|
Мир прозы,,
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 08.10.2022, 23:28 | Сообщение # 2676 |
 Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| БЕЗ КОЛХОЗА
Роман «Муниципальные люди», Василий Воронов
1
Все проходит.
На последнем собрании колхоза «Гривенный» пьяненький сторож Прошка сказал, показывая пальцем на президиум:
– И осталась у них одна корова. Председатель Кайло и правленцы гуртом гонялись за ней. Поймали, повалили, зарезали…, – голос Прошки дрогнул, он вытер рукавом глаза, сорвался на фальцет. – Зарезали и съели! И нема колхоза!
Бывший председатель Кайло маялся в конторе в ожидании новых хозяев. От нечего делать стал стрелять голубей на току и варить в полевом казане шулюм. На варево собиралось бывшее товарищество. В конторе накрывали длинный стол и гуляли до утра. Общая беда сближает людей, всем кажется, что умными словами можно поправить дело или оправдаться друг перед другом. По очереди говорили тосты. И, Боже, какие речи звучали на застолье товарищества! Любят у нас говорить на торжествах и поминках. Ораторы выступают так забористо и так складно, как никогда не говорят на рабочих собраниях и у себя дома.
Секрет заключается в горилке, которую изготавливает бывший бухгалтер Уколович. Он настаивает ее на жерделовых косточках, добавляет индийские пряности и корицу. Такой напиток развязывает
язык, человек начинает говорить, как по книжке, как он сроду не говорил. Товарищество же на застольях употребляет горилку исключительно от Уколовича. Никто не удивился поэтому, когда обычно молчаливый хуторской голова Валентин Тарасович Брудастый попросил слова, выпил рюмку и радостно объявил:
– Всем капец!
Поплевал на ладонь и стал загибать толстые пальцы.
– Колхозу, понятно, капец! Администрации и голове однозначно капец! Школе тоже капец! И медпункту капец! Останутся 70 муниципальных душ народонаселения хутора Гривенного, основанного, как и Загряжск, четыреста с лишним лет назад. Скоро объявится боярин, новый владелец колхозных и хуторских муниципальных земель.
– А как же люди?
– Правильный вопрос. Докладываю по людям. В администрации числятся 70 человек. 40 пенсионеров в периоде дожития. 30 человек живут сами по себе, 15 из них работают в Загряжске. Муниципальным людям разрешено бесплатно пользоваться кладбищем, дорогой на кладбище и дорогой в Загряжск. Все остальные окружающие блага переходят в собственность нового владельца. Функции хуторской администрации передаются в Загряжск. Вместо хутора Гривенного теперь будет улица Заречная. Зачем хутор, администрация и голова, когда мы не можем за бюджет похоронить одинокого старика? Вы помните, как за неимением гроба мы в кульке провожали в последний путь муниципального человека, бывшего тракториста-орденоносца. Давайте, земляки, помянем хутор Гривенный и выпьем за новую жизнь на улице Заречной!
Разговор становился предметнее и содержательнее. Слова попросил ветеринар Лошак. Он был в синем рабочем халате и в темных очках, которые постоянно носил из-за вызывающе цветущего носа. Очки как бы отвлекали внимание. Нос цвел у ветеринара круглый год. В молодости обработал прыщик каким-то раствором из ветаптеки, и, видно, не совсем удачно. Вместо одного прыща выскочило еще несколько штук. А потом кожа навечно покрылась сплошной малиновой коркой и шелушилась.
– Я согласен с Брудастым, – важно сказал Лошак. – Медпункт закрыли из экономии. Но люди не остаются без медицины, и вы прекрасно знаете, кто оказывает помощь. Вы все мои клиенты, бросьте в меня камень, если что не так.
– Так! Так! – неохотно и вразнобой послышались голоса.
Лошак вежливо покашлял в кулак и продолжал.
– Я долго не задержу ваше внимание. У нашего головы была шишка на голове, на самой макушке, извиняюсь за совпадение. Валентин Тарасович имеет честь быть лысым, шишка была видна издалека, неприятно. Медицина рекомендовала ему пластическую операцию за большие деньги. Он обратился ко мне, операция была сделана за десять минут. И всего за небольшой магарыч, который мы выпили вместе. Так, Валентин Тарасович?
– Так, – неохотно подтвердил голова.
– Еще пример. У товарища Кайло одно время был, я извиняюсь, поросячий аппетит…
Товарищество засмеялось, председатель бывшего колхоза одернул ветеринара:
– Не надо про аппетит! Про личности не надо!
Но Лошак был уже в «теме» и, кроме того, принял рюмки три-четыре уколовки. Реплика только подстегнула рассказчика.
– Болезнь распространенная, особенно среди женщин. Но диагноз никто поставить не мог. Товарищ Кайло человек не бедный, и его доили в Загряжске кому не лень. При поросячьем аппетите он худел на глазах и платил деньги шарлатанам. Появилась характерная рассеянная походка, вялость и сыпь по всему телу. А также угрожающая умственной работе задержка мыслительной функции…
– Хватит! – умолял Кайло.—Налейте ему уколовки побольше!
Оратору подали граненый стакан, Лошак с жадностью выпил горилки, пожевал крылышко голубя и торопился досказать.
– Я вовремя обратил внимание на товарища Кайло и пригласил его в ветаптеку. После пятиминутного опроса сомнений не было: аскаридоз! Это распространенное у свиней заболевание, глисты, не к столу будь сказано.
– Я прошу! Я тебе морду набью!
Кайло в ярости швырнул рюмку в ветеринара. Но нашлись защитники.
– Пусть человек скажет, зачем рот затыкать.
– Дело в том, – продолжал Лошак, торопясь, – что желудочно-кишечные тракты свиньи и человека идентичны. Следовательно, при аскаридозе человеку можно оказывать ветеринарную помощь. Это я говорю моим критикам, умникам, которые гробят людей дорогими лекарствами. А товарищу Кайло грех на меня обижаться, я его вылечил. Нечего рюмками швыряться, я тоже могу стаканом ответить! Налейте, товарищи, я не железный…
Ветеринар укоризненно выпил полный стакан, вытер платком пылающий нос и рассеянной походкой заковылял на выход.
Дискуссия набирала силу. Обсудили много разных вопросов. Особенно близко к сердцу приняли нетерпимость жен к товариществу и ночным застольям. Все обращались почему-то к участковому Бузняку, рыжему дядьке с застенчивой улыбкой. Участковый пил уколовку как минеральную воду, ласково поглаживая себя по животу.
– Ты мне скажи, – пытал участкового бухгалтер Уколович, держа бутылку горилки перед его носом. – Что мне положено за это?
Участковый взял бутылку из рук Уколовича, сделал глоток и лениво посоветовал:
– Сиди не рыпайся.
Бухгалтер был настойчив.
– Скажи, есть статья, или нету статьи?
Участковый терпеливо разъяснял:
– Если, к примеру, наливаешь мне бесплатно – нету статьи, за деньги нальешь – найду статью.
– Все вы тут! – Уколович сделал выразительный жест. – Вторую пятилетку всех пою…. Спасиба никто не сказал!
Бухгалтер сморщился и заплакал, как ребенок.
К участковому подсел с рюмкой в руке бывший завгар Квач, по прозвищу Миленький. Спиртное на него действовало, как психотропное средство, он становился добрым. чувствительным и всех называл миленькими. Завгар попытался обнять участкового за голову, тот отпихнул его от себя, брезгливо отмахиваясь ладонью. Завгар по-собачьи замотал головой, залился смехом.
– Товарищи, миленькие, он меня вчера на расстрел водил!
За столом ехидно посоветовали меньше пить, зная особенность завгара частенько ночевать в полицейской кутузке. Квач недоверчиво посмотрел на товарищей , положил руку на плечо полицейскому:
– Товарищ уполномоченный, миленький, ты стрелял в меня из оружия в песчаном карьере?
Бузняк погладил себя по животу и незлобно подтвердил:
– Стрелял. Расскажи, как было дело.
Квач замялся, боясь подвоха. Участковый подбодрил:
– В воспитательных целях, людям интересно будет…
Неожиданно подал трезвый голос Валентин Тарасович Брудастый:
– Расстрел в мирное время? Это действительно интересно. Говори!
Завгар выпил рюмку, вежливо подышал в сторону и осторожно произнес:
– Миленькие, это правда. Только наш уполномоченный не виноват. Идея принадлежит начальнику полиции полковнику Добробабе. Полковника, конечно, тоже винить нельзя. Такая ответственность, такая должность…
За столом недовольно зашумели.
– Ты про себя говори!
Завгар одним глотком хватил еще одну рюмку, осмелел и понес….
– Я много ездил по России и знаю на личном опыте, как относятся к выпившему человеку в разных городах и селах. Авторитетно докладываю: нигде, ни в одном автономном округе так не бьют выпивших граждан, как бьют дубинками по голове в нашем родном Загряжске! Если ты после работы зашел в пивную и выпил кружку пива, то нет гарантий, что ты благополучно дойдешь до дому. За тобой следят полицейские с того момента, как ты взял в руки кружку пива… Ты культурно выходишь, и за первым углом получаешь дубинкой по темечку. Тебя пхают в уазик, и ты очнешься уже на нарах в кутузке.
Миленькие! Нигде так не поступают с выпившим человеком! Например, в Вышнем Волочке я выпил пива и не мог сразу попасть в гостиницу, по ошибке пошел в другую сторону и оказался в муниципальном поселении Тупые Ножи. Ночь застала меня на окраине, в труднопроходимых местах . Ранним утром местный полицейский на мотоцикле обнаружил меня и пригласил в коляску. Он не бил меня по голове, как в Загряжске, а повез прямо в пивную. Мы выпили…
– Что ты про Тупые Ножи паришь! Про расстрел, про полицию говори!
– Расстрел, миленькие, не объедешь. Полковник Добробаба не фашист. Но что делать полковнику, если кутузка маленькая, а дебоширов с каждым днем все больше. Содют вместе фулиганов и выпивших. Я как на грех в этот день оказался в кутузке. На утреннем обходе полковник увидел большую скученность в камере, возмутился и приказал:
–Всю шайку в воронок!
В сопровождении автоматчиков полковник вывез нас в песчаный карьер. Построили в шеренгу. Добробаба достал бумагу и громко зачитал:
– От имени всех законопослушных граждан Загряжска безжалостно приговариваю этих фулиганов, дебоширов и пьяниц к расстрелу! Огонь!
Автоматчики ударили из всех стволов! Земля летела комьями, пули свистели, люди кричали, дымом заволокло карьер. Я очнулся, полицейские уехали, расстрелянные собирались с разных сторон. Ржали и матюкались, хвалили Добробабу: круто получилось, молодец полковник!
Товарищество высоко оценило воспитательные меры начальника полиции и участкового Бузняка. Выпили на посошок, порассуждали о том , что в Загряжске и не такое бывает, и ближе к утру разошлись восвояси.
2
Коренной житель и гражданин хутора Гривенного, Семен Семенович Гривенный родился лилипутом.
Ранним утром он как обычно вышел во двор поглядеть на погоду, на облака. На плече у него сидела белая голубка с золотым ободком вокруг глаз и розовым клювиком. Хозяин поднялся по высокой лестнице на смотровую площадку с домиком для голубей. С высоты птичьего полета хорошо был виден хутор, речка Серебрянка в густых камышах и старый дубовый лес за лысыми песчаными буграми.
Он сел на скамеечку и молча смотрел на розовый диск солнца за грядиной леса. Это была его родина. Здесь прошла жизнь с родителями, с дедушками, бабушками, со всеми родичами и жителями хутора Гривенного на окраине Загряжска. Один за другим ушли все родичи. Недавно умерла жена, и Сеня Гривенный остался бобылем в этом глухом краю. Два пристрастия оставались у него, книги и голуби.
На другой день после смерти жены на плечо ему села белая голубка с розовым клювиком. По ее воркующему дыханию, по упругим шажкам беспокойных красных лапок хозяин явственно ощутил: это она, это жена явилась к нему в виде голубки. Он кормил ее с ладони. Голубка пила воду из его губ. Если задремывал – она мелко семенила по комнате и без умолку нежно ворковала.
Одинокому человеку хотелось поделиться тайной. Но кому он мог рассказать? Соседу Антипу, инвалиду фронтовику, глухому после контузии? Соседке учительнице, содержавшей большое стадо коз и ночами проверявшей тетради, а по утрам, спотыкаясь, бежавшей в школу? Соседу самогонщику, что приторговывал горилкой и сам кушал ее с аппетитом. А по вечерам наяривал на гармони, распевая матерные частушки?
Он мог бы, конечно, сходить к старому другу, Кузьме Валерьяновичу, самому культурному человеку в хуторе. Кузьма Валерьянович в молодости учился на конферансье и одно время работал в Загряжске артистом. Карьера кончилась почти трагически. Кузьма студент приторговывал джинсами. Невеста из-за ревности написала донос в партию. Кузьму исключили из комсомола и выгнали из училища. С тех пор уже лет сорок Кузьма Валерьянович живет в хуторе Гривенном. Он, конечно, хороший человек, но Семен не решился и ему рассказать о своей тайне...
Хозяин открыл окно в домике, тоненько свистнул и хлопнул в ладоши. Голуби один за другим взлетали над голубятней и по спирали вертикально взмывали вверх, в вышину. Снял с плеча голубку, поцеловал, мягко подбросил вверх. Птица растаяла в голубизне.
Занятие это не просто нравилось маленькому человеку, он совершал каждодневный ритуал, ведомый ему одному.
Голубиная стая рассыпалась вверху, зависла, и, строго по одному, турманы выходили на вираж. Ныряли вниз, кувыркаясь через голову, через крыло. Скользили по спирали с вытянутыми в полукруг крыльями. Белая стая купалась, чертила в звенящем воздухе фигуры высшего пилотажа. Это было торжество, ликование, голубиная песня. Недоступное никому наслаждение.
Повелитель закрывал глаза и млел, чувствуя кожей неведомые человеку страсти. В эти минуты маленький Сеня, кажется, сам превращался в турмана, растворившегося в свистящих потоках ветра. Вместе со всеми кувыркался, падал в спираль и снова взмывал к солнцу…
После торжественного парада он дожидался, пока голуби возвращались в домик. Последней прилетала голубка и привычно усаживалась на плечо. Сеня целовал подружку, спускался с лестницы и в доме за столом кормил красавицу. Она клевала с ладони просяные и подсолнечные зерна, пила воду из его губ проворным клювиком. Он слышал ее порывистое дыхание.
3
Лет тридцать назад в Загряжск приехал на гастроли известный в Европе театр лилипутов. Маленькие артисты ставили мелодрамы собственного сочинения: «Карлик и великан», «Бедняк и королева», «Маленький Геракл», «Слезы ангела» . Чувствительные загряжцы по нескольку раз ходили на каждый спектакль. Носили в гостиницу угощения: яйца, сметану, вяленую рыбу. А один артист, в клетчатых портках и в красной панамке с помпоном попробовал местный напиток из слив. После этого просил тайком приносить ему горилку в бутылке из-под минеральной воды. Отливал в крошечную фляжку и носил за пазухой, отхлебывая по надобности в любом месте, даже во время спектакля.
Загряжцы уважительно расспрашивали артистов и делали глубокомысленные выводы. "Играют, как взрослые, а живут, как дети». «Обидчивые, Боже упаси пошутить».
Труппа задержалась из-за болезни примадонны Офелии. После простуды у нее случилось осложнение. Бедная девушка худела и слабела на глазах.
Театр ждали в другом городе, Офелию оставили в хуторе Гривенном на попечении родителей Семена. У двадцатилетнего сына перехватило дыхание от счастья. Он даже не мог мечтать о встрече с такой девушкой. Не представлял увидеть рядом красавицу с фарфоровым личиком и большими голубыми глазами. Ее высокая шея и аккуратная быстрая головка напоминала Сене голубку турмана. А турманов Сеня любил больше всего на свете. Он разводил их с детства, большая стая жила в высокой голубятне, в домике с карнизом и ставеньками, выкрашенными белой, голубой и красной масляными красками.
Сеня с ложки кормил Офелию, поил отваром целебных трав. В полутемной комнате хорошо пахло полынком, шалфеем, душицей. Пол был усыпан лепестками роз. В раскрытое окно залетали турманы, важно вышагивали вокруг кровати больной и, надувая зобы, ворковали. Целовались, чистили подкрылки друг у друга. Офелия молча смотрела на турманов, на Сеню и тихо улыбалась. Приходила в себя, спрашивала шепотом:
— Где я? Откуда эти птицы?
Сеня шепотом отвечал, рассказывал все по порядку. Девушка слушала и засыпала. Проснувшись, просила:
— Расскажи мне еще о Загряжске…
Сеня рассказывал о добрых людях, о колонии лилипутов в Загряжске. Читал вслух книжки о монастыре, о казаках.
Офелия выздоравливала.
Каждое утро выходила с Сеней во двор. Родители Сени, колхозники, не могли наглядеться на маленькую красавицу. Желали ей крепкого здоровья и счастья в личной жизни.
Офелия забиралась по лестнице в голубятню, брала в руки пару голубей, подбрасывала их и смеялась от радости.
Родители, глядя на Офелию и сына, вздыхали:
— Хорошая пара. Дал бы Бог…
Сеня не просто полюбил девушку, он был заворожен, зачарован. Не мог надышаться запахом ее волос, наглядеться ангельским личиком. И Офелия, кажется, благодарно клонилась к своему рыцарю.
Целые дни они проводили вместе. Говорили без умолку. Ходили на пойму, держась за руки. Сидели на берегу Серебрянки. Сеня сплетал венок из лиловых колокольчиков и украшал им голову Офелии.
— Сеня, а откуда наши братья-лилипуты в Загряжске? Ведь они живут в больших городах, и многие идут в артисты.
Сеня как всегда отвечал умно и обстоятельно.
— Тут целая история про наших братьев…. Я родился в хуторе Гривенном, мои родители коренные загряжцы. Был у нас чудак, председатель колхоза Иван Иванович Перепечай. Он очень любил маленьких людей. В студенческие годы учился у профессора лилипута Богдана Ильича Жемчужникова. Перепечай подружился с профессором, и тот познакомил его со своими братьями из Москвы и других городов. Через много лет, когда студент Перепечай стал председателем колхоза, он пригласил своих знакомых в колхоз. Не просто пригласил, а построил дома поближе к Загряжску, чтобы жить в городских условиях. Человек двадцать, наверное, переехало на новое место жительства. Перепечай дал им работу. Братья-лилипуты плели корзинки, работали на птичнике, разводили цветы, выращивали овощи на плантации. Варили варенье, солили огурцы и капусту. Уголок, где поселилась колония, и сейчас зовут Лилипутовкой, или коммуной Лилипутов. Братья жили очень демократично, и многие ученые люди издалека приезжали поглядеть на их порядки. Замечательный человек был Перепечай! Он гордился коммуной и был отцом и заступником маленьких людей. После Перепечая колония распалась, а колонисты разъехались кто куда…
Офелия внимательно слушала, ее тронула история переселенцев.
— А где сейчас этот человек?
Сеня грустно вздохнул.
— Случилась трагедия от романтической любви… Такое бывает только с хорошими людьми. Перепечай полюбил девушку студентку, практикантку. Она ответила взаимностью. Они стали тайно встречаться. Перепечай был женат. Не знаю, как долго им удавалось сохранять тайну. Но разве в маленьком хуторе можно спрятаться от людей? Скоро все знали о любви Перепечая. И начальство, и товарищи по работе осуждали его, а девушку прилюдно оскорбляли. Ему пришлось уйти из колхоза, из семьи. Жена Перепечая приходила скандалить в общежитие. Девушку спрятали. Жена била стекла в доме и грозилась переломать руки и ноги всем студенткам. Скандал вышел на телевидение и в газеты.
Бедная девушка отравилась таблетками. А Иван Иванович на следующий день после похорон студентки застрелился из охотничьего ружья. Его похоронили рядом с возлюбленной. Там, наверно, они соединились.
У Офелии по щекам текли слезы, она по-детски терла глаза кулачком. Слегка заикаясь, попросила:
— Я хочу посмотреть на их могилы.
Молодые люди сходили в Загряжск, на старое кладбище. Положили цветы на два холмика, долго стояли, держась за руки. Покойники смотрели на них с эмали счастливыми улыбками.
— Они, наверно, очень любили друг друга, — сказала Офелия.
— Такую любовь Бог посылает редко, — ответил Сеня.
— Почему большая любовь кончается трагедией?
Сеня, видно, давно размышлял над этим. У него был обдуманный ответ:
— Господь оберегает такую любовь от скверны людской. Он берет к себе чистые сердца…
Офелия неожиданно сказала:
— Я завидую им…
Сеня крепко обнял девушку.
— Мы будем жить долго!
Однажды Сеня встретил у калитки двух важных маленьких людей. Незнакомцы с перстнями на пальцах, в кепочках, в темных очках чинно представились: они из театра, коллеги Офелии, приехали по поручению дирекции за девушкой.
— Кстати, где она и как ее здоровье? – спросил важный гость с тросточкой.
— Мы уполномочены возместить расходы. – Сказал другой гость с кожаным портфельчиком.
Сеня ни жив ни мертв, повел гостей в свое жилище. Он с ужасом смотрел, как обрадовалась гостям Офелия. Она жадно слушала новости из театра. Угощала гостей чаем и все спрашивала, кто играл ее роли, и как играл. В каких городах был театр, и как принимала публика. Не забыли ли ее, примадонну. И какие планы на нынешний сезон.
Гости отдохнули час-другой в прохладной комнате.
— Ну, пора ехать, — сказал человек с тросточкой.
— Собирайся, Офелия, мы вызвали такси. — Сказал человек с портфелем, положил на стол конверт. – Это за уход и лечение.
Девушка улыбнулась и сказала тихо, как о деле решенном:
— Мы с Семеном любим друг друга.
Гости молчали. Отошли в сторонку, посоветовались. Человек с тросточкой сказал:
— Мы не собираемся разлучать вас. Мужу найдется место в театре, мы поедем вместе.
— Мы остаемся здесь, — сказала Офелия.
Гости уехали.
Через год театр опять был в Загряжске. Но Офелия уже жила другой жизнью. Она ходила с Семеном на спектакли. Переживала, волновалась, иногда тайком плакала. Но о возвращении в театр уже не было речи. Офелия была счастлива с Семеном. Счастлива всей жизнью в хуторе. Впервые в жизни видела зиму в первозданном виде. Впервые ходила по сугробам в валенках.
Семен научил Офелию плести из лозы корзинки. Научилась она очень быстро, а в художестве превзошла учителя. Выплетала круглые, овальные, плоские формы. С одной дугообразной ручкой. С двумя откидными. Оплетала разные стеклянные емкости, вплоть до бутылок.
Плетеные изделия быстро раскупали загряжцы, туристы, местные фермеры. Офелия охотно, даже с азартом продавала свой товар, пересчитывала выручку, с гордостью объявляла:
– Сегодня лучше, чем вчера!
Люди дивились бойкости, разумности и простоте маленькой хуторянки.
Офелия любила сидеть в беседке за широким столом и плести лозу тонкими проворными пальцами. Семен выносил ватман и рисовал карандашом девушку с лозой и корзинками.
Тридцать лет прожила Офелия в хуторе Гривенном. Умерла она тихо, во сне, ни на что не жалуясь, на руках мужа. Семен похоронил ее на старом кладбище в Загряжске. Сам установил кованую оградку с запасом еще на одну могилу. Вкопал небольшой столик и скамейку. Люди видели, как маленький старичок подолгу сидел на скамейке. На плече у него неизменно была белая голубка с розовым клювиком.
4
Митя и Нюрка родились в один день. В середине мая, в самую кипень цветущих садов старого хутора Гривенного. Родители — соседи через плетень, дружили семьями. Отец Мити плотник Редкозубов Степан, мать Мария, доярка. Отец Нюрки колхозный бригадир Тримайло Иван Максимович, мать заведующая детсадом Нина Кузьминична.
Иван Максимович на своем «Москвиче» привез из роддома обоих мам с детками. Через неделю после крещения в хуторской церкви родители пригласили хуторян на обед. Целый день до позднего вечера произносились самые заковыристые тосты за новых граждан хутора Гривенного Анку и Митра. Один тост дошел до потомства. Бухгалтер Кузьма Валерьянович, как бывший артист, сыграл на аккордеоне вальс Мендельсона. Выпил рюмку горилки, выпучил глаза, крикнул отчаянно:
— За будущих жениха и невесту!
Анка на руках Нины Кузьминичны засучила нож ками, заревела высоким контральто:
— У-а-а! У-а-а-а!
Митро заворочался в коляске, подхватил хриплым баском:
— О-а-а! О-а-а-а!
Пьяненькая компания загоготала, захлопала в ладоши:
— Жених и невеста!
Так и прилипло, так и пошло. В садике, в школе, да и после школы...
В детстве у Мити не было лучшего друга, чем соседка Анка. Они были неразлучны. Маленький глухой хутор открывал им свои сокровища. Речка, лес, праздники на выгоне. Долгие снежные зимы, лыжи, коньки. Весной поездки на велосипедах в майскую степь за тюльпанами. Какое богатство вокруг! Сколько птиц, зверушек, ящериц, лягушек! Сколько звуков и запахов! Страхи, суеверия. От июньских гроз и молний, от животного ужаса перехватывало дыхание. Все укрупнялось, увеличивалось стократно и переживалось сказочно ярко, свежо. Милое волшебное детство без конца и без края!
Нюрка в семилетнем возрасте была выше и крупнее сверстников. Круглые смелые глаза, красные
щеки с ямочками, крупные породистые руки. Если бы не толстая заплетенная коса, Нюрка мало чем отличалась от хуторских хлопцев. Она играла в одной команде со старшими в футбол, волейбол. Подтягивалась на турнике. Прыгала в речку с кручи вниз головой. Дралась с обидчиками. Была первой, лучшей, она родилась победительницей.
Митя, напротив, был худ, мал, застенчив. Тихие васильковые глаза смотрели умно и смущенно. Он
как бы извинялся за свою слабость и худобу. Но маленький Митя был гибок и проворен, как ящерица. Легко лазил по деревьям и свободно ходил по жердям-перилам подвесного моста через Серебрянку. Читал книжки, любил ботанику и географию, разбирался в травах. Но скрывал свои увлечения. Для Анны он был Митюк, Митяй. Он звал ее Нюсей.
В пятилетнем возрасте Митя спас Нюсю.
В праздничный день родители сидели на майской мураве возле речки. Загорали, пили вино, отдыхали. Митюк и Нюрка собирали мать-и-мачеху для венков у самой воды. В какой-то момент Нюрка оступилась и молча булькнула в речку. Митюк прыгнул следом. Нюрка крепко ухватилась за голову спасателя, царапая ему лицо, шею. Он, захлебываясь, едва касаясь ногами дна, толкался к берегу. Нюрка сдавила ему шею, малыш глотал воду, захлебывался. Нюрка уже у
берега шумно вдохнула воздух, реванула дурным голосом. Отец вынес обоих на берег, помял, потолкал мальчика в грудь, Митюк икнул и заплакал.
Вечером Нюрка позвала Митю и таинственно потащила в сад. Поставила его спиной к цветущей черешне, приблизила лицо нос к носу, расширила глаза и трагическим шепотом объявила:
— Я выйду замуж только за тебя. Согласен?
— Согласен, — прошептал Митюк.
Сцепив мизинцы, они поклялись хранить тайну.
В школе Анну и Митю воспринимали как родственников. Они сидели за одной партой. Вместе ходили в кино. Ловили удочками пескарей в Серебрянке. Купались, воровали яблоки в колхозном саду. Играли в волейбол на выгоне. Боролись на траве.
Однажды Анка увидела у друга синяк под глазом.
— Кто? — спросила она.
— Упал. — Митюк опустил глаза.
На следующий день подружки рассказали Анке, как было дело.
Старшеклассник Антон попросил у Мити ножичек. Сказал, пряча в карман:
— Считай, что ты мне его подарил.
— Отдай! — Митя схватил обидчика за карман.
— Держи!
Антон крепко дал ему в глаз.
Анка подошла на перемене к Антону и молча, с размаху влепила ему леща. Тот упал, быстро вско-
чил, сжал кулаки, завопил:
— Я тебе голову оторву!
Девочка решительно шагнула вперед. Антон отдал ножик, отряхнул штаны, пригрозил:
— Поговорим в другом месте...
Вокруг стояла толпа школьников, ребята смеялись и улюлюкали.
Митя отличался скрытностью. Анка не раз говорила ему:
— Ты, Митюк, как улитка, от всех прячешься.
Он обижался.
— От дураков, может, и прячусь.
— А от меня?
— Ты не дура.
— Почему руки за спиной держишь?
Митюк краснел, огрызался:
— Это... не твое дело.
— Кто тебя поцарапал?
— Никто... Котенок.
— Говори!
— Котенок чужой в сарай залез и цыплят передушил. Я ему хотел веревку на шею... Он поцарапал руки и удрал. Сегодня я поймал его и задушил. Голыми
руками.
— Зачем? — возмутилась Анка. — Живодер!
Она внимательно и брезгливо смотрела на друга, боролась с новой, еще неясной для нее мыслью.
— Никогда бы раньше не поверила, что ты способен задушить котенка...
Зимой за огородами среди бела дня загорелась колхозная скирда соломы. Пока ехала пожарная ма-
шина из Загряжска, огонь перекинулся на соседнюю скирду. Солома сгорела дотла. Участковый Бузняк и пожарники улик не нашли, но сделали вывод:
— Мальчишки.
Плотник Степан осмотрел пожарище, позвал Митю.
— Ты поджег? — твердо спросил он.
У Мити задрожал подбородок.
— Сто лет она мне снилась, ваша скирда...
Степан двумя пальцами поднял Мите подбородок.
— Погляди на меня.
Мальчик молчал.
— Ресницы где подпалил?
Отец снял со стены ремень, крепко взял Митюка за шкирку и стал охаживать вдоль спины. На шум
прибежала мать, запричитала.
— Уйди! — Степан погрозил ремнем. — И тебя выпорю!
О поджоге никто не узнал. Только догадливая Ан-
ка шутя спросила:
— Случайно не ты бросил спичку в скирду?
Погрозила пальцем:
— Ох и жук ты, Митяй!
Далее: https://u.to/8JJTHA
______________________
137570
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 09.10.2022, 00:01 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 10.10.2022, 09:06 | Сообщение # 2677 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| Простые звуки родины моей:
Реки неугомонной бормотанье
Да гулкое лесное кукованье
Под шорох созревающих полей.
Простые краски северных широт:
Румяный клевер, лён голубоватый,
Да солнца блеск, немного виноватый,
Да облака, плывущие вразброд.
Плывут неторопливо, словно ждут,
Что я рванусь за ними, как когда-то...
Но мне, теперь не меньше их крылатой,
Мне всё равно, куда они плывут.
Мне всё равно, какую из земель
Они с высот лазурных облюбуют,
Какие океаны околдуют
И соберут их звонкую капель.
Сижу одна на тихом берегу,
Варю картошку на родном огнище,
И радость ходит по душе и брызжет,
Как этот кипяток по чугунку.
Другим без сожаленья отдаю
Иных земель занятные картинки.
...И падают весёлые дождинки
На голову счастливую мою.
* * *
Россия, Русь!
Храни себя, храни!
Николай Рубцов
Россия, Русь! Храни себя, храни:
Твои сыны хранить тебя не могут!
У них свои дела не слава богу,
Свои заботы... так что – извини.
Россия, Русь! Храни себя сама.
И если впрямь безвыходно и туго,
Назло врагам сплети себе кольчугу
И бейся за хоромы-терема.
Храни себя, храни, Россия, Русь!
Распахивая поле, веруй свято:
Твои подзагулявшие ребята
Авось ещё опомнятся... не трусь!
Авось ещё с повинною придут
За все перед тобою прегрешенья,
И – жизнь не в жизнь без твоего прощенья!
Стыдясь и каясь, в ноги упадут.
Тебе в привычку – верить, ждать, любить,
Не помнить зла, прощать обиды близким,
Тебе не оскорбительно, не низко
Блаженной ли, святой ли – быть ли, слыть…
А если, мать, ты сделалась больна?
