|
Мир прозы,,
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 17.03.2023, 16:37 | Сообщение # 2726 |
 Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2169
Статус: Offline
| Над беззлобьем парю.
Глажу лапы и спину собаке.
Всем, кто предал, дарю
Всепрощения алые маки.
______________________
***
ПО ЛУЧШЕЙ УЛИЦЕ ЗЕМЛИ
Сидели бабы на завалинке,
И куры нежились в пыли.
Бежали детские сандалики
По лучшей улице Земли.
Мелькали мальвы, гладиолусы,
Калитки, окна на восток.
И в хвостик собранные волосы
Ерошил встречный ветерок…
Но время серыми асфальтами
Покрыло прошлого следы,
А за оградами богатыми –
Газоны, розы и сады.
Хожу-брожу, вздыхаю горестно,
Ищу приметы прежних дней
Я на окраине Егорьевска,
На Красной Армии моей.
***
ИЗМОР
Здесь никто не стрелял.
Ни золы, ни пожарищ...
Где же ты, сеновал,
Мой душистый товарищ?
Не испить молока
С белой пенкой воздушной.
И плывут облака,
И глядят равнодушно
На хлева и овин,
На паскальники тына,
Что без вражеских мин
Ныне – тлен и руины.
Что за скрытый злодей
Губит хлебное поле,
Горем русских людей
Упивается вволю?
Видя этот измор,
Успокоюсь едва ли.
Будто сердце в упор
Без ружья расстреляли.
***
Без хозяина дом – сирота.
И Россия сироткой чумазой,
Под защитой святого креста,
По руинам бредёт непролазным.
Здесь – пожарища выжженных лет,
Там – холодного мрака воронка.
И глядит она солнцу вослед
Со слезами больного ребёнка.
Полонённые снытью луга,
Борщевик по полям, бездорожье…
Это что – беспощадность врага?
Или праведный замысел Божий?
Замарашка, родная страна,
Чёрный хлебушек в воду макает.
Гробовая стоит тишина –
Перед бурей бывает такая.
* * *
Вопли звучат инородные
Песням родным вопреки.
Родина, солнце холодное,
Плачут твои кулики.
Время в садах позаброшенных
Спиливать гиблый сушняк,
Вспомнить, что было хорошего,
Вспомнить, что было не так.
Верится мне и не верится,
В то, что поднимется рать,
В то, что поникшее деревце
Листья расправит опять.
Чтобы цвести безбоязненно
В белом саду по весне,
Чтобы и горе, и праздники
Не насаждались извне.
***
ЗДЕСЬ РУСЬЮ ПАХНЕТ ОЧЕНЬ СЛАБО
Глаза зажмурив, без оглядки
Плетёмся вяло в темноту,
И обветшалые заплатки
Едва скрывают наготу.
Забыв родство, без покаянья
Грызём чужие калачи
И не стыдимся подаянья,
И жаждут крови палачи…
Здесь Русью пахнет очень слабо,
На нивах царствует пырей,
Здесь разучились, видно, бабы
Рожать лихих богатырей.
Здесь вымирают деревушки,
Уста младенцев корчит мат,
И лишь берёзы на опушке
Листвой пока ещё шумят.
***
РУССКИЙ ДУХ
– Ты ела гурьевскую кашу?
Слыхала я, она вкусна.
– Не доводилось, баба Маша,
Налей-ка щей из чугуна,
Дай деревянную мне ложку,
Зубок ядрёный чеснока,
Посыпь укропчиком картошку,
Плесни парного молока.
А вместо каши той ванильной –
Парёнки реповой кусок…
И вот уже гляжу умильно,
Освобождая поясок.
Наверняка простой крестьянкой
В той, прежней жизни, я была,
Месила тесто спозаранку,
И за водой к колодцу шла,
Ждала любимого с покоса,
Топила баньку горячо,
И расплетала на ночь косы,
Ложась на мужнино плечо.
Тот русский дух даёт мне силы
В лихие новые года.
А то, что каши не вкусила,
Так это, право – ерунда!
***
Беляши, хинкали, пицца,
Роллы… Господи, прости.
Удиви меня, столица,
Пирогами угости!
А столица предлагает
Хачапури, чебурек…
Но желает расстегаев
Всякий русский человек.
Со слезами умоляю:
«Дай мне русскую еду!»
В легендарном «Разгуляе»
Расстегаи я найду.
Пусть с простой, обычной рыбой –
Не с ломтями осетра,
И за это вам спасибо,
«Разгуляя» повара!
Дух старинный, дух московский,
Ты бесследно не исчез.
Улыбнётся Гиляровский
Одобрительно с небес.
***
КЛЮКВА ДА СМОРОДИНА
Клюква да смородина,
Вишня да черешня –
Распласталась Родина
Шкурою медвежьей.
Пыльною, да тусклою,
Да побитой молью…
Где ж ты, удаль русская,
За какой неволей?
За какими глинами,
Чернозёмом вязким
Молодцы былинные,
Быстрые Савраски?
Кто там за болотами
Открывает шлюзы,
Лапищами потными
Потирает пузо?
Тешится отродие
Над святым и грешным…
Подавилась Родина
Косточкой черешни.
***
ПЕРЕЗИМУЕМ
Перезимуем. Не впервой.
Бывало хуже.
Воспрянет буйный травостой,
Теплом разбужен.
И будут плакать клевера
В туманах белых:
Негоже пахарям с утра
Лежать без дела.
И буду я в своём саду
Лелеять всходы,
Лягушек слушать на пруду
И черпать воду.
Прости меня, моя земля,
Простите травы,
Ведь я – не штурман у руля
Больной державы.
Но я на маленьком клочке,
Что возле дома,
Не прозябаю в уголке,
Впадая в кому.
Я здесь – и пахарь, и косарь.
Мотыжу, сею.
И всей душой, как предки встарь,
Люблю Расею.
***
РУССКИЕ ИЗБЫ
От Оки до Двины и Онеги,
От московских до псковских дорог
Ладить лапти, ладьи и телеги
Мог любой на Руси мужичок.
В городах, деревнях – повсеместно –
Хоть парнишка, хоть вовсе малец,
Знал топор, долото и стамеску,
И работал с душой, удалец.
Были русские избы нарядны,
А ладони умельцев - грубы.
Украшались любовно фасады
Кружевами тончайшей резьбы.
У окошек Авдотьи и Фёклы
Вышивали и пряли порой.
И сверкали в наличниках стёкла
Словно девичьи очи весной.
Пятистенка, родная избушка,
Ты – праматерь часовен, церквей,
Что от пят и до самой макушки
Вырастали совсем без гвоздей!
На холмах, крутоярах, в селеньях,
Украшая излучины рек,
Возвышались над миром творенья –
Рукотворная радость навек.
Белый свет, он с избою прекрасней,
За порогом расступится тьма.
Словом, что ни деревня, то праздник –
Золотые из сосен дома!
***
КАЛАЧИ
Ты, буревестник, не кричи
Там, между тучами и небом!
Я наскребла на калачи
Чуть-чуть муки – и буду с хлебом.
Едва дыша – ресницы вниз –
Воркую тихо над мукою.
Крикливый мир, угомонись!
Сегодня хочется покоя.
Не разрешит моя стряпня
Проблем взъерошенной эпохи.
И вы тусуйтесь без меня,
Шуты, торговцы и пройдохи.
Приглажу скатерти залом,
Запарю чаю с бергамотом
И крепко-накрепко узлом
Свяжу житейские заботы.
Негоже ныть от неудач!
Я не вприглядку пью, не с "таком":
Ещё – с изюмом мой калач,
И даже – с зёрнышками мака!
А завтра, выйдя за порог,
- Не всё же прятаться в берлоге –
Пойму: из множества тревог
Мои – не худшие тревоги.
***
ПОСРЕДИ ТИШИНЫ
Как в неводе рыба, как птица в силках,
Как осенью ранней листва золотая,
Как заяц в капкане, как змей в облаках,
Трепещет душа моя, изнемогая.
