|
Мир прозы,,
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 25.10.2023, 19:22 | Сообщение # 2776 |
 Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| «Иван». Стихи и музыка Александра Маршала. https://www.youtube.com/watch?v=vsCR_sIqqy4
В зеленом парке пацаны подрались, сукины сыны,
Их драку постовой хотел пресечь.
Спросил: «Кто первый в бой полез?»
И вдруг как гром среди небес,
В воскресный полдень Молотова речь.
Сказал: «Сегодня в ранний час,
Бомбили немцы Каунас,
А также Киев, Севастополь, Минск и Брест».
К нам уже лез Наполеон, но получил по морде он,
И был с позором выгнан прочь из наших мест!
«Ну что, вот так вот пацаны.
Без объявления войны…»
Зачем-то вслух сказал серьёзно постовой.
И тихо кто-то из ребят спросил: «А что военкомат
Открыт сегодня? Или тоже выходной?»
«Куда тебе, ты слишком мал», -
Сказал сержант, как простонал,
«Беги домой, там мать волнуется и ждет!
А вы чего раскрыли рты, как жрать просящие коты,
Бегите все, а то вам тоже попадет!»
Он, Ванька, по отцу Смирнов, был предводитель пацанов.
Бежал и представлял, что он уже боец.
Дух перевел, вошел в свой дом,
А там, склонившись над столом,
Рыдает мама, и над ней стоит отец.
Вдруг, подскочив к его плащу, мать закричала: «Не пущу!»
Зачем-то скомкав плащ, руками теребя.
«Ведь ты для службы староват,
Какой уж из тебя солдат?
Да и вообще там разберутся без тебя».
Отец присел, потом привстал, и сразу как-то строже стал,
Прикрыл глаза, как после долгого питья.
И вдруг сказал: "Послушай мать,
Пойми, я должен воевать,
А кто ж ещё, скажи мне мать, если не я?"
В саду боярышник отцвел, и батя всё-таки ушел,
И воевал как надо, не согнув колен.
Но как-то раз под Калачом,
Не понимая, что-почём,
Был долгий бой, потом ранение и плен.
Но был он жив назло смертям, назло судьбе и лагерям,
Где смерть с лихвою собирала свою мзду.
Но он терпел и не стонал,
Такое в жизни испытал,
Уж коль привидится ну разве что в аду.
Война назад ушла и вот, 44-й встретил год,
Смирнова Ваньку в виде нового бойца.
Теперь он молодой солдат,
Сжимая крепко автомат,
Пришел с боями рассчитаться за отца.
Напрасно писем его ждал, лишь знал, что без вести пропал
И в списках, павших он не значится пока.
Что полк не пятился назад,
И смертью храбрых пал комбат,
И не осталось даже взвода от полка.
Ну, а Иван все шел вперед и с ним пока живой весь взвод.
Но вот однажды зимним утром на заре,
Уже не прячась, в полный рост,
Отбросив немцев на сто вёрст,
Вошёл в Освенцим в 45-м, в январе.
Увидев их, застыл солдат! Они вдоль проволоки стоят…
Живые тени с незнакомым блеском глаз…
Достал буханку, разломил,
Отдал, вздохнул и закурил,
И затянулся крепко, как в последний раз.
А тени жадно ели хлеб, и был неловок и нелеп,
Голодный взгляд их из бездонной пустоты…
Вдруг пробежал по телу ток!
«Дай дернуть пару раз, сынок!
Что, не узнал, Ванюшка?» «Батя! Это ты?!!!»
И не поверив до конца, неловко обнял он отца,
И прошептал: «Что они сделали с тобой?!
Как долго я тебя искал,
Но почему-то твердо знал,
Что разыщу, что обниму, что ты живой!»
Возможно скажете вы: «…но, такое только лишь в кино,
Могло случиться. Это сказочный обман!»
Нет, не кино, и не обман,
Мне это рассказал Иван – герой войны,
Седой пехотный капитан.
Нет, не кино и не обман,
Да, это он – Смирнов Иван,
Тот самый Ванька – фронтовик и ветеран!
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 26.10.2023, 10:21 | Сообщение # 2777 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Коротко о воспитании детей
Когда уже потеряли надежду. Девять лет ожидания - и вдруг беременность!
Сема был закормлен любовью родителей. Даже слегка перекормлен. Забалован.
Мама Семы - Лиля - детдомовская девочка. Видела много жесткости и мало любви. Лиля любила Семочку за себя и за него.
Папа Гриша - ребенок из многодетной семьи.
Гришу очень любили, но рос он как перекати-поле, потому что родители отчаянно зарабатывали на жизнь многодетной семьи.
Гриша с братьями рос практически во дворе. Двор научил Гришу многому, показал его место в социуме. Не вожак, но и не прислуга. Крепкий, уверенный, себе-на-уме.
Гришины родители ждали Семочку не менее страстно. Еще бы! Первый внук!
Они плакали под окнами роддома над синим кульком в окне, который Лиля показывала со второго этажа.
Сейчас Семе уже пять. Пол шестого.
Сема получился толковым, но избалованным ребенком. А как иначе при такой концентрации любви на одного малыша?
Эти выходные Семочка провел у бабушки и дедушки.
Лиля и Гриша ездили на дачу отмывать дом к летнему сезону
Семочку привез домой брат Гриши, в воскресенье. Сдал племянника с шутками и прибаутками.
Сёма был веселый, обычный, рот перемазан шоколадом.
Вечером Лиля раздела сына для купания и заметила ... На попе две красные полосы. Следы от ремня.
У Лили похолодели руки.
- Семен... - Лилю не слушался язык.
- Да, мам.
- Что случилось у дедушки и бабушки?
- А что случилось? - не понял Сема.
- Тебя били?
- А да. Я баловался, прыгал со спинки дивана. Деда сказал раз. Два. Потом диван сломался. Чуть не придавил Мурзика. И на третий раз деда меня бил. В субботу.
Лиля заплакала. Прямо со всем отчаянием, на какое была способна.
Сема тоже. Посмотрел на маму и заплакал. От жалости к себе.
- Почему ты мне сразу не рассказал?
- Я забыл.
Лиля поняла, что Сема, в силу возраста, не придал этому событию особого значения. Ему было обидно больше, чем больно.
А Лиле было больно. Очень больно. Болело сердце. Кололо.
Лиля выскочила в кухню, где Гриша доедал ужин.
- Сема больше не поедет к твоим родителям, - отрезала она.
- На этой неделе?
- Вообще. Никогда.
- Почему? - Гриша поперхнулся.
- Твой отец избил моего сына.
- Избил?
- Дал ремня.
- А за что?
- В каком смысле "за что"? Какая разница "за что"? Это так важно? За что? Гриша, он его бил!!! Ремнем! - Лиля сорвалась на крик, почти истерику.
- Лиля, меня все детство лупили как сидорову козу и ничего. Не умер. Я тебе больше скажу: я даже рад этому. И благодарен отцу. Нас всех лупили. Мы поколение поротых жоп, но это не смертельно!
- То есть ты за насилие в семье? Я правильно понимаю? - уточнила Лиля стальным голосом.
- Я за то, чтобы ты не делала из этого трагедию. Чуть меньше мхата. Я позвоню отцу, все выясню, скажу, чтобы больше Семку не наказывал. Объясню, что мы против. Успокойся.
- Так мы против или это не смертельно? - Лиля не могла успокоиться.
- Ремень - самый доходчивый способ коммуникации, Лиля. Самый быстрый и эффективный. Именно ремень объяснил мне опасность для моего здоровья курения за гаражами, драки в школе, воровства яблок с чужих огородов. Именно ремнем мне объяснили, что нельзя жечь костры на торфяных болотах.
- А словами??? Словами до тебя не дошло бы??? Или никто не пробовал?
- Словами объясняют и все остальное. Например, что нельзя есть конфету до супа. Но если я съем, никто не умрет. А если подожгу торф, буду курить и воровать - это преступление. Поэтому ремень - он как восклицательный знак. Не просто "нельзя". А НЕЛЬЗЯ!!!
- К черту такие знаки препинания!
- Лиля, в наше время не было ювенальной юстиции, и когда меня пороли, я не думал о мести отцу. Я думал о том, что больше не буду делать то, за что меня наказывают. Воспитание отца - это час перед сном. Он пришел с работы , поужинал, выпорол за проступки, и тут же пришел целовать перед сном. Знаешь, я обожал отца. Боготворил. Любил больше мамы, которая была добрая и заступалась.
- Гриша, ты слышишь себя? Ты говоришь, что бить детей - это норма. Говоришь это, просто другими словами.
- Это сейчас каждый сам себе психолог. Псехолог-пидагог. И все расскажут тебе в журнале "Щисливые радители" о том, какую психическую травму наносит ребенку удар по попе. А я, как носитель этой попы, официально заявляю: никакой. Никакой, Лиль, травмы. Даже наоборот. Чем дольше синяки болят, тем дольше помнятся уроки. Поэтому сбавь обороты. Сема поедет к любимому дедушке и бабушке.
После того , как я с ними переговорю.
Лиля сидела сгорбившись, смотрела в одну точку.
- Я поняла. Ты не против насилия в семье.
- Я против насилия. Но есть исключения.
- То есть если случатся исключения, то ты ударишь Сему.
- Именно так. Я и тебя ударю. Если случатся исключения.
На кухне повисла тяжелое молчание. Его можно было резать на порции, такое тугое и осязаемое оно было.
- Какие исключения? - тихо спросила Лиля.
- Разные. Если застану тебя с любовником, например. Или приду домой, а ты, ну не знаю, пьяная спишь, а ребенок брошен. Понятный пример? И Сема огребет. Если, например, будет шастать на железнодорожную станцию один и без спроса, если однажды придет домой с расширенными зрачками, если ...не знаю...убьет животное...
- Какое животное?
- Любое животное, Лиля. Помнишь, как он в два года наступил сандаликом на ящерицу? И убил. Играл в неё и убил потом. Он был маленький совсем. Не понимал ничего. А если он в восемь лет сделает также, я его отхожу ремнем.
- Гриша, нельзя бить детей. Женщин. Нельзя, понимаешь?
- Кто это сказал? Кто? Что за эксперт? Ремень - самый доступный и короткий способ коммуникации. Нас пороли, всех, понимаешь? И никто от этого не умер, а выросли и стали хорошими людьми. И это аргумент. А общество, загнанное в тиски выдуманными гротескными правилами, когда ребенок может подать в суд на родителей, это нонсенс. Просыпайся, Лиля, мы в России. До Финляндии далеко.
Лиля молчала. Гриша придвинул к себе тарелку с ужином.
- Надеюсь, ты поняла меня правильно.
- Надейся.
Лиля молча вышла с кухни, пошла в комнату к Семе.
Он мирно играл в конструктор.
У Семы были разные игрушки, даже куклы, а солдатиков не было. Лиля ненавидела насилие, и не хотела видеть его даже в игрушках.
Солдатик - это воин. Воин - это драка. Драка это боль и насилие.
Гриша хочет сказать, что иногда драка - это защита. Лиля хочет сказать, что в цивилизованном обществе достаточно словесных баталий. Это две полярные точки зрения, не совместимые в рамках одной семьи.
- Мы пойдем купаться? - спросил Сема.
- Вода уже остыла, сейчас я горячей подбавлю...
- Мам, а когда первое число?
- Первое число? Хм...Ну, сегодня двадцать третье... Через неделю первое. А что?
- Деда сказал, что если я буду один ходить на балкон, где открыто окно, то он опять всыпет мне по первое число ...
Лиля тяжело вздохнула.
- Деда больше никогда тебе не всыпет. Никогда не ударит. Если это произойдет - обещай! - ты сразу расскажешь мне. Сразу!
Лиля подошла к сыну, присела, строго посмотрела ему в глаза:
- Сема, никогда! Слышишь? Никогда не ходи один на балкон, где открыто окно. Это опасно! Можно упасть вниз. И умереть навсегда. Ты понял?
- Я понял, мама.
- Что ты понял?
- Что нельзя ходить на балкон.
- Правильно! - Лиля улыбнулась, довольная, что смогла донести до сына важный урок. - А почему нельзя?
- Потому что деда всыпет мне ремня...
Аксанов Нияз Мансурович
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Начало
- Алло, это кто?
- Мальчик, а ты кто?
- А ты кто?
- Молодой человек, правильно обращаться к старшим на «вы». Это знак уважение.
- А вы меня, получается, не уважаете?
- Хм… Извините, молодой человек. Вы номером ошиблись? Куда вы звоните?
- Я не могу вам сказать.
- Почему?
- Мама говорит, что с незнакомыми людьми нельзя разговаривать.
- Мама твоя права. Но получается наш разговор зашел в тупик?!
- Получается. А можно петь?
- Хм… Не знаю. Можно попробовать.
- Яяяяя звооонюю моооеей бааабушкеее. - пропел мальчик.
- Каааакой выыы уууумный, моооолооодоой челооовек. - пропела бабушка.
- Незнакомцам не обязательно петь в ответ.
- Хм… Точно! У меня предложение. Давайте познакомимся. И тогда мы сможем спокойно общаться.
- Вы тоже умная. Меня зовут Саша. А вас?
- А меня Таисия Васильевна.
- Приятно познакомиться, Саша. А где ты живёшь?
- В городе.
- А название есть у города?
- Какое-то есть, но оно мне не интересно. Папа говорит, что не надо забивать голову лишней информацией.
- Интересный у тебя папа… А как маму твою зовут?
- Наташа.
- Красивое имя. У меня дочку так же зовут… Но я с ней не общаюсь.
- Почему?
- Поссорились.
- Надо мириться, значит! Вот у меня в садике есть друг Паша. Рыбка. Меченосец Паша. Мы с ним за день можем много раз поссориться. Но он мне близкий друг. Миримся.
- А кроме рыбок у тебя есть друзья?
- Почти нет. «Сложный характер, как у мамы…», - говорит папа.
- Папа у тебя… Мне тебя даже жалко стало, Саша. А где ты взял этот номер телефон?
- Мама дала. Говорит, позвони своей бабушке…
(пауза)
- Вы здесь?
- У мамы твоей как фамилия?
- Бессонова.
(пауза)
- Миленький мой, давай так… Звони по этому номеру в любое время и по любому поводу. Хорошо?
- Хорошо. А как вы узнаете, что это я?
(пауза)
- А ты всегда говори так… «Алло, бабушка, это Саша!».
(с) Александр Бессонов https://vk.com/id511169797
__________________________________________
151083
Сообщение отредактировал Михалы4 - Четверг, 26.10.2023, 10:22 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 28.10.2023, 11:17 | Сообщение # 2778 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Уходили разными - возвращались русскими https://www.youtube.com/watch?v=YX8z3wQ5hec
Где то громы грянули видно к непогоде.
Думы окаянные о родном народе.
Да о том как соколы бились с вражьей силой.
И была жестокая сеча за Россию.
Куликово полюшко чистое да дикое.
Видно, наша долюшка- вечно горе мыкаем.
Москвичи да Суздальцы, ополченцы Тульские.
Уходили разными, а вернулись русскими!
Помнят наши войны, Крым, Азов, Полтаву.
Всё, что кровью полито, где стяжали славу.
Битву Бородинскую крепость Сталинграда,
где своим единством мы смерть встречали рядом.
Поле битвы Полюшко страшное да дикое.
Видно наша долюшка биться за страну Великую.
Украинцы казаки, парни белорусские.
Уходили разными, возвращались русскими!
Ненавидит Соколов сила, беспредельная.
Делит нас, жестокая на княжества удельные.
Сеет в нас ревнивые лживые соблазны,
чтобы мы Единые снова стали разными.
Помоги же полюшко биться с вражьей ратью.
За святую волюшку да за ушедших братьев!
Чтоб делили вместе мы веру да краюху,
чтобы вновь едиными стали мы по духу.
Чтоб делили вместе мы веру до краюху.
Чтобы снова русскими стали мы по духу!
***
Про Мальвину.
В одной известной сказке жил-был Буратино.
Друзья, вы помните, наверное, о том,
Но это песня не о нем, а про Мальвину,
Про все про то, что приключилось потом.
Однажды сказку это прочитав дочурке,
Чтоб из прочитанного выгоду извлечь,
Я ей сказал: «Мальвина — славная девчурка,
Она умела, что имела, все беречь».
И мне сказала дочка: «Знаешь, милый папочка,
Ты лучше в книжку на картинку посмотри,
Вон у Мальвины бирюзой расшиты тапочки,
И платье новое, и классные банты.
Ты, папа, смотришь так, словно видишь все впервые.
Коль хочешь ты меня к опрятности привлечь,
Купи мне платье, бант и туфли расписные,
И я все это буду с радостью беречь.
Я в первый миг открыл глаза от удивленья,
Затем подумал: «Слушай, ведь она права».
И тут же внес в уме в бюджете измененья,
Отметив вскользь: «Вот у девчонки голова».
И через день ее я выполнил заданье,
Но был, однако, скоро очень огорчен.
Мне дочь сказала, что еще для прилежанья
Ей нужен сказочный помощник Артемон.
Я возразить хотел, но тут подумал:
«В сущности, собак я тоже, ужас, как люблю.
И уговор наш будет только большей прочности,
Ну, а жену я как-нибудь уговорю».
Я стал звонить, писать, искать по объявлениям,
И наконец, дочурке пуделя достал.
Не знаю, сказочным он был, но без сомнения
Я сумму сказочную за него отдал.
И всю неделю умиляясь счастьем девочки,
Я стал невольно неопрятность замечать.
В другое время не заметил этих мелочей
И ей сказал: «Условье надо выполнять».
Она взглянула на меня так недвусмысленно,
Что я упреку своему стал не рад:
«Твои условья, папа, выполнить немыслимо,
Ведь у Мальвины был свой дом и чудный сад».
Я потрясен был рассудительностью девочки,
Но дом и садик для меня, увы, мираж.
Ну что же, впредь не замечать придется мелочей,
Для подражанья выбрать проще персонаж.
Еще пока что нет у нас в семейке сына,
Я по нему для подражанья в сказке той
В пример бы выбрал по незнанью Буратино,
А он потребовал бы ключик золотой.
***
Говорю, что люблю и твержу, что верю я,
И молюсь образам, приклонив главу.
И стучу себя в грудь, где любовь потеряна,
Разогнать мрак души я ее зову.
И в потоке словес правильных и искренних
Моя речь — острый меч и моя беда.
Не нужна никому таковая истина,
Ведь она без любви талая вода.
Не нужна никому таковая истина,
Ведь она без любви талая вода.
Если беса иждинем или горы сдвинем мы
И молитвою решим множество проблем
И на муки мы пойдем, но Твоим ли Именем?
Если нет в нас любви, все это зачем?
Если нет в нас любви, все это зачем?
Человечья душа в этом мире странница,
Невозможно спастись, все от жизни взяв,
Чтобы стала она вечности избранницей,
Нужно жить, всю ее за любовь отдав.
Все мы здесь на земле, грешные и разные,
Ищем правильный путь, цель и смысл жить,
Но Господь наделил нас не только разумом,
Но еще дал завет ближнего любить.
Но Господь наделил нас не только разумом,
Но еще дал завет ближнего любить.
Пусть на муки мы пойдем, мы и горы сдвинем,
И молитвою решим множество проблем,
Даже беса иждинем, но Твоим ли Именем?
Если нет в нас любви, все это зачем?
Если нет в нас любви, все это зачем?
Не спасался никто, только верой истовой,
Даже бесы, и те веруют в Христа.
Сколько Он от врагов претерпел и выстрадал,
Но любовь на кресте, как слеза, чиста.
Промыслительно все, и сама в Нем
не только одна к вечной жизни нить.
Это Бог нам Свои распростер объятия,
Доказав, что всегда будет всех любить.
Это Бог нам Свои распростер объятия,
Доказав, что всегда будет всех любить.
Пусть на муки мы пойдем, мы и горы сдвинем
И молитвою решим множество проблем,
Даже беса иждинем, но любви не имем мы,
То к чему это все, все это зачем?
То к чему это все, все это зачем?
***
Научи меня молиться, чтобы стало так легко.
Белой птицей устремиться через своды облаков.
Зачерпнуть крылами ветер, распахнуть сплошную даль.
До краев наполнить этим чашу, где жила печаль.
Научи меня сражаться, где невзгодам несть числа.
Птицей Феникс подниматься из руин добра и зла.
Слезы смой живой водою, озари мой путь в ночи.
Быть собой и жить Тобою, научи.
Научи меня поверить, воспарив не падать вниз.
Научи не лицемерить, не идти на компромисс.
Силу дай не сомневаться и не сдаться в той войне.
На гроши не разменяться и вернуть Тебе вдвойне.
Научи меня смиряться, цену истине узнать.
И лишь одного бояться: смысл жизни потерять.
И другим помочь поверить, не оставить их в беде.
Научи свой путь измерить, лишь стремлением к Тебе.
Научи меня молиться, верность истине храня.
На пути не заблудиться в лабиринтах бытия.
Спотыкаясь, подниматься, не задуть в душе свечи.
Всех прощать, любить, спасаться научи.
***
Оглянись
Утверждению «любите детей» вряд ли кто-нибудь дерзнёт возразить.
Только, если посмотреть без затей, то по -разному их можно любить.
Можно дать им появиться на свет, а потом, вдруг, позабыть в суете.
Можно нянчиться до старости лет, оставляя души их пустоте.
Обретя сокровенный смысл, уходи на покой.
А пока просто оглянись, кто идёт за тобой, за тобой.
Можно слепо им во всём потакать, эгоизма взлелеяв покой.
Угождать им и не доверять, обезличив их любовью такой.
Ну, а можно взять в свой дом сироту, с ним по жизни бремя тягот делить.
Возвратить его душе доброту и своим примером веру явить.
Обрести сокровенный смысл и уйти на покой,
Вновь познав наяву, что жизнь в тех, кто шёл за тобой, за тобой.
Если будем мы скорбям не пенять, чем-то жертвовать, друг друга любя,
То и нас не преминет оправдать тот, кому мы посвящаем себя.
А, ведь, это как воздвигнутый храм навсегда, а не на день, не на час.
И молитвы ко Всевышнему там будут вечно возноситься за нас.
Обретя сокровенный смысл, уходи на покой.
А пока просто оглянись, кто идёт за тобой, за тобой.
***
Огонёк
Из церковных из ворот, что на берегу реки,
Помолившийся народ прочь уносит огоньки.
И весёлый озорной ветер прячется в камыш,
От него, прикрыв рукой, в дом свечу несёт малыш.
Пожелать тебе хочу, чтоб Господь тебя хранил,
Ветерок твою свечу никогда не погасил.
Чтобы путь твой освящал этот малый огонёк,
В нём начало всех начал, сынок.
Я хочу, чтобы ты знал и с собою в жизнь унёс,
Что за нас с тобой страдал во спасение Христос.
Чтобы ты всегда светил потерявшимся в ночи
И тепло в себе хранил, как сейчас огонь свечи.
Пожелать тебе хочу, чтобы ты его сберёг
И любви не погасил в сердце малый огонёк.
Помни это и живи и всегда лишь ей одной
верь, спасение в любви, родной.
А когда ты подрастёшь и шагнёшь ты за порог,
Будет ждать тебя в пути перекрёсток трёх дорог:
влево — жить и преуспеть,
вправо — нежиться в тиши,
ну, а прямо — поскорбеть во спасение души.
Пожелать тебе хочу, чтобы ты свой путь избрал
И донёс свою свечу, и тепла не растерял.
И всегда спешил туда, где твой свет необходим,
Чтоб никто не был тобой судим.
***
Тернистый путь https://www.youtube.com/watch?v=zOzmzd1AL0g
Путь тернистый ко спасенью,
Он – под древних вязов тенью.
Облече́н креста несеньем
Этот след.
От страстей, что правят миром,
Всем и каждому по силам,
А в конце пути – Мессия,
Вечный Свет.
Нет достойных, званых много,
И до Царского чертога
Всё пустыннее дорога
День за днём.
На себя лишь уповая,
Слугам царским не внимая,
Перед ними закрываем
Двери в дом.
Припев:
И тихий голос мне шепнул,
Чтоб я свой крест не сбросил с плеч,
И ветер мне навстречу дул,
Чтоб от паденья уберечь,
И камни резали стопы́ ,
Чтоб я в скорбях себя менял,
И рвали острые шипы
Одежды ветхие с меня.
А налево и направо –
Сто дорог, в огнях оправа,
Там покой, богатство, слава,
Словно приз,
Как стекло, чисты и гладки,
Нет крестов, и всё в порядке,
И летят там без оглядки
Только вниз.
Кто смиренно крест дотащит,
Тот поймёт, что нету слаще
Того чувства, что обрящет
На краю,
И, простив врагов заклятых,
Поскорбит о виноватых,
И поймёт, что не распятых нет в раю.
***
Они думали мы на коленях, ну а мы перед боем молились https://www.youtube.com/watch?v=6Ft1B9Xrjuk
Иерей Андрей Гуров (бывший участник «Ласкового мая») https://vk.com/topic-136836328_35065858
_____________________________________________
151168
Сообщение отредактировал Михалы4 - Суббота, 28.10.2023, 11:18 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 30.10.2023, 18:32 | Сообщение # 2779 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Золотые купола https://www.youtube.com/watch?v=hpuBgLBrhfo
Дом казенный предо мной
Да тюрьма центральная.
Ни копейки за душой
И дорога дальняя.
Над обрывом пал туман,
Кони ход прибавили,
Я б сейчас махнул стакан,
Если б мне поставили.
Ночью в церкви ни души,
В поле волки воют.
А под расстрельную статью
Ямы быстро роют.
Что же не хватало мне?
Все теперь на месте:
Был туз бубновый на спине,
Стал – в ногах туз крести.
Золотые купола душу мою радуют,
А то не дождь, а то не дождь – слезы с неба капают.
Золотые купола на груди наколоты,
Только синие они и ни грамма золота.
Над обрывом на краю
Сердце дрожь охватит.
Жизнь босяцкую мою
Кто переиначит?
Кто стакан мне поднесет?
Кто свечу погасит?
Кто простит? И кто поймет?
И кто по мне заплачет?
***
По расписанию я жил
Очень мало:
Школе я был
Не мил,
Достала
Армия,
И я
Устало
Перевалил
В поле зрения
Музы.
Вузы
Были —
Не счесть им числа.
Кроме ГИТИСа
Стремился
К знаниям сам,
Да заочно.
Росла
Моя
Самообразованность радостно.
Но
данность
моя,
сущность,
Как кость
в горле закономерности,
Мешала
целостности
общества.
И, определенно,
все ценности естества
Я принимал душой.
А вот строй
Любой —
Порядок ли мировой,
С золотой ли звездой,
Пяти — ли, шести — ли конечной —
Я осенял крестом
И с молитвой беспечной
Занимался легким трудом:
Писал,
рисовал
и играл,
По молодости рыбу ловил, да
Продавал, бывало и крал,
И был
Полупотерянным для любой среды,
И ангельской, и бесовской —
Болтался между.
Но тихо лелеял надежду
Душу свою спасти
Ценою любой.
Годам к тридцати шести
Остепенился.
И утвердился
В концепции главной,
Вернее — одной:
С верою православной,
Той, что держит доныне
Меня на земле этой грешной,
В трясине страстей мирских,
Во тьме грехов кромешных,
Плохих новостей,
Плотских поступков мерзких,
Аномальных людей,
Непутевых стихов,
Жить без которых пока не могу,
Но это — пока по кругу
Я к Богу иду.
Но найду прямую,
Я верю,
До того, как саван примерю.
***
Раздвоенность
земного пребыванья
видна во всем:
В скольженье кратких дней,
в цветенье нежном,
в красках увяданья
Да и в самой душе моей.
Она огнем
мятежным
волнует темное сознанье,
И тени гибельных страстей
Небрежным
жестом вызывает
Из Преисподни мирозданья,
и бездну открывает перед ней.
Раздвоенность всегда напоминает
О бренности,
О том, что все тщета, она же — суета,
Огромная часть вечности,
Ее иная грань.
Не новость, что раздвоенность и есть
Суть
времени. Душа ин-янь
Нутро, с космическим отверстием,
Ядро Добра и Зла,
С огромной черною дырой,
Прерывистая связь
С бессмертием,
И Богом надо мной.
***
Тд и тп
От лености жизни
Тускнеют зрачки,
тучнеет тело.
Словно маленькие рачки
или креветки,
Разрушая мозговые клетки,
Мысли
шевелятся еле-еле.
Программа теленедели
Интересует мало,
2–3 балла.
Житейское море не беспокоит.
Устала
печень от жирного и спиртного,
снова
Покалывает. Достала
страна — срана.
Вечно обманывает
Володя-Дима.
В общем, практически невыносимо.
Изматывает
Лень-матушка богатыря.
Куда все катится, искренне говоря,
Мало кого интересует.
Дует
Из всех щелей гламурным безумием,
Точно перед Везувием.
Перед провалом во времени
От пяток до темени
Холод идет,
Народ со змием зеленым войну ведет,
Да плюс всеядная наркота,
Да повальная нищета.
Слагая все это и подводя черту,
Я вижу дырку от бублика — пустоту.
Так что любая дорога без Бога —
Полная безнадега...
А дальше — т.д. и т.п.
Так реально на все поглядим:
Если ТТ
Нынче необходим
Бандиту, менту-свинье,
То калашников каждой семье
Точно нужен.
Ну а если ты безоружен,
Как Родину защищать?
Мать, отца, сына
И Духа Святого?
Ответ:
Варианта другого
нет!
Значит, снова
война —
Сатанинское дело.
И как бы душа ни хотела
За правое дело встать —
Влипнет в кровище,
в дерьмище,
в гноище,
И рядом не ангелы будут летать,
А мухи и бесы.
Свои интересы
Они защищают с вонью и кровью,
А нам достанется чистилище
и пепелище.
Себя я к тому готовлю.
Пора запасаться смирением да любовью.
А также т.д. и т.п.,
калашниковым и ТТ.
***
Точка отсчета
Владеющий словом
Владеет сердцами.
Над нами —
Столетья,
Черные дыры,
Иные миры.
Под Божьим покровом
Земля, моря,
Храмы, дома, квартиры, сортиры, хоромы...
И я
Сознаю:
Если свести к нулю
Все это, то можно сойти с ума.
Найти точку отсчета сложно,
Но после конца света
Где-то
В предместье Армагеддон
Он сам
Известит о
Новой Альфе и новой Омеге
Всем нам.
Возможно,
Что в этом веке,
Так
Книга книг
говорит,
И победит
закольцованность мысли:
«Мрак
сменит свет».
Иной виток жизни,
Ответ
Соломона на
все
бытие
«Все проходит, и это...» —
Замкнутый круг.
Мой друг,
Дорогой
Вадим,
Хотим
Мы с тобой
Иль того не хотим,
Мы подводим
Итог:
Владеющий словом —
Воистину Бог!
***
Огонь перемен
Экран отражает лукавство и ложь,
Предатели в самых верхах.
Империя снова ложится под нож,
Погрязнув в войне и грехах.
Всё наше давно поделили без нас,
Руины достанутся нам,
И мы исполняем сакральный приказ,
И бьём по своим городам.
Огонь перемен в наших глазах,
Огонь перемен в наших сердцах.
Был бы живой, пел бы нам Цой,
Но лучшие на небесах.
Мы всё понимая, идём до конца,
За искупленьем в бою.
И красное знамя с ликом Отца
Над нами горит в строю.
Мы русскую кровь проливаем за газ,
Реально в угоду шутам,
Но мы исполняем сакральный приказ,
И бьём по своим городам.
Мы поумнели под шквальным огнём,
Пусть знают братья враги,
Мы всё до границы своё отожмём
И победим вопреки.
Победа, как воздух сегодня для нас,
Разборки потом по местам.
Мы исполняем сакральный приказ
И рвёмся к своим городам.
***
Вагнер
Оркестранты войны без ума влюблены
В оратории канонады
В это золото дней и разрывы ночей
И в антракты больничной палаты
Оркестранты войны для огня рождены
Для сражений без всякий идиллий
Где под крики Химер дирижёр Люцифер
Управляет полётом Валькирий.
Так давай, Вагнер, играй
Оркестрантов своих поднимай
Поднимай лёгким взмахом смычка
Наше русское ЧВК.
Оркестранты войны не хотят тишины
Во Вальхаллу их путь в ярком свете
В небе только луна, в сердце только война
И безумное танго смерти.
Так давай, Вагнер, играй
Оркестрантов своих поднимай
Поднимай лёгким взмахом смычка
Наше русское ЧВК.
Оркестранты, воины России.
Пусть пребудет с Вами благодать
Наши павшие, наши Святые
И небесная Божья рать.
Так давай же, Вагнер, играй
Оркестрантов своих поднимай
Поднимай лёгким взмахом смычка
Наше русское ЧВК.
Так давай же, Вагнер, играй
Оркестрантов своих поднимай
Поднимай лёгким взмахом смычка
Наше русское ЧВК.
***
Дайте снаряды!
Ярко вспыхнет Весна, Разольется Война
Всех вокруг обожжет, опалит, одурманит
И от муторной спячки очнется Страна
И с молитвою медленно сплюнет и встанет!
И Фанерные звезды с мундиров слетят
Испарятся с эфиров иудо-эксперты
Рептилоидов точно уже не простят
Упакуют как мусор их в термопакеты!
Дайте снаряды! Дайте снаряды!
Дайте спасти парней! Дайте снаряды! Дайте снаряды!
Скорее! Скорее! Скорей!
И когда от огня почернеет земля
И двухсотых в КамАЗы в три слоя уложат
Я прошу Вас ребята! Простите меня!
И всех тех, кто помочь Вам сегодня не может
Дайте снаряды! Дайте снаряды!
Дайте спасти парней! Дайте снаряды! Дайте снаряды!
Скорее! Скорее! Скорей!
Отец Наш Небесный не пожалей
Раздай по заслугам награды
Предателям пули, да поскорей!
А нашим бойцам снаряды!
Дайте снаряды! Дайте снаряды!
Спасите парней!
***
ВИКА ЦЫГАНОВА - ШТОРМ (Волонтёрская). Автор стихов: Вадим Цыганов
(ПРЕМЬЕРА, ОФИЦИАЛЬНОЕ ВИДЕО) https://youtu.be/GP6O6_egrw4
Посвящается бойцам передовой и ангелам тыла…
А на войне радость вдвойне
По бездорожью, где мина на мине
Лететь в темноте навстречу судьбе
На волонтёрской разбитой машине
Старуха с косой костлявой рукой
Не в рай, а на край шлагбаум открой
Здесь каждый второй знакомый с тобой
Здесь вольному воля и вечный покой
Шторм
Шторм
Шторм
Шторм
Ни от войны, ни от тюрьмы
Не зарекайся, что б ни случилось
А кто кроме нас, если не мы
Вольному воля и Божья милость
Здесь в узел завязаны наши просторы
Здесь добровольцы, здесь волонтёры
Я в этом замесе дышу и молюсь
А в сердце моём Триединая Русь
Шторм
Волна за волной
Шторм
Накат за накатом
Шторм
Я рядом с тобой
Шторм
Я рядом
Шторм
Волна за волной
Шторм
Накат за накатом
Шторм
Я рядом с тобой
Шторм
Я рядом
Вадим Цыганов https://stihi.ru/avtor/tsyganov
___________________________________
151290
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 30.10.2023, 18:33 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 02.11.2023, 10:53 | Сообщение # 2780 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| ВОСКРЕШЕНИЕ
Мечты живут за поворотами,
Судьба таится за случайностью.
Мы беспокойными полётами
Остепенились до усталости.
Для чести-совести закрытые,
Творим в беспамятстве предательства.
Авось, открестимся молитвами,
Вину вменяя обстоятельствам.
Но судный гром, с небес предсказанный,
Навряд ли нас одарит вечностью…
За чьи грехи страдал Помазанный?
Весь род людской распят беспечностью.
Но Божий лик… Чтоб ты, поверивший
В святое чудо воскрешения,
Ты, каждый, – смог, огонь умеривши,
Взглянуть душой на свет прощения.
_______________________________
Горькое молоко
Тая в задумчивости стояла у калитки.
...Когда-то вот так же она не решалась войти в родной двор, вернувшись из школы с первой двойкой. «Ох, батя даст», — думала она. Мать точно уже пришла с работы, а отец — кто его знает, может, ещё в поле, а потом то ли приползёт после попойки, извалявшись в грязи по пути домой, то ли с полдороги под утро встанет, проспавшись, и обратно на работу пойдёт.
«Может, не говорить ничего», — подумала Тая. Да как не скажешь. Отец на родительские собрания как на праздники ходил. «Какая у тебя дочка, Аркадий! На одни пятёрки учится. Что про неё говорить. Гордись и точка», — слушал он с высоко поднятым носом и домой приходил уже нетрезвым «по поводу». Обмывал табель с оценками, так сказать. Матери радоваться было некогда, она на свинарник в четыре утра уходила, потом за коровой шла, по хозяйству управлялась, а в доме ещё пятеро ртов оставалось. Даром что волк не забегал, как в русской сказке про козлят.
А вокруг степи российские, южные, ветер, волки и правда по ночам выли, была бы хата крайняя в совхозе — совсем страшно было бы. На ночь, конечно, мать всегда приходила, но детской фантазии чего расскажешь — взвизгнут дети, и шасть под кровать, чтобы волк не достал, прямо посреди бела дня.
— Что Иванушка не весел, что головушку повесил? — сказывал сосед через забор, глядя на унылое лицо бывшей отличницы. Дядя Петя вместе с родителями Таи приехал из Беларуси осваивать целину. Мать рассказывала, что он ей в любви объяснялся по дороге, а та уже замужем была за Аркадием, и на признания только шикала и озиралась по сторонам.
И вот, как нарочно, приехали в совхоз, и тут на Аркадия как бес взял— что ни день, то выпивка, что ни утро, то похмелье. А дядя Петя словно глядит на это и посмеивается. То дом обновит, то крышу подлатает, то парней своих на самодельной тележке прокатит. Мать Таи посмотрит, и ещё жальче себя становится. Куда же через забор к соседу уходить — там семья, обсмеют в совхозе, а Пётр своих не бросит, даром только опозоришься.
— Соседка, молока хочешь? — ласково спросил дядя Петя. У Таи в животе буркнуло. Что там какие-то оценки, если можно молока досыта напиться. Мать молоко соседа не жаловала. «Полынью отдаёт, горечь всегда, даже когда кругом клевер один», — говорила она. Тая отхлебнула молока и подивилась. Сладкое, с пенкой, как Тая любила. Словно от их Зорьки.