А если конь-надёжа – обезножел?
Ну что за блажь? Такого быть не может!
Ты не имеешь права. Не должна.
Взбодрят-разбудят, кнут употребя...
Но дело ли – сердиться на сыночка?!
При плуге. При кольчуге. В лапоточках.
Стой как стояла! И блюди себя.
* * *
Памяти Николая Рубцова
Он хотел-умел лишь это:
Складно мыслить, быть поэтом!
Но издатели глухи,
Худо слышали стихи.
Он хотел совсем немного:
По России даль-дорогу,
И в конце дороги той
Хоть какой-нибудь постой,
С неостывшею лежанкой,
С бабкой, на слово не жадной,
Что дождливым вечерком
Угостила б и чайком.
…Попадались чаще фили,
Что немного говорили,
Но ночлежник и про них
Сочинил душевный стих.
Жил, пия-поя, как птица!
Мог за клюквой наклониться.
Сколь приманки ни мелки,
Стал клевать… – попал в силки!
Ветер выл, метель металась,
Дверь с петель сорвать пыталась
(Этим вьюгам и ветрам
Он роднее был, чем нам?)
Удалось: открылась фортка!
…Он лежал по-птичьи кротко:
На полу. Ничком. Молчком.
Под двукрылым пиджачком…
* * *
Доноры были.
Теперь – обескровлены.
Жилы опали.
Нет сил закричать.
Сеяли. Жали.
Рожали. И строили.
Кабы до капли из нас не качать
Кровушку,
Нужную городу, городу!
Мы бы, возможно,
Ещё поднялись...
Молча уходим.
Молчания золото
Тут же сгребают
Как плату за жизнь.
Сгинем –
Безмолвно. Печально.
Беспамятно.
Наши дворища
Репьём зарастут.
Наши надгробья –
Песчано-бескаменны –
Воды и годы
Бесследно сотрут.
* * *
И до глубинной деревеньки
Дошли раскол и передел:
У вас – всю ночь считают деньги,
Мы – без гроша и не у дел.
Вы натянули шапки лисьи,
И шубы волчьи вам – к лицу,
Мы – воспитали, вы – загрызли,
Мы – на погост, а вы – к венцу.
Такое звёзд расположенье,
Таких «указов» звездопад:
Вы – в господа, мы – в услуженье
Да на работу без зарплат.
На вашей улице – веселье:
Еда – горой! Вино – рекой!
Святые звёзды окосели,
Смущаясь вашею гульбой.
У вас всю ночь огонь не гаснет,
У нас – ни зги во всём ряду:
На нашей улице – не праздник.
Но я на вашу – не пойду.
***
СТАРАЯ ДЕРЕВНЯ
Засыхают старые рябины,
Оседают старые дворы.
На вечерней улочке не видно
Ни влюблённых пар. Ни детворы.
Никого с гармошкою в охапке,
Никого – с цигаркою во рту,
И никто ни в рюхи и ни в бабки,
И никто – ни в салки, ни в лапту.
Отгорит один закат багряный,
Отыграет розовый другой, –
Не шелохнут белые туманы.
Ни вблизи реки, ни за рекой.
Поутру нетронутые росы
Солнцу пить опять – наедине:
Никого – с граблями к сенокосу,
Никого – на скачущем коне.
…Оставляя облака высоки,
Окуная голову в купель,
Редко-редко скрипнет одинокий
Одноногий старый «журавель».
Вскрикнет так, как будто вспомнит юность!
…Только два с краями – не нальёшь:
Полведра – и то большая трудность, –
До избы не скоро донесёшь.
На восьмом десятке молодицы,
Видно, зря живую воду пьют:
Пролетают по небу жар-птицы,
Молодильных яблок не несут.
* * *
Всё обсчитано, значит – оправдано:
Нерентабелен наш сельсовет!
И обрезано сельское радио!
И на лампу у клуба – запрет!
И ни почты теперь, ни сберкассы нам,
Ни медпункта, ни школы, ни книг.
«Нерентабельно» – ясно же сказано…
– Ясно, ясно, – кивает старик.
Надвигается тьма заоконная:
Ранний вечер и поздний рассвет.
Добывает лучину исконную,
Он её не забыл ещё, нет!
Он ещё обогреется рухлядью
Из остатков амбара, двора,
И больные суставы припухлые
Поуймёт на печи до утра.
И к нему в предрассветные сумерки
Просочится от стылых дверей
Глас соседки: – Иваныч, не умер ли?
Ну, дак ладно. Живи – не старей…
* * *
Большая Родина без малой
Не то что слишком велика,
А как бы дом родной – без мамы,
Без дела – мамина рука, –
Непредставима, неконкретна,
Не столь заботлива, тепла...
Ах, малой родины примета –
Четыре жерди, два кола,
Над ними – рдяная рябина!
За ними – тропка до крыльца, –
Да, это ты, мой край родимый,
Край дедов, мамы и отца.
Отчизна, Родина, опора,
Моё спасенье в час лихой,
И во спасение которой
На смертный бой готов любой.
***
ЧЕРЁМУХА
Черёмуха за старым огородом –
Единственная память об отце.
Он был тогда безусым, безбородым,
С улыбкой на обветренном лице.
Колхозный бригадир.
Вернувшись с поля,
Шагал на речку мыться, а потом,
Перекусив ржаного хлеба с солью,
Полено брал, да нож, да долото.
В траву катились стружки-завитушки,
Как волосы дочуркины, белы,
И начинали новые игрушки
В избе сосновой обживать углы:
И пахарь с плугом, и косарь с горбушей,
И кузнецы, и лодка в два весла,
И пильщик, никогда не устающий...
Но тех игрушек я не сберегла.
По вёснам спать отцу мешали утки:
Хватал ружьё, но приходил ни с чем.
Увидел раз: черёмухе-малютке
Все корни обнажил шальной ручей.
На корточки присев перед бедняжкой,
Руками землю талую разрыл
И, осторожно в новую фуражку
Земли насыпав, кустик посадил.
Понёс домой.
Болталось за плечами
С травинками на мушке, дулом вниз
Ружьё.
В полях, усеянных грачами,
Навстречу поднимался шум и свист.
В деревне, озираясь удивлённо,
Посмеивались в горсти мужики.
– Охотимся?
А он шагал, смущённый,
И мокрые блестели сапоги.
А вот и дом... И радостное «Тятя!»
Несётся из распахнутых ворот.
По звонким лужам, обгоняя братьев,
Я первая взлетаю в небосвод.
А мать ворчит: – Не надоело шляться?
Но он, смеясь, ей зажимает рот:
– Хорошая! Нельзя на нас ругаться!
Идём, посадим кустик в огород.
Мы были одинаковые ростом
С черёмухой.
Той ласковой весной
Жилось мне так легко, светло и просто.
В какой из дней в наш тихий край лесной
Пришла война – об этом я не знала.
Должно быть, в толстой сумке почтальон
Её принёс. И вот отца не стало.
С котомкой подбегал к подводе он,
Когда в постельке с тополиным пухом
Проснулась я, крича: – Меня забыл!
Но лишь ушанка свесившимся ухом
Махнула мне с отцовой головы...
День ото дня всё тише, тише, тише
Звенели в доме наши голоса,
Всё чаще протекала наша крыша,
И от лучины плакали глаза.
На праздник больше не варили пива,
Для песни мать не разжимала губ...
Она утрами стала жать крапиву,
Чтобы для нас, детей, сготовить суп.
Не жгла крапива высохшие руки,
Бессонные не видели глаза,
Когда с крапивой вместе серп среза?л
Черёмуховый стебелёк упругий.
Но в этот день горька была похлёбка,
И запах был черёмуховый в ней.
Хлебнув, мы ложки положили робко
И словно старше стали и умней.
...Потом, до слёз ровесницу жалея,
Вплоть до морозов я сбивалась с ног,
Тайком от всех из родника Илеи
Носила воду – поливать пенёк.
Живым родник Илею называли,
Но делать чудо медлила вода,
И хлеб, вкусней которого едва ли
На свете было что-нибудь, тогда
Я сберегала, чтобы им, как клеем,
С пеньком чужую ветвь соединить,
И ленточку, шиповника алее,
Я расплела – черёмуху обвить.
Но были все труды мои некстати
(Не зеленеть же листьям в октябре!),
И как-то неожиданное «Хватит!»
Меня хлестнуло около дверей.
– Садись за зыбку! Рвать обутки хватит!
Но, от обиды вдвое став смелей,
Я возразила матери: – А тятя
Ведь спросит о черёмухе своей.
Не разобрав, мать плачет иль смеётся,
В большом корыте тиская бельё,
Я услыхала: – Тятька не вернётся
И никогда не спросит про неё.
...А новый день был так лучист и светел!
Плясал, и пел, и плакал сельсовет,
И громче всех выкрикивали дети:
– Сегодня – мир! Войны сегодня нет!
Как голубело небо над домами!
Как небывало вкусно пах шесток!
Но я опять не угодила маме,
Воскликнув: – На черёмухе – листок!
Прислушиваясь к шумным вешним водам,
Стою в раздумье на родном крыльце.
...Черёмуха за старым огородом –
Единственная память об отце.
Во всей красе над нею небо мая.
Счастливых слёз свиданья не тая,
Меня седая мама обнимает,
Седую маму обнимаю я.
Вершинкою, поднявшейся над крышей,
Черёмуха кивает ей и мне.
Такого цвета поискать – не сыщешь,
Листвы не встретишь гуще и темней.
Но если каждый красоту заметит,
То не любой поверит и поймёт,
За что милей всех запахов на свете
Мне этот пряный, горьковатый мёд,
И отчего, с черёмухой встречаясь,
Я ухожу на столько лет назад,
И отчего невольно замечаю,
Что ствол её и крив и узловат.
Те шрамы – знаки мужества и силы,
Святая память отгремевших дней.
...Спи, мой отец!
Цвести по всей России
Раскидистой черёмухе твоей.
* * *
Как в армию повестка,
Где можно пасть в бою,
Страшит меня поездка
На родину мою.
Боюсь узнать: старушки –
Соседки – больше нет,
В утряске и усушке
Прикончен сельсовет.
И нет библиотеки.
И школа – на замке.
И маленькие дети
Не плещутся в реке.
И поле, где когда-то
Училась боронить,
Стоит в кустах лохматых,
И их не победить.
…Давно пенсионерка,
Забытая людьми,
Грозится рухнуть церква…
Господь её храни!
По росписи на стенах
Там надписи гвоздём.
Живу… Не на гвозде, но
Как на гвозде. Живьём.
* * *
Угораздит родиться,
А потом тебе – смерть!
Ни к чему не стремиться,
Ничего не иметь.
Сколь ни будешь прекрасным,
То – беря, то – даря, -
Всё, выходит, - напрасно!
Всё напрасно и зря!
Вот ведь горе какое…
Если не осознать,
Что свое дорогое
Можно детям отдать:
И далеким потомкам,
И ближайшей родне
На подстилку-подкормку
Всё сгодится вполне.
Стоит, братцы, родиться,
Создавать и хранить,
И к вершинам стремиться,
И других возводить!
* * *
Как давно такого не бывало:
Ночь без тьмы, река без берегов,
Небо спит под лёгким покрывалом
Перистых прохладных облаков.
Небо спит, но сон его не долог:
Час-другой, и в золоте зари
Без следа растает лёгкий полог...
Не засни, зари не просмотри!
Дома я. Знакомо незнакома
Белой ночи тихая печаль.
По никем не писанным законам
Лес безмолвен, воды не журчат.
По никем не признанной науке
Не отражены – поглощены –
Хоть кричи! – бесследно тонут звуки
В глубине огромной тишины.
Я не сплю. Гляжу. Не отражаю –
Поглощаю... Иль поглощена?
Не мечусь, не рвусь, не возражаю.
Всем прощаю – всеми прощена.
* * *
Не воз перин, не шёлка штуки
Ей мать в приданое дала,
Но – дело знающие руки,
Что пол отмоют – добела,
Что печь истопят – без угару,
Что щи сварят – не напоказ,
(Но чуть душистому навару
Печной закройник выход даст,
Как аппетитная духмяность –
По всей деревне: щи в печи!
И на виду детей румяность,
Не знающих, что есть врачи.)
...Что самовар начистят – с солнцем
Ему стоять в одном ряду!
Что на цветное веретёнце
Пуды кудели испрядут,
И тонких прочных ниток вёрсты
Отбелят в крепких щелоках,
И, по весне наладив кросна,
Соткут полотна – для рубах,
И для платов, и для портянок,
И для работниц – рукавиц,
И нить цветную так протянут,
Что плат и скатерть – не без птиц,
Не без цветка, не без затеи,
Не без признания в любви...
А как те руки скатерть стелют!
А как умеют вязки вить
Из золотых ржаных соломин,
Для золотых ржаных снопов!
Как посверк щедр и экономен
В её руках – косы, серпов!
И нынче – так, и завтра снова –
Лаская, гладя, не браня,
Стригут овец, доят корову,
Вздевают сбрую на коня...
О руки мамы! Даже вспомнить
И даже просто перечесть
Всё их уменье нелегко мне!
...А как поверить в эту весть,
И как понять, что это сталось:
Безгласно, слепо, нулево
Вдруг дело вечное рассталось
С творцом-создателем его?
Что руки мамы – как ни мокнут
В моих слезах, – не расковать:
Ни наказать меня – не вздрогнут,
Не шевельнутся – приласкать...
* * *
… И была у меня Москва.
И была у меня Россия.
И была моя мать жива,
И красиво траву косила.
И рубила стволы берез
Запасая дрова по насту,
И стоял на ногах колхоз –
Овдовевших солдаток братство.
И умели они запрячь,
Осадить жеребца крутого,
И не виданный сроду врач
Был для них отвлеченным словом.
И умели они вспахать
И посеять… а что ж такого?!
И – холстов изо льна наткать,
И нашить из холстов обновы!
Соли, сахара, хлеба – нет.
И – ни свеч. И – ни керосину.
… Возжигали мы в доме свет,
Нащепав из берез лучины.
И читали страницы книг,
Протирая глаза от дыма,
Постигая, как мир велик
За пределом избы родимой.
Но начало его – в избе,
В этой – дымной, печной, лучинной,
Где в ночи петушок запел
Без малейшей на то причины.
Мы хранили избы тепло,
В срок задвижку толкнув печную…
Неторопкое время шло,
Припасая нам жизнь иную.
И распахивались пути,
Те, которым мы были рады,
И, отважась по ним идти,
Мы стучали под своды радуг.
Сердце пело. Играла кровь.
Справедливость торжествовала.
И возвышенная любовь,
Словно ангел, меж нас витала.
И копились в душе слова,
И копилась в народе сила:
Ведь была у людей – Москва!
Ведь была у людей – Россия!
* * *
...А государство валится
С пугающей поспешностью,
А «демократы» хвалятся,
Что за посты не держатся.
Трясли с плодами дерево,
Потом хрустели ветками,
Потом ползли на верх его
С супругами и детками.
А чтоб достать последнее,
Не упустить остатнее,
И ствол спилили-срезали –
Теперь поди поставь его!
Теперь собака мочится
На суть яблоконосную,
А яблок снова хочется,
С того и лики постные.
«Не во сто жил...» – устали, мол,
Со пня на пень себя неся,
Не дорожим постами, мол,
Уйдём и не оглянемся.
Ах, антисозидатели,
Ах, «прав-свобод» приверженцы,
Ах, от Отчизны-матери
В её несчастье – беженцы!
Найдём, мол, благодетелей
С не-хуже-благодатями...
– Всего-всего вам, детоньки, –
С родительским проклятием!
* * *
...И вот, с верёвкой на рогах,
Её влекут на бойню.
Не вдруг поняв, что это – крах,
Она была спокойной.
Шагал хозяин впереди,
Знакомо звал Пеструхой, –
Не сомневайся, мол, иди, –
Солил-сулил краюху.
Прошли поскотину, прошли
Березняки, ольшаник...
Куда, хозяин? Неужли?..
Но – чешет за ушами,
Но – гладит-водит по хребту
Знакомою ладонью:
Мол, не волнуйся, доведу!
Ничто, хоть и на бойню.
Но вот – над речкою мосток,
И в зове – нотки фальши.
И сердце ёкнуло, и – стоп:
Нельзя Пеструхе дальше.
И – замотала головой!
И – уперла копыта!
По десять литров на удой
Давать – и стать убитой?!
Пятнадцать выкормить телят
Своих! Да сколь – хозяйских
Мал-мала меньших ребятят!..
Хозяин, не ругайся.
За долгий, по морозу, путь
Сосцы её озябли.
Не злись, хозяин. Где-нибудь
Передохнуть нельзя ли?
Найди от ветра закуток,
Подай охапку сена,
Влей пойла тёплого глоток –
Оттает постепенно.
И, всепрощающе вздохнув,
Как во хлевинке дома,
Приляжет, ноги подогнув,
На свежую солому.
Заснёт... и будет сон вкусней
Июньской первой травки...
Ты пореши её во сне
Обухом из-под лавки.
И разруби, и распродай
Её большое тело.
А там – пируй иль голодай –
Твоё, хозяин, дело.
* * *
Ничего из себя мы не строим,
В нашем теле обычная кровь.
Мы пришли из некрасовских «Троек»,
Из некошеных блоковских рвов.
Мы из тех, кто и предан, и продан,
И схоронен был тысячи раз!
Но и всё-таки мати-природа
Отстояла и выбрала нас,
Попримеривших стужу и нужу
На свои, не чужие, плеча,
Пуще тела жалеющих душу,
Пересиливших в песню печаль
Безысходную... в песню-кручину
Неизбывную! С песней живём:
Про лучину, про горьку рябину,
Про «На улице дождик...» поём.
Эти песни оркестров не просят:
Лишь вздохни, да, вздохнув, затяни –
Засливаются в хор подгололосья
Многотысячной кровной родни.
В нарастающем песенном шквале
Не разъять, не сравнить голоса,
Не услышать себя запевале:
Женской доли – одна полоса.
Пролетали с корнетами тройки,
Поезд с окнами мимо бежал,
А мужик после каждой попойки
Лишний хмель на тебе вымещал.
Что с того! Ты сносила побои...
Прикрывая клеймо синяка,
Ты сама оставалась собою:
Ты жалела его, мужика.
Ты жалела – да тем и держалась,
Ты терпела – да тем и жила:
Ведь от матери жалость досталась,
Ведь и бабка терпёлой слыла.
Что поделаешь! Тяжко не тяжко,
Что попишешь! Под дых не под дых –
Поднимайся: в одной ведь упряжке.
Не вдвоём – так одной за двоих.
Унижал он, а ты – возвышалась.
В землю втаптывал – ты поднялась!..
Только будь она проклята, жалость,
Что любовь заменить собралась!
Нам во все терпеливые годы,
Хоть какой из веков оживи,
Снилась Синяя Птица Свободы,
Золотая Жар-Птица Любви!
… Чем наш век от иных отличится?
Не во сне, Боже мой, наяву
Птица Синяя – тише – садится –
Не спугните – … к рукам... на траву...
* * *
Я – человек.
«С волками жить –
По-волчьи выть?..»
Увольте!
Я – человек!
И мне закрыть
От волка дверь
Позвольте.
Я – человек.
С волками жить
По-волчьи – не желаю.
Для них я – мясо.
«Волчья сыть»
Они мне –
Вражья стая.
Не заливайтесь соловьём
О равенстве в молельне.
Что волчье,
То уж не моё.
Я, как-нибудь,
Отдельно.
Фокина Ольга Александровна родилась в 1937 году в деревне Артёмьевская Верхнетоёмского района Архангельской области.
_______________________________
Артемьевская — деревня в Верхнетоемском муниципальном округе Архангельской области России.
Численность населения
2002 - 26 чел.
2010 - ↘18 чел.
2022 - пустырь, ни брёвнышка: https://u.to/8OdTHA
23 марта 2007 года решением Собрания депутатов муниципального образования района был утвержден герб Верхнетоемского района. https://u.to/7_dTHA
Автор герба — Заслуженный художник Российской Федерации С. Н. Сюхин.
Основу герба составляет фигура стоящего Святого Георгия — наиболее почитаемого населением района Святого.
Красный цветок — важнейший элемент и характерная особенность пучужской росписи прялок.
Законом Архангельской области от 26 апреля 2021 года № 413-25-ОЗ с 1 июня 2021 года сельские поселения Верхнетоемского муниципального района были преобразованы в Верхнетоемский муниципальный округ
Численность населения
1992 - 28 020 чел.
2008 - 20 077 чел.
2021 - 11 992 чел.
Толи Святого Георгия напужались, толи прялки... Ну, вот ужо в округе не забалуете, тут вам не районное образование.
______
137625
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 10.10.2022, 09:08 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 16.10.2022, 21:46 | Сообщение # 2678 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| ВЕТЛА
Памяти деревень,
которых больше нет.
Жизнь моя, задержись на шажок
На пороге весёлого мая.
Есть на свете заветный лужок,
Пред которым я обувь снимаю,
И бреду босиком по траве,
Самой тёплой и мягкой на свете.
Там седая ветла в синеве
Распахнула могучие ветви.
А вокруг – ни кола ни двора,
Лишь полынь да кусты краснотала.
Обними меня веткой, сестра,
Как ты в детстве меня обнимала.
Разреши мне наплакаться всласть,
Отрыдать за полвека разлуки.
Я ходить научилась, держась
За твои деревянные руки.
А в шершавой развилке ствола
Так дремалось уютно и сладко.
Ты моей колыбелью была,
Кораблём, самолётом, лошадкой...
Никакое залётное зло
К нам с тобой не могло подступиться.
Ты моё родовое гнездо,
Я твоя непутёвая птица.
Не стяжала я длинных рублей,
И звезду я с небес не достала,
Всё, что есть у меня на земле –
Лишь полынь да кусты краснотала.
Здесь стоял мой родительский дом –
Центр вселенной, души половинка.
Слово «родина» мелким дождём
Вышивает весна по суглинку...
***
...А яблоня не выдержала шквала,
К земле стволом морщинистым припала
И разметала руки – помирать.
Но не забыла в скорбном увяданьи
Усыпать сад последними плодами –
Так детям завещанье пишет мать...
***
ХРАНИ, ГОСПОДЬ…
Храни, Господь, ковчег березово-рябиновый,
Отверженный корабль, где нынче тлен и ржа,
Где тени на стене от лампы керосиновой
По-прежнему дрожат.
Храни мой светлый край с рассохшимися хатами,
Где более всего в хозяйстве дорожат
Сохой да бороной, горшками да ухватами,
Как сотни лет назад.
Благослови старух со скрюченными пальцами,
Бредущих в огород, пока хватает сил,
И вечный наш погост с конфетами и яйцами
На каждой из могил.
Угрюмый сад камней, что был когда-то школою,
Запущенный большак, ведущий в никуда,
Благослови поля, где над землею голою -
Полынь да лебеда.
Пошло ли время вспять, а мы того не ведали?
Какой на свете век, какой на свете год?
Храни, Господь, мой край, где, проданный и преданный,
Спивается народ.
Храни, Господь, народ, что выдержал и выстоял,
Что вынес на плечах разруху и войну.
Что с голодухи мрет под гром салютных выстрелов -
Храни мою страну.
***
ИЗ ГЛУБИНКИ О ВЫСОКОЙ МОДЕ
У печки деревянная скамейка,
Потертый коврик брошен под порог...
У нас в деревне в моде телогрейка
Да парочка резиновых сапог.
Из иномарок – только сивый мерин,
Который не испортит борозды.
А кутюрье всех франций и америк
В деревне нам, простите, никуды...
Я б тоже платье бальное купила,
Чтоб подчеркнуть и талию, и стать,
Да под кожух его не спрятать, милай,
И в сапоги, увы, не затолкать.
А туфельки на шпильках можно рази
На деревенской улице надеть?
Тут шаг шагнешь – и на ногах пуд грязи,
И туфель в ней уже не разглядеть.
Тяжелый труд и баня раз в неделю.
А после бани выйду налегке –
Куда им, вашим тощим топ-моделям,
До русской бабы в расписном платке!
***
ЭТЮДЫ О ШИПОВНИКЕ
И вот что получилось за сорок лет...
1.
Назло ветрам и холодам
Цветёт шиповник по садам.
А утром небо синее
Чуть золотит восход,
Трава уже вся в инее,
А он себе цветёт.
Назло ветрам и холодам
Цветёт шиповник по садам.
Пускай от холода свело
Замёрзшие цветы,
Цветёт он осени назло,
Во имя красоты.
1971 год.
2.
В траву ложились лепестки, как пятна света:
Шиповник цвёл за покосившейся оградой.
Старинный дом, уснувший мир, начало лета,
В густой крапиве и вьюнках задворки сада.
И было незачем идти в глухую пору
По зарастающей тропе среди крапивы,
Но за оградой соловьи плели узоры
Из перещёлка, пересвиста, перелива.
Кто напитал волшебной страстью эти звуки?
Кто научил невзрачных птиц такому пенью?
Почти в бреду, закрыв глаза, раскинув руки,
Я погружалась в этот мир до растворенья.
Сухая ветка оцарапала колени,
Шиповник взял в колючий плен мои запястья,
Но ликовали соловьи в кустах сирени -
Я с пальцев слизывала кровь, смеясь от счастья.
Ночные бабочки метались, словно тени,
Луна рассеивала облачные клочья.
И у меня, конечно, не было сомнений,
Кто станет Звёздной королевой этой ночью.
1982 год.
3.
У стен опустевшего дома
Роскошно шиповник цветёт.
Окошек пустые проёмы
Уныло глядят на восход.
Калитка повисла нелепо,
Скрипит уцелевшей петлёй.
Здесь пахнет, как будто из склепа -
Сырой и тяжёлой землёй.
Но как же бесстрашно и нежно
Средь этой гнилой пустоты
Пришелец в зелёных одеждах
Раскрыл молодые цветы!
В фундамент вцепившись корнями,
И в ширь разрастаясь, и ввысь,
Беспечно царит над камнями
Цветущая буйная жизнь.
Среди запустенья и тленья
И запаха старых могил
Осанна тебе, воплощенье
Стремительных жизненных сил!
1998 год.
4.
Я росла в тишине, в заповедной лесной глубине,
Где весной пели птицы, а осенью пахло грибами.
Там ветла над рекой до сих пор шелестит обо мне,
Ей тоскливо и горько, как брошеной старенькой маме.
А когда покидала свой дом, где явилась на свет,
И заброшенный сад, что прабабка когда-то сажала,
Я сказала: "Прощайте!" - сердитый шиповник в ответ
Мне в запястье вонзил ядовитое крепкое жало.
С той поры в моих жилах течёт ностальгический яд.
Всё мне снится деревня, разрушенный дом и качели.
Где бы я ни жила, я всегда возвращаюсь назад,
В заколдованный сад, где растёт мой шиповник доселе,
Где зимой снегири, а весенней порой соловьи.
Память детства горчит, но куда от неё мне деваться?
По асфальту скребут деревенские корни мои
И стираются в кровь. И никак не хотят приживаться.
***
В ТОМ КРАЮ, ГДЕ СЛУЧИЛОСЬ ВЫРАСТИ…
В том краю, где случилось вырасти,
Повзрослеть, улететь до срока,
Пахнут хаты промозглой сыростью
И быльём поросла дорога.
Я скиталица, я кромешница,
С малых лет перекати-поле.
Час пробьёт – и пойду я к Лешему:
– Забери меня, старый, что ли...
Грозный дух лесной, забери меня
В буреломную глушь-разруху,
Нареки меня древним именем,
Недоступным людскому слуху.
Ты, в кого я когда-то верила,
Большерукий, седой, лохматый,
Заточи меня в диком дереве
На развалинах отчей хаты.
Я весной заиграю ветками
Над покинутым Городищем.
Может статься, сгожусь на веники,
Может, даже на косовища...
***
ЗДЕСЬ УЖЕ НЕ ПОЛЯНА...
Здесь уже не поляна, здесь юный березовый лес,
И дорога сюда вездесущей лозой зарастает.
Золотой жаворОнок с бездонного неба исчез
И другие угодья нашла ястребиная стая.
Мы входили сюда, словно в древний языческий храм,
Мы с восторгом жрецов поклонялись зеленому лугу,
И высокой траве, и парящим вверху ястребкам,
И пушистому морю цветов, и, конечно, друг другу.
Мы врастали телами в священное ложе земли,
И не ведали мы, засыпая в блаженном дурмане,
Что уже наши души крепчайшие нити сплели,
Привязав нас навек к зачарованной этой поляне.
Нам до смерти нести это летнее небо в глазах,
И на лицах – загар, и в сердцах – жаворОнка напевы,
Но развалины храма уже обживает лоза –
Наш заброшеный рай, где не стало Адама и Евы.
Я сюда прихожу, как приходят на старый погост –
Порыдать и повыть вдалеке от досужего люда.
В длинной белой рубахе бредет среди тонких берез
То ли тень моя, то ли тоска без надежды на чудо.
***
ОДУВАНЧИКИ
Надышалась грозой,
Опьянела – и в травы лицом.
Как заманчиво жить
В этом мире с его чудесами.
И спешат одуванчики
Стайкой пушистых птенцов,
Окружили
И шепчут,
И тычутся в щёки носами.
Как заманчиво жить –
Заплетать золотые венки
Белый сполох сдувать
На забаву игривому ветру,
Из пустых стебельков
Горьковатые делать свистки
И друзьям на запястья
Низать травяные браслеты.
Поиграй же, дитя.
Полови облетающий пух.
Собери до пушинки
Свои улетевшие даты.
И вернись, наконец,
В грустный мир стариков и старух.
И потрогай морщинки у глаз.
И вздохни виновато.
***
МОЛЕНИЕ О ЗДРАВИИ
Боль усядется намертво за грудиною.
Кто-то скользкий и гадкий с глазами рачьими
Будет рёбра обтягивать паутиною,
Будет лёгкие спазмами выворачивать...
Да минует нас этот, лишивший воздуха,
Нас, уныло бредущих по грязным лестницам,
Нас, привыкших работать всю жизнь без отдыха -
Отоспаться хоть раз бы за пару месяцев.
Да минует сердитых, усталых, сгорбленных
Нас, корявых лицом, и душой, и норовом,
Постным маслом, пшеном и картошкой вскормленных,
Навсегда поглощённых вонючим городом.
Да минует сипящий, хрипящий, лающий
Нас, что тысячи хворей сумели вынести,
Да минует суровых моих товарищей,
Надышавшихся хлоркой, углём и известью.
Мы исчерпаны временем, стёрты досуха,
Мы в углах городов кем-то вроде плесени.
Да минует нас этот, лишивший воздуха -
Мы мечтаем всего лишь дожить до пенсии...
***
ПОМОЙНАЯ ЭЛЕГИЯ
Не карай меня тюрьмой -
Безысходной клеткою,
Не карай меня сумой -
Грязными объедками.
Боже мой, Создатель мой,
Покарай меня чумой,
Чтобы раз - и навсегда
Без следа...
Старуха у помойного бачка,
Худая, полупьяная, босая,
Концами затрапезного платка
Стирает грязь с какого-то куска,
Беззубым ртом старательно кусает
И жмурится. Господь её спаси -
Таких сегодня много на Руси.
Пускай её не скрючит тошнота
В заразном изобилии помойном.
В преддверии Великого поста
Она, как зверь, наивна и чиста
В своём раю бессмысленно-запойном,
Где несть гордыни, где не мучит стыд -
Кто не брезглив, тот днесь и пьян, и сыт.
Мерзейший век с разбухшим кошельком -
Мы все пред ним беспомощны и слабы -
Заденет нас единственным тычком
И мы уже ничком, а что потом -
Поди спроси у этой пьяной бабы.
За сотни лет не отыскали мы
Зарока от тюрьмы и от сумы.
Крысиный рай, итог житейских драм,
Затравленные взгляды исподлобья...
Но с нею Бог наш ходит по дворам
И щедро именует этот срам:
- Се человек, мой образ и подобье!
Не постыдись же Бога своего
И жалкого подобия Его.