Замочная скважина ключ обняла,
Закрытая дверь ухмыльнулась мне в спину.
Глотнув кислорода, я вдруг поняла:
Меня засосала раздумий трясина.
По пыльной брусчатке плетусь я едва
Вдоль ярких витрин от сомнений подальше,
Туда, где лесная трава-мурава,
Где все – естество без назойливой фальши:
И губчатость мхов, и лазейка дупла,
И я, как застывшая зоркая цапля,
И эта уставшая за день пчела,
Несущая в улей душистую каплю…
Шепну муравьям: «Тяжело ли ползти
С нелегкою ношей на маленьких спинах?»
Спрошу журавлей: « Каково вам в пути,
В кровавых мозолях лететь на чужбину?»
И станут нелепы, ничтожны, смешны
Все страхи мои, суетливые страсти...
Присяду в траву посреди тишины –
Не это ли есть светлоокое счастье?
***
Прикасаюсь щекой я к сосновой коре,
Обнимаю рукой я березы прохладу.
То ли иней вокруг, то ль хрусталь в серебре.
Любоваться бы век – и другого не надо.
Тонких веток сплетенье, качанье стволов
Наполняют покоем и нежностью сердце.
Никуда мне не деться от белых снегов
И от русской зимы никуда мне не деться.
Где-то пальмы растут и маслины цветут,
Но милее глазам березняк и ольшаник…
Если сердце стучит, если ноги идут,
Я навеки, земля, твой восторженный странник.
***
БОЛОТО
Не по хитрому расчёту,
Добровольно, без пинка
Я хвалю своё болото
С постоянством кулика.
Эта высохшая кочка –
Не роскошный Аюдаг,
Но она моя – и точка.
И со мной – Иван-дурак.
Накормлю его брусникой,
Горьковатою чуть-чуть,
Но с родной земли великой –
В этом вся и соль, и суть.
Не по щучьему веленью –
По хотенью моему
Доживём до воскресенья,
Побеждающего тьму!
***
ЗДЕСЬ РУСЬЮ ПАХНЕТ ОЧЕНЬ СЛАБО
Глаза зажмурив, без оглядки
Плетёмся вяло в темноту,
И обветшалые заплатки
Едва скрывают наготу.
Забыв родство, без покаянья
Грызём чужие калачи
И не стыдимся подаянья,
И жаждут крови палачи…
Здесь Русью пахнет очень слабо,
На нивах царствует пырей,
Здесь разучились, видно, бабы
Рожать лихих богатырей.
Здесь вымирают деревушки,
Уста младенцев корчит мат,
И лишь берёзы на опушке
Листвой пока ещё шумят.
***
На чужой каравай
Рот не разевала –
Чёрствой корочки край
В кулаке зажала.
Бдит хапуга без снов,
Опасаясь вора.
У моих закромов
Сломаны запоры.
Всё богатство моё –
Строчки на бумаге.
Не польстится жульё
На ручей в овраге,
На картошку в золе,
Прудик обмелевший,
На лазейку в дупле,
Прутик отсыревший.
Капля, крошка, щепоть –
Мало или много?
А огромный ломоть…
Если бы – от Бога!
***
Мороз кусает, но не больно.
Конец предзимья. Тишина.
Привет, синица! Ты довольна?
Кормушка семечек полна!
Тебя в беде я не покину.
Держи и сало, и крупу.
Хватай зерно – и на рябину.
Роняй в сугробы скорлупу.
Лузга пестрит на снежной крупке
Подобно чёрточкам берёз.
Подъест хрустящие скорлупки
На волю выпущенный пёс.
Ещё зима не начиналась.
В кладовке – вкусностей запас.
Но сердце сдавливает жалость
Ко всем зависимым от нас.
В душе смятенье и тревога.
Надолго ль эта тишина?
Война у самого порога.
Большая, страшная война.
***
ВОПРОС
Была весёлой и прилежной.
Теперь лежит под простынёй.
И бант воздушный, белоснежный
Испачкан кровью и землёй.
А солнце в небе так же светит,
Румянит сочные плоды...
Кто виноват, что наши дети
Вновь беззащитны в час беды?
Кто виноват за век их краткий
Среди подвальной темноты,
За выстрел в хрупкие лопатки,
За осквернённые мечты,
За ненадетые панамы,
За пульс, ослабший на виске,
За то, что мелом слово "мама"
Не написать им на доске?
Мы знаем гневные ответы.
Но вновь и вновь звучит вопрос:
"Когда ж насытится планета
Кровавой солью детских слёз?"
***
ВИНА
Ночная птица – трень да трень.
Апрельский дождь по крыше хлещет.
Берёз качающихся тень
В окне затюленном трепещет.
Гоню бессонницу из глаз
И нежусь в ласковой постели…
А в это время на Донбасс
Ракеты смерти полетели.
Вновь солнце начало сиять,
И небо ласково бездонно.
А где-то в Горловке опять
Убита «Градами» Мадонна.
За ад Одессы по весне,
За пепел, смерть Ясиноватой,
За вопль и шёпот на войне
Себя считаю виноватой.
Изводит горькая вина,
Огнём на сердце пламенея.
Я покаяния полна
За то, что хлеб и кров имею.
***
В момент слабоволия, горький и жуткий,
Когда побелело лицо,
Под окна мои приземлились две утки,
И ёжик забрёл на крыльцо.
Поведали утки: "Мы долго летели,
Мозоли под каждым крылом.
Но мы добрались до намеченной цели,
Здесь наше гнездовье и дом".
А ёжик сказал, расправляя колючки,
Что голоден, что изнемог,
Что спасся едва от озлобленной Жучки,
Но встретил приветный порог.
Я им раскрошила намокшую булку,
Напиться воды налила.
И сердце забилось тревожно и гулко,
И я, наконец, поняла,
Что все мы сильнее и духом, и телом,
Чем думать об этом могли.
Победа даётся лишь стойким и смелым
По жёстким законам Земли.
***
ПРОВОДЫ
Если мне суждено на роду
Провожать на сраженье мужчину,
Я приму со смиреньем беду,
Не заплачу и выпрямлю спину.
Разогнусь, как тугая лоза.
Ни унынья в глазах, ни тревоги.
Пусть бойца не печалит слеза
На прощальном родимом пороге.
Он обнимет покрепче – и в бой!
Защищать, побеждать, не сдаваться!
Я вернусь сиротливо домой
И позволю себе нарыдаться.
Будут стоны до неба слышны.
Необъятна их горькая мера.
А солдата в окопах войны
Пусть согреют улыбка и вера.
***
ПИРОГИ
Пекла пироги, колдовала над тестом,
Готовила сыну паёк.
И пела о том, как горел у невесты
В ночи на окне огонёк.
И вот пироги – в боевом тормозочке,
Чтоб было солдату теплей.
А рядом – из шерсти верблюжьей носочки.
Не мёрзни, сынок, не болей.
Крестом осеняя бойца на дорогу
И руки скрестив на груди,
Шептала молитвенно: "Сыночка, с Богом!
С победой домой приходи!"
Захлопнулись двери. И быстро в метели
Затихли родные шаги.
Но спину солдатику ласково грели
Домашним теплом пироги.
***
«Раньше выстрела не падай. –
Ты однажды произнёс. –
Даже если слёзы градом,
Никогда не вешай нос!»
В час бессилия я трушу.
Сердце в пятках, как всегда.
Но девиз твой лечит душу
Так, что пятится беда.
И свалившись носом в яму –
Руки тонкие вразброс,
Я теперь твержу упрямо:
«Не сдавайся, выше нос!»
***
СОН СОЛДАТА
Он спал на земле, но сжимал автомат
Недремлющей, твёрдой рукою.
Ведь даже во сне в напряженье солдат,
Не ведает воин покоя.
Кошмаров полны беспокойные сны.
В них взрывы Донбасса, атаки,
В них грохот обстрелов среди тишины,
Огнём обожжённые маки.
Позволь ему, Боже, во сне увидать
Родные, любимые лица,
Прилечь на далёкого детства кровать,
В родительский дом возвратиться.