— Что, вкусное? — засмеялся дядя Петя. — Так это я у твоей матери вчера выторговал. Она мне говорит: «Зачем тебе наше, у тебя своя корова». А потом и ладно, согласилась. Тебе вон форму нужно новую покупать.
Пришла Тая домой, призналась про двойку матери. Та отвечает: «Не говори покуда бате. Может, успеешь исправить ещё. Хотя кто-нибудь ему нашепчет, когда он опять тобой хвастаться на работе начнёт. Гордыня — любимая закуска под выпивку. А люди враз на место поставят, им с ним потом ночь не ночевать. Ну, ты садись, поешь чего».
И тут мать узнала, что Тая молока зорькиного у дяди Пети напилась — и словно подменили её. Давай тряпкой Таю бить. «Чего это ты чужие тарелки облизывать вздумала! Да ещё и этого хвастуна… Своё молоко горькое, так он нашим тебя выпаивает». И почудилось Тае, что осталась от того молока у неё горечь во рту.
...Тая набрала в лёгкие воздуха и толкнула калитку. Заскрипели деревяшки, как долгие, заржавевшие годы. Не родная калитка, а кладбищенская. Вот они, две могилки. Мама. Освободил её отец, помер. Плакала мать, Тая шептала ей что-то, а она в ответ: «Не по нему, дочка, плачу, а по жизни своей». Спокойно стояла Тая перед последним материным пристанищем, отца могилы тут не было, его на старом кладбище схоронили, не оказалось для матери рядом с ним места.
А рядом дяди Пети могилка, чуть дальше — жены его. Так и остались они соседями. Глядит Тая — с бугорка соседа вьюнок полевой ползёт, с белыми цветочками да бутончиками. И мамину могилку обнимает.
Вышла Тая с кладбища. А вот рту горечь.
***
СТЕБЕЛЬ
У меня внутри не стержень, а стебель,
Как положено – чувствительный к ветру,
Перетянутый до хитросплетений
Чем-то сильным и, по слухам, бессмертным.
У меня в груди не стержень, а сердце –
Истомлённое восторгом и болью.
Засекреченное в крике младенца,
Закалённое годами в неволе.
У меня в руках не стержень, а перья
Переломанных, припрятанных крыльев. –
Заблудившаяся в снах и поверьях,
Я пишу на грани сказки и были…
***
А я зачем-то верю в ложь.
Сплошная боль, сплошные муки.
Нам скучно всё от той же скуки.
И правды в этом – ни на грош.
Ты только мой, пока что мой.
Ложится снег на подоконник.
Здесь – не любовный треугольник,
Не третий лишний, а второй.
Нас заметает по глаза,
Хотя глаза и так закрыты.
Все окна до весны забиты.
Пусть грянет майская гроза!
Молчим, как раньше…нет, не так…
Бесцветно, сонно, равнодушно.
Не потому, что слов не нужно, –
Сквозь пропасть нужен чей-то шаг…
***
В ГОРОДЕ ОСЕНЬ
В городе столько шагов,
Что услышать твои я беспомощна.
Только дождями и лужами
Меряю осень,
Где натюрморт из домов
Перекрашен из фруктов – да в овощи,
Листья летят полукружьями,
Падают оземь.
В городе столько следов…
Как заметить твои – мне неведомо.
Чайные листья заварены
Жгучей прохладой.
Сколько до наших снегов
Неизвестно из снов нам заведомо.
Все бытовые аварии
Стихнут – и ладно.
В городе столько небес,
Что запомнить дорогу на облачко,
Где мы вдвоём уместились
С любовью на грани,
Как и без крови порез –
Невозможно – и больно с иголочки,
В осени вечная примесь
Душевных терзаний.
В городе столько огней,
А для нас нет ни света, ни пламени.
Мокрые волосы
Вдвое темнее по прядям.
Вспыхнуло сердце картонное,
Плавится грудь оловянная.
Я на дыханье твоё
Отзываюсь, не глядя.
***
ВОЛЬНО
Я знаю, как идти на свет,
Борясь с одним соблазном – сдаться.
Я слышу перекличку лет
И не боюсь её бояться.
Настало время отдавать
За мудрость, за любовь и веру.
Настало время вдохновлять
Других – стремленьем и примером.
Мне важно петь, и вольно быть. –
Для счастья ведь не нужно много!
Мечтать и всей душой любить
Свою, не чью-нибудь, дорогу.
***
ИНЖЕНЕРЫ 20-21
Переезд в новый век –
этот год вдруг напомнил об этом,
Так и тянет по дате с дефисом
пройтись «по слогам».
В запылённом стекле
отражается свет кабинета,
И донские ветра
сквозняками шалят по ногам.
Замеревший завод
вспоминает былые высоты,
Перепроданный трижды,
по горло арендами сыт.
Инженеры в отставке
привычно встают «на работу»
И бредут к проходной
с яркой вывеской красной «Магнит».
Остановка маршрутных такси,
развороты по кругу.
На конечной монтируют
новый ларёк «Шаурма».
Пыль и снег посезонно
выходят на смену друг другу,
Инженеры в поношенных куртках
бредут по домам.
***
АПОКАЛИПТИЧЕСКОЕ
1.
Продайте мне в убежище билет,
Где будет ночь растянута на годы,
Пока Земле от главных кукловодов
Ещё не выслан ядерный привет.
Избави Бог от права выбирать,
Кого спасти – родителей, сыночков…
Три точки, три тире, ещё три точки –
Под пыль и смрад – тебя, планета-мать.
…Заглохнут в душах ненависть и страх.
И зависть, и корысть затихнут сразу. –
Кровавой кнопкой выключится разум,
Надежда пересохнет на губах.
2.
– Скажите, можно?
– Нет, не вышел срок.
Закройте люк, снаружи пыль и ветер…
– Давай ещё раз сказку… Ту, о свете,
О летнем солнце, греющем песок.
– А, правда, было
больше двух цветов?
Не только «подземельный» и «горелый»?
– Не задавай вопросов слишком смелых,
Ты мал ещё… И к правде не готов.
3.
Холодный пот, и… слава Богу, – сон! …
Тянусь, рукой нащупываю кнопку. –
Ночник моргает. Новостные сводки
Читать боюсь. И сердце – бом, бом, бом …
***
ОГОНЬ ПРОМЕТЕЯ
Разве тебе не бывало от этого тесно
В пальцах, груди, перемычках локтей и коленей?
Странные мысли слагались в сюжеты и тексты, –
Только безумец назвать это мог вдохновеньем!
Разве тебе не бывало от этого грустно?
В самом прекрасном из штилей, у брега морского
Всё затихало, а ты же, исполненный чувства
Долга пред этим, записывал – слово за словом.
Разве тебе не бывало от этого тошно?
В громко бурлящем котле человеческих бредней
Слышать себя крайне сложно, но, право, как можно
Просто молчать, понимая, что, может, в последний
Раз – зажигается в сердце огонь откровенья!...
Слышится в скалах мольба о любви и спасенье.
Если хоть кто-то услышит, замрёт на мгновенье –
Значит не зря Прометей совершил «преступленье».
Елена Викторовна Натальченко (творческий псевдоним: Елена Альмалибре – от исп. almalibre – «свободная душа»)
_________________________
151334
Сообщение отредактировал Михалы4 - Четверг, 02.11.2023, 10:54 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 06.11.2023, 02:13 | Сообщение # 2781 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| на ветру кругами спутана
кочевая та трава
шевардинское редутово
да пожарская москва
лесополки окаянные
белизна березины
тропы торные сусанные
из-под нижнего видны
на каяле пели плакали
настояли на угре
между минными поляками
змея на груди пригрев
с маннергеймерами цацкались
целовали неспроста
ту складскую ленинградскую
землю в сахарны уста
жернова у мельниц новые
воду в ступе растолкут
где слагали халхинголовы
или слово о полку
брат за брата в поле древнее
врос по пояс в нелюбви
от работино до времьево
хронотопы искривив
***
Почитайте стихи — не глазами, а вслух.
Слову нужно дышать. И поэзия — дух,
а не буквы и строки в столбец на бумаге,
и поэт выдыхает не знаки, а звук.
Повторяйте слова, это всем по плечу,
наша речь, наше слово — шестое из чувств.
Вдох и выдох — сигналы сердечного ритма:
я читаю, и значит, живу и звучу.
Безголосые буквы лишь тень на стене,
а течение речи полнее вдвойне,
если голос поэта услышит читатель
и вдохнёт, чтобы звук не иссяк в тишине.
Только выдох и вдох оживляют слова,
только нашим дыханием речь и жива.
Говорите стихами любимых поэтов,
множа голосом голос, дыханье — на два.
***
Троицкое
Деревня догорала в темноте.
Мальчишка лет семи смотрел с пригорка,
как дым сползал по склону и густел,
въедался в ноздри, отдавал прогорклым:
заборы там, внизу — из кизяка.
Свой дом повыше. Повезло.
…Румын когда-то,
по курам расстрелявши два рожка,
стащил горшок из печки, автоматом
грозя: молчите, все вы — partisanen,
и пятился, а сам косил глазами
по сторонам: чего б ещё схватить?
У тёти сын недужил — лихорадка.
И бабушка в той комнате с кроваткой
поставила в окно табличку: ТИФ,
так шастать перестали.
Офицер
на улице нашёл сестрёнку Любу
и сунул шоколад. А на лице —
улыбка до ушей, аж видно зубы.
И карточку достал и лопотал
про dotter у соседей на квартире.
Да фриц как фриц. Ну в форме. Без креста.
Не то что эти, в вычурных мундирах,
и с цепью на груди какой-то крест.
…А матерей гоняли на работы:
пахать, но хоть не на чужбине — здесь.
Он помнит, бригадир помялся что-то
в дверях и вдруг сказал: вас будут жечь.
Воды — и на чердак! Скирду спалите,
пусть дым затянет. Вон идут уже.
А дальше — мамин голос: Витя, Витяааааа!..
И те, с цепями, во дворе соседском,
и голоса на нашем и немецком:
— На выход!
— Schneller!
На руках дитя.
— Куда ж я с ним? Младенец…
И блестя,
откуда ни возьмись, в руке у фрица
огромный нож. И малыша — на нож,
подкинув в воздух.
— Ну, теперь идешь?
…Ему десятилетиями снится:
соседку затолкали в строй — и к ним.
Издалека уже тянулся дым.
Хватают мать, и Любу рвут из рук. И оземь.
Но бабушка успела: у земли
ловила, проглотивши пыль и слёзы,
пока невестку со двора вели.
А вдоль дороги был густой овраг.
И старший из племянников за руку
в сплошную зелень сдёрнул — там, в кустах,
сбежал по склону, но споткнулся, рухнул,
катились с мамой вместе. Так и спас,
пока другие с ведрами под крышей,
в дыму, не видя этого, не слыша,
водой плескали, потушить стремясь
огонь, что подползал от сена, сбоку.
Уже луна и звёзды. Никого:
ни птицу не услышать, ни собаку.
Зола и пепел. Лишь над головой
кизячный дым.
И слышен дальний бой.
Он выживет. Он станет мне отцом.
А я страшусь смотреть ему в лицо,
когда дома дымятся в темноте,
и убивают взрослых и детей.
***
Что ж ты, ворон, вьёшься над фронтиром,
и запев опять похож на стон?
Не найти в сегодняшних квартирах
во всю стену карт одной шестой
и тем паче атласа империй,
где и финн, и русский, и казах.
У империи щипали перья,
а потом ― что можно и нельзя.
Было всё: и стройки, и остроги.
Выли волком: ляг да помирай
на войне, когда у нас до Волги
полыхал везде передний край.
Много лет спустя по мирной жизни
прокатился вдруг императив:
за бока кусали и отгрызли,
сколько каждый хапнул унести
на парады суверенитетов,
не оставив ни тебе, ни мне
всех краёв, добытых прапрадеда-
ми , когда страна была сильней.
Знают зубры Беловежской Пущи,
кто бумаги крысил под сукно,
кто стал кушать более и лучше,
кто давно уже в краю ином
и кому приказ смотреть на запад,
а кому ― в другую сторону,
нарезают нам по карте лапоть ―
только ноги впору протянуть ―
чтоб с овчинку показалось небо.
Нам желают страстно, всей душой
смерти (разумеется, мгновенной)
и беды (конечно же, большой).
На развалинах эсесесера
неудобно нынче говорить
про погромы и резню в Бендерах,
поминать Баку и Сумгаит,
бередить затянутые раны.
И для всех мы ходим во врагах:
слишком севера у нас бескрайни,
слишком неприступны берега.
Хороша страна, и будет краше.
А в небратьях злобы до краёв:
вот бы ваше, Раша, сделать нашим.
Вот и налетает вороньё,
всё тесней сдвигаются кордоны,
всё скрипят извилины в мозгу:
дай одним ― от Сяна и до Дона,
а другим ― сибирскую тайгу.
А скажи-ка, дядя, ведь недаром
кто в Москве на митингах орал,
едет раскачать протест в Хабаровск,
а потом, глядишь, и на Урал?
Лёжа в люльке, мы не выбираем
мать с отцом, родную землю, речь.
Ну а после ― чья-то хата с краю,
а кому-то общее беречь:
не за власть, за герб и даже знамя,
не за то, чтоб жили как в раю…
Широка страна ещё. Но знаю,
что стоять придётся на краю.
***
Призраки
Симонов и Сельвинский стоят, обнявшись,
смотрят на снег и на танковую колею.
— Костя, скажите, кто это бьёт по нашим?
— Те, кого не добили, по нашим бьют.
Странная фотокамера у военкора,
вместо блокнота сжимает рука планшет.
— Мы в сорок третьем освободили город?
— Видите ли, Илья, выходит, что нет.
Ров Мариуполя с мирными — словно под Керчью.
И над Донбассом ночью светло как днём.
— Чем тут ответить, Илья, кроме строя речи?
— Огнём, — повторяет Сельвинский. —
Только огнём.
***
Суворов
Не гнулся, словно был из камня высечен.
Резонов к отступлению найти
поныне не смогу не то что тысячу -
по пальцам не сочту и до пяти.
Когда б не сила русского оружия,
кто дал бы вам от басурман вздохнуть?
Не гетман, не предатели-хорунжие,
тем более не ляхи и не жмудь.
Вас турки продавали б полонёнными
и по сей час, когда бы не Москва.
Кто скачет с жёлто-синими знамёнами,
неужли швед? Я и его бивал!
Беспамятен народ, земля которого
добыта мной. Но совесть не в чести.
Вам впору бы молиться на Суворова.
Что памятник? Позора - не снести!
Покинув Киев, постою в Швейцарии
седым напоминаньем о войне,
когда мы с Альп лавиной, а не армией,
свалились им как на голову снег.
Нет, монумент убрать - не главный стыд ещё.
Позорней, что средь киевских мужчин,
воспитанных в суворовском училище,
на помощь мне не вышел ни один.
У тех, кто выкорчевывал историю,
нет никакого права, хоть убей,
на мой редут в Крыму под Евпаторией,
Очаков, Ахтиар и Хаджибей.
Без нас из вас уже однажды выросла
дивизия СС "Галичина".
Пусть там, где нерусь погоняет вырусью,
бесславье и позор не имут дна.
***
Песни
Снова стон у нас песней зовут.
На разрыв — кто в тылу, кто в окопе —
вся Россия исходит на звук
под ударом единой Европы,
от прощания с мамой: сынок! —
до солёного, горького «братья»,
отдавая себя — кто как смог,
не за страх и награды не ради.
Хлещет горлом — поди перекрой,
словно реки ревут в половодье —
рокот гнева.
И страшен порой
полный ярости голос народный.
Так поют, за нетленное встав,
за отцом повторяя, за дедом.
Но однажды и наши уста
тихо вымолвят слово «Победа».
Вот тогда, отрыдав, отхрипев,
тишину обнимая за плечи,
мы вернём колыбельный распев
вековечной отеческой речи.
А пока не настал этот час,
серебрясь сединою ковыльной,
время горя вонзается в нас
и проходит навылет.
С нам знамя Победы и Спас,
чтобы мы ничего не забыли.
Время боя взывает — за нас!
Время боли кричит через нас,
время
звуком
вонзается
в нас
и проходит
навылет.
***
Пуанты
Чёрным летом — белый лебедь,
грязно-серый дым.
Чары смертные развеять
нет живой воды.
На бульваре аккуратном,
там, где всё стряслось,
пару ношенных пуантов
кто-то вбил на гвоздь.
Гран батман, мечты о сцене,
где он, твой балет?
Сердце в клочья. Совершенно
нечему болеть.
На стволе, под ветром жгучим
в память о беде
пара туфелек летучих
пляшет па-де-де,
от адажио до скерцо:
то затихнут вдруг,
то как вырванное сердце
снова — стук да стук.
***
Дорога
Вещмешки никто не тронет. Южный вечер тих.
Парни в форме на перроне курят на троих.
За составом маневровый коротко гудит.
Изредка роняют слово. Шлемы на груди.
Шелестят стручки акаций. Кто-то из парней
клонит ветку — подержаться как за руку с ней.
Пятна тени, пятна света: тени глубоки.
Медлит он, от ветки этой не отняв руки.
Командир махнул: посадка, даже не сказал.
Плитки выщербленной кладка. Дремлющий вокзал.
Рассветёт — и поле в окнах: жирная земля,
смуглый спеющий подсолнух, трактор, тополя.
Что напишешь по-простому, чтобы не навзрыд?
На платформах за Ростовом техника стоит.
Дальше речка, за Аксаем цапли на песке,
женщина идёт босая с удочкой в руке.
Под вагонный стук да тряску отходя ко сну,
глянь — собор Новочеркасска куполом блеснул.
Что ты, ветер, тучи гонишь? Полегла трава.
Будет за полночь Воронеж, поутру — Москва.
Только сердцу нет покоя. Сердце, не боли.
Докурили на Лихой и в Каменской сошли.
Где они, теперь не скажут. В битве ли, в пути?
Помолись, как видишь наших. Вслед перекрести.
***
Рябина
Белые шапки надвинув
низко, до тёмных бровей,
смотрит сквозь время рябина
алых уральских кровей.
Скольких она провожала,
скольких с Победой ждала!
Жаркое сердце Урала
не выгорает дотла.
Жаркое слово напутствий:
не поддавайтесь врагу,
белая сталь Златоуста,
каслинский тёмный чугун.
Всё, что добыто веками,
будет подмогой в бою:
крепче металла и камня
станьте — и я устою,
ваша, родная, вовеки,
дочери и сыновья.
Бейтесь за все человеки,
светлые силы ея
***
Когда на нас спускают всех собак,
взыскуя покаяния и плача,
и наизнанку, словно абырвалг,
историю страны моей иначат,
шельмуют нас с оттягом и с посолом,
я думаю о маме и отце:
станочный папин вспоминаю цех
и мамины призаводские школы.
Они детьми увидели войну:
бомбёжки, холод, голод, страх. И фрицы.
Они ту пору до сих пор клянут,
какое там — простить и примириться…
И мама помнит бабушку в слезах,
когда вернулся дед-связист из Праги
со старшим сыном. Папа помнит, как
другую бабушку спасли в крутом овраге,
когда вели в германский эшелон,
как дом горел, как выжгли всю деревню.
Их призывают немцам бить поклон?
Страна моя, откуда эти бредни?
Бить будут нас! Да, будут. В гриву, в хвост.
Смотри на них. Вот Виктор, вот Мария.
Война их наградила в полный рост:
ему — туберкулёз, ей — малярия,
но радовались солнечной поре,
когда страну отвоевали деды.
Отец студентом на Сапун-горе
встречал десятилетие Победы.
В вечерней школе мама аттестат
парням из заводских цехов вручала.
Букет на выпускной великоват —
не обхватить и в две руки. Начало
семейной жизни согревало их:
пусть общежитие, построят дом — и двушка.
Всего-то скарба было на двоих:
два чемодана, чайник и подушка.
Живи, работай! Что за времена:
растить детей и персики для внучки,
идти домой не с пузырём вина,
а с новой книгой каждую получку.
И не его, и не её вина,
что в одночасье рухнула страна,
когда не о труде, а о деньгах
людей вокруг призвали думать резко,
и сразу стал первейший олигарх
последний из директоров советских.
Давно не слышно заводских гудков,
и корабельный винт не пенит воду,
и лишь тяжёлый мат крановщиков
витает над разграбленным заводом.
Наследье разом обратилось в прах,
тут выжить бы, да как? Да хоть убейся.
Коллеги умирали в отпусках
бессрочных — лишь бы капал стаж для пенсий.
А тот, кто выжил, молча в трюмы лез,
жёг лёгкие волокнами асбеста
на сухогрузах греческих: в ЕС
таким судам не находилось места.
Их тени всё стоят у проходной.
Родители мои пока со мной.
Не дай Господь мне снова испытать
те дни, когда очнёшься вдруг со стоном:
в чужой стране твои отец и мать,
и родина отрезана кордоном.
Я содрогаюсь, думая о маме:
ей правда повезло с учениками:
они её медсёстры и врачи —
все те, кому теперь её лечить,
но ни кровинки на её лице.
Я беспокоюсь о своём отце:
о каждом миокардовом рубце
за каждый с мясом вырванный станок,
за каждый цех, причал, за каждый док.
Когда на части разрывают псы,
страна моя — и на тебе рубцы.
Когда мои пошли голосовать
на референдум вежливого марта,
отец отрезал: нет пути обратно.
Да хоть солому есть, сказала мать.
Мне кажется, ты всё ещё больна,
очнувшись ото сна, моя страна.
А вдруг наш дух пока ещё не смог
воспрянуть после стольких испытаний?
Так сублейкоз съедает костный мозг
фиброзной, ни на что не годной тканью,
и организм убьёт любой пустяк.
А тут ещё и спляшут на костях.
Нам никогда спокойно не дадут
мечтать о мире, где в почёте труд,
растить сады, чтоб по весне цвели,
учить детей и строить корабли.
Наш дом и так был взорван и расколот.
Нас будут бить наотмашь и под дых,
нас будут бить за парус и за штык,
за якорь и за крест, за серп и молот.
Мы застим небо, как ни назови
страну, простёртую на пару континентов.
Мы столько раз всходили на крови.
Мы знаем боль последнего момента,
когда, казалось, вдребезги и вдрызг,
и сразу пот и слёзы, дым и порох.
Нас будут бить в любой удобный миг:
как бьют в Донбассе, бьют — в домах и школах.
За дедов, за отцов и матерей,
за всё, что есть, за раны и мозоли,
нас бьют за веком век — пойми скорей:
нас будут бить, пока мы им позволим.
Нас будут бить по самому больному,
и нам нельзя утратить чувство дома.
***
За Доном и Непрядвой
над мороком неправды
с востока занимается заря.
Батыи и мамаи
ломили — не сломали.
Мы встали.
Не замайте нас зазря.
Путивль и Чернигов
ещё под новым игом,
ещё ярится ворог во хмелю.
От Новгорода, Пскова,
от озера Чудского
до поля Куликова
ветер лют.
Грядет иное время.
И ратник в новом шлеме
да стремя поменяли на броню.
Нам снова через пламя
нести с восхода знамя,
косить дурное семя на корню
за тех, кто в сорок третьем
вот так же на рассвете
поднял над этой степью
красный флаг.
За прерванное детство.
За молодогвардейцев
замученных.
За Лилию Литвяк.
За веру и за совесть,
за летопись и повесть,
в которых нам не сватают войну,
за Сумы и за Харьков,
за всех, кто кровью харкал
годами в мариупольском плену,
за старых и за малых,
за гибель под завалом,
за сотни раз израненный Донбасс,
за всех, кто был поруган,
подымутся хоругви
зари с востока.
Братие, за нас.
***
Носилки
Пока меж небом и землёй,
глотая гарь и пыль,
плывешь ни мёртвый ни живой
на сетке из стропы,
надеешься, что донесут.
И та, что родила,
тебя как ангел на весу
хранит в задымленном лесу,
сомкнувши два крыла.
Когда невмоготу терпеть
отсутствие вестей,
шьют матери за сетью сеть
для раненых детей.
И сила каждого стежка,
работы рук и глаз,
неимоверно велика,
пока от смерти — два шага,
сейчас, боец. Сейчас.
Врачи и госпиталь — потом.
Всего важней — успеть.
И ангел слышит чей-то стон
и шьёт носилки-сеть.
Стропа. Машинка. Карабин.
Стежок. Ещё стежок.
Сынок, сынок, ты не один.
Мы смерти вас не отдадим.
Всё будет хорошо.
Поодаль бой, вплотную — боль.
И вдруг из темноты
проступят — светом над тобой —
знакомые черты.
На золотой, на тёплый свет
плыви, за жизнь держась.
А я молитву вознесу
за тех, кто тянет на весу,
за тех, кто первым спас.
Ты снова сможешь их обнять
и поблагодарить
за свет спасительного дня,
идущий изнутри,
за веру, за любовь, за труд.
Живи, живи, боец,
поскольку ангелы вокруг,
и золото родимых рук,
и золото сердец.
***
Мольба
Пусть будет всё по-твоему,
и вместе с Богородицей
храни Ивана-воина
и всё родное воинство,
Ирину и Полину,
летевших с Сахалина
к мужьям мобилизованным
в прифронтовую зону,
Ульяну и Ларису
в цеху над стопкой флиса...
Храни их — всех и каждого,
чьи имена не ведаю,
и верных, и отважных —
до мира и Победы.
Земные бью поклоны и,
припав к твоим коленям,
за Александра-воина
молю — об исцелении.
***
ПОЦЕЛУЙ ЖИЗНИ
Я воздуха прозрачный пузырёк
Тебе передаю рот в рот, рот в рот,
Чтоб влился он в твой быстрый кровоток,
И по нему потёк-потёк-потёк,
Так по реке за горизонт плывёт кораблик,
Мой поцелуй как легкокрылый ялик,
Дыши, вдыхай горячий кислород,
Горячий ветер моего дыханья,
Дыши, родной, до свадьбы заживёт,
По именам мы знаем наши шрамы.
А раненых всё больше, целый взвод.
Везут, везут из Красного Лимана...
Сестра медроты жаркий бой ведёт
За каждого Алёшку и Ивана.
И поцелуй —
дыхание рот в рот,
Зовёт на свет из смертного тумана.
***
Военным хирургам
Дрожит земля. А руки не дрожат.
Для операций маловато света
на первых и в подвальных этажах.
Но шьёт, на нитке чью-то жизнь держа,
пока вверху работают «Ланцеты».
Не мнит себя святителем Лукой,
но каждой капле крови знает цену.
И АКС на всякий — под рукой:
передний край совсем недалеко.
Он — скальпель, отсекающий гангрену.
Ещё одна жизнь не отдана.
А жгучий металл из груди
извлёк уже брат из ордена
с девизом «Не навреди!»
Пускай и шанс успеть — один из ста,
и раненый в два раза больше весит,
но держит, словно снятого с креста,
сестрица — вся сама светла как сталь
отменной марки восемнадцать десять.
Брат, стонет твой приёмный непокой.
Опять сестра нащупывает вену.
И АКС, как прежде, под рукой,
он тоже инструмент: как раз такой,
которым медик борется с гангреной.
Спасённым — родня и Родина,
что вслед, провожая, глядит:
сестра боевого ордена
с девизом «Не навреди!»
Госпитальеры, подступает ад.
Но пусть никто сегодня не погибнет,
пока в подвале шьют сестра и брат.
Исходит свет от полевых бригад
над «Очерками гнойной хирургии».
И не подумать ни о чём таком,
что вне полей войны имеет цену.
Тяните — узелок за узелком:
пока болезнь не выжгут целиком,
вы — скальпель, отсекающий гангрену.
И сколько дорог ни пройдено,
Победа ещё впереди
для всех посвящённых ордена
с девизом «Не навреди!»
***
Не знаю, сколько братьев и сестёр
образовалось у меня по крови.
Для мамы жизнь её с недавних пор
заключена в коротком, ёмком слове.
Наверное, вас сотни.
И сейчас,
поддерживая, тихо каплет в вену
возможность жить: для каждого из нас
прожитый мамой день и час бесценны.
И я за всех, за каждого молюсь.
И шепчут мамины синеющие губы:
вы дарите мне время.
Резус плюс.
Храни вас Бог,
родные
первой группы…
Благословен стократ
дающий кровь,
сестра и брат,
надежда и любовь.
***
Серёжа
Пятёрочка, магнит-у-дома,
аптеки (две), собаки (две).
Заправка. Город незнакомый
и южных звёзд огромных свет.
Собаки на заправке рады:
в ночи совсем безлюдно тут.
Сергей с дворнягами играет,
пока другие кофе пьют.
Мы вслед ему помашем позже,
когда шофёр свернёт с пути,
чтоб молчаливого Серёжу
к пансионату подвезти:
зачем назад из Туапсе-то?
Он не сказал нам ничего,
а в реабилитационный центр —
из-за раненья в СВО,
а что там — пуля или мина…
И снова двигатель звенит,
и в городках вдоль серпантина —
фикс прайс, пятёрочка, магнит.
***
Платочек
Семья вшестером — самый малый в коляске —
выходит бульваром гулять.
Безоблачен день, по-осеннему ласков,
и солнцем прогрета земля.
Вприпрыжку девчонка — юбчонка и косы —
до школы бежит по двору.
И золотом листьев горят абрикосы,
и сохнет бельё на ветру.
И тёплой, горчайшей и терпкой настойкой
здесь тянется мирная жизнь.
Ты тем, кто себя не жалеет нисколько,
о ней, не робея, скажи,
и тем, кто сквозь окна палат госпитальных
невидящим взором глядит,
и всем провожавшим ребят на вокзале —
не про ордена на груди
и не про тревогу, с которой не спится,
про мамино сердце в тоске.
Скажи, что у бабушки звякнули спицы
на вязаном тёплом носке.
Что ящики яблок им и помидоры
везут. И про сбор на жгуты.
И что за спиной их — и город, и горы,
и море в барашках литых.
Пусть выстоит каждый, спокоен и точен —
за то, что дороже всего.
А неба кусочек, как синий платочек,
простёган насквозь ПВО.
Ольга Старушко https://stihi.ru/avtor/mastodonia
______________________________________
151451
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 06.11.2023, 02:14 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 08.11.2023, 20:37 | Сообщение # 2782 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Я белая кость. Другим мне не стать.
И хватит случайные жизни листать!
Их ржа разъедает, к ним кра́дется тать.
Им страшно до жути: на цыпочки встать,
В глазок заглянуть – и дышать перестать.
Я выбран не мною. Я помню свой род.
Голодной слюною на твой бутерброд
Тебе не залить мой пылающий рот.
Мне имя народ, а не титульный сброд.
Упрямый, как «ер», и надёжный, как «ять»,
Я буду один средь немногих стоять
За каждую жизни порушенной пядь,
За гибнущий дом, и за каждую блядь,
Что ты растоптал и уже не поднять.
За всё, что тебе у меня не отнять
– Я буду стоять. И тебе – не слинять.
15. 01. 2011 г.
***
К РОДИНЕ
Время полулюдей, годы полураспада,
Череда беззаконий поросла лебедой.
Что же сталось с тобой, и кому это надо –
Километры беды мерить общей бедой?
Что нам «Запад», «Восток», если вышло иное,
Если русские тропы сюда привели?
Ты стоишь на краю, чуешь вечность спиною,
А вокруг только небо и немного земли.
Только ты, моя рань, моя вольная воля,
Позабыв про усталость, вся в небесной пыли,
Только ты и осталась, как лучшая доля,
Только ты и стоишь – остальное болит.
* * *
Осень проходит, и дни мои стали прозрачны.
Что-то роднит нас ещё с красотой неземною.
Вряд ли дела, что казались нужны и удачны.
Может быть, небо, пропахшее близкой зимою.
Может быть, родина… Радость её неотмирна!
Что-то последнее есть, несравненное в этой равнине.
Что-то такое, что хочешь ответствовать мирно
Всякому «здравствуй»…
- Во веки веков и отныне!
***
НОВОРОССИЯ
Сны стали яркие сниться,
Детские вещие сны.
Где-то пылают зарницы
Близкой по крови войны.
Где-то становится летом
Парень, сгоревший в броне.
Только ведь я не об этом,
Я не о том совсем... Не
Понимая откуда,
В нас эта вечность течёт,
Наспех прощаемся с чудом,
Свой не жалея живот.
Что же нас встретит на древнем
И бесконечном мосту?
Домик над речкой в деревне?
В детстве уроненный стул?
Жизни мелькнувшей начало?
Тёмные волны извне?
… Старый отец у причала
С парнем, сгоревшим в броне.
***
ЖИРАФ
Новелла
Светлой памяти Володи Браги, позывной "Скиф"
Его привезли на Кинбурнскую косу перед самой войной. До него в маленьком импровизированном зоопарке Кинбурнского лесничества, что построили на краю леса, между Васильевкой и Покровским, жили только местные звери и птицы: фазаны, косули, волчек, семейство кабанов… Из экзотики были только павлины и верблюд. Позже добавилась пума. И вдруг — жираф.
Дикарей палаточников эти хвостатые и клыкастые достопримечательности не интересовали, они жили на побережье и со зверьём крупнее и страшнее комаров сталкивались редко. А вот для экскурсий из Очакова, приплывавших на катере, зоопарк стал изюминкой Косы. А изюминкой изюминки — жираф. Он и вправду был удивительный: высокий, задумчивый, когда шёл по вольеру — из-за забора казалось будто он плыл. Словно коричневый парус с накинутой на него сеткой оснастки колыхало обессилевшим сухим жарким ветром, невесть как добравшимся сюда из саванны. А ресницы! А удивительные женские глаза за этими длинными ресницами! Всегда немного грустные, откуда-то из своего заоблачного далека смотрящие вниз, на тебя. Не помню, кто сказал: "Бог точно есть, иначе откуда бы среди гиен, обезьян и крокодилов появился жираф?" Такое признание в любви к Творцу дорогого стоит.
Летом двадцать второго года боевые действия на бывшей Украине докатились и до Кинбурнской косы — она нависала над Очаковым и Николаевым, к тому же запирала устье Днепра и была стратегически очень важна для российской армии. Зачищать Косу отправили отряд специального назначения "Вихрь" с казачьими добровольческими частями из бригады "Дон" и Росгвардией. Это удалось без ожесточённых боестолкновений и потерь, за исключением нескольких подрывов на минах. Понимая, что без сухопутного коридора Косу не удержать, хохол не упирался и остатки своих подразделений эвакуировал на украинский берег Днепровского лимана. А вот дальше началась позиционная война с безжалостной артой, зажигательными снарядами и вездесущими дронами. И первое, что нацисты сделали, когда наши закрепились и окопались на Косе, — размолотили артой зоопарк в Кинбурнском лесничестве, а затем осенью двадцать второго по принципу "так не доставайся же ты никому" зажигалками запалили ещё и леса в своём бывшем "біосферним заповіднике". Русским бойцам этим они особо не навредили, а вот обезумевшие табуны диких лошадей и коров, носившиеся ночами на фоне пылающих лесных массивов, запомнились тогда всем: и солдатам, и местным жителям, — надолго! К одному из таких табунов и пристал жираф. Как он перезимовал, бог его знает, зимы здесь, на самом юге Новороссии, тёплые, снег если и выпадает — то ненадолго. Травы вдоволь, но всё равно — не Африка. Однако перезимовал. Может, возле горячих сернистых озёр отогревался, их на Косе хватает. По весне среди загоравшихся потихоньку алым пламенем маков бойцы его ещё видели пару раз, всё также скакавшего с дикими лошадями, возвышаясь над табуном, как сигнальная вышка с наброшенной на неё светло-коричневой маскировочной сетью. А потом исчез…
Лиля приехала в отряд из Москвы. На должность санинструктора. Ей было уже за тридцать, но комфортная столичная жизнь не спешила избавить её от иллюзий. Она считала себя православной, верила в героизм и приехала спасать бойцов, раненых на поле боя. Может быть (и даже наверняка), были и другие мотивы (Лиля была не замужем), но в них она не признавалась даже сама себе. Верующая она была по-новомосковски, то есть с комфортом. Это когда в воскресенье из чистенького храма выходят чистенькие прихожанки в необыкновенном душевном волнении, близком к эйфории, после сладкозвучной проповеди молодого батюшки, выпускника духовной академии, проповеди обильной цитатами из святых отцов, а также яркими риторическими фигурами и образами. Выходят с переполняющим душу чувством чего-нибудь совершить. Об этом чувстве лучше всех осведомлены профессиональные нищие, потому что именно в такие моменты они стараются караулить поблизости, не приставая, не клянча, а в смиренной покинутости и безгласности пребывая в ожидании чуда и благодати. Чудеса, как правило, в этот час на них обильно низвергаются в виде нерядовых пожертвований и милостыни. Благодати экзальтированным прихожанкам ещё порой хватает и на домашних, но к вечеру это проходит. И если не в ту же ночь, то уже точно со следующего утра начинает заполняться новыми грехами манускрипт, исписанный убористым женским почерком для следующей исповеди.
В таком благодушествовании и благорастворении воздýхов нет, наверное, ничего плохого. Кроме одного: войны. Которая всегда идёт по пятам такого благодушествования. И Лиля, попав на неё, поначалу выглядела диковинным животным. Длинные загнутые кверху ресницы и нескладная высокая фигура определили позывной нового санинструктора. Так на Кинбурнской косе по весне появился ещё один "жираф".
Честно говоря, в её медицинских талантах наш начмед усомнился довольно быстро, и будь его воля — распростился бы с Лилей уже через несколько недель её пребывания на передовой. Сам он тоже, кстати, был москвичом, но в Донбассе гуманитарил с четырнадцатого года, и после нескольких месяцев "скорой помощи" в Горловке, после детей, заваленных украинскими снарядами в подвалах, и окровавленной ежедневности той восьмилетней войны необязательная московская жизнь с широко распахнутыми глазами и восторгами его коробила. А именно такой и с таким настроением Лиля приехала на фронт. И именно такой: доверчивой и нескладной, — она зашла к командиру. Не просто в комнату, в душу.
