок, вот и купил.
Работник совсем по-русски крякнул, поскрёб пятернёй голову и приступил к делу, на которое, честно говоря, совсем и не рассчитывал.
Он ведь работу искал посерьезнее. Земляков выше крыши – помогут. …Во, дома ставят – в три этажа! А зовут его Малик. Алик, по-здешнему.
- Ну, Алик-Малик, - сказал Толька, когда закончили вытаскивать из сарайки пахнущий мышами штакетник, - приступай к делу - мастрячь!
И направился к машине. Тормоза бы подладить: сейчас не сделаешь - будешь потом на линии ремонтировать, драгоценное времячко терять.
Так и работали: Малик тесал прожилины, а Толька стучал молотком по барабану машины норовя сшибить его с полуоси. Хоть трактором рви – так прикипел! Но когда работник вздумал подсобить и в этом деле, Толька осёк:
- Тяпай давай! – И поддел: - Себе построй домишко, потом - другим помогай!
Малик не обиделся. Он вообще ни на что не обижался. Лишь засмеялся, оскалив крупные белые зубы:
- Мой дом, хозяин, растет!
У них, оказывается, тоже из дерева дома строят. Родится пацан: тополя и сажают. Сын растет – тополя растут. А женится – из них дом и рубят.
Капустин аж присвистнул: не ахти какое дерево! Но вспомнил, что на родине Малика жара, как в печи, и успокоился. На сухом месте и сам проживешь лет двести!
Вот только свадьбы у них дорогие. На ту свадьбу полторы «Волги» можно купить.
Тут Капустин даже молоток опустил:
- Где же столько заработаешь?!
А Малик опять засмеялся:
- На стройке! …Я, хозяин, уже больше половины заработал, да шайтан попутал.
И, глядя на то, как ловко управляется топориком Алик-Малик, как сноровисто прилаживает к металлическим столбикам новые прожилины, а старые с остатками ветхих штакетин волочит ко рву, складывая в аккуратный ворох, Толька подумал: ай да работник! Такой непоседа вчерашний день искать не будет. Из козульки баранку слепит.
А что его за шайтан попутал? …Или секрет?
- Зачем секрет? – усмехнулся Малик. – Напился той зимой, да и всё…
И, продолжая подгонять прожилину, поведал свою историю. Такую, впрочем, что местному люду за обычай, а ему, чужаку, в диковину.
К напарнику Малика приехал в конце февраля брат из Самарканда. Гостинцев привёз, да вот беда: прихватил ещё и бутылку водки. А Малик чужое не пьёт. Сбегал в магазин и тоже водки купил. Потом братья остались на стройке, а Малик поехал ночевать к своим землякам на улицу Харьковскую.
На такси поехал, на «Волге». А как стал вылезать, порвал чехол на сиденье: темно ведь было.
Тут таксист словно бы взбесился – даже деньги за проезд не взял! Повёз Малика в милицию, где тот матерился, а потом взял и стукнул сержанту в глаз. …Пришлось поутру это дело замирять: отдать сержанту все свои накопления. Иначе бы в тюрьму загремел!
* * *
«Загремел!». …Толька давно уже понял, кто у него сейчас на даче топориком машет. Тот буян, которого он вез зимой от рынка. Он и оторвал карман у чехла.
Капустин тогда весь вечер простоял у автобусной остановки, а потом того узбека и увидел: стоял, качаясь, у столба и нет-нет да приваливался к нему. Наконец качнулся к такси:
- На Харьковскую отвезешь? …За полторы сотни!
Полторашки, конечно, маловато, но клиент и пары червонцев прибавить не соглашался. И Толька погнал на Харьковскую. Шустро гнал. Будто бы все недоработанное решил наверстать разом. И нет-нет да посматривал на пассажира.
А тот стянул с головы вязаную шапку и задремал. И дремал так крепко, что пришлось по приезду к дому ткнуть его кулаком в бок.
Получив такого гусара, пассажир дернулся из машины и раздался треск рвущейся материи.
- Ты чего?! – Толька даже дар речи потерял: платит копейки, да ещё и рвёт! – Гони деньги за чехол! – рявкнул. - Триста рублей…
Почему триста, Капустин и сам не знал: сказал и сказал! Его машина!
Пассажир, дыбая у распахнутой двери, выискал в кармане горстку купюр и вдруг отрицательно потряс башкой: не будет он платить! …Старьё – вот и рвётся!
- Что?! - Толька дернулся на сиденье и выхватил из смуглой пятерни все деньги разом.
Но и клиент был не лыком шит!
- Зачем взял? – крикнул негодующе и опять плюхнулся на сиденье. – Зачем воруешь?
- Что? …Я ворую?! – Толька аж задохнулся. – Отвезу в милицию, так узнаешь!
- Поехали!
На все был согласен, пьяная душа, кроме потери своих кровных!
И Толька поддал газку.
Такси летело в темень, а в пассажировых мозгах творился сплошной кавардак. Время от времени он закрывал глаза, тыкался башкой в колени, потом поднимал её и спрашивал:
- Куда едем?
- В милицию! – зло бросал Капустин. А деньги так и держал в руке: пусть видит, пьяная душа - таксисту чужого не надо.