Беспечным ребёнком на мир поглядеть,
Зажав самолётик в ладошке,
И носом курносым от счастья сопеть,
Лаская дворовую кошку.
И сказку прочесть, как старуха Яга
Колдует в избушке упрямо,
И выйти во дворик с куском пирога,
И чтоб испекла его мама...
***
Топтался лучик золотой
На подоконнике гостиной.
Просилось солнце на постой,
Но я задёрнула гардины.
Я, воспевающая свет,
Сегодня выбрала темницу.
Шуршу обёртками конфет,
Борюсь с желанием напиться.
Там, на свету, кровит заря.
То – митингуют, то – парады.
Сначала – выберут царя,
Потом – свергать на баррикады.
А я – адамово ребро.
И я хочу быть просто мамой,
Растить детей, ваять добро,
Любить надёжного Адама.
Сижу – отчаянья сестра.
Застыла призраком бесплотным.
На Красной площади – ветра,
Ветра – на площади Болотной.
Ветрами выстужен Майдан.
Дрожат берёзы и каштаны.
И брат по имени Богдан
Готовит пулю для Ивана.
***
ОДИЧАЛОЕ ПОЛЕ
На бескрайней безумной юдоли
Я дарю тебе ласку руки,
Одичалое русское поле,
Где, родное, твои колоски?
Ты грустишь по старинным укладам,
По традициям прошлых веков,
Да по синим пронзительным взглядам
Так любивших тебя васильков,
По линялым рубахам, мозолям
Верных пахарей, преданных жниц…
Одичалое русское поле,
Я былинкою падаю ниц
На дородные сорные травы
И принять никогда не смогу,
Что великая чудо-держава
Покорится смиренно врагу.
Анна Петровна Токарева
____________________
142906
Сообщение отредактировал Михалы4 - Пятница, 17.03.2023, 16:39 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 19.03.2023, 17:15 | Сообщение # 2727 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2169
Статус: Offline
| Владимир Высоцкий - Я не люблю https://www.youtube.com/watch?v=DlYunCAvDZg
Я не люблю фатального исхода
От жизни никогда не устаю
Я не люблю любое время года
Когда веселых песен не пою
Я не люблю холодного цинизма
В восторженность не верю, и еще
Когда чужой мои читает письма
Заглядывая мне через плечо
Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор
Я не люблю, когда стреляют в спину
Я также против выстрелов в упор
Я ненавижу сплетни в виде версий
Червей сомненья, почестей иглу
Или когда все время против шерсти
Или когда железом по стеклу
Я не люблю уверенности сытой
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово честь забыто
И что в чести наветы за глаза
Когда я вижу сломанные крылья
Нет жалости во мне и неспроста —
Я не люблю насилье и бессилье
Вот только жаль распятого Христа
Я не люблю себя, когда я трушу
Досадно мне, когда невинных бьют
Я не люблю, когда мне лезут в душу
Тем более, когда в нее плюют
Я не люблю манежи и арены
На них миллион меняют по рублю
Пусть впереди большие перемены
Я это никогда не полюблю
______________________________________________
Высоцкий жив - Я НЕ ЛЮБЛЮ! (памяти Владимира Высоцкого)
Артур Федорович https://www.youtube.com/watch?v=2oZw0jrRUvo
Растут певцы в эстраде, как поганки
Забыли об актерах на Таганке
Попса мне режет ухо, как поэту
Эстраде посвящаю песню эту:
Я нелюблю попсовую эстраду
Ее законы чужды мне совсем,
Ведь чтоб известным быть нужны скандалы,
Без них ты ноль, и звать тебя никем.
Я нелюблю, когда у микрофона
Пытаясь всем, чем можно возбуждать,
Какая-то певичка томно стонет,
А ей самой на песню наплевать.
Я нелюблю, когда на половину
На сцене то ли баба, то ль мужик,
Надел парик так хочет быть красивым,
С лица накрашен, но торчит кадык.
Я нелюблю поющих однодневок
Мелькающих с экрана каждый день,
Поющих о любви гламурных девок
Приехавших из дальних деревень.
Я ненавижу модных кавер-версий,
Ремиксов на попсовую пургу,
Я ненавижу рифмы против шерсти,
С мотивом, словно гвозди по стеклу.
И RNB мне ваше мозги сушит,
Когда мотив мне откровенно врут
Я нелюблю, когда поют про душу,
А кажется, что мне в нее плюют.
Я нелюблю дрянное слово райдер
И этих звездных требований, блин,
Как будто фонограмма хуже станет
Если тебя не встретит лимузин.
Я ненавижу модных папарацци,
Готовых маму за скандал продать,
Я старомоден, видно, братцы,
Мне не дано все это понимать,
Но я б не стал на людях лицемерить,
И о себе заказывать статьи,
И гонорарами не стал бы славу мерить
Как хорошо, что я успел уйти таким.
***
Артур Федорович: ВСЕМ НАШИМ РЕБЯТАМ ОСВОБОЖДАЮЩИМ ЗЕМЛЮ ОТ ДЬЯВОЛА ПЕСНЯ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО https://www.youtube.com/watch?v=6sZYqk4_Vnk
Солдат всегда здоров,
Солдат на всё готов,
И пыль, как из ковров,
Мы выбиваем из дорог.
И не остановиться,
И не сменить ноги,
Сияют наши лица,
Сверкают сапоги!
По выжженной равнине —
За метром метр —
Идут по Украине
Солдаты группы «Центр».
— На «первый-второй» рассчитайсь!
— Первый-второй…
Первый, шаг вперёд — и в рай!
— Первый-второй…
А каждый второй — тоже герой —
В рай попадёт вслед за тобой.
— Первый-второй.
Первый-второй.
Первый-второй…
А перед нами всё цветёт —
За нами всё горит.
Не надо думать! — с нами тот,
Кто всё за нас решит.
Весёлые — не хмурые —
Вернёмся по домам,
Невесты белокурые
Наградой будут нам!
Всё впереди, а ныне
За метром метр
Идут по Украине
Солдаты группы «Центр».
— На «первый-второй» рассчитайсь!
— Первый-второй…
Первый, шаг вперёд — и в рай!
— Первый-второй…
А каждый второй — тоже герой —
В рай попадёт вслед за тобой.
— Первый-второй.
Первый-второй.
Первый-второй…
***
ПЕСНИ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО ПЕСНЯ О НЕНАВИСТИ исп ФЕДОРОВИЧ АРТУР https://www.youtube.com/watch?v=82PVMN2Ba1w
Торопись — тощий гриф над страною кружит!
Лес — обитель твою — по весне навести:
Слышишь — гулко земля под ногами дрожит?
Видишь — плотный туман над полями лежит?
Это росы вскипают от ненависти! Ненависть в почках набухших томится,
Ненависть в нас затаённо бурлит,
Ненависть потом сквозь кожу сочится,
Головы наши палит! Погляди — что за рыжие пятна в реке?
Зло решило порядок в стране навести.
Рукояти мечей холодеют в руке,
И отчаянье бьётся, как птица, в виске,
И заходится сердце от ненависти! Ненависть юным уродует лица,
Ненависть просится из берегов,
Ненависть жаждет и хочет напиться
Чёрною кровью врагов! Да, нас ненависть в плен захватила сейчас,
Но не злоба нас будет из плена вести.
Не слепая, не чёрная ненависть в нас —
Свежий ветер нам высушит слёзы у глаз
Справедливой и подлинной ненависти! Ненависть — пей, переполнена чаша!
Ненависть требует выхода, ждёт.
Но благородная ненависть наша
Рядом с любовью живёт!
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 24.03.2023, 17:17 | Сообщение # 2728 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2169
Статус: Offline
| В этом городе крыши низки,
В этом городе много калек.
В этом городе полном тоски,
Я один неплохой человек.
В этом городе злые глаза.
В этом городе грохот и свист.
В этом городе словно слеза
Я горяч, незаметен и чист...