Командир добровольческого отряда с позывным "Седой" был уже не молод, предыдущие войны его не обошли, и некогда чёрные его южнорусские волосы превратились в позывной. Потому что стали седыми. После Ливии. Именно там ему пришлось столкнуться с нынешним врагом. Он, конечно, слышал ещё в Чечне, что бандерлоги воевали на стороне дудаевцев, что в Южной Осетии тоже отметились в рядах саакашистов, даже в Сирии у вагнеров что-такое про хохлов, воюющих на стороне бармалеев, рассказывали. Но только в Ливии, помогая войскам Хафтара в наступлении на Триполи, Седой сошёлся с хохлами нос к носу. Даже удивительно, что во всех этих войнах, таких разных: где с джихадом, где с гей-парадом, где и с тем, и с другим сразу, — хохлы никогда не воевали за, они всегда и неизменно воевали против — против русских. Готовились.
…Это случилось уже после того, как турки вмешались в ливийскую войну на стороне ПНС (Правительство национального согласия. — Прим. ред.). Группа "музыкантов", которой руководил Седой, охраняла один из "Панцирей", что прислали Хафтару объединённые арабы из ОАЭ. Дежуривший на краю международного аэропорта в Триполи "Панцирь" с нашим экипажем попал под удар турецкого "Байрактара". Комплекс стоял в ангаре пустой, остреляв всё, что можно, по чужому жаркому небу. Там его и накрыло.
Добивать русских в аэропорту вместе с привезёнными из идлибского гадюшника бородатыми отправили украинских наёмников, их что-то около роты было у Эрдогана. Тоже из Сирии. Американцы поделились чи сами набрали по интернету — неизвестно. Известно только, что перебрасывали их также украинские частники на военно-транспортных "ил семьдесят шестых". Ну как частники, под прикрытием "Головного управління розвідки України", разумеется. Первый накат бармалеев вагнера отбили, а вот потом… Потом очень грамотно по ним стали работать агээсом, и стодвадцатыми. Не накидывали, как у бородатых принято, по площадям, а именно разбирали бетон, методично и страшно. И зажали группу за взлёткой. "Панцирь" чадит, ангары складываются — не сразу, но пролёт за пролётом. В группе уже трёхсотые, пэвэошников двухсотых бросать тоже нельзя, вагнера не бросают. И в эфире с той стороны уже не "Аллах акбар", а русский мат вперемешку с заполошной мовой.
Седой думал, что всё. И не он один. Ливийцы — не оставили, спасибо им. Вылетел на взлётку Т-55 с ливийским экипажем, отработал по хохлам, по батарее стодвадцатых, вагнера тогда уже её срисовали, координаты скинули. Недолго работал танчик, заптурили его вскоре. Но группа выйти успела, и трёхсотых с двухсотыми вынесла. После боя, отряхиваясь от побелки и бетонной пыли, ребята заметили, что голова у групника не отряхивается, так он и стал Седым.
Позиции на Косе возле Геройского были хорошие, во-первых, потому что там перед добровольцами уже стояли морпехи, во-вторых, потому что лес был почти не тронут прошлогодними пожарами и артой. Блиндажи и НП (Наблюдательные пункты. — Прим. ред.), конечно, подновили, настилы перестелили, брёвен добавили, осыпавшийся песок подровняли, плёночкой по потолку прошлись, чтобы сверху не сыпалось и не лилось, стены досками обшили, чтобы не осыпалось, — и живи не хочу.
Песок для укрепов (если есть лес) очень хорош: копается легко, воду впитывает идеально, поэтому в траншеях — никаких луж даже в сезон дождей, осколки и пули держит лучше чернозёма. Есть только один минус: когда живёшь и обороняешься в песке, смирись с тем, что это обязательная приправа для всех блюд, которые готовятся. Съесть приготовленное с хрустом на Косе отнюдь не метафора. То, что песок у тебя сыплется отовсюду, — тоже не метафора. И не только из автомата (как ты его не береги, даже специально пошитые брезентовые колпачки или резиновые изделия, приспособленные на дуло, не спасают ствол от песка). Песок сыплется из тебя самого (вне зависимости от возраста), причём из таких мест, про которые никогда б не подумал. Например, из ушей.
Позиции отряда были не на побережье, не в прямой видимости неприятеля, поэтому хохол, когда накидывал 155-мм снарядами, работал в основном по старым координатам, а то и просто по площадям.
Птички, конечно, по головам ходили, но в основном ночью, причём в обе стороны: их "Фурии" оттуда, наши "Герани" (в войсках их прозвали "мопеды") туда. Но пока хохлу не подвезли сотни FPV-дронов, вреда от птичек было немного. Не отсвечивай, чтобы по тебе не навели арту, — и порядок.
Когда обжились и окопались как следует, выяснилось, что помимо текучки (караулы, дрова, кашеварство) у бойцов оказалось много времени, а совершенствовать стрелковые навыки негде — полигон далеко. Поэтому, помимо тактических занятий, негласно разрешили охоту. Не для всех, конечно, и с пониманием, куда, как и сколько можно стрелять. То есть только одиночными и только сверху вниз, гарантированно в землю. Чтобы дальше пуля не полетела отыскивать себе незапланированную цель. С соседями договорились, что одиночные — это не прорыв укроповских ДРГ, а рабочий настрел, боевая подготовка, ну а если повезёт — и долгожданное разнообразие на кухне. Казённая тушёнка хороша, но — вы сами понимаете.
Дичи на Косе было достаточно: на озёра садились гуси и утки, в лесу из-под ног порхали фазаны и выскакивали зайчики. Говорили ещё про кабанов и косуль, но только говорили. Рыжие с хвостами тоже были нередки, но по летнему времени линялые, да и по-любому мех бойцам был не надобен.
— Ориентир — купол храма в Геройском, — сказал Седой, когда они утром вышли из блиндажа. — Запомни.
Жираф тепло и сонно поёживалась на утреннем холодке, ночи в апреле были ещё прохладные.
— Следи за печкой! — бросил командир караульному, стоявшему поодаль. Спасибо гуманитарщикам: присланные в отряд буржуйки здорово выручали бойцов в землянках.
— Ну что, пойдём?
Лиля кивнула.
— Ни пуха ни пера, командир! — улыбнулся караульный.
— Иди… Ну ты понял, куда! — также с улыбкой ответил ему Седой, и они с Лилей пошли, стараясь не наступать на палые сосновые ветки и шишки, не хрустеть. Соснячок, в котором окопался отряд, был молодой и чистый, сосенки метров пять-девять в высоту, не ахти какие разлапистые, но частые. Несмотря на то, что хохол уже и по весне остреливал кассетные боеприпасы и пытался накидать зажигалок, сырая земля и недавние дожди не позволили заполыхать лесам по новой. В сосняке туман уже отступил, а в полях ещё хранился.
— Значит, смотри и ищи глазами церковь, если что. Она справа от нас. Эх, отвезти бы тебя в Покровку — вот там церковь так церковь, её сам Суворов построил.
— Да ладно, Паш!
— Вот тебе и ладно. Здесь была его первая победа. Почему коса называется Кинбурнская, знаешь? Потому что здесь была крепость Кинбурн, Суворов её защищал от турок, когда отвоёвывал эти земли для России. Ранен был, но победил. Турецкий десант в море сбросил. А в благодарность за победу построил церковь. Потом.
— Я знаю, он был верующий…
— Верующий, а не болтающий. Он делом верил, а не болтовнёй!
— Паш, не надо!
Он часто выговаривал ей за её религиозные восторги, пытался объяснить разницу между действительной верой и прекраснодушной болтовнёй, но срывался и в результате обижал её.
Седой сдержался, перевёл опять на Суворова:
— Вот мы сейчас здесь стоим зачем? Чтобы тоже сбросить десант в море, если хохлы сунутся. Как двести пятьдесят лет назад!
— Но тогда-то были турки…
— Да, пойми, девочка, враги-то всё те же! Ведь и тогда у турок самые лучшие воины были янычары — это славянские мальчики, которых отбирали у матерей и растили в ненависти к русским. Вот и у хохлов за эти тридцать лет воспитали целые корпуса и дивизии янычар. Против нас. Я с ними уже сталкивался и здесь, и в Ливии. Ведь и тогда за турками стояли Англия, Франция, и сейчас за хохлом те же хозяева стоят и лыбятся, смотрят, как мы друг друга убиваем…
— Паш, а как ты думаешь…
— Тихо, — оборвал Лилю Седой, — всё, вышли на опушку, забирай метров десять вправо от меня, и к дороге! Пойдём вдоль неё — тут и фазан сидит, и зайчика поднять можно.
Не успели они пройти пятьдесят метров, как Седой остановился и, коротко вскинув свой "семьдесят четвёртый", одиночным вдарил по столбику, видневшемуся вдалеке сквозь туман. Столбик подскочил вверх и пошёл зигзагами параллельно дороге, вдаль от охотников. У Лили заблестели глаза, она подняла свой автомат и направила в сторону зайца. Они с Седым, тщательно осматривая все кочки и следы на песке, неторопливо пошли за косым.
— Не попал? — спросила Жираф.
— Да пёс его знает! — в сердцах ругнулся командир, — Видела, как крутанулся в воздухе? Пулька же маленькая, прошьёт насквозь, так он со страху и не заметит, если жизненно важные органы не задеты. Вон Володя Скиф рассказывал, он на днях своего зайца с первого выстрела добыл, но пуля — вошла через шею, а вышла… Ну как у нас всегда всё выходит — через ж… Скиф, говорит, ещё полкилометра за косым по следу шёл, пока из того вся кровь не вытекла. Так что будем искать…
Ходили они ещё долго, но зайца не нашли.
— От инфаркта помирать убежал, — невесело пошутил Седой.
К одиннадцати начало припекать. Рация Седого молчала — то ли не добивала, то ли все, кому надо, знали, что он на охоте, и не дёргали командира по пустякам. На этой войне вообще золотое правило: чем меньше фонишь, тем дольше живёшь. Вот и не фонили. Между тем они ушли уже далеко от расположения, впереди угадывалось побережье.
— Выйдем к морю? — попросила Лиля, — А то я здесь уже третий месяц, а моря не видела.
— Не надо. Подходы к берегу заминированы, да и птички сразу же срисуют. Возвращаемся!
Вдруг до них донёсся сладковатый, тошнотворный по мере приближения запах. На опушке леса неестественно красиво среди блёклых прошлогодних трав отливала коричневым бархатом, громоздилась раздувшаяся туша мёртвой лошади. Гнедой. За ней метрах в тридцати — ещё одна, белая.
— Подорвались на минах… — без сожаления, скорее, оценивающе сказал Седой. И добавил:
— Стой, где стоишь! Выходим также, как заходили.
— Смотри! — Лиля, нетвёрдо опираясь на сосну, показывала почти себе под ноги. Метрах в семи от неё лежал, практически сливаясь с прошлогодней, порыжевшей хвоей и песчаными прогалинами, жираф. Большой, нескладный. Вытянув куда-то в сторону моря свою исхудавшую за зиму шею. Запах, который заставил их остановиться, шёл от него. Сам жираф или не успел ещё раздуться, или был уже предусмотрительно прострелен, чтобы газы от гниения выходили, не скапливаясь. Люди над ним поработали, это точно: большая задняя нога с ляжкой была отпилена.
— Кого-то потянуло на экзотику, жирафятинки захотелось отведать, — начал было Седой, но, оглянувшись, увидел, что Лилю рвёт.
— Пойдём, пойдём отсюда, девочка, иди, не бойся, — заторопился командир, — он не на минах подорвался, подстрелил его кто-то, мать их! Охотнички! Не наши, конечно, мобики, скорее всего.
Лиля, вытеревшись влажной салфеткой, как-то странно и долго посмотрела на Седого.
— Паша, у меня будет ребёнок…
Возвращались молча. Уже недалеко от позиций Седой спросил:
— И что?
Его покоробило, как именно она это сказала: "У меня будет ребёнок". Не растерянное "я беременна" или "что делать?", не испуганное "я, кажется, залетела", а твёрдое и выверенное: будет! Он и шёл всё это время, потихоньку закипая. Лиля, напротив, до сегодняшнего разговора то не к месту восторженная, чаще просто растерянная, — вдруг затвердела. Как будто что-то внутри неё выпрямилось.
— Что "что"? Буду рожать…
— А меня спросить не полагается? — повышая голос, прорычал Седой.
Жираф, в отличие от него, к этому разговору была готова, поэтому ответила, не задумываясь:
— Паша, я тебя люблю, а от любви рождаются дети. От всего остального слипаются презервативы, а от любви — дети…
Пятидесятилетний командир не нашёлся, что ответить.
— Пойми, я ни о чём тебя не прошу, я знаю, что у тебя в Крыму жена, дети уже большие, внучка… Просто я думаю, что это Божья воля… Я такая нескладная, и всё у меня в жизни не складывалось до сих пор, а тут сложилось: и любовь, и ребёнок.
Она шла и смотрела перед собой, не видя, будто всматривалась уже не в дорогу и приближающийся лесок, а в глубину себя, во что-то, что прорастало в ней сейчас сквозь миллионы лет и поколений. Она рассматривала это и даже не шла, плыла. "И впрямь жираф", — подумал Седой, взглянув на неё, удивляясь Лиле, которую хорошо, казалось, узнал за эти месяцы. И вдруг: какой-то другой, незнакомой. Любимой.
Она и говорила-то сейчас, словно роняла листья по осени. Если б дерево ещё могло провожать их взглядом, как Лиля провожала взглядом все уроненные ею слова…
Командир уже давно понял, что полюбил её, но гнал от себя мысли "а что дальше?" Жираф не была для него обычная походная жена из санинструкторов.
Может, поначалу и думал, что будет так. Но именно нескладностью своей, угловатостью, беспомощностью зашла она ему в сердце крепко.
Он не сравнивал, но именно этим Лиля отличалась от его жены, у которой всё в руках горело, дела и слова выходили сразу румяными и законченными, как пирожки из духовки. Одно слово — хозяйка. И тыл. Как и должно быть у офицера. А эта…
Седой понял, что это по-настоящему, только когда заметил за собой, что начал учить её жизни, войне. Как маленькую… После этого неожиданно и сказал замполиту: "Ты не думай, у меня с ней всё серьёзно!" Тот только недоумённо брови вскинул — прошли те времена, когда замполиты следили за нравственностью бойцов и командиров да верностью идеалам. Уже давно не было ни нравственности, ни идеалов. А люди были, и с людьми нужно было — по-людски.
— Ладно, посмотрим! — сказал Седой, когда они подошли к НП, выдвинутому на опушку леса. — Иди, отдыхай!
Жираф упросила командира оставить её до конца контракта. Она приехала в отряд в феврале, уже совсем невдалеке маячил май, а вместе с ним и конец контракта.
Но увы. Именно в мае хохол начал трубить на весь мир о своём грандиозном контрнаступе. Враг получил от Запада новую технику, пополнил личный состав старых и сформировал несколько новых корпусов прорыва. И прощупывал нашу оборону в надежде, что где-нибудь она даст течь. Чтобы потом в эту течь бросить накопленные силы, разрывая передние позиции русской армии, взламывая прикрытые где бетоном, а где одним только мужеством линии наших укреплений.
Всерьёз говорить о десанте на Косу для "великой морськой держави", лишённой флота, было смешно, но на островах в Днепровском лимане зашевелились украинские ДРГ, количество обстрелов возросло и, что хуже, полетели через море новые дроны-камикадзе с увеличенной дальностью. У добровольцев и их соседей, морпехов-североморцев, появились двухсотые и трёхсотые.
А Седой так и не решил, что дальше. То, что Лилю нужно — и чем быстрее, тем лучше, — отправлять в тыл, это понятно. А дальше-то, дальше что? Его после того разговора с любимой как нарочно чуть ли не каждый вечер вызывали в штаб группировки — ожидание укроповского контрнаступа придавало лихорадочности штабным директивам и меняющимся установкам. Добровольцев решили снять с насиженных позиций и перебросить на побережье, под Покровское. На их позиции заводили "Барсов"…
Ночью над позициями добровольцев прошли "Искандеры", сначала три — один за одним, с промежутком в пять-десять секунд, спустя ещё секунд пятьдесят — четвёртый, отставший. Хотя нет, не отставший, скорее, контрольный. На случай, если по первым трём удачно отработает ПВО. "Искандеры" шли низко, вдавливая всё, что затаилось внизу, в землю. Спавшие в землянках проснулись, караульные вжались в сосны, под которыми ждали своей пересменки, курившие автоматически гасили сигареты, хотя увидеть огоньки с земли пролетавшее не могло. Тем более как-то отреагировать, сбиться с курса.
Но страх был парализующий. Когда такое идёт у тебя над головой. Шло неумолимо, железно.
Что творилось в Очакове, Николаеве или Одессе, куда ушли ракеты, лучше было даже не думать.
А утром на позиции отряда заходили "Барсы". Заходили красиво. Бессмысленно и беспощадно. На трёх "камазах" с людьми и БК. Плюс "патрики", плюс "буханки". Всё это встало на опушке леса. Кто-то им сказал, что здесь курорт.
"Барсы" были одним из минобороновских отрядов, тоже добровольцы, только с вооружением, снарягой и БК получше — потому что ВС РФ.
Они хорошо дрались под Соледаром, на отдых и переформирование их вывели на Косу.
Но отдохнуть не получилось. Злые за ночную атаку "Искандеров", которые, как выяснилось, разнесли в Очакове центр подготовки спецназа вместе со штабом ССО, где совещались на тот момент не только чины ВСУ, но и несколько заезжих натовских кураторов в генеральских погонах, хохлы с утра гоняли над Косой стаи птичек, пытаясь найти для своей арты цели пожирнее. А тут непуганые (вернее, расслабленные) "Барсы".
На войне это самое страшное: вторая командировка в зону БД или когда выходишь с боевых. Ощущение, что всё уже знаешь. Или что всё уже кончилось. И хотя ничего-то, как показывает опыт, ещё не знаешь и совсем ничего не кончилось, но человека трудно переделать. Он ищет отдых и уже не психологическую ямку, в которую можно забиться, когда вокруг всё грохочет и над головой, и по тебе летит со всех сторон, а диван, на котором можно разлечься. Желательно с пивом. Или чем покрепче. Потому что человек.
Заходивших "Барсов" срисовали ещё на марше, потом доразведали на опушке. Грузившиеся в трёхосный "урал" (в народе "крокодил") разведчики "Вихря", крайние из уходивших, увидев скученную на опушке леса технику сменщиков, побросали эрдешки со спальниками, оружие и сухпаи в кузов и на полной скорости ломанулись в Геройское. Крикнув, разумеется, приехавшим, чтоб те не толпились и загоняли технику под деревья. Но было поздно. По "Барсам" уже летело. Первые же прилёты 155-мм "трёх топоров" пришлись по технике, полыхнул огненно-жёлтым и зачадил "камаз" с личным составом. Следом сдетонировал крайний, стоявший, слава богу, поодаль — с БК. Перевернулась от близкого разрыва посечённая осколками "буханка". Начался ад.
Разведчики и выезжавшие с ними на "буханке" военмеды успели отъехать не более чем на полкилометра. Сдав задом в ближайший к дороге лесок, "урал" добровольцев остановился под соснами, бойцы высыпали и разбежались, залегли в тридцати-пятидесяти метрах от грузовика и друг от друга.
Ад, воцарившийся на их бывших позициях, царил и в эфире. В радейках звучали мат, стон и непрерывный крик: "Помогите! У нас "триста"! Помогите!"
Жираф переглянулась с водителем санитарной "буханки" Добрым. Не говоря ни слова, они поднялись с земли.
У "Барсов" ещё полыхало, но обстрел закончился, детонация тоже прекратилась — всё, что могло взорваться, взорвалось. Остальное чадило, живое орало, мёртвое остывало. Хохол бил "Эскалибурами", нельзя было так — без пристрелки, с первого же выстрела, обыкновенными осколочно-фугасными — накрыть технику с людьми.
Значит, не пожалели дорогих, наводящихся по спутнику снарядов. Значит, очень, очень разозлились. Да и перед хозяевами нужно было хоть как-то оправдаться. За пластиковые мешки с генеральскими погонами внутри, отправленные военно-транспортными бортами за океан. На воинский мемориал в Арлингтоне.
Санитарная "буханка" добровольцев сходу заскочила в чадившее и оравшее марево, как можно ближе: таскать трёхсотых и грузить в машину было некому.
Загрузив двух тяжёлых с ожогами и осколочными, Жираф с Добрым захлопнули задние дверцы, она нырнула в салон, он за руль, и машина рванула с места.
Времени у них совсем не было, обстрел мог возобновиться в любую минуту. Над пожарищем, как стервятники, кружили два вражеских дрона, снимая результаты своей человекоубийственной работы. У них могли быть и сбросы.
Проскочив Геройское, военмеды облегчённо вздохнули. Казалось, что всё позади. Лиля наложила турникет одному раненому, у которого была пробита нога в районе бедра и большая кровопотеря, перебинтовала голову второму. Ожоги не трогала. Обоим через камуфляж вколола промедол.
— Вот и спасаем ребяток… — наконец-то подумала она, до этого думать было некогда. — Значит, всё это было не зря.
И тут же чуть не завалилась на раненого.
— Сука! — Добрый, оглядываясь, вдавил газ до упора, и "буханка" загнанно рванулась вверх и в сторону.
Уже виднелись домики на окраине Рыбальче. Водитель снова оглянулся, тогда уже и Лиля посмотрела туда, куда смотрел Добрый.
Сверкая маленькими лопастями, на огромной скорости к ним приближалась серая, всё нарастающая точка. Она немного вихлялась из стороны в сторону, то ли повторяя изгибы дороги, то ли просто потому, что удержать равновесие на такой скорости было трудно.
Широко раскрытыми глазами Лиля ещё успела увидеть все четыре работающие одновременно мотора по краям маленького хищного тельца, под которым был привязан жёлтым скотчем какой-то острый конус. После чего её обожгла вспышка, она куда-то покатилась, ударяясь головой и всем телом о сиденья, крышу, ящики в салоне машины, и всё погасло.
— Девочка моя, как ты? — над нею стоял Седой и сжимал её голову в своих руках. Она видела только наплывающее любимое лицо, чувствовала его сильные ладони, и всё.
Ни себя, ни своих рук, ни своих ног она не ощущала. Боль и тяжесть поломанного тела придут потом. А пока она просто плыла, поддерживаемая руками командира.
— Ну что, ожог правой руки — наверно она закрылась ею от взрыва — множественные ушибы ног, скорее всего, перелом нескольких рёбер. Ну и сотрясение, думаю. — Подытожил начмед отряда с позывным Небо.
— А в целом? — спросил командир, поворачиваясь к нему.
— В целом, два двести и два триста. Жаль Доброго, всё-таки успел вывернуть "буханку" в последний момент. Коптер врезался в дорогу, а не в машину. Ну и второму раненому повезло, Жираф ему хорошо турникет поставила. Будет жить. А первый всё…
— Ещё раз скажи, что у нас?
— Да говорю же тебе: два двести и два триста!
— Три триста! — поправил Седой и наклонился над Лилей.
— Всё у нас с вами, дорогие мои трёхсотые, теперь будет хорошо! Держитесь! — и поцеловал Лилю в живот.
Небо, ничего не понимая, хлопал глазами, но переспрашивать не рискнул.
Алексей Шорохов, Херсонская область — ЛНР, октябрь 2023 г.
_________________________________________________
151589
Сообщение отредактировал Михалы4 - Среда, 08.11.2023, 20:38 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 13.11.2023, 22:20 | Сообщение # 2783 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Сухие листья рвутся ввысь
С костлявых веток, чуя волю:
Ведь, если не смотреть на низ –
Сегодня лето и не боле.
Сегодня вовсе не зима…
Среди людского разнобоя
Творится та же кутерьма,
Того же самого покроя.
Лишь не верти башкой и всё…
И будут прежние заводы,
И, вроде, равенство ещё,
И, вроде, счастье у народа!
А, если счастье, что тогда
Смотреть на цены в магазине?
Тут, главное, забыть сюда
Дорогу по песку и глине…
Забыть и точка! Листьев бредь
Вопит среди подобной фальши:
Жить без иллюзий тошно ведь -
Но с ними сдохнешь много раньше.
***
Меня предупреждал сосед,
И интернет, и даже дворник
У магазина – завтра ведь
Ходить не надо в «Винный дворик»!
Не будут водку продавать…
Ведь завтра праздник единения:
- Бери сегодня, чтобы спать
С похмелья в это воскресенье! –
Чего ответить? Добротой,
Конечно, тронут человечьей…
Иду по улице – зимой
Побольше думаешь о вечном.
И вспоминается Христос
С Его чудесным превращеньем
Воды в вино: решил вопрос
Совсем не Божьего значенья!
В глаза смотрел, не прятал взор
От люда, ярого на споры –
А может просто был не вор
И не боялся мести скорой?!
***
Снег тает, тает, тает, тает –
Ноябрь, а будто бы не то…
За домом собачонка лает,
Сама не зная от чего.
Мужик горланит… Нынче водку
Не продают в полночный час,
А он нашёл – такую глотку
Не урезонит даже власть!
Была бы цель… У государства
Она утрачена давно
И потому родное царство
Упрямо валится на дно.
Или мне кажется? …Соседку
Спросил вчера, она в ответ
Сказала: - Выпей-ка таблетку –
Посмотрим: помогает – нет…
Чего спросил-то? – А приятель
И разговаривать не стал:
- Сидит налоговая в хате -
А ты с Россиею пристал! -
Действительно… А снег слезится,
Вот-вот растает навсегда:
Видать, от дыма, что клубится
От Киева и до Днестра.
***
- Вам нравится капитализм? –
Спросил у продавца «Магнита».
- А как? – ответил он. – Стремись
И будешь вечно у корыта!
Всегда в достатке… Что ещё?
Прогресс не остановишь силой -
…Вот мы хотели это, но
Капитализм вмешался, милый!
И слава Богу… Колбасы
Сегодня больше, чем картошки,
А что цена растёт – так ты
Работай головой, не ложкой!
Крутиться надо… - И, как сор,
Перебирал просрочки горы:
Тут даже если и не вор -
Не сдохнешь при таком просторе.
***
Она всегда сидела в маске
За кассою и вдруг вчера
Сидит без маски – даже в краску
Её кидает иногда.
Хоть убегай из магазина…
И я спросил: - Случилось что?
Или такая чертовщина
Доймёт любое существо?!
Или свой страх перебороли…
- Его и не было! – она
Игриво улыбнулась, долю
Раздумья выдержав сполна.
- А что же было? – Знать, холуйство… -
Брезгливо вымолвил чудак
С седой бородкой: - Нынче буйства
В России разве на пятак…
Иссуетились! - и осёкся:
Никто его не поддержал.
А за окошком день поблёкший
Такой же серостью дышал.
***
Я помню продавца того
С косичкой на загривке бритом -
И вдруг иное торжество
Неспящей мысли индивида.
…Красивый парень, чёрт возьми!
И я спросил его конечно:
- А изменилось что внутри
На фоне изменений внешних?!
- А как иначе? – он сказал. –
Ведь русый чуб - что дух Господень…
Намного мужественней стал,
А это главное сегодня!
Теперь любое по плечу… -
И я дополнил ту тираду:
- Постричь бы нам Россию всю –
Глядишь и заживём, как надо! –
Но тут старик какой-то влез
С кошелкою пустее скверны:
- Да хоть башку руби – чудес
Не будет всё одно, наверно…
Пока не вытурим раба
Из головы, российской в доску:
Не будет ничего – себя
Не обогнать с любой причёской!
***
Темнеет рано в эти дни…
Мелькнул обед и солнце пало -
Хотя, наверное, вины
Его сегодня в этом мало.
Какой от света нынче прок?
Иду, как будто по пустыне:
Где был завод – остался клок
Забора или паутина.
Да лужи скалятся… Сейчас
Они укроются снегами -
И слава Богу… Лишний раз
Пойду, не думая о дряни!
Причин, выискивая суть…
И вспомнил прозу Гончарова,
Его «Фрегат «Паллада», путь
Японцев до такой основы.
До процветанья бытия…
А лужи будто бы кричали:
- Где свету больше – там ворья
Найдёшь и с фонарём едва ли!
***
Пропал бродяга со скамейки:
Вчера лежал, а нынче – нет…
И нет матраса с телогрейкой,
Что здесь валялись много лет.
Видать, решил свою проблему,
А может вовсе в мир иной
Отправился – за этим дело
Не станет даже в выходной.
Не заржавеет… Чёрной лавой
Катился вечер: завтра я
Поеду на погост – поздравлю
Отца с Седьмое ноября.
Или не ехать… Он же плюнет
В моё лицо, когда кругом
Нет ничего, что знали люди,
Идущие своим путём!
За что он воевал когда-то…
Нет, надо ехать: если смог
Отдать державу супостату –
То надо выдержать плевок.
***
Осенний вечер… Возле дома
Вблизи дороги жмётся люд
И в центре дед стоит - огромный,
Как неприятельский редут.
Отшибло память… И квартиру,
И сытый улицы размах –
Забыл, собака: не до жиру,
Видать, на старческих хлебах!
Вот-вот полиция примчится…
И бабка, серая как мышь,
Сказала: - Ишь, какая птица!
Не помнит даже и на шиш…
А день какой сегодня, знаешь? -
И дед, усмешки не тая,
Ответил: - Ты давно седая,
А дури - словно у дитя…
Седьмое нынче! День ноябрьский –
Ну как такое позабыть?
Ведь человек… Или под барской
Пригнёткой выгоднее жить?
***
Немало лет прошло с тех пор,
Как предали Октябрь,
Как положили под топор
Любого, кто не раб.
Как позабыли слово честь
И светлый Первомай,
И если что в России есть –
Так злоба через край!
Да воровство… Его плоды
Повсюду и везде,
Как испарения воды
В болотистой среде.
В гадючнике… Из полутьмы
Лишь слышен «скорых» рёв…
В какую грязь ступили мы,
Забыв дела отцов!
***
И нет конца людскому горю,
Нет передышки от боёв -
Приснилось мне, что нынче в ссоре
Надежда, Вера и Любовь!
Приснилось то, что не бывает…
И от бедлама в стороне -
Ребёнок! Он ещё не знает
Чего творится на земле.
Где каждый думает о дряни:
Старик – о том, что он пожил.
Пусть молодёжь садится в сани
И выбивается из сил!
А молодёжь - того подлее:
Бежать неведомо куда!
А тут ребёнок… Видно, злее
Судьбы не выищет беда.
С собакой не найдёт, похоже…
И просыпаюсь – за окном
Сирены голос – видно, схожий
С тем омерзительнейшим сном.
***
Приснилось мне, что Божья сила
Из тени вышла и меня
Избрали нынешним Мессией
Для измененья бытия.
Перерожденья мира в целом!
Я знаю про распятье всё,
Про немоту в плечах, но дело
Важнее для меня всего.
Важнее жизни, неба выше!
Ведь должен кто-то быть Христом,
Когда земля по саму крышу,
Как окровавленный Содом.
И ужаснулся… А Иуда?
Ведь он идейный был до пят,
И деньги бросил – это чудо
Сегодня вряд ли отыскать.
Уж если сволочь – так уж сволочь,
Уж украдёт – так украдёт!
…Беда, когда проснёшься в полночь
И бьёшься рыбою об лёд.
***
Каких не снится только снов,
Каких видений не бывает!
…И нынче снова вновь и вновь
О чём-то спорил, не вставая.
Я справедливости хотел!
Ведь сон не просто чьи-то рожи,
А сам перед собою – дел
Переиначиванье Божьих.
Чего посеешь – то и жнёшь…
А за стеною телевизор
Ворчит соседский – я всю ночь
Его за это ненавижу!
Я ненавижу эти сны…
Вот-вот наступит День ноябрьский -
Но нет Отчизны, нет страны,
Где дух господствовал не барский.
Где правил ум… Который год
Мне эти думы сон буравят:
Видать, на душу совесть жмёт -
Да так, что отдыху не знает.
***
Звонки, звонки… То вой сирен
За домом возле перекрёстка -
И так всегда, и так весь день,
Чтоб понимал какого роста!
Что надо кланяться всему,
Любому крохотному званью –
Я трубку даже не беру,
Чтоб не услышать там молчанье.
Немую тяжесть тишины…
Она должна пугать и горбить -
И потому сегодня мы
О брюхе думаем и торбе.
О своре мелочных обид
Среди невежества и блуда -
И наш герой не честь и стыд,
А проходимец и паскуда.
***
Я вышибаю клином клин:
Зарядку делаю – простуда
Не любит, если хоть один
Не поклоняется паскуде!
Не поклоняется беде…
И потому, ломая кости,
Я отжимаюсь – на войне
Свои законы и коросты.
А за стеною старичок
Скрипит и кашляет, порою
Мне говорит: - Ведь я, сынок,
Домишко свой давно построил!
И мне проблемы – ни к чему…
Пусть дети делают иное! –
Мы с ним ровесники – ему
Твержу и летом и зимою:
- Одна Россия! Боль и кровь…
И за неё бороться надо –
А как иначе, если вновь
Капитализм исходит ядом?!
***
«Ни дня без строчки…» Прав писатель:
Когда и опыт и душа
Срослись с тобою – Созидатель
Не может без карандаша!
Не может выказать усталость,
Не может врать на склоне лет,
Когда известна даже малость
И самый крохотный сюжет.
Вся дурь земная… Сколько взгляда
Хватает – русская земля,
Которая была когда-то
Твоя, твоя, твоя, твоя!
Но человек – скотина злая…
Скотина глупая и вот
Заместо жизни суть иная
Россию душит круглый год.
Вот-вот задавит… Прав Олеша*:
Труби, покуда не сгорел!
Случилось что-то? …Ты замешан,
Ты - достучаться не сумел.
*Юрий Олеша – советский писатель.
***
Снег сыплет, сыплет на Тюмень…
Ещё чуть-чуть и он засыплет,
Но «подметалки» рыжей тень
Мелькнула над ноябрьской зыбью.
А вот ещё одна в пыли
Белесой скрылась за горою,
Чтоб раствориться в той дали,
Что называется зимою.
Которую видал не раз
И за баранкой, и на лыжах –
Одно лишь мучит в этот час:
А сколько зим ещё увижу?
И цепенею… Правда та
Страшнее всякого обмана!
А снег идёт, идёт – вода,
Да лечит душу, словно манна.
Борис Алексеевич Комаров https://stihi.ru/avtor/boriskomarov&s=50
_____________________________________________________
151722
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 13.11.2023, 22:28 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 18.11.2023, 23:27 | Сообщение # 2784 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| В ОСЕННЕМ ПАРКЕ
Сидел на лавке лысый дед
И с аппетитом ел творожник,
Никто не знал, что дед – поэт,
Служитель слова и художник
Того, чего на свете нет.
Затем старик поднялся грузно,
Что даже скрипнула скамья…
Пора признаться вам, что я
И есть старик тот самый. Грустно…
* * *
Ещё одна осень явилась, как милость,
Наполнила шорохом сны,
А глупое сердце сильнее забилось,
Как будто в объятьях весны…
* * *
За столько лет бряцания на лире
Открыл я для себя один секрет,
Что ничего случайного нет в мире
И ничего напрасного в нём нет.
И потому ты, сердце, успокойся,
Пожалуйста, ты бейся поровней,
Когда я вспомню, как с отцом с покоса
Мы возвращались в дымке знойных дней…
* * *
Мы с отцом лишь раз ходили на охоту,
Я её запомнил оттого,
Что весь день, мы шляясь по болоту,
Так и не убили никого…
…Грозы грохотали, ливни лили,
Мы ходили в лог траву косить…
Почему охоту позабыли?
У отца теперь мне не спросить…
***
ПОДПАСОК
Гоню коров со ста дворов,
Тулуп на голом теле,
Я удивительно здоров
И счастлив в высшей мере.
И все мои двенадцать лет
Шагают сбоку стада,
Ещё со мной мой друг рассвет.
Грядущего не надо.
* * *
Вот снова б, как в детстве,
Проснуться, одеться –
Пустяк, что в заплатках штаны,
Бежать на качели,
А в маленьком теле
Дыханье могучей страны…
***
ИЗ ДЕТСТВА
Мы выходим из комнаты смеха
Всей гурьбою, улыбок не пряча.
Время мчится за вехою веха
В даль, где ждёт нас всех комната плача…
* * *
Чем оправдаюсь перед Богом,
Когда настанет мой черёд?
“Прости, я грешен”, – это много.
Скажу: “Я – русский”. Он поймёт.
* * *
Я, как старая хатка,
Та, что в землю вросла.
На душе моей сладко
От отсутствия зла.
И звенит, словно зуммер,
В голове поутру:
От чего б я ни умер,
За Россию умру…
***
РОССИЯ
Ты – степь и в небо колея,
Ты – жизни первая минута.
И боль, и радость ты моя,
Но боли больше почему-то…
***
Россия борется теперь,
Россия сбросила оковы,
И будет День Победы новый,
А точное число потерь
Вам скажут матери и вдовы…
***
ТАК НАДО
Спросите русского солдата:
"Зачем опять идёшь ты в бой?
Зачем рискуешь вновь собой?"
Он просто скажет вам: "Так надо".
И потеряется в дыму
От всех прицелов перекрестий.
Вопрос "А надо-то кому?"
Здесь неуместен...
* * *
Есть окопная правда,
Остальные все – прочь!
У погибнувших завтра
Впереди ещё ночь.
Пусть им крепко поспится,
И в последнем их сне
Пусть им детство приснится
Или сад по весне…
* * *
Зло понимает только силу,
Договориться с ним нельзя.
Вот и создАл Господь Россию.
А для чего ещё, друзья?..
***
УТРО
Как в детстве, радостно проснусь,
Как в детстве, я поглажу кошку,
Как в детстве, сладко потянусь,
И босиком бегом к окошку.
Какой рассвет! Вот это да!
Но, глупый, радио включаю,
И тает радость без следа,
Как рафинад в стакане чаю…
***
Вставал рассвет из-за насосной,
Дни были чудно хороши!..
Так почему ж почти несносна
Теперь ты, жизнь моя, скажи?
Но ничего не отвечает,
Молчит, как на крылечке мох.
Так что всё это означает?
В чём, вы ответьте мне, подвох?
Но и от вас не жду ответа,
Сам разгадал я это квест.
Я понял, это – крест поэта,
Поэта тяжеленный крест.
* * *
Идёт война, горят посёлки,
Как и бывает на войне,
Свистят не птицы, а осколки,
И смерть гуляет по стране.