Не постыжусь. До Бога высоко,
Но я сейчас, почти без отвращенья,
Из рук, пропахших мусорным мешком,
За несколько горячих пирожков
Куплю спокойный сон без сновиденья,
Где рыщут собиратели кусков
Близ казино, кафе и кабаков.
Не карай меня тюрьмой -
Безысходной клеткою,
Не карай меня сумой -
Грязными объедками.
Боже мой, Создатель мой,
Покарай меня чумой,
Чтобы раз - и навсегда
Без следа...
***
ВЫШИВКА КРЕСТОМ
Вышивка крестом: олени, снег -
Синяя мозаика сугроба,
Инеем укрытая чащоба.
Тридцать пятый год,
Двадцатый век.
Где в сырой землянке по ночам,
Как лучина, тлеет ностальгия,
Где моя прабабка Пелагия
Вышивает коврик дочерям.
Яблочко, по блюдечку кружись,
Тонкая игла - по круглым пяльцам.
Ссыльным неприкаянным скитальцам
Нарисуй утраченную жизнь.
В край родимый вытянуть бы нить -
На локтях ползла бы, на коленях.
Ах вы, тонконогие олени,
Всё б вам, глупым, душу бередить.
На тугой шершавости холста
Синей вьюгой оживает память
И ложится мелкими крестами -
Вплоть до деревянного креста.
Сквозь десятилетия ко мне
Дотянулось горькое наследство:
Бабкино растерзанное детство,
Грустные олени на стене.
Кажутся живыми, не спугни -
Прянут прочь, как сказочные тени,
В снежно-ледяное поселенье.
В прошлый век. В отчаянные дни.
***
СНЕГИРИ
Давай, мой старый друг, пока не поздно,
Расправим крылья над землей морозной
И улетим в далекие края,
Где ветер дышит запахом калины,
Где я оставил сердца половину
У темного студеного ручья.
Отыщем куст с кистями красных ягод,
И странный вкус, почти забытый за год,
Ударит в нёбо горечью своей.
Тогда, мой друг, прозрачной легкой тенью
Скользнет на снег простое наше пенье,
Как иней с потревоженных ветвей.
А в старом доме женщина седая,
За нами из окошка наблюдая,
Коснется лбом холодного стекла,
Землистое лицо в ладони спрячет
И улыбнется, а потом заплачет
От радости, что снова - дожила.
***
УХОЖУ...
Ухожу, не сердись. Ухожу, не грусти: я не стою...
Нет, ничем не обидел, а просто – весна за окном.
Тополиные веточки пахнут неспелой листвою,
Прилетели грачи... Извини, я опять не о том.
Отзвенели ручьи, над оврагом просохла дорожка.
Ухожу, с чем пришла: босиком да с пустою сумой.
Помнишь, к нам на крыльцо забежала бродячая кошка?
Ты ещё пошутил, что она приходила за мной...
Нет другого, поверь. Просто страшные, липкие мысли
Оплели мою душу и гложут её день за днём.
Ухожу, не держи... В небе чёрные тучи повисли,
Я должна до рассвета успеть подружиться с дождём.
За оврагом лесок – к волосам приколю первоцветы.
Толстый шмель прилетит и в полёте обдаст ветерком.
Там, в озёрном краю, есть страна под названием Лето...
Да, конечно, я помню: делился последним куском...
Ухожу, не кори... Ты собой ещё будешь гордиться
И расскажешь друзьям, коротая в пивной вечера,
Как осенней порой приютил перелётную птицу
И всю зиму держал её в клетке. Прости – мне пора.
***
БЛАЖЕН, КТО БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ НЕ БОИТСЯ…
Блажен, кто быть счастливым не боится.
У стариков и маленьких детей
Бывают удивительные лица,
Лишенные пороков и страстей.
Им равно чужды гордость и смиренье,
Им безразличны роскошь и уют.
Они встречают каждое мгновенье
Как дар небес, как Божье откровенье,
И счастливы, что на земле живут.
А мы всю жизнь бежим за синей птицей
Да по пустыням ловим миражи.
Блажен, кто быть счастливым не боится,
Но в детство невозможно возвратиться –
Дай Бог до светлой старости дожить.
***
ПРОРОК
Я сегодня в роще над рекою
Встретила безумного пророка.
Он кричал с надрывом и тоскою:
- Русь моя, не умирай до срока!
Ты воскреснешь, будет всё, как прежде,
Канет в ночь безбожная эпоха,
Где царят кичливые невежды
И рабы всесильного Молоха,
Где смакуют пьяное веселье,
Опояски затянув потуже,
Где за горстку мерзостного зелья
Продают дома, детей и души,
Где колдун, гадатель балаганный
С ходу нарекается мессией,
Где глумится Геродот незваный
Над священной памятью России...
Он вещал, а я смотрела в страхе,
Как сверкают яростные очи,
Как терзают воротник рубахи
Пальцы заскорузлые пророчьи.
Я ему шептала: "Замолчите!"
Он грозил мне посохом еловым -
Самый первый школьный мой учитель,
Сгорбленный пророк белоголовый.
Было жутко от его юродства,
И сбежать хотелось, и заплакать.
Старческое нищее сиротство
Расползлось по выцветшим заплатам.
Мы писали палочки косые,
Он читал нам пушкинские строки...
Только и осталось от России -
Старики, юроды и пророки.
***
ЛОШАДИ
Деточка, все мы немножко лошади...
Владимир Маяковский
Все мы немножко лошади.
Даже, пожалуй, клячи.
Жизнию огорошены,
Тянем свой груз, иначе
Плеть обжигает кожу,
Бок протыкает шпора...
– Скоро ль я сдохну, Боже?!!
– Скоро, родная, скоро...
Нам бы скакать левадами,
Где по колено травы,
Пить бы под водопадами -
Не из гнилой канавы.
Гнус бы нас не тревожил,
Ноги б не знали боли...
– Будет ли это, Боже?
– Вволю, родная, вволю...
Кроткие, темноглазые,
Плечи свои расправим.
В небо взлетим пегасами –
Боль на земле оставим.
Здесь нам роптать негоже,
Доля у нас такая...
– Я тебе верю, Боже!
– Знаю, родная, знаю...
***
До поры одуванчиков – четверть холодного ветра,
Треть метелей и вьюг, половинка весеннего льда.
И огромная жизнь. И последние трудные метры.
И цветок золотой на зелёном холме у креста.
А над ним небеса побелели от лёгких пушинок –
Из седых ли цветов, из тончайших ли ангельских крыл.
То не солнце садится в серебряно-горький осинник,
То большой одуванчик за дальнюю рощу уплыл...
Белоусова Валентина Николаевна
____________________________
137867
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 16.10.2022, 21:48 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 24.10.2022, 19:50 | Сообщение # 2679 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| Осенью всё только начинается!
Ты не верь, что листьями шуршащими
Под дождём унылым покрывается
Всё, что было в жизни настоящее,
Что сменилось лето беззаботное
Слякотью дурного настроения
И исчезла радость перелётная
В пелене осеннего забвения.
Подожди, пройдёт тоска минутная,
Оживёт опять душа печальная.
Осень — время тёплое, уютное,
Яблочное, вязаное, чайное,
Время старых фильмов, книг отложенных,
Добрых встреч с беседами душевными.
Осень — это время невозможного,
Сказочного, яркого, волшебного!
На закате года всё случается,
Пусть порой и грустное, не спорю я.
В сентябре дорога не кончается.
Осень — просто новая история!
***
Я открываю новую главу,
Листая книгу жизни быстротечной.
Так хочется, чтоб оказалась вечной
Та повесть дней, в чьих строках я живу,
На чьих страницах есть и сон, и явь,
Земная твердь и океан безбрежный,
Через который с верой и надеждой
Осенним утром я пустилась вплавь...
***
Одиночество в Питере – словно прихоть осенняя,
Мой побег из реальности в сон дождливый и ветреный,
Передышка под шорохи задремавшего севера,
Терапия молчанием вперехлёст с километрами.
Мысли прядями блёклыми, как туман над каналами,
Переменчиво тянутся, растворяясь в забвении.
По размытому Невскому я шагами усталыми
Измеряю минувшее на пути к исцелению.
Здесь – моя неизменная панацея надеждами.
В этом городе сумрачном вновь для света воскресла я.
Может, странным покажется, только сердцу по-прежнему
Одиночество в Питере – просто манна небесная.
***
Одна минута тишины
Порой дороже дня веселья.
Какое редкое везенье -
Достичь беззвучья глубины,
Когда взамен десятка слов,
Пустых и буднично-бесцельных
Ты получаешь дар бесценный,
Хотя он, в сущности, не нов,
И оценить свое богатство
В рутинной, шумной суете,
Пожалуй, смогут только те,
Кому и шепот - святотатство.
Секунды пусть и не слышны,
Но бережно врачуют душу.
Закрой глаза и просто слушай
Одну минуту тишины.
***
"Сколько в человеке памяти, столько в нем и человека". В. Распутин
Давно прошла та страшная блокада,
А с ней и горькие военные года,
Но подвиг фронтового Ленинграда
Мы с вами не забудем никогда!
Мы будем помнить авиаудары,
Фонтаны взрывов на седой Неве,
Разбитый Невский, чёрные пожары
И смерти крылья в дымной синеве.
Мы будем помнить лютый сорок третий,
Дорогу жизни – ниточку во мгле,
Когда сражались взрослые и дети
За каждый шаг по выжженной земле.
Когда спасали считаные крошки
Сухого хлеба, что ребёнок нёс
На маленькой испачканной ладошке,
Трясущейся от голода и слёз...
В аду блокады тысячи истлели,
С последним вздохом так мечтая жить!
А души тех, кто чудом уцелели,
Покрылись пеплом. Как о том забыть?
И вот мы все, кто ныне стар и молод,
Клянёмся вновь, как много лет назад,
Что подвиг твой, великий русский город,
Мы будем помнить! Слышишь, Ленинград?
***
Зарастает память быльём
В придорожье прожитых лет,
Только каждый в сердце своём
Носит тот особенный свет,
Что не даст забыть имена
До заката Судного дня
Тех, кого лишила война
Золотого жизни огня.
Это мы сражались за Брест,
Встав живой, суровой стеной
В час, когда чудовищный крест
Восходил над нашей страной
Чёрным солнцем в гиблую стынь,
Погружая землю во тьму...
Это нашим пеплом Хатынь
Покрывалась в горьком дыму.
Это нас на Курской дуге
В бой звала священная злость.
И Москву при лютой пурге
Нам собой закрыть довелось,
Став щитом для сердца страны
И мечом, разящим в ответ!
Через все ухабы войны
Пролегал наш огненный след.
Мы Дорогу жизни вели
По бумажно-тонкому льду,
Чтобы наши дети смогли,
Не сгорев в блокадном аду,
Пережив и голод, и боль,
Возвратиться к радостным дням
И сменить тоску на любовь,
Память в сердце свято храня.
Пусть она не канет в былом
И взойдёт зелёным ростком.
И тогда мы с майским теплом
Вновь пройдём Бессмертным полком.
Потечёт людская река
В этот день, как было не раз.
И мы будем живы, пока
Не погаснет память о нас.
***
Спросите меня: «Какая ты?»
Я просто скажу: «Я – русская».
В сравнении с этим качеством
Иные порой не в счёт.
И что бы ни подбирала я,
Любое понятие узкое.
А столько ещё народностей
По жилам моим течёт!
Спросите меня: «Откуда ты?»
Я вновь повторю: «Я – русская».
Россия со мной незыблемо,
Куда бы ни вёл мой путь.
Хранит меня сила Родины,
Церквей позолота тусклая,
В беде помогая выстоять
И в сторону не свернуть.
Спросите меня: «Так кто же ты?»
Я вам улыбнусь: «Я – русская».
С Россией в душе и в помыслах
Моя неразрывна связь.
И пусть простодушным кажется
Признание безыскусное.
Я счастлива, что на белый свет
Я русскою родилась.
***
В этом мире большом есть святой уголок,
Озарённый любовью и добрым теплом.
В бесконечности дел и сплетенье дорог
Сердце тянет туда, где родительский дом.
Там над озером войлоком мягким туман
Низко стелется, сонной касаясь волны,
И скользит над водой облаков караван
Под лилейные вздохи ночной тишины.
Там в вишнёвом саду перелив соловьёв
Осыпается звонкой медовой росой,
Разыскрившей счастливое детство моё
В заповедных лугах над песчаной косой.
Там по-прежнему мама у русской печи
Спозаранку хлопочет при слабом огне,
Затевая на Пасху свои куличи
Под церковные звоны в открытом окне.
Там отец, по привычке встречая паром,
Коротает часы в сосняке над рекой,
А потом чутко ждёт: не пройду ли двором,
Нарушая полуденный сельский покой.
Там – мой кров, где любая беда не беда
Под надёжным и сильным семейным крылом.
Словно в детство, я вновь возвращаюсь туда,
Ощущая, как сердцу легко и светло.
Там уютно и в зной, и в морозную стынь,
По весне и в осеннем дыму золотом.
Там – частичка души, ведь одной из святынь
Навсегда остаётся родительский дом.
***
Когда-то давно перед сном у кровати
Волшебные сказки мне Мама читала.
Я помню домашнее Мамино платье,
Которое я королевским считала,
Я помню уютные Мамины руки,
Что пахли зимой луговыми цветами,
И голоса тихого сладкие звуки,
Зовущие в сон с голубыми мечтами.
Я помню, как Мама листала страницы,
С таинственным вздохом бумага шуршала,
И в чудо сплетались из слов вереницы,
Его я ждала и почти не дышала.
А чудо тогда было в комнате, рядом,
Ночник на столе, с бахромой занавески,
И Мама с усталым и любящим взглядом.
Так было спокойно, так просто, по-детски...
Года пролетели, но часто ночами,
Когда день минувший над крышами тает,
А новый я взрослыми снами встречаю,
Мне Маминых сказок до слез не хватает.
Теперь я сама каждый раз на закате
Беру свои старые добрые книжки
И в платье красивом у детской кровати
Волшебные сказки читаю сынишке.
***
Располагать собой - какой удел!
Какая привилегия без чина
В потоке повседневных ратных дел,
Когда ты женщина, а не мужчина!
Где пять минут на чашку кофе взять,
Невероятный времени излишек,
Когда ты добродетельная мать
Трёх шустрых любознательных мальчишек?
Уроки, школа, садик, тихий час,
Кружки, прогулки, книги и тетради...
Спасибо, что не дёргается глаз
К концу недели при таком раскладе!
Как выкроить на отдых полчаса,
Придя с работы, где вконец достали,
Когда на ужин только колбаса,
И той коту достаточно едва ли?
Так, пестуя здоровый пофигизм,
Пока, признаюсь честно, безуспешно,
Я практикую женский героизм,
Вмененный нам в обязанность, конечно.
Переходя от стирки к утюгу,
Гремя цепями кухонного рабства,
Я думаю, что всё ещё могу
Проникнуться святой идеей бабства,
Застиранной, как старое бельё,
И выжатой в скрижали домостроя:
Прекрасным дамам - дети и жнивьё,
Скотина, дом и кухня без простоя.
А где-то в измерении ином
Мужское обитает разномастье,
Неся свой крест - заботу об одном:
Как мир спасти от всяческой напасти.
Их скорбный труд - раздумья о судьбе
Семьи, страны и своего народа.
Радеют, забывая о себе,
В обмен на право бытовой свободы.
Я о таком не смею и мечтать,
Испытывая краткое блаженство,
Опять устало падая в кровать
В привычных мыслях о своём, о женском...
***
Сгустился вечер за окном,
Как старые чернила.
Осенний парк забылся сном,
Печаль в ветвях застыла.
Лишь в лунном свете фонарей
Мелькают чьи-то тени,
Чтоб раствориться поскорей
В обрывках сновидений.
Мы наблюдаем из окна,
Как в небе дымка тает.
Мой кот и я. И тишина,
Кофейная, густая.
И в этой вкусной тишине
Под теплое мурчанье
Никто не нужен больше мне:
Ни сны, ни обещанья,
Ни суета дневных забот,
Ни новости, ни звуки...
Лишь старый плед и добрый кот,
Согревший мои руки.
Пусть завтра вспыхнет жизнь опять
И позовет дорога.
Подруга, дочь, жена и мать -
Меня порой так много!
Все это сбудется потом:
Надежды, планы, встречи...
Сейчас мне хорошо с котом
В чернильный, тихий вечер.
***
Когда прикасается мягкими лапами кот
К щеке покрасневшей, с дорожками пролитых слез,
То кажется - горе твое непременно пройдет,
И было оно не с тобой, и совсем не всерьез.
Когда подбородок тихонько щекочут усы
И мокрая пуговка носа целует, скользя,
Как хочется эти минуты продлить на часы!
И жалко, конечно, что этого сделать нельзя.
Когда теплый лобик доверчиво тычется в грудь
И чуткие уши дрожат, измеряя твой пульс,
Как славно с котом на диване в обнимку уснуть,
А вся суета на потом отодвинется пусть.
Когда безмятежно свернувшись клубочком, поет,
Ты в будничной спешке прогнать его прочь не спеши:
Не только колени во сне обнимает твой кот,
Он - добрая грелка для грустной продрогшей души.
***
А я мечтаю о тишине,
Как о далёком, забытом счастье.
Его коснуться дано ли мне?
Прильнуть губами – и в одночасье
В великой жажде испить до дна,
Кляня за спешку сухое горло...
Но недоступна мне тишина
И память вздохи беззвучья стерла.
***
Какая пряная осень!
Как жжёный сахар с корицей...
И охры прочерки в просинь
Вплетают крылья, как птицы.
И ветер с луга горчее,
Со вкусом жухлой полыни.
И мысли вслух горячее,
Чем те, что были доныне.
И нет отрады дороже,
Чем слёзы в сумерках ясных,
Когда всё кажется строже
И в то же время прекрасней.
А сердце робко, печально
Чего-то дивного просит,
Когда впервые встречаешь
Такую пряную осень...
Наталья Ефремова https://u.to/-fdZHA
_______________________________
138143
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 24.10.2022, 19:52 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 27.10.2022, 06:38 | Сообщение # 2680 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| Витька Мясо
(Рассказ)
Автобус шуршал колёсами по асфальту, покрытому мелкой крошкой. Николай Иванович Старостенко откинулся на спинку сиденья и с удовольствием глазел в окно. Мимо мелькали берёзовые колки, засеянные рожью поля и дороги вдоль лесополос.
«Как же я давно не бывал на родине…! Узнаю ли место, где где была родительская усадьба? Вот же и мои дети выросли, разъехались, остались мы с женой одни. И, слава Богу, пенсии хватает, было бы здоровье…»,— не без грусти размышлял он.
И вот асфальт резко закончился, ПАЗик вылетел на грунтовку. Мгновенно в салоне стало мутновато от пыли, заскрипели сиденья, и пассажиры стали хвататься за поручни.
У первых домов почти неузнанного села Благодатное ПАЗик остановился, несколько пассажиров вышли.
«Пойду, пешочком пройдусь, подышу родным воздухом. Может, кого-нибудь из знакомых встречу, хотя, может быть, не всех узнаю. Родных уже нет, только самые дальние остались...»,— рассудил Николай Иванович и тоже вышел. От тряски слегка ныла спина, да и затекли ноги.
В тени огромного тополя приостановился и осмотрелся.
По обе стороны дороги стояли однообразные дома, редко на две семьи. Стандартные шиферные крыши у нескольких хозяев перекрыты железом, других новшеств не видно. Те же старые почерневшие от времени заборы и разные по высоте калитки. Есть брошенные дома и огороды, высокий бурьян заполонил бывшие приусадебные участки. Сквозь заросли лебеды, коровника и крапивы окна почти не видны.
Затем Николай Иванович направился к магазину, там на площади в прежние времена собирался народ, было шумно и весело. Но теперь возле магазина только огромная лужа сверкала на солнце (видимо, недавно лопнула водопроводная труба). И в ней, от приятной истомы прикрыв глаза, отдыхали чьи-то два поросенка. Лениво похрюкивая, они словно бы разговаривали друг с другом.
Дабы их не потревожить, он прошёл вдоль густых кустов рябины и невольно замедлил шаг, услышав, как скрипнула ближайшая калитка. Из неё вышел крупный старик в рубахе навыпуск. Из под широкой ладони, он взглянул на незнакомца и спросил:
— Ты, что ли? Или я обознался?
Голос оказался знакомым, и Николай Иванович обрадовался:
— Пётр Семёнович! Как же я рад тебя видеть...
Они присели было в тень на скамейку, но прежде, чем приступить к разговору, старик принёс две кружки холодного хлебного кваса, А затем и спросил:
— Может, с устатку еще и сколько-то граммов налить? А, Иванович?
— Нет Семёныч, не для этого я приехал. Просто захотелось на родные места взглянуть,— ответил Николай Иванович.
Сидели они долго, старик всё сетовал на современную жизнь, и что-то ему нравилось, а что-то не ложилось на душу:
— Плохо стало в деревне, работы совсем нет. Кирпичный завод закрыли, помнишь, какой заводище был? Людям квартиры давали, а теперь что, где молодым жильё брать? Кто помоложе, да с детьми, остаётся только одно - ждать, когда родителей на погост снесут. Однако, иные умудряются и в наше время хоромы строить. Выйдём-ка на дорогу, я тебе кое-чего покажу…
Ухватив Ивановича за рукав, Семёнович вывел его на пригорок:
— Смотри и удивляйся, это Витька-Мясо такой особняк себе возвёл!
—Какой Витька? Я что-то не припоминаю,— восхитившись нездешним видом большого дома, спросил Николай Иванович.
— Да ты его знаешь! Витька Спирин, ты с ним в школе учился, на год младше тебя, вспоминай… Кличку Мясо, он уже потом заработал. Ну, вспомнил?
— Да, начинаю припоминать, он ещё сильно воловый был в детстве. В школе на трояки учился, да и, вообще, умом не блистал. И хилый был, постоять за себя не мог. Как же его угораздило, такой дворец отгрохать? Может, в столото выиграл? Не могу поверить,— удивился Иванович.
— Сейчас ко мне вернемся и я тебе всё расскажу. А может, и самогоночки по сотке, ради встречи… Бабки моей нет, к дочери ушла. Давай, а?— с надеждой предложил Пётр Семёнович.
Только чтобы не обидеть земляка, Николай Иванович согласно кивнул головой. И вскоре они сидели в саду за дощатым столом. Выпили по сто грамм и в первую очередь закусили солёными огурцами.
Семёнович закурил сигарету, положил пачку на край стола, пояснил:
— Я иногда курю, когда выпью. Мне нравится, я в нормальной семье вырос, не из староверов. Нам всё можно! А, давай ещё по одной…
Он немного повеселел и начал историю про Витьку.
Семья Спириных здешняя, мать и отец работали на кирпичном. Витька после армии устроился на завод. Работать научился, через год поставили бригадиром. Для своих рабочих завод построил два кирпичных двухэтажных дома. Едва Витька женился, ему выделили комнату в новом доме. Родился сын, вырастили, и он привел сноху.
Стало тесновато в однокомнатной, а перспективы никакой. Потому и свекровь со снохой не уживались, едва терпели друг друга. Так что молодые и внуками не спешили одаривать своих родителей. А у Витьки от прежней жизни остались «Жигули», еще та «копейка», купленная им уже подержанной. Так что иногда и ему и спать ему было сподручней в этой железке. Однажды вышел на улицу, а ему джип сигналит… Он подошёл к водителю и глазам своим не поверил:
— Женька, как ты сюда попал?
Прилично одетый молодой водитель неожиданно обрадовался:
— А ты, Витёк, как в этом захолустье живёшь? Вот уж не думал, что здесь своего однополчанина встречу!
Они обнялись, а поднятая порывом ветра пыль им запорошила глаза. Так что Женька тут же предложил своему бывшему сослуживцу:
— Пойдём, Вить, ко мне в машину, поболтаем.
Сели в роскошный салон иномарки на заднее сиденье. Хозяин выдвинул столик, из специального отдела достал бутылку хорошего коньяка и лимон. Выпили из нержавеющих стаканчиков, потом и явно дорогущие сигареты и предложил сослуживцу:
—Закуривай, не стесняйся. И вон на ту кнопку нажми, чтобы стекло опустилось… Вот так!
Витька пил мало, а сослуживец особо не удерживался, так что за разговорами прикончили они всю бутылку. И Витька поинтересовался:
— Жека, а как же ты сегодня за руль сядешь? Выпили ведь прилично…
На что, бывший сослуживец твёрдо ответил:
— Нет, ехать надо. А с гаишниками я разберусь. Меня многие ментовские начальники знают, в друзьях ходят. Ты лучше расскажи, Витёк, как живёшь и чем занимаешься?
Виктор без всякой охоты рассказал о своих проблемах, в том числе и о том, что из-за тесноты у его сына нормальной семьи не получается, и жена его теперь уже чаще у родителей своих ночует.
А затем и сам полюбопытствовал:
— А ты кА и чем живешь? Тачка у тебя, небось, дорогущая…
— Да, машина редкая. Но есть ещё и «мерс», тоже люксовый! В нем я по городу мотаюсь. А занимаюсь я куплей-продажей. Начинал с малого. Ввозил даже сигареты, одежду и всякую иную мелочь. Дальше - больше, переключился на бытовую технику и компьютеры. В общем, чтобы было тебе понятно, все у меня устаканилось уже после того, как я на больших людей вышел. Потому что, один в поле теперь уже нигде не воин. – И вдруг у него глаза заблестели, он кивнул в сторону открытой калитки, спросил: – А что ли это у тебя там «жигуль» во дворе стоит? Я даже и не думал этот антиквар встретить! Дай чуток прокатиться!
— Но мы же выпили… — забеспокоился Витя.
— А ты со мной ничего не бойся, я с тобой! У меня ведь такая же «копейка» когда-то была!— настаивал Женька.
Витька отказать не посмел. И вот он выехал со двора на улицу. Женька попросил мотор заглушить. А когда уселся за руль, то не без волнения сам очень уж торжественно включил зажигание и лихо тронулся с места.
Машина быстро неслась по улице, Витя едва успевал подсказывать:
— Там выбоины глубокие, бери левей… А сейчас будет поворот направо… Сворачивай!
Евгений резко крутанул баранку, и неожиданно в этот момент на дорогу выскочил какой-то мужичишка… Раздался визг тормозов и глухой удар тела об капот…
Приятели замерли, потом одновременно, каждый со своей стороны, выскочили из машины и подбежали к лежачему. Женька пытался привести его в сознание, но было непонятно – это уже не жилец он или в дупелину пьяный. Очень уж он оказался проспиртованным. Только когда Витька наклонился и увидел на виске сбитого человека не только кровь, а и вмятину от удара, Евгений скомандовал:
— Витька, быстро за руль — и по газам, пока никто нас тут не увидел. Давай, быстро!
Вдруг сзади раздался вопль:
— Ой, бедненький… Да это же Васька Шумков, допился, язви тебя в душу. Когда только все нажрётесь? Матери теперь какое горе… А ты куда смотрел? Господи, что же такое делается, среди бела дня человека задавили…
Женщина стала наступать на Витьку, но Женька ей преградил путь:
— Виктор не виноват, он сам на дорогу выскочил. Даже затормозить не успели… Он что, алкоголик?
Тётка уже отошла от мужчин и принялась стучать в ближайшие ворота. Через десять минут собралась толпа, и вскоре на мотоцикле подъехал участковый. Он решительно подошел к труппу, стал его осматривать.
А Женька шепотом твердил другу на ухо:
— Витя, скажи, что ты сидел за рулём. Если возьмёшь всё на себя, я тебе новый дом построю. Клянусь! Потому, что тут только два варианта, либо ты окажешься в выигрыше таком, о каком и мечтать не мог, либо и мне будет лячняя морока, и ты потом будешь локти кусать. Хочешь ты свои проблемы, о которых только что мне рассказывал, порешать?
Милиционер, кратко оглядев и машину, спросил:
— Чья машина? Кто водитель?
Витя сам не понял, как шагнул вперёд и упёрся взглядом в землю.
— Спирин? Ты вроде порядочный мужик, как такое случилось? Утром ко мне придёшь! А машину я заберу, пусть у меня постоит. И уходи с глаз, иначе тут самосуд начнется.
Друзья немедленно ушли. Когда залезли в джип, Евгений открыл новую бутылку. Но теперь он отпил из своего стаканчика лишь пару глоточков. Да и был теперь внешне вполне спокоен. Зато Витька сильно нервничал. Наконец Евгений стаканчик свой допил и очень настойчиво произнёс:
— Ну, что, подумал? Я дело предлагаю, тебе же будет лучше. Я, конечно, и сам могу отмазаться, но мне ни к чему светиться в таких делах. А ты даже не переживай, за алкаша много не дадут. На зоне я тебя буду подогревать, связи у меня любые есть.
Виктор молчал. Перспектива иметь свой дом казалась заманчивой. Но никак он не мог придти в себя…
А Евгений вдруг психанул:
— Что я тебя уламываю, как девочку… Ты еще сыну своему похвастайся, что не захотел ему помочь, чтобы он тобою, таким задумчивым, потом до конца жизни гордился!
И Витька вроде бы как согласно кивнул.
Евгений тут же сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил тугую пачку новых банкнот:
— Это на первое время. Суд не скоро состоится, а я буду в курсе всех твоих дел. И мента заряжу, чтобы ты у него в протоколе трезвей трезвого оказался. И адвоката найму, так что не беспокойся. А пока я к тебе во двор заеду и аклемаюсь в своей машине, а к вечеру уеду. – Потом он протянул Виктору недопитую бутылку и уже вроде как вполне душевно добавил: - Спасибо, друг, что вошёл в положение…
Виктор зашёл в дом, тут же допил оставленную ему бутылку и за весь день не проронил ни слова. А утром он явился к участковому, который в первую очередь уточнил у него:
- Некоторые из прибежавших к месту аварии предположили, что ты все-таки выпивши был. Так ли это?
- Я не пил, - хрипловатым о волнения голосом и еле слышно вымолвил Виктор.
- Я так и думал. Только следователь пусть тебя допросами не заморочит, все ж знают, что пьяным ты за всю жизнь ни разу не был. А с товарищем тебе повезло... Вчера вечером нашел он меня даже и дома, так за тебя переживает, - сообщил участковый теперь уже к Виктору вполне уважительно.
…Пётр Семёнович закурил сигарету и закончил свой рассказ уже кратко:
— Вот такая история… Конечно же, состоялся суд, дали Витьке три года общего режима. Но Витькин сослуживец его не обманул, хорошего адвоката тоже нанял. Так что освободился наш Витек условно-досрочно за примерное поведение. А когда вернулся, новенький дом уже его дожидался. Как обещано ему было, на два крыльца теперь у них дом. А в гараже «Нива», на иномарку похожая, свежей краской поблёскивает. Короче говоря, всё у него нормально закончилось.
Николай Иванович не удержался, спросил:
— А почему Витьку Мясом нарекли?
Семёнович заулыбался, стал объяснять:
— Как он освободился, стал иногда выпивать. И когда его о богатеньком дружке расспрашивали, он спьяну бубнил, мол, кто мы для богатых— мы для них просто мясо. Так и прилипла к нему эта кличка. Ладно Иванович, я побегу. Бабка моя возвращается, сейчас гундеть начнёт.
Они пожали руки и разошлись, каждый в своем направлении.
Иван КРИВОБОКОВ
________________
138264
Сообщение отредактировал Михалы4 - Четверг, 27.10.2022, 06:39 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 28.10.2022, 22:01 | Сообщение # 2681 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| “Сейчас преимущественно пишу стихи к песням для фильмов. «Прощальное эхо», «Юнкера», «Белый ковчег» – в этих сериалах звучат песни, написанные талантливым артистом и композитором Николаем Романовым. Я и сегодня часто слышу песни на свои стихи, правда, без упоминания автора. Сейчас почему-то так принято. Наверное, это отражает отношение к поэзии в целом”. (В.Костров, 2020 г.)
Поплачь, любимая, поплачь... https://u.to/HbVcHA
Меня в поход позвал трубач.