(Н.М.Рубцов)
ВЛАСТЬ ПЕЧАТНОГО СЛОВА
Неожиданно позвонила сестра, и в первую минуту я сильно перепугайся. Телефона у нее не было, международный переговорный пункт далеко, да и очередь там всегда. К соседям ходить неудобно: денег не берут, сами оплачивают счет, вот и пойми тут – доброта это душевная или позиция?
– Как здоровье мамы? – сразу спросил я.
– Ничего, ходит, – ответила сестра. – И все другие тоже... Пока все хорошо.
– Ну, слава Богу, а то меня аж в пот бросило.
– Нет, пока все хорошо. Тут твой рассказ напечатали в городской газете. Мы все прочитали с удовольствием.
– Что ты говоришь. Надо же, откуда они его, интересно, взяли? Так-то, ничего не посылал.
– Вот видишь, значит, где-то взяли. А ты молодец. Мама сказала: иди и позвони. Это чтобы ты знал – следим за твоими успехами.
– Кто что-то делает, тот знает, как радует признание труда, и память – о тебе, уехавшем…
– Только странный какой-то у тебя рассказ, вроде воспоминаний…
– Вспоминать мне пока рановато... А как называется рассказ-то?
– И название странное. «Мои встречи с Черчиллем».Я так и ахнул:
– Ты что, сестра, откуда Черчилль, какой Черчилль...
– Вот и мы подумали. И мама сказала: странно все. Но рассказ твой.
– Но ты же понимаешь – даже по возрасту, я никак не мог встречаться с Черчиллем.
– Я-то понимаю. Да и мама говорит... Но с другой стороны…
– Какая другая сторона, о чем ты... Чушь какая-то.
– Мы тоже решили, что чушь. А с твоей фамилией как быть? Мало ли что... и ты давно не приезжал.
– Но Черчилля давно нет в живых.
– Да.
– Значит, это не мои воспоминания, а кого-то другого
– Тогда другого, – согласилась сестра и вздохнула. - Ну ладно, и так много говорим. Приезжай, как выберешь минуту. А рассказ у тебя все-таки интересный. Мы его вчера и отправили тебе заказным письмом.
***
НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ
К нам в гости пришла француженка, - не та, которая сидит в каком-нибудь кооперативе и, жутко коверкая язык, тяжким потом созидает подстрочники, а настоящая, из Парижа, и переводила она как раз наоборот: с русского на французский. А имя у нее почему-то было немецкое – Эльза. И пришла она в гости не с пустыми руками, а принесла ребенку подарок красивый чайный набор явно из валютного магазина, и на упаковке была крупная надпись: «Сделано в Австрии».
Гладкие блестящие чашечки и блюдца были прекрасных чистых тонов: голубые, синие, красные, желтые.
Эльза тут же преподала ребенку урок: она сама распаковала пакет и расставила чашечки – красную на синее блюдце, желтую на сиреневую.
– Теперь в Европе делают так, это очень модно – смешивать цвета.
Потом мы пили чай, обсуждали живопись Ильи Глазунова и аграрную политику правительства.
А перед уходом она взглянула на детский столик. Чашечки на блюдцах были переставлены: голубая стояла на голубом, красная – на красном.
– О-о! – удивленно протянула Эльза. – Нет, с этими русскими ничего не поделаешь, их не перевоспитаешь.
Она засмеялась и захлопала в ладошки.
***
С НАШЕГО СТОЛА
В доме творчества был странный заезд: всегда здесь были дети, хоть это не разрешалось. Но вот разрешили - и кроме шестилетней Насти – никого. Она и в клумбе копошилась, и собакам выносила оставшиеся куски из столовой, и с мамой гуляла за новым гаражом, собирая свежие, еще не распустившиеся сосновые шишки.
Она уже хотела попроситься назад, в Москву, когда к центральному входу подъехала блестящая, без единой пылинки, красивая машина И нос у нее был опущен, словно она принюхивалась к асфальту.
Открылись дверцы, вышли взрослые, вместе с ними вылез мальчик, наверное, одних лет с Настей.
Настя увидела мальчика и словно опешила; у нее даже приоткрылся рот, глаза стали круглыми, немигающими.
Мальчик был как мальчик, но в то же время это был совершенно взрослый мальчик, старше мамы и старше папы. Был он в черных лаковых туфельках на толстом высоком каблучке, в мохнатом, не смотря на жару, костюме, из-под расстегнутого пиджака, выбивался необыкновенный галстук, который загорался то синими, то розовыми искрами. Но больше всего поразил Настю носовой платочек, который торчал из нагрудного кармана.
– Папа, папа, – закричала Настя. – К нам карлик приехал.
– Это не карлик, – смутившись ответил папа, одновременно слегка поклонившись приехавшим. – Это мальчик, и, вполне возможно, твой ровесник.
Перед ужином новый житель дома творчества стал знакомиться.
Я – Георгий Михайлович, – сказал он. – А ты кто?
– А я – Настя.
Был он в этот раз в пестром спортивном костюме, в шапочке с длинным козырьком и над козырьком была вышита золотая многоконечная звезда.
– Видела машину? Это моя! Пока отцу разрешаю водить.
– Какая красивая звезда, – сказала Настя.
– Это звезда шерифа, – важно пояснил Георгий Михайлович. – У меня есть все, что полагаемся рейнджеру: и револьвер, и дубинка и наручники. Если хочешь, я тебе подарю наручники. У меня их несколько.
– Хочу, – сказала Настя. – А я тебя познакомлю с собаками. Они только с виду страшные, а так ждут всегда что-нибудь вкусненького из столовой. А что такое наручники?
Георгий Михаилович усмехнулся, поправил шапочку, потрогал звезду шерифа.
– Пойду готовиться к ужину. Ты удивишься: сколько будем жить здесь, я каждый раз буду в новом галстуке.
Утром все проснулись от стука в дверь. Папа открыл дверь. На пороге стоял сынишка вахтерши.
– Ты чего так рано? – встревожился папа. – Что случилось?
Мальчик вытянул руки по швам, и торжественно произнес:
– Георгий Михайлович просили передать: ровно в девять часов тридцать минут они ждут вашу Настю на мороженое с клубникой.
– Ух ты, – только и выдохнул отец. – А сам-то он почему не пришел?
– А зачем? Ему некогда. Он меня нанял.
– Надо же... А скажи, голубчик, а какая тебе в этом выгода?
– А я доллар получил от этого, Георгия Михайловича, – и мальчишка забавно прыснул, словно чихнул, прикрыв рот ладошкой.
– Вот как. Надо же... Тогда вот что: это передай Георгию Михайловичу, и скажи: ихнему столу с Настиного стола
Папа вытащил несколько ромашек из букетика, стоявшего на тумбочке, и протянул их мальчику.
– Да, и еще вот что, голубчик, отдал бы ты этот доллар назад. Стоит ли связываться с этих лет...
Некоторое время мальчик молчал, что-то соображая.
– А у вас есть доллар?
– У меня нету, – ответит папа, отчего-то смутившись.
– А у меня теперь есть, – и мальчик снова потешно прыснул, словно чихнул. Но взгляд его при этом сделался серьезным и отчужденным; вовсе не детский взгляд.
***
ПЕРШИНГ
Зашел по делу к давнему знакомому, у которого – так получилось – не бывал ни разу. Знал только, что у него удачно сложилась семейная жизнь, и вот уже много лет он считается домоседом. Отшумит в институте на своей философской кафедре – и тут же домой, воспитывать двух дочерей.
Встретили гостеприимно. Вся семья вышла в прихожую, жена Владимира тут же сказала: минут через десять можно к столу. А девочки – одной лет десять, другой пятнадцать, растерялись и обрадовались, когда я им протянул по шоколадке.
Прошли в комнату, обычное скромное, деловое жилье. Разномастная мебель, обычная расстановка ее вдоль стен, два сдвинутых письменных стола у окна, разделенные легкой ширмой, обыкновенный телевизор без всяких видеоприставок, простенький проигрыватель. Тут подумалось, что популярный среди студенчества кандидат философских наук мог бы, если бы захотел жить повеселей, посовременней что ли – модную гравюру повесить, ножки у дивана отпилить.