Доколе, Господи, доколе?!
Господь всё знает, но молчит.
А пО полу в разбитой школе
Сквозняк тетрадку волочит…
***
НА СОЛДАТСКОМ КЛАДБИЩЕ
Слова звучат, как донесенье:
России верные сыны,
Печально ваше новоселье
В объятьях вечной тишины.
В боях погибшие, вы с нами,
Для вас закончилась война.
А ветерок между крестами –
Взрывная стихшая волна...
***
ФРОНТОВОЕ
Как и прадеды наши и деды,
Мы не все доживём до Победы,
Кто-то в снег упадёт, кто-то в пыль,
Это, братцы, не сказка, а быль.
Но однажды мы все, не таю,
Соберёмся в солдатском раю…
***
И вдруг я понял, что так гложет
Меня в тиши и на ветру, –
Душа моя никак не может
Вернуть былую чистоту.
И вот уже, дожив до внуков,
Взамен я всё отдать готов,
Но никаких не слышно звуков
Из рощи мёртвых соловьёв.
* * *
Мой дядька жил на Украине,
Мы в гости ездили к нему,
И я читал сестре Марине
Рассказ тургеневский “Муму”.
Потом мы бегали к затону,
Купались, ели с ней сметану…
…А Лондону и Вашингтону
Я соболезновать не стану,
Когда придёт расплаты час
За то, что разлучили нас.
***
СОН
Ходил старик худой, как привиденье,
И спрашивал с улыбкой сатаны:
“Скажите мне, как ваше настроенье
За пять минут до ядерной войны?”
***
МЫСЛЬ
Исчезли все из сердца песни,
Осталась мысль, что всех страшней:
Война закончится, но если
И жизнь планеты вместе с ней…
* * *
Весь смысл написанных мной строк
Мне продиктован лишь любовью.
Я за Победу, видит Бог,
Но самой-самой малой кровью…
* * *
Когда сомнений много,
Когда в душе тревога,
В опасности любой
Я слышу голос Бога:
“Не бойся, Я с тобой”.
***
Но всё же, всё же, всё же…
Александр Твардовский
Зачем о будущем гадать?
По крайней мере, это странно.
Есть Откровенье Иоанна,
Его и надо прочитать,
Чтоб мысли праздно не метались,
А встали на свои места…
Антихриста почти дождались,
Дождаться бы ещё Христа,
Но не в могиле тесной лёжа,
А в поле, выйдя по росе.
Хотя у Бога живы все,
Но всё же, всё же, всё же…
Николай Зиновьев
______________
151844
Сообщение отредактировал Михалы4 - Суббота, 18.11.2023, 23:29 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 19.11.2023, 12:11 | Сообщение # 2785 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| «Ничего нет страшнее духовного банкротства. Человек может быть гол, нищ, но если у него есть хоть какая-нибудь задрипанная идея, цель, надежда, мираж — всё, начиная от намерения собрать лучший альбом марок и кончая грезами о бессмертии, — он еще человек и его существование имеет смысл. А вот так… Когда совсем пусто, совсем темно». ©
Железнодорожная интермедия
Пассажирский поезд прибыл на станцию Сачки неестественно точно, как
щепетильный влюбленный на свидание, - ни минутой раньше, ни минутой позже.
Был август, и перрон в одно мгновение превратился в филиал городского рынка.
Поезд атаковали торговцы жареной рыбой, огурцами, помидорами и просто луком.
Поезд стоял здесь только десять минут. Лишенные, таким образом,
профессионального наслаждения поторговаться, продавцы холодной закуски
сердито выкрикивали готовые уже цены.
Пассажиры, напротив, выходили веселые и бодрые. Им нравилось после
безысходного лежания и сидения прогуливаться на свежем воздухе и покупать
свежие овощи.
Однако два молодых человека сошли на перрон без всяких признаков
удовольствия. На их лицах менялись нерадужные цвета досады, сожаления и
беспокойства. Тесный и накуренный вагон имел одно преимущество перед
изобилующим солнцем, свежим воздухом и холодной закуской перроном: вагон
двигался со скоростью тридцать пять километров в час, перрон оставался на
месте.
Молодых людей сопровождал железнодорожный служащий Иван Карпович Пеших,
который любезно указывал им дорогу к небольшому желтого железнодорожного
цвета домику против первых вагонов стоящего поезда.
- Влипли? - сочувственно спросила их женщина с корзинкой дозревающих
помидоров и тут же посоветовала: - Купите помидорчиков.
Молодые люди остались к этому, как и ко всему происходившему вокруг,
отсутствующе-безучастными. В программу их поездки, как видно, вовсе не
входило приобретение помидоров и посещение железнодорожной администрации на
станции Сачки...
В вагон Э10 ревизор вошел перед станцией Сачки. Был он весел, вежлив и
предупредителен. Казалось, его работа заключалась не в том, чтобы
вылавливать безбилетников, а в том, чтобы убеждаться, что все пассажиры едут
в этом поезде с билетами.
Такая постановка дела смутила, сбила с толку и с головой выдала двух
цветущих молодых людей с верхней полки. Быстро выяснилось, что они едут без
билета в первый раз, что на уплату штрафа они по неопытности не захватили
денег и что, если товарищ ревизор так настаивает, они могут сойти через три
остановки. Сдержанный ревизор не стал спрашивать, почему именно через три,
он высадил молодых людей при первой возможности, поручив представить их
станционной администрации Ивану Карповичу Пеших, который оказался в этом
поезде и который сам ехал на станцию Сачки.
Это не входило в обязанности Ивана Карповича Пеших - курьера из
областного управления дороги, но он согласился. Иван Карпович был уже очень
стар и мог работать только курьером. Был он очень добр. И можно было
подумать, что два здоровых парня, которых он вел по перрону, не сбегут от
него только из уважения к его сединам.
- Хотите железную дорогу превратить в трамвайную линию? - строго начал
он. - Ничего не выйдет. Здесь штраф посолиднее.
Молодые люди заметно осунулись. Иван Карпович заметил бедственное
состояние их духа и сменил тональность:
- Что же это вы? Такие представительные и... без билета. Стыдно вам!
Это мальчишка, сорванец, ума своего нету или безобразия одни на уме, ну тот
- ладно, а вы? Стыдно вам!
- Стыдно, - согласился один из юношей, потупив взор.
- Еще ладно, - продолжал Иван Карпович с увлечением, - еще ладно, что
не стали болтаться на подножкам и бегать по вагонам, а то ведь... Вот
рассказывал мне Петр Петрович, был случай недавно. Парень, тоже молодой,
вроде вас, по вагонам бегал и... нет его. И все из-за какого-то билета. Да
самая непутевая жизнь дороже билета хоть на край земли!
Иван Карпович многозначительно осмотрел аудиторию и остался доволен
впечатлением, произведенным своими словами. Оба лица выражали скорбь по
человеческой жизни, которая во много раз дороже любых железнодорожных
тарифов, раскаяние в собственном легкомыслии и торжественное обещание не
подвергать себя больше опасностям и штрафам.
- Нам денег не жалко, - твердо сказал один из молодых людей.
- У нас их нет, - скорбно добавил другой. Искренность интонаций ранила
доброго старика.
Он посмотрел снова на мученические лица своих невольников. Эти, недавно
еще цветущие юноши увядали у него на глазах.
Ему вдруг пришло на ум, что и сам он - высохший до неузнаваемости
цветок, и у него только заныла берцовая кость и к горлу подступила теплая
волна сентиментальности.
- Дети! - выдохнул старик. - Берегите, дети, свою молодость прежде
всего! Я вот...
Иван Карпович сказал, что он не какой-нибудь деспот или формалист, что
он видит: они славные ребята, что вышло нехорошо, но что все может выйти,
что молодости многое прощается, что...
В конце концов Иван Карпович предложил им денег для телеграммы,
пригласил пообедать с ним в буфете, "где не грех взять по маленькой" или
"грех не взять".
- Людей надо понимать и жалеть, - закончил он, - люди всегда это
оценят.
Все трое, растроганные и отуманенные живительными карами добра и
благодарности, стояли у входа в станционный буфет. И в это время раздался
паровозный сигнал. Компания замерла. Потом все трое переглянулись, и...
молодые люди молча бросились к отходящему поезду. Они успели.
________________
Александр Вампилов (19 августа 1937, Черемхово, Иркутская область — 17 августа 1972, оз. Байкал)
За время литературной работы Вампилов написал около 70 рассказов, сценок, очерков, статей и фельетонов.
Творчество Вампилова полностью деидеологизировано. Нигде в его художественных произведениях ни разу не употребляются слова «социализм», «коммунизм», «капитализм», «Ленин», «партия» и т. п.
***
«Кто однажды оступился, тот всю жизнь прихрамывает.» ©
Утиная охота
"Отпуск в сентябре" 2-серии.
> https://www.youtube.com/watch?v=M8HO2KADZzs
«Утиная охота» — пьеса Александра Вампилова, написанная летом 1967 года, впервые была опубликована в 1970 году. Вскоре после публикации на Вампилова был написан донос в Иркутский обком КПСС, а затем и в ЦК КПСС: оказалось, что в Иркутске есть Бюро технической информации (такое же название в пьесе носит организация, где работают Зилов, Саяпин и Кушак), и его служащие обвинили автора в клевете.
«Отпуск в сентябре» — советский двухсерийный художественный драматический телефильм по мотивам пьесы Александра Вампилова «Утиная охота». Считается одной из лучших в творческой биографии Олега Даля. Фильм снят в 1979 году, но после съёмок был «положен на полку». На ТВ ждали «удобного момента» ровно восемь лет — до самой перестройки. На телевизионный экран картина попала лишь 6 лет спустя после смерти Олега Даля.
Из комметариев к фильму:
3 месяца назад
- К своему стыду должен признаться, что только сейчас посмотрел этот фильм. И все 2 с лишним часа во мне боролись восхищение работой актёров, режиссёра, оператора и отвращение практически ко всем героям . Но восхищение, конечно, пересилило. Ни одной проходной сцены, ни одной пустой фразы, ни капли неискренности... Спустя 44 года хочется, сказать спасибо всем, к приложил руку к созданию этой картины.
p. s. Как же красива Ирина Купченко!
5 месяцев назад
- На обмане счастья не построишь!
После просмотра остался неприятный осадок...о прошедшей жизни, о судьбах знакомых людей!
И как все таки часто мы не хотим брать ответственность за свои действия или бездействия,..обвиняя судьбу!
Жаль ,, что то смысловое кино ушло в никуда...
1 год назад
- Сначала я испытала растерянность и непонимание, кто все эти люди, мелькающие на сцене, зачем они? Эти реплики и звуки рефреном - зачем?
Было ощущение, что актёры массовки и сами не всегда понимают своё место и предназначение. Сказали им то ходить, то танцевать, они и ходят. Внося хаос и мельтешение в общее действо.
Но на следующий день меня накрыло! Я вдруг поняла, как это было необычно, и поняла, что в этой необычности есть своя прелесть!
Я поняла, что посмотреть было нужно и важно! Важно хотя иногда выходить за рамки классического и привычного, чтоб лучше почувствовать многогранность!
Спасибо театру и режиссёру за то, что пригласили выйти за рамки!
____________________________________________________
«Каждый человек родится творцом, каждый в своем деле, и каждый по мере своих сил и возможностей должен творить, чтобы самое лучшее, что было в нем, осталось после него.» © - Александр Вампилов
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 20.11.2023, 15:08 | Сообщение # 2786 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Поездка на Родину
Я в вагоне лежу на койке
Еду в Раковку по Рассее
Вдоль дороги столбы да помойки
За окном мелкий дождичек сеет
За окном полустанок вечер
Лейтенантик жену встречает
Проводница, нахохлив плечи
Угощает казённым чаем
Эх, дороги, пути дороги
Мы ж попутчиков не выбираем
Две соседки, две недотроги
Пятый час в дурака играем
«Вы откуда же? Из Волгограда
Как вам Питер? Да так, не очень
Так какого ж вам города надо?
Ой, не знаем чего и хочем»
На рассвете домой приеду
На крыльце обниму маманю
Завалюсь и просплю до обеда
А уж вечером с Васькой в баню
А уж вечером стол на кухне
Всё домашнее с пылом с жаром
Гости сядут по первой ухнем
Мол, с приездом вас с лёгким паром!
Вот солёный арбуз разрезан
Утка с корочкою румяной
Крюков в гости пришел не трезвый
Но вообще-то не очень и пьяный
Тонкий месяц на небе звёздном
«Как там Толик дела с урожаем?
Нет, Серёга, по девкам поздно
Но за удаль тебя уважаю»
А в степи доживает осень
Непривычно поля опустели
Опустели и снега просят
Значит скоро придут метели
День хороший, морозный и ясный
На траве серебрится иней
Как же осень в степи прекрасна
Как давно я её не видел
Лес прозрачен, стволы как свечки
Костерок вкусно пахнет дымом
Раздеваюсь, бросаюсь в речку
У брательника волосы дыбом
На потеху ему поныряю
Разотрусь до красна полотенцем
Васька в стопки уже наливает
Для сугрева души и сердца
День отъезда, мешки набиты
Как мы их донесём, допыжим?
Вот откуда радикулиты
Вот откуда берутся грыжи
Курим в тамбуре, нам не спится
Поезд едет, вагон качает
Аппетитная проводница
Угощает казённым чаем.
***
Вот ещё одно лето пришло
Мы приехали снова сюда
Наше место опять заросло
На кострище по пояс трава
Но по-прежнему манит река
Греет берег горячим песком
И по небу летят облака
Высоко, высоко, высоко
Догорает за лесом заря
Звездопад поплывёт по реке
И по-прежнему рядом друзья
И вино и гитара в руке
Эх! Вернуться б сюда молодым!
Да блестит на висках седина
Двадцать лет пролетели как дым
Унесла их с собою вода
Отпылает костёр золотой
Замолчит засыпающий лес
Ковш Медведицы над головой
На Медведицу смотрит с небес
Все, конечно, пройдёт всё изменится
Нам, пожалуй, придётся состариться
Слава Богу, что эти Медведицы
Нашим детям в наследство останутся
А река всё течёт и течёт
Сквозь ночную звенящую тишь
Еле слышно всю ночь напролёт
Что-то шепчет деревьям камыш
И закаты меняет восход
А с восходом приходит рассвет
А река всё течёт и течёт
Далеко через тысячу лет.
***
Я пришёл на Казённый пруд,
Прислонился плечом к вербе,
Много лет не живу я тут,
Но всегда прихожу к тебе.
И спросила меня верба:
Чей ты будешь, седой казак?
Стала я на глаза слаба
Не признаю тебя никак.
Столько лет у воды стою,
Что устала уже стоять
Помню деда и бабку твою
И отца твоего, и мать.
И мальчишек вас помню всех
Загорелых в одних трусах,
Ваши игры и звонкий смех,
Да ещё облака в небесах.
А теперь здесь всегда тишина
Ни девчонок нет, ни ребят
Ну а те, что придут иногда,
Не по-нашему говорят.
Пацаны тебя звали – Мох
Помню твой конопатый нос
Всё костры под плотиной жёг,
А потом возмужал, подрос.
Как подружек сюда водил
Обнимал и стихи читал
Помню в армию как уходил,
А потом насовсем пропал…
Много долю свою искать
Уезжало вас в города,
Только стала я примечать,
Каждый год ты идёшь сюда.
Может, хочешь чего найти?
Или с юностью встречи ждёшь?
Но ведь знаешь, ходи - не ходи,
А прошедшего не вернёшь.
Что казак на тебя нашло?
Или предал тебя твой друг?
Значит, дело к тому и шло
Ничего не бывает вдруг.
Может ищешь своё добро?
Потерял его, ну и пусть!
В бороде у тебя серебро,
А в глазах почему-то грусть.
Опустел твой родительский дом,
Зарастает травой огород,
И маманя с папаней вдвоём,
Не встречают уже у ворот.
Все советуют – хватит ждать!
Продавай ты своё жильё!
А тебе этот дом продать
Словно сердце продать своё.
Вечерело, и в тишине,
Слышен был только звон комаров
Облака отражались в воде,
И пригнали доить коров,
Где-то в Раковке начали петь,
Женский голос кого-то звал,
Солнце плавно садилось в степь,
И закатный пожар пылал...
Ещё долго о жизни моей
Говорила верба со мной,
Ничего не ответил я ей,
Лишь вздохнул, да пошёл домой.
***
Баба Ганя
Баба Ганя умерла когда мне было двенадцать лет. Я почему-то хорошо помню, что день был очень солнечный (было начало марта) и ещё, что в тот день было прощёное воскресение.
Мы сидели за столом и обедали. Я увидел в окно, что во двор к нам вошла какая-то старушка, она постучалась и попросила маму выйти к ней. Разговаривали они в чулане не долго, потом старушка ушла, а мать вернулась за стол с выражением крайней тревоги на лице.
- Ну что там, всё уже? – упавшим голосом спросил отец.
- Нет, но очень плоха, просит прийти проститься
Мы шли по Инкубаторной улице. Солнце, отражаясь от сугробов, слепило глаза и от снега пахло весной.
- Сынок, мы сейчас идём к Барышниковым, там бабушка Ганя сильно заболела. Она уже очень старенькая и может умереть. Ты не бойся, мы только попрощаемся, побудем у них немного и опять пойдём домой. А сходить попрощаться надо обязательно, они же нам родня.
Агафья Ивановна Барышникова родилась в 1896 году на хуторе Черёмухов, в семье старообрядцев. Порядки в семье были строгие, и баба Ганя соблюдала их неукоснительно всю свою жизнь. Я, например, хорошо помню, что пила и ела она, только из своей посуды, а при упоминании имён Никона и Петра первого, плевалась, крестилась и называла их антихристами. В 1915 году её выдали замуж за казака с хутора Кашулин, Романовсково Ивана Ивановича, который был родным братом моей бабки по отцу Хрестинии Ивановны. Бабке моёй тогда было 15 лет.
К 1918 году у Агафьи и Ивана уже три дочери. В год по ребёнку! Семьи у староверов традиционно были большими, детей рожали столько, сколько Бог даст. Но судьба распорядилась иначе. А всё этот восемнадцатый год! Сначала революция, а потом Дон восстал против большевиков, и началась гражданская война. Вот на этой войне и убили Ивана Ивановича. И стала баба Ганя вдовой. Свекор (мой прадед и, кстати, тоже Иван Иванович) сказал ей:
- Ты Агафья теперь сама решай, где тебе жить. Хочешь, с нами оставайся, а хочешь поближе к своим, так мы тебе дом в Черёмухове купим.
Баба Ганя выбрала родной Черёмухов. О том, как жила она с 1918 по 1945, мне известно очень мало. Очевидцы тех событий давно уже умерли, а у живущих ныне её внуков и правнуков остались только обрывочные воспоминания о рассказах, слышанных в детстве.
Была эпидемия оспы и две старшие дочери умерли. Младшая, Фрося, тоже болела, но выжила. Спасая последнюю дочь, баба Ганя, когда уходила на работу, привязывала её за руки и ноги к стулу, чтобы та не могла расчёсывать язвы. С Фросей оставался старый дед. Деду вменялось в обязанность водить гусиным пёрышком по язвам, что бы хоть как-то облегчить страдания ребёнка. Разумеется, на одном из дежурств дед уснул. Фрося освободилась от всех верёвок и разодрала себе лицо до мяса. Следы от оспы остались на всю жизнь.
У Фёдора Абрамова я читал рассказ (не помню названия) в котором описывается судьба женщины в северной деревне в военные и послевоенные годы. Эта женщина, для того, что бы выбиться в люди пожертвовала многим, прежде чем её назначили работать на пекарню. Что такое работа на пекарне в голодные годы, думаю объяснять не надо. Это я к тому вспомнил, что когда бабу Ганю «загнали» в колхоз, она работала именно на пекарне, пекла караваи для колхозных бригад.
Мне это показалось несколько странным. Назначить в пекарню, человека, которого в колхоз «загнали»!? И это в то время, когда цена куска хлеба порой равнялась цене жизни! Единственным возможным объяснением этому факту может быть только то, что баба Ганя была староверкой. Староверы никогда не пили, не курили, отличались трудолюбием и честностью. Наверное, в колхозном руководстве решили, что эта уж воровать не будет. А Баба Ганя - "воровала"!
И вот, что бы рассказать об этом "воровстве", я опять должен вернуться к своей бабке, Хрестинии Ивановне. К тому времени (а это уже середина 30-х) её выдали замуж за уроженца хутора Мироничев Василия Егоровича Мохова, то есть за моего деда. У них уже четверо детей, два пацана и две дочки. Один из пацанов - мой отец. Поселились они на хуторе Рахинка. Это примерно в 12 км. от Раковки и в 7 км от Черёмухова. Дед работал бригадиром в колхозе, когда на него написали донос и арестовали. Суд проходил в Раковке и был очень скорым и суровым. Сколько лет дали деду я не знаю. Знаю только то, что сразу после суда, его отправили на Урал строить Магнитогорск, даже не дав проститься с семьёй.
Бабка осталась одна с четырьмя ребятами на руках, и они были семьёй врага народа. На работу никуда не брали, и она рвала на себе волосы, не зная, чем накормить детей. Единственную овечку в хозяйстве власти забрали в качестве налога.
- Раз денег нет, отдавай овцу!
Младший сын умер. Наконец, правдами или неправдами, её взяли в Раковскую столовую на самую грязную работу, перебирать гнилые овощи. В жару и в стужу, в мороз и слякоть, 12 км туда и 12 км обратно, пешком. Ходить так каждый день было немыслимо: уходила на работу дня на три. А детям напарит в чугуне какой-нибудь свёклы, или что там на огороде было, вот и вся еда. Ни хлеба, ни молока, только свёкла. От такой еды подводило животы, и тогда, одурев от голода, мой маленький отец со своими сестрёнками отправлялись на хутор Черёмухов. Одни, через высокие бугры и глубокие овраги, цепенея от страха, шли к пекарне, где пекла хлеб баба Ганя. И та, под передником тайком, выносила им горбушки и корочки. "ВОРОВАЛА" КОЛХОЗНЫЙ ХЛЕБ! Страшно ей было, боялась ли она? Ещё как боялась! В те годы за несколько зёрен, за колосок, могли и посадить и расстрелять. Только вот дело в том, что больше власти и тюрьмы баба Ганя боялась Бога. А Бог и вера учили её помогать в беде своим ближним. Я вот иногда думаю, что не было бы тогда этих корочек и горбушек, может мой отец и не выжил бы. А если бы он не выжил, не было бы на свете и меня. Вот такая цепочка выстраивается. Так что, возможно, я бабе Гане жизнью своей обязан.
Прежде, чем перейти к годам послевоенным, мне хочется ещё немного рассказать про деда. После него остались всего две фотографии. Одна, видимо с какого-то документа, маленькая и сильно пожелтевшая. На другой он со всей своей семьёй во дворе. Сам сидит на стуле, брюки заправлены в высокие сапоги, светлая рубаха и пиджак. Рядом на стуле баба Хрестя возле неё обе дочери Фрося и Валя. У деда на руках младший сын, а рядом по правую руку стоит мой отец. Отцу на вид лет шесть или восемь, не больше. Вот и все фотографии, никаких шашек, донских рысаков и лихих чубов из под казачьей фуражки. Лихость деда проявилась в другом. Поработав на стройке Магнитогорска, он затосковал по родным степям и по речке Медведице. И так сильно затосковал, что сбежал из мест заключения. Сбежать-то ещё полдела, он сумел добраться с Урала до дома! Без денег, без документов, без запасов еды и нормальной одежды. Как ему это удалось я не знаю, наверное, пробирался ночами. Потом была жизнь дома на нелегальном положении. Но что это была за жизнь!? Днём жил под кроватью с низко спущенным пологом, а ночью выходил во двор и тайком работал по хозяйству. Как-то на рассвете у плетня столкнулся нос к носу с секретарём сельсовета. Оба разошлись, не сказав друг другу ни слова. Через полчаса дед ушёл в степь, а бабка, взяв что-то ценное в доме понесла секретарю взятку
- Не выдавай!
И тот не выдал! И не только не выдал, а ещё написал задним числом какую-то справку. С этой справкой дед ушёл пешком в Воронежскую область (после перехода с Урала плёвое дело!) в город Поворино. Там он устроился на работу, и в короткий срок добился таких успехов в этой работе, что сумел снять жильё и перевести к себе всю семью. Когда началась война деда забрали на фронт именно из Поворино. На войне он пропал без вести.
В конце войны в Черёмухов приехал бравый фронтовик Дмитрий Яковлевич Барышников. Приехал восстанавливаться после контузии. На постой его определили к бабе Гане, у которой к тому времени дочь, уже несколько засиделась в невестах. Кончилось всё это тем, что в октябре 1945го сыграли свадьбу, и Митя с Фросей стали мужем и женой. Я предполагаю, что примерно в эти же годы они все переехали жить в Раковку. Но ещё до этого переезда, ещё в военные и даже в довоенные годы, баба Ганя заняла в хуторском обществе положение, о котором мне хотелось бы написать особо.
Дело в том, что не только в Черёмухове, но и во всей округе, она была кем-то вроде старообрядческого попа. Причин, по которым такое могло произойти, несколько. Тут и два с половиной столетия гонений на старообрядцев, и гражданская война, и последующие репрессии, и расказачивание. и борьба советской власти с религией, и наконец, Великая Отечественная Война. В результате всех этих трагических событий, во всей округе остался единственный грамотный человек, умеющий читать церковные книги, изданные ещё до реформ Никона, и этим человеком была баба Ганя. Её никто не посвящал в сан, не назначал священником (да это было и невозможно!) Получилось, что люди как бы сами признали за ней право своего духовного лидера. Они шли к ней за помощью, за советом и наставлением. И тогда баба Ганя отстёгивала медные застёжки на огромных в кожаных переплётах книгах, находила там нужные места, читала их, а потом толковала прочитанное. Вообще-то вся эта история довольно удивительна и случай, можно сказать уникальный, но среди староверов не единственный. Достаточно вспомнить московские события середины 17 века, боярыню Федосью Морозову и её сподвижниц.
В середине 50х, отслужив пять лет на черноморском флоте, приехал в Раковку в гости к бабе Гане стройный и красивый морячок Фёдор Васильевич Мохов. Невест в те годы было хоть пруд пруди, война-то ведь всего лет десять как закончилась, а он влюбился в местную докторшу Раю Сухову. Рая была старше его на восемь лет, она раньше уже была замужем, но рано овдовела и у неё был сын Колька. Баба Хрестя ворчала:
- И чаво табе, девок мало? С дитём берёшь!
Но сердцу, как известно, не прикажешь, свататься Фёдор уходил именно из дома бабы Гани и с её благословения. Официально регистрировал брак он несколько позже. Пришёл в сельсовет один, с двумя паспортами
- Распишите нас!
- Вот так жених! А где ж ты невесту потерял? – смеялись над ним сельсоветские.
Тот только разводил руками
- Некогда ей по сельсоветам расхаживать. Дома она сейчас сидит, Ваську сиськой кормит. Вы же сами знаете, сын у нас недавно родился.
Так на свет появился я.
Насколько я знаю, родители мои крестить меня вроде как не собирались. Почему они так решили, объяснить сложно, особенно тому, кто не жил в то время, а отец с матерью были детьми своего времени со всеми плюсами и минусами.
Баба Хрестя приехала посмотреть на внука. Жила она не с нами, а со своей старшей дочерью недалеко от Поворино. Узнав о позиции родителей на счёт крещения, бабка с ними спорить не стала. Она просто дождалась, когда мать с отцом уйдут на работу, завернула меня в пелёнки и отнесла к куме Ганюшке, (так она всегда называла бабу Ганю) а та окрестила меня по старой вере. Должен честно признаться, что как проходил обряд я совершенно не помню. Какие молитвы надо мной читались, в купель меня окунали или в ведро, а может просто водой побрызгали, точно сказать не могу. Но одно я знаю точно, обряд моего крещения был проведён с соблюдением всех правил и в строжайшей последовательности. В этих вопросах баба Ганя была педантом, каких ещё поискать!
Перед тем, как сесть за этот рассказ, буквально две недели назад, я был в отпуске на родине. Книги моей ещё нет, но по Раковке уже не первый год ходят листы с распечатками отдельных рассказов. При встрече, знакомые меня иногда спрашивали:
- Ну, ты там про Раковку больше ничего не написал? А то мы тут читали, интересно…
- В этом году пока ничего, но собираюсь написать про свою родственницу бабу Ганю. Вы может быть о ней что-нибудь помните?
Но её уже почти никто не помнил. Вспомнила только бывшая заведующая школьной библиотекой Матрёна Акимовна:
- Как же, помню, помню! Очень строгая была бабушка. Однажды после чьих-то похорон был поминальный обед, и она там присутствовала. Так вот на этом обеде не соблюли какое-то старообрядческое правило, или исполнили формально, или вовсе пропустили. Так она в гневе встала, и демонстративно ушла с обеда!
Когда баба Хрестя приезжала к нам погостить, она почти каждый день ходила к Барышниковым.
- Пойду к куме Ганюшке погутарить.
Погутарить им было о чём. Они вспоминали общих родственников, живущих ныне или давно умерших, вместе читали писание, потом обсуждали, а иногда даже спорили. Ну и наконец, их объединяло то, что судьбы их были абсолютно похожи, обе рано потеряли мужей и хлебнули вдовьей доли по самые ноздри.
И ещё у моей бабки в разговорах с кумой была одна обязательная тема, она непременно критиковала дядю Митю, и вообще считала, что бабе Гане с зятем не повезло. По правде говоря, водился за Дмитрием Яковлевичем один грешок, он совершенно не имел желания заниматься домашним хозяйством. Все заботы по дому, огороду, по уходу за птицей и скотиной, лежали на плечах бабы Гани и тёти Фроси. Скорее всего, он по своей натуре был создан для жизни в городе, а не в деревне, вот моя бабка его за это и точила.
- Эт што ж такое? Прийдёть с работы, в пижаму нарядится и на диван. «Фроськя! принеси то, да принеси это!» Ну, куда такое дело годится?
Отец рассказывал мне, что в те годы часто бывал у Барышниковых.
- Зайду к ним тётю Ганю проведать, а у неё и полведра воды в доме нет, ни скотину напоить, ни постирать. Ну, я возьму вёдра, и натаскаю ей воды из Казённого пруда (а это примерно километр и всё время в гору) А ей неудобно – Куда ты столько таскаешь? Хватить! Ему дела нет, а ты надрываисси! – Да как же я мог ей не помочь? Я тётю Ганю жалел.
Вот и я думаю, не мог отец не помочь ей. Видно крепко, на всю жизнь, запомнил он её горбушки и корочки.
А как же ко всему этому относилась баба Ганя? Вы не поверите, она дядю Митю защищала! Защищала и жалела.
- Ты, Хрестиния, Митю нашего не ругай.
- Что ж мне его, хвалить что ли, лодыря такого?
- И хвалить не надо, и ругать не надо. Бог его и так обидел – лишил любви к труду, а раз Бог наказал, что ж нам судить?
А вот лично мне, дядя Митя очень нравился и со своей бабкой я был категорически не согласен! А всё дело было в том, что, дядя Митя работал водителем председательской «волги». Роскошнее этой машины, с блестящим оленем на капоте, не было во всей Раковке. Многие раковские пацаны мечтали только подойти и потрогать эту машину, а я имел к ней свободный доступ. Я имел право забираться в кабину, крутить руль, нажимать кнопки и даже сигналить! Ну как при таком счастье, я мог разделять мнение бабки и осуждать дядю Митю? Это просто смешно!
Когда я подрос, баба Хрестя стала иногда брать меня с собой к Барышниковым. Пока старушки гутарили, я путешествовал по двору или заходил в дом. В доме у бабы Гани была своя комната, и в этой комнате, в углу, висел большой иконостас. Иконы были старинные, потемневшие от времени и, пожалуй бы, казались мрачными, если бы не горящая лампадка перед ними. Лампада висела на двух цепочках и горела всегда, и днём, и ночью. Огонёк был совсем маленький, он как бы озарял и иконостас и всю комнату, от него возникало ощущение теплоты и уюта. Я любил смотреть на эту лампадку. Во дворе у бабы Гани была маленькая летняя кухня. Две трети этой кухни занимала русская печь, а почти всё остальное пространство - стол, который всегда был усыпан мукой. В кухне летали мухи, и пахло опарой. Дело в том, что до глубокой старости баба Ганя пекла хлеб сама. Караваи у неё были большие и круглые, и она всегда угощала меня, отрезав ломоть от каравая. На мой вкус, хлеб был несколько кисловат, но пахло от него так, что слюни текли. Ещё в кухне висело бронзовое распятие, а на самодельной полке стояли старинные церковные книги. Книги были большие, в потрескавшихся кожаных переплётах и с медными застёжками. Всё, и распятие, и книги, и занавески, решительно все предметы на кухне, были припудрены мукой. А ещё я запомнил у бабы Гани деревянные чётки. Эти чётки она всегда держала в руках, перебирала пальцами, и что-то нашёптывала, шевеля губами. Однажды я спросил её - что это такое?
- А вот на каждую такую шишечку надо молитву прочитать, да поклониться, да перекреститься. А ты, када крестисси, как пальцы складываешь?
Этот вопрос застал меня врасплох, и я растерянно посмотрел в сторону бабы Хрести. Та, только сокрушённо махнула рукой
- Ой, ды никак он не крестится! У них в доме и образов-то нет, срамно войтить.
Удивительно, но мне показалось, что такой ответ бабу Ганю нисколько не расстроил. Она, улыбаясь, гладила меня по голове
- Ну ничё – ничё! А вот када ты большой вырастешь, да станешь богу молиться, ты пальцы-то вот этак вот складывай. – И она показывала мне свою ладонь, с двумя сложенными вместе, средним и указательным пальцами – Помни, что я тебя по нашей, по старой вере крестила.
Когда мы пришли в дом к Барышниковым, там уже были люди.
- Проходите туда, к ней, уже собороваться начала – сказал кто-то, и мы вошли в комнату бабы Гани
Она лежала на кровати, у изголовья стояла тётя Фрося и поправляла подушку, а иногда наклонялась и что-то говорила. В комнате было несколько старушек, одетых во всё чёрное. Кто-то читал молитву, а старушки подпевали. Кроме лампады, горело несколько свечей. Мы по одному подходили к бабе Гане. Когда настала моя очередь, подошёл и я. Мне врезалось в память, что лицо и руки, у неё были воскового цвета, а одета она была в старушечью кофту в мелкий, тёмно синий цветочек. Глаза были прикрыты, а дыхание прерывистое. Тётя Фрося наклонилась к изголовью и не громко, но внятно сказала:
- А это Вася.
- Хто? – не поняла баба Ганя.
- Вася! Сын Феди и Раи.
- А… Вася, прости меня Вася, прости ради Христа.
Я совершенно растерялся и посмотрел на тётю Фросю, та кивнула головой.
- Говори, что прощаешь и сам попроси у неё прощения, так положено, сегодня день такой.
- Прощаю тебя баба Ганя, и ты прости меня.
- Бог простит. Ну, Христос с тобой!
Потом мы вышли в другую комнату. Родители ещё какое-то время поговорили с родственниками, и мы вернулись домой. Баба Ганя умерла в тот же вечер.
На похороны меня не взяли, и я их не видел, но точно знаю, что всё было сделано как положено. Покойницу обмыли, одели, прочитали над ней молитвы и на третий день предали земле. А на сороковой день её бессмертная душа вознеслась на небо и предстала перед Господом Богом. На счёт всех обрядов я знаю точно, а вот на счёт того, что душа вознеслась… как вам сказать? Ведь человеку знать про это вообще не дано. Мы можем в это верить или не верить. Баба Ганя верила крепко!
Почти у всех нас, тех, кто родился, рос и учился ещё в советское время, отношения с религией сложные. Порой мы сами себе не можем дать ясный ответ – верим мы, или не верим? В одной передаче я слышал, что всё это больше похоже на суеверие, чем на веру. Мы можем на Пасху или Рождество, отстоять в храме всю ночь, а потом весь год и носа туда не показывать. Во многих квартирах, особенно в городских, висят на стенах настоящие иконы в качестве украшения. Ну и уж совсем забавно, когда люди соблюдают великий пост для того, что бы похудеть. Меня раздражает, когда по большим церковным праздникам, показывают руководителей, которые стоят в церкви со свечами в руках. Почти все они совсем недавно сидели в высоких партийных кабинетах. Я вовсе не хочу сказать, что этим людям дорога к Богу заказана, просто меня смущает столь резкая перемена, произошедшая в их сознании, а ещё больше - вся эта публичность, хотя я и сам-то мало чем от них отличаюсь. Да это и не удивительно: почти всю жизнь нам внушали, что вера в Бога - это пережиток прошлого и удел старушек, и что Кодекс строителя коммунизма по всем статьям лучше Христовых заповедей. Но наши бабушки упорно продолжали верить в своего Бога, и молились перед ним за нас, дураков, и теперь вот стало ясно, что они были правы. С наступлением зрелого возраста, и в наших головах что-то начинает меняться. Особенно это заметно, когда нас постигает горе или возникает угроза здоровью или самой жизни, тут мы почти все вспоминаем про Бога. Я хоть и не считаю себя до конца верующим, но всё больше убеждаюсь, что вера человеку нужна. Нужна как нравственная опора, как путеводная звезда. И не важно, что ты всю свою жизнь будешь идти к этой звезде, и никогда её не достигнешь, важно, что она всегда горит над твоей головой и указывает верный путь.
С некоторых пор я, когда крещусь, складываю вместе два пальца. Только не подумайте, что это из- за того, что я хочу выглядеть оригинальным и отличаться от других, я уже не в том возрасте. Просто, наверное впервые за всю свою жизнь, я серьёзно отнёсся к словам, сказанным мне в далёком детстве:
- А вот када ты большой вырастешь, да станешь богу молиться, ты пальцы-то вот этак вот складывай, помни, что крестила я тебя, по нашей, по старой вере.
Вот я теперь так и крещусь, двуперстием, как меня баба Ганя учила.
***
Башня
Когда уходит день вчерашний,
Мы сожалеем иногда.
Вот в Раковке ломают башню -
Ломают видно навсегда.
Пригнали транспортные средства,
Всё как начальник приказал,
А я ту башню помню с детства,
И помню раковский вокзал.