Иду дорогой полевой
За дымной славой боевой.
Но лунный свет твоих волос,
И серебро девичьих слёз
Как несказанную красу
Я на погонах унесу, унесу.
Играет румянец на юной щеке,
Играет звезда на гранёном штыке.
И кровью смывает с крестов имена.
Россия светла, да темны времена.
Какой поэт, в каком веку
Напишет слово о полку?
И воспоёт какой певец
В крови терновый наш венец?
И новой славой окрылён
За батальоном, батальон
Уйдёт в небесные поля.
Жила бы ты, моя земля, моя земля.
Играет румянец на юной щеке,
Играет звезда на гранёном штыке.
И кровью смывает с крестов имена.
Россия светла, да темны времена.
Походная песня-последняя весть.
Да крест над могилой-последняя честь.
Когда совершится Господен Завет,
Мы встретимся вновь через тысячи лет.
Поплачь, любимая, поплачь...
Музыка Николая Романова, стихи Владимира Кострова, песня из к/ф "ЮНКЕРА"
_________________________________________________________________
***
Срок настал, московская богема,
Нам с тобой проститься до конца.
Слишком жизнь – короткая поэма,
И всегда от первого лица.
Солнце поднималось над горою,
И судьба глумилась над людьми.
Это сочиненье без героя
От меня, страна моя, прими.
Я не подошёл Замоскворечью,
И всему виной характер мой –
Говорить хотел прямою речью
И идти по жизни по прямой.
Если кто прочтёт мои тетрадки,
Может быть, услышит на часок
Позабытый перебор трёхрядки,
Ласковый жалейки голосок.
Может быть, из стороны нездешней
Я увижу, как в лугах идёт
Преданный, распятый и воскресший
Мой народ.
* * *
Мы – последние этого века.
Мы великой надеждой больны.
Мы – подснежники.
Мы из-под снега,
Сумасшедшего снега войны.-
Доверяя словам и молитвам
И не требуя блага взамен,
Мы по битвам прошли,
Как по бритвам,
Так, что ноги в рубцах до колен.-
И в конце прохрипим не проклятья –
О любви разговор поведём.
Мы последние вeка. Мы братья
По ладони, пробитой гвоздём.-
Время быстро идёт по маршруту,
Бьют часы, отбивая года.
И встречаемся мы на минуту,
И прощаемся мы навсегда.
Так обнимемся.
Путь наш недолог
На виду у судьбы и страны.
Мы – подснежники,
Мы из-под ёлок,
Мы – последняя нежность войны.
* * *
Вот женщина с седыми волосами
с простого фото смотрит на меня.
Тем чаще вспоминаю я о маме,
чем старше становлюсь день ото дня.
Глухое костромское захолустье
и влажные ветлужские леса
наполнили и добротой и грустью
твои большие синие глаза.
А светлые ветлужские излуки
и чистая лучистая вода
такою лаской одарили руки,
что их не позабудешь никогда.
Благодарю тебя за первый свет,
за первый след,
за крик гусей в разливах,
благодарю тебя за первый снег,
за столько лет,
тревожных и счастливых.
Я стал грузнеть,
и у меня семья,
житейского поднакопилось хлама.
Всё чаще о тебе тоскую, мама.
Старею я.
***
Полон взгляд тихой боли и страха.
Что тебе я могу обещать?
На пространстве всеобщего краха
Обещаю любить и прощать.
Всей судьбою своей окаянной
Обещаю не прятать лица.
Обещаю любить постоянно,
Обещаю прощать до конца.
Ты в глазах у меня не седая,
Ты смеёшься, беду отводя,
Вся желанная, вся молодая
В тонких линзах из слёз и дождя.
Прогони эту злость и усталость.
Нас вдвоём и судьбе не избыть.
Всё пропало, а сердце осталось,
Обещая прощать и любить.
***
НА ОТКРЫТИИ СКУЛЬПТУРЫ
«Тёркин и Твардовский» в Смоленске
Вновь над кручею днепровской
Из родной земли сырой
Встали Тёркин и Твардовский...
Где тут автор, где герой?
Рядом сели, как когда-то,
Чарку выпить не спеша,
Злой годины два солдата,
В каждом русская душа.
Два солдата боевые,
Выполнявшие приказ,
«Люди тёплые, живые»,
Может быть, живее нас.
И с тревогою спросили,
Нетерпенья не тая:
«Что там, где она, Россия,
По какой рубеж своя?»
Мы знамёна полковые,
Ненавистные врагам,
И ромашки полевые
Положили к их ногам.
Мы стыдливо промолчали –
Нам печаль уста свела.
Лишь негромко прозвучали
В куполах колокола.
И тогда, на гимнастёрке
Оправляя смятый край,
Мне Твардовский или Тёркин
Так сказал: «Не унывай.
Не зарвёмся, так прорвёмся,
Будем живы – не помрём.
Срок придёт, назад вернёмся,
Что отдали – всё вернём».
Над днепровской гладью водной
Принимаю ваш завет,
Дорогой герой народный
И любимый мой поэт.
И для жизни многотрудной,
Чтоб ушла с души тоска,
Я кладу в карман нагрудный
Горсть смоленского песка.
Чтобы с горьким многолюдьем
Жить заботою одной,
Чтобы слышать полной грудью
Вечный зов земли родной!
***
Защити, приснодева Мария!
Укажи мне дорогу, звезда!
Я распятое имя «Россия»
Не любил ещё так никогда.
На равнине пригорки горбами,
Перелески, ручьи, соловьи.
Хочешь, я отогрею губами
Изъязвлённые ноги твои.
На дорогах сплошные заторы,
Скарабей, воробей, муравей.
Словно Шейлок, пришли кредиторы
За трепещущей плотью твоей.
Оставляют последние силы,
Ничего не видать впереди,
Но распятое имя «Россия»,
Как набат, отдаётся в груди.
* * *
Просыпаюсь от сердечной боли,
Но зимою дымной не умру,
Доживу до лета, выйду в поле,
Постою без кепки на ветру.
Поклонюсь цветам, деревьям, сёлам,
Покачаю буйной головой…
Я хочу от вас уйти весёлым
Узкою тропинкой полевой.
Поздними прозреньями не маясь,
Не в больнице двери затворя,
А случайным встречным улыбаясь
И за всё судьбу благодаря.
Пусть для вас дожди слетают с вётел
И поёт вечерний соловей,
Я же вам оставлю только ветер,
Летний ветер Родины моей.
* * *
Я потихоньку умираю,
Сижу на лавке у стрехи
И в памяти перебираю
Друзей любимые стихи.
Я не ищу себе забаву.
Я вслушиваюсь в бытиё.
Одни друзья познали славу,
Другим не выпало её.
Но были мы одна стихия,
Но были мы одна волна.
Была Советская Россия.
Была великая страна.
Стихи друзей придут оттуда
И возвращаются туда.
Такого певческого чуда
Уже не будет никогда.
* * *
Я стою, как дерево в лесу,
Сединой купаясь в синеве,
И славянской вязью времена
На моей записаны листве.
Ничего я лучше не нашёл,
Никуда я больше не уйду,
И когда наступит судный срок,
На родную землю упаду.
Уступлю пространство молодым –
Пусть они увидят божий свет
И прочтут по кольцам годовым
Дни моих падений и побед.
Да стоят по родине кремли,
Утишая яростную новь –
Белые, как русские тела,
Красные, как пролитая кровь.
Костров Владимир Андреевич (21 сентября 1935 — 26 октября 2022)
_________________________________________________________
***
РЕКВИЕМ ПО ЭСКАДРЕ
К кинофильму «Белый ковчег» https://www.youtube.com/watch?v=rEOfw7yYSn8
За дымкой голубой
Уже не отыскать нас,
Спасительный уже
Душе не нужен круг:
Исходит из страны
Печальная эскадра,
Как стая журавлей,
Летящая на юг.
Помочь нам не смогли
Ни вера, ни отвага.
Отмерена судьбой
Прощальная верста,
Но с нами честный крест
Андреевского флага
И смуглый крымский поп,
Похожий на Христа.
Ржавеют якоря,
Ветшает парусина,
Над реями плывёт
Босфорская луна.
Как подожжённый храм,
Горит вдали Россия,
Эгейская волна
Слезою солона.
Мы проиграли бой –
Ни воры, ни бандиты,
Мы не желали зла
Для Родины своей,
И Греция глядит
Глазами Афродиты
На поредевший строй
Железных кораблей.
Как белые снега,
Твои и грудь и плечи,
В глазах твоих жива
Родная синева.
Поставьте в память нас
Берёзовые свечи,
Скажите и о нас
Утешные слова.
Пускай вернутся к нам
И вера и отвага
Любым ветрам в ответ,
Любым громам назло,
Чтоб больше не пришлось
Андреевского флага
В бизертах целовать
Подбитое крыло.
_______________________
138323
Сообщение отредактировал Михалы4 - Пятница, 28.10.2022, 23:14 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 31.10.2022, 18:46 | Сообщение # 2682 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| "Кому повем печаль мою?.." ©
__________________________
Теперь, когда всё уже пройдено,
Я мучаюсь снова душой:
Легко любить Малую родину.
Но что теперь делать с Большой?
***
РОССИИ
Но почему я не хочу имён
Станиц и городов, дворцов и улиц.
Как если бы они все вмиг очнулись,
Соединяясь в мощный овертон!
Я имена люблю и все их помню.
И дорожу. И каждому –судья.
И всё-таки мне кажется неполным
Мой опыт жизни. И бессонна я.
Мне кажется, что лишь переплетая
Всё, что меня волнует и казнит:
И вспышки рощ, и степь, где догорая
Наш русский быт нерусскому дерзит.
И каланча заброшенных кварталов,
И клич, и крик соседнего двора.
И девочка, которая устала,
Став взрослой, оглянувшись на вчера…
Моя любовь, моя не понарошку,
Моя страна, что наспех и на грех,
Моя всегда неправая немножко
Для них, а для меня дороже всех.
Моя любовь, народ моей России,
Ты кто, ответь, когда мы вместе вдруг?
Ты Божий дар? Ты выдумка Мессии?
А если – «да», то выходи на круг
И отвечай, себя увидев силой,
И сердцем защищая рубежи:
Ты Божий дар? Тебя зовут Россией?
Я дочь твоя. А ты мне кто, скажи.
* * *
А если будет некого любить,
Я всё равно придумаю отраду.
И жизнь в неё вдохну. И буду жить.
И даже ей такой я буду рада,
Поскольку не умею не любить:
И Бог – любовь! И суженый! И дети!
И жизнь без них не надобна. И быть
Не для чего тогда нам быть на свете.
И Родина – любовь! И Красота!
И Вера, что Любовь собой венчает.
А если всё не так, то я не та.
И жизнь мою ничто не освещает.
***
Минута есть. И я тебе скажу:
Ну что теперь, живем хоть одновА,
Я за минуту эту жизнь сложу,
Пересчитав года, как дважды два.
«Есть только миг», а тут минута есть.
И потому, не тратя, не делясь,
Я буду знать: мы остаемся здесь,
Где будет всё бессмысленно без нас.
Надену на запястье, как браслет,
Алмазы чувства, брошенного в свет.
И ничего мне драгоценней нет,
Чем этот обжигающий браслет.
***
Не столицами только ты славишься, Русь, но деревнями.
Там и тайна характера нашего и ремесла.
Почему-то мы можем представить лягушек - царевнами.
Да и где бы сестрица козленочка-братца спасла?!
Почему-то нам жаль целый мир, а себя не пожалуем.
И последней рубахой воистину не дорожим.
И по Млечному запросто ходим как будто по палубе.
И над златом, кому посчастливится вдруг, не дрожим.
Он, конечно, не выгоден этот характер невиданный
Прежде всех самому, да такой уж случился народ.
Ну, а я хорошею, как будто девица на выданье,
То ли песню заслышу, то ль в русский войду хоровод.
Пропадет моя Русь, так никто на земле и не выстоит.
Нету русским начала и, видно, не будет конца.
И какой басурманишка в белую лебедь ни выстрелит,
Все вернется стрела и убьет самого же стрельца.
Что вы, черный вороны, по свету белому рыщите?!
Что вы, черные вороги, наши считаете дни?!
Нет, другого такого народа на свете не сыщите.
Мы не лучше, не хуже. Мы просто такие одни.
* * *
Ты не сердись,
Но тогда, когда я пропадаю,
Я всё равно по тебе и грущу и страдаю.
И в промежутках меж солнцем и северным ветром
Не победила резинка дорог-километров.
Как ни стирала она и разлуки, и встречи,
Я всё равно, как рюкзак, водружала за плечи
Тихую радость, порывов сердечную нежность.
Много ль мне надо, но ты не поверишь, конечно.
Это ль не тайна, такое старинное чувство,
А без него и бессмысленно и одноусто.
Это ль не счастье -- летящая в душу стремнина,
В брызгах блестящих зовущая неодолимо.
Я не хочу ни доказывать, ни извиняться.
Мне всё равно по любому одной оставаться.
Мне все равно обжигать, ворожить и лелеять.
Только бы жить по-другому. Но я не умею.
***
Мы русские. И с нами шутки плохи.
Не надо трогать родовой земли
По злобе дня, на рубеже эпохи.
Уж вы и так погрелись, как могли.
Но одного вы не уразумели:
Ни высший разум и ни ЭВМ
Не просчитают русские метели
И русский дух. И вам о том повем.
Не просчитают русского презренья
К чужим одеждам и чужим звездам
И позднего славянского прозренья,
Грядущего уже, как «Аз воздам…»
Мы русские. На нас пахали с веку
И попрекали совестью, к тому ж.
Мы не в обиде - было б больше света!
Так нет: все темень, все беда, все глушь.
Мы русские. Мы крови не пролили
Ничьей в своем отеческом дому,
Хоть это нас в застенках изводили
По миллионам, не по одному.
Но есть предел терпенью и прощенью.
Не все нам строить церкви на крови.
Мы русские. Мы не хотим отмщенья.
Но не касайтесь родовой земли.
***
КАК ТРУДНО БЫТЬ СТАЛИНЫМ
Как трудно быть Сталиным.
Как пересудно.
Как в каждом живёт это имя подспудно.
Как время другое берется судить,
Чего тогда просто б не выжило Быть.
Ошибки Титанов, Времён перехлёсты.
Ну вот, дорогая, и стала ты взрослой.
И думай сейчас, что зачем и за что?
Когда б всем - ЗА ЧТО,
то б не выжил никто.
А если есть всё-таки это - ЗАЧЕМ?!
Об этом подумать бы стоило всем.
Не через экрана болтливые толки,
Не через колючую проволку Волги,
Не через кровавую чашу Войны,
А через всё то, что растратили Мы.
***
И сразу всё вспомнят, но этого будет не надо:
И дети, и взрослые. И слобода, и столица.
Как нищему – корка и как безутешному – правда.
Но только зачем? Жизнь земная уже не продлится.
И будут поэты тягаться, кто - дальше, кто – ближе.
И будут писатели прозы выскабливать сени.
И просверком с неба, как будто виднее им свыше,
Сквозь нас пролетят то ли Пушкин – строкой, то ль Есенин.
А общая жизнь продолжается, как ни бывало.
А общая смерть распадется на тысячи судеб.
И поутру небо откинет своё покрывало,
И Бог упрекнёт, что ж опять опоздали вы, люди?
***
С солнышком обрученО
Русского слова зерно.
Словно с душой заодно
Мне это слово дано.
Я его в руки беру.
Я им любуюсь сквозь мрак.
Мне говорят: не к добру.
Видишь, набычился враг.
Ти- ш-ш-е о нас говори…
Мой православный народ,
Кем же ты стал изнутри?
Ирод стоит у ворот.
Реки текут вперехлёст.
Люди живут вопреки.
Небо устало от звёзд.
Бабы ушли в мужики.
Светлая – светлая Русь
Встала на самом краю.
Что ж я тогда не боюсь,
Русскую песню пою?
Кем же ты стал изнутри,
Мой православный народ?!
Солнышком Слово протри
И собирайся в поход.
И возвращайся к себе.
Слишком дорога длинна.
Отдано столько косьбе.
Что не осталось зерна.
Солнышком Слово протри
И собирайся в поход.
В Слово себя собери,
Мой православный народ.
***
БАЛЛАДА ОБ ОБЛАКЕ
Я облаку сказала: не реви.
Да, слёзы начинаются с земли.
И это я наплакалась сегодня.
Что делать - это слёзоньки мои.
Я собирала их почти что век.
Где шли дожди и где подтаял снег.
Где собрались серебряные росы
В такой хрустальный Времени ковчег.
Я о других пока что не гу-гу:
О материнских, вдовьих и девичьих.
Боюсь, страданью нету в них различья.
Но я о них сегодня не могу.
Я о других, нежданных, как оплошность.
Как в рамках жизни рамки ремесла,
Где оказалось: грань я перешла,
Как и границу будущего с прошлым.
Вы говорите: Музыка небес.
Вы говорите: Стоны перезвонов.
Но что мне та Сикстинская Мадонна,
И что мне этот польский Полонез,
Когда душа увяла, как трава,
Лишь потому, что облако просило:
«Поплачь. Во мне уже не стало силы».
И слёзы пролились на рукава.
* * *
Есть во мне изъян. И что поделаешь:
С жизнью насмерть обнявшись как друг,
Иногда я, гордая и смелая,
Становилась слабой на испуг.
И когда мне не хватало образа
На каком-то дальнем рубеже,
Я всегда умела ткать из облака
Чувство, приложением к душе.
***
Сегодня хотят интеллекта и такта.
И храбрая пресса в чести.
А мне бы тебя уберечь от инфаркта.
От ложного шага спасти.
Мы нашу историю делали сами:
Звезда, лебеда, купола.
И ты был массовкой в классической драме.
И я той массовкой была.
Да, все тяжело: и словарь, и одежда.
Но все-таки не забывай:
Я Ольга в миру. А с тобой я – Надежда.
И крепче меня обнимай.
Люблю тебя больше свободы и воли
За бедную землю свою.
За то, что на послевоенное поле
Ходил, как в родную семью.
За то, что и в голову не приходило
Податься в чужие края.
За то, что на родине даже могила
Чужая, а все же своя.
И если ни русского, ни золотого
Из нас не сумели известь,
То, может, и прожили мы бестолково,
Но что-то в нас все-таки есть.
***
Моя земля, твои целую ноженьки.
Но, если трижды не перекрещусь,
То вместо храмов вижу подорожники.
А вместо хамов – рухнувшую Русь.
Нам не понять за что, хоть все оплачено
Парною кровью, мертвой головой,
Опять Россия бесом раскулачена
По новой по цене, по мировой.
Нам этого бесчестия не вынести.
Еще чуть-чуть и разорвет страну
Очередной непоправимый вымысел,
Оправленный в гражданскую войну.
Нас все равно ни галльские, ни шведские
Подачки не сумеют устеречь.
Неукротимы души наши детские.
И неподвластна плену наша речь.
Уже не знаешь, что за чем последует.
Как муравьи, политики снуют.
Мне говорят: на Родину не сетуют.
Но Родину, ведь, и не продают.
***
Землю затопили города.
Нет на ней избе крестьянской места.
Может, это вам неинтересно?
Ну, а вы не слушайте тогда.
Самая последняя мишень –
Сердце православного народа.
Крест крестьянин нес как знамя рода…
Но почти не стало деревень.
А изба всю землю подняла.
По степи шагала и по лесу.
Это тоже вам неинтересно?!
Но изба нам Родину дала.
Но она нас к Богу привела.
Но она нам сказки сочинила.
Защищала, сеяла, растила,
На престолы царские вела.
Землю покорили города.
Ты избу хотя бы пожалей-ка.
Мы живем, как в клетке канарейка.
Вы не замечали никогда?
Я боюсь, что вдруг настанет день,
Ведь в семье у нас не без урода,
Выстрелит безумная свобода
В сердце православного народа -
Самую последнюю мишень.
***
Тихая моя страна, не кричи!
Громкая моя страна, не молчи!
Мучили тебя, страна,
Лучшая моя страна,
Раны ты свои залечи!
Темная моя страна, не темней!
Светлая моя страна, не бедней!
Ситная моя страна,
Слитная моя страна,
Сильная моя страна, не слабей!
Хмурая моя страна, улыбнись!
Мудрая моя страна, не сломись!
Крестная моя страна,
Честная моя страна,
Спящая моя страна, поднимись!
Надежда Мирошниченко
____________________
138442
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 31.10.2022, 18:49 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 02.11.2022, 17:10 | Сообщение # 2683 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| СКАЗАНИЕ О ПЕРСИКЕ
Серафиме Петровне родственники, уехавшие в отпуск на юг, оставили кота на «передержку». Но до чего же ей не нравится это корявое слово. «Пере, пере» – как вспомнишь, тут же выплывают «перестрелка», «перемога», «перестройка»… будь она неладна, с её, недавно отправившимся на встречу с Богом, прорабом. Вот слово «Персик» – совсем другое дело. Насыщенное словно каким-то красочным избытком, осязаемой полновесностью.
Серафима Петровна, – хотя и на пенсии уже, но пенсионерка работающая и женщина – хоть куда…
Это о таких, наверное, пели в своё время:
– Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!
Так вот, следуя последней московской моде, с какой-то благой целью она приобрела скандинавские палки для ходьбы, и каждый вечер, усиливая темп, совершала пешие прогулки вокруг ближнего озера. Она безмятежно продолжала бы совершать их и дальше, но как-то раз старый сосед, друг и собутыльник её покойного мужа, язва и всезнайка, Иван Гордеевич, к тому же активный член местного литобъединения, соседку ошарашил:
– Серафима, – обратился он к ней, – а ведь бегом от смерти не убежишь. А знакомо ли тебе такое стихотворение Шарля Бодлера:
– И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор.
Серафима Петровна намёк поняла, но будучи человеком дотошным, решила проверить в интернете достоверность сказанного Иваном Гордеевичем.
Оказалось, что никакой это не Шарль Бодлер, а наш отечественный Фёдор Иванович Тютчев. Когда же наш Иван Гордеевич был обличён в незнании поэзии, он, не смущаясь, произнёс:
– Простите меня, я жалею старушек, но это единственный мой недостаток, - это настоящий Тютчев.
И снова он сплутовал, старый пень, но может он, как говорит сегодня молодёжь, просто «прикалывался».
Но не Иван Гордеевич, а кот Персик – герой нашего рассказа, о нём мы и продолжим наше повествование…
Август этого года выдался таким жарким, как никогда. Пекло нещадно.
А у Серафимы Петровны, как на беду, ещё перегорел день и ночь работающий вентилятор.
По совету «Яндекса», который «знает всё», она завесила окна мокрыми простынями, надеясь получить хоть какую-то передышку от зноя.
Всё живое во время беды и нужды льнёт к своему «старшему брату» – человеку. Не был исключением и Персик. Он одним прыжком вскочил на постель к Серафиме Петровне и прижался к её тёплому боку, хотя коты предпочитают всегда ложиться в ноги хозяев.
Персик, тесно прижавшийся к хозяйке, стал вылизывать свою блестящую роскошную шёрстку, искоса глядя на Серафиму Петровну.
Затем он вытянулся, спрятав хвост между лап – верный признак кошачьего уныния.
– Скучает, – подумала Серафима Петровна, – ласки хочет, – и погладила его по тёплой и рыжей бархатистой шубке.
– Нет, всё-таки в людях много хорошего осталось, – подумал кот и в ответ благодарно, коротко и отрывисто замурчал. Серафиме Петровне не впервой было иметь дело с котами, и ранее со своими – тоже. И она прекрасно понимала и смысл и оттенки смыслов кошачьих голосов.
– Знаю тебя со всеми твоими повадками, – говорила о Персике про себя Серафима Петровна, – сейчас тебе тяжело, ты печален, но стоит мне прийти с работы домой, то тут же начинаешь тереться об ноги; я понимаю, что этим ты выражаешь свои особые умилительные чувства.
Если ты сильно дёргаешь и бьёшь хвостом – значит, тебе что-то не нравится; если же держишь хвост трубой – это знак того, что ты всем доволен, и у тебя ни к миру, ни ко мне нет претензий.
– А когда мы были с тобой на даче, а ты выгибал спинку и у тебя стояла дыбом шерсть, – это означало, что ты чувствовал опасность и был готов защищать свою территорию от наглого и враждебного соседа.
А ещё ты был щедрым и доблестным охотником; помнишь, сколько грызунов приносил к нам на крылечко в доказательство того, что ты добытчик?
А потом ты отходил в сторонку и прямо стоящие твои ушки означали, что ты занят собой и тебе ни до кого нет дела. Когда тебе надоедало заниматься «самосозерцанием», ты перекатывался на спинку, и я понимала, что это знак полной преданности мне и предложение поиграться. А сейчас я жду от тебя твоего мурлыкания, знака твоего хорошего настроения и благодарности за мою ласку. Далее Серафима Петровна гладила кота по голове и продолжала уже вслух так:
– Я к тебе-то давно уже привыкла. А может и полюбила немного; наверное, пойду-ка я налью тебе молока в миску. Тут Персик вскинул на неё свои замечательные светло-зелёные глаза, – вы не поверите, такие же, как и у хозяйки, – и замурлыкала ещё громче.
– Ты меня тоже, наверное, немного любишь?! И что с того, что нас не взяли на море; меня, немолодую тётю и тебя, пусть и молодого красавца, но хлопотного в дальней дороге… Но мы так нужны друг другу! – Серафима Петровна устало опустила руки:
– Жалко, что ты не умеешь разговаривать, но ты всё, как человек, понимаешь, по крайней мере понимаешь самое главное.
Тут Персик навострил ушки.
– Если бы ты, Персик, умел говорить, сказал бы что тебе нравится у меня гостить, что я тебя дорога, – то ли в шутку, т о ли всерьёз грустно произнесла привыкшая уже к одиночеству Серафима Петровна.
Тут кот, сидевший на сквозняке у отворённой двери на балкон, мягко и неслышно подошёл к Серафиме Петровне и дважды лизнул её усталую руку...
Одна живая душа поняла другую душу. Может, это и есть любовь, завещанная свыше всему сущему?!
И разве этого мало для счастья?
..................................................................................................................................................
ДЯДЯ ПЕТЯ
Город детства. Далёкое время, когда мир казался прочным и незыблемым, а все люди добрыми и бессмертными.
Мир, увиденный широко открытыми детскими глазами…
* * *
Снег в марте не выпадал. Ну, почти совсем… Его и зимой-то не особо много видели! Вот в тот бесснежный март мы частенько и собирались вечерами на лавочке у подъезда. Вовка Евграфов, Люба Рыжая и я – все учились в одном классе, пятом «А», и жили в одном подъезде стандартной девятиэтажки. А ещё мы вместе ходили в лыжную секцию. В неё нас зазвал-заманил учитель физкультуры Николай Иванович. Ему надоели постоянные побеги учеников с уроков. Вот благодаря физруку я и полюбила лыжи! Да и по физкультуре вытянула отметку на крепкую четвёрку.
Но когда снега нет – как кататься? Вот и просиживали свободное время у телевизоров. А когда приходили родители с работы и прогоняли нас, непутёвых чад, от теликов – то выходили во двор и рассаживались на лавочке. У нас было в то время такое поветрие – все хотели научиться играть на гитаре.
На первом этаже жил дядя Петя. Если он находился в хорошем настроении, то выходил с гитарой, в своей неизменной тельняшке, и устраивал всем желающим мастер-класс.
Не поверите, но все ребята с нашего двора научились, пусть и простенько, но вполне сносно бренчать на трёх аккордах...
А нам с Любой родители даже купили гитары. Я потом свою гитару Евграфову подарила, когда расхотелось учиться. Сейчас, спустя годы, благодарно поражаюсь терпению жителей тех квартир, окна которых выходили на нашу «музыкальную» лавочку!..
Как-то раз к дому подъехал огромный фургон, и рабочие в спецовках стали разгружать мебель. Вместо нашей добросердечной Веры Ивановны, уехавшей к сыну в Севастополь, в доме поселилась модная молодая женщина.
– Леонелла, – так кокетливо представилась она нам и дяде Пете, который не только был нашим соседом, но и последние годы после увольнения в запас с военной службы, о которой он никогда не распространялся, – бессменным дежурным (консьержем) в нашем подъезде. Тогда эти дежурные только появлялись в округе… Нам Леонелла понравилась: красивая, высокая, она, возвращаясь с работы, иногда даже подпевала дяде Пете…
Но как говорится – «новое не всегда лучшее». Ссоры начались через несколько недель. У Леонеллы, оказывается, был свой пунктик – ей не нравилось, что дядя Петя кормил у подъезда птиц. Они слетались со всей округи на хлебные крошки. А может, на залихватские песни.
Раньше с жильцами из-за этого никаких ссор не возникало. Ведь дядя Петя брал шланг у дворника Мурата и тщательно смывал последствия птичьего пиршества. А бывало, после изучения новых аккордов и мы в этом помогали. Да и Мурат – сначала усмехался на причуду жильца часами кормить птиц, но вскоре сам влился в дружную компанию и в любую свободную минуту присаживался к нам на лавочку и пел грустную песню про далекую возлюбленную Изабель.
И тут вдруг новая соседка объявила непримиримую войну птицам, а значит – и дяде Пете. Однажды мы увидели нашего учителя на стремянке, моющего окно строптивой соседки.
– Чего не сделаешь ради пернатых… – кратко, без эмоций прокомментировал дядя Петя.
Как позже выяснилось, Леонелла пожаловалась в домоуправление: мол, прикормленные дядей Петей птицы пачкают подоконник.
Но и этого Леонелле показалось мало. Один раз во время нашего концерта она, открыв окно, выставила магнитофон на подоконник и включила его на полную мощность. Мол, мало птиц, так он всю ребятню под крыло собирает.
В другой раз, как самый настоящий пират, она гитариста без припасов оставила…
А дело было так. В то время из-за «внезапно» напавшей на страну перестройки в магазинах случались перебои с продуктами, например, вдруг на какое-то время пропали из продажи соль и мыло. Некоторые стали закупаться впрок, создавая ненужный ажиотаж. А вот дядя Петя и в ус не дул! Припасы не делал, в очередях не стоял: сидел на лавочке и весенним солнцем наслаждался. Он много лет жил со старенькой мамой, пережившей военные тяготы, а потому и сделавшей внушительные запасы и соли, и мыла. И много чего ещё…
– Мало ли что… – рассуждала эта немолодая и очень достойная женщина.
Так вот, после смерти мамы дядя Петя раздавал всем на память кусочки ароматного туалетного мыла. Что было – то и раздавал. А соляных запасов – так вообще после мамы много оставалось. Поэтому пока магазины разбирались со сложившимся немудрёным дефицитом, дядя Петя делился с каждым соседом, кто попросит.
И бойкая Леонелла тоже, видимо, обратилась с просьбой. И он, добрая душа, пустил козу в свой соляной «огород». Вечером, сварив картошки, Петя обнаружил, что солонка пуста. Полез в свой пятикилограммовый жбанчик. Тоже пуст! Но дядя Пётр не растерялся – картошку съел с солёным огурцом. А вечером попросил ребят со двора купить ему, при случае, утащенные Леонеллой «дефициты». Ведь ушлая соседка и всё оставшееся мыло из дома прихватила – вот какая припасливая и хозяйственная!
– А что? Сам разрешил взять сколько нужно. А мне нужно много! Всё законно. А лоха, как говорится, «грех не обуть», – так Леонелла объяснила соседям своё пиратство.
Вечером дядя Петя, как всегда бодрый и весёлый, в неизменной тельняшке, сидел на лавочке с гитарой. И мы около него со своими гитарами толпились. Тротуар был помыт. Мы ждали мастер-класса. Леонелла не выходила, может, капелька совести терзала, а может, от жадности «в зобу дыханье спёрло»…
Телефон прервал нашу музыкальную репетицию. Звонил товарищ нашего дяди Пети, друг молодости и военной службы, мол, на машине еду мимо, ни прихватить ли чего в связи с надвигающимся возможным дефицитом? Петя, подмигнув нам, весело так попросил соли и мыла.