Какая-то пигалица с двумя лычками на погонах провела его в один из кабинетов милицейского отделения, сунула лист казённой бумаги: пиши, мол, заявление, а клиента увела по сумрачному коридору ещё дальше. И всё стихло. …Скорой правды не получалось.
Тогда Капустин бросил ручку и сунулся опять к дежурному по райотделу: не хочет он ничего писать! …И за чехол ему ничего не надо.
И ринулся к выходу из столь нешуточного заведения.
* * *
Нещадно палившее солнце так увлеклось своим делом, что над грядками стоял парок. Укутав дачный поселок, он сытым облаком завис над его крышами.
А Толька сидел на перевёрнутом ведре и, норовя распружинить колодки, угрюмо посматривал на работника. Возьмет да и ляпнет ему сейчас: «Давай-ка деньги!».
Хотя нет, Капустин умнее сделает: дождётся конца работы и тогда уж выдаст, что думает. …Шиш не расчёт!
И в миг, когда совладал-таки с пружиной и выпростал её из крохотного отверстия в тормозной колодке, «Волга» качнулась, срываясь с домкрата и рухнула вниз.
Вытаращив глаза от боли, он упал с ведра, и боль приопустила хватку, да толку-то: нога осталась прижатой к земле:
- Малик! – заорал, что есть мочи.
А тот уже был рядом. …Метнулся к куче срезки, выхватил горбылину и сунул её под машину, пытаясь приподнять.
- Барабан подсунь! – простонал Толька.
И вырвался-таки на волю. …Вот тебе на! Мог бы и ногу размозжить.
Но и то досталось! Кожа над лодыжкой была рассажена до крови, а сама лодыжка начала быстро синеть и пухнуть. И распухла бы донекуда, да Малик сбегал ко рву, зацепил со дна илу и вот такой-то компресс пристегнул к ноге. И бормотал что-то по-своему, забыв от волнения русский язык.
И ещё бы чего-нибудь придумал, как сказочный Айболит, для хозяйской пользы, да Капустин грубо осадил:
- Хватит! – подумает, что Толька ничего не умеет и пропадёт без него. – Иди к забору! – скомандовал. – Разбегался тут…
Кое-как поднялся с земли и, опершись на крыло, ковыльнул к сарайке - переварить случившееся.
Сам виноват! Хотел же рядом с домкратом запаску бросить да поленился. …А узбек молодец! Не он бы – конец ноженьке.
А может, простить ему тот зимний выступ? Толька ведь тоже не исусик какой!
Ведь когда Малик тем вечером плюхнулся в «Волгу», Капустин сразу же потребовал расчёт. С пьяными иначе нельзя!
- Ты чего? – изумился тот. – Не веришь мне?!
- Нет!
Клиент чего-то рыкнул, но, видя, что такси и не думает трогаться, сунул руку в карман куртки:
- На, подавись!
Вот с этого-то разлад и пошёл.
И хотя в милиции второй раз с клиента за проезд содрать не удалось, то за чехол, пусть и нахалом, Капустин с клиента ещё раньше ужучил: взял да и отщипнул по дороге в отдел из зажатых в руке пассажировых денег три заветных сотни. На всякий случай. …Вот как было на самом-то деле, таким макаром.
* * *
Капустин встал и ступил за порог сарайки. Вроде бы полегче стало, глядишь, к вечеру и совсем расходится.
Лишь перед Маликом было неловко за промашку с ремонтом: хозяину привычней ширью да высью парить, а не тыкаться рожей в землю!
Где хоть у Тольки-то ветровка? Там ведь документы и деньги! Или он без неё приехал? …Жарко было с самого утра, вот и не одел.
Торопливо похромал к машине. Даже про больную ногу забыл, а, заметив, что тряпка от Маликова компресса волочится по земле, отшвырнул её и припустил бегом.
Слава Богу! Куртка валялась на заднем сиденье «Волги» и ни сном, ни духом не ведала о своей пропаже. …Нащупал деньги: пять сотен – Малику за забор, ещё чуток – на обед. Хватит на двоих-то… А может быть, тысячную разменять да ещё и водки купить? Помянуть, так сказать, пораненную ногу?
Нашёл в багажнике пару целлофановых пакетов и вышагнул на улицу. Магазинчик кооператоров за проулком.
Погоди!
- Малик, - крикнул, - бутылки-то водки нам хватит? – так спросил-то, для проформы. Лишь Жучка помалу пьет – она лакает.
И, не услышав ответа, гаркнул:
- Малик, ё-моё?!
Но работник не отвечал. Елозил топориком по прожилине, смахивая кожуру и помалкивал.
- Ах, ведь он с водкой-то теперь не дружит! - вспомнил Толька, ковыляя по улице. - После зимнего случая…
Черпанул густой воздух одним из пакетов и, зажав горловину, хлопнул ладонью по случившемуся дутышу.
А зачем хлопнул - и сам не понял. …Наверное, для салюта! Возьмёт вот сейчас, да и тоже пить не будет – утрёт нос Алику-Малику!
Борис Комаров https://proza.ru/avtor/bkomarov
_______________________________________
162447
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 09.09.2024, 20:52 |
| |
| |
/> |