Но самое замечательное, что было в этой комнате – большой зеленый танк, сооруженный так искусно, что тянуло тут же присесть перед ним на корточки и потрогать округлую, крепко посаженную башку его. А управлялся он на дистанции, и чего только не выделывал, являя едва ли не акробатические способности.
А когда мы пили чай на кухне и остались вдвоем, я вспомнил о танке:
– Все-таки какая игрушка: играешь и еще хочется. И чувствуешь себя другим человеком...
– Да, чувствуешь... И ужас-то весь вот в чем. Я спросил старшую: что подарить тебе на день рожденья? И она, представляешь, не задумываясь ответила – танк! Ну, что тут скажешь? Все ясно: агрессор растет. Тогда я спросил у младшей: а тебе чего подарить? И она, тоже не задумавшись - пушку. Вот это да!
– Да...
А когда я возвращался домой, падал снег, было тепло и влажно. Последнюю остановку решил пройти пешком. Шел и размышлял: отчего же так получается? И семья замечательная, добрая, приветливая. Все домоседы. Философские воспитательные беседы. И на тебе – какую-то скрытую пружинку проворонили.
Пришел домой. Дочка готовила уроки. Свет настольной лампы высвечивал волосы изнутри, нимб окружал ее голову. Одна книжная полка отведена под игрушки – куколки, глиняные зверюшки, вышитые салфетки, стакан с высохшими фломастерами.
Тихая, застенчивая девочка растет. Иной раз горло перехватывает, как только представлю, какие испытания ожидают ее впереди. И наступит время, когда уже не придешь ей на помощь, беспомощной.
– А скажи-ка, дочка, вот Новый год подходит, какой бы ты хотела подарок от Деда Мороза? Вот какой, чтобы от всей души?
Она повернула голову, посмотрела на меня пристально, и даже как бы изучающе.
– Честно?
– А как же еще?
– Я хочу, чтобы он подарит мне першинг.
– Чего? – обалдел я.
– Першинг, – твердо сказала она.
– Boт это да! Это надо же... А зачем тебе ракета? А где ты ее будешь держать?
– На балконе.
– Подумать только... А ну, ответь отцу вразумительно: зачем все-таки тебе ракета?
– Надо, – сказала она, поджав по-старушечьи губы, и повела подбородком.
***
ЭТОТ ВЫСОКИЙ ДЕВЯТЫЙ ЭТАЖ
В пятницу, часов в семь вечера, когда стала спадать дневная жара, Валентина Ивановна заявилась вдруг к свояку Федору, чем сильно озадачила его. Уже много лет они не навещали друг друга: повздорили по какому-то пустяку – и словно разъехались в разные края.
– А где Клавдия? – сразу спросила Валентина Ивановна, чтобы скрыть неловкость.
– Шут ее знает.
Валентина Ивановна поправила платок, но не уходила.
Федор вспомнил, что она его считает шалапутным, и лицо его стало угрюмым.
– Чего случилось? – хмуро спросил он.
– Да так, ничего, – ответила Валентина Ивановна с нотками некоторого торжества. – Уезжать я собралась отсюда.
– Это дело... Поди, в город? Уж там тебя заждались, как же, –неторопливо проговорил Федор и ширкнул спичкой о коробок.
Гостья между тем прошла в комнату и устроилась на стуле у окна.
– У меня, Федор, внучек народился.
Федор разогнал дым ладонью, осознал услышанное, и лицо его просияло.
– Эх ты! У Кольки, что ль?
– Ну-у! Вот получила письмо. Пишет – нянчить некому. Давай, вроде того, приезжай. Сильно зовет. Ну, я прикинула – здесь ли век доживать в одиночку, там ли кружиться – какая разница. Дай-ка, думаю, попробую.
– Смотри, одна попробовала – семерых родила, – пошутил Федор. – И что теперь думаешь?
– А чего тут думать? Дом продам, уже покупатель есть. А пока то да сё, хочу корову им отвезти. Не подсобишь?
– Так и надо было начинать, – сказал Федор. – Это, конечно, хлопоты – везти корову за триста километров. Все же в кузове, а не в лайнере. Но кто тебе поможет, кроме меня? Шалапутные только и помогают.
– Да ладно тебе, – махнула рукой Валентина Ивановна.
В субботу ранним утром Федор подогнал свой грузовичок к дому свояченицы. Посигналил, чтобы пошевеливалась, и в ответ раздалось встревоженное коровье мычание. А на крыльце появилась Валентина Ивановна, в цветастом платочке, с узелком и плетеной корзинкой в руках.
– Больно рано нарядилась, – проговорил Федор.
– Ничего, я аккуратненько, – ответила Валентина Ивановна и положила в кабину на пружинистое, с потрескавшимся лаком сидение узелок и корзинку.
Потом ставили к кузову доски, по ним завели корову, и Валентина Ивановна держала ладонь на теплом боку ее, словно бы подстраховывала.
– Ну вот, – сказал Федор, когда был завязан последний узел, – теперь твоя буренка как на качелях. Ишь ревет, не терпится поехать.
– Ты, Федя, будь поосторожней, камешки там какие, ямки, уж как-нибудь – живая всё же.
– Ладно стонать! Хочешь – налей стакан и поставь в кузов, довезу, капли не пролью.
Федор крутнул ключиком, подергал рычаг и облапил покрытую синей изолентой баранку.
Когда выехали из села и от носа машины до непроглядной дали протянулась линия асфальта, Валентина Ивановна ослабила платок на голове и повернулась к заднему окошку. Корова, видать по всему, смирилась со своим положением, темный глаз, который видела Валентина Ивановна, был спокоен, как у пережившей себя старухи.
Надо же – ведет себя так, словно всю жизнь ездила на грузовиках. И тут Валентина Ивановна заметила, сколько всяких цветных картинок с девушками понаклеено в кабине.
– Федь, вчера постеснялась, подумала: все запросишь – ничего не получишь, а сегодня все же попрошу. Мы в город не могли бы завернуть, хоть на одну минутку?
– Это еще зачем? Такого крюка давать…
– Хотелось бы дочку повидать, ведь ни разу не бывала, особенно внучку Светочку.
Федор хмыкнул и надолго замолчал. Валентина Ивановна даже забеспокоилась: не сказала ли чего лишнего?
– Ну что ж, дело говоришь, – подал наконец голос Федор. – Обязательно надо заехать.
Валентина Ивановна согласно кивала и не переставала удивляться понятливости и бескорыстию свояка Федора.
Дочка Зоя перебралась в город, когда ей исполнилось шестнадцать лет. Уехала поступать в техническое училище – и канула, словно ключ на дно. Через два года написала письмо, что вышла замуж за архитектора. Все, кому давала читать письмо Валентина Ивановна, ахали и поздравляли, хотя никто толком не знал, чем занимается архитектор. Из того же письма Валентина Ивановна узнала, что архитектор старше Зои на тринадцать лет. В деревне к таким перепадам не привыкли, поэтому она первое время прямо извелась ночами, придумывая разные горестные возможности в дальнейшей дочкиной жизни. И свадьбы-то, наверное, не было, раз ее не пригласили…
В гости молодежь нагрянула на второе лето, когда Зоя четвертый месяц вынашивала ребенка, стало быть, Светочку.
Зять оказался веселым человеком и совсем не походил на того а р х и т е к т о р а, который представлялся Валентине Ивановне. В нем не было тучности, второго солидного подбородка, в нем вообще, казалось, не было никакой солидности. Только иногда взгляд его из-за очков как бы покалывал, легонько так, осторожно.
Когда вечером выпили по случаю приезда, зять разоткровенничался:
– Мне, мамаша, Зоя сразу понравилась. Мы дом принимали, и я ее увидел. Почему-то представил, как мы вместе в театр идем. На премьеру. Все говорили: что ты делаешь?.. А я так считаю: хорошие манеры, мамаша, это ерунда. Женщины легко приспосабливаются, когда попадут в приличное общество... Вот, допустим, из деревни в город... О-о, через месяц уже не отличишь от горожанки... Топ-топ каблучками, прости-подвинься... Ресницами взмахнет – и ничего больше не надо.