Мы дружно замахали руками и закричали, чтобы тот заказал икры, вина и сыра, мы знали, что товарищ Пети не беден (недаром же высокий пост занимает!) и щедр. Его редкая по тем временам иномарка по праздникам частенько притормаживала у нашего подъезда с гостинцами…
Но дядя Петя и слушать нас не стал:
– Соли и мыла. Больше ничего не надо.
Дядя Петя ещё не знал, что мы, рассказав родителям историю про экспроприацию Петиных соляных запасов, собрали с ними вместе «перестроечный» набор – где было много соли, мыла и всего другого-разного – и собирались сегодня вечером вручить «дефицит». Хотели сделать сюрприз своему учителю…
Через часик примерно подъехала серебристая машина – и из неё сначала показались коробки, которые мы со щенячьим восторгом принялись разгружать, а потом и сам двухметровый силач с сумкой на плече.
– Там разная соль – и морская и, с зеленью. И для засолки и так просто, ну и мыла запасец, – широко улыбнулся Петин друг. – А это, – он небрежно указал на огромную сумку, висевшую у него на плече, – всякие вкусности для будущего праздника, когда всем миром соберёмся… Твои ученики, молодцы, подсказали. Я услышал их сердечный совет. У меня знаешь, какая мощная интуиция? – И для убедительности дурашливо хлопнул по своей тельняшке, точно такой же, как у дяди Пети.
На растерянные возражения дяди Пети его друг только отмахнулся:
– Твоё любимое присловье какое? «Да не оскудеет рука дающего… да не отсохнет рука берущего»…
Мы притихли. Что-то происходило на наших глазах чудесное. Какой-то кругооборот добра в природе. Мы подняли глаза вверх и увидели в окнах наших родителей, с улыбкой наблюдавших за происходящим.
Леонелла тоже таращилась из-за занавески на встречу друзей. И нам показалось, что она всхлипывала. Но никому не было до неё дела.
А друзья, занося продукты в подъезд, не сговариваясь, всё-таки посмотрели на её окно. И Пётр раздумчиво протянул:
– А глаза-то, оказывается, у Леонеллы зелёные-презелёные, когда она в слезах. Таким зелёным я видел только Баренцево море после шторма…
* * *
Теперь, по прошествии такой немыслимой толщи времени, вижу, что и мир оказался не таким прочным и незыблемым, как виделся нам в детстве. И люди, покорные общему закону, оказались смертными, но всё-таки так отрадно опираться на незримую руку, ведущую нас по жизни.
Светлана Васильевна Вьюгина
_________________________
138511
Сообщение отредактировал Михалы4 - Среда, 02.11.2022, 17:12 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 07.11.2022, 04:58 | Сообщение # 2684 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| Александр Пащенко (Одесские рассказы)
Старый парикмахер
Мы жили в одной комнате коммуналки на углу Комсомольской и Чкалова. На втором этаже, прямо над садиком "Юный космонавт". В сталинках была хорошая звукоизоляция, но днем было тихонько слышно блямканье расстроенного садиковского пианино и хоровое юнокосмонавтское колоратурное меццо-сопрано.
Когда мне стукнуло три, я пошел в этот же садик. Для этого не надо было даже выходить из парадной. Мы с бабушкой спускались на один этаж, она стучала в дверь кухни - и я нырял в густое благоухание творожной запеканки, пригорелой кашки-малашки и других шедевров детсадовской кулинарии.
Вращение в этих высоких сферах потребовало, чтобы во мне все было прекрасно, - как завещал Чехов, - и меня впервые в жизни повели в парикмахерскую.
Вот тут-то, в маленькой парикмахерской на Чкалова и Советской Армии, я и познакомился со Степаном Израйлевичем.
Точнее, это он познакомился со мной.
В зале было три парикмахера. Все были заняты, и еще пара человек ждали своей очереди.
Я никогда еще не стригся, был совершенно уверен, что как минимум с меня снимут скальп, поэтому ревел, а бабушка пыталась меня взять на слабо, сочиняя совершенно неправдоподобные истории о моем бесстрашии в былые времена:
- А вот когда ты был маленьким...
Степан Израйлевич - высокий, тощий старик - отпустил клиента, подошел ко мне, взял обеими руками за голову и начал задумчиво вертеть ее в разные стороны, что-то бормоча про себя. Потом он удовлетворенно хмыкнул и сказал:
- Я этому молодому человеку буду делать голову!
От удивления я заткнулся и дал усадить себя в кресло.
Кто-то из ожидающих начал возмущаться, что пришел раньше.
Степан Израйлевич небрежно отмахнулся:
- Ой, я вас умоляю! Или вы пришли лично ко мне? Или я вас звал? Вы меня видели, чтобы я бегал по всей Молдаванке или с откуда вы там себя взяли, и зазывал вас к себе в кресло?
Опешившего скандалиста обслужил какой-то другой парикмахер. Степан Израйлевич не принимал очередь. Он выбирал клиентов сам. Он не стриг. Он - делал голову.
- Идите сюда, я буду делать вам голову. Идите сюда, я вам говорю. Или вы хочете ходить с несделанной головой?!
- А вам я голову делать не буду. Я не вижу, чтобы у вас была голова. Раечка! Раечка! Этот к тебе: ему просто постричься.
Степан Израйлевич подолгу клацал ножницами в воздухе, елозил расческой, срезал по пять микрон - и говорил, говорил не переставая.
Все детство я проходил к нему.
Стриг он меня точно так же, как все другие парикмахеры стригли почти всех одесских мальчишек: "под канадку".
Но он был не "другой парикмахер", а Степан Израйлевич. Он колдовал.
Он священнодействовал. Он делал мне голову.
- Или вы хочете так и ходить с несделанной головой? - спрашивал он с ужасом, случайно встретив меня на улице. И по его лицу было видно, что он и представить не может такой запредельный кошмар.
Ежеминутно со смешным присвистом продувал металлическую расческу - будто играл на губной гармошке. Звонко клацал ножницами, потом брякал ими об стол и хватал бритву - подбрить виски и шею.
У Степана Израйлевича была дочка Сонечка, примерно моя ровесница, которую он любил без памяти, всеми потрохами. И сколько раз меня ни стриг - рассказывал о ней без умолка, взахлеб, брызгая слюной от волнения, от желания выговориться до дна, без остатка.
И сколько у нее конопушек: ее даже показывали врачу. И как она удивительно смеется, закидывая голову. И как она немного шепелявит, потому что сломала зуб, когда каталась во дворе на велике. И как здорово она поет. И какие замечательные у нее глаза. И какой замечательный у нее нос. И какие замечательные у нее волосы (а я таки немножко разбираюсь в волосах, молодой человек!).
А еще - какой у Сонечки характер.
Степан Израйлевич восхищался ей не зря. Она и правда была очень необычной девочкой, судя по его рассказам. Доброй, веселой, умной, честной, отважной. А главное - она имела талант постоянно влипать в самые невероятные истории. В истории, которые моментально превращались в анекдоты и пересказывались потом годами всей Одессой.
Это она на хвастливый вопрос соседки, как сонечкиной маме нравятся длиннющие холеные соседкины ногти, закричала, опередив маму: "Еще как нравятся! Наверно, по деревьям лазить хорошо!".
Это она в трамвае на вопрос какой-то тетки с детским горшком в руках: "Девочка, ты тут не сходишь?" ответила: "Нет, я до дома потерплю", а на просьбу: "Передай на билет кондуктору" - удивилась: "Так он же бесплатно ездит!".
Это она на вопрос учительницы: "Как звали няню Пушкина?" ответила: "Голубка Дряхлая Моя".
Сонины остроты и приключения расходились так стремительно, что я даже частенько сначала узнавал про них в виде анекдота от друзей, а потом уже от парикмахера.
Я так и не познакомился с Соней, но обязательно узнал бы ее, встреть на улице - до того смачными и точными были рассказы мастера.
Потом детство кончилось, я вырос, сходил в армию, мы переехали, я учился, работал, завертелся, растерял многих старых знакомых - и Степана Израйлевича тоже.
А лет через десять вдруг встретил снова. Он был уже совсем дряхлым стариком, за восемьдесят. По-прежнему работал. Только в другой парикмахерской - на Тираспольской площади, прямо над "Золотым теленком".
Как ни странно, он отлично помнил меня.
Я снова стал заходить к старику. Он так же торжественно и колдунски "делал мне голову". Потом мы спускались в "Золотой теленок" и он разрешал угостить себя коньячком.
И пока он меня стриг, и пока мы с ним выпивали - болтал без умолку, брызгая слюнями. О Злате - родившейся у Сонечки дочке.
Степан Израйлевич ее просто боготворил. Он называл ее золотком и золотинкой. Он блаженно закатывал глаза. Хлопал себя по ляжкам. А иногда даже начинал раскачиваться, как на еврейской молитве.
Потом мы расходились. На прощанье Степан Израйлевич обязательно предупреждал, чтобы я не забыл приехать снова:
- Подумайте себе, или вы хочете ходить с несделанной головой?!
Больше всего Злата, по словам Степана Израйлевича, любила ириски. Но был самый разгар проклятых девяностых, в магазинах было шаром покати, почему-то начисто пропали и они.
Совершенно случайно я увидел ириски в Ужгороде - и торжественно вручил их Степану Израйлевичу, сидя с уже сделанной головой в "Золотом теленке".
- Для вашей Златы. Ее любимые.
Отреагировал он совершенно дико. Вцепился в кулек с конфетами, прижал его к себе и вдруг заплакал. По-настоящему заплакал. Прозрачными стариковскими слезами.
- Злата… золотинка…
И убежал - даже не попрощавшись.
А вечером позвонил мне из автомата (у него давно был мой телефон), и долго извинялся, благодарил и восхищенно рассказывал, как обрадовалась Злата этому немудрящему гостинцу.
Когда я в следующий раз пришел делать голову, девочки-парикмахерши сказали, что Степан Израйлевич пару дней назад умер.
Долго вызванивали заведующего. Наконец, он продиктовал домашний адрес старого мастера, и я поехал туда.
Жил он на Мельницах, где-то около Парашютной. Нашел я в полуразвалившемся дворе только в хлам нажравшегося дворника.
Выяснилось, что на поминки я опоздал: они были вчера. Родственники Степана Израйлевича не объявлялись (я подумал, что с Соней и Златой тоже могло случиться что-то плохое, надо скорей их найти).
Соседи затеяли поминки в почему-то не опечатанной комнате парикмахера. Помянули. Передрались. Танцевали под "Маяк". Снова передрались. И растащили весь небогатый скарб старика.
Дворник успел от греха припрятать у себя хотя бы портфель, набитый документами и письмами.
Я дал ему на бутылку, портфель отобрал и привез домой: наверняка, в нем окажется адрес Сони.
Там оказались адреса всех.
Отец Степана Израйлевича прошел всю войну, но в самом конце был убит .
Мать была расстреляна в оккупированной Одессе румынами, еще за пять лет до гибели отца: в октябре 1941 года. Вместе с ней были убиты двое из троих ее детей: София (Сонечка) и Голда (Злата).
Никаких других родственников у Степана Израйлевича нет и не было.
Я долго смотрел на выцветшие справки и выписки. Потом налил до краев стакан. Выпил. Посидел с закрытыми глазами, чувствуя, как паленая водка продирает себе путь.
И только сейчас осознал: умер единственный человек, кто умел делать голову.
В последний раз он со смешным присвистом продул расческу. Брякнул на стол ножницы. И ушел домой, прихватив с собой большой шмат Одессы. Ушел к своим сестрам: озорной конопатой Сонечке и трогательной стеснительной Злате-Золотинке.
А мы, - все, кто пока остался тут, - так и будем теперь до конца жизни ходить с несделанной головой.
Или мы этого хочем?....
***
Алена Баскин
Одесский Вавилон
— ГрЫша, ты глянь кого там привёл твой шлымазл!
— Таки этот шлымазл, между прочим, и твой сын!
— Нет, я тебя умоляю… Когда он вытворяет такое, так он вылитый ты!
Во двор входил рослый Борик, студент-математик, а за руку он вёл тонюсенькую и прозрачную девушку, в очках и с челкой до самых глаз.
Девушка оленёнок, с огромными шоколадными глазами крепко держалась за большую Боренькину руку.
— Не, ты глянь как ухватилась… Оно ж и понятно, ветер подует и Это унесёт на раз! Ни формы спереди, ни богатства сзади…
— Папа-мама, познакомьтесь, это Регина…
— Ой, детонька, и где ж тебя так рОстили?!
— Здрасьте, тетя Галя и дядя Гриша.
И не переживайте ви так за мой тухес, может я таки могу принести нахес?!..
Гостья подбоченилась и приняла боевую стойку. Сразу было видно, что к подобным перепалкам она привычна, и даже получает от них удовольствие.
Боже упаси, она нисколечко не хамила, она весело взирала на Боренькиных родителей из-под длинной челки.
— Не, ты глянь, она ещё и языкастая… — Недоверчиво и уважительно пропела Галя. И уже тихо и себе под нос — Ну слава богу, дождалась.
— Ну заходи до двору, а шо, може ты ещё и готовить умеешь?
— Так руки вроде ж есть… — Будущая невестка уже закатывала рукава и основательно усаживалась у тазика с картошкой.
Счастливый Боря сиял, как тот медный самовар, что уже третий год стоял в окне у тети Песи.
Он был абсолютно уверен, что Реночка очень понравится родителям. И он таки не ошибся.
Регина родилась в холодных краях. И детство у неё было тяжелое и очень голодное. Репрессированные родители прибыли туда не по своей воле, но Одессу они привезли в себе. Юмор и неповторимый колорит Реночкины родители гордо хранили, как красноармеец пролетарское красное знамя.
Изможденные и, казалось бы, выброшенные из общей жизни люди создавали жизнь там, где находились сами. Они просто не умели и жить, и говорить по-другому. У них отняли все, и даже их честное имя, но юмор и тонкий ум отнять у них было невозможно. До самой последней минуты они оставались ироничными и светлыми людьми. Вернуться же в любимый город смогла только их девочка.
— Я дико извиняюсь, но хочется спросить — шо мы будем всю эту картошечку жарить?! Или может все-таки сварим?!
Регина споро очищала второе ведро картошки.
— Не, ну если ви думаете, шо у нас тут кушают на ужин одну картошку, так это ви сильно ошибаетесь… — подал голос счастливый отец шлимазла Бори.
Он давно уже наблюдал, стоя за спиной гостьи, как она молниеносно снимала с крупных базарных картофелин тонкую стружку и аккуратно складывала всю эту красоту в тазик с чистой водой. Гриша подмигивал жене, довольно покрякивал и подкладывал Регине все новые картошки, до того ему нравилось смотреть на ее ловкие пальцы.
— Оно может, конечно, вы и правы, и кушают тут что-то ещё, — Регина сдула мешавшую челку — но судя по количеству, ужинать будет вся улица. Или я ошибаюсь?!
Она озорно подмигнула Грише через плечо.
— Ой, шо там осталось от той улицы, видели бы вы нас до войны… Какие были люди!
Молодежь подняла головы и огляделась по сторонам.
Это был очень старый одесский двор. Высоко в небе плескалось бескрайнее чистое небо, его расчерчивали на острые треугольники беспокойные белые голуби. Кружевные переходы веранд и лестниц подпирали старые комнаты. Галереи разношерстных пристроек делали двор похожим на настоящий Вавилон. Окна и двери были открыты свежему воздуху да и людскому взору, из некоторых парусами пузырились чистые тюлевые занавески. Тазы, детские санки на зиму, патефон, горшки и коляски — вся эта рухлядь украшала веранды и стены, рассказывая удивительные бесконечные истории этого двора. Жизнь сообща. Жизнь нараспашку.
— Тетя Песя, перестаньте мучать кошку, она умрет от вашей любви раньше, чем успеет состариться!
— Дядя Иржик, шо там у нас с часами?! Ми их когда-нибудь починим или станем держать на стене для красоты?!
— Нет, ну нельзя же так издеваться над людЯми… Феня Адольфовна, ваши котлеты пахнут и уже совершенно не можно дышать! Мы ж тут захлебываемся слюнями…
— Мая, пока ты доваришь своё сатЭ, наступит уже зима, а кушать надо сегодня!..
Дородная и красивая Галя, как настоящий капитан на шхуне, командовала всем двором. Ее острый намётанный глаз не пропускал ни малейшей детали, она, как минёр на поле, беспрестанно держала всех обитателей в поле зрения. Одной рукой она жарила свежую плотву, которую Гриша добыл на Привозе, другой мешала борщ в огроменной кастрюле, больше похожей на выварку. Некоторые ей отвечали, нежно орали подколки и прибаутки в ответ, а многие просто любовно улыбались.
К ужину начиналось настоящее театральное действо. Из всех комнат, углов и проходов вниз стекались люди. Они чинно рассаживались за огромным столом, его соорудили прямо посреди двора. Двойной же праздник, во первых, Шабат — встреча субботы, и во-вторых Галин Боря привёл таки на показать свою кралю. А это, знаете ли, происходит не каждый день. Соседи спускались со своей снедью и тарелками, вынося из домов все самое лучшее, и каждый нёс с собой дополнительные стулья.
Люди сидели очень странно, как бы все вместе, но между ними, здесь и там, злыми проплешинами, оставались пустые места. Регина прижалась к Борису и молча наблюдала этот ритуал.
— А почему так сидят?! Это ж столько людей ещё должны прийти? — округлила и без того огромные глаза гостья.
— А тут, Региночка, должны быть ещё люди… Но их почему-то нету… Совсем. — Гриша странно смотрел вбок, глаза его наполнились слезами.
Он родился и вырос в этом дворе, здесь гонял голубей и здесь впервые закурил. Его нянчила тетя Ева, Давид Моисеевич пытался обучить музыке, а доктора Бирштейны кормили манной кашей на базарном молоке.
Ривку и Лазаря Бирштейн повесили за помощь подпольщикам на большой площади в самые первые дни. Рядом с Галей и Гришей, по левую руку на пустом месте за столом сиротливо жались друг к другу старые венские стулья из их приемной.
Тетя Песя, по-прежнему прямо глядя перед собой и чуть улыбаясь, мерно качала головой и гладила рыжую кошку. Всю ее семью румыны расстреляли и сбросили в ров. А сама Песя пряталась в лесу, ее посылали менять продукты. И грузовики, и расстрелы она видела своими глазами. И горящие амбары с людьми. Впав в ступор после всех ужасов, она пешком пошла в город, в свой родной двор, не понимая, что именно оттуда немцы их и забрали. Галя нашла ее по дороге, как и нескольких других, долго прятала в подвалах доходного дома у Оперного театра. Рядом с тетей Песей у стола были аккуратно расставлены пустые табуреты.
Здоровенный Веня, в вечной тельняшке, вернулся с войны с тяжелой контузией. Его вынесла на руках санитарка Маечка, она же его и выходила. Он привёз ее в Одессу, знакомить с многочисленной роднёй. Но дома их уже никто не ждал. Всю его семью расстреляли.
Троих маленьких братиков, сестру с детишками, маму и бабушку.
Расстреляли и дедушку Давида Моисеевича, профессора музыки. Он наивно пытался разговаривать с немцами, убеждал пощадить женщин и детей.
Напоминал им, что они великая гуманная нация Бетховена и Вагнера.
Зондеркоманда — очумевшие от крови полупьяные эсэсовцы ржали в голос и фотографировали чокнутого профессора. Распрямив больные плечи и гордо подняв голову, он стоял на краю рва, подслеповато щурился на солнце и что-то шептал на идиш своему великому Б-гу.
Рядом с Веней и Маечкой, в торце стола, на почетном месте в потертом плюшевом кресле лежала одинокая нежная скрипка.
Галя всегда была самой сильной и яркой в их дворе. Да и на всей улице.
Злые языки болтали, что ее мать во время погромов ссильничал пьяный казак. Богатая родня прогнала Соню, принесшую в подоле горлатую крупную девочку. А тетя Ева приняла, и пустила в свою комнату, и помогла поставить на ноги и выучить шуструю малышку. Была она наполовину казачкой или нет, а только росла огонь, а не девка.
И тетю Еву, и Сонечку, Галину маму, и невероятно красивую Фаню, молодую жену Иржика, их всех закопали во рву. Дядя Иржик в фартуке часовых дел мастера молча утирал глаза платочком. Рядом с ним стоял пустой ярко синий стул его любимой Фани.
Галю убили и закопали тоже. Но только она не умерла, а очень долго выбиралась из груды тел. Это дедушка Давид спас ее. Падая, он прикрыл девушку своим старческим телом, увлёк за собой, обманывая смерть.
Выбравшись из общей могилы, Галя долго ползла, потом брела, пробиралась, возвращалась домой. По чердакам и подвалам у неё были спрятаны соседи. Старики и дети. И некому было позаботиться о них на всем белом свете. Ей надо было выжить, во что бы то ни стало. И она жила.
Галя переправляла людей в лес, доставала лекарства, ходила по хуторам обменивать еду. Разбрасывала листовки и таскала воду в катакомбы.
Бесстрашную подпольщицу немцы поймали, хуторяне выдали ее румынам за три мешка отборного зерна. Гриша с партизанами отбил ее и других подпольщиков, вынес на руках полумертвую. Выходил, вылечил, а уж после войны женился. Они оба вернулись в свой осиротевший двор, вернулись жить, собирая по крупицам то, что осталось от их жизни. И даже родили Бореньку. И навсегда сохранили память о войне, но вот сломленными их назвать было никак нельзя.
И частенько поздним вечером, завидев басоту в подворотне, Галя по дороге домой громогласно выдавала своё знаменитое:
— И если ви собираетесь мене жомкнуть и заземлить — так даже и не начинайте думать!!! Тут многие и до вас сильно старались, так их уже совсем нету, а я все-таки ещё есть. И даже неплохо сохранилась…
В старом одесском дворе стоял длинный стол, вокруг него сидели искалеченные войной люди и рядом с каждым из них стояли пустые стулья, а на столе приборы.
Девочка-оленёнок Реночка плакала навзрыд, кулачками размазывая горькие слёзы. Боря, гений математики и радость папы и мамы, ее обнимал, гладил, и баюкал, как маленькую, сам при этом хмуря соболиные брови и подозрительно тянул носом.
Шумела листва.
Галя с Гришей сплетали под столом натруженные мозолистые руки.
Откинувшись на спинку своего высокого стула, Галя улыбалась. Ей было совершенно понятно, что наконец-то ей есть кому передать своих домочадцев и свой двор. Эта тоненькая девочка, хоть и родилась в сибирских сугробах, но была настоящей одесситкой. С железным характером, острым языком и горячим сердцем. Она подхватит ее факел, и родит будущих детей, и никому не даст в обиду ее Борика. И снова на бульваре зацветут каштаны, голуби взмоют в небо под лихой свист вихрастых хлопцев, а во дворе добрые соседи станут накрывать общие столы.
— Тю, та я не пОняла, а шо мы тут расселись, как на похоронах?! У нас суббота или как?! И ребёнка вон мне расстроили, и риба уже вся холодная! Гриша, Иржик, Венечка, наливайте нам ле-Хайм, мы будем пить За жизнь!!!
___________________
138650
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 07.11.2022, 04:59 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 10.11.2022, 05:53 | Сообщение # 2685 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| Швырнули речке в душу камень
Швырнули просто, не со зла...
По глади утренней кругами,
обида тихая пошла...
Но всё минуло в одночасье ,
И в предвечерней тишине,
Круги дрожащие угасли,
Но камень... камень то на дне....
***
Как быстро все это, как скоро!..
Уходит эпоха.
Мальчонка стоял у забора –
Тогда еще кроха.
Гадал про концы и начала,
Вздувалась рубаха.
Над озером птица кричала –
Тогда еще птаха.
Кричала светло и несмело
О вещей минуте.
А дерево солнца хотело –
Тогда еще прутик.
Листочки в зеленых накрапах,
На листиках – жилы.
И были и мама, и папа
Тогда еще живы…
Стоял тот мальчонка, не зная
Путей к пьедесталам.
И туча была грозовая
Лишь облачком малым…
***
Как летят времена! –
Был недавно еще густобровым.
Жизнь – недолгая штука,
Где третья кончается треть…
Заскочу к Маруку,
Перекинусь словцом с Письменковым,
После с Мишей Стрельцовым
Пойдем на «чугунку» смотреть.
Нынче осень уже,
И в садах – одиноко и голо.
Больше веришь приметам
И меньше – всесильной молве.
Вот и Грушевский сквер…
Подойдет Федюкович Микола,
Вспомнит – с Колей Рубцовым
Когда-то учились в Москве.
Мы начнем с ним листать
О судьбе бесконечную книгу,
Где обиды обидами,
Ну а судьбою – судьба.
Так что хочешь не хочешь,
И Тараса вспомнишь, и Крыгу…
Там и Сыс не буянит,
Печаль вытирая со лба.
Там – звенящее слово
И дерзкие-дерзкие мысли.
Скоро – первая книга,
Наверно, пойдет нарасхват…
Там опять по проспекту
Бредет очарованный Кислик
И звонит Кулешову,
Торопко зайдя в автомат.
А с проспекта свернешь –
Вот обшарпанный дом серостенный,
Где Есенин с портрета
Запретные шепчет слова,
Где читает стихи только тем, кому верит
Блаженный…
Только тем, кому верит…
И кругом идет голова.
Что Блаженный? – И он
Перед силой природы бессилен.
Посижу – и домой,
Вдруг под вечер, без всяких причин,
Позвонит из Москвы мне, как водится,
Игорь Блудилин,
А к полуночи ближе, из Питера,
Лёва Куклин…
Неужели ушло
Это время слепцов и поэтов? –
Было время такое,
Когда понимали без слов.
Вам Володя Жиженко
Под вермут расскажет об этом…
И Гречаников Толя…
И хмурый Степан Гаврусёв…
Не толкались друзья мои –
Истово, злобно, без толку.
И ушли, не простившись –
Негромкие слуги пера.
Вот их книги в рядок,
Все трудней умещаясь на полку.
Там и мест не осталось,
И новую вешать пора…
***
По пыльной Отчизне, где стылые дуют ветра,
Где вечно забыты суровой судьбины уроки,
Бредем и бредем мы… И кто-то нам шепчет: «Пора!
Пора просыпаться… Земные кончаются сроки…»
Алёнушка-мати! Россия… Унижен и мал
Здесь каждый, кто смеет отравной воды не напиться.
Иванушка-братец, напившись, козленочком стал,
А сколько отравы в других затаилось копытцах?
Здесь сипло и нудно скрежещет забытый ветряк
И лица в окошечках, будто бы лики с иконы –
Морщиночки-русла от слез не просохнут никак,
И взгляд исподлобья, испуганный, но просветленный.
Здесь чудится медленным птицы беспечный полет,
Светило в протоку стекает тягуче и рдяно.
Поется и плачется целую ночь напролет,
И запах медвяный… Над росами запах медвяный.
Дорога раскисла, но нужно идти до конца.
Дойти… Захлебнуться… И снова начать с середины.
Кончается осень… Кружат золотые сердца…
И лёт лебединый… Над Родиной лёт лебединый…
***
Холодно… Сумрачно… Выглянешь,
а за окном – непогодина.
Свищет сквозь ветви смолёные
ветер… Черно от ворон.
Души, как псы одичалые.
Холодно… Сумрачно… Родина…
В свете четыре сторонушки –
ты-то в какой из сторон?
И ожидая Пришествия,
и не страшась Вознесения,
Помню, звенят в поднебесии
от просветленья ключи.
Вечер. Осенние сумерки.
И настроенье осеннее.
Не докричаться до истины,
так что кричи–не кричи…
То узелочек завяжется,
то узелочек развяжется…
Что с тобой, тихая Родина,
место невзгод и потерь?
То, что понять не дано тебе –
Всё непонятнее кажется,
Всё отдаленно-далекое –
вовсе далёко теперь.
Вовсе замолкли в отчаянье
все петухи предрассветные.
Где соловьи?—А повывелись…
Летом – жарища и смрад.
Ночи твои одинокие,
Утра твои беспросветные,
Ворог попал в тебя, Родина,
хоть и стрелял наугад.
Скрипнет журавль колодезный –
и цепенеет от ужаса.
Горек туман над лощиною,
лодка гниет на мели.
Каждый – в своем одиночестве.
Листья осенние кружатся,
И разлетаются в стороны,
не долетев до земли.
***
Темнеет к полудню… Какой там еще звездопад…
Всё в рытвинах небо, а в нем – будто бездна клокочет.
Себя вопрошаешь… С собой говоришь невпопад…
И кто-то под окнами воет, ревет и хохочет.
По стылой Отчизне давно уж гуляет сквозняк,
И люди лихие гуляют давно по Отчизне.
Емелину печь на кирпичики Ванька-дурак
По пьянке разнес… И сегодня рыдает на тризне.
И хочется в детство. Туда, где горланит петух,
Где тополь дарит тебе желто-багряные длани,
Где чей-то фонарик в ночи помигал и потух…
И хочется к маме… Как, Господи, хочется к маме!
Чтоб молвила мама: «Вновь встретились наши пути…
Ты нынче не весел… Не думай о всяческой дряни.
Всё видит Всевышний!.. Чуток посидишь – и иди,
Но съешь на дорожку вот этот горяченький драник…»
Пойду… И услышав, как сосны скрипят на ветру,
Как ломится сиверко в окна, сгибая раструбы,
Я прежде, чем с хрипом средь бешеной вьюги умру,
Страну поцелую в давно посиневшие губы.
***
Скупой слезой двоя усталый взгляд,
Вобрал зрачок проулок заоконный.
И снова взгляд растерянно двоят
В биноклик слез забившиеся клены.
Через слезу до клена – полруки,
Пол трепетного жеста, полкасанья…
Сбежит слеза… И снова далеки
Вода и твердь, грехи и покаянья.
Вот так всегда…
Как странен этот мир,
Как суть его божественно-двояка!
Вглядишься вдаль – вот идол… вот кумир…
Взглянешь назад – ни памяти… ни знака.
***
Все ничейно… Поля? – Вот те на…
А по-русски выходит «поляна».
И высокое слово «страна»
На две трети читается «рана».
Сердце Родины. Ширь да подзол.
Хоть в «подзоле» все чудится злое.
Это кто к нам с небес снизошел?
«Снизу шел»… Остальное пустое…
Всё рыдали княжны в теремах,
Расшивали рубакам рубаху.
Ох, Владимир ты свет Мономах,
Что ж преемники дали-то маху?
Сколько взгляд ни мечи из-под век –
Лишь устанут набрякшие веки,
А тут все не поймешь – «человек»:
О челе или, может, о веке?
Так вот, мучась, уйдем навсегда
В мир, где больше ни боли, ни бреда.
Помня – русское слово «беда»
Все ж две трети от слова «победа».
***
Не брести, а скакать
по холмам помертвелой Отчизны,
На мгновенье споткнуться, ругнуть поржавелую гать,
Закричать: "Ого-го-о…",
зарыдать о растраченной жизни…
Подхватиться и снова куда-то скакать и скакать.
Только стайка ворон
да вожак ее, странно-хохлатый,
Будут видеть, как мчишься, как воздух колеблет вихры…
Да забытый ветряк,
будто воин, закованный в латы,
Тихо скрипнет крылом… И опять замолчит до поры.
Только черная рожь
да какая-то женщина в белом,
Что остались одни одиноко под небом стоять,
Могут встретить коня
вот с таким седоком неумелым —
Он кричит против ветра, но мчится опять и опять.
Завтра солнце взойдет,
из-за тучи восторженно брызнет.
И никто не припомнит, ловя озорные лучи,
Как нелепый седок
среди ночи скакал по Отчизне,
И рыдал…
И метался…
И сгинул в беззвездной ночи.
***
…И выдох мой пускай зовется Русью,
И пусть зовется Русью каждый взгляд.
Вберу я Русь в зрачки… И не согнусь я,
Когда враги согнуться повелят.
А Русь моя пускай зовется мною,
Я – щит ее, она мне – тоже щит.
Я заболею – скажется больною,
Я возлечу – пусть тоже возлетит.
И будем мы парить над миром тленным,
Парить в больной, раздумчивой тиши.