Как летом в баню по субботам
Я с батей рядышком шагал,
И сладкий запах креозота
От солнцем раскалённых шпал.
И как на раковском вокзале
Стояли часто поезда,
И мы оттуда уезжали:
На день, на месяц, навсегда…
Теперь же, над пустым перроном,
Над местом, где тогда был сад,
Летают тучами вороны
Как будто «мессеры» кружат.
Всё реже песни под баяны,
Всё меньше старых раковчан,
Но как грохочут барабаны
Турецких свадеб по ночам!
Я от бессилья застываю:
Ну как спасти, и чем помочь?
И лишь во сне туда летаю,
Как только наступает ночь.
Парю над детством вольной птицей -
Ничто не изменилось тут,
И до конца мне будет сниться
И старый клуб, и Старый пруд.
Над старой Раковкой летая,
Ввысь поднимаясь от земли,
Шепчу во сне – прости родная,
Что мы тебя не сберегли.
***
За окном зима и ночь https://www.youtube.com/watch?v=CFI7K50rIdM&t=2s
Во дворе нападал снег
Спит жена, уснула дочь
Улыбаются во сне
Тихо двери отворю,
Тихо выйду в коридор
И на кухне закурю
Ленинградский беломор
Тьма и холод за стеной
Чай налит и я готов
Окунутся с головой
В дивный мир моих стихов
Мои мысли полетят
И меня в них унесёт
То на тридцать лет назад
То на тридцать лет вперёд
Там весной поёт скворец
И цветёт за домом сад
Там всегда здоров отец
И у мамы светлый взгляд
В целом мире нет войны
Отгремел последний бой
Я дарю жене цветы
И Санёк ещё живой
Я с собой поговорю
Что сумел, а что не смог
Хоть прекрасно сознаю
Всю наивность этих строк
И сквозь мутное стекло
За которым черный двор
Я всю ночь гляжу в окно
И курю свой беломор.
***
Ночь. Стылая тоска. https://www.youtube.com/watch?v=O9F6anjNSYI
Лишь одна мечта
Не даёт сомкнуть век:
Чтоб стало вдруг светло,
Я открыл окно глядя сверху,
Засыпает землю белый снег.
Снег, ты придёшь кружа
Победишь всю грязь,
Мир утешишь покрывалом белым-белым.
Белым ляжешь спать в поля,
Наградив меня, высшим правом
На тебе оставить первым след.
Снег, как из века в век,
Ты покажешь мне
По чужим путям-разметкам
Знаком ходу нет.
И всё сменяю я на дикого коня,
На восторг лететь по бесконечной
К цели лет.
Снег, половодьем рек
Ты ускоришь бег,
В тот апрель, что ждёт
Затосковавший человек.
В землю убежит,
Землю обновит,
Ту которой лучше в мире
Не было и нет.
Василий Мохов
____________
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 26.11.2023, 22:04 | Сообщение # 2787 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Судьба поэта – не малина,
Но страшно, если – на краю…
Уже я вовсе не наивна,
Но жизнь, однако же, люблю.
Пускай вино порою горько,
А счастья – так себе, щепоть.
Но видеть чёрное, и только –
Убереги меня, Господь,
Напоминай святую правду,
Рази неверия змею!..
Я не за левых, не за правых –
За душу русскую стою.
***
Мне наплевать на все прогрессы,
На все идеи наплевать,-
Когда идут походом стрессы
Уже на старенькую мать,
Когда дымы кусают солнце,
Когда живём, судьбу кляня,
И никогда не рассмеётся
Отец, погибший за меня!..
***
Ах, хорошо бы - о хорошем!
Но темь гуляет даже днём.
Да нет, мы вовсе не о прошлом,
Когда потерям счёт ведём.
Душа побитая стенает
И всё не тает в горле ком,
Когда Державина не знают,
А Пушкин только чуть знаком.
Как можно толковать о чём-то,
Когда душа - на вертеле,
Когда с ума сошли девчонки,
И от бесстыдства в том числе!
Пред Богом преклонить колено
Я за других сегодня тщусь, -
И смотрит Запад вожделенно
На павшую святую Русь...
***
Настали времена – не для поэта,
И даже в снах давно не чудеса.
Бродячие собаки ходят следом,
Идут навстречу и глядят в глаза.
Тоска такая, что - мороз по коже,
И не спасает зимнее пальто.
Собака, если что, залаять может.
А мы глотаем слёзы, если что.
***
Так что опять преподнесёт нам Завтра?
Уж кажется, все беды - с нами, тут.
Но велики у дьявола затраты,
Ещё добавит за надёжность пут.
Такого бесконечного болота,
Наверно, не бывало на Руси.
Опять себе решает дума что-то,
Опять народ во всяческой грязи.
Зато поводыри - в цвету и в теле,
И с барского стола дадут щепоть...
О, знать бы только, что на самом деле
Нас не оставил всё-таки Господь!
***
Мчится время ошалело,
И пора считать уже,
Сколько речек обмелело,
Сколько высохло – в душе.
Чаще – соль, и реже – сласти,
Всем надеждам вопреки.
Постоянны лишь напасти,
Вот какие пироги.
Я ещё не унываю,
Только солнца дайте мне!
И душа, бинты срывая,
Пробивается к весне!..
***
… Опять туда, где жили мы когда-то,
Откуда предки, да и корни все -
Чтоб причаститься к таинству заката,
Великой и божественной красе.
Мы в города, спеша, поубегали,
«Ласкаемые» пулей и бичом,
И, чтобы выжить, за властями лгали,
Порою не жалея ни о чём.
Но крови зов сильнее гласов прочих,
И мы тянулись на сиротский плёс,
И грустные тускнеющие очи
Опять светлели от чистейших слёз…
Когда цвели на Вятке перекаты
И колыхались воды не спеша -
Входило в сердце таинство заката,
И выпрямлялась русская душа…
***
Дорога уходит в деревню,
В деревне – четыре двора.
Петух с увядающим гребнем
Ворчит, как старуха, с утра.
Пусть сад зацветает, как прежде,
Но – брошенный, сирый, больной –
Уже без любви и надежды
Внимает берёзе родной,
И тропку травою забило,
И стонет без дела земля,
И в окна влезает крапива,
Как в сердце вползает змея...
***
Нет покоя далёким пращурам,
Стихли песни родной земли…
Ох, уж эти вперёдсмотрящие,
Предводители, чёрт возьми!
Взгляды – соколом, статью – знатные,
Слово яркое – не пустяк.
Только верить начнёшь, как – на тебе:
Дела доброго – на пятак!
Не краснеют, увы, не каются,
Всех соперников перетрут,
И во все-то грехи пускаются,
И гребут под себя, гребут!
***
К ДУМЕ
Ну, никак ты с собою не сладишь,
Снова мимо народа глядишь.
Снизойдя, по головке погладишь,
Праздник праведный чуть подсластишь.
Поднимаешь соседние царства,
Длится странная эта игра.
Не для нас – дорогие лекарства
И полезная очень икра.
И сгорают сердца высшей пробы,
Плачут скрипки в небесной тиши,
И с иронией смотрит Европа
На загадочность русской души…
***
…И чинуша нынче смотрит гордо
На иных, безденежных, людей.
Стали мы людьми второго сорта
На просторах родины своей.
А чинуши – в почестях служебных…
Им признать, конечно, не с руки,
Что от боли ноющей, душевной
Умирают скопом старики.
И один вопрос под небом синим,
Хоть куда и глянуть, и пойти, –
Что же это деется с Россией?
Господи, прости её, прости…
***
Ах, до чего ж судьба спесива!
Но призывают соловьи
Пожить открыто и красиво,
Пожить счастливо, чёрт возьми!
Покуда зори существуют,
Пока витийствует любовь, -
Душа воскресшая пирует
И не боится старых слов.
Пока летит ещё дорога,
Покуда ветер в волосах, -
Так много волюшки, так много
Бедовой радости в глазах!
Ещё не вымерла надежда,
Ещё не выдохся народ,
Ещё сановные невежды
Не перекрыли кислород!
***
СУХАРИ СОРОК ТРЕТЬЕГО ГОДА
…Забираясь с сестрёнкой на стулья,
Открывая скрипучий буфет,
Брали мы сухари из кастрюли,
Будто это – пригоршни конфет,
И с водой, довольнёшеньки, ели,
А потом – спать до скорой зари,
Но и в снах так же сладко хрустели
Сухари, сухари, сухари…
***
РУССКАЯ СУДЬБА
Уже я детства не приближу,
И не верну с войны отца,
И, засыпая, вновь увижу:
Сгоняют маму со крыльца.
Ещё глаза сухи под чёлкой,
Но сердце детское дрожит…
И ухватив худой ручонкой
Телеги край, она бежит,
Бежит туда, где горе свалит
Отца и мать, и всех согнёт, -
За то, что буднями не спали,
Что был на завтрак хлеб и мёд,
За то, что праведными были,
Что не схватило души ржой,
За то, что родину любили
Не на словах, а всей душой…
Ах, мама, горек всякий ужин,
Когда, вкушая власти мёд,
Руси доверчивую душу
Очередной владыка мнёт!..
***
Жила одной семьёй деревня,
А нынче даже центр ершист:
И двор порушен, и деревья -
Как будто «пролетел фашист».
Песку и грязи по колено,
И в клуб не выйдешь без сапог,
Над всем витает воздух тлена,
У церкви покосился бок.
Заглянешь отдохнуть немножко,
О «бабках» спросит «молодец»,
А на столе – горшок с картошкой
И магазинский холодец.
А заикнёшься о кушетке,
Не оплошает бабка тут:
Мол, в городу бываем редко, -
Почём в гостиницах берут?
Неужто здесь ещё недавно
Цвела душа от тишины,
И у друзей гостили славно,
И ели пышные блины?
…А в стороне в ажуре - дачи,
«Битлы» грохочут за стеной…
Знать, кто-то выкрал, не иначе
Высокий свет души родной!..
***
Только сны отряхну, только встану,
Как уже на бульвары зовёт
Не узорочье редких фонтанов, -
Пышной зелени нега и мёд!
Перед ней всё мельчает и меркнет,
И дома, и машин вороньё,
Всё иной исчисляется меркой,
Будит ласково сердце моё!
Городов небогатые дети,
У которых – ни замков, ни дач, -
Любим вкусы и запахи эти,
Будто в детстве военном – калач!
***
Настала пора недомолвок.
Но всё же порою взорвёт,
И вот уже пара иголок,
Как водится, цель достаёт.
Ну, вот…А на сердце тоскливо,
Ни света, ни сна – для души…
Зачем я была справедливой,
Зачем, святый Боже, скажи?!..
***
Жизнь чужая идёт в эфире
По какой-то своей тропе…
Ходит женщина по квартире
И не думает о судьбе.
Всё, что было недавно важно,
Будет в снах ещё мельтешить…
Ей назад оглянуться страшно:
Вряд ли беды уже пережить.
И чего-то молчат соседки,
Не кивает тепло сосед…
А врачи? Что врачи? Ну, таблетки,
От которых уж толку нет.
Тянет душу тревог резина,
Вот и правнук давно гостил…
Ей бы как-то дождаться сына –
Чтобы понял, обнял, простил…
Вот опять неспокойно в мире,
Крест на кладбище в землю врос…
Ходит женщина по квартире, -
И в слезах её верный пёс.
***
Вновь песни играют
Про это и то…
Всю жизнь выбираем.
А выбрали что?
И крикнуть не смеешь –
Везде горячо,
И солнцу не веришь,
А солнце причём?
Вновь песни играют
Над смутой сердец,
И вновь обирают…
Когда же конец?
И тает наследство,
И ветер свистит,
Что русское сердце
Всё снова простит.
***
Одёрнув юбку узкую,
Анфиса в круг вошла
И не спеша, под музыку,
Плечами повела…
Вдруг топнула, нарядная,
По-русски, от души!
И кто-то крикнул, радуясь:
- Пляши, вдова, пляши!..
Ах, как она отчаянно
Пошла кружить-дробить!
Как будто всё печальное
В паркет хотела вбить, -
И горе незабытое,
И слёзы, что в тиши…
Нет милого - убитого.
Пляши, вдова, пляши!
За слово, что не скажется,
За свет земной души,
За всех, кому не пляшется,
Пляши, вдова, пляши!
***
Разгулялась вьюга слишком,
Вихри вьёт по всей стране,
И безусые мальчишки
Погибают на войне.
И опять в тревоге предок,
И глядит с небес, мастак:
Почему живём не этак,
Почему живём не так?
Я вопросов не миную,
Я дедов не предаю,
И за Русь мою родную,
Если надо, - постою!
***
Пусть метель не сдаётся,
Пусть в пыли - письмена,
Но Россия - то солнце,
Что на все времена!
И пускай нас не хвалят,
Пусть замучила грусть, -
Выше голову, Ваня,
Выше голову, Русь!
***
Русский
Его разгадывают снова
И разбивают в муках лбы…
Загадка снов, загадка слова,
Загадка сердца и судьбы.
Он напевает на свиданьи,
Он чашу жизни пьёт до дна, -
И эта музыка, и тайна
Не зря же русскому дана!
И выси свет, и глубь колодца –
Через столетья пронесёт.
И, если мир спасать придётся,
То кто ж его ещё спасёт?
***
Пусть свет излучает Россия-страна,
А землям поэтов дают имена,
И, коль повезёт, для судьбы выбирай
Есенинский, Пушкинский, Тютчевский край!
Пусть в стороны войны навек отойдут,
И Глинку, Чайковского ветры поют!
И вылечим души, и свяжем концы,
Поднимут Россию не деньги, – творцы!
И ахнут народы в восторге немом,
И Вёсны пребудут на шаре земном!
***
В нас такая от века закваска,
В нас такие миры-берега,
Что живут в наших душах – и сказка,
И Руси вековая тоска.
Мы Чайковского чувствуем кожей
И своим прозреваем путём…
Даже если нас всех уничтожат, -
Мы в родимых полях прорастём.
Валентина Коростелёва https://stihi.ru/avtor/valentina87
____________________________________________
152061
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 26.11.2023, 22:05 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 27.11.2023, 12:03 | Сообщение # 2788 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Случайно набрёл в сети на прозаика который пишет о своём творчестве так:
Преступно малая проза, неправота, еда, тонкая ирония, романтика и адское рубилово.
____________________________________________________________________
Невыносимая сладость нельзи
Потом меня, конечно, поймали и наказали.
Не помню, сколько мне было лет, когда я стащил из холодильника банку сгущенки. Проковырял в крышке дырку каким-то не предназначенным этого предметом, выпил несколько глотков и спрятал банку у ножки дивана, в пыльном углу.
Но секреты всегда открываются. Любая тайна — как шар, брошенный с высоты на пружинистую сетку батута. Эластичный материал натягивается, чтобы потом с силой вытолкнуть шар вверх. Чем тяжелее шар — тем больше времени понадобится сетке, чтобы остановить его падение. Но тем сильнее будет обратный ход.
Поэтому диван, который до этого сто лет никто не трогал, очень скоро понадобилось отодвинуть.
Воровать банку не было никакого смысла. Я не был ни голоден, ни обделён сладостями, да и запрета большого на это не было. Просто сгущёнка тогда была несколько дефицитным продуктом, а в семье была договоренность всё вкусное, но дефицитное есть по возможности вместе, и желательно после того, как доел суп.
Кроме того, спрятанная сгущенка создавала сразу несколько проблем: есть её больше не хотелось, а избавиться от банки насовсем было сложнее, чем просто утащить в свою комнату. Не говоря уже о необходимости хранить тайну и испытывать вину.
От папиного взгляда по всему телу, от горла к рукам и ногам, прокатилась холодная удушающая волна, сбилось дыхание и загорелись уши. Тут была и вина, и страх последствий, и еще полная неожиданность. Видимо, мой мозг так хотел избавиться от этой нерешаемой задачи с банкой, что просто напрочь о ней забыл.
Взглядом всё не ограничилось — папа тогда здорово на меня наорал. И дело тут было, конечно, не в сгущенке, а в том, что его слегка одеревеневший от ужаса сын — вор. И идиот.
Кажется, папа даже спрашивал, почему я её взял. Па-че-муу? Ответить было решительно невозможно. Но и не взять тоже было нельзя. Причиной кражи был не голод, не строгие родители и не склонность к воровству.
Совсем другое — странное, необъяснимое желание. Оно появилось раньше той дурацкой банки и осталось со мной до сих пор: желание сделать то, что хочется. И никому. Об этом. Не говорить.
***
День сыновей
Прочитал, что сегодня День сыновей. Не врут — я пришел на кухню, там совершенно точно день сыновей. Это видно по забрызганной кашей матери. Был салют.
Вынуждены признать: если в Артём Глебыча бросить разрозненной органической химией и опилками, то через три минуты у него будет готов динамит. Очень получился хозяйственный мальчик.
Не терпит никакого беспорядка и несовершенства. Если что-то тесно лежит в коробочке или как-то скученно в пакете — нужно это равномерно распределить по полу. Потом можно собрать обратно, но только чтобы убедиться, что на полу было лучше, и снова распределить. И конструктор туда же. И животных, включая вилорога и выдру.
Вы вот знаете, как выглядит вилорог? Я сам, кажется, с выдрой-то разобрался только годам к двадцати, а этот уже тыкает пальчиком в вилорога. И в горного козла ещё, и в бизона.
Ещё одна любимая игрушка — карточки для тренировки равновесия. Это такие бумажные карточки с картинками всяких зверей и предметов — все думают, что это для изучения картинок, но Артём Глебыч разобрался. Если карточки рассыпать по полу и наступать на них, то они начинают прилипать к пяткам и скользить. Это сразу сложно и интересно, потому что между карточками лежат угловатые детали конструктора, машинки и фигурка лося рогами вверх.
А вы же знаете, какие у лося рога? Правильно, лопатой. А у оленя? Ветками. Молодцы, в этом вы почти так же хороши, как Артём Глебыч. Но не в остальном, не в остальном.
Когда все кисточки на ушках белочек уже рассмотрены, божьи коровки посчитаны, игрушечный экскаватор разобран по частям, а температура, чтоб её, опустилась ниже тридцати девяти, можно встать на подоконник и посмотреть на настоящий экскаватор или трактор. Ведь у нас есть такая уникальная возможность!
Под окнами парк и его месяц назад решили капитально реконструировать, хотя в нем только-только после предыдущей реконструкции деревья стали похожи на деревья. Теперь на месте парка курганы и траншеи, озёра и болота. В них копошатся три трактора, экскаватор и самосвалы, все прекрасные, как сон.
Это, кстати, единственно работающий сейчас способ разбудить Артём Глебыча с утра. «Тёма, просыпайся!» или «Давай посмотрим, что делает папа» или даже «Будешь читать книжку?» не работают. А вот «Пойдём посмотрим, проснулся уже трактор или нет!» — срабатывает как выстрел стартового пистолета.
И вот удача: в утренней полумгле из-за песчаной горы выезжает трактор, и рядом вгрызается в ноябрьскую грязь ковшом экскаватор, и ещё мимо них по улице едет не один, а целых два автобуса!
От такого изобилия просто разбегаются глаза. Жизнь прекрасна, когда в ней есть кузов, колёса и ковш.
***
Философ и шахматист, а такси это так, для души
Я сел в такси и водитель тут же со мной заговорил. У меня даже было ощущение, что он и так говорил, сам с собой, а я просто подсел на середине фразы.
Пожилой сухопарый грузин с большим носом и крупными губами, он был похож на телеведущего Гордона, только более морщинистого и раздражённого. Из Батуми, как он сам потом рассказал. Он говорил громко, выразительно, с сильным акцентом, но очень понятно. А главное — обо всём:
«Я считаю, что государство делает ошибку, никак не ограничивая поток мигрантов! Потому что у них другой культурный код, совершенно другой! Их доля у нас слишком велика, вы согласны со мной? Вот представьте, что мы с вами оказались бы где-нибудь в Африке в пятнадцатом веке, среди людоедов, и попытались бы им объяснить, что есть людей неэтично и антигуманно! Стали бы они нас слушать? Так и здесь. Если бы их было два процента, они были бы вынуждены соблюдать нормы нашего общества. А сейчас что? Зачем им соблюдать? Они и так чувствуют себя комфортно. Вот я подвозил тут на днях узбека, от Восстания до Прилукской — так он не может выговорить «Прилукская»! Я спрашиваю его: «Сколько лет ты тут живёшь?» Знаете, что он мне ответил? Одиннадцать! Вы только представьте, и он не может выговорить название улицы, на которой живёт! Он же ничего не знает, не читает, а я читаю все время — Платона, других философов!..»
После работы говорить мне совсем не хотелось, но сказать ему об этом как-то язык не поворачивался, уж очень увесисто он рассуждал. Поэтому я участвовал в разговоре, поддакивая в нужных моментах. Были вечерние пробки, поездка обещала быть долгой.
«Моя мать — я сейчас еду от матери — взяла кредит на двести тысяч в Тинькове, так они ещё берут с нее страховку! Каждый месяц! Она просила отключить, но они не отключили, берут по тысяча шестьсот рублей! Я позвонил им и говорю — вы что, совесть есть у вас, пожилой же человек?! Отключили сразу, десять секунд понадобилось! А до этого восемь месяцев брали!»
Он говорил и говорил еще. Про Саакашвили, которого посадили в тюрьму, и Иванишвили, который раздает людям по двести лари, чтобы шли за него голосовать и это возмутительно. Про родственницу, которая работала в портовой таможне и каждый день приносила картошку и разные фрукты. Про то, как проиграл однажды в казино полтора миллиона.
«Я играю в шахматы, ну вот, на телефоне, в приложении, и у меня есть там друг, у него сорок тысяч игр сыграно! У меня всего шестьсот, но уровень, конечно, выше среднего. Я был третий на чемпионате Грузии по шахматам! Давно, мне было семнадцать лет. Я много лет не играл, но сейчас опять взялся. Это помогает, делает мышление объемным».
Он опустил вниз уголки губ, по-орлиному нахмурился и замолчал.
Я посмотрел в приложении и почему-то сразу запомнил имя — Давид Акакиевич Пацвания. 29 лет стажа, почти 6 тысяч поездок.
— Попробуем дворами проехать, как считаете? — он полуобернулся ко мне так же, как оборачивался все время, пока говорил.
— Попробуем, что ж...
Мы срезали угол дворами, он крутил руль и старая дублёнка топорщилась у него на загривке. Из магнитолы тихонько играло радио Эрмитаж.
***
Господа лежат и товарищи
Не особенно долго раздумывал, куда пойти погулять в Москве — отправился на Ваганьковское. Почему-то думал, что оно мемориальное и там никого уже не хоронят, но, видимо, обо всём можно договориться.
Местами лежат такие хозяева жизни, что я аж шапку сдвигал на затылок. Есенину с Высоцким не снилось. Я вот совершенно точно за всю жизнь не заработал на такое количество мрамора — просто даже на камень, без обработки.
Например, на широком мраморном постаменте скульптура чуть больше человеческого роста — на плетеном кресле, таком, как в ресторанах обычно стоят, широко расставив и чуть поджав ноги, сидит человек с бородой. Он в кепке, в кожаной куртке, на руке большие часы с браслетом, на ногах кроссовочки. Всё из бронзы, скульптура офигенная — как живой. За креслом стоит бронзовый простенок, на котором рельефные иконы. Они прикрывают хозяина мемориала сзади.
Немного дальше, на полпути до Есенина, широкая надгробная плита, на которой натурально картина. Молодой парень сидит на игровом компьютерном кресле полубоком к зрителю и смотрит прямо нам в душу. А рука его непринужденно опирается на фару БМВ пятой серии, которая тоже смотрит прямо нам в душу обеими фарами. Композиция спорная, но вероятно, заказчику нужно было именно так. БМВ золотого цвета, с номером 001 ХАХ и даже на рамке номера виден адрес сайта и пацанская цитата.
В какой технике выполнено полотно, я затрудняюсь сказать, но как будто на камне сначала сделали гравировку, а потом раскрасили масляной краской, толстыми такими мазками. Знаете, как в музее живописи бывает — видишь на картине засохшие выпуклые мазки краски и хочется ногтём ковырнуть. Вот здесь так же.
И ниже на камне надпись «Трагически погиб». Мы, конечно, не знаем наверняка, но я никак не мог отделаться от ощущения, что, собственно, золотая БМВ и стала лодкой Харона.
В целом каждый волен выбирать сам, как ему умереть и как ему скорбеть тоже. Но удивленно хмыкать и поднимать бровь, когда вижу сооружение из черного мрамора площадью метров десять, напоминающее Таврический дворец, мне это никак не мешает.
***
Пищевой интерес
Мы сидим обедаем, а жена Марина читает мне выдержки из мамского чатика: «Нам год и три, скажите, а можно ли малышу давать мандаринки? Мы попробовали дать пол-дольки, вроде бы ничего не случилось...». Марина хихикает.
Нас очень внимательно слушает Артём Глебыч, который в этот момент подцепляет ложкой из тарелки пельмень со сметаной. Он просто услышал слово «мандаринки» и заволновался.
— Вот так-то, Тёма! Люди вон пол-дольки с опаской дают, а тебя от четвертого мандарина надо всей семьёй оттаскивать.
— Марина, так ты давай, взорви танцпол, ответь им в чатик: «Нет, нельзя! Пока пельмени не доест — никаких мандаринов!»
***
Черник так много на земле
Мало кто знает, что слово «антресоль» переводится с латыни как «врата минувших эпох». Язык давно умер, а вот антресоль прекрасно сохранилась.
Иногда она пускает метастазы в шкафы и ящики в диванах, а стоит только расслабиться — захватывает квартиру целиком. В прихожей на тебя падает утятница, на балконе рушатся пыльные лыжи. Всё нужно непременно подхватывать на лету, потому что если упадёт — разобьёт банки.
Банки на антресолях есть всегда, даже если вы никогда их туда не ставили.
У нас, например, в антресольном шкафу царил черничный экстремизм. Я уж не помню, какие события 1995 года привели к такому выбросу черники в биосферу Земли, но закатано в банки и оставлено для потомков было стратегическое ее количество.
Варенье, компот, свежезакатанная черника, сушеная черника во всех видах тары от двухсотграммовых до трехлитровых банок.
Её никто не ел. Никогда.
С черничными запасами за годы произошли самые разнообразные процессы, каждый из которых отдалял содержимое банок от состояния, пригодного для употребления в пищу.
Проще говоря, черника проявила изобретательность и испортилась на все лады.
В одних банках она схватилась цементом, при ударах ложкой откалывалась кусками и брызгала острыми черничными осколками. В других — впала в вечную спячку под шубой из плесени толщиной с палец. В литровой банке на дне лежала или скорее даже стояла маленькая кучка черничной массы, по форме напоминающая муравейник. Стенки и дно банки по краям были совершенно чистые. Предположительно, варенье в ней съело само себя.
Кроме черники там хранились еще хмурые, как с похмелья, соленые огурцы. Садовая малина, которая через пять лет после закатки выглядит совершенно так же, как лесная малина, брусника, облепиха с грецким орехом, клубника и тёрн. Маринованные по особому дедовскому рецепту грибы, на которые если долго смотреть сквозь банку, кажется, что они тоже оттуда на тебя смотрят.
Однажды мы даже решились эти банки разобрать. Точность сортировки, навскидку, была процентов шестьдесят, ибо определить на глаз трудно, а вскрывать страшно.
Из отсортированного торжественно зарядили Капсулу Времени — пару коробок с отборными банками. Которые никто не откроет и не съест, потому что это никто не ест. И никто не выбросит, потому что труд и жалко.
***
все ставки — на спорт!
В преддверии чемпионата мира по кёрлингу, бостонского марафона и особенно чемпионата Европы по русским шашкам напоминаю: Минспортпита и пловодо-овощной культуры РФ совместно с Комитетом по завораживанию населения утвердили перечень видов спорта для уверенного фраппирования на международной арене.
Для всех граждан, способных самостоятельно перевернуться на живот, открыт набор в команды по дисциплинам:
- фигурное дзюдо на батуте
- американский рыболовный хоккей
- прыжки на коньках
- танцевальный футбол
- автомобильный спорт слепых
- классическая пляжная гребля
- айкидо на аквабайке
- моржевание с мячом
- спортивное сексуальное ориентирование
- перетягивание скелетона в шкафу
- ссанный спорт
- сквош-лапта в ластах
- публичный петанк с трамплина
- легкий мини-бобслей
- триатлон: гандбол, жанбол и акылбай
- синхронное конное поло
- крокет крикета
- крикет крокета
- академическое метание байдарки
- дартс на воздушных шарах
- спортивная охота на сумо
- акробатическое судомоделирование
- французский лякросс а-ля гольф
- художественное каноэ
- го
- гю-го
- конное иго-го
- го гандбол, я создал
- муай шорт тай трек кросс фит бол
- современное пятиборье: кайтинг, кёрлинг, фистинг, спиннинг и подводное фотографирование
- альпинизм среди шахматистов
- ответная шашечная пальба
Под взвой ликующих кларнетов мы готовы уверенно лечь в самую гущу опилок мирового спортивного манежа, и верховный тамбурмажор победно застучит нам горном в барабан. Во всех состязаниях разрешено использовать смузинг допинга и катализатор тотализатора.
Если чё, заглядывайте сюда: gleb_klinov https://gleb-klinov.livejournal.com/
__________________________________________________________
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 12.12.2023, 16:37 | Сообщение # 2789 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| По ту сторону глины
Рассказ
Всѧ идутъ во єдино мѣсто: всѧ быша ѿ персти и всѧ въ персть возвращаются.. 1*
Екклесиаст3:20 —Еккл> 3:20:
Помѧни, ѭкѡ бренїе мѧ создалъ єси, въ землю же паки возвращаеши мѧ? 2*
Иов.10:9
Узбека не могли достать уже второй месяц.
Ждали, пока пойдёт дождь. Или снег. Или вообще что-то такое пойдёт, что не смогут летать эти чёртовы дроны!
РЭБа3* не ждали.
Где-то он был, работал, но только не у нас.
Коптеры хохлов ходили по головам, заглядывали в блиндажи и даже гонялись за одинокими мотоциклистами, рискнувшими ехать вблизи ЛБСа 4* днём.
Единственное ПВО, которое мы видели – это была «шилка»5* , ровесница самых старых из доброволов. Она бодро взрёвывала, рывками ездила по Кодеме и поливала бездонное небо железом из ДШК6* .
Иногда работала ночью, по теплаку.
Тогда сидевшим на «ноле» казалось, что хохол зашёл в тыл и там его встречают из крупнокалиберного.
Это, конечно, нервировало.
Но стоявший справа дивизион «дэ двадцатых»7* работал не смолкая, работал, судя по всему, неплохо, потому что время от времени обозлённый хохол накидывал по нашей арте из ствольной и реактивной, но достать не могли.
Головастый комарт поставил свои гаубицы за крутым отвалом глиняного карьера, поэтому всё, что летело по прямой или настильной его не брало. А миномётам было далеко. «Хаймерса» в тот момент тоже на нашем участке фронта не нашлось, а то б, конечно, не пожалели.
Работающая своя арта ободряла пехоту, но вот вражеским «птичкам» ничем помешать не могла.
Ходили и днём, и ночью.
Подступиться к двухсотым было невозможно.
Ночью следили через теплаки8 *, любые шевеления наших давили артой и сбросами, особенно усердствовала крупнокалиберная летающая нечисть со стодвадцатыми минами. «Баба Яга» нацистов ночь за ночью летала над нашим «нолём» в поисках техники и арты.
И Узбек лежал уже очень долго.
Говорить «тело» или «двухсотый» о нём не могли.
Пока он был там – он был как живой.
Хотя в батальоне уже знали, что его задвухсотило.
Главное, что не его очередь была идти на передовой НП9 *. Хотели вообще «кашников» послать, бывшие зэки были ребята надёжные, наш командир их хорошо обстрелял на полигоне (что вообще-то с «кашниками» бывало, прямо скажем, не часто, многие кадровые относились к ним, как к мясу, и гнали «шторма Z» в самое пекло неподготовленными).
В общем, зэки понимали, что нужно искупать, и шли в горячее спокойно и убеждённо. Статьи почти у всех были тяжёлые, а что у этих спокойных на вид мужчин творилось в душе, попробуй пойми.
Но Узбек вызвался сам.
Хотя какой Узбек! Чистокровный русак, девяностые провёл в бывшей Узбекской ССР, вот и всё узбечество. Но позывной прилип, он и не возражал.
* * *
- Давайте, я хоть голову принесу! – в сердцах сказал Минор, когда очередная группа разведчиков вернулась ни с чем. – Голова и так уже еле держится! Отправим в госпиталь в Ростов, на экспертизу ДНК.
Ну что за дела? Второй месяц пошёл, а Узбек всё БВП10 *! – старшине никто не возражал, но командир посмотрел так, что всем стало понятно: по частям бойца возвращать не будем.
Сказать, что разведгруппа вернулась ни с чем – не совсем правильно. Нахватались осколков на полпути к бывшему НП.
Едва разведосы выдвинулись за двухсотыми, со стороны укропов выкатился танчик и отработал по ним. Три раза.
Слава Богу, что не напрямую, наводили по «птичке». Первые два совсем далеко, а вот третьим почти накрыл.
Обратно уже тащили одного контуженного, двух ещё посекло осколками, но не сильно. В мягкие ткани.
Начмеда, увязавшегося с разведкой – в совсем мягкие. Он ещё месяц потом сидеть не мог и на совещаниях у командира стоял столбиком.
Телевизионщикам, приехавшим в батальон снимать кино про наших медиков, он, помолчав, скажет: «Посекло конечности».
Если вдуматься – так оно и есть...
- На нём уже два, а то и три слоя хохлов! – будто оправдываясь рассказывал Варан, командир разведгруппы. – Мы метров на сто в этот раз подошли.
«Казбек», передовой НП батальона перед железкой, хохол отжал, но закрепиться не успел.
Там его накосили особенно много.
Накаты украинской пехоты под Бахмутом были как-то особенно бессмысленны и безжалостны в первую очередь по отношению к своим.
Это мы после узнаем, что за ними стояли баты «Айдара» и «Азова».
Получается как заградотряды.
Стоявшие против нас две бригады теробороны к исходу лета только и были способны, что стоять.
Да и то только потому, что у нас сил наступать не было.
Враг ещё несколько раз пытался зайти на «Казбек», но безуспешно.
А когда они вышли за железку выше наших позиций, батальону пришлось откатиться на восемьсот метров. НП так и остался ничейным.
Двухсотых не могли забрать не мы, не они.
Кроме Узбека там оставалось ещё двое наших, «кашников».
Хотя и сам Узбек был из «кашников», правда уже бывший.
Потому что, когда заслужил своё УДО в мясорубке под Бахмутом в июле 2023 года, остался на контракт.
Так и сказал: «до Победы».
Так и сказал.
* * *
Анна Михайловна после семидесяти стала глохнуть, в последние года полтора как-то особенно быстро.
Врач в районной поликлинике только плечами пожал:
- Что Вы хотите, дорогая? Загляните в свой паспорт, всё согласно возрасту.
Сказал по-доброму, но Анне Михайловне стало совсем грустно
В последнее время стена между ней и миром стала ещё прочнее и молчаливее. Особенно остро она почувствовала, что отошла от людей – после посадки сына.
До этого очуждение было не так заметно, но всё к тому шло: смерть мужа, потом – многих общих друзей, родственников.
Такое ощущение, что так и задумано, чтобы к старости человек оставался один, как в младенчестве. С тою лишь разницей, что маленький человек радостно надувает розовые пузыри и сам верит в них, а в старости – с грустью смотрит, как они лопаются.
Но – должно же что-то оставаться, что не лопается?
Собственно, ради чего и было всё это?
Анна Михайловна поняла, что для неё это – сын и Бог.
И воспоминания.
В общении со всеми ними глухота не мешала.
Особенно с Богом.
Как и все в её поколении, она пришла в Церковь в 90-е. То есть была тайно крещена бабушкой в конце сороковых, но после этого пятьдесят лет достаточно бодро строила развитой социализм.
Вообще-то Анна Михайловна строила своё семейное благополучие и работала, но как-то так незаметно получалось, что вместе с этим строился и развитой социализм.
И надо сказать, неплохо строился. Потому что девочка из учительской семьи, выросшая в служебном одноэтажном деревянном доме на две семьи в маленьком зауральском городишке – сначала закончила институт, потом вышла замуж, как молодые специалисты они сразу же получили с мужем двухкомнатную квартиру в областном центре, и стали жить.
Всё это без каких-либо сверхусилий. Они просто работали и делали то, что умели. И делали это хорошо.
Постепенно в доме появились холодильник, стенка с книгами и хрусталём, цветной телевизор и стиральная машинка. Электричество стоило копейки, газ и центральное отопление были.
Хуже было с детьми.
Игорёк, родившийся первым – был их радостью и, что там говорить, больше забавой.
В отсутствие бабушек и дедушек, государство взяло на себя заботу о своём маленьком будущем гражданине – так в их жизни появились ясли, детский сад, потом школа и продлёнка, летние пионерлагеря, куча кружков, где Игорь, правда, не особенно приживался.
А молодым родителям было время пожить и для себя.
Правда, из этого «пожить для себя» и случилось их главное семейное несчастье: уже через год после рождения сына Анна Михайловна опять забеременела, и после долгих колебаний, советов с подругами и консультаций с доброжелательными эскулапами решила сделать аборт.
Муж её полностью поддержал.
У молодых родителей были какие-то амбиции, надежды на карьерный рост.
Сейчас и не вспомнишь.
Какие были амбиции и надежды на рост у неродившегося братика или сестрёнки Игоря никого в ту пору не интересовало.
После операции довольно быстро стало понятно, что детей у них больше не будет...
Перестройку и перестрелку, развязанную на межнациональных просторах их бывшей единой Родины, они восприняли бодро, в соответствии с твёрдыми телевизионными посулами и несомненными газетными заверениями.
Привыкшие за пятьдесят лет верить напечатанным буквам и посаженным в телевизор головам Неустроевы (а именно такую фамилию по мужу получила Анна Михайловна) всё же немного растерялись в 91-м году.
И совсем растерялись в 93-м, когда их родной машиностроительный завод, которому оба отдали без малого тридцать лет жизни, стал собственностью их бывшего директора с короткой и деловитой фамилией Шульман.