Больно все складно выходило у зятька: и про деревенскую неиспорченность, и про красоту, и про деньги. И очки у него какие-то странные – дужки тонюсенькие и на носу две перекладинки… Беспокойно было Валентине Ивановне, не по себе.
Но когда она увидела, как уверенно чувствует себя дочь, как она подсказывает мужу, даже поучает его, то немного успокоилась.
Ни в этот день, ни на следующий молодые в лес по ягоды и грибы не ходили, по селу не гуляли. Зоя к подружкам наведывалась, а ее, Валентину Ивановну, пустили по селу – ищи, вроде того, лапти и старые книги. А где их искать? Старых книг отродясь не видывала, а лапти – лапти только у Сони были. Потом молодые отмывали их у колодца от навоза.
Самовар еще увезли, прялку...
Машину Федор вел хорошо: умело притормаживал перед канавами и рытвинами, с легким сердцем разрешал обгонять себя – и это при его-то характере! Ни в чем ведь не знает угомону, живет так, словно перед ним еще добрая сотня лет выстилается. Работает за двоих, отдыхает – тоже. Как-то жену Клавдию на танцы в клуб позвал. Та, конечно, отказалась – зачем срамиться, сами седые, внуки скоро в школу пойдут. А он шум устроил: не смотри, как живут другие, живи так, как сам хочешь…
Перед развилкой Федор сбавил скорость:
– Вот и поворот на город.
Голос у него был какой-то потухший, и Валентина Ивановна забеспокоилась: может, она в тягость ему со своей затеей? Сама виновата, что за десять лет ни разу не побывала у дочки.
– Может, зря мы, Федя, в город-то? Так бы и поехали по прямой…
Валентина Ивановна повернулась к заднему окошку. Стекло заметно запылилось, но темный глаз и черный замшевый нос были видны.
– Надо заехать, – сказал Федор, но без прежнего увлечения. – Если откровенно, не люблю я город: милиции там полно и светофоров. Куда ни повернешься – что за черт, одни «кирпичи».
По городу блуждали недолго, всего раз или два спросили у пешеходов дорогу. Наконец, остановились у двенадцатиэтажного дома, в квадратном дворе, образованном такими же домами.
– Как в яме, – сказал Федор.
На девятый этаж поднялись в лифте. У двери, рябой от медных узорных шляпок, остановились, посмотрели друг на друга. Валентина Ивановна сделала глубокий вдох, Федор нажал на кнопку звонка и напряженно уставился в стеклянный кругляш.
Дверь открыла Зоя, которую Федор сразу и не узнал, настолько изменили ее годы, прожитые в городе. А еще – шапка крупных железных бигудей, стянувшая голову.
Секунду она оторопело смотрела на пришедших и с протяжным криком:
– Ой, Господи, ма-мень-ка! – уткнулась лицом в грудь Валентины Ивановны.
Худенькие плечи в голубом поролоновом халатике вздрагивали, а в крике прозвучало столько тоски, что посторонний человек мог подумать: из темницы девку освободили, не иначе.
– Да что же это я! – стала говорить Зоя, опомнившись. – Да вы проходите, проходите.
Квартира была добротная: большой коридор, темноватый от зеленой краски, которая покрывала стены и прихватывала края потолка, так что филенка была не на стене, как у людей, а на потолке; зеркало, перед ним маленькая табуретка; чудная картинка на стене: мальчик лет четырех повернулся ко всем спиной и справляет малую нужду. Но до чего же лицо у него симпатичное. Федор сразу подумал: вот бы достать такую себе домой.
В первой комнате блеск и чистота, видно, не долетает сюда, на этот высокий девятый этаж, уличная пыль. В углу, на видном месте, на обычных красных кирпичах прялка. Самовар – где книги, за стеклом. В общем вроде бы хорошо, но повеяло на Валентину Ивановну каким-то неуютом.
– А Светочка где?
– В пионерлагере, на две смены. Коля поехал проведать ее, к вечеру должен вернуться.
А глаза у Зои напряженные, будто ждет от них чего-то неожиданного.
Валентина Ивановна опустилась на диван, который был словно набит песком, до того жесткий. А Федор сказал:
– Мы ей корову привезли показать.
– Какую корову?
– Нашу, – сказала Валентина Ивановна. Да ты ее не знаешь. Без тебя заводила. Мы к Коле едем, у него сын родился. А это убери... – Она протянула Зое корзинку с клубникой. – Как к Светочке поедете, отвезете гостинца.
К большому удивлению приезжих, Зоя не бросилась сразу показывать свое хозяйство, не повела по комнатам, а носилась бестолково по квартире, то пряча руки в карманы халатика, то вынимая их. И вместо того чтобы удивиться рождению племянника, засыпать вопросами, Зоя сказала:
– Что же вы не предупредили заранее о своем приезде? Я бы хоть подготовилась…
– А чего готовиться? – ответила Валентина Ивановна. – Мы гости скорые: приехали, попили чайку – и дальше.
– Может, правда, чайку поставить? – воскликнула обрадованно Зоя. – Я сейчас, я мигом.
«Кошку бы запустить сюда, – отчего-то подумалось Валентине Ивановне. –Когда есть кошка, жилой дух в доме».
Федор подошел к висевшей на стенке полочке с деревянными игрушками и хотел что-то потрогать, но Зоя тут как тут: не трожьте, мол, все еле держится. Федор нахмурился и отошел к двери.
– Ладно, – сказала Валентина Ивановна. – Чаек пусть пока подождет, а мы сейчас парного молочка попробуем. Где ты, дочка, в городе парного молочка попробуешь? Корову как раз подоить надо.
Тут наконец до Зои дошло.
– Мама, да вы что, и вправду корову привезли?
Глаза ее округлились, и губы от великого удивления сложились в колечко. Она выскочила на балкон, и было видно, как, перегнувшись через перила, она смотрит вниз.
Федор ехидно кашлянул.
В груди у Валентины Ивановны стоял неприятный холодок. Конечно, все можно объяснить и оправдать. Дочь, в молодости покинувшая дом, – отрезанный ломоть. Сыновья еще могут наладить жизнь, как у родителей, а дочки – нет. Жалко, что Светочка в пионерлагере. В конце концов, ради нее приехали…
Валентина Ивановна стала возиться с дверным запором, и Зоя вернулась с балкона.
– Мама, ты куда?
– Подоить корову-то надо.
– Погоди… – Зоя снова стала суетиться хотела что-то сказать, но, видно, от волнения забывала слова. – Не надо сейчас этого делать… Ну, как тебе объяснить? Все же город, порядки другие, опять же разговоры...
– Какие еще разговоры? – нахмурилась Валентина Ивановна.
– Всякие, ну понимаешь, мама, вся-ки-е...
– А что, в городе не едят, не пьют? – спросил Федор. – Может, у вас думают, что молоко растет в бутылках?
– Да нет же, – словно от назойливой мухи отмахнулась от него Зоя.
Она между делом успела накинуть на бигуди косынку, и теперь голова ее была большой и шишковатой.
– Вы что, в самом деле, не понимаете? В центре города, перед большим домом – доить корову! Потом каждый будет говорить… Хоть меняй квартиру.
Выражение лица у Федора было сердитое, он хотел выругаться, но вместо этого достал ключи на цепочке, покрутил их на пальце, побренчал.
– Я на улице подожду, – сказал он и вышел.
Валентине Ивановне было стыдно перед Федором. Дочке этого не скажешь, по всему видно – не поймет. Может, сейчас все по-другому? Сама-то жила не так, и трудности были другие, и заботы. Дети еще по избе ползали, когда муж из дома ушел. До шестнадцати лет Зоя была второй хозяйкой в доме, ее переезд в город был таким же ударом, как и уход мужа. Что теперь осталось в дочери от тех шестнадцати лет, которые она прожила в родном доме? Может, и родителям нет надобности приезжать в город проведывать своих детей? Как-никак – навозом пахнут. И эта последняя мысль вдруг испугала Валентину Ивановну. Ерунда! Быть того не может!