Совсем одни, одни во всей вселенной,
Лишь я и Русь… И больше ни души…
***
То ль душа солгала,
то ль мятежное сердце озябло,
То ль забытое чувство
пробилось опять между строк,
Но в холодной ночи
Захотелось мороженых яблок…
Все, что впрок запасалось,
опять оказалось не впрок.
Снова ветви гудят,
будто струны гудят вековые,
Снова рушится небо
в немую озерную гладь.
Снова годы летят –
По-самойловки «со-роковые», –
И не в силах Всевышний
иную судьбу ниспослать.
Что-то ухнет вдали…
Бабий голос истошно завоет.
И почти расколов
бесполезную тушу Земли,
Роком посланный рок
принесет нам свое, роковое,
И обрушив столетья,
лениво исчезнет вдали.
Больно сдавит в груди…
Слабо пискнет испуганный зяблик.
Вспомнишь очи любимой,
что молвила тихо: «Не люб…»
И останется привкус
морозных антоновских яблок
На обугленной коже
холодных, запекшихся губ…
***
Гудок. Погода ржавая.
Темно совсем.
«Не спи, вставай, кудрявая…»,
Динамик. Семь.
Глазунья. Сени темные.
Сальца не трожь.
«Вставай, страна огромная…»,
И ты встаешь.
В любую непогодину
Вперед, за дверь.
«Была бы только Родина…»,
А что теперь?
Былая жизнь с невзгодами
В смурной дали.
«Ходили мы походами…»,
К чему пришли?
И помыслы греховные,
И в душах тлен.
«Среди долины ровныя…» –
Не встать с колен…
***
Не согрел кипяток,
Да и водкой уже не согреться,
Тепловозик угрюмый
в тупик мой вагон отволок…
Что-то ноет в груди,
но не сердце, а около сердца,
Сердцу вроде не сроки…
Хоть, впрочем, а где этот срок?..
И в ладонную глубь
Стылый лоб опуская знакомо,
Все спешу окунуться
в мелодию прожитых лет.
Вот я в детстве стою,
но не в доме, а около дома,
И над мамой мерцает
Какой-то серебряный свет.
Там дерутся грачи…
Там ручьи распевают стозвонно,
Там нехоженых тропок
побольше, чем в свете – сторон.
Но сегодня я здесь –
не в вагоне, а возле вагона,
И подножка на уровне сердца
Взрезает перрон.
Все коварнее склон.
Позади – буераки да ямы,
И обида змеею
вползает в сердечный сосуд…
Я останусь навек,
но не с мамой, а около мамы,
Там, где тихие сосны,
да Вечность,
да Праведный суд…
***
Только грохни ведром –
отзовется тоска мировая,
Только стукни калиткой –
земля затрясется околь.
И увидишь печаль,
что шагает, забавы не зная,
И увидишь страданье, что чуть улыбнется
сквозь боль.
Сколь платков ни нашей –
будет Родина простоволоса,
Сколь монет ни подай –
будет пусто в усталой горсти,
Сколь ни вешай замков –
все равно вдруг прорвется без спроса,
Сколь обид ни сноси –
все равно не промолвит: «Прости…»
Да и что тут прощать? –
Как живем, значит, так заслужили,
Ведь цифирь не повинна,
что вдруг умноженье забыл…
Можно жилу порвать,
но все держится тут на двужилье,
А сломаешь крыло –
здесь от века взлетают без крыл…
И не знаешь опять,
то ли каяться, то ли молиться,
Что за гул непонятный
Идет из-под сумрачных плит?..
То ли стонет земля,
то ль какая-то хищная птица
Сквозь немытые стекла
в глаза твои жадно глядит…
***
Стылый сумрак. Родина у дома
Бесприютно спит на сквозняке.
Мир изломан… Линия излома
Бьется синей жилкой на виске.
Тронешь за плечо – глаза откроет,
Бросит на тебя безумный взгляд.
И собака истово завоет,
И от страха дети закричат.
И опять такое бесприютство,
Что зрачки отталкивают свет,
Что без научений и напутствий
Только вьюга шамкает во след.
Только совесть к истине воздета,
Да порою чудится – вдали
Чей-то голос кличет Пересвета,
А в ответ: «Все наши полегли…»
***
Здесь есть дорога, но нет пути…
Питомец житейских бурь,
Ты если сможешь вперед идти,
То только в закат и хмурь.
У здешних женщин который год
Недобрый, тяжелый взгляд.
И сколько ты ни иди вперед,
В итоге придешь назад.
Жестокий ветер шерстит лицо,
Башку отрывая с плеч.
И если сможешь шепнуть словцо,
То следом отнимет речь.
Но всё глядишь в эту тьму опять,
Лишь ропот ловя в ответ.
И остается одно – солгать,
Солгать, что ты видишь свет.
***
Ложь… Ерунда… Полова…
Огненная роса.
Вскрикни… И брызнет слово
С плачем на полчаса.
Будет гулять по кронам
Света кудрявый луч.
Хватит играть с патроном,
Выстрели, но не мучь!
Чтоб от испуга птицы
Дернулись в небеса,
Чтоб прекратила длиться
Черная полоса.
Чтобы протаял в насте
Черный горячий пыж
Две параллели счастья
С выемками от лыж…
Чтобы слова листая,
В окна ломилась зря
Только заря пустая,
Проклятая заря…
***
Взъерошенный ветер к осине приник…
Одна вековая усталость,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась.
На бой не взывают ни горн, ни труба,
Вдали не рыдает гармошка…
Лишь тополь печаль вытирает со лба
Да птицы воркуют сторожко.
Вражина коварен и так многолик!..
Но воинство насмерть сражалось,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась.
О, смерд, погибающий в час роковой –
Ему ни креста, ни могилы.
Зарублен, он вновь становился землей,
И голубь взлетал сизокрылый,
Когда он предсмертный выдавливал рык,
И падал… Всё с пеплом мешалось,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась.
Заброшено поле… Не скачет гонец.
Давно покосились ворота.
Неужто всё в прошлом?.. Неужто конец?..
Неужто не вышло полета –
Туда, где лебяжий предутренний крик,
Где спеет рассветная алость,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась?..
***
Пусть ещё не погасла закатная медь
На взъерошенных клёнах недужных,
Скоро мыслям блуждать, скоро сердцу болеть,
Скоро истина станет ненужной…
А когда заструится дождливая темь,
По стволам растекаясь коряво,
Будем завтракать – в десять, а ужинать – в семь,
И страшиться, что рухнет Держава.
***
Стою на сквозняке… –Ты кто? – Аврутин…
– Зачем ты здесь? – Достали шулера…
Опять один в своей извечной смуте,
Опять один – как завтра, как вчера.
Душа болит… Не много-то народу
Стоит впотьмах с тревогой о душе.
Кому на радость, а кому в угоду
Мой голос тише сделался уже.
Душа болит… И слава не в зените –
Солги, попробуй, строки выводя…
«Отчизна иль дитя?» – вы мать спросите,
И мать в ответ промолвит, что дитя…
И тот ответ правдивей и превыше
Высоких слов, что в горький миг – пустяк.
Стою один… Пустых словес не слыша…
Стою один… Не понятый никак…
***
Вдали от России
непросто быть русским поэтом,
Непросто Россию
вдали от России беречь.
Быть крови нерусской…
И русским являться при этом,
Катая под горлом великую русскую речь.
Вдали от России
и птицы летят по-другому —
Еще одиноче безрадостно тающий клин…
Вдали от России
труднее дороженька к дому
Среди потемневших,
среди поседевших долин.
Вдали от России…
Да что там — вдали от России,
Когда ты душою порой вдалеке от себя…
Дожди моросили…
Дожди, вы у нас не спросили,
Как жить вдалеке от России, Россию любя?..
Вдали от России
круты и пологие спуски,
Глухи алтари,
сколь ни падай в смятении ниц.
Но крикни: "Россия"…
И эхо ответит по-русски,
Ведь русское эхо нерусских не знает границ…
***
И опять на песке блики белого-белого света,
И опять золотая небесно-невинная даль.
И светает в груди… И душа по-над бренным воздета,
И парит над тобой то ли Родина, то ли печаль…
В мир открыты глаза, как у предка – распахнуты вежды,
И под горлом клокочет: «Высокому не прекословь!»,
Сможешь – спрячь в кулачок тот
живительный лучик надежды,
Чтоб мерцала внутри то ли Родина, то ли любовь.
И придут времена, когда слово в окно застучится,
И перо заскрипит, за собою строку торопя.
Что-то ухнет вдали… Но с тобой ничего не случится,
Хоть и целился враг то ли в Родину, то ли в тебя.
И приблизишься ты, хоть на шаг, но к заветному слову,
Что в дряхлеющем мире одно только и не старо.
Испугается ворог… Уйдет подобру-поздорову…
Если будет здоровье… И все-таки будет добро…
И тогда осенит, что последняя песня – не спета,
Что перо – это тоже звенящая, острая сталь,
Что опять на песке – блики белого-белого света,
И парит над тобой то ли Родина, то ли печаль.
***
Я иду по земле…
Нынче солнце озябло…
Перепутались косы на чахлой ветле.
За спиною –
котомка подобранных яблок,
И я счастлив, что просто иду по земле.
Что могу надышаться –
без удержу, вволю,
Что иду, отражаясь в болотце кривом,
Мимо русского леса,
по русскому полю,
Где мне русский журавлик
помашет крылом…
Анатолий Юрьевич Аврутин
_______________________
138760
Сообщение отредактировал Михалы4 - Четверг, 10.11.2022, 05:55 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 15.11.2022, 04:59 | Сообщение # 2686 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| COGITO ERGO SUM
Продолжу изречение не всуе,
Я мыслю (нынче) – значит, существую,
Но это слабый факт, что я живу.
***
Разбазарю себя, разбрызгаю
На делишки малые, мелкие,
Но душонка моя корыстная
Ждёт чего-то большого, смелого.
Волчья жизнь обложила рисками,
Каждый сам за себя. Так хочется
Ухватиться за что-то близкое,
Но преграда во всём. Пророчески:
Век душе искать тихой пристани, –
Разорвало грудь меж эпохами.
Эх ты, сердце моё капризное,
Жить бы, ахать, а я всё охаю.
***
Я рассуждал о вечном так и сяк,
Взлетев до голубей высоким чувством,
Один из них пометил мой пиджак,
Приняв меня за памятник искусству.
В душе моей разыгрывалась месть
За прерванность высокого полёта,
Но рассудил, что в этом что-то есть
Помёте кроме самого помёта.
***
Одних прельщает слава геростратова,
Другим подай бессмертье македонское.
Живу спокойно, за одно лишь ратуя,
Чтоб мир не перешёл границу тонкую.
Где грань-война – безумная, увечная,
Старухой злой в дома придёт непрошено,
И счастье дорогое, человечное
В грошовое вмиг превратится крошево.
В миру грибы растут, мечети, радуги…
Что Бога нет, кричат мужи учёные.
Но это всё цветочки, будут ягодки,
Когда схлестнётся белое и чёрное.
Привыкли быстро к модному, кошерному,
Давно ли были Васькой, Петькой, Зойкою?
Мы без пяти минут уже пещерные,
Остался только пуск – и в мезозойскую.
***
СОН
Он в шубке, шарф завязан по глаза,
Цигейковая на резинке шапка,
Везёт его бабуля в детский сад
На санках утром, не спеша, лошадкой.
Сутулится под ватником спина.
Пимы черны, как очи у цыгана.
Вся улица стоит окурена
Печным древесно-угольным кальяном.
Не знает этот мальчик-озорник,
Рождённый раньше сотика, вайфая
На двадцать лет, что детства сладкий миг
Короче, чем на бабушке фуфайка.
Светает. В редких звёздах небосвод,
Идут навстречу одиночки-люди.
А бабушка везёт, везёт, везёт,
Везёт, пока будильник не разбудит...
***
Инсульт разбил бабулю, жизнь – тюрьмой...
Два года как прикована к постели:
Ковёр настенный, потолок, трюмо...
Борьба за жизнь, где каждый день – качели.
Старался дед, ухаживал сполна.
Купил ей сапоги, как модной даме.
Три года после этого она
Их мерила, и мерила глазами.
***
Колыбель моих снов – это детства года,
Мне казалось тогда, буду жить я всегда.
Солнце падало ниц, подымалось опять,
Лишь мельканье страниц:
двадцать пять,
тридцать пять…
То держала земля, то плыла подо мной,
Я качался над нею, как мост подвесной.
Как и многих болтало у самого дна,
Только я ни за что не отдам даже дня.
Мне бы детство обнять, занырнув с головой
В ощущенье себя, что я вечно живой.
***
Планы, работа, семья – суетливая штука –
Жизнь – не стихает сраженье за место под солнцем.
Помнится: гладят мне голову нежные руки,
Только в сознанье пришёл:
– Всё, сынок, обойдётся.
Первый проваленный ГОС, вниз лицом на полу я,
Горечь обиды рекою хлестала из горла,
Как же хотелось всё бросить и напропалую…
Мамины руки загладили первое «горе» –
Всё обошлось. А ещё – из далёкого детства:
С батей повздорил и в ночь убежал, крикнув дерзко:
– Я не вернусь! Никогда больше с вами не буду!
Мама вихры нежно гладила:
– Брось. Мы же любим…
Нынче, на смене эпох, ты как будто бы между…
Сердце не лечит уже лошадиная доза…
В памяти мамины руки, как символ надежды,
Словно напутствие мне:
– Всё, сынок, обойдётся.
***
Жизнь – всего лишь отрезок пути,
Едем то вниз, то в гору,
Твой всё время бежит впереди
Скорый...
Мимо лиц, суеты городов
Мой за твоим шпарит,
Лишь мелькают прошедших годов
Шпалы.
Вслед несётся тебе: – Погоди!
Твой цвет зелёный и ясный,
У меня же он через один –
Красный.
Догоняю, ход в гору тугой,
После подъёма стал резвый,
Всё ритмичней колёсный стук о
Рельсы.
На обгон. Параллельно несусь,
Соприкасаются плечи,
Я люблю, потому не боюсь
Встречных…
***
Не помнить зависть, взглядов укоризны,
Сквозь них идти с холодной головой.
Нет ничего главнее в этой жизни,
Чем быть собой.
Не думать, не гадать, как будет проще,
А просто чувствам следовать. Себе
Не изменять. Не променять на прозу
Стихи небес.
Быть игроком по жизни, но не в карты,
А если проиграть – знать, не судьба.
Нет ничего поистине азартнее
Игры в себя!
***
Ты родился – сделай глубокий вдох.
Жив остался – выдохни и забудь.
Каждый день говори: «Сохрани нас Бог»,
А потом отправляйся смелее в путь.
Аппарат. Меха засопели в такт
Человеку – размеренно, не спеша.
Сколько в жизни будет угроз, атак –
Никогда, слышишь, не забывай дышать!
***
Фраза простая «Будь человеком»,
Так ли она проста?
Прежде чем быть на свете этом,
Нужно сначала стать...
Можно пойти по пути такому –
БЫТЬ заменить на ЕСТЬ.
Но проплывёшь ли коварный омут,
Если повсюду сеть?
Как на краю удержаться? Тянут!
Душу бы не сгубить.
Вот человеком если не стану,
Как же я буду быть?
***
Качается маятник-время, года
Бегут, как лошадки, по кругу.
Людей в муравейники-города
Отжала земли центрифуга.
Давно не грозит нам спокойная жизнь –
Играют империи в кости.
Животные страхи в карманах души
Живут, как незваные гости.
Из правды хлебаем ушатами ложь,
Про истину знаем немного.
А в небе оранжевый катится ёж.
И так безразмерна дорога.
***
Ру/ч/ки ломают, но пишем и пишем,
Терпим, сражаясь чернильным мечом,
Терпит, читающий длинные книжки,
Терпит бумага – ей всё нипочём.
Терпим, когда ограничили волю,
Терпим, когда на душе очень больно:
Нужд и лишений пожизненный ход –
Жизнь, как болезнь.
Потерпите.
Пройдёт.
***
А Богу пусть будет – Богово,
Поэту – оставьте Поэтово.
Не важно, что жизнь убогая,
Он счастлив другим, поэтому
Какие одежда, логово,
Причёска – ему фиолетово.
Он делает дело Поэтово,
Не зная, что это – Богово...
***
Мы начали про семьи и дела –
Наш разговор шёл, в общем, курсом верным.
И первая бутылочка зашла
В нас, как мадам бывалая в таверну.
Но после заколдованной, второй,
Наш разговор потёк в другие сферы,
Нестройно кто-то обсуждал наш строй,
Неверно кто-то плёл про нашу Веру.
Я говорил, что мира нет без войн,
Что войны мир сшивают наживую.
Закончили мы Третьей – мировой,
В полемике про Третью мировую.
***
Пусть на земле не сытно, зябко,
Не унываю – прокормлюсь.
Я пел и буду петь, как зяблик,
Про радость солнца, листьев грусть.
На ветках дней холодных сидя,
Я запою, гордясь ничем,
Не зная, в общем, и не видя,
Кому пою я и зачем.
***
Пишем, творим, весь мозг на дыбы,
В мыслях не сгинуть дабы,
Но не хватает малость кабЫ…
Самую малость кАбы.
Все испарились кОгды, чтобЫ,
Искоренились штампы,
Но не хватает малость кабЫ…
Самую малость кАбы.
***
Я не поэт – увы, и не прозаик,
Да сколько нас таких ещё в свету,
Чьи мысли, как сосульки, замерзают,
А после кап по капле в пустоту.
Плыву, как чёлн, гребу, куда не зная,
Но чувствую внутри какой-то свет.
В сомнениях давно лишился сна я,
Что, может быть, живёт во мне поэт.
Эх, если б знать, что кто-то прочитает,
Я б откопал все пыльные листы.
Мечтать не вредно, вот я и мечтаю
И таю на краю у пустоты.
Владимир Борисович Цыганков https://u.to/o1JsHA
__________________________________________
138990
Сообщение отредактировал Михалы4 - Вторник, 15.11.2022, 05:01 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 16.11.2022, 06:16 | Сообщение # 2687 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| Пока был на фронте, написал несколько стихотворений. Жаль, что потерял блокнот и телефон с записями. Но кое-что удалось вспомнить. Буду время от времени выкладывать.
---
Резервист ЛНР Цы'ган
Цы'ган ни черта' не боится
Цыган молнией под минами носится
Цыган порою может напиться
На неприятности сам будто просится.
Его мотоцикл ревет как танк.
Его каждый знает на передке.
Цыган - отвязный боевой панк.
Вертел он эту жизнь на штыке.
Он как д'Артаньян в снарядном дыму.
У Цыгана шляпа почти что с пером.
Из-за линии фронта играют ему
Громовые сверчки бесшумным смычком.
_________________________________
***
Теперь могу признаться: с началом частичной мобилизации я уехал защищать страну в качестве добровольца чеченского батальона "Ахмат".
Не успел, да и постеснялся заранее объявить об этом публично. Я не служил раньше и мне уже 45 лет. Мог и не ехать. Но не мог не поехать. Не мог не отдать долг своей стране.
Я дважды был на Донбассе раньше, и хочу помочь этим людям, понимая, что они - это мы и есть. Просто они боролись, пока мы пели и плясали. Украину 8 лет готовили к большой войне с нами. А мы только сейчас начали понимать, что шапками нацистов не закидаешь. Мало наклеить на лобовое стекло "можем повторить". Нужно отвечать за слова.
После непростого месяца на "передке" я не хочу осуждать тех, кто заробел и удрал от мобилизации. На войне и тяжело, и страшно, и хватает дикого бреда. Но мне было стыдно не поехать.
Самым тяжелым для меня оказались не обстрелы, не боевые действия, не ночи в грязных подвалах или на сырой земле, а возвращение санитарным бортом после ранения. Мучило не столько ранение, сколько жгучая смесь жалости и восхищения перед этими парнями - юными и седобородыми - поставившими интересы Родины и народа выше своей жизни, своего здоровья. И теперь возвращавшимися поломанными, но не сломленными. Через боль улыбались, шутили, подбадривали друг друга. Кто-то уже планировал вернуться на фронт.
И вот теперь я в Москве, лежу в военном госпитале. Раненое бедро заживет. Буду потихоньку писать заметки, хотя умудрился потерять блокнот и телефон.
Включил телевизор в палате и немного расстроился: судя по телеканалам, мы продолжаем хохмить, петь и плясать (хотя это давно не так). А федеральные новости выходят уровня: в нашей армии есть мощный-премощный "солнцепек", легко разбивающий любую оборону (где он, кстати, а?!) и быстрый-пребыстрый самолет (вот его видел, ага, но почему их не тысячи в небе?!!).
А в целом пока что я просто рад лежать на чистом и не слышать прилетов.
***
В госпитале в Ростове к нам в палату привезли на каталке дядьку. Лежачая палата, здесь у всех непростая ситуация. Но у дядьки не было ноги. А сам видно, что человек крепкий. Под 50. Крупные черты загорелого лица, жесткие волосы. Насмешлив. Мог бы быть казачьим атаманом.
ЧВК-шник. К тому, что в палате все называют друг друга по именам, а не по позывным, отнесся с удивлением, так как свое имя почти забыл. Воюет 4 месяца. Командир взвода. Говорит, от первоначального состава не осталось никого: все 200 и 300. Про этих ребят в армии ходят легенды, что если куда-то вцепятся, уже не отступят.
Стреляет из всех видов оружия. Выживал в ситуациях, в которых выжить невозможно. Видел такие ужасы - не дай Бог никому! Брал один населенный пункт, другой. Представлен к ордену Мужества.
Пули и снаряды его не брали. Но подорвался на противопехотной мине. Подлую самоделку враги замаскировали у дороги. Дядька не унывает, даже рад, что теперь поедет домой в Сибирь, увидит мать. Говорит: "закажу протез, в футбол играть буду".
Мы наполнились уважением - настоящий воин! Но тут в палату закатилась женщина в масочке и взяла у всех тест на ковид - такое правило. А через пару часов результат: у всех чисто, а у нашего воина плюсик. Все полетят на лечение в Москву, а его с отрезанной только что ногой переводят в ковидный госпиталь.
Видели бы вы его глаза, когда на него надели масочку (с таким успехом ее можно было надеть на медведя) и начали собирать для перевода!
У судьбы бывает странное чувство юмора.
***
Я ненавижу табачный дым. Но в армии диктатура курильщиков. Курят все и везде. И там где спят, и там где едят. В окопах, блиндажах, транспортных самолетах и на складах с горючим. Вспыхнувший в ночи огонек может привлечь внимание вражеского гранатомечика или снайпера с тепловизором, но даже это не останавливает курильщиков. Прячут цыгарку в ладонь, в рукав, надеясь, авось пронесет.
Если бойцы прячутся от обстрелов в тесном подвале, то наглухо закупоривают дверной проем одеялом или куском ковра, а потом дружно закуривают. При этом многие бойцы простужены из-за сквозняков, сырости и ночевок на земле. Все без конца кашляют как чахоточные: упхе-кхе-кххе. И я с ними. Пассивный курильщик. Всякий раз, когда рядом со мной затягиваются, начинаю кашлять.
В ростовском госпитале я думал, что отдохну от дыма. Но сосед закурил, и я тут же закашлял. Медсестра строго меня осмотрела, посовещалась по телефону с врачом и меня решили перевести... в палату для кашляющих. Чтобы никого не заразил. Это была 5-местная "палата для курящих", все были лежачими и не могли даже выйти покурить в туалет - дымили в постели. Мы надсадно кашляли на все лады, и кровати наши тряслись.
Вечером, когда всех должны были эвакуировать санитарным бортом в Москву, лежачих вынесли на носилках во двор и сложили внутри металлических каркасов в штабеля. Я оказался сверху и мог глядеть в небо и на покачивающуюся надо мной ветку дерева. И дышать свежим воздухом.
Смотря на эту ветку, я лежал как Андрей Болконский и думал что-то радостное и благодарное: о том, что жив и могу дышать кислородом и глядеть на прекрасное ночное небо.
"Зашибись природа у нас! Куришь, браток?!" - благожелательно обернулся ко мне сосед и затянулся чем-то фантастически душным. И весь штабель тоже одобрительно закурил и задымился. И столпившиеся люди вокруг задымились, потому что место у входа - это курилка.
Сердобольная бабушка из христианской миссии ловко сунула мне под одеяло несколько вафелек и бутерброд с колбасой в пластиковом кулечке: "В дороге поешь, сынок! Господи, дай тебе сил!"
Я не хотел есть, меня сильно мутило. Особенно мучил запах дешевой колбасы, затерявшейся под одеялом. Спеленутый как мумия, я не мог пошевелиться и достать её.
Погрузка затягивалась. Пошел дождь, и ходячие курильщики сбежали в помещение или под козырек. Начали было разбирать штабеля с лежачими, но дождь оказался не сильный, бросили. Я лежал под моросящими каплями, дышал и был почти счастлив.
Если бы еще не чертова колбаса! Господи, дай мне сил!
***
В госпитале в Ростове лежу на каталке, жду очередь на рентген. Передо мной на скамейке крупный мужик сидит со сломанным плечом и видно, что хочется ему поговорить. Наконец, он не выдерживает:
- Слышь, брат, со мной-то чего приключилось! Еду на грузовике, а тут обстрел. Я по газам, несусь на полной скорости, но смотрю: попали гады, тент загорелся. А у меня в кузове ящики с БК и бочки с горючим. Сейчас кааак рванет, гайки не останется! Я дверь на ходу открываю и прыгаю. Ну, и неудачно так, плечо хрясь! А грузовик вперед еще проехал и остановился. Тут дождь пошел, и огонь потух. Вот же хрень! Я к своему грузовику поковылял, завел его и обратно в часть поехал. Командир орал на меня: "дебил, самострельщик!" Но оформил 300-го. Я потом в медчасть. А накануне им вот эти бандажи для переломов привез, видишь? Мне один из моих же бандажей и выдали. Сижу теперь здесь.
- Да-а, - выдыхаю я.
- Вот тебе и да, - соглашается мужик и пропускает меня вперед.
***
Грузили нас ночью. Перед погрузкой для осмотра пациентов в "пазик" забрался военный врач, молодой осетин с умным и серьезным лицом.
- Так, что у вас? - обращался он к раненым. - Сопроводительные документы давайте... Ясно... Рану показывайте... Живот и рука.... Долетите? - и уже обращаясь к молодым парнишкам срочникам: - Этого ближе к хвосту, к реанимации.
Так он осмотрел каждого. Из обрывков разговоров я слышал, что лежачих мест в московском самолете недостаточно, и что кого-то могут отправить обратно в госпиталь. То ли самых тяжелых, то ли наоборот легких, готовых еще потерпеть. Я волновался. Мне не хотелось обратно.
- Что у вас? - спросил врач меня.
- Осколочная рана бедра. Сквозная. С ней все хорошо, - ответил я.
- Да? Судя по намокшей повязке, я этого не вижу. В самолете разряженный воздух. Станет хуже.
- Долечу, - прошептал я.
- Долетите, - нахмурился врач. - Но я вас предупредил
Вяло переругиваясь, кому нести очередные тяжелые носилки, а кому уже можно отдохнуть и покурить, парнишки-срочники вынимали носилки из "пазика" и несли в самолет. Я надеялся, что поставят ненадолго на взлетной полосе, и я смогу отползти в сторону и освободить мочевой пузырь. Но нет, понесли сразу внутрь.
- В начало его, - крикнул кто-то, и меня потащили мимо стеллажей с висящими на них ранеными бойцами. Если в санитарном пазике мы висели в три яруса, то здесь в самолете - в четыре, плотно друг к другу. Лишний раз не повернешься и не согнешь колено, потому что рискуешь задеть висящего сверху:
- Ааа, брат! Не делай так больше. В самую систему мне ногу воткнул!
Каждый, кто случайно задел соседа, вытянулся и затих.
Меня засунули в самый низ, надо мною покачивались трое. И четверо висели напротив. А сколько еще висело дальше по проходу? Полсотни или больше? Человеческая матрица. Это в кино достаточно одной таблетки, чтобы вырваться из такой. А у каждого из нас впереди были десятки таблеток и уколов.
Те кто не висел в стеллаже, сидели вдоль борта, у кого была ранена рука, у кого замотана голова или заклеен глаз. Пальцы нетерпеливо ныряли в карманы в поисках курева, но в самолете нельзя было курить совсем. За этим присматривали.
Ближе к кабине было жарко. В госпитале мне посоветовали одеться теплее, и я был благодарен за этот совет, когда лежал в штабеле на улице и ждал погрузки. Но здесь в самолете была баня, а раздеться, чтобы не потревожить соседа сверху я не мог, поэтому обливался потом.
- Здорово, братишка! Как ты? - подмигнул мне со второго яруса веселый голубоглазый парень, похожий на Арамиса. Такие нравятся девушкам. Я видел его в госпитале в Стаханове. Тоже ахматовец и тоже попал в замес, когда мы удерживали прорыв неприятеля. Ему повезло меньше, чем мне - осколок раздробил кость. Теперь на его ноге выросла футуристическая система из палок и шарниров.
- Ахмат? - протянул мне руку красивый смуглый парень лежащий напротив меня. То ли узбек, то ли таджик. - Я - музыкант.
Я пожал руку. Понятно, ЧВК-шник. Я что-то начал говорить ему, но он печально мотнул головой:
- Я тебя не слышу... Танк...
Парень был контужен и оглох. Он протянул мне бутылку с водой, я сделал небольшой глоток и передал ее Арамису.
Двигатель гудел, обещая скорый взлет, но мы всё не взлетали.
- Братик, а туалет здесь есть? - потянулся я к стоящим в проходе ботинкам авиамеханика.
Ботинки засмеялись:
- Откуда? Два часа всего лететь. Потерпи.
И я терпел. Хотя мутило сильно. От жары, от тесноты, от головной боли.
Подошел врач и засунул "музыканту" в уши кусочки бинта. Десантный самолет не герметичен, и при перепаде высот могла пойти кровь.
Люк закрылся, самолет затрясся и покатился по полю. Мы взлетели. С набором высоты у меня заложило уши и я пытался "продуваться" как учил тренер по дайвингу. Зажимал нос, надувал щеки, но помогало плохо.
В какой-то момент я понял, что сейчас потеряю сознание. Перед глазами пошли круги. Я нашел висящую на потолке между труб тусклую лампу и начал молиться. Другой иконы не было, а Бог - это всё-таки свет. Попросил помочь мне выдержать этот путь. Потом провалился в забытье и очнулся, услышав как скрипят открывающиеся шасси. Мы прилетели в Москву.
Самолет встал, и в открывшийся люк начали заходить люди. Офицеры, врачи в теплых куртках поверх белых халатов, деловитые женщины со списками в руках. По проходу пробежала девушка, испуганно заглянула мне в лицо, поняла: "не он" и умчалась искать "его".
В первую очередь выносили тяжелых, их забирали реанимационные машины. Мы оказались в конце очереди. Смуглый вагнеровец показал мне пустую пластиковую полторашку и сделал жест рукой: отрезать.
- Лю-юди! - закричал я топчущимся в проходе ногам. - У кого есть нож? Сил терпеть нет!
Ноги нерешительно помялись, но чья-то рука всё же подхватила бутылку и вернула с прорезью нужного размера. Я протянул её музыканту, но тот воспротивился: ты первый.
Давно я не испытывал такой радости от простого физиологического действия: накрылся одеялом и заполнил бутылку наполовину. Её очистили, и я передал её соседу.
Начали разбирать нашу секцию. Женщина врач, заглядывая в списки, отдавала указания, кого снимать первым. Срочники бросались выполнять указания, крича и споря, потому что нельзя было вынуть носилки из стеллажа, не задев другого раненого. И получалось, что разбирать всё равно нужно по порядку.
Раненые тоже давали советы и спорили, а Арамис откидывал одеяло и показывал врачам и срочникам голые ноги с системой, пугая их и обещая страшные кары тем кто уронит на него носилки.
Секция была почти разобрана. Меня понесли. Арамис успел сунуть мне в руку шоколадный батончик с орехами:
- Держи, брат!