Правда, Аркадий Борисович сам немного растерялся от происшедшего, а через непродолжительное время потерялся вообще, продав завод какому-то кооперативному банку.
Говорили, правда, что Шульман вскоре нашёлся, и не где-нибудь, а в Израиле. С молодой красивой женой. Но вот именно с этой женой, которую бывший директор прихватил с собой с последнего курса областного техникума, оказалось что-то не так для богоизбранного гражданства, и чета новых обитателей свободного мира растворилась где-то на просторах Восточной Европы, в более веротерпимых палестинах.
Завод, производивший много чего (в том числе и для оборонки), постепенно скукожился до производства паяльников и электророзеток, но когда в двухтысячные выяснилось, что и это дешевле везти из Китая – станки и цеха распилили на металл и вывезли, оставшиеся стены послевоенной всесоюзной постройки обшили сайдингом, после чего оказавшиеся абсолютно пустыми и удобно расположенными площади сдали в аренду.
Родители Игоря, к тому времени уже подходили к пенсии, и пережили перекройку страны и жизни легче, чем сын. Во всяком случае, виду не показывали. Правда, голосовать стали за КПРФ.
А вот Игорь, тот на последних аккордах советского патриотизма, когда забирали в армию, сам попросился в Афганистан – и, как рассказывал потом матери, хлебнул по полной, сопровождая колонны за «ленточку» и обратно.
Слава Богу, на броне, а не за баранкой.
Потому что насмотрелся на пылающие колёса «Уралов», прыгающие по дороге после подрыва, и клубящиеся жёлто-багровые костры бензовозов, зажжённые из засады душманами.
Помимо татуировки «ДРА» на правой руке и медали «За Отвагу» на левой стороне кителя, младший Неустроев привёз домой из Афгана ещё настоящую мужскую дружбу.
Армейские фотографии сына Анна Михайловна хранила особенно бережно.
На большинстве из них он был запечатлён с узбеком Анваром из Самарканда, с которым крепко сошёлся на службе. Долгими ночами в расположении в ожидании очередного миномётного обстрела духов Игорь зачарованно слушал рассказы друга про его сказочно красивую родину, площаль Регистан, гробницу Тамерлана, Золотую мечеть, Старый глиняный город.
Вспоминал свой серый областной центр, машиностроительный завод и текстильную фабрику, пту и промзоны.
Никакой романтики эти воспоминания в нём не пробуждали.
А вот золотые дыни и истекающие мёдом персики, слепящий на солнце кудрявый виноград и черноокие девушки с быстрыми пугливыми улыбками – всё это виделось очень отчётливо и празднично.
Два года действительной оказались короче, чем тысяча и одна ночь. Да и не все ночи за «лентой» сопровождали восточные сказки Анвара. Прямо скажем, далеко не все.
Но и услышанного и пережитого было достаточно, чтобы к дембелю друзья решили, что поедут в город Хромого завоевателя и солнечного виноградного вина вместе.
Так и поступили.
К родителям Игорь приехал уже спустя несколько месяцев, устроившись на работу в тамошнем автосервисе, где трудился отец Анвара. Приехал он не один, а с девушкой, которую встретил в Самарканде.
Познакомить родителей с будущей женой до свадьбы было обязательным в единой ещё тогда стране.
И хотя жену себе Игорь нашёл русскую, жизнь вокруг него начиналась всё больше узбекская.
Анна Михайловна смотрела по телевизору, как выводили войска из Афганистана, и плакала.
Ей было жалко, что служба её сына оказалась никому не нужна.
СССР вскоре развалили, и она из писем сына узнала, что полосатые халаты в центре недавно ещё современного города, где теперь жил Игорь, стали гораздо более уважаемыми, чем выбеленная до хлопковой основы «афганка» воина-интернационалиста.
Потом он написал, что безотказный Анвар погиб в перестрелке: местные «афганцы» самоорганизовались для рэкета по национальному признаку и попросили помочь при дележе городского рынка.
Игорь с семьёй остался один.
Сын ещё рассказывал, что пробовал какое-то время таксовать, но и эта работа была вскоре поделена, и тоже по национальному признаку.
К началу 93-го года младшие Неустроевы вернулись в Россию.
* * *
Дальше жизнь сына протекала уже на глазах матери.
Поначалу Игорь без проблем устроился на автосервис в своём родном городе.
Элитное в позднем СССР место автослесаря (куда можно было попасть только «по блату») в девяностые стало более, чем доступным для трудоустройства.
Шиномонтажки росли, как грибы.
Но было не до работы, страна, уже усохшая до территории нынешней РФ, шла вразнос, противостояние Верховного Совета и его сторонников и первого президента «новой России» и демократов достигло апогея.
К концу лета сын, твёрдо стоявший «против Ельцина и разворовывания государственной собственности», решил:
«Надо ехать в Москву, там сейчас решается судьба страны».
- Этот ваш Наин Иосифович (так патриоты по супруге именовали Ельцина, подчёркивая внешнее управление «первым демократически избранным»), этот ваш Беспалый ещё умоет страну кровью! – говорил Игорь родителям.
Те и не спорили.
После того, как сын уехал в столицу, Анна Михайловна стала внимательнее смотреть выпуски новостей. А там всё шло по нарастающей.
Многотысячные митинги в Москве и столкновения недовольных «рыночными реформами» и ОМОНа, защищавшего новую власть, разгон демонстраций и оцепление возле станций метро, составленное из военных в невиданных до этого закрытых шлемах и с металлическими щитами, их в народе так и прозвали «крестоносцами», всё это двигалось к чему-то страшному и пугало Анну Михайловну.
Потому что где-то в гуще всего этого был её сын.
Расстрел Дома Советов из танков она смотрела, как и вся страна, как и весь мир – в прямом эфире.
Впервые после окончания Второй Мировой войны правительство расстреливало собственный народ не где-нибудь в Латинской Америке или Центральной Африке, даже не в Китае, а в одной из европейских столиц, в сердце бывшей Сверхдержавы, от которой ещё совсем недавно зависели судьбы всего человечества.
Смотрели они, не веря своим глазам, расстрел парламента тогда ещё втроём – с мужем и невесткой.
Хотя можно наверное сказать, что и вчетвером.
Потому что Леночка, жена Игоря, была на сносях.
Что она чувствовала, Анна Михайловна боялась даже предположить.
Поэтому просто утешала невестку:
- Всё будет хорошо, всё будет хорошо!
При этом понимала, что хорошо уже не будет никогда.
Выросшие и постаревшие в позднем СССР Анна Михайловна и отец Игоря, Сергей Степаныч, не верили, что так можно: стрелять в свой народ.
Даже те, с трясущимися ручками, в 91-м не смогли.
А эти запросто!
Больше того, и дискотеку со слетевшимися со всего света скрипачами тут же, на дымящихся костях убитых и раздавленных бронетранспортёрами, устроили. Ночную.
Слава Богу, Игорь позвонил матери тогда же, 4 октября, и сказал всего два слова:
- Я жив...
После чего послышались гудки.
Гудки слышались ещё целую неделю, пока сын не объявился дома.
Обросший, почерневший. Разочарованный.
О вождях сопротивления отзывался морщась.
Про «ельциноидов» и «убийц мальчишек» говорить вообще не мог.
После амнистии руководства Верховного Совета, когда напыщенные и «непримиримые» говоруны получили от «упыря Ельцина» должности и синекуры, и расселись по собственным университетам и губернаторствам – Игорь запил. На месяц. Даже больше.
Не впервые. После Афгана это случалось, но здесь – будто что-то сломалось.
Из запоя вышел сам, без посторонней помощи. Совсем чёрный и шаткий, как былинка.
Опять устроился на работу.
И пошли смиренные день за днём в жизни сына и Анны Михайловны, из того времени запомнилось только одно, как отца схоронили. Не пережил Степаныч приватизации и разлахмачивания общественной собственности по частным гребешкам.
Дочка Игоря родилась в тяжёлое время, и хотя Анечка, названная в честь бабушки, об этом не догадывалась, но выкраивать на самое необходимое семье Неустроевых приходилось всё труднее и труднее.
Потом была Чечня. Первая, Вторая...
Игорь поучаствовал в обеих. Контрабасом, как он говорил матери.
Боевые, с опозданием, но всё же полученные позволили семейству перевалить в двухтысячные.
Жили они с Леночкой, по словам матери, натужно, но дружно.
К нулевым даже как-то приспособились и начали жить неплохо, самаркандские повадки жены оказались востребованы в челночном бизнесе, она взяла себе место на Центральном рынке и освоила хорошо известные по «девяностым» туристические маршруты в Турцию и обратно с клетчатыми безразмерными баулами.
Игорь из шиномонтажки ушёл и как ветеран боевых действий устроился охранником в супермаркет, работа, прямо скажем, стариковская: походи вдоль касс, собери пустые корзины и отгони брошенные коляски на место.
Вот и всё.
В общем, отрастил на пятом десятке животик.
Пил пиво и болел за сборную России по футболу.
Правда, иногда клинило. Особенно по пьяному делу.
А ещё потому, что жена зарабатывала намного больше. И жила какой-то своей отдельной и презрительной к нему жизнью – со складами, арендой, братвой, чёрными, и обрывочными фразами:
«Я потом отдам».
«Сам знаешь как...».
Говоря словами Анны Михайловны «натужно» из их жизни ушло. Но вместе с ним ушло и «дружно».
Дочь тоже как-то особенно с отцом не считалась, одетая матерью с ног до головы, уже в старших классах школы она гуляла, как хотела.
Поэтому когда Леночка ушла от Игоря, Анна Михайловна не удивилась.
Затем и Анечка уехала в Москву, Леночка сказала, что на учёбу.
Но для бабушки девочка пропала. Да и для отца тоже.
После развода с женой Игорь стал как-то стремительно сдавать.
Уже вовсю катились десятые годы нового века.
Странно, конечно, уходить от мужа, когда тебе сорок.
А с другой стороны и не странно – дочь выросла, муж охранник, а вокруг вьются улыбчивые ахмеды и арсланы в масле. Не только работа, но и отдых уже давно и без мужа – в Турции, маршруты пробиты, контакты налажены, на точке стоят молодые дуры из области.
Совсем не странно состоявшейся женщине пожить для себя.
Собственно, из-за ахмедов всё и случилось.
Возвращаясь с дежурства, Игорь зацепился с тремя азербайджанцами.
Слово за слово, те за ножи, а Игорь в Чечне в разведбате служил, там его хорошо поднатаскали.
В общем, одного из нападавших он задвухсотил, другие сбежали.
Подключилась диаспора. Нож горячих южных парней из материалов следствия и вещдоков куда-то пропал, записи с камер тоже. А вот данные экспертизы, что Неустроев был в подпитии – сохранились.
И превратились в отягчающее.
Леночка пыталась помочь бывшему, занесла и адвокату, и следакам.
Но, видимо, другая сторона занесла больше.
Игорь получил двеннадцать.
И, что хуже всего – с лишением боевых наград
Отобрали афганскую «отвагу» и «мужика» за Чечню. Последнее обидело особо.
Орден Игорю дали за то, что целую ночь гасил чехов из ПК, закрепившись на перевале, не давал бойкам спуститься вниз, где дымила и орала, постепенно затихая и истекая кровью, группа спецназа, угодившая в засаду.
Он был из второй группы, выдвинувшейся на помощь.
Стрелкотня была настолько плотной, что ни мы, ни духи не могли подойти к попавшим в засаду.
Игорь был ранен, но от пулемёта не отошёл.
Утром прилетели вертушки, и тех, кто дожил до утра – эвакуировали.
Игоря тоже.
Кстати, в Чечне он и стал Узбеком.
...В Киеве уже во всю скакал Майдан, когда Неустроева посадили.
Анна Михайловна как-то окаменела после этого. Она вроде бы уже привыкла к непростой и забористой судьбе сына.
Не то, чтобы привыкла, но утешилась.
Во время его первой командировки в Чечню она вошла в храм.
По настоящему.
И уже не выходила.
Когда стало тяжело ходить на службы, молилась дома.
«Вместе с патриархом» – говорила Анна Михайловна. То есть с включённым телевизором, по которому показывали патриаршее богослужение.
Но суд и тюрьма будто добили её.
Всегда общительная, даже в старости, Анна Михайловна как-то замкнулась.
А тут ещё и глухота...
* * *
И вдруг пошёл снег.
Без мороза, на мягком ноле.
Над Бахмутом и вдоль всей линии фронта от Клещеевки до Курдюмовки и дальше на юг – на Горловку и Ясиноватую – закружил, повалил неровными хлопьями чистый, липнущий к одежде и броне снег.
Он засыпал изрытые воронками поля и срезанные артой почти до корешков лесополки, неубранные тела бойцов, выжженную изнутри технику.
Снег покрывал желто-рыжую глину развороченного «Казбека», откуда торчали вырванные доски и лохмотья маскировочной сети, заполнял пустые выпотрошенные цинки для патронов, а главное – закрывал и примирял своей белизной разномастный камуфляж, который в несколько слоёв пестрел на бруствере и вокруг бывшего опорника.
Снег шёл и ещё кое-где желтел из-под снега натовский пиксель, резал взгляд противоестественный на белом зелёный отличительный скотч на шлемах укропов, в одном-двух местах торчала отечественная цифра.
Но постепенно, взмах за взмахом белых облепленных снегом ресниц впереди и вокруг становилось всё белее и белее.
И странное дело – тише.
То, что авиация и дроны присели с таким снегопадом – понятное дело.
Но казалось, что и арта умолкла...
... У Анны Михайловна в доме тоже шёл снег. Точнее, он шёл за окнами. Но и в душе, и в памяти её тоже шёл снег.
Она сейчас вспоминала, как хоронили её Степаныча.
Погода была такая же, несмотря на январь.
Ноль и снег.
На влажную глину по краям могилы липли снежные хлопья, внизу краснел недорогой гражданский гроб с чёрной оторочкой.
Странное дело, сейчас ей почему-то казалось, что там, в воспоминаньях, над могилой отца стоит её Игорёк. В военной пятнистой форме.
Несколько месяцев назад он ей звонил, сказал, что Родина его простила, что он пошёл добровольцем на войну и заслужил УДО. Что ещё немного – и он вернётся домой с Победой.
Анна Михайловна, как всегда, когда вспоминала что-нибудь из своего прошлого – плакала.
Но это были хорошие слёзы, приятные.
Слёзы прожитой жизни, того настоящего, что теперь будет с ней навсегда: её Степаныч, её Игорёк...
Она знала, что они живы.
Алексей Шорохов, Бахмут-Москва,
октябрь-ноябрь 2023 г.
____________________
1 Всё идёт в одно место: всё произошло из праха и всё возвращается в прах. (Екклесиаст 3:20 — Еккл 3:20)
2 Вспомни, что Ты, как глину, обделал меня, и в прах обращаешь меня? (Иов.10:9)
3 Станции радио-электронной борьбы.
4 Линия боевого соприкосновения.
5 «Шилка» - советская зенитная самоходная установка.
6 Крупнокалиберный пулемёт Дягтерёва-Шпагина.
7 Советские гаубицы Д-20 калибром 152 мм.
8 Тепловизоры.
9 Наблюдательный пункт.
10 Без вести пропавший.
____________________
152379
Сообщение отредактировал Михалы4 - Вторник, 12.12.2023, 16:39 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 15.12.2023, 13:30 | Сообщение # 2790 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Жених Ноябрь венчается с Зимою.
Невеста просто чудо хороша!
Фата расшита снежной бахромою.
Ступает чинно, словно госпожа.
Жених на тройке подкатил к крылечку,
Вошёл в избу на берегу пруда,
И подарил невестушке колечко
Из тонкого сверкающего льда.
И невдомёк, что ветрена молодка,
Её любовь - всего на тридцать дней,
И околдует эта сумасбродка
Ещё троих. Все женятся на ней.
Декабрь, Январь, Февраль с Зимой лукавой
Кружиться будут в вальсе снеговом…
Ах, будут для неё они забавой,
Она для них - прекрасным божеством.
***
Падал снег, кружил метелью,
Засыпа′л любимой след.
Словно белой акварелью
Замелял её портрет.
Уходила, исчезала
В снеговой холодной мгле.
Что-то резкое сказала,
Ключ оставив на столе.
Он стоял, прижав ладони
К запотевшему окну.
Сердце ноет, сердце стонет,
Любит лишь её одну.
Как же зябко, как же тяжко...
Тает в хмари силуэт.
Сиротливо дремлет чашка
И у кресла брошен плед.
До весны ещё далёко.
В ней оттает ли душа?
Одиноко, одиноко...
Больно думать и дышать.
Непременно снег растает,
Зажурчат ручьи весной.
Возвратятся птичьи стаи,
Жизнь воспрянет новизной.
И тогда она вернётся,
В дверь тихонько постучит,
Виновато улыбнётся:
"Я оставила ключи"...
***
Я тебя жду...
Разбушевалась белая вьюга,
Ветер-проказник ставнем стучит.
Жду, не дождуся доброго друга,
Слёзы роняет пламя свечи.
Весело в доме топится печка,
Кошка свернулась мягким клубком.
Ой, разболелось, ноет сердечко.
Что же случилось с милым дружком?
Белая скатерть. Доверху крынка
Полная тёплым парным молоком.
Чай с чабрецом и сушёной малинкой,
Хлебушек свежий накрыт рушником.
День истекает, тикают ходики,
Заворожённо сижу у окна.
Знаю: воюешь смело, мой родненький.
Скоро закончится эта война.
Что-то декабрь ныне больно ненастный:
Злые метели - не видно ни зги.
Ты где-то там, где смертельно опасно.
Я тебя жду, ты себя береги...
Зимушка вьюжная, зимушка снежная,
Тропку-тропиночку не замети.
Самому лучшему, верному, нежному
Яркой луною путь освети.
Пусть не заблудится, пусть не споткнётся,
Быстро отыщет дорогу домой,
Прямо с порога мне улыбнётся,
Милый, любимый, единственный мой.
***
Она ему заваривала чай.
Он пил его, вприкуску с рафинадом,
Коленку гладил словно невзначай.
Она ему шептала: «Нет, не надо…»
Он уходить отсюда не хотел…
И ей хотелось, чтобы он был рядом…
Упрямо рафинадом он хрустел,
И думал: «Уходить-то всё же надо…»
Она ему заваривала чай…
Она была ему безумно рада!
Прощаясь, он сказал ей: «Не скучай!»,
И потерялся в хлопьях снегопада…
Она ему заваривала чай…
А он смотрел на стрелки циферблата.
Шепнула вслед ему она: «Прощай…,
И больше не ходи сюда, не надо…»
***
У старого парка, на узкой зелёной скамейке,
Невзрачная с виду, сидела девчонка,
С неровно постриженной рыженькой чёлкой,
В коричневом платье и фартуке белом.
Она занималась приятнейшим делом -
Читала потрёпанный томик фантастов Стругацких.
Сбежала с урока, опять будет мама ругаться...
И ела пломбир, что за двадцать четыре копейки.
В портфеле тетради, учебники в мягких обложках,
За ручку привязан мешочек из ситца.
Чернильница в нём постоянно хранится,
А ручка с пером - в деревянном пенале.
Деревья у парка ту девочку знали.
Она им вверяла свои сокровенные тайны,
И здесь, на скамейке у парка, она не случайно.
Ещё... они знают: мечтает она о серёжках.
Девчонка так хочет стать взрослой уже поскорее,
Проститься со школой, и - смело в дорогу.
Не знает пока, что дорог очень много,
Что жизнь не такая уж лёгкая штука.
Что будут в ней счастье, любовь и разлука,
Предательство, верность, желание в лучшее верить.
Распахивать окна, стучаться в закрытые двери.
Не знает пока, что когда-то она постареет...
Отшумел старый парк, от деревьев остались лишь пни,
Нет страны, где так дёшево стоил пломбир.
Да и книги теперь не читают до дыр.
Не знакомы друг с другом порою соседи,
Очень редко ведут на скамейках беседы.
Но, конечно же, этого вовсе не стоит пугаться,
Если есть рядом с вами потрёпанный томик Стругацких.
А седая старушка просто жить не умеет без книг...
***
На столе - букетик васильков
В память о давно погибшем муже.
Много лет ждала его шагов.
Он всегда, как воздух, был ей нужен.
Всё ждала, как стукнет он в окно,
И она откинет ситец шторки.
Но война закончилась давно,
А она всё ждёт, и ждёт Егорку.
И хранит родное письмецо -
Пожелтевший куцый лист бумаги.
А на пальце медное кольцо,
Что купил Егорка ей в сельмаге.
Приносил всегда ей васильки,
На таёжных что росли покосах.
И клубникой потчевал с руки,
И цветы вплетал в тугие косы.
Написал лишь несколько он строк:
Что готовится к атаке рота,
Что подрос, наверное, сынок...
Собрала ль картошку с огорода?
Обещал вернуться он домой,
Лишь дойти осталось до Берлина...
"Ох, Егор, родименький ты мой", -
Прошептала горестно Галина.
Ей запомнился серый листок
В декабре сорок первого года.
Почтальон, чуть ступив за порог,
Виновато топтался у входа...
"Муж геройски погиб под Москвой",-
Извещали казённые строчки.
И она оказалась вдовой
С несмышлёнышем, малым сыночком.
Постарела, а он, как живой,
Улыбается нежно с портрета.
И сияют густой синевой
На столе васильки из букета.
***
Нас сегодня опять убивали
Миномётным прицельным огнём.
Тихо плакали дети в подвале.
Убивают нас ночью и днём…
Не щадят никого душегубы,
Так неистов их низменный раж.
«Отче наш…», - шепчут скорбные губы,
«Отче наш, отче наш, отче наш!»
А на Троицу в церковь стреляли,
Как же так, это ж боженькин храм?!
Пушки только на миг замолчали,
И опять – по домам и дворам!
Города – словно минное поле.
Вот опять самолётный вираж.
И опять столько крови и боли!
«Отче наш, отче наш, отче наш…»
Разве сердцу под силу такое!
Дом сгорел, и комод, и трельяж…
И старик навсегда упокоен.
«Отче наш, отче наш, отче наш…»
И опять мы с внучонком не спали
На холодном бетонном полу.
Тихо плакали дети в подвале,
Да молилась старушка в углу…
***
Прилетел бы к тебе, если б только был жив...
Прилетел бы к тебе я, милая,
если б только я мог…
Прошагал бы я без усталости
сотни троп и дорог.
Подхватил бы тебя я нА руки,
и кружил бы, кружил…
Целовал бы что было силушки,
и тобой дорожил.
Часто снились твои мне локоны,
и глаза вспоминал.
Ты звала меня ясным соколом,
дорогая жена.
Мы с тобой были неразлучными,
ты была мне нужна.
Только грянула беспощадная,
затяжная война.
О тебе бы, моя хорошая,
столько б песен сложил…
Прилетел бы к тебе я, милая,
если б только был жив…
***
«Я был там, бабушка, ну, правда, был,
Я помню, как от сильной боли выл,
Там шли бои за каждую высотку,
И лейтенант нам выдавал по сотке,
Ещё Серёга дал мне самокрутку...»
И замерла набитая маршрутка,
И удивлённо слушала старуха,
Что ей шептал мальчишка громко в ухо.
«Ну что опять ты выдумал, малец?»
«Не выдумал, я правда был боец!
Друзья мои: Серёга, Митя, Гоша -
Все там лежат, под снежною порошей.
Танкисты - братцы тоже были там,
А мы… мы что… за ними по пятам.
Пехота мы, обычная пехота.
Обнять мне маму было так охота…»
На вид мальчишке около шести,
Но сколько вёрст пришлось ему пройти...
«Бежал я, ба, за той тридцать-четвёркой.
Ещё… я там погиб в сорок четвёртом…»
На остановке вышел мальчик тот,
«Бабуля, мне фашист попал в живот!»
Не сразу с места тронулась машина:
Вон, закурил шофёр, седой мужчина...
***
Понятно состояние души...
Не пишется... Возьми карандаши
И нарисуй неведомую Птицу,
Что в синеву небесную стремится.
Взлетит, ловя воздушные потоки,
К светилу, что восходит на востоке.
А ты рисуй весенние поля...
Увидит Птица, как цветёт Земля,
Как соком наполняются берёзки,
Как их милы зелёные причёски,
Как хороши лужайки первоцвета
В лучах рассветных солнечного света.
И нарисуй красивые дома,
Раскрась их так, как хочешь ты сама.
Сады и парки, скверы и дороги,
Озёра, реки, горные отроги.
Чтоб Чудо-Птица с синей вышины
Увидела, что больше нет войны,
Что люди перестали быть врагами,
И мерить всё бумажками-деньгами.
Что больше нет ни ярости, ни злости,
Что все дружны, друг к другу ходят в гости.
К тебе вернётся Птица, поспешит
Исправить состояние души.
А ты пиши, пиши, пиши, пиши...
Татьяна Тарханова (Фетинья)
_______________________
152440
Сообщение отредактировал Михалы4 - Пятница, 15.12.2023, 13:31 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 20.12.2023, 20:15 | Сообщение # 2791 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| - Серёга, что ты мордой в холодец уткнулся, перебирайся ко мне в винегрет, а то простудишься!
Холодец
Однажды Георгий узнал, что наш родимый холодец попал в Топ100 "самых отвратительных блюд" мира - на 67-е место. Не сказать, чтобы Георгия это так удивило. Всех его знакомых иностранцев холодец пугает. Демон на тарелке, внушающий ужас. На него смотрят, как на Чужого, женившегося на Хищнике. Реально, Георгий знал девушку из Новой Зеландии, которая, увидев ЭТО, стала заикаться. «Не бойся, просто попробуй его». «Господи, я не могу. Он что-то чудовищное. Готов разверзнуться и поглотить тебя, как создание с другой планеты». Дама так и не смогла себя заставить. Человек из Малайзии подкрался к столу осторожно, словно мангуст при виде кобры. Он вдохнул воздух обеими ноздрями, и заявил — «Нет. Ни в коем случае".
"Почему, бля(т)ь?" - вызверился Георгий. "В запахе есть беззащитность обнажённого тела». «Естественно, — стоически ответил Георгий. — Блюдо-то мясное — и того, из кого его сделали, явно раздели». Даже шведы, способные вкушать совершено дивную тухлятину, от аромата каковой падают в обморок лошади, отвергли русский деликатес на стадии обзора. «Оно хуже поражения под Полтавой, — заявил мне шведский журналист. — Я вижу в страшном месиве то, что случилось с нашей армией. Ешь сам своё варварское кушанье». Георгию ничего не оставалось делать, кроме как сдаться. И больше не настаивать на любезной нам закуске, превращённой его заграничными друзьями в жертвоприношение богам зла.
Почему-то это блюдо, появившееся в русской кухне с XVI века, вызывает у иностранцев оторопь. «Он же трясётся!» — показывая пальцем на холодец, заявила Георгию та самая девушка из Новой Зеландии. «Тем лучше, — меланхолично заметил Георгий. — «Значит, он тебя боится, и не сможет напасть». «Он что, живой?! Это что, какой-то моллюск или рыба?». Кстати, она отчасти права. Первый холодец в мире был приготовлен в X веке в Багдадском халифате из голов карпа. Однако встреченные мной арабы нашим вариантом студня как-то не восторгались. «Из чего он делается?» — спросил меня египетский дипломат. «Из свиных ушей». Потрясённый новостью, тот ушёл и больше не возвращался.
Многих угнетало, что зимнее блюдо у нас потребляют с хреном и горчицей. Ну, горчицу хоть как-то понимали, но хрен заставлял психовать большинство. «От него слёзы идут, — сказал мне майор французских спецслужб, в служивший наёмником в Африке. — Почему вы мешаете застывший бульон с хреном? Ешьте его горячим!». Его также поразило, что для холодца берут свиные уши или говяжьи копыта. «Вы не пробовали тупо съесть свинью? — ужасался француз. — Зачем отрезать ей ухо?». «Она уже мёртвая, — парировал я. — А вы вообще у лягушек лапки отрываете».
Число иностранцев, чей рот, сердце и желудок приняли холодец, в мире довольно ограничено. Их впору заносить в Красную книгу как исчезающий вид, вроде горных горилл Восточной Африки. Студень с хреном и горчицей по вкусу полякам, немцам, жителям экс-Югославии, румынам и словакам. Холодец кажется Георгию тайным российским оружием, специальной разработкой.
Нечто вроде средства распознавания «свой-чужой».
Ведь ты никогда не станешь русским, если твоя душа отвергает холодец.
***
Георгий Zотов в Тбилиси
Однажды Георгий сидел в скромном ресторанчике старого Тбилиси, поглощал там эдакую крошечную порцию хинкали - ну так, для ребёнка, всего лишь штучек шесть.
В это время, в заведение зашли иранцы. Георгий насторожился, готовый оборонять хинкали из последних сил. Иранцы же, измученные исламской республикой, как монтёр Мечников нарзаном, расселись за соседним столом, немедленно заказав пива и графинчик чачи. Они долго советовались насчёт меню, и и уточняли, не готовится ли свинина с другими продуктами. И хозяин заведения, и иранцы общались на ужасном английском, дополняя слова эффективными восточными жестами.
"No pork this?" - трусливо спрашивали иранцы. "Эээ, дорогой", - отвечал хозяин, отчего-то думая, что с русскими словами до них дойдёт быстрее. - Ноу порк. Биф есть. Откуда вы на мою голову взялись, э?".
Иранцы путались в грузинской кухне. В ужасе и панике, они заказали харчо с орехами по-мегрельски. Когда им принесли дымящееся блюдо, иранцы задрожали. Они предполагали, что суп отдельно, орехи отдельно. А тут что-то в стиле "пи(п)ец на марше". Самый пугливый ткнул ложкой в опасную густоту, и снова задал сакраментальный вопрос про свинину.
Хозяина перекосило. "Но порк, б(ил)ля(т)ь! - взревел он. - Да что такое, слушай! Суп харчо онли биф, как вы зае(п)али!". Иранцы разложили суп по тарелкам. Один попробовал, и жалобно взвизгнул. "Порк", подумал Георгий, но оказывается, ему было слишком горячо.
Следующим принесли хачапури по-имеретински. Хозяин навис под столом, и уже было ясно, что за вопрос про "порк" будет (зв)издец. Иранцы разрезали хачапури, и оттуда потёк сыр. Старший разинул рот, но промолчал. Сыр сулугуни не очень напоминал собой свинину, а если и напоминал, так только разложившуюся от старости. Съедение такой свинины прощается, ибо приравнено к мученичеству.
Хачапури съели в гробовом молчании. После краткого совещания, был заказан цыплёнок по-шкмерски - чкмерули. Бухло к этому времени закончилось, и страждущие заказали ещё. В предчувствии цыплёнка иранцы разминались чипсами из пакета, но смотрели на них с подозрением.
Цыплёнок в чесночном соусе прибыл к столу на кеци, сплошь покрытый белой массой. Иранцы истерически дёрнули ещё по чаче, не закусывая. Они долго присматривались к блюду, наконец один из них шевельнул губами. Хозяин закрыл глаза.
"This is no pork?" - прозвучало в ледяной тишине.
Георгий в истерике уткнулся в салфетку, дабы не было видно, что он рыдает и ржёт одновременно. Грузин развёл руки в стороны - как крылья дракона. Он воткнул вилку в соус, и вытащил оттуда крыло.
"Вот из зис, ё(п) твою мать?! - зарычал он. - Свинья тебе что, летает, что ли?!". Шатаясь, хозяин добрёл до стойки, упал на стул, и налил себе чачи. Иранцы тоже срочно дозаказали чачи. Им было нужно избавление от первобытного страха перед свининой.
Георгий вытер слёзы, и прикончил последний хинкали.
Он был уверен, что за такое шоу его обязательно заставят доплатить отдельно.
Но счёт оказался честным + бесплатно налили стопку коньяка. "И так каждый день" - сказал хозяин. - Я просто уже не могу".
***
Ну не мог не спереть!
Однажды Георгий вышел из китайского ресторана в Ташкенте, и столкнулся с пловом. Плов перегородил ему дорогу.
- Ах так, значит? - сказал плов. - Ну и что это, б(ил)ля(т)ь, такое? Ты еще здесь сутки не находишься, а уже ушёл к свинине?
- Она для меня ничего не значит, - быстро сказал Георгий, отступая назад. - Это мимолётное, какое-то помутнение рассудка. Разовое приключение. Я всегда любил только тебя.
- Ну конечно, - понурился плов, и на нём выступили слёзы из курдючного жира. - Я с тобой уже тридцать лет, с тех пор как ты впервые приехал в Среднюю Азию. Ты помнишь, что мы с тобой вытворяли? Мы не могли насытиться друг другом. Ты хотел меня каждый день: и утром, и вечером. Я был так горяч.
- Ты и щас горяч, - заверил его Георгий. - Ты ещё ого-го.
- Вы все говорите одно и то же! - зарыдал плов. - А на деле - во что превратился Ташкент! Направо - пицца, налево - суши-(ф)уюши, прямо - турецкий кебаб, позади - ё(п)аная французская буланжери. Москва натуральная, а не Ташкент! Меня все предали, а теперь ещё и ты. Почему с утра тебя нет в Центре плова? Я ищу тебя по городу, и нахожу в объятиях свинины, которая мало того, что не плов, так она вообще ещё и харам!
- Я сам не знаю, что на меня нашло, - оправдывался Георгий. - У нас ведь давнее знакомство. Я иду, а она формами манит. Не понимаю, как это случилось. Больше такого не повторится.
- Ты всегда говоришь одно и то же! - впал в истерику плов. - Меня достали эти мимолётные связи! То селёдка. То пад тай. То корейский суп куксу. Одумайся, тебе пятьдесят второй год! У нас же манты школьного возраста и юный ачик-чучук. Ты ведёшь себя, как откровенный кулинарный кобель. Перед соседями стыдно. Конечно, я уже не так привлекателен...
- Очень привлекателен! - торопливо заверил Георгий. - В тебе самая лучшая мягчайшая баранина, от твоей зиры захватывает дух, а жёлтая морковь заставляет играть кровь. Как только я вспоминаю твоё ничем не прикрытое тело на тарелке, я загораюсь, как мальчик. Но иногда случаются проколы. Хороший левак только укрепляет вкус привычной кухни, ты же знаешь. Ну подумаешь, такое изредка случается, как тогда в Таджикистане, где я ушёл есть на один вечер лапшу...
- Я ещё не забыл тебе Таджикистан, - грозно блеснул изюмом плов. - Но ты должен меня взять. Иначе скандал неизбежен.
Георгий поспешно согласился.
На самом деле, он безумно любит плов.
Просто его кулинарная натура такая бля(ц)кая.
***
Северо-осетинские диалоги
- Как же вкусно вы готовите!
- Ага. Я хотел стать скульптором, но мой папа сказал, что скульпторы - сплошь голубые, и он такого не допустит.
- Однако.
- Да, вот и пришлось стать ох(рен)енным поваром.
- Прилетаю я как-то в ЮАР. И меня предупреждают - э, вы белый, тут в чёрных районах аккуратнее надо.
- Это, кстати, правда.
- Да, но я сижу и думаю - (к)уясе, в России я, значит, лицо кавказской национальности, а тут я белый!
- У нас в Осетии есть понятие "блюд второго дня". Готовим из того, что осталось от вчерашнего застолья.
- А всегда остаётся?
- Всегда. Надо приготовить больше, чем гости могут съесть. Потому что если они съедят всё, тогда позор хозяину.
- Ты знаешь, почему этот район называется "Джунгли"? Серьёзно, здесь магазинами владеет чувак по имени Маугли.
- Не может быть.
- Это не шутка, брат. Наши кударцы обожают новорожденным такие имена давать. Я знал мужика с именем Мурат Наполеонович, а одного человека вообще назвали Батискаф.
- Лечу я как-то в Африке самолетом, там кукурузник, и кругом африканцы с клетками, где куры. Развалюха еле летит. Я уже перекрестился - и в панике начинаю думать, как осетин.
- А это как?
- Ну если мы ё(п)немся, в каком состоянии меня на родину довезут, и как я в гробу буду выглядеть, это же очень важно.
- Ты знаешь, только в Осетии во мрачном районе полуразвалившихся домов можно увидеть надпись на английском - House of furniture. Это бесподобно.
- А как соседи горды, что рядом умный человек живёт!
- Блин, уже скоро двадцатое марта, а у вас холод собачий и снег валит каждый день.
- Весна прекращает свою деятельность на территории Российской Федерации.
- Слушайте, я есть уже не могу. Суп, шашлык из вырезки, вареный язык, солености, курица на углях. Хватит.
- Э, брат, это закуски к основному ужину были. Вот пирог испечётся, тогда наконец-то и кушать сядем.
- (с водителем) О, сегодня вы за мной вовремя приехали, без опозданий. Что-то случилось?
- (грустно) Да я с вами неделю работаю. Пришлось выучиться.
- У меня маме 98 лет. До 95 по-русски не говорила, она из далёкого высокогорного села.
- И кто же сейчас научил?
- А, внуки пошли такие, кого хочешь научат!
***
Мягкая сила
Однажды Георгий поражался экстазу иностранцев по чёрному хлебу - в частности, бородинскому. Борислав Милошевич (брат того самого президента Югославии) рассказывал Георгию - "Я один раз из Москвы во Францию чемодан этого хлеба вёз. Нет, б(ил)ля(т)ь, я не шучу. Ну и меня в аэропорту Парижа останавливают, таможенник просит открыть, и смотрит внутрь с ужасом. "Это что?!". "Чёрный хлеб". "И вы его ПОЛНЫЙ ЧЕМОДАН везёте?!". "Да, вы его попробуйте. Иначе не дойдёт, почему". Попробовал, с(ц)ука, и вижу - у него аж глаза закатились от восторга. Ну что поделаешь, пришлось от сердца оторвать и одну буханку отдать".
Среди бирманцев поражение чёрным хлебом ещё страшнее. Древний гид Бобби, учившийся в Москве при Хрущёве, поведал Георгию - "Приехали мы учиться. Один человек купил в магазине и принёс - мы думали, он же кекс, там же семечки какие-то...заварили чай...оооо, я не могу описать этот ужасающий вкус. Что-то кислое, что-то могучее, что-то страшное. А потом через месяц я без этого хлеба вообще не мог. У меня наркомания развилась и зависимость от него. Кто щас в Россию едет, прошу - привези бородинского. Говорят - заплесневеет, испортится. Я начинаю плакать, и говорить - ну твою мать, в сухарях привези!!!".