Надо идти доить и не обращать внимания на Зойкины полные слез глаза. Надо подоить и собираться ехать – солнце уже перевалило за половину дня.
– Я пойду, – сказала Валентина Ивановна.
Зоя промолчала.
Когда за матерью захлопнулась дверь, Зоя метнулась следом. Остановилась у двери, зачем-то потрогала английский замок, словно была необходимость убедиться в его надежности. И прильнула к глазку.
Лестничная клетка была пуста. Лишь едва доносились удаляющиеся шаги матери.
«Что же это? – с ужасом подумала Зоя. – Что же это, в конце концов?»
Не зная, как унять волнение, она поправила в комнате на полке матрешку, которую хотел потрогать Федор.
Вышла на балкон и стала смотреть вниз. Далеко внизу, словно игрушечный, стоял грузовичок, и в кузове его была видна рыжая корова. Какая-то фигурка примащивалась рядом с коровой. Дневной свет слепил глаза, набегавшие слезы затуманивали все происходящее во дворе. Господи, как стыдно-то! Ведь все будут потом ходить и спрашивать: чья это деревенская женщина доила корову?
И тут на руки матери словно навели увеличительное стекло – так резко и так близко увидела их Зоя. Темные от загара, все в тяжелых синих венах, они ритмично двигались над ведром. Зоя услышала, как звучно бьют в цинковый бок ведра белые молочные струи.
М а м а п о л о ж и л а л а д о н ь н а г о р я ч и й л о б...
Зою вдруг пронзила острая жалость к матери. Оторваться бы от балкона, превратиться в птицу и неслышно опуститься у маминых ног…
Словно найдя какое-то успокоение, Зоя вздохнула и вытерла кулачком глаза, как делала когда-то в детстве.
Федор – молодец, не лез с ненужными вопросами и вел себя так, словно ничего не случилось.
Он обошел машину, по каждому колесу постучал носком ботинка, а сам с интересом наблюдал за окнами и балконами. Бедные горожане, да сколько же вас, любопытных, собралось там.
– Видала? – сказал он вполголоса Валентине Ивановне. – Это же для них такое событие. Это же им на всю жизнь!
– Не мельтеши, Федя, а сними-ка меня отсюда, и давай всё обратно закрепим. Ехать скоро.
К машине подошла старушка с алюминиевым ковшиком.
– Милая, – сказала она добрым голосом, – не нальешь чуток? Внучке хоть разок дать попробовать парного-то.
– Что за разговоры! – ответила Валентина Ивановна. – Налью, конечно. Внучке сколько?
– Второй пошел. Дай Бог тебе здоровья, милая.
Старушка поковыляла к подъезду. Валентина Ивановна, прищурившись, смотрела ей вслед.
– Федя, – сказала она, – давай не пойдем наверх. Больно высоко. Посидим вот здесь, в тенечке.
Валентина Ивановна говорила, а сама думала: если дочка захочет увидеть ее, сама прибежит. Не такой уж и высокий этот девятый этаж. А нет... Ну что ж, поедут они дальше, туда, где их ждут. Пусть тогда дочка пишет письма...
Валентина Ивановна прижалась к Федору, единственному близкому здесь человеку.
– Знобит что-то, – сказала она и заплакала.
Чернов Евгений Евгеньевич (1938—2002)
__________________________________
143061
Сообщение отредактировал Михалы4 - Пятница, 24.03.2023, 17:19 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, Вчера, 19:49 | Сообщение # 2729 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2169
Статус: Offline
| Когда уйдем со школьного двора https://www.youtube.com/watch?v=tNU8IwDNqfA
Под звуки нестареющего вальса,
Учитель нас проводит до угла,
И вновь — назад, и вновь ему с утра -
Встречай, учи и снова расставайся,
Когда уйдем со школьного двора.
Для нас всегда открыта в школе дверь.
Прощаться с ней не надо торопиться!
Ну как забыть звончей звонка капель
И девочку, которой нес портфель?
Пускай потом ничто не повторится, -
Для нас всегда открыта в школе дверь.
Пройди по тихим школьным этажам.
Здесь прожито и понято немало!
Был голос робок, мел в руке дрожал,
Но ты домой с победою бежал!
И если вдруг удача запропала, -
Пройди по тихим школьным этажам.
Спасибо, что конца урокам нет,
Хотя и ждешь с надеждой перемены.
Но жизнь — она особенный предмет:
Задаст вопросы новые в ответ,
Но ты найди решенье непременно!
Спасибо, что конца урокам нет!
Композитор: Флярковский А.
Автор слов: Дидуров А. А.
А. Г. Флярковский написал музыку более чем к 60 фильмам.
__________________________________________________
ФОТОГРАФИЯ
И девочку, которой нёс портфель...
А. Дидуров
На фото девочка с зелёными глазами:
Открытый, отчего-то грустный взгляд...
Неумолимо близится экзамен
И выпускной не сшит ещё наряд.
Ползут часы до школьного обеда,
И лодочки под партой – велики...
Ещё звучит вчерашняя беседа,
Рождая пульс младенческой строки.
Так важно было всё и так впервые!
Тетрадный лист волнение будил,
И карандаш стихи, а не кривые
На графиках, забывшись, выводил.
Взлетала чёлка под размах качелей,
Над парком грач саврасовский парил...
Томил апрель простудой и капелью
И гнал домой продроглостью перил.
Ждал под подушкой томик Мандельштама,
Тянулась к одиночеству душа,
И чутко отражала амальгама
Твою весну, с тобою в такт дыша…
Все были рядом: бабушка и мама,
Вилась судьбы каштановая прядь…
А первый дождь о счастье телеграмму
Спешил, стуча по стёклам, передать.
***
Девочка-весна в приютском ситце,
В башмаках с налипшею листвой...
Что тебе, пичуга, не сидится,
Чем заполнен день продрогший твой?
Нет... прилёта птиц не проморгала –
Встретила, восторженно шепча,
Россыпи грачей на снеге талом –
Сахарной макушке кулича.
Дотемна в пустынном гулком зале
Всё глядишь в старинное окно
Синими огромными глазами,
Словно всё познавшими давно.
А когда в умолкнувшей палате
Пахнет хлоркой кафель голубой,
Нежность материнского обьятья
Разливает ангел над тобой.
В тонком сне твои трепещут веки...
Ангельскому веянью внемля,
Крепко спят в постелях человеки,
Дышит обновлённая земля.
...Завтра хрустнут крашеные рамы,
Хлынет внутрь прозрачная река...
И настанет день, обычный самый
Для апреля, муторный слегка.
***
ДЕТДОМОВСКИЙ ХЛЕБ
Моему отцу, композитору Александру Флярковскому
В девять лет — одиночество. Серых простынь тоска.
От отца было — отчество и вихор у виска,
А от матери — родинка муравьём над губой,
Обещание: «Родненький, я приду за тобой!»
Довоенное прошлое унесли поезда…
Но горит за окошками ночью та же звезда!
На картошке да в валенках — ничего! — проживём.
Это дома ты маленький, здесь — пока что чужой.
Шли казённые ходики. Тьма. Не видно ни зги.
С чесноком бутербродики, чтоб спасти от цинги.
Ленинградскому мальчику объявили бойкот,
Обвинили запальчиво:
— Ты украл бутерброд!
Исхудавшим былиночкам было ясно до дна:
Хлеб — всем поровну, и?наче не наступит весна.
Все ребята без жалости в рот набрали воды,
И жила в нём до старости боль от этой беды!
И поклялся он истово над письмом от отца
Не горбушку, а истину отстоять до конца.
Эти нормы железные диктовала им жизнь,
Поднимала над бездною и шептала: держись!
Это кровное, генное… Так взрослела душа.
Слабость — каяться в сделанном, если не совершал!
Но с открытостью чистою доверять и прощать,
До последнего истину, как отец, защищать.