Я благодарно сжал кулак.
Нас загрузили в пазик и повезли по длинным ночным московским хайвеям.
В госпитале было невыносимо светло, у меня заслезились глаза. Стояли люди, будто встречали правительственную делегацию. Безопасники забрали мой пластиковый пакет с вещами на осмотр. Мало ли что привозят "из-за ленточки"? Случайно или сознательно везут гранаты, патроны, штык-ножи. А есть такие, кто способен прихватить золотую цепочку из разрушенной квартиры. За мародерство положен срок, из героя сразу станешь преступником.
За вещи я не волновался, у меня их не было. Всё что лежало в пакете - подареные волонтерами в госпитале футболки, носки, блокнот с фломастерами. Весь низ - от штанов до берцев - у меня срезали еще в медроте. А мое скромное армейское имущество осталось в подвале на "нуле" и в "располаге". Вряд ли когда-нибудь увижу его снова. Жалко было блокнот с записями.
Я лежал на носилках в чьих-то старых трениках. И кителе, на погон которого была намотана георгиевская ленточка.
- Всё в порядке, боец? - улыбнулся врач. - Не переживай, вылечим!
Меня переложили на каталку и повезли по длинным и светлым лабиринтам московского госпиталя.
***
На войне бывает так много счастливых и несчастных совпадений, что начинаешь верить в судьбу.
За день до того, как меня ранило в правое бедро, я запрыгнул на бэтэр. Тот неожиданно и резко сдал назад, а сзади был столб. Я еле успел это заметить и отдернуть правую ногу. Иначе её расплющило бы. Я еще подумал: нужно быть аккуратнее с ногами, не растопыривать их и поберечь. А ночью в ту же ногу прилетел осколок.
И еще один осколок прилетел в голову. Или это была пуля снайпера? Не знаю. Я даже не заметил, как это случилось. Просто чиркнуло по лбу, осталась ссадина. В госпитале лоб немного болел, а я думал, может у меня теперь откроется третий глаз или что-то вроде? Ничего не открылось, ссадина зажила и всё.
Слышал историю как бойцу в окоп прилетела граната. Не взорвалась, но ударила по пальцам ноги. Он потом ходил с забинтованным распухшим большим пальцем и ругался, что берцы теперь сложно надевать.
Парень из нашего взвода купил себе каску и бронник. Причем сомневался, очень уж тяжело в них ходить. Но на боевое задание надел. Один осколок прилетел в каску, другой в бронник. Говорит: лучшая инвестиция в его жизни.
Одному солдату пуля раздробила приклад автомата. Он всё склеил, замотал изолентой. А в следующем бою пуля прилетела туда же, и опять приклад в щепу.
Была история про бойца, который очень боялся ранения в грудь. Он раздобыл самую тяжелую и прочную плиту, какую мог. Воткнул её в разгрузку и с ней ходил, несмотря на тяжесть. И однажды в нее попал снаряд! Плита выдержала удар. Ёё даже можно было использовать снова. А от бойца, к сожалению, ничего не осталось.
Но самую удивительную историю мне рассказали про одного любителя трофеев. Всякий раз, убивая иностранного наемника, он полз посмотреть, чем можно поживиться. У иностранцев всё получше: разгрузки, броня, шлемы, прицелы, калиматоры, ножи. А тут ему приглянулись кроссовки. Убитый наемник уже лежал какое-то время. Бойцу говорили: не снимай с мертвяка, плохая примета. Но он не послушал, кроссовки-то классные. Надел и ходил в них пару дней. А потом ему оторвало обе ноги с этими кроссовками.
Иногда судьба показывает пальцем на то, что ей нравится, и говорит: "моё". И бесполезно с ней спорить.
***
В поселках и городах, по которым прошла война, осталось удивительно много котов. Зачастую военные - единственный источник пропитания для них. Так что растиражированный образ бойца с котом на руках - не преувеличение. Было бы точнее нарисовать, что котов два или три.
Коты пробирались в наш кубрик в располагу, сидели с нами в подвале на "нуле" и даже дежурили ночью на позиции. Белые, рыжие, сиамские. Некоторые виды выдаваемой нам тушенки как бы подразумевали, что без котов с ней не справишься.
Однажды я дежурил ночью на КПП, и ко мне пришел черный кот, совершенно домашний, пушистый и очень чистый (как ему это удалось?). Без колебаний он залез ко мне на плечо и там уселся. Некоторое время я стоял на посту с автоматом и котом на плече, но потом кота снял - не положено. Да и странно, что за часовой с котом? Тот перебрался на ящики из-под БК и остаток смены дежурил там. К нему присоединилось еще несколько котов. Не военная часть, а театр Куклачева!
Облезлый рыжий кот повадился ходить к нам в подвал на "ноль". Его гоняли - очень уж страшный, с воспаленными глазами. Гладить его отважился лишь боец с позывным Тайга. Он говорил:
- Глупо бояться лишая, если не знаешь, будешь ли вообще завтра живой.
И облезлый кот согласно мурчал.
На "нуле" уже жили чистая домашняя кошка, ее котенок и собака Бека, брошенная сбежавшим украинским прокурором. Бека понимала, что такое обстрелы, умела ползать по-пластунски, молчать и в случае необходимости быстро нырять в окоп. Новому хозяину была предана невероятно, и, если он уезжал на задание, стрелой выскакивала из подвала, как только подъезжала машина или бэтэр: он не он? Её загоняли обратно, потому что весь двор вокруг дома регулярно обстреливался.
Места для облезлого рыжего в подвале не было, но он настойчиво к нам стремился и наконец устроился на высоченной груде "морковок", гранат для РПГ. Теперь это было его место - не сгонишь.
А к располаге прибился бродячий шелудивый пес. Он хотел служить в нашей части, сразу понял, где находится КПП и встал его охранять. Кто-то из бойцов построил ему будку и подкармливал. Пёс лежал на дороге, строго осматривал въезжающие машины и входящих людей и был страшно доволен. Но всё время чесался, нервируя сменяющихся часовых. А горячей воды, чтобы отмыть его, в располаге не было.
Однажды ждали генерала, и нас, часовых, несколько раз предупредили, что проезд нужно открыть заранее, а кортеж ни в коем случае не останавливать. Но пёс этого не знал, с дороги не уходил и собирался обнюхать генерала, как и всех прочих.
- Аааа, застрелю эту чесотку! - разволновался и раскричался один из командиров. Но угрозу не выполнил. Пёс обиженно покинул КПП и потрусил охранять стоящих по соседству вагнеров.
***
В госпитале часто можно услышать обрывки разговоров. Говорят с близкими по телефону или с соседями по палате. Я не подслушиваю, чтобы не быть назойливым. Но иногда случайно услышанное хочется записать:
...Алло, слышишь? Говорю, если новую волну мобилизации объявят, вообще всех мужиков из нашей деревни заберут. Я приеду, буду тебя на "Кировце" учить работать. Будешь на "Кировце" фигачить, поняла? А ты как думала?! Как в Отечественную бабы на тракторах пахали. Кому-то же надо!
____________________________
...Он нам говорит: ребят, у меня одна пара обуви всего, а вас двое. А я ему: погоди, браток, все нормально выходит. У него же правой ступни нет? А у меня левую как раз оторвало. Одну пару на двоих поделим. Теперь и на носках экономия. В два раза дольше носить можно!
____________________________
...Когда в дом снаряд попал, перекрытия обрушились. И меня 12-тонной плитой придавило. Хорошо, ящики там были с БК, они удар смягчили. Целые сутки там лежал расплющенный, пока не достали. Теперь ногу вот только так держать могу...
____________________________
...Резали меня, резали, а осколок так и не достали. Сказали: там останется навсегда. Ну, он нормальный, круглый такой. Ничему не мешает. Буду теперь как Терминатор ходить. Хоть не с пулей в голове!
____________________________
...Я вот так руку на дерево повесил и кричу: доктора, доктора! Потом сознание потерял. Меня подхватили, положили на бэтэр, везут. Я вроде всё слышу, а глаза открыть не могу. В больничке мне говорят: фига, ты крови потерял! Четыре пакета в тебя влили!
____________________________
...Он этот дрон лопаткой саперной сбил! Да, я тебе говорю: размахнулся, кинул и сбил. Тот снизился, чтобы гранату нам сбросить, а ему лопатой - ннна-а! Парню потом разведосы наличкой 50 штук выдали. В этом дроне точка отправки и всякая ценная информация зашита была. Так его потом починили и он за нас летал!
____________________________
...Сон мне приснился, прикинь? Будто мы с Путиным и Шойгу на войну поехали. Едем вместе на БТРе, ну бронированном как надо. А вокруг нас роботы боевые идут. Ля-а... если б мы так воевали, вообще бы красавчики были!
____________________________
***
Иногда люди не понимают. Они редко скажут в лицо, потому что в лицо - оскорбительно и небезопасно, но любят прискакать в комментарии и выдать что-то вроде: "не смотрите телевизор, думайте своей головой, читайте и собирайте информацию". И обидно, что им не посоветуешь того же.
Телевизор они не смотрят, полагая, что там - инфернальная пропаганда, а вот в интернете - святая правда. Думать головой у них не выходит, потому что если голова похожа на погремушку, то как ей не крути, получается один лишь треск. А читать и слушать они будут что-то своё. Мы - Коца, а они - Каца. И в природе эти два медиаявления не пересекаются.
И вот они поучительным тоном выдают лютую банальность, за которую хочется стукнуть костылем по башке: "нельзя нападать первым, нельзя убивать людей". И опять не поспоришь. Небо синее, трава зеленая, убивать нельзя. А защищать себя можно? Спрашивать бесполезно. Ведь "на нас никто не нападал". Мы напали, а нападать нельзя. Бег по кругу. Надоедает. В сети хочется отправить в бан, а в оффлайне - в нокаут.
Преступления нацистов для них не преступления. Ведь нацистов на Украине нет, откуда же преступления? Многолетние убийства жителей Донбасса - это они сами себя. И вообще, нравится им так, это их украинское дело, не наше. А может и вовсе: это мы влезли и всех убили.
Я не знаю, как помочь людям, выросшим наподобие репейника на нашем поле, и не понимающим, что поле начали вытаптывать. А если они это поймут, то всё равно решат, что шум напрасный, ведь вытоптать репейник не так просто.
В целом люди-то они неплохие. Зачастую образованные. Просто так у них вышло: возлюбили врагов, а к ближним равнодушны. Такая вот особенность у их глупых сердец. Верящих, что НАТО - это уважаемая и безвредная международная организация вроде ЮНЕСКО, а мы сами зачем-то с ней ссоримся.
Хорошо бы для этих людей устроить принудительный курс реабилитации. Отправить волонтерами на Донбасс или в военный госпиталь санитарами. Не знаю, что им еще поможет. Меня одно радует, что таких людей в моем окружении становится все меньше. И что сейчас я могу ходить с костылем и, в случае чего, дотянусь.
***
Меня попросили прокомментировать ситуацию с Херсоном. Я не знаю, что сказать. Стыдно и горько. Стыдно, что мы такие слабые. Что позволили случиться обстоятельствам, военным или политическим, заставившим нас отступить. Горько, что пообещали новым гражданам РФ, что никогда не уйдем, и ушли.
И теперь что? Если враг зайдет в этот красивый город, скорее всего нам придется разрушить его до основания.
Я не хочу верить, что это очередной договорняк, связанный с выборами в США или чем-то еще. Что нашей власти пообещали какой-то бонус, который всё равно не дадут. Но причины этого ухода нужно расследовать.
Нам нужно знать истоки нашей слабости. Искать их и избавляться от них. Мы должны быть сплоченными, сильными. Иначе растеряем полстраны, не прекращая праздники и парады.
***
Возвращаясь в располагу, я заметил в соседнем дворе местных жителей. Мужчина средних лет раскручивал электрический провод. На лавочке сидела женщина и грелась на солнце. Возле крыльца был устроен небольшой огород. Здесь же стояла самодельная душевая кабина. Канализация в доме не работала, как и электричество.
Я подошел к гражданским, надеясь, что не напугаю их. Вид у меня был устрашающий: автомат, разгрузка с кучей магазинов, всклокоченная борода – корпоративный стиль «Ахмата».
- Здравствуйте. Что вы делаете?
- Так это… ваши согласились нас к генератору подключить. Теперь у нас тоже свет будет, - ответил мужчина.
Я подумал: электрический свет! А как же маскировка? Но стекла в доме отсутствовали. Вместо них оконные рамы были затянуты коврами: и тепло, и свет не пробьется.
- Что-нибудь еще вам нужно? Продукты, вода?
- Продукты есть. Гуманитарку на той неделе раздавали. Воду нам военные привозят.
Я пообещал принести еще продуктов. Люди не возражали. Но разговор не клеился. Я стеснялся гражданских, а они меня побаивались: мало ли, ходит, интересуется, а потом проблемы начнутся.
Мне хотелось расспросить их о жизни, об отношении к приходу России, о том, как пережили штурм города. Но когда вооруженный человек задает вопросы, это не интервью, а допрос. И я заранее мог предположить, что мне ответят что-то односложное, осторожное.
Я вспомнил как на курсах известного российского фотографа, проводившего мастер-класс в Африке, был обеспеченный студент, который слишком буквально воспринял совет найти «фиксера», местного авторитета, готового помочь зайти в деревню и договориться с местными жителями о съемке. Иначе селяне могли оказаться не слишком приветливыми. В качестве фиксера студент (деньги позволяли!) случайно нанял местного криминального авторитета, чуть ли не полевого командира. В общем, съемка аборигенов выглядела так: вооруженные люди выбивали дверь хижины, вытаскивали шокированного жильца во двор и кричали: «Снимайте, сэр! А ты не шевелись, гад, завалим!» Студент сам был не рад тому, во что ввязался, но поздно, приходилось фотографировать.
Такого интервью я не хотел. Но оказалось, что женщина сама не против поговорить с солдатом:
- Живем неплохо. Нас в доме четверо. Мы вдвоем, еще мужчина этажом выше и дед в соседнем подъезде.
- А обстрелы?
- Мы привыкли. Когда штурм был, хоронили людей с нашего подъезда вот прямо здесь – в огороде. Ну, так… слегка засыпали землей как могли. Когда лето началось, запах пошел, пришлось перезахоранивать. А сейчас ничего, спокойнее.
Находиться на линии фронта даже военному тяжело, а для мирных жителей это настоящая драма. И всё же многие отказались уезжать. В городе их оставалось около четырехсот человек. Еще двести жило вокруг – в ближайших деревнях. Ни магазинов, ни транспорта, ни электричества, ни связи. И диктат военных: в том смысле, что ты для них досадная помеха. Тут носятся танки и тяжелые самоходные установки, а ты крутишься на своем велосипедике с сумками, рискуя попасть под гусеницы. И неизвестно, просто так крутишься или может работаешь на вражескую разведку.
- Многие в Луганск уехали. Или даже в Россию. Но мы не можем. Если уедешь, назад не пустят. Особая зона. И квартиры наши пропадут. А пока здесь живем, нас не трогают.
Отчасти людей можно понять. Уедешь - останешься без жилья, без имущества, без работы. А если ты мужчина, в республиках тебя сразу мобилизуют и отправят на фронт. Будешь так же жить под обстрелами, но уже не дома, а в холодном окопе.
На воротах домов и дверях квартир, где остались жильцы, пишут большими буквами: «Здесь живут люди». Это предупреждение для солдат, которые ходят по домам, ищут материалы для обеспечения быта: полиэтиленовую пленку для блиндажей, ковры для утепления подвалов, доски, дрова для печи. Мародерство запрещено законом. Был случай, когда один солдат решил прихватить в подарок жене шубу. Чуть подержанную, зато норковую. Сунул в рюкзак. А на границе с Россией его остановили сотрудники ФСБ, и солдат поехал не домой, а в тюрьму.
Еще строже относятся к мародерству среди гражданских – могут застрелить на месте. Потому что непонятно, кто там рыскает по чужим квартирам – вор, диверсант, шпион? В любом случае – враг, на выяснение подробностей нет ни времени, ни желания.
- Когда зачистка была, вот я напугалась! – вспомнила женщина. – У нас чеченцы по подъездам ходили. Я тогда на кухне готовила, вдруг входная дверь вылетает от удара, а на пороге огромный бородатый чеченец. Затвор передергивает и кричит: «Выходи, мародер!» Я в переднике с кастрюлькой из кухни выглядываю, плачу: «Я не мародер. Я здесь живу». А он: «Ой, извините, пожалуйста. Я сейчас всё починю». На место дверь поставил. Больше в квартиру к нам никто не заходил.
Надписи «Живут люди» украшали входные двери сразу двух подъездов – их и соседнего, где жил дед. Никто из солдат к этим подъездам не приближался, чтобы не беспокоить людей зря.
Но и гражданские не ходили в чужие дома, чтобы не рисковать. С верхних этажей ближайшей 9-этажки ловилась сотовая связь. А если долго махать в воздухе телефоном, можно было получить сообщения в мессенджере. Но наверх поднимались только военные, а гражданские так и оставались без связи.
- У меня в том доме тоже квартира была, - вздохнула женщина, кивая на «телефонную» 9-этажку. – Танк мимо проезжал, да и выстрелил в дом. Зачем? Я не знаю. Боевых действий уже не было. Может для тренировки? Нет теперь квартиры.
Фасад дома действительно был раскурочен, но мне показалось, что стрелял не один танк, а скорее здесь проходил танковый биатлон. Во многих квартирах не было стен, кое-где обрушились перекрытия. Я заходил в такие квартиры – жуткое зрелище. Выбитые окна, кирпичи перемешанные с обломками мебели. Но кое-где сохранились остатки прежней жизни: фотоальбомы с черно-белыми фотографиями, книги, старые удостоверения. В одной из квартир я заметил на полу диск с видеоуроками танцев живота. Почему-то этот диск тронул меня больше, чем старые фотоальбомы. Здесь жила молодая девушка, мечтала, что будет танцевать восточный эротический танец, училась этому. А теперь в квартире только пыль, мусор, болтающаяся на одной петле дверь и провал вместо окна. Мне хотелось верить, что девушка успела уехать, а не закопана в огороде.
- Эх, да что говорить! – продолжила женщина. - Тяжело живется. Сначала нацисты пришли, потом ваши. Когда штурм был, еле выжили. Сейчас еще холода начнутся. Утепляемся: печку в квартире поставили, дровами запасаемся. А об имуществе чего жалеть? Живы, и слава Богу! Уезжать всё равно никуда не будем. Некуда нам. Да и не хотим.
Я сходил в располагу, взял из нашего солдатского пайка хлеб, тушенку, доширак, растворимое пюре и отнес гражданским короб с продуктами. Они сдержанно улыбнулись:
- Давайте. Зима будет долгой. Пригодится.
Григорий Кубатьян https://u.to/bepsHA
________________________________
139015
Сообщение отредактировал Михалы4 - Среда, 16.11.2022, 06:24 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 17.11.2022, 05:30 | Сообщение # 2688 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| Не думай о секундах свысока, https://u.to/91BtHA
Наступит время-сам пойдёшь на пенсию,
Ни пива не попьёшь, ни коньяка,
А только лишь аптечную суспензию...
А в пенсии спрессованы года,
От первого на службе до последнего
И я не понимаю иногда:
Куда ушли мои перечисления?
У пенсии, у каждой, свой резон,
Свои дела, как пел Кобзон - отметина,
На пенсию не купишь и кальсон -
Приличных, не похожих на комедию.
На пенсию ты скромненько живёшь,
На отдых - в пригород, какая уж Валенсия,
А ты, порой, почти полжизни ждёшь,
Когда она придёт - родная пенсия.
Придёт она размером с ноготок,
Квасной глоток во время зноя летнего,
А в общем,надо учиться жить в долг -
От первого рубля и до последнего.
Не думай о секундах с высока:
Наступит время-сам пойдёшь на пенсию,
Хватило бы на кружку молока, на ЖКХ
И дай Бог, на аптечную суспензию!
***
И снова осень. Снова, снова осень
С высоким взором чопорных старух.
Несносен друг, я сам себе несносен;
День только глянул, глянул и потух.
И вечер тут как тут... Не провороньте
Смущение печальной наготы –
Молчат деревья грустные во фронте,
Беседки, лодки, лавочки, мосты...
И одинешенек бредешь в озябшем парке –
И радостно, и жутко, что вот-вот
Какая-то назначенная шутка
С ног на голову все перевернет!
Захнычет птица, или ветка хрустнет,
Иль потемнеет разом небосвод –
И страх возьмет свое и не отпустит
До крика, до таблеточных хлопот.
Уж лучше дома – пьешь напропалую,
С друзьями предаешься баловству.
А я целую, плачу и целую,
Как девушку, пропащую, листву.
* * *
Мне сегодня приснилась опять
Золотая пора листопада...
Будто падаю в листья,
Их готов целовать,
Как сестру обнимая и брата.
Будто сам я такой же листок,
Унесённый с высокого клёна,
И лежу на родимой землице – сынок,
И на небо гляжу удивлённо.
И вся жизнь предстает предо мной
Дымкой розовой, облаком дивным,
И торопится вдаль по дороге лесной,
Где бродил я подростком наивным.
Перелётные птицы летят,
Отзвенели своё, отсвистели.
Скоро вьюги печали мои утолят,
Скоро землю застелют метели.
Мне сегодня приснилась опять
Золотая пора листопада...
***
Нас сюда никто не звал, https://u.to/_VBtHA
Просто нет исхода вовсе
Я с приходом лета ждал
Леди Осень
Я знал, что так и будет,
Пускай сжигают листья
Но в мире больше нет тепла,
Я знал, всё так и будет!
Костёр - уловка лисья,
Заря студёная взошла
Я теряюсь, что сказать,
Вам, увы, уже за тридцать
Я стараюсь меньше лгать,
Больше злиться
Она впадает в крайность,
Не замечает разниц
Но мне привычно слышать лесть,
Такой нелепый праздник
Такой короткий праздник,
Но как остаться ночью здесь...
***
Выйду ночью в поле с конём, https://u.to/_lBtHA
Ночкой тёмной тихо пойдём.
Мы пойдём с конём по полю вдвоём,
Мы пойдём с конём по полю вдвоём.
Ночью в поле звёзд благодать,
В поле никого не видать...
Только мы с конём по полю идём,
Только мы с конём по полю идём.
Сяду я верхом на коня -
Ты неси по полю меня!
По бескрайнему полю моему,
По бескрайнему полю моему.
Дай-ка я разок посмотрю,
Где рождает поле зарю.
Ай, брусничный свет, алый да рассвет,
Али есть то место, али его нет?
Полюшко моё, родники,
Дальних деревень огоньки,
Золотая рожь да кудрявый лён -
Я влюблён в тебя, Россия, влюблён
Будет добрым год-хлебород.
Было всяко, всяко пройдёт
Пой, златая рожь, пой, кудрявый лён,
Пой, о том, как я в Россию влюблён!
Пой, златая рожь, пой, кудрявый лён
Мы идём с конём по полю вдвоём...
***
Тянет к людям простым, чистым, добрым, святым, https://u.to/-FBtHA
Неприметным на вид, что живут без обид,
Ростят малых да детей, ждут хороших вестей
Праздник любят да уют, верно в общем живут
Встанут раньше зари, спят еще фонари,
Непогодам назло улыбнуться светло,
Чай из блюдечка попьют, деток в школу отведут
День недели длинней, нет людей тех сильней
Тянет к людям простым - о себе рассказать,
Тянет к людям простым, чтоб хоть что-то понять,
Если дождичек - то дождь, а снежочек - так снег.
Тянет к мудрости рощ и неспешности рек
* * *
Колеса крутятся, горят подфарники,
Блестит шоссейное веретено.
Автомобиль да я – мы с ним напарники:
Ему – на топливо, мне – на кино.
Ему плевать, что ночь бушует вишнями,
Ему до лампочки, кто седоки,
Автомобиль да я – дружки давнишние:
Ему – на топливо, мне – от тоски.
Ему не нравятся бугры-булыжники,
Ворчит и фыркает – серьезный он!
Ему прощают все в Москве гаишники
За то, что здорово берет разгон.
Колеса крутятся, горят подфарники,
Скажите, девушки, куда везти?
Автомобиль да я – мы с ним напарники,
Садитесь, милые, нам по пути!
***
Воеводил мороз, нос не сунешь во двор, https://u.to/_FBtHA
За бутылку повез забулдыга шофер,
Вы простите, мама, сына своего,
Ты прости меня, мама, прости.
Анекдоты травил, да баранку рулил,
А я ехал домой, и молчал как немой,
Вы простите, мама, сына своего,
Ты прости меня, мама, прости.
Свет в окошке горит, ты наверно не спишь,
Мама, ради христа, ты поймешь, ты простишь,
Мама, мама не плачь, не рыдай, погоди,
Ты прости меня, мама, прости.
Я вернулся, отпел, слава богу, успел.
Слава богу, успел, докричал, дохрипел,
Вы простите, мама, сына своего,
Ты прости меня, мама, прости.
Мне до смертных минут, на коленях стоять,
Как вы жили то тут, дай тебя мне обнять,
Мама, мама, не плачь, все уже позади,
Ты прости меня, мама, прости.
***
Деревянные церкви Руси https://u.to/-VBtHA
Перекошены древние стены
Подойди и о многом спроси
В этих срубах есть сердце и вены
Заколочено накрест окно
Молчаливо убого убранство
Но зато старым стенам дано
Мерить душу с простым постоянством
Левитан оставался один
Если кисть замирала с тоской
И тогда среди многих картин
Вдруг рождалась над вечным покоем
На холсте небольшая деталь
Церковь старая на косогоре
И видна необъятная даль
На былинно-бескрайнем просторе
Старорусский народный обряд
Неподкупная гордость людская
Деревянные церкви стоят
Это жизнь без конца и без края
Деревянные церкви Руси
Перекошены древние стены
Подойди и о многом спроси
В этих срубах есть сердце и вены
Деревянные церкви Руси
Перекошены древние стены
Подойди и о многом спроси
В этих срубах есть сердце и вены
Есть сердце сердце и вены
* * *
Я в себе пока не разобрался,
Оттого, наверно, вольно жить.
Где не надо – я перестарался,
С кем не надо – я спешил дружить.
Удаль часто поджидает усталь...
Усталь – это больше, чем устал.
Еду в Суздаль, колокольный Суздаль,
Чтоб прислушаться к его устам.
Важно крепко помнить в жизни место,
Где восходит из глубин твой род,
Ведь земля – не булочное тесто,
А толпа – далёко не народ.
На владимирских лихих просторах
Деревенька есть посредь ветров,
Только город и военный порох
Пощадили в ней лишь семь дворов.
Здесь, в Пигасово, мой дед родился,
Строил школу брёвна к брёвнам вгладь.
Где в войну отец не доучился,
Где других детей учила мать.
В дальний лес, окутанный восходом,
С братом я ходил чернику брать.
Перед нашим ягодным походом
Бабушка твердила: «Потерять
Очень можно тама-де друг дружку,
Я в газету заверну вам хлеб,
Дам бидон для Юры, Саше – кружку».
И крестила с Юркой нас вослед.
Вечером бездушный телевизор
Заменял с лихвой роскошный чай!
Я теплом его с тех пор пронизан,
Даже если холод и печаль.
В памяти безудержного детства –
Поле за гумном, где цвёл овёс,
Дальше – лес, а там уж по соседству
Суздаль. От деревни – десять вёрст.
***
Было время, был я беден https://u.to/-lBtHA
И копейке лишней рад.
На еду хватало меди
Только-только - в аккурат.
Было время, был я весел
Без причины, просто так
Износилось столько кресел
При вокзалах в городах.
Ночь яблоком стучит в окно,
А в округе теряется птицы крик
Знаю, знаю, знаю одно
Был душой я молод,
А теперь старик
Было время, я при деле
Остальное трын-трава
Вот и годы отсвистели,
Отрезвела голова.
Сад шумит, я выйду к саду
Я к деревьям до поры
Ощутил щекой усладу
Холодок сырой травы.
Александр Шаганов
________________-
Пигасово — деревня в Камешковском районе Владимирской области России, входит в состав Сергеихинского муниципального образования.
Население — ↘0 человек (2010)
____________________________
139038
Сообщение отредактировал Михалы4 - Четверг, 17.11.2022, 05:33 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 18.11.2022, 11:00 | Сообщение # 2689 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| Русский акцент
Один дядька-ученый рассказывал. Жил в США, не в самом хорошем районе, там периодически грабили народ. Ну а он привыкший, что "у нас вот везде можно ходить"(с), шел ночью с работы и встретил кампашку мексиканских гопников. А он немношко знает испанский =)
(по английски, с испанским акцентом) - Э дядь, куда идёшь, как дела?
(по английски, с русским акцентом) - Домой иду, дела отлично, как сами, парни?
(по испански, между собой) - слышь, спроси его, он чо русский чтоли?
(по английски, с испанским акцентом) - мужик, а чо за акцент у тебя, ты откуда ваще?
(по английски, с русским акцентом) - из России, а чо такое?
(по испански, между собой) - ой, да ну его нахер. Русский... стрёмно это всё
(по английски, с испанским акцентом) - О! Братан! Давай, удачи тебе!
*расходятся
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Отличный рассказ про американских миллионеров в Сибири ;-))
Во времена работы в IT решило к нам наше американское начальство приехать. Познакомиться, а заодно и Сибирь посмотреть. Американские миллионеры - они не только люди скромные, но ещё и смышлёные. Они понимали, что русский народ не поголовно в обнимку с медведем, балалайкой и перманентно пьяный, чтобы не замёрзнуть на лютом морозе. "Сибирь, как Сибирь. Люди, как люди." - думали они и садились в самолёт. Сибирь копила силы, чтобы не осрамиться перед гостями.
Накопленных сил хватило на скромные -45 за бортом самолёта. Стюардесса ужаснулась и перепутала циферки: "За бортом самолёта -55 градусов." - сказала она. "Нам каюк." - поняли американцы и достали вязаные шапочки из экологичных чебурашек. К такому жизнь их не готовила. В забеге до автобуса, от автобуса к машине, которую грели всю ночь, отмёрзли сначала уши. Натянутые шапочки, снизу поджатые поднятыми к затылку воротниками, не грели от слова совсем. Куртки и подошвы элегантных ботинок держались дольше, лопнув только на финише. Басурмане поняли всю прелесть тулупов и шапок-ушанок любой конфигурации и степени заношенности. Жизненная необходимость водки в таких условиях проникла в каждую клеточку их тела вместе с морозами. Хорошо, пусть будет коньяк.
Они хотели шапок и валенков, тулупов и выпить. Они были согласны на медведя, только пусть будет тёплый. Их катили в магазины одежды, любезно включив попогрейку, предусмотрительно положенную на сиденья и включенную на полную мощность. Милые, воспитанные и крайне терпеливые люди, они держались сколько могли. Сначала растаяли обледенения, потом начало припекать. "Мне горячо снизу." - робко сказали они, потрясённые контрастностью дружелюбия Сибири.
Именно в этот год дороги чистили катастрофически плохо. Чистили только те, до которых хоть как-то добрались ЖКХ. Остальные не чистили совсем. Виртуозность вождения в обледеневших колеях была отточена до уровня джедаев, фарватер улиц был изучен во всех нюансах. Впереди вылетевший из колеи грузовичок лихо крутанулся и законопатился обратно в колею. "Это очень опасная дорога?" - миллионеры сидели с круглыми глазами, подпирающими свежекупленные шапки-ушанки. "Ну что вы, это как раз ничего так." - утешили их.
Они писали блоги для друзей, рассказывая о жизни в Сибири. "Сегодня я шёл до работы пешком." - на фото круглые глаза смотрели из намёрзшего на бороде и усов сугроба. Два частокола ресниц обрамляли глаза. Американские друзья замирали в восторге. "Никогда не ходите по улицам, засунув руки в карманы. Когда вы упадёте, вы не успеете их достать." - на другом берегу океана зрители прижимались друг к другу и искали поддержки. "Вы не представляете, насколько это безопасная страна. Они оставляют своих детей играть под присмотром незнакомых людей и не боятся, что их украдут." - в ответ летел вздох удивления.