Так, в общем-то, со всеми. Сначала чёрный хлеб, как тайное русское оружие, поражает мозг и вкусовые рецепторы. Потом он начинает расползаться по организму. Уехав из России, иностранцы начинают чувствовать резкое падения уровня чёрного хлеба в крови, и у них натурально отказывают лапки. Собираясь в Сирию, Боливию, Иран, Георгий спрашивал учившихся у нас заграничных отроков, что им привезти. "Чёрный хлеб" - дружно рыдали отроки (на втором месте - селёдка). Они готовы были упасть в него своим иностранным (ры)лом, и валяться, как кот в валерьянке. Мы ещё увидим обсуждение в Сенате США, что бородинский хлеб - секретное пищевое оружие России, и надо срочно ввести санкции, дабы спасти людей и остановить его экспорт в Европу.
Тут ещё стоит вспомнить, что, согласно легенде, бородинский хлеб был впервые испечён монахинями Спасо-Бородинского монастыря, основанного на месте битвы при Бородино вдовой погибшего там генерала Александра Тучкова. Хлеб изначально являлся поминальным, а кориандр или тмин на корочке - символом картечи. Теперь стоит понять, что бородинский хлеб - откровенная российская экспансия, и, приучив к нему европейцев, Россия тут же поднимет цены, как на газ. Предвидя после этой публикации дикие торги за бородинский хлеб в ЕС, драки в магазинах и стоимость по 1 500 евро за буханку, Георгий делает постное лицо, и говорит со скучающим видом - I don`t understand.
Просто так случайно получилось.
Я ни в чём не виноват.
©George Zotov
_____________
152574
Сообщение отредактировал Михалы4 - Среда, 20.12.2023, 20:17 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 21.12.2023, 13:03 | Сообщение # 2792 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Алёшка https://www.youtube.com/watch?v....ndex=18
Говорят, на земле был Бог
Говорят, он учил добру
А у нас целый взвод полег
Где служил старшиной, мой друг
Он теперь не живой лежит
А вчера мне успел сказать
«Ах, как хочется братцы жить
Ах, как страшно здесь помирать»
Эх, Алешка, дружок ты мой
Хулиган, безотцовщина
Завязавший не равный бой
За Рязань да Тамбовщину
За страну благоверной лжи
Где один резон воровать
«Ах, как хочется братцы жить
Ах, как страшно здесь помирать»
Я возьму в медсанбате спирт
Да налью за помин души
Пусть его позывной хранит
Тишина вековых вершин
Он сегодня домой летит
Там его похоронит, мать
«Ах, как хочется братцы жить
Ах, как страшно здесь помирать»
Про него не напишут книг
И не снимут крутых кино
Как Алешкин прощальный крик
Окарябал ажур чинов
Только Русь, васильком во ржи
Будет тризну по нем справлять
«Ах, как хочется братцы жить
Ах, как страшно здесь помирать»
Говорят, на земле был Бог
Говорят, он учил добру
А у нас целый взвод полег
Где служил старшиной, мой друг
***
Это слишком мужики.
Не понимаю, что со мной,
Но как-то постепенно
Я начинаю привыкать к войне.
И за соседскою бедой
Мне, главное, наверно,
Что смерть пришла сегодня не ко мне.
А на Руси в углу святом
Была икона Спаса,
И Бог, как мог, людей своих хранил.
Но мы пустили зверя в дом,
Я это понял ясно,
Когда вчера я друга схоронил.
Припев:
От нашей жизни нынче на Руси
Становятся убийцами мальчишки,
И кто бы там чего ни голосил,
Но это слишком, мужики,
Ей-богу, слишком.
Мы в этой жизни все вконец
От денег ошалели,
Людская жадность - это как чума.
И наши души стали гнить
В позолочённом теле,
А в Божьем храме воцарилась тьма.
Сегодня всё пошло вразнос -
И вера, и законы,
И даже власть теперь уже не власть.
И горько, горько мне до слёз,
Что нынче кон за коном
Лишь пиковая шваль ложится в масть.
Что мы оставим после нас
В разрушенной державе,
Помимо злобы, в этих пацанах.
Они же, видя нашу жизнь,
Себя считают вправе
Жить на земле, забыв про Божий страх.
Но это мы, а не они
Ввели порядок новый,
Который нам теперь не по нутру.
И если не родит Земля ни одного святого,
Откуда взяться на Земле добру?
***
МОЕМУ ДРУГУ
Наша свобода не стоит гроша,
Если в кармане грош.
А от богатства беднеет душа,
И истины здесь не найдёшь.
Вроде бы вольному - воля,
Каждой дороге - свой путь.
Главное, выбрав лучшую долю,
Не потерять её суть.
Мой друг, однажды мы поймём, что мир
Был нашим всего на час.
Тогда судьба нам закатила пир,
Но это другой рассказ.
Нищему духом достанется рай,
Смелому духом - честь.
Что тебе нужно - иди выбирай,
Выбор у каждого есть.
Вроде бы вольному - воля,
Всякой толпе - свой герой.
Только вот жаль, что сыграть свои роли
Нам не по силам порой.
Мой друг, однажды мы поймём, что мир
Был нашим всего на час.
Тогда судьба нам закатила пир,
Но это другой рассказ.
Помнишь, когда-то мы были детьми,
Верили в день и ночь.
А нынче будто живём в забытьи,
Сутки сметая прочь.
Вроде бы вольному - воля,
Всякому веку - свой срок.
Только всё чаще обидно до боли,
Сколько же я не сберёг.
Мой друг, однажды мы поймём, что мир
Был нашим всего на час.
Тогда судьба нам закатила пир,
Но это другой рассказ.
***
Народ https://www.youtube.com/watch?v....ndex=20
Снова паника на Wall Street
Рынок акций ко дну стремится
И какой-нибудь мистер Смит
Бросив Бентли, пошел топиться
А на севере штата Мэн
Хмурый докер угрюмо скажет
«Снова ждать повышения цен
Из-за этих барыг продажных!»
Странная нынче суть бытия
В моде рвачи и воры, а я
Я плавлю сталь, я строю города
Я выпекаю хлеб и шью одежду людям
Я — соль земли, я человек труда
Я тот простой народ, который есть и будет
Мир исколот шипами роз
Кем-то брошенных ненароком
Предложение рождает спрос
Поощрение людских пороков
Ради прибыли годно все
Ради славы сойдет любое
Яйца гусь и петух снесет
Баба явится с бородою
Жить интересней день ото дня
Только, похоже, не для меня
Я плавлю сталь, я строю города
Я выпекаю хлеб и шью одежду людям
Я — соль земли, я человек труда
Я тот простой народ, который есть и будет
Деньги ради самих себя
Как смертельные метастазы
Губят в обществе не щадя
Стыд и совесть, добро и разум
Кто-то, пряча лицо в тени
Бойко скармливает им души
Хочешь чуда? Бабла гони!
Хочешь жить? Найди деньги, скушай!
Но в небе солнцу не приказать
Кто-то очнется, чтобы сказать
Я плавлю сталь, я строю города
Я выпекаю хлеб и шью одежду людям
Я — соль земли, я человек труда
Я тот простой народ, который есть и будет
Я тот народ, который есть и будет
Я тот народ, который есть и будет
***
Колыбельная для России https://www.youtube.com/watch?v=cb7kletORbs
Матушка за сына, на коленях молится
Огонек лампады теплится
И светлеет лик Богородицы
Ты, царица – матушка, вечная заступница
Сбереги, сыночка милого
Стань ему незримой спутницей
Землю лаская, ночь поет колыбельную
В небе бескрайнем, Бог рождает зарю
Будет Пасха светлою, будет нива полною
Сын вернется к старой матушке
Во святую, Русь – православную
Землю лаская, ночь поет колыбельную
В небе бескрайнем, Бог рождает зарю
Матушка за сына, на коленях молится
Огонек лампады теплится
И светлеет лик Богородицы
Огонек лампады теплится
И светлеет лик Богородицы
***
Кем мы были для Отчизны https://www.youtube.com/watch?v=TTsx_H6o44I
Когда моя душа порвётся от натуги
Истрёпана вконец об острые углы
Дай, Господи, сложить мне голову за други
Влетев на всём скаку в безмолвье серой мглы
Мы были заодно, мы были воедино
И в жизни, как один, стояли на своём
Деля весь мир на две неравных половины
Все тех, кто против нас, и тех, кто ни при чём
Взрослея не по дням в пожаре русской смуты
Нам рано довелось искать себя в бою
Меняя целый век на краткую минуту
В которую мы все стояли на краю
Без веры, без вины, без племени, без роду
Как дикая трава на пепелище дней
Мы выросли в свою особую породу
Кто честен, тот и прав, кто прав, тот и сильней
Кем мы были для Отчизны?
Не ответит нам ни один судья
Жаль, что меру нашей жизни
Мы поймём, из жизни уходя
Когда-нибудь потом наступит Божье время
И мудрая Любовь взойдёт на царский трон
И кто-то вроде нас закинет ногу в стремя
Чтоб ехать не на брань, а к Богу на поклон
Но нынче целый мир идёт на нас войною
Он чует нашу кровь — тем хуже для него
Душа моя чиста, друзья мои со мною
И значит, мы ещё посмотрим, кто кого
Кем мы были для Отчизны?
Не ответит нам ни один судья
Жаль, что меру нашей жизни
Мы поймём, из жизни уходя
Мы поймём, из жизни уходя
***
Когда окончится война https://www.youtube.com/watch?v=I92ZvYnSnTk
Когда окончится война
И мальчик выбежит за хлебом
Земли коснётся тишина
Непостижимая, как небо
И в этой хрупкой тишине
Бог времена и судьбы свяжет
Замрут созвездья в вышине
И чей-то голос тихо скажет
Мама, я вернулся домой,
Мама, я вернулся живой.
Бог обещал нам простить всё сполна,
Когда окончится война,
Когда окончится война.
Когда окончится война,
И мой народ залечит раны,
Новорождённая страна
Попросит мощи великана
И вдруг окажется, что жизнь
Имеет главное значенье.
А мы над пропастью во ржи
Сражались с собственною тенью.
Мама, я вернулся домой
Мама, я вернулся живой
Бог обещал нам простить всё сполна
Когда окончится война
Когда окончится война
Когда окончится война
Единой верой в милосердье
Любовь останется одна
Для всех религией последней
И век из века без любви
На этой маленькой планете
Мы были вовсе не враги
А просто брошенные дети
Мама, я вернулся домой
Мама, я вернулся живой
Бог обещал нам простить всё сполна
Когда окончится война
Когда окончится война
(Мама, я вернулся домой)
(Мама, я вернулся живой)
Бог обещал нам простить всё сполна
(Когда окончится война)
(Когда окончится война)
Мама, я вернулся домой
Мама, я вернулся живой
Бог обещал нам простить всё сполна
Когда окончится война
Когда окончится война
Когда окончится война
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 23.12.2023, 20:36 | Сообщение # 2793 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Как же душу рассказать словами?
__________________________
Сквозь морозные узоры –
Солнце на стекле.
Праздник долгих разговоров,
Скатерть на столе,
Накрахмаленная туго,
Музыка и свет,
Да холодной чистой вьюги
В сердце лёгкий след.
***
Снегопады, снегопады…
Хоть чуть-чуть меня порадуй:
Письмецо мне напиши,
Не от скуки – от души.
Не напишешь, не напишешь…
Белый снег лежит на крышах,
Под ногами снег скрипит,
И земля под снегом спит.
Да и я давно забыла,
Что весной когда-то было.
Не пиши письмо, не надо.
Снегопады, снегопады…
***
Пахнет ёлкой. Пахнет детством.
Распахнулась даль,- взгляни!
Мне глядеть – не наглядеться
В золотые эти дни.
Мне дышать – не надышаться
Лёгким воздухом зимы.
Восхищаться, любоваться
Сказкой зимней Чухломы.
Утону в сугробах снежных.
Пусть целуется мороз
Крепко-крепко, нежно- нежно
Аж до самых сладких слёз.
***
Внесли дрова с мороза,
У печки положили
И запахом берёзы
Мне голову вскружили.
Так пахло чем-то чистым
И чем-то свежим очень,
Что показалось : листья
Проклюнулись из почек.
А после пламя билось,
Как листья золотое
И ночью что-то снилось
Мне светлое такое.
***
Мне одиноко здесь. Снега
Лежат нетронутой страницей.
Грустят промёрзшие стога
И бродит рыжая лисица…
Но в синий сумеречный час
Здесь тишина полна тревоги,
И снова думаю о Вас
И вижу дальние дороги.
***
Белое-белое поле –
Краю-конца не видать.
Вот где метелям раздолье,
Вот где ветрам погулять!
Сыплет , и кружит, и вьётся…
Холодно. Чисто. Светло.
Конь тут едва ли пробьётся –
По пояс всё замело.
Всюду равнина без края,
В шубе застывшая ель.
Я ни на что не сменяю
Русскую нашу метель!
***
Хлеба и зрелищ!
(Клич римской черни
при императоре Августе)
«Хлеба и зрелищ! Зрелищ и хлеба!»
Господи, нет больше сил.
А надо мною – высокое небо,
Скорбная память могил.
«Хлеба и зрелищ!»- Господи Боже!
Замерли стрелки часов.
Я ощущаю всей кровью, всей кожей
Грозную память веков.
***
СЕСТРЕ ВЕРЕ
«Помнишь ли ты ?» – вдруг нечаянно молвится.
Вздрогнет душа и замрёт.
Помнишь, бежали в туман за околицу –
Что там? Не счастье ли ждёт?
Где мы? Неужто, себя потерявшие,
В этой нелепой игре,
Звонко кукушку не станем допрашивать,
Книги читать на заре?
Милое-милое, давнее-давнее…
Мама навстречу идёт.
Всё, что теперь, – оглянись же! – не главное.
Главное – то, что нас ждёт.
Солнышко светит и травы колышутся.
Юностью пахнет земля.
Как же легко, как привольно там дышится!
В небо вросли тополя.
Так ведь и мы – уж поверь мне, пожалуйста,
В небо, как в землю врастём,
Словно навеки с тобой убежали мы
За голубой окоём.
Всё здесь останется, нами забытое,
Лишь бы себя не забыть.
Не оттого ли собакой побитою
Плачет душа и болит?
***
В тусклом свете осеннего дня,
Дня, в котором погасла надежда,
Что и любят, и помнят меня,
Я стою между жизнью и между
Неприкаянностью души –
Неизбежностью этой осенней.
Одинокая ночь завершит
Мой набросок, и чёрные тени
Лягут там, где положено лечь.
Я с природою спорить не в силах.
Но родная волнуется речь
В моих звонко натянутых жилах.
Больше жизни ценила всегда
Эту – страстную, эту – живую…
Оттого и сладка лебеда
Твоих жгучих, как лёд, поцелуев.
***
Над грязным снегом, над серыми крышами
Небо синим и розовым вышито.
Я на него засмотрюсь под вечер,
И ляжет оно мне легонько на плечи.
Так бережно, так невесомо коснётся,
Что певчею птицей душа встрепенётся
И полетит над серыми крышами,
Оставив внизу всё пустое и лишнее.
***
Сытый голодного не поймёт.
Мне ль забывать об этом?
Мне ли смотреть в ваш раскрытый рот,
Набитый хлебом с котлетой?
Я-то помню, забыть не могу,
Но девочка та не в силах.
Душу девочки как сберегу,
Что у стола застыла,
Что смотрит в раскрытую вашу пасть
С таким немым изумленьем.
Но я не позволю ей упасть,
Не дам ей упасть на колени!
Сытый голодного не поймёт.
Не плачь: вот – хлеб, вот – водица.
Какой это век? Какой это год?
Как голова кружится…
***
ОТТЕПЕЛЬ
В день сумрачный сырого февраля
Вдруг затоскуешь чёрною тоскою
О том, что утром звонкая заря
Не вспыхнула над спящею рекою.
О том, что с крыш –не вовремя!- капель,
Что хочется февральской дикой вьюги,
Чтоб снег, как вор, вползал в любую щель
И предлагал бы зимние услуги.
Чтоб кошка размурлыкалась к теплу
На жаркой печке вечером домашним,
И чтобы пах оттаявший тулуп
Полузабытым, сладостным, вчерашним.
Но день сырой ползёт едва-едва
И лень пошевелить рукою даже,
Чтоб записать заветные слова,
Которые сырой февраль подскажет.
***
Едва не замёрзла ведь пьяная баба
Среди деревенских снегов.
Уже замерзала…Ах, если бы…кабы…
Ужо натворила б «делов»
Её из сугроба едва волочила:
Душа-то живая поди…
Ах, как же меня же она «сволочила»,
Бутылку прижавши к груди.
Какая жестокая жуткая проза!
Откуда ж поэзии быть?
Кричала мне баба с тоской и угрозой :
Пила, ну и буду я пить!
Меня не спасёшь, будь ты трижды поэтом…
Ох, лучше бы я померла!»
…И мир раскололся. И трещина эта
Сквозь самое сердце прошла.
***
Как же душу рассказать словами? –
Вновь решаю старую задачу.
В детстве было: прижималась к маме,
Мама все поймёт, о чём я плачу.
Будет мне спокойно улыбаться,
Раскрывая добрые объятья.
Я теперь к земле хочу прижаться,
Словно в детстве к маминому платью.
Елена Львовна Балашова
____________________
152643
Сообщение отредактировал Михалы4 - Суббота, 23.12.2023, 20:37 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 25.12.2023, 14:19 | Сообщение # 2794 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Не позорьте Россию, Иуды!
Не трясите своей наготой!
Вы не дети страны. Вы приблуды.
Посъезжались в Москву на постой.
Вас народ возвеличил! Кумиры!
Вам напомнить кем были? Скоты!
Благодарностью им отплатили:
Пляски бесов на фоне войны!
Вновь страна на коленях пред Богом.
День и ночь молит за сыновей!
А в столице у власти под боком.
В длинном платье куражится гей.
Лесбиянка, в гашишном экстазе,
Звёздный мальчик нагой, но в носке.
Он конечности спутал местами -
Не на той оказался ноге.
А "любительница малолеток"
В позе, как бы скромнее назвать?
Проползла, оголивши при этом,
Целлюлитный откормленный зад.
Оголённый король поп эстрады!
Где он взял кружевное бельё?
За такое ж "соседи" на трассы
Побежали в ЕС. Шакальё!
Сколько мерзости вышло наружу!
Наконец-то открыли лицо!
Как же дёшево продали душу.
Горстка жалких тупых подлецов.
Вы устроили в сердце России,
Изощренно: Гоморра - Содом.
Все равно, что плясать на могиле,
У того, кто погиб за ваш дом.
Вас не трогает горе народа?
Отделяет от смертных межа?
Мы Россия, семья! Вы безродны!
Здесь живёте. А где же душа?
Кто вам, мрази, дал право такое:
Не любить, унижать россиян?
Вам в аду не дождаться покоя!
Ждёт огромный вместительный чан!
***
Донецк затянуло гарью,
Удушливо горькой шторой.
Какой же быть нужно мразью,
Расстреливать Мирный город?
Захлёбывается кровью,
В молитвах общаясь с небом!
То мелкой, то крупной дрожью
Колотит Донбасс обстрелом.
Глотают пожары жадно
Скелеты домов страдальцев.
И туча, слезой прощальной,
Разделит беду донбассцев.
Малышка надрывно плачет,
Прижавшись к убитой маме.
Нацисты свои задачи
Решили по Рейх программе.
Кассетные фейерверки
Летят, освещая город.
Как псы рвут народ по-зверски.
Будь проклят режим террора!
Вы, лживые лизоблюды
И те, кто стреляет в мирных,
Скажите, вы точно люди?
Вам легче от лавров мнимых?
Рассвет разукрасил Землю.
Дал разные всем пейзажи.
Одни тело солнцем греют.
Другие в слезах и в саже.
А третьи сидят в окопах.
Уставшие. С автоматом.
На них лезет вся Европа.
Фашистские блоки НАТО.
Не все сострадают в горе.
Чужая боль не тревожит.
Посев безразличья, зёрен,
Вернёт урожай такой же.
Солдатам России Слава!
Идут смело сквозь горнило!
Они наш оплот. Держава!
Храни их Господь. Помилуй!
***
На носилках лежали ребята:
Трое русских, казах и тунгус.
Их доставили прямо из ада.
Среди них был солдат ВСУ.
Искалечен. И брошен своими.
День лежал, умирая без сил.
Наш боец, родом с дальней Сибири,
На себе его в бурю тащил.
Прикрывал от колючего ветра.
Сам не чувствовал правой ноги.
Украинец, в агонии смертной,
Умолял его: "Брат, помоги!".
И российский боец, по сугробам,
Его вынес.
Их сразу на борт.
Обморожены, ранены оба.
В одной связке и Ангел, и чёрт...
"Я теперь тебе жизнью обязан.
Ты святой. Настоящий. Как брат.".
Украинца раскаянья фраза
Породила у русского мат!
"Узнаю тебя, гнида! Паскуда!
Я в плену у вас был год назад...
Жаль, что сразу не вспомнил. Иуда!
Пристрелил бы на месте!
Что, гад?
Помнишь, как избивали "Не братьев"?
Может, память ещё освежим?
Словно скот, нас клеймили печатью!
Ждёшь, раскаешься? Сменишь режим?
Я бы всех вас поставил у стенки.
Так как вы нас босых на мороз.
Прострелили сначала коленки...
Но я выжил. И ночью уполз.
А тебе, сволочь? Здесь санаторий.
Доктор лечит. Накормлен и чист.
Хоть на смертную казнь мораторий.
Но свой срок ты получишь. Фашист!
Да, Россия, как мать, милосердна.
Вновь намажет на булочку мёд.
И на время забудет, наверно.
Пока снова фашизм прорастёт.
В сорок пятом уже проходили.
Где-то по'д полом пряталась гниль,
Притаившись под ковриком пыли.
Жаль, что дед эту мразь не добил.
И тогда бы сейчас не орали:
"На гиляку тащи Москалей!".
И Донбасс не ютился б в подвале.
Не глотала б гиена людей.
А теперь вот приходится внукам
Свою землю от ада спасать.
Чтобы дети не корчились в муках.
Чтоб над ними не плакала мать.
Я отвечу на ваше "не братья":
Вы фанатики: пьес, режиссур.
Вам готовы медали За взятие:
За Воронеж. За Белгород, Курск.
Но сколь хитрой веревке не виться,
И она свой имеет конец.
Всё ж мы братья! А кровь - не водица!
И у Авеля брат был - подлец.
Оттого ещё больше обидней.
Что предатель, по генам, родной.
Породниться мечтает, с гибридной,
Не имеющей корни, семьёй.
Как могли вы предать своих дедов?
Всю историю переписать?
Сжечь Великую нашу Победу
В своей памяти?
Всё переврать?
Да, мы братья. И все это знают.
Только жаль, что вот помнят не все.
Безучастность, "моя хата скраю",
Непременно приводит к беде.".
***
Мы сегодня в ожоговый центр,
Для бойцов, отвозили подарки.
Мне давался с трудом каждый метр.
Взрыв эмоций окатывал жарко.
Веки жалили, словно пчела,
Капли слёз, несмотря на запреты.
Я сама себе клятву дала:
Ни за что не расплачусь при детях!
Медсестра помогла разнести
По лежачим палатам гостинцы.
Я вопрос задала по пути:
"Нелегко вам, наверно, в больнице?"
Она молча смотрела на дверь.
И, подумав немного, спросила:
"А бойцы, победившие смерть,
Где они столько черпают силы?
Вы когда-нибудь видели взгляд,
Затуманенный страхом и болью?
До кости обгорелых ребят?
Снятый бинт, окровавленный, с плотью?
А вы слышали сдавленный плач?
Содрогались от хриплого стона?
Даже видевший всякое, врач
Прячет слёзы, молясь пред иконой.
Вон боец с перевязки идёт.
Руки, тело, лицо - всё в ожогах.
На блиндаж его точный прилёт.
Кто с ним был, те давно в некрологах.".
Медсестра, распрощавшись, ушла.
А парнишка с улыбкой сквозь слёзы.
По стене. Не спеша. До угла.
Осторожно. Как будто в гипнозе!
Как тисками сдавило мне грудь.
Кровь кипела и жарила вены.
Кислород вдруг исчез.
Не вдохнуть.
Так хотелось упасть на колени!
Разрыдаться! Прощенья просить
У мальчишки в ожогах, худого!
Там, за нас отдают парни жизнь!
Мы гневим, ерундой всякой, Бога!
Не почувствовав боли, сполна,
Мы не ценим, что дарит Всевышний.
Только тот, чья прописка "война",
По-другому всё видит и слышит.
Победители смерти - скромны.
С благодарной встречают улыбкой!
А ведь это же мы им должны
Говорить неустанно: "Спасибо!!!".
***
Когда же ты закончишься, проклятая?
Когда устанешь семьи сиротить?
Когда бойцы уснут не с автоматами,
А с милыми в счастливом забытьи?
Когда насытишь демонов прожорливых,
Заморских каннибалов упырей?
Когда застрянут в жадном горле доллары
И слёзы поседевших матерей?
Когда не будет плакать человечество?
Когда наступит мирная весна?
Когда не будет властвовать коммерчество,
А станет жизнь бесценна и важна?
Когда же ты закончишься, проклятая?
Насытишься смертями допьяна?
Земля рыдает под огнём распятая!
Пронзает тело ей палач война...
Ольга Загоруйко https://stihi.ru/avtor/zagoroly&book=10#10
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 13.01.2024, 22:16 | Сообщение # 2795 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| ИРОНИЯ СУДЬБЫ
Когда в новых городах мы организовывали стройки, всегда появлялись новые друзья. И дальше по жизни мы продолжали дружить, встречаться. А начало стройки всегда было почти таким, как показывают в старых фильмах: мы работаем-работаем, а потом бух — и Новый год.
Мы собирались группами, садились, быстренько лепили пельмени на всех, варили эти пельмени, рубили, так сказать, целые тазы оливье. Выпивали. И было нам очень весело, интересно вместе — почти все одного возраста, приехали из разных мест, у всех строительно-кочевой образ жизни, и нас это объединяло.
В Саяногорске мы строили алюминиевый завод. Сначала жили в общежитии для инженеров и руководства. Под общежитие был отведён один из подъездов самого первого построенного дома. Потом построили другие дома, приехали наши семьи. Мы перебрались в квартиру, у нас появились соседи. И все, естественно, стали занимать друг у друга разные столовые приборы. А если у кого-то день рождения, то просили друг у друга всякое: у кого соль, у кого сахар, у кого чай, у кого ещё что-то, от стульев до лаврушки.
Был у меня приятель, Миша, замечательный парень. Любил жить, умел работать и умел отдыхать, как и все мы тогда.
И вот однажды мы — несколько семейных пар — собрались отметить Новый год. Детей ещё не привезли, поскольку они заканчивали учебный год в другом городе, в другой школе. На нашей предыдущей стройке.
По гастрономической части у нас был такой гротескный период, который можно охарактеризовать как «блеск и нищета куртизанок». Вроде бы Сибирь, тайга, стройка. Но ассортимент напитков был таким… не без щегольства. Пили мы «Посольскую» водку, финский ликёр «Клюквенный», кажется. В красивых бутылках. Были ещё довольно своеобразные ликёры «Мятный» и «Бенедиктин». Был и «Гавана клаб», настоящий ром! Чем закусывать такую роскошь? На прилавках магазинов — ананасы и огромные бесформенные кальмары.
Логика простая: чтобы мы хорошо работали, нам хорошо платили — это А и Б — нас хорошо обеспечивали. Делали ставку не на обилие ширпотреба, а на дефицит. В общем и целом у всех всё было. Мы изобретали разные коктейли на базе того финского клюквенного ликёра.
Дерзкие сибирские строители ходили в дефицитных дублёнках, джинсах, в мохеровых индийских шарфах, норковых шапках. И в унтах. Свой колорит, своя особенная жизнь. Водолазные свитера тройной вязки из верблюжьей шерсти.
И вот наконец наступил новогодний вечер. Душистая ёлка, шикарное настроение, уютная атмосфера. Музыка… Мы тогда очень любили слушать Жанну Бичевскую, у нас были две её первые пластинки. В промежутках ставили монологи Жванецкого, мы собрали тогда огромное количество его записей. И конечно, слушали (в который раз) рок-оперу «Юнона и Авось». Плёнку.
Миша был со своей женой. Он имел хорошее образование, высокую должность и при этом, как и все мы тогда, был молод и горяч. Сгонять на машине в соседний город за девяносто километров и провести вечер в приятном обществе — легко.
На стройке есть поговорка: «Чем меньше начальник, тем больше машина». Мастера ездили на здоровенных КрАЗах, прораб — это уже ЗИЛ или ГАЗ… А Миша был одним из первых, кто получил возможность купить «Жигули», в награду за сданный объект. «Жигули» восьмой модели. Тогда они только появились, диковинная была машина, одна на весь город. Эту модель уже тогда начали называть «зубило». И Миша довольно часто на ней попадался, потому что не заметить его на этой машине было невозможно. Как говорится, в соответствующем состоянии. Но это как-то прощалось.
В тот Новый год мы выпивали, хотя не так уж и много. Танцевали, пели. И только Миша и его супруга были весь вечер грустны. Во всяком случае, они не пили. Пытались как-то поддерживать праздничное настроение, но это получалось у них не очень. Я всё спрашивал их: «А почему вы не наливаете? Посмотрите, какие напитки у нас! Хотите то, хотите это?». Они и с собой, естественно, тоже принесли. Так было принято.
И, когда уже отзвучала музыка гимна (мы её выключали, пытаясь настроить антенну и посмотреть, что там покажут в Москве: хорошо знакомую «Иронию судьбы, или С лёгким паром!» либо новый выпуск «Голубого огонька»?), под тихое постукивание вилок по тарелкам я снова довольно громко задал свой вопрос (с которым я уже, кажется, им надоел):
— Вы что не пьёте? Что там у вас происходит?
И Миша мне ответил:
— Серёжа, нам нельзя.
— Что значит «нельзя»? Как это так?
И в этот момент, изящно наколов на вилку горошину из оливье, его жена в высшей степени интеллигентно произнесла:
— У нас триппер.
И сначала такая оторопь всех взяла… Но народ за столом оказался бывалым, и сразу последовал всеобщий хохот. Все поняли, что они уже пролечились, но по медицинским соображениям им пока действительно нельзя было пить.
«Серёжа, нам нельзя. У нас триппер». Это прозвучало так интеллигентно и так естественно, что, казалось, проще и элегантней не высказалась бы и английская королева. А ещё стало понятно, что это очень крепкая семья. Как говорится, в горе и в радости.
***
НАПОМНИЛ
Сдача любого объекта, а тем более завода, — это всегда напряжение. И для тех, кто его сдаёт (строителей, наладчиков, монтажников), и для тех, кто принимает. Напряжение и при этом праздник созидания. А ещё я, строитель, задавался вопросом: кто будет трудиться здесь, на только что возведённом объекте, когда мы уедем в другие города на новые стройки? Будут ли эти люди заботиться об объекте, ценить наш труд? Да, это романтика тех давних лет, которую не понять людям сегодняшним.
Раньше в каждой рабочей комиссии, предварявшей госкомиссию, были представители разных инспекций, ведомств, надзоров. Рабочая комиссия — первый этап сдачи. И всегда — всегда, без исключения! — находился в комиссии тот, кто отказывался ставить свою подпись до последнего, вытягивал все жилы, наматывая их на упёртый кулак. Сдавался же он, подписывая соответствующий акт, как правило, лишь в последний час уходящего года. Однажды таким стойким оловянным солдатом упорства оказался молодой майор из пожарной инспекции, входившей тогда в структуру Министерства внутренних дел.
Я вернулся в Ачинск из командировки. На вокзале меня никто из коллег не встречал, но тут нарисовался этот бравый майор: «Давай подвезу!» Я сел к нему в машину. Поехали, разговорились. Я рассказывал, как мы строим объекты сложные, на болотах, но вроде вытягиваем, справляемся. А майор мне сообщил:
— Я назначен на главный объект, в сердце завода, так сказать, руководить пожарной инспекцией и пожарной частью.
Подумал: не случайно, стало быть, наше знакомство. Майор будет в составе рабочей комиссии. Стало быть, надо с ним поаккуратнее. До решающего момента всё шло вроде бы отлично. В рабочем порядке. Иногда этот майор приезжал к нам, улыбался и периодически подплывал с просьбами вроде:
— Было бы неплохо ворота сварить гаражные, дом строю, машину купил, а ставить некуда. Поможете?
Или:
— Слушай, Сергей, а белила есть, литров сорок? Садовый домик заканчиваю. А может, и ДВП*, листов пять — десять, найдётся? На пол постелю.
Предприимчивый майор, бойкий. Что ему отвечать? Ну, ясное дело, тоже ловчишь:
— Да, конечно, поможем, поддержим, но и ты нас в «зал ожиданий» не ставь, когда время придёт.
— Разумеется!
И помогали. Вроде бы понятно, вроде бы взрослые люди. Надо заметить, что строительные материалы в то время купить было практически невозможно. Дефицит. Даже гвозди были у населения в великой цене.
И вот мы встретились с ним на сдаче завода.
Однако майор акт всё никак не подписывал. Телился, как говорится, тянул до последнего. Замучил. Не подписал он акт сдачи даже тогда, когда завод уже заработал, начал давать продукцию. Строители же наши остались без «пусковой» премии, без торжества по случаю сдачи серьёзного объекта. А они и так без праздников и выходных проработали пять ударных лет! Несправедливо. Кончилось всё тем, что финальный акт утвердило приехавшее из Москвы начальство майора.
Тогда, в 83-м, я сказал ему: «Жизнь длинная и не дай бог ты ещё попадёшься на моём пути!» Он промычал что-то, и мы разъехались — точнее, я отправился на другую стройку, в другой город, где были свои майоры.
И вот год 2004-й. Проверяю работу спасателей и пожарных в одной из областей. В какой-то момент подходит полковник внутренней службы. Просит не увольнять. Объясняет что-то непонятное, с мольбой. Мол, время было другое, приказали, он сожалеет и больше так ни разу бы не поступил.
«Можете проверить!» — божится он. И его заметно потряхивает.
Странный какой-то полковник. Наверное, переработал. Стресс. С кем не бывает. Успокоил его. Серьёзных недостатков на месте я не зафиксировал. Следовательно, наказывать, а тем более увольнять, не за что. Сделанные замечания устранимы, шероховатости есть у всех.
И тут этот странный полковник изумился:
— Вы меня разве не узнали?
— В смысле? — вопросительно посмотрел я на него.
И тут его прорвало, будто заждавшегося грешника на исповеди. Он напомнил и про сдачу завода, и про то, как тяжело ему тогда жилось, и про неподписанный акт приёмки. Только тогда я его вспомнил — бойкого майора, а теперь перепуганного полковника. Вспомнил и подумал, что зря часом ранее его успокаивал. Таких мудаков надо наказывать. Даже через двадцать лет.
*ДВП — древесно-волокнистая плита.
Сергей Шойгу https://ruspioner.ru/honest/m/single/7401
___________________________________________
153113
Сообщение отредактировал Михалы4 - Суббота, 13.01.2024, 22:17 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 16.01.2024, 13:05 | Сообщение # 2796 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Мальчика здорово ранило в схватке,
Съехала каска на бровь,
Божья коровка ползла по перчатке,
Чувствуя лапками кровь.
Тёплую, вязкую, с привкусом соли,
Горькой травы и земли,
Мальчик лежал и не плакал от боли,
Падали мины вдали.
Божья коровка топталась по ране
Не понимая всех бед,
И оставляя на пиксельной ткани
Свой окровавленный след.
Ну а когда добежала до каски,
Крылья в полёт разложив,
Мальчик открыл ярко-синие глазки,
И улыбнулся, что жив.
***
Не слушай сказок голливуда,
Где «супермен»
Под спецэффект приносит чудо
Беде взамен.
За нас с тобой стоят горою
Среди невзгод,
Простые русские герои,
Который год.
В субботу, пятницу и вторник,
Забыв про хлеб,
Берут герои и опорник,
И весь укреп.
Плывут герои через реку,
Там будет бой.
Герои платят ипотеку,
Как мы с тобой.
Не говорят о заграницах,
Чей рейтинг мним,
Лежат с ранением в больницах,
Ближайших к ним.
Здесь смысла нет вести дебаты,
Давать огня,
Простые русские солдаты -
Герои дня.
***
В месяце тридцать дней,
Вахтой рассвет/закат.
Тихо. А у парней
Двадцать один накат.
Двадцать одна волна,
Двадцать один бросок,
Враг получил сполна,
И отступил в лесок.
Ночи всё холодней,
В инее колеи,
В месяце тридцать дней,
Двадцать один - бои.
Авдеевский фронт, ноябрь 2023-го
***
Город без воды и отопления
Жив назло декабрьским холодам,
Наши переходят в наступление,
И теснят врага по всем фронтам.
Сунув в вещмешок рисунки детские,
Крикнет доброволец Иванов:
«Мёрзнут под обстрелами донецкие»,
Снова поторопит пацанов.
Зная всю серьёзность положения,
Парни, как один, ускорят шаг,
Их победоносное движение
К полночи земной раскрутит шар,
И меридианы с параллелями
Станут на мгновение видны,
К жёнам, что не спят над колыбелями,
Тёплые придут под утро сны.
Души их получат исцеление
Прямо посреди пустых квартир,
Город без воды и отопления
Жив огромной верой в скорый мир.
***
Говорят, это всё чушь,
И какая у нас связь?
У меня каждый день душ,
У него каждый день грязь.
Я хожу, не боясь мин,
Под ногами в снегу твердь,
У меня каждый день мир,
У него каждый день смерть.
Только в сердце моём грусть,
Я молитву шепчу вслух:
Пусть вернётся домой! Пусть!
Незнакомый, но мне друг.
И молитва летит ввысь,
Что ей лужи, снега, грязь,
Я прошу для него жизнь,
Вот такая у нас связь.
***
Не боясь ПВО, ничего не боясь,
Первый снег упадёт на окопную грязь,
И она засияет под небом войны,
И на снег побегут посмотреть пацаны,
И опять им как будто 11 лет,
И в кармане на ёлку заветный билет,
Мандарины припрятаны мамой в шкафу
На глазах у кота, что залез под софу.