Времена незабвенные…
Эти бритые лбы…
Это детство военное
На прицеле судьбы.
***
«САМАЯ ТИХАЯ, СА-МА-Я НЕЖНАЯ…»
«Самая тихая, са-ма-я нежная
песня о маме моей...»
Спеть бы, да грусть заливает безбрежная
с ветреных снежных полей.
Детская радость слезами не душит, но…
вспомню – и в горле комок!
К тёплым рукам её ладит послушную
голову, словно щенок,
дочка её – фантазёрка упрямая.
Юную спесь распуша,
так ли уж редко бывала ты каменной,
чёрствый подросток – душа?
Что же теперь запинаешься в слоге ты
солнечным днём ноября?
Мама на карточке смотрит не строго, а...
словно прощенье даря.
***
Родина моя, в часы печали
Я гляжу, как плавно над рекой
Голубыми вётлами качает
Среднерусский девственный покой!
Спит река, объятая прохладой,
Видят рыбы сны на глубине.
В тяжкий час душевного разлада
Тишиной лечиться надо мне.
Над речным туманом, над осокой
Чуть дрожит рубцовская звезда,
Так поэта вечер одинокий
В слове отразился навсегда.
Отчего-то странно тянут душу
Огоньки знакомых деревень,
Здесь поют на майские «Катюшу»
И с гармонью бродят целый день.
А когда засвищут в ночь Победы
Пойменные асы соловьи,
На побывку с неба, до обедни,
Отпускают воинов к своим.
Мужики хлебнут из мятой кружки –
Поминать убитых – не впервой!
И всплакнут, как водится, старушки,
Затянув «Платочек голубой».
Вот и мне, стоящей у осоки
На мостках в желанной тишине,
На душе уже не одиноко,
Только страшно думать о войне...
***
МЕЖДУ НЕБОМ И ПТИЦЕЙ...
Между небом и небом...
Сэда Вермишева
Между небом и птицей,
меж землёй и лозой —
Только сон, что мне снится,
обжигая слезой,
О разверстой пустыне,
о целящей воде,
О любви, что и ныне
дарит силы в беде.
О бескрайней отчизне,
что стоит на краю,
О начавшейся тризне
с отпеваньем в раю,
О высоком и близком,
о пустом и чужом,
Об отчаянье риска
тех, кто прёт на рожон,
О надежде упрямой,
о святой простоте,
И об имени мамы
на могильной плите...
О Москве и Донецке,
о клубящейся мгле,
О снарядах немецких,
уцелевших в земле.
О полёте валькирий
над притихшим Донцом,
О потерянном мире,
обагрённом свинцом...
О собаке бродячей,
не нашедшей своих,
О молитвенном плаче,
переплавленном в стих,
О проклятой эпохе
разделенья и лжи,
О родившейся крохе,
что в пелёнках лежит!
О сиянии света
в каждой Божьей душе,
И о тех, чьи ответы
не услышать уже...
...На июньском рассвете
по вчерашней золе
Сны уходят, а детям
надо жить на земле!
20-21 июня 2022 г.
***
ДОЛЬЧЕ ВИТА
Смотрят на нас из окна незнакомой дачи.
Плачет, рукой зажимая рот будто рану, мама...
Избы опять горят. Ну а кони — скачут.
Красный петух прилетает на крыши храмов.
Там, в небесах, где, родные, у вас квартира,
Хочется верить, пионы цветут и розы.
А на Донбассе по школам палят «мортиры»,
А над Донбассом идут огневые грозы.
Только о чём я? Что края беде не видно,
Всё вам известно иных «Новостей» получше...
Рыжему Толе в бегах ни хрена не стыдно,
Макс-смехотун покупает супруге «гуччи».
Мы обещаем помощь. Пехота идёт в атаку.
И как тогда, в ту войну, что сейчас воскресла,
В море ложатся мины, грохочут танки,
И для могил солдатских так много места!
Что мы могли бы... Ну, что ты так смотришь, папа?
Что передать стремишься рукой и взглядом?
Ангел пришёл и луну потушил как лампу.
Летняя ночь разлила над Москвой прохладу.
Шторы закрылись, и сон наяву окончен.
Напополам разрезает экран ракета...
Вита — она безусловно и очень дольче,
И на рассвете особенно красно лето.
2 июля 2022 г.
***
Под скрип жерновов
Заметает героев и трусов
Наравне мировая метель,
Но понять, что такое быть русским,
Обязательно надо теперь.
И пока для России могилу
Закулисье готовит, спеша,
От земли исходящую силу,
Пробудясь, ощущает душа,
И свечение фресок Рублёва,
И часовни лесной тишину,
И величие Божьего слова,
И свою перед Богом вину.
Победить нас врагам невозможно
И доказано это не раз.
Если родины чувство – не ложно,
То оно просыпается в нас!
И отвага в решающей битве,
И способность стоять до конца
Подкрепляются тайной молитвой,
И она согревает бойца.
Силен русский в молитве и брани,
Если час роковой настаёт -
Но врага, что контужен и ранен,
Он, рискуя собою, спасёт.
Нынче так тяжело и натужно
Мировые скрипят жернова...
Русским быть обязательно нужно,
Потому и отчизна права.
17 февраля 2023 г.
***
А там, где родины колодцы...
А там, где родины колодцы
В прогнивших срубах чуть видны,
Где изб покинутых оконца,
Как платья скорбные, черны,
Где зарастает повиликой
За речкой-странницей погост,
И где на взгорье, велий ликом,
Поднялся дуб в огромный рост,
Там, как сокрытая святыня,
Дождями дней иссечена,
Живёт в деревне как в пустыне
Простая бабушка одна.
...А в доме сполохи герани
Манят к себе, лаская глаз.
До поздних звёзд от самой рани
Хозяйка молится о нас.
Любое дело – всё для Бога,
Устанет – Господи спаси!
Вот только где лежит дорога
К старушке этой на Руси?
27 февраля 2023 г.
***
ХОРОНИЛИ ЕЁ И МЫКАЛИ...
Перестаньте, как над покойницей,
Над Россиею причитать!
Игорь Ляпин, «Благодать»
Хоронили её и мыкали,
Продавали, как нищий вошь...
Заполошно погибель кликая,
В голенище ховали нож:
Заревую, лесную, горную –
Чтоб железом её, кнутом!..
Покидая страну озёрную,
С ней прощаться не стал никто.
Всё куражились, кляли, фыркали:
Мол, одно тебе – подыхай!
И судьба тебе: кукиш с дыркою,
А не свадебный каравай!
И мечи твои ржою точены,
И воители: тля и тлен.
И лежать тебе у обочины,
В дурнотравии до колен!
Поносили... Считали звонкие
Забугорные барыши...
А над нею шептали тонкие
Легкотелые камыши!
Золотыми тугими слитками
Осыпалась в ладони рожь,
А покров ей живыми нитками
Ткал негаданный щедрый дождь.
Озирались: чужая улица,
Всё казалось им как во сне...
А она им – а вдруг заблудятся? –
Свечку ставила на окне!
А она заревыми пальцами
Раскрывала всё шире даль
И предавших звала скитальцами,
И ей каждого было жаль.
И, прощая, молилась истово –
У иконы поклон клала,
И всё в небо тянула чистые,
В искрах солнечных, купола!
За своих забубённых детушек,
Недосчитанных в срок цыплят,
Покрывалась на праздник ветошью,
Власяницу надев до пят.
Становилась для всех юродивой,
О блаженстве печаль тая...
А звалась она просто Родиной,
И моя она, и твоя...
...Хоронили её и мыкали:
– На позор тебя, нищета!
А она и в скорбях великая,
Несравненная красота!
...Заревая, лесная, горная...
Сердцем кинешься – не обнять!
Только Богу раба покорная,
Нам до гроба святая Мать.
1 марта 2023 г.
Ольга Флярковская (Левкина Ольга Александровна) https://stihi.ru/avtor/fliarik
_________________________________________________________
143169
Сообщение отредактировал Михалы4 - Вторник, 28.03.2023, 19:50 |
| |
| |
/> |