Но не санки, а танки поедут вперёд,
Разрушая едва закрепившийся лёд,
И вздохнут пацаны: «вот бы этой зимой
Непременно вернуться живыми домой»...
***
Зима на фронте. Местность незнакома,
Но греет руки в блиндаже худом
Окопная свеча теплом из дома,
Пусть в сотнях километров этот дом.
Здесь нет роскошной скатерти из шёлка,
И скромен в поле ужин и обед,
Свечой согреты чайник и тушёнка,
И дыма от неё почти что нет.
Такая мелочь, но она весома,
И каждый понимает вновь и вновь:
Окопная свеча - тепло из дома,
Тепло и бесконечная любовь.
***
На войне женихи, чьи-то братья,
(без войны не бывать и столетью),
И становятся белые платья
По зиме маскировочной сетью.
Долетают боёв отголоски,
И дрожащие девичьи руки
Распускают их все на полоски,
Позабыв про душевные муки.
Покрывают блиндаж благодатью
Не заметной приборам и глазу,
Эти белые-белые платья,
Не надетые в жизни ни разу.
Будут позже цветы и объятья,
И родятся когда-нибудь дети,
А пока подвенечные платья,
Превращают невесты в масксети.
***
С коркой чёрного хлеба,
Доверяя Христу,
Мальчик смотрит на небо,
Мальчик ищет звезду.
Кто-то «люстру» повесил
Над окопом его,
Мальчик светел и весел,
А вокруг никого.
Он впервые в сочельник
От семьи далеко,
Как библейский отшельник,
Что ж ему так легко?
Кости сводит и ломит,
И крепчает мороз,
С ним сегодня преломит
Чёрный хлеб сам Христос.
Напитает, согреет
От макушки до стоп,
И враги не посмеют
«Отработать» окоп.
В это веруя слепо,
Отвергая беду,
Мальчик смотрит на небо,
И находит звезду.
Донецк, Рождественский сочельник, 2023 год.
***
Во время пересменки,
В любом удобном месте,
Настрой на «Баофенге»
149.200,
И, вызывая «Волгу»,
Будь собран и спокоен,
Инструкций ждать не долго,
Ответит русский воин.
Так правильно. Так надо.
Иди вперёд с повинной,
Не умирай за НАТО,
Живи для дочки с сыном.
Во время пересменки,
В любом удобном месте,
Настрой на «Баофенге»
149.200
Солдат Украины, если ты хочешь жить, вызывай «Волгу» на частоте 149.200. Тебя ждут дома.
Инна Кучерова https://stihi.ru/avtor/innaya88
___________________________________
153184
Сообщение отредактировал Михалы4 - Вторник, 16.01.2024, 13:07 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 24.01.2024, 22:49 | Сообщение # 2797 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Отцу-фронтовику
Нынче брали Париж.
Завтра возьмут Берлин.
Дальше нельзя — шалишь!
Дальше будет Шали.
Холод и адреналин.
Дальше будет Донецк
— Там, где лежит твой брат.
Где ты бредешь, отец?
Как тебе там, солдат?
Видел я твой Бухарест,
Пару бутылок взял.
Так и не съездил в Брест,
Где ты тогда не пал.
Вот, побывал на войне.
Слова такого нет.
Просто в тебе и во мне
Тьма не задавит свет.
Радость у нас с тобой:
Он — как отец и дед.
Он не оставит бой
Там, где нас больше нет...
(Алексей Шорохов)
Охота на «Бабу-ягу»
Отрывок из повести «Бранная слава»
14 декабря 2023
Алексей Шорохов
– Ну что, братцы, решили: в больничку, Аким, да и хрен с ним? – отпустил Егор давно заготовленную шутку при встрече со своими.
Он не то чтобы удивился – но с радостью и теплотой ощутил, как его и всех тех, кто возвращался на фронт после ранений, как-то по-особенному встречали сослуживцы. По-домашнему.
Странное дело: война, смерть, страдания, а русский солдат выстраивает посреди всего этого свой дом, обживается, обогревает его своим теплом, своей задушевностью, тащит в этот дом всякую гавкающую и мяукающую живность и живёт.
И дальше жить собирается – до Победы! И после.
Никаких жестов, никакой красивости, никаких черепов и чёрной смерти, никакого героизма.
Будем жить, братишка!
И умирает так же спокойно, с куском колбасы в кармане, прихваченным для лающего собрата...
* * *
Долго рассиживаться на ПВД среди своих Егору не пришлось.
– Здоров? – спросил его при встрече командир отряда «Вихрь» Викинг.
– Норма, командир, рёбра зажили, голова работает, рука не очень...
– Она тебе в ближайшее время не понадобится. Выдвигаешься завтра в качестве офицера связи с первой ротой на «ноль», на ротацию, там будете менять второе хозяйство на новых позициях.
Дальше по обстоятельствам.
– Принял, – ответил Аким и уточнил: – Работаем на бригадных «хитерах» или на наших «моторолках»?
– И на том и на том. Частоты узнаешь в штабе. Как обычно – держишь связь с эвакуационной командой, «артой» и бригадой. Ну и за своими следи, чтоб эфир не засоряли.
Недавно у нас один упырь открытым текстом начал комментировать укроповские прилёты: вот, говорит, метров триста до нас не добили. В эфире.
Чего уж, тогда надо сразу свои координаты давать, чтоб хохол голову не ломал!
...Трёхосный «Урал», в обиходе «крокодил», забрал две группы разведчиков с двумя ПК, тепловизорами, БК, провиантом на несколько дней и пошёл петлять по дорогам Луганщины.
После Светлодарска начались до боли знакомые места.
– Так что, новые позиции – это хорошо забытые старые? – уточнил Аким у командира группы с позывным «Восьмой». – Напротив Матроса?
– Ну да, только уже за железкой. От Матроса хохол наших отжал, за железку.
«Это как раз те проклятые два километра», – подумал Егор и вспомнил Дашу.
Водитель «Урала» попался опытный и безжалостный.
Как только выехали на открытку, вдавил железо до пола!
Тентованный грузовик пошёл скакать по выбоинам от танковых траков и снарядных осколков, вытряхивая из голов бойцов все ненужные мысли.
Вместе с кузовом подскакивали все сидящие на боковых скамьях.
Аким держался за скамью и за раму тента одновременно, помогало плохо.
«Хорошо, что в шлеме! – после очередного подскока вверх радостно подумал Егор, – как раз им и приложился».
Свой штатный «купол» он вовремя заменил на бэушный армейский 6Б47, купленный на «Авито». Который был вдвое легче и надёжнее.
Но капы от выданного сохранил. Они сейчас здорово смягчали возможные ушибы, а не исключено, что и сотрясения и так уже сотрясённого мозга.
Как пошла «открытка» и началась скачка на скамьях, всеми без исключения овладела лихорадочная весёлость.
Близость «передка», звуки боя, недалёких уже выходов и прилётов – всё это щедро закидывало в бойцов широкими пригоршнями адреналин, за которым тщетно охотятся на гражданке тщательно вымытые шампунем эсктремалы.
Но вот «Урал» пошёл тише, ровнее. Заехали в посадку.
На повороте машину едва не выбросило в кусты, водила резко успел вывернуть вправо – навстречу на полном ходу вылетела «восьмидесятка», её газотурбинный двигатель был практически не слышен при подъезде и адски ревел, когда она удалялась.
– Отстрелялся танчик, – проводил её взглядом Молох, – поехали воды попить, загрузить БК, а потом обратно – утюжить хохла на нашем направлении.
Наконец грузовик съехал с дороги. Сдал задом в кусты и замер. Из-за деревьев и кустов тут же начали выходить грязные, с закопчёнными лицами бойцы второго хозяйства.
Покуда чистенькие свеженькие разведчики выгружались, выходившие на ротацию привычно и негромко ругались:
– Зайдёте на пару дней – говорили нам. Ага. Неделю с лишним отсидели на позициях.
– Птички разве что по головам не ходят!
– Какой по головам! Утром пойдёшь облегчиться, ямку выкопаешь, так они разве в задницу не заглядывают – нет ли у тебя там геморроя?
– Мобики справа, кажется, опять ушли. Вы там поаккуратнее!
– Как там зэки?
– «Кашники» молодцы, сидят, огрызаются. Похоже, у них за железкой остались двухсотые, ждут погоды, чтобы забрать.
– А триста?
– Этих всех Минор с Шутником забрали. Храни их всё, что там может хранить!
По военмедам тоже прилёт был, на эвакуации. Как сказал Минор: «Минус одна перепонка». Контузило его опять...
Под эти разговоры отбывшие своё на «передке» бойцы грузились в «Урал».
Те, что ругались и матерились, – вернутся, Аким знал это, а вот те, что молчали и отводили глаза, – это будущие «пятисотые», тут и к бабке не ходи!
Вдруг резко начали работать наши «дэ тридцатые», метрах в двухстах от места высадки. Вблизи их выходы мало чем отличались от прилётов, у молодых подогнулись колени – они не поняли: наши это или по нам?
– Один, два, три, четыре, пять... – считал Аким. – Да за нами целый дивизион встал!
– Сейчас и по ним полетит, – предрёк Молох. – Командир, что делать будем?
Было непонятно, кого он спросил – командира группы или Акима.
– Налаживать связь, – ответил за себя Аким, приваливая рейдовый рюкзак с карематом и спальником к дереву.
Возрастные разведчики, которых Аким давно знал и определял «сорок плюс», стали, не торопясь, тоже раскладываться. А вот молодёжь занервничала.
Тут ещё подошли одетые по гражданке соседи, сказали, что они с миномётки из соседней бригады.
И давай подсыпать пороху в огонь:
«Это правда, мобики справа опять снялись с позиций и ушли...
А их миномётку выбросили в чистое поле, без консолей...
Надо учиться стрелять, как в 41-м году, – по азимуту...
Хохол теперь запросто может зайти во фланг...
В общем, братва, приплыли!»
Аким смотрел на этих одетых в гражданку воинов и думал: «В 41-м бы вас за такие речи здесь в посадке и прикопали. Без суда и следствия. По законам военного времени».
А вот молодые разведчики слушали внимательно.
Неугомонные «дэ тридцатые» накидывали хохлу так, будто Берлин брали.
– Куда бьют? – напоследок ругнулся кто-то из «Урала». – В поля, что ли? У нас на позициях всё это над головами летит. И над хохлом тоже.
Снаряды списывают, что ли?..
Отвоевавшие уехали.
Аким окликнул молодых:
– Вы чего там к «буханке» прилипли?
Те уже копошились возле стоявшей в кустах машины, что-там шаманили с зажиганием. Руководил ими групник.
«Правильно, проверяют исправность на всякий пожарный», – решил Аким и сел на радейку.
Всё остальное произошло стремительно: пока старые раскладывались и осматривались на «ноле», молодёжь запрыгнула в «буханку», забрала с собой теплаки и пулемёты, единственный ночник и рванула следом за «Уралом».
Аким и старые бойцы застыли с раскрытыми ртами.
– Куда?
– Налаживать связь! – донеслось из облака пыли.
«Так есть же связь», – хотел было крикнуть Аким, но тех и след простыл.
Из пополнения осталось только семеро, включая Акима: Молох, Бишоп, Софрон, Сварщик, Эрни и Крым.
Замкомандира по боевой, когда связались с ним и доложили расклад, приказал:
– На НП у нас остались наблюдатели. А вы ждите до утра. Охраняйте пока сами себя.
В скором времени слова Молоха начали сбываться, зашуршала ответка по нашей «арте» – сначала из ствольной, а затем и половину пакета из реактивной положили за спины разведчикам.
– Девятнадцать, двадцать... – досчитал Сварщик.
– Вроде накрыли наших.
– Пойдём посмотрим?
Разведчики, отряхиваясь, поднимались с земли, хохол насыпал по полной, прямо вот чуть-чуть не за шиворот.
Но не прошло и нескольких минут, как наши «дэ тридцатые» опять заработали.
– Бессмертные они, что ли? – радостно восхитился Крым.
– Надо пойти посмотреть на ребят! – согласился Аким.
Но не пришлось.
Сентябрь уже вошёл в свою середину, и если днём ещё было жарко, то ночи стали не просто холодными, но и стремительными.
Темнело на глазах.
* * *
Посадка была ещё не прорежена вражеской «артой», наш отчаянный артдивизион встал за ней не так давно и в полной мере ещё не успел огрести, поэтому на «ноле» было густо.
Разведчики рискнули, пока не стемнело, по-серому вскипятили себе чайку, заварили «роллтоны», разогрели армейские консервы.
Выбор был царский.
Похоже, с этой площадки забирали не только их батальон.
Почти с ходу в кустах нашли две коробки со всевозможными армейскими припасами. Брошенные второпях.
Дальше больше.
Пока грелась еда, хозяйственный Софрон пошёл по ближайшим зарослям.
– Братцы, – то и дело слышалось из кустов, – кому берцы новые нужны? О, костюм разведчика!
Пока не стемнело, бойцы здорово подмародёрились.
Софрон, золотое сердце, надыбал для товарищей и одёжку, и обувку. Новую, оставленную впопыхах.
– Бишоп, ну ты додумался на позиции в «ловках» ехать. Примеряй берцы! Ненадёванные.
– Здорово они отсюда тикали, а? Всё побросали!
Боевитый Сварщик налегал на оружейку, уже штук пять найденных «эфок» лежало на его спальнике, когда он появился из кустов с новеньким запечатанным «цинком»:
– 7,62, на ПК.
– Живём, братцы!
После еды и удачных приобретений настроение пошло в гору.
Связь работала, как всегда, – то потухнет, то погаснет. Но иногда появлялась, и разведчики слышали разговоры своих – пока всё было в порядке.
Хохол во фланг не заходил, танковые клинья Гудериана к Москве не рвались.
Бегство молодняка стало самой обсуждаемой темой, неиссякаемой, как длинная осенняя ночь.
– Сейчас, наверное, в тёплом доме сидят, чай пьют.
– С апельсинами!
– Да нет, я думаю, уже Светлодарск проехали, на Луганск путь держат.
– Бензина не хватит.
– А они конфискуют по дороге – на нужды армии.
– Это правильно, наступление – святое дело.
– У кого наступление?
– У хохла...
Дружный гогот немного демаскировал расположение группы, но лязгающий грохот соседских гаубиц всё равно перекрывал его.
– Вот вы смеётесь, а они ещё и медали получат!
– Как пить дать получат!
– А про нас скажут: «А эти водку пить остались».
– Так и скажут.
– А хорошо бы сейчас...
Всё-таки прав, тысячу раз прав оказался замкомбата, воюющий с четырнадцатого года:
– Мои-то алкоголики будут держать позиции, а вот эти нарядные мальчики – посмотрим...
Матёрый вояка скептически относился к бойцам, которые половину своей зарплаты тратили на модные тактические приблуды: навороченные «банки», коллиматоры, баллистические шлемы и прочее.
В войне, где людей выкашивала «арта» и кошмарили дроны, приборы для бесшумной стрельбы и продвинутые снайперские прицелы были не самым важным для пехоты, которая должна была под огнём тупо стоять на своих позициях и не сдавать их нацистам.
* * *
Договорившись о графике дежурства, разведчики стали укладываться.
Народ был стреляный, поэтому карематы со спальниками разложили метрах в семи – десяти друг от друга. Чтобы случайный снаряд или мина не похоронили всех сразу.
Но заснуть долго не могли. Всё услышанное и увиденное за день, бегство товарищей, несмолкающий грохот гаубичного дивизиона за спиной – всё это мешало уснуть.
Кстати, помимо гаубиц, наши накидывали хохлу тоже с разного. Танчики и новенькие «трёшки» не раз проносились мимо, отработав по врагу.
Время от времени земля вздрагивала, это 240 мм «тюльпаны» расцветали в темноте феерическим цветком, закидывая свидомитам стотридцатикилограммовые семечки.
К полуночи все, кроме дежурившего Акима, уснули.
Ближе к часу раздался характерный треск мотора, слышный по темноте издалека.
Буквально на них на полном ходу выскочила одноглазая мотолыга с замотанной красным скотчем фарой. Та едва подсвечивала морду тягача, про дорогу даже говорить не приходилось.
Разведчики все уже были на ногах, когда широкие гусеницы мотолыги замерли, бронированное чудовище по инерции ещё проскользило несколько метров.
Из люка высунулась голова в шлемофоне, и весёлый мехвод крикнул обступившим его бойцам:
– Это вас, что ли, забирать, братцы?
– Куда забирать?
– Вы из 27-й?
– Нет, мы из «Вихря»...
Мотолыга продолжала трещать на холостых, пока мехвод соображал, куда его занесло.
– Сейчас со штабом свяжусь, – сказал он и нырнул вниз.
Разведчики нехорошо переглянулись. Молох постучал по броне автоматом и крикнул в открытый люк:
– Слушай, служивый, отъезжай от нас подальше – от греха. А там связывайся с кем хочешь.
Уж очень ты шумишь в темноте. И светишься...
Мехвод не стал перечить, сдал задом в кусты, крутанулся на одной гусенице, и скоро шум двигателя замолк.
Невдалеке, метрах в трёхстах от них.
Обсуждая происшествие, разведчики вернулись на свои лёжки.
Но поспать в эту ночь им было не суждено.
Примерно через полчаса после визита мотолыги – сначала отдалённо, а потом всё ближе и ближе – послышался новый шум.
Он шёл поверху. Вражеские дроны – и на электрической тяге, и на бензиновых движках – бойцам приходилось (и не раз) слышать и здесь, под Бахмутом, и на Херсонщине.
Ходили над ними и мопеды – наши «герани», они же иранские «шахеды», эти уверенно и неторопливо катились в вышине на Николаев или Очаков.
Новый звук не был похож ни на что слышанное ими до сих пор.
Такое ощущение, что у них над головами летело несколько связанных крест-накрест и разнесённых по сторонам перемотанных скотчем газонокосилок.
Шум четырёх работающих винтов был непривычно громким и отчётливым.
– Это что за летающая кофемашина тарахтит? – задрал голову вверх Аким.
– «Баба-яга», – спокойно пояснил Молох, – четырёхмоторный сельскохозяйственный комбайн для опрыскивания полей химикатами.
Вершина незалежной инженерной мысли.
Теперь вот они нас стодвадцатыми минами по ночам опрыскивают.
– Там то ли четыре, то ли шесть сбросов... – воткнулся в разговор Крым, перед тем как попасть в штурмы успевший побывать бэпэлэашником.
Шум нарастал, коптер шёл внаглую – по головам и не торопясь. Подолгу зависая над одним местом, вынюхивая кого-то в темноте.
– Мотолыгу ищет, как пить дать! Срисовали они её с разведчика.
Бойцы вжимались в свои лёжки.
– Спальники застегнули и замерли! – скомандовал Аким, – так меньше светиться в тепловизоре будем.
«Баба-яга», не доходя до них, сбросила сначала одну, затем другую мину.
От близких разрывов спелёнутые в коконы разведчики вздрогнули вместе с землёй.
– А может, и «дэ тридцатые» ищут, – прошептал Сварщик в темноте.
Коптер завис над ними, по звуку – метрах в семидесяти, не выше.
Бойцы не дышали.
Это был не привычный, внезапный, быстрый страх в бою, а какой-то новый – медленный и мучительный: будто огромное железное чудовище склонилось над тобой в темноте и рассматривает, как в микроскоп, одиноким стеклянным глазом, думает – как бы половчее прихлопнуть тебя своей чугунной ладонью.
И не убежишь, не закричишь.
Повисев над ними несколько минут и ничего не сбросив, «Баба-яга» всё так же неторопливо, вальяжно пошла над дорогой в сторону, куда укатила мотолыга.
– Я так не могу, – громко прошептал Крым, – чувствуешь себя, как мишень в тире. Зачем нам вообще автоматы, пулемёт?
– Я не кошка, в темноте не вижу! – ответил ему Эрни. – Вот будь у нас теплаки или ночник...
– Ну, это всё наша юная смена с собой увезла.
– А вот и не всё! – сказал Крым, – а мой ночник на «семьдесятчетвёрке»?
Аким вспомнил, что и в самом деле на калаше Крыма боковым кронштейном был закреплён прицел, оказалось – ночной.
– Да ты полон сюрпризов, брат!
– Тихо!
«Баба-яга» возвращалась.
* * *
У Крыма помимо ночника оказался ещё и один магазин с трассерами.
– Бэпэлэашники бывшими не бывают! – сказал он довольно, перевтыкая магазин.
Договорились действовать так: Крым метров за сто обнаруживает в ночник «Бабу-ягу», после чего подсвечивает её трассерами.
Молох предложил разнести огонь: разведчики выдвинулись навстречу звуку и встали по разные стороны дороги в отдалении друг от друга – с тем расчётом, чтобы коптер попал под обстрел с разных точек.
– Главное – друг дружку не перестрелять! Как только пойдёт на снижение, стоп огонь! – повторял он, – всем ясно?
Тарахтение чудовищного порождения укропрома приближалось.
...Дальше всё получилось на удивление хорошо. Цель была крупная, низколетящая и достаточно тихоходная. Примерно через минуту стрельбы из всех семи стволов стало понятно, что попали. Сначала послышался треск ломаемых веток, потом ещё несколько раз всхлипнул движок и замолк, уже на земле.
Мины либо не сдетонировали, либо он уже все сбросил.
Разбираться было некогда.
Разведчики бегом сыпанули от сбитого квадрокоптера к себе в расположение.
Слава богу, хватило ума завалить нацистскую нечисть за сотню-другую метров вверх по дороге.
Не прошло и пяти минут, как по месту, где прервалась связь с коптером, хохол начал насыпать 155-миллиметровыми снарядами.
Но охотники за дронами были уже далеко.
Бахмут, октябрь 2023 г.
___________________
153278
Сообщение отредактировал Михалы4 - Среда, 24.01.2024, 22:51 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 27.01.2024, 09:16 | Сообщение # 2798 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Происходит установление исторической справедливости
Историк Сергей Мироненко ощутил пинок в зад и рухнул на мерзлое дно траншеи. Всё ещё не веря в происходящее, он поднялся и глянул вверх. На краю траншеи полукругом стояли бойцы Красной Армии.
— Это последний? — уточнил один из военных, видимо, командир.
— Так точно, товарищ политрук! — отрапортовал боец, чей пинок направил директора Госархива в траншею...
— Простите, что происходит? — пролепетал историк.
— Как что происходит? — ухмыльнулся политрук. — Происходит установление исторической справедливости. Сейчас ты, Мироненко, спасёшь Москву от немецко-фашистских оккупантов.
Политрук указал на поле, на котором в ожидании застыли несколько десятков немецких танков. Танкисты вылезли на башни и, ёжась от холода, с интересом наблюдали за происходящим на русских позициях.
— Я? Почему я? — потрясённо спросил Мироненко. — Какое отношение я к этому имею?
— Самое прямое, — ответил политрук. — Все вы тут имеете самое прямое к этому отношение!
Командир указал Мироненко на траншею и историк увидел, что она полна уважаемых людей: тут уже находились академик Пивоваров и его племянник-журналист, у пулемёта с выпученными глазами расположился Сванидзе, рядом с ним дрожал то ли от холода, то ли от ужаса главный десталинизатор Федотов, дальше были ещё знакомые лица, но перепуганный архивист начисто забыл их фамилии.
— А что мы все здесь делаем? — спросил Мироненко. — Это же не наша эпоха!
Бойцы дружно захохотали. Хохотали не только русские, но и немцы, и даже убитый недавно немецкий танкист, пытаясь сохранять приличия и делая вид, что ничего не слышит, тем не менее, подрагивал от смеха.
— Да? — удивился политрук. — Но вы же все так подробно рассказываете, как это было на самом деле! Вы же с пеной у рта объясняете, что мы Гитлера трупами закидали. Это же вы кричите, что народ войну выиграл, а не командиры, и тем более не Сталин. Это же вы всем объясняете, что советские герои — это миф! Ты же сам, Мироненко, рассказывал, что мы — миф!
— Простите, вы политрук Клочков? — спросил Мироненко.
— Именно, - ответил командир. - А это мои бойцы, которым суждено сложить головы в этом бою у разъезда Дубосеково! Но ты же, Мироненко, уверял, что всё было не так, что все эти герои - пропагандистский миф! И знаешь, что мы решили? Мы решили и вправду побыть мифом. А Москву оборонять доверить проверенным и надёжным людям. В частности, тебе!
— А вы? — тихо спросил историк.
— А мы в тыл, — ответил один из бойцов. — Мы тут с ребятами думали насмерть стоять за Родину, за Сталина, но раз мы миф, то чего зря под пули подставляться? Воюйте сами!
— Эй, русские, вы долго ещё? — прокричал продрогший немецкий танкист.
— Сейчас, Ганс, сейчас — махнул ему политрук. — Видишь, Мироненко, время не терпит. Пора уже Родину вам защищать.
Тут из окопа выскочил телеведущий Пивоваров и с поднятыми руками резво бросился к немцам. В руках он держал белые кальсоны, которыми активно махал.
— Срам-то какой.., — произнёс один из бойцов.
— Не переживай, — хмыкнул Клочков. — Это уже не наш срам.
Двое немецких танкистов отловили Пивоварова и за руки дотащили его до траншеи, сбросив вниз.
— Швайне, — выругался немец, разглядывая комбинезон. — Этот ваш герой мне со страху штанину обоссал!
Второй танкист стрельнул у панфиловцев закурить и, затянувшись, сказал:
— Да, камрады, не повезло вам! И за этих вот вы тут умирали! Неужто в нашем фатерлянде такие же выросли?..
— Да нет, камрад, — ответил ему один из панфиловцев. — У вас теперь и таких нет. Только геи да турки.
— А кто такие геи? — уточнил немец.
Боец Красной Армии прошептал ответ агрессору на ухо. Лицо немца залила краска стыда. Махнув рукой, он пошёл к танку.
— Давайте побыстрее кончайте с нами, — сказал он. — От таких дел снова умереть хочется.
Из траншеи к политруку кинулся Сванидзе.
— Товарищ командир, вы меня неправильно поняли, я ничего такого не говорил! И потом, мне нельзя, у меня "белый билет", у меня зрение плохое и язва!
Политрук доверительно наклонился к Сванидзе:
— А ты думаешь, тирана Сталина это волновало? Он же пушечным мясом врага заваливал! И тем более, я тебе не командир. У вас свой есть — опытный и проверенный! Вот он как раз идёт!
Из глубины траншеи к месту разговора подходил Никита Михалков, держа в руках черенок от лопаты.
— Товарищ политрук, как с этим можно воевать против танков? — взмолился режиссёр.
— Тебе виднее, — ответил командир. — Ты же это уже проделывал. Да, там у тебя, кстати, кровати сложены. Можешь из них быстренько противотанковую оборону наладить! Ну, или помолись, что ли. Авось поможет!
Тут политрук скомандовал построение своих бойцов.
— Куда вы? — с тоской в голосе спросил Михалков.
— Как куда? — усмехнулся политрук. — Занимать позицию у вас в тылу! Заградотряда НКВД под рукой нет, так что мы сами его заменим! И если какая-то сволочь из вашего штрафбата рванёт с позиции, расстреляем на месте за трусость и измену Родине!
— Так ведь штрафбатов ещё нет!
— Один создали. Специально для вас!
Немецкие танки взревели моторами. В траншее послышались отчаянные крики и ругань — новые защитники Москвы выясняли, кто первым начал разоблачать мифы и втравил их в эту историю. Всем скопом били Федотова, после чего его с бутылкой выкинули из траншеи под немецкий танк. Кто-то крикнул ему на прощание:
- Ну, за Родину, за Сталина!
Михалков вцепился в уходящего политрука:
- Товарищ, у меня отец воевал, я всегда был патриотом и защитником героев, помогите мне!
- Только из уважения к тебе, - ответил политрук. – Даю отличное средство для сражения с врагом! Лучше не бывает!
И командир протянул режиссёру бадминтонную ракетку и три воланчика.
- Прощай, Родина тебя не забудет, - похлопал политрук Михалкова на прощание и устремился вслед своим уходящим бойцам…
©АндрейСидорчик
_______________
153341
Сообщение отредактировал Михалы4 - Суббота, 27.01.2024, 09:17 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 04.02.2024, 14:12 | Сообщение # 2799 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Прощения не будет https://www.youtube.com/watch?v....radio=1
Нам с рожденья даётся всё в равных долях…
Просто стать человеком и шансы реально равны…
И росли во дворах мы, а не в социальных сетях…
Нелегально крещённые дети крещённой страны…
Наши деды её отстояли, живи — не тужи…
Расписались на стенах Рейхстага победной Весной…
И не тут же живут извиваясь как будто ужи…
Те что врут нам в лицо и в беспамятстве брызжут слюной…
Говорят мы нацисты, а мы всему миру беда
И что если б не мы, то баварское пили б сейчас…
Это мы, говорят, захватили Европу тогда…
А Нюрнбергский процесс ерунда и он им не указ…
У них чешутся руки, но с нами нельзя воевать…
Неужели умом это трудно понять до сих пор?!
Для чего вы, козлы, воскресили Бандеру опять!
Подписав этим самым, позорный себе приговор…
Вам плевать на младенцев прибитых гвоздями к Дверям…
И на план под названием «Ост» что похлеще гвоздей…
Завещавший бесчисленным концлагерям…
Уничтожить еще пятдесят миллионов людей!
Вам майдан подавай к черту дьяволу нужен пожар…
Ваши факелы совесть последнюю выжгли до тла…
Вы оглохли совсем — это стонет от вас Бабий Яр
И не будет фашистская сволочь чтоб ваша взяла!
Вам не долго осталось в колоннах ходить и орать…
Жизнь расставит со временем всё по законным местам…
Не позволит и память людская историю вспять…
В это раз повернуть только так как захочется вам…
И не долго правителю вашему воду мутить …
И отмоется вряд он ныне… вовек…
И наверно за все что он сделал можно простить…
Но, увы, от себя невозможно устроить побег…
Ему платят хозяева исправно из-за бугра,
Но он чутко на стрёме и спит не снимая пальто…
И понятно что свалит как только
наступит пора…
Ну, а вы то несчастные в грудь себя бьёте за что!
Так что лучше уймитесь — хреновину хватить пороть…
Всё плохое вернётся бумерангом сто крат…
Вы пустое… ничто и в упор вас не видит Господь…
Ведь он вам не указ, ну, а значит не сват и не брат.
Александр Маршал.
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 04.02.2024, 14:16 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 05.02.2024, 15:12 | Сообщение # 2800 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3263
Статус: Offline
| Штирлиц — моджахед, Сухов — развратник! Как афганцы смотрели советское кино.
Будучи 2 недели назад в Афганистане, я провёл опрос среди афганцев, получивших образование в Советском Союзе. Вернувшись домой, они «с культурной целью» попытались познакомить своих родственников из провинции с классическими советскими фильмами. Результат, как говорится, полностью превзошёл все ожидания.
«Гоша — плохой мусульманин»
«Я приехал к себе в Герат, решил „окультурить» папу и маму, — рассказывает Мухаммед Юсеф, учившийся в 1984-1990 гг. в Волгограде. — Ну, думаю, покажу „Москва слезам не верит“: симпатичная ведь мелодрама. „Оскар“ получила. А „предки“ у меня деревенские, в кишлаке родились. Смотрят — ни одной улыбки, не смеются, оба мрачные. Я забеспокоился: может, плохо перевожу? Мама спрашивает: „Почему эту собаку Родиона не побили камнями? Он же соблазнил девушку и бросил с ребёнком. Куда вообще смотрел шариатский суд?“ Я объясняю, что в Советском Союзе нет шариатских судов. Тут папа вклинился, поддерживает: „А где отец Кати? Если бы с моей дочерью так поступили, я бы сам зарезал этого шайтана и плюнул ему в мёртвые глаза“. Очень осуждали, что Катя до сорока лет замуж не вышла: „Женщине нужен муж, иначе она не будет праведна в глазах Аллаха“.
Слесаря Гошу из электрички конкретно не одобрили: „Он плохой мусульманин, бездумно пьёт алкоголь“. Олег Табаков аналогично вызвал взрыв возмущения: „Он женат и встречается с другой женщиной!“ „Мама, а разве в Афганистане подобных вещей нет?“ — „Есть! Однако тут так открыто, на виду у всех, позор!“ Но нельзя сказать, что кино совсем не понравилось. Их порадовало, что в 1958 году дружинники не давали парочкам обниматься в общественном месте: „Это благочестиво, иначе и до греха недалеко“. Когда Гоша расправился с хулиганами, родители хлопали в ладоши. После финала фильма они вынесли приговор: „Такую культуру нельзя пропагандировать, вот Советский Союз в результате и развалился“».
Верещагин стал бы «шахидом»
«Я обожаю фильм „Белое солнце пустыни“, пересматривал много раз, — признаётся Нураддин Кемаль, окончивший МГУ в 1992 году. — Недавно в Кабуле решил устроить общий семейный просмотр: нашёл версию на таджикском (25% населения Афганистана — таджики, которые говорят на местном диалекте этого языка: дари — Авт.). Пришли бабушка и дедушка, другие родственники. Включил, смотрим. Через какое-то время среди зрителей начинаются настоящие вопли гнева, особенно когда красноармеец Сухов бандитов пачками расстреливает. Спрашиваю, в чём дело. Они: как такое можно снимать, шурави запросто „мочит“ толпу правоверных, жестокий „мясник“.
Всех разозлил захват гарема Абдуллы, несмотря на то, что Сухов там ни одной женщины не тронул: родня плевалась и называла красноармейца „развратником“. Абдулле сочувствовали, кричали ему: „Брат, держись!“ Бабушка запричитала: „Что он сделал плохого? Жил мирно с жёнами, а тут шурави пришли и всё у него отобрали“. Я удивляюсь: „Бабушка, ты всегда хорошо отзывалась о шурави!“— „Ты прав, русские сделали много добрых вещей, но взгляни на мир глазами Абдуллы!“ Женщин гарема осудили: следовало им, оказывается, зарезать Сухова во сне и не миндальничать. Кто понравился, так это Петруха и Верещагин. Едва Петруху убили, моя тётя заплакала, а бабушка её стала утешать: „У него теперь будет всё хорошо, он воин и попал в рай“. Верещагин же вызвал настоящее восхищение: „Добрый мужчина и умер хорошо, красиво, у нас бы считался шахидом, мучеником за веру“. А вот что такое чёрная икра и почему таможенник уже не мог её есть, мне пришлось объяснять довольно долго».
«Геббельс: „Салам алейкум, Гитлер!“»
О любви афганцев к советскому кино хорошо помнит директор Российского центра науки и культуры в Кабуле Вячеслав Некрасов, с 1982 года работавший советником в Афганистане и переживший 70 (!) длительных командировок в эту непростую страну. «Мы ездили с группой, крутили фильмы в провинциальных кишлаках. Сложное было время. Приходит как-то раз ко мне старик, кланяется: „Амир саиб, а вы у нас сегодня кино будете показывать?“ Я отвечаю: „Кажется, именно из вашего кишлака по нам стреляли“.
— „Нет-нет, клянусь Аллахом, мы не будем стрелять, пожалуйста, приезжайте“. Ну устроим кинозал. Являются люди, все заросшие бородами: не разберёшь, они за душманов или за народную власть. Включаем фильм, реагируют очень эмоционально.
Однажды, когда ленту про войну показывали, зрители открыли огонь, весь экран был в дырках: это они так пытались помочь положительным героям победить врагов. Пришлось перед другим сеансом просить сдать оружие и складировать его отдельно. На совместных просмотрах наших граждан с афганцами случались курьёзы. Помнится, демонстрировали фильм „Отец солдата“ Резо Чхеидзе в переводе на дари. Лента сильная, грустная, трагическая. Афганцы смотрят, в глазах слёзы. А наши еле смех сдерживают. Афганцы возмущаются: ничего святого нет для вас, гяуров, как вы вообще можете так себя вести! Да в том-то и дело... Показывают, как Геббельс заходит к Гитлеру в кабинет, вскидывает правую руку, и говорит: „Салам алейкум!“ И тот ему: „Ва-алейкум салам!“ Нет, ну а как ещё „хайль Гитлер!» перевести? Вот наши и смеялись в этот момент, а афганцы удивлялись».
«Штандартенфюрер ел свинину?»
Кстати, именно фильмы про Великую Отечественную всегда вызывали большой интерес в Афганистане.
«Я прожил 20 лет в Советском Союзе и России: в 2004 году, после свержения власти „Талибана“, вернулся в Кабул, — вспоминает Масуд Ибрагим Халед, учившийся на хирурга в Ленинграде. — Поскольку я влюблён в вашу страну, мне хотелось также объяснить отцу и матери, какая тяжёлая история у русского народа, что вам пришлось пережить, как много людей вы потеряли в сражениях с Гитлером. У нас в Афганистане про это мало знают. Показал „Они сражались за Родину“— вообще чудесно зашло, отец и мать плакали. „В бой идут одни старики“ — тоже великолепная реакция. А вот на „17 мгновениях весны“ у родителей случился ступор: не могут поведение Штирлица понять. Отец говорит: „Как он находился среди неверных (папа сразу прозвал Штирлица моджахедом, воином за веру, мол, он же верил в коммунизм) и не попытался убить шайтана Гитлера?“
Я защищаю Штирлица: „Папа, это же разведчик!“ Отец возражает: „Нет, следовало убить Гитлера и стать шахидом!“ Потом спрашивает: „А Штирлиц в принципе когда-нибудь ел свинину?“ Я говорю: „Конечно, в Германии все её едят, да и в России тоже“. Папа закручинился и впоследствии вынес вердикт: „Это плохо, но если ты находишься во время джихада на чужой земле, свинину есть позволяется. А случай со Штирлицем — джихад Советского Союза против Германии. Но Гитлера он просто обязан был убить, иначе зачем вообще тогда пробираться в логово неверных?“».
Сейчас в Афганистане в основном популярно индийское кино, однако на уличных рынках Кабула советские фильмы на кассетах (многие афганцы всё ещё используют старые VHS-видеомагнитофоны) по-прежнему пользуются большим спросом. «Это было человеческое, по-настоящему душевное кино, — вздохнул в разговоре со мной Саид, живший во времена СССР в школе-интернате Ташкента вместе с другими афганскими детьми, оставшимися сиротами. — Сейчас такого не делают».
(с) Zотов
_______
153589
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 05.02.2024, 15:14 |
| |
| |
/> |