Они улетали довольные и понявшие все прелести ушанок, балалаек и водки. Проникшиеся духом Сибири, и обещали прилететь снова. На всякий случай летом.
Знаете, что самое смешное? Они прилетели. Конечно же летом, чтобы не было этих морозов и экстрима. Именно в это лето к нам приехал цирк-шапито с медведями. Это были очень мелкие медведи и их выгуливали на поводках невдалеке от скрытого за кустами шатра. Познавшие морозы и колеи американцы, считавшие что знают всё о России и водке, затихли, глядя на гуляющих на поводках невдалеке от дороги медведей.
Надеюсь, мы оправдали их ожидания.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
О наболевшем
- Сигарету?
- Нет, спасибо, я не курю.
- Ну, тогда давайте, по порядку. - Следователь потушил сигарету и устало посмотрел на подозреваемого.
- Мы пришли в офис к клиенту с Толей...
- Что за Толя? Фамилия?
- Коллега мой, Толя Дёрдин. Он всегда был взрывным, даже немножко бешеным. Ну, зашли мы на объект. Там человек пятнадцать было. Толя уже тогда злиться начал, но терпел.
- Продолжайте.
- Ну началось как всегда, у них мол правки есть, давайте по списку. Сидят несут стандартную фигню. Мол тут цвет кабеля в штробе поменяйте, розетки в шахматном порядке сделайте...
- Какие розетки? - прервал следователь.
- Ну на стене, розетки смонтированы, для компьютеров, для бытовых нужд. Вот их. А потом говорят, мол а нельзя ли какое-нибудь другое слово вместо «розетка» использовать? Что-то более свежее, современное. Тут Толю и прорвало.
- Вилкофиксатор подойдет? - спросил, вдруг, до того момента молчавший Толя у клиентов.
- Что, простите?
- Электропорт! Электрохранилище! Нормально? Подойдет?
- Ну, знаете! - вскочил с места какой-то мужчина.
- Сядь на место и закрой рот, пока я тебя не пристрелил как собаку! Ты вообще кто?
- Андрей... - промямлил мужчина глядя в дуло пистолета.
- И чем же ты Андрей занимаешься в этой компании?
- Я кладовщик...
- Вот и иди нахрен на свой склад, забейся досками и никогда оттуда не выходи!
Мужчина рванул прочь с объекта.
- Кто еще не имеет отношения к объекту, поднимите руки. - обратился Толя к притихшим клиентам, задумчиво водя стволом.
Почти все подняли руки.
- Так а хули вы тут делаете?
- Ну, нас позвали, чтобы мы мнение свое выразили. - ответил кто-то тонким и надламывающимся голосом.
- Мнение, да вы же ни хрена в строительстве не понимаете, какое в жопу мнение! Ты, в углу, да, ты, мелкое чмо, ты кто!?
- Паша.
- Х*яша! Должность какая!?
- Я п-просто к папе на работу пришел.
- Так, все кроме заказчика нахрен отсюда! Считаю до трех!
Уже через секунду в здании остался только полный, обильно потеющий мужчина.
- Так это ты заказчик, да?
- Д-да.
- Это, значит ты утверждал, что розетки на стене надо сделать в шахматном порядке?
- Я.
- На, садись!
Толя пнул хуевый красный размотчик, один из тех, что были на объекте. Мужчина подавил дрожь в коленках и сел на него.
- Показывай точки! А я буду отмечать. - Толя достал проект, мужчина скривился пытаясь тыкнуть в стену. - Показывай, сука! Активнее! Или я тебе башку прострелю! Ну! Еще активнее!!!
- Я не могу, мне ось в желудок упирается!
- нам в тоже упиралась, но мы же разметились! Давай, говнюк, активнее!!! - орал Толя и тыкал пистолетом в заказчика.
- Я не могу! - заплакал тот.
- Может и так сойдет?! - Толя показал проект.
- Да! - не прекращая плакать подтвердил мужчина.
- Отлично! А теперь угол наклона! Вот, смотри на наши розетки. Недостаточно ровный!? А?!
- Достаточно!
- А кабель цвета мокрого асфальта под осенней луной, вот тут вот, подходит!?
- Да!
- Ух ты, а раньше не подходил! А вот тут синяя жила кабеля, которая как бы больше желтая но с зеленым оттенком тебе нравится!?
- Дааааа!!! - истерил заказчик не сводя глаз с пистолета.
- Отлично, теперь давай подумаем, какое слово применить во фразе - «Наш коворкинг с самыми лучшим расположением розеток в мире», вместо слова розетки! Как думаешь?!
- Любое!
- Нет, вы же просили что-то более свежее и современное, розетка, по вашему мнению имеет какие-то не те коннотации. Ассоциируется с бедностью!
- Отпустите меня! - плакал заказчик.
- Нет! Мы сегодня утвердим весь проект!
- Розетка подходит!!!
- Ух ты! Какая продуктивная встреча! Пошел отсюда, нахрен!
Заказчик рванул прочь, споткнулся, упал. Из объекта он выбрался на четвереньках.
- Как вы меня достали. - сам себе сказал Толя и закурил.
- Еще какие-то детали помните? - уточнил следователь.
- Нет.
- Хорошо. На сегодня все.
Подозреваемый вышел из здания. Следователь закурил и достал телефон.
- Привет, Сань. Ну только что его допрашивал, однозначно псих, надо его на освидетельствование отправлять. - в трубке что-то долго говорили, следователь не перебивал. - Да ты пойми он все время говорит по какого-то Толю Дёрдина, а я записи с камеры видел, которая на объекте. Он один на встречу пришел, понимаешь? А потом его будто подменили...
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Папа - воспитатель
Шел мимо детского сада и случайно стал свидетелем беседы молодого папы с сыном. Мальчику лет пять.
- "Вот скажи , сынок. Если мальчик подошел к тебе с попросил у тебя игрушку поиграть. Что надо сделать? " Спрашивает папа.
-" Надо дать ему игрушку поиграть". Отвечает мальчик.
- "Правильно сынок!. А если мальчик подошел и ничего не говорит, схватил и начал твою машинку катать. Что надо делать?
- " Сразу ему в репу" . Отвечает мальчик.
- " Правильно сынок!
Вот такой диалог. Мне почему то стало смешно.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Дети понимают всё буквально
Недавно был свидетелем очень милого случая на детском празднике.
У одного мальчика был день рождения (4 года). Собралась толпа таких же карапузов 3-4 годика.
Аниматор ведёт праздник и говорит: ребята, а по какому поводу мы все здесь собрались? Дети немного затупили и молчат, с интересом смотрят на аниматора. Аниматор решает подсказать и продолжает:
- может сегодня новый год?
- нет!
- может сегодня восьмое марта?
- нет!
- а какой сегодня праздник? Давайте все дружно хором скажем, ТРИ-ЧЕТЫРЕ!
И все дети хором:
- ТРИ-ЧЕТЫРЕ!!!
АКСАНОВ НИЯЗ https://u.to/e9NtHA
_____________________________
139073
Сообщение отредактировал Михалы4 - Пятница, 18.11.2022, 11:01 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 20.11.2022, 08:03 | Сообщение # 2690 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| В добрый час облака, на закат полетели, https://u.to/YGhvHA
Не страшны мне пока, никакие потери,
Как была ты близка, как звенела струною,
Но несли облака, нас по свету, по свету с тобою
Выше неба, выше земли,
Облака нас по свету несли,
Издалёка, издалека, облака, плывут облака.
Выше неба, выше земли,
Облака нас по свету несли,
Но любовь до скончания веков
Выше Солнца и облаков.
Ты была хороша, как открытое море,
Но гуляла душа, в облаках на просторе,
Я шагнул из огня, я держался героем,
Вы могли бы меня, расстрелять перед строем.
***
В гордыне, пьянстве и тщете
Я поднимался на Голгофу
Так Иисус шел по воде
А государь по Петергофу
Я шел божественно легко
Ступал по-царски непреклонно
С тех пор держусь я высоко
Быть может, не совсем законно
Очнусь на горней высоте
Открытый неземному свету
В гордыне, пьянстве и тщете
Как подобает лишь поэту
***
Как быстро в городе темнеет
И вновь трамвай гремит по кругу
Но даже нищих солнце греет
Где я нашел себе подругу
Пусть не подруга! Так, подружка
Миниатюрна и упруга
В японском стиле безделушка
В каком-то смысле лучше друга
А мне б любить – и ту и эту
Крутить любовь напропалую
А мне б гулять по белу свету
Ну, где найдешь еще такую
У господина президента
На трон четыре претендента
И чемоданчик, и прислуга
А у меня одна подруга
***
Рассекая декольте и фраки
Я вдыхаю тонкий дым сигар
Вновь пылают розы в полумраке
И встает за окнами кошмар
Но под рокот жалобной гитары
Что случится на моем веку
Серый пепел скрюченной сигары
Брошенные розы на снегу
***
Спились и молчат музыканты
Не слышно ни звука
Сошлись и стоят дуэлянты
Как смерть и разлука
На башне оглохли куранты
И стихла округа
А девочки, встав на пуанты
Ласкают друг друга
***
Знаешь ли, Оленька, ты никуда ведь не денешься
Капельку выпьешь, а там под шумок и разденешься
Смех твой беспечный повеет бывалыми веснами
Первой проталинкой, ландышем, зорьками, соснами
Беленьким платьицем, девочкой, русыми косами
Нашими детскими… нет! — уж не детскими грезами
В будущем все мы под тяжестью лет переменимся
Знаешь ли, Оленька? Глупо!.. А все же разденемся
***
Вот поэт колотит шлюху
Просит похмелиться
Юнкер Шмидт гвоздит старуху
Хочет застрелиться
Вот ведь как нужда прессует
Да и как без денег
Юнкер Шмидт старух танцует
Так вот, современник
***
Позови меня тихо по имени, ключевой водой напои меня https://u.to/YWhvHA
Отзовется ли сердце безбрежное, несказанное, глупое, нежное
Снова сумерки всходят бессонные, снова застят мне стекла оконные
Там кивает сирень и смородина, позови меня, тихая родина
Позови меня на закате дня
Позови меня, грусть-печаль моя...
Знаю, сбудется наше свидание, затянулось с тобой расставание
Синий месяц за городом прячется, не тоскуется мне и не плачется
Колокольчик ли, дальнее эхо ли? Только мимо с тобой мы проехали
Напылили кругом, накопытили, даже толком дороги не видели
Позови меня тихо по имени, ключевой водой напои меня
Знаю, сбудется наше свидание, я вернусь, я сдержу обещание
***
Я – римлянин периода упадка
Я духом пал. Я жалок и смешон
И варвары теснят со всех сторон
Когда в душе – ни строя, ни порядка
В руке не меч, увы! лишь рукоятка
Земная пыль на пурпуре знамен
Взгляни окрест: какой ужасный сон
Куда бежать мне от себя? Загадка
Я поднимусь, чтоб в эту землю лечь
На рубежах предательства, засады
Все – вдребезги! Все выпито с досады
Глумится чернь. Но не об этом речь
Что жизнь и смерть? Обходят стороной
Но только так я стал самим собой
Виктор Пеленягрэ, Архикардинал Ордена куртуазных маньеристов
_______________________________________________________
139119
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 20.11.2022, 08:04 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 20.11.2022, 14:28 | Сообщение # 2691 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| Грязно-серый туман октября
на ветвях заоконных повешен.
Всё родное мне кажет нездешним,
всё удачное - сделанным зря.
Словно в зеркало, в бледность стекла
я смотрю и от злобы чернею:
врёт, ни капли стыда не имея.
Я вообще не люблю зеркала.
Всё кривится в проклятом окне
и нигде не отыщешь спасенья.
Разнести! - я ж поди не Есенин
да и гости не ходят ко мне.
Так что с места сейчас не сойду -
что паясничать? Сколько в том проку?
...Лает так, словно молится Богу
за меня собачонка в саду.
***
Дожди идут у нас,
у вас наверно так же.
Как потонуть душой
в природной ворожбе?
Мне горестно сейчас
среди листвы опавшей
за всех, кто не нашёл
сочувствия к себе.
Эх, если бы я мог
по-детски удивлённо
смотреть во все глаза
на мира божество
и крохотный листок
держа в своей ладони,
додумывать назад
историю его!
Но сколько ни чуди,
а не построишь рая.
Взбунтуется река
и смоет всё враньё.
У нас идут дожди
и я иду, не зная
сколь пропасть далека,
но чувствуя её.
***
Прошло. Помутилось. Померкло.
Но вспомнилось вдруг словно сон:
девчонки из педунивера,
в кого был и не был влюблён,
ребята из школы, с района -
мы выросли и не у дел.
Я б всех вас назвал поимённо,
когда бы молиться умел.
Почти ничего не осталось
из общего - юность одна.
Но эта ничтожная малость
роднит нас на все времена,
хоть жизнь заставляет прощаться,
потерям ведя строгий счёт.
Я помню, что точно был счастлив
и может быть буду ещё.
***
Последнее дыханье осени
всё выстужает тут и там.
И близкие мои разбросаны
по городам.
Вот так - всё лез к чему-то важному,
чему названья не найти,
в итоге ничего не нажито -
шаром кати.
И вовсе не согреешь комнату,
хоть с кем дели свою кровать -
ну из России ведь, мне к холоду
не привыкать.
Живу своею правдой внутренней,
не проклиная, не скорбя.
С чего ж впервые мне так муторно
и жаль себя?
***
Кривить душой давно уже не хочется
и, выражаясь просто, без затей,
трудней всего смиряться с одиночеством,
когда вокруг тебя полно людей,
но некуда идти когда всё пропадом,
когда на части душу рвёт тоска.
Они, прервав обыденные хлопоты,
в глаза кивнув, покрутят у виска.
А впрочем мне ли требовать участия?
По-волчьи выть я выучен сполна.
Вот облака порвут луну на части и
наступит ночь, безмолвна и темна.
***
Не берегли нас ни кресты,
ни материнские молитвы.
Чтоб с жизнью перейти на ты
свои проигрывали битвы.
Без сожаленья всё пожгло
бедой и горем вперемешку
и поздней осени тепло,
как неуместная усмешка.
Удачных сторонясь дорог,
брели, не разбирая брода...
Стоим, застигнуты врасплох
любовью, словно непогодой.
***
Нависли над дорогой сумерки,
предгрозовой смиренный вид.
Вот мы пока ещё не умерли,
однако, это предстоит,
но ничего не поменяется -
не дрогнут тишь да благодать.
Пойдёт в сентябрь первоклассница
уроки жизни постигать
и повзрослеет в скоротечности,
(кому поставить то в вину?)
ровесники её беспечности
пойдут на новую войну.
Так замкнут круг и не избавиться -
куда ни кинься всюду клин -
и спазмом в сердце отзывается
"мы за ценой не постоим."
Да хоть за всех разлук рыдания
кому предъявишь этот счёт?
Страна моя многострадальная,
давай подержимся ещё.
***
Качает ветер осени ладью,
я заново душою узнаю
как над простором дремлющего парка
слагает время музыку свою.
Той музыке какая сотня лет?
Гуляющим, конечно, дела нет
до этих жёлто-лиственных аккордов,
ложащихся на тихий ровный свет.
Наш город тих и светел в этот час,
он как детей своих ласкает нас
и каждому прощает прегрешенья
отечески - уже в который раз.
Я этот миг запомню и вдохну,
чтоб возвращаться после в тишину.
Ведь скоро из дворов, где пела юность,
по одному поедем на войну.
***
Совсем не горько, что бегут.
Мне горько, что они вернутся,
чтоб снова убежать на срок
пока им грезится беда.
Предвестники великих смут:
страна расколется,как блюдце...
Предатель - это не пророк.
Идите к чёрту, господа.
Да, здесь у нас не рай отнюдь,
немногое приемлет разум,
но я не выбирал в какой
стране родиться мне на свет.
Пускай её извилист путь,
я ей самим собой обязан,
а значит никакой другой
страны родней на свете нет.
***
Так испокон веков у нас ведётся:
кто на земле - невидимы для Солнца -
не докричаться Бога и царя.
Не цацкаются с нами и поныне,
трясёмся мы по задубелой глине
осипшего и злого ноября.
И остаётся лишь смотреть и думать,
что там решают в дорогих костюмах,
к чему ещё готовиться сейчас?
Там, где в сороковые стихли битвы,
деревья шелестят, шепча молитву,
чтоб вывезла кривая эта нас.
***
К нам костлявая снова за данью -
жизни в узел кровавый вязать,
стариков приучать к ожиданью,
приучать наших женщин к слезам.
Словно прокляты мы - неизменно
крест несём из трясин вековых.
Вечно платим кровавую цену,
чтоб в итоге остаться в живых.
***
***
Я никогда не буду в моде и
такому делу даже рад,
когда дельцы без чувства родины
заполонили первый ряд.
Им столько лет хмельно и весело
глядеть в закатные края.
Убереги меня, поэзия,
от лести этого зверья.
Я ничего себе не требовал,
не рвал, стремясь за счастьем, жил,
но душу, словно корку хлебную,
я со страной своей делил.
Александр Анатольевич Лошкарев
_____________________________
139125
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 20.11.2022, 14:34 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 21.11.2022, 05:24 | Сообщение # 2692 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| "...Все свершилось! Чудо произошло. Потерял я, Вася Куролесов, смертный
облик свой, и теперь мне Вселенная как лужа.
Я стал Им.
Вчера навсегда простился с прежним Куролесовым... Тело мое лежит на
кровати, само по себе, а я, новый Вася Куролесов, вышел из него и
путешествую. Хи-хи-хи! Иногда буду возвращаться и записывать что-нибудь,
чтоб прочитавший с ума (низшего) сошел. А потом хорошо для смеха побывать с
виду смертным дурачком таким и пройтись по улице, зная, что ты - вне смерти,
как боги. Ишь ты!" © Юрий Мамлеев, Бегун
ЕРЁМА-ДУРАК И СМЕРТЬ
Сказка
В одном не очень отдаленном государстве жил Ерема-дурак. Такой дурак, что совсем необыкновенный. Странный человек, одним словом. Даже в день, когда он родился, стояла какая-то нехорошая тишина. Словно деревня вымерла. Петухи и те не кукарекали.
— Не жилец, наверное, младенец, — прошамкала тогда умная старуха-гадалка.
— Еще какой жилец будет! — оборвала ее другая старуха, которая жила в лесу.
Однако до десяти лет ребенок вообще ничем себя не проявлял.
"Щенок и тот себя проявляет, — задумчиво шептались старики. — Отколь такое дитя пришло?"
Даже слова ни одного Ерема не произнес до этого сроку: ни умного, ни глупого. А в двенадцать лет пропал. Родители воют, кричат: хоть и дурень ребенок, а все-таки свое молоко. Искали по естеству — нигде нет, куда ни заходили: ни в окрестных деревнях, ни в лесах, ни в полях раздольных.
Решили искать по волшебству — еще хуже получилось. Сестрицы клубок смотали. Заговорные слова пошептали, а клубок вывел на чучело. Стоит среди леса дремучего на полянке чучело, а огорода нет и охранять нечего. Клубок даже от страха развязался.
Делать нечего: зажили без Еремы. Собаки и те два дня исть не просили. От глупости, конечно. Словно их Ерема онелепил.
Ну а так жизнь пошла хорошая: песни за околицей поются, дух в небо летит, по утрам глаза светлеют от сказок. Сестрицы Еремушки на хоровод бегали — далеко-далеко в поле, где цветы сами на грудь просятся и пахучие травы вверх глядят.
А через семь лет Ерема показался. Словно из-под дороги вышел. За плечом — котомка. Лапти такие, будто весь свет обошел. Зато рубаха чистая, выглаженная, точно он прямо из-под невестиных рук появился. И песню поет, ну такую глупую, что вся деревня разбежалась. Но делать нечего: стали опять жить с Еремой.
"Пора бы его обучить чему-нибудь, — чесали затылки деревенские старики. — таким темным нехорошо быть".
Спросили у него, да толку нет. Тогда решили обучить охоте. Целый год маялись, потом в лес пустили, а мальчонку за ним по пятам присматривать. И видит малец: Ерема ружье на сук повесил, свечку в руки взял, зажег и со свечкой на зайца пошел. Заяц туды-сюды — и издох от изумления. Но Ерема ничем этим даже не воспользовался: прет через лес со свечкой напрямик. А куды прет, зачем? Даже нечистая сила руками развела.
Другой раз на медведя пошел. Но дерево огромное принял за медведя, на верхушку забрался и лапоть сосет. Целый день сидел, без всякого движения.
Худо-бедно, видит народ: надо его чему-нибудь попроще обучить. Сестрицы плачут за него, все пороги у высшего начальства обили. Но кроме как ягоды да грибы собирать ничего проще не придумали. Дали ему корзинку, палку — девица сладкая по картинкам в книге грибы да ягоды различать его учила. Пошел Ерема-дурак в лес. Приходит назад — у девицы над головой, как корона из звезд вспыхнула. Смотрят в корзинку — там одни глаза. Много глаз разных устремлены как живые не на людей, а куда — неизвестно. Все в обморок упали. Встают — а глаз нет, корзинка пустая. Ерема спит на печке, как дурак набитый. Ничего не понимают. Все бегом — к колдунье. Так и так, значит, нешто Ерема — колдун?
Пошла колдунья в избу, посмотрела в рот спящему Ереме и сказала:
— Не нашего он племени. Дурак он, а не колдун.
А про глаза отгадать не смогла. Гадала, гадала — и все глупость получалась. То козел хохочет, то свиньи чернеют неспроста.
Обозлилась колдунья. Метким взглядом глянула на Ерему — а он дрыхнет, ноги раскинул, рот разинул и почти не дышит.
— Надо на ево, такого паразита, погадать, — проскрипела она. — Посмотрим, что выйдет.
Вынула грязную колоду, чмокнула ее три раза, перевернула, на Ерему покосилась — и давай раскладывать.
Раз раскинула — пустое место получается, два раскинула — пустое место, три — то же самое. Судьбы нет, жизни нет, дома нет, жены нет, вообще ничего нет. Ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем. Первый раз у первого человека в мире такое выходит. Колдунья струсила, видит, дело плохо, ни туды ни сюды, плюнула, шавкой плюгавой обернулась — и бежать. До дому — ибо даже у колдунов дом бывает.
Народ тогда вообще во всем разочаровался. Ерема наутро встал, по грибы пошел да листьев сухих принес. Все ахнули и махнули на него рукой. Разные дураки бывают, разной степени, но это был абсолютный. Никогда такие не появлялись. Стали жить да быть, как будто Еремы вообще нету.
"Мысли от него только мешаются, — жаловались бабоньки. — Надо было ему жену сыскать. Без жены под небом ничего быть не может. Но какая за него пойдет?"
Вдруг сладкая девица — которая по картинкам грибы его различать учила — говорит: "Я пойду за него замуж". Все так и обомлели. Она сказала: "Я за него пойду", потому что у самого дурака спрашивать было бесполезно: все равно ничего не поймет. Впрочем, он иногда говорил, но ни по уму и ни по глупости, а как — никому не понятно.
Значит, решили объявить про это событие дураку всем миром. Собрали сход, сладкую девицу разодели, радетели ее плачут: "За кого, мол, ты выходишь?", нищие песни поют, девица отвечает: "А мне ево жалко". Ерема стоит посередине, в штанах, только головой в разные стороны поводит. Сладкая девица подходит к ему и говорит: "Я тебя люблю!" Как только сказала она эти слова, вдруг тьма объяла небо, грянул гром и деревня исчезла. Стоит Ерема один, как ошалелый, а кругом него тьма и пустота. Потом на миг появились опять те, кто были вокруг него, но уже в виде призраков. Сладкая девица на него смотрит — а глаза словно внутрь себя уходят. Ужас бы любого объял, да для таких дураков и ужасов нет. Мигнула опять деревня призрачным своим бытием — и исчезла: куда, не стоит и спрашивать. Гром грянул, все совсем пропало, даже призраки. Не стало и девицы. Только эхом отдалось: "Я люблю тебя!"
Больше уже на месте той деревни ничего нет. А дурак в лес ушел. Бродит не бродит, ест не ест, пьет не пьет. Хотел его нечистый заплутать, сам заплутался — и тоже исчез. Повеселел лес...
...Много годов с тех пор прошло. Ерема-дурак в городе объявился. Люди добрые к нему пристают: поучись. А чему учиться-та? Ну, начать надо с главного, с божественного. Но у Еремы божественное не получается: все делает шиворот-навыворот. Опять ни туда ни сюда. Наставитель осерчал: "Ну, раз у тебя с Богом нелады, иди к сатане!" Ну и что, пошли к сатане. На краю городка человек жил — полукозел-полукошка. Говорили, что у него с сатаной самые уютные отношения. Человечек Ереме: "Убей", — а Ерема вопит: "И так мертвый!" Взмок полукозел-полукошка. Принесли с подвала дитя розовое, нежное, как мармелад. Человек дает Ереме нож: "Переступи!", а Ерема только чихнул. Полукозел-полукошка завизжал: "Ты чего насмехаешься!.." — и в глаза ему глянул. Глянул — и отнесло его. "Уходи, — издалека кричит Ереме, — не наш ты, не наш!"
Ну, если не светлый, не адский, значит, земной, пустяшный, решили в городе. Но про то, что Ерема ничего земного в руки не брал (потому что из рук все валилось), мы уже знаем. И поэтому ничего с Еремой у горожан етих, конечно, не получилось.
"Что ж он — никакой! — испугались они. — Ежели хотя бы он тютя-вятя был, — рассуждал один старичок. — Тютя-вятя, он хоть что-то делает, хоть сквозь сон. Вяло, а хоть что-то делает. А етот — вне всего!"
"Ничего, как смерть подберется, так запляшет по-человечески, — говорили другие. — Смерть, она кого хошь научит".
И правда, то ли сглазил кто, но с Еремой скоро очень нехорошие шутки стали происходить.
Жил он на краю городка, в маленьком домике, а за огородом ево и за банькой начиналось поле. А за полем — кладбище. Совсем недалеко. И начал Ерему кто-то с кладбища к себе звать. То платком белым махнет ввечеру, то пальцем поманит какая-то высокая фигура у могилы. Но у дурака один ответ: исть после этого начинает. Наварит каши, нальет маслица и уписывает. Осерчали тогда упокойники. Один малыш ему в дверь стукнул: приходи, мол, к нам. Ну ладно, делать нечего: собрался Ерема к нежильцам.
Соседушка его, приметливый, все понял и смекнул: конец дураку пришел. Да любопытный был, дай-ка, думает, подсмотрю. Пробрался по кустам к кладбищу и глядит: ба! Ерема при свечах на могиле с упокойниками в подкидного играет! Лица у неживых масляные, довольные, хотя все время в дураках оказываются, проигрывають. Словно зачарованные. Один из них даже песню запел, другой был — при галстуке.
Оставили после этого Ерему в покое. Ни один мертвяк не вылезал.
Худо-бедно, прошло несколько недель. Как-то возвращался Ерема сам не зная откуда по тропинке — и вдруг как из-под земли музыка полилась. Свет луны упал прямо перед ним на траву. И в свете этом красавица — сладкая девица — появилась, та, которая полюбила его в деревне. Но не сладкая она была уже, а в тоске вся и как бы прозрачная, хотя и нежная.
— Что ж, Ерема, — говорит она, — погубила меня любовь к тебе... Погубила...
Ерема на нее посмотрел:
— Да была ли ты?.. Кто ты есть-то?
Заплакала девица, но ангел с небес бросил в нее молнию и, лишив вида человеческого, взял душу ее к себе.
А Ерема домой поплелся, только в затылке почесывает. Опять покой для нево наступил. Только знает на печи сидит, ноги свеся, и на балалайке поигрывает (вдруг сам собой научился бренчать).
Тогда уж неживое царство только руками развело. Но решили к ему Марусю подпустить. В народе говорили, ежели Маруся на кого глянет, тому смерти ни с того ни с сево, и к тому же лютой, не миновать. Хужее черта лысого ента Маруся была.
Ну, значит, обрядило неживое царство Марусю свою на выход, к людям. Как все равно на выданье. Приукрасили маненько, потому что в настоящем своем виде ее даже к иным упокойникам не выпустишь: не вместят. Колдовали, плявали, сто заговоров зараз читали. Наконец выпустили красотку на свет Божий. Идеть ета Маруся по дорожке из лесу, так даже трава сама не своя становится. Потому Марусю такую на белом свете и держать долго нельзя. Захиреют здешние от ейных глаз.
Подошла она к Ереминой избушке и в окно глянула. Но Ерема и сам на нее посмотрел. Она — на ево, а он — на нее. Аж изба немножечко затряслась. Тараканы и коты попрятались. И чувствует ета Маруся, что она понемножечку от Ереминого взгляда в живую превращается. А он ничего не чувствует, потому что Ерема с малых лет своих завсегда бесчувственный был.
...Но сказать надо, что той Марусе живой быть — все равно как нам с вами в аду в зубах самого диавола кувыркаться. Не любила жизнь девочка. Хуже для нее казни не было, как живой стать. Закричала Маруся дурным голосом, в ужасе на руки свои смотрит: вроде полнеют они, кровью наливаются. Гикнула, подпрыгнула вверх; в царство навсегда мертвых лик свой обернула: помощи просит. Оттуда тогда на нее мраком дохнули; ледяной холод заморозил кровь в оживающих руках; голос человеческий, вдруг появившийся, пропал в бездну; зачернели исчезающие глаза...
Еле выбралась, одним словом. Неживое царство тогда решило сдаться.
"Эдак он нас всех в живых обернет", — решили на совете. "Плюнуть на него надо, чаво там, — сказал на земле помощник мертвого царства. — Пущай евойная Личная Смерть за него берется. Не наше ето дело".
И взаправду, если уж Личная Смерть придет, никуда не денешься — срок пришел. Етта тебе не черт поганый, от которого крестом спасешься, а от такого существа ничего не поможет.
Но вышел ли срок Ереме? Спросили об этом у ево Личной Смерти. Та просила подумать денька два-три. "Чаво думать-то, — осерчал помощник. — В книгу живых и мертвых посмотри — и дело с концом".
— Да он у меня нигде не записан: ни в живых, ни в мертвых, — ругнулась в сердцах Личная Смерть. — Надо Великому Ничто помолиться, может, подскажут, куды такого совать. Думаю, ошибка тут какая-нибудь.
— Ох, бездельница, — покраснел от злости помощник. — Все норовишь срок оттянуть. Жизнелюбка!
— Сам жизнелюб, — огрызнулась Смерть. — Иди-ка своей дорогой...
Ну, так матерились они часа два-три, но Смерть на своем настояла. Через четыре дня идеть к помощнику.
— Вася, — говорит, — сроков вообще никаких нету, сказали: когда хошь, тогда и иди.
— Ну, так ты сейчас захоти, — намекнул помощник. — А то вертится он тут, ни живой, ни мертвый, и оба царства смущает.
Личная Смерть отвечает:
— Ну ладно, уговорил! Пойду.
— Подкрепись только, — охальничает помощник. Знает: никакая Смерть ему не страшна, потому что он и так уже давно мертвый.
И вот Личная Смерть собралась. Сурьезные времена для Еремы настали. Тут как ни крутись, а ответ держать придется. Тем временем Личная Смерть заглянула в душу Еремы и ужаснулась: куды ж такого девать? Взять душу просто, а вот что с ней потом делать, задача не из легких.
Оно, конечно, не совсем мое это дело, — думает Смерть, — но ежели убить такова беспутного, то чушь получится — после смерти у каждого путь должен быть. Умненькие по-земному — в ад пойдут, умненькие по-небесному — ввысь, для глупых, добрых, злых — для всех пути есть. А етот как ни-откудава. Ни в рай его не засунешь, ни в ад, ни в какое другое место. Но делать нечего: умерщвлять так умерщвлять. Однако на деле оказалось, Смерть далеко не всезнайка. Не дано ей тоже многое из тайнова знать.
Явилась Смерть к Ереме разом в горницу поутру. Глянула на Ерему — и только тогда осенило ее. Нет для него ни смерти, ни бессмертия, и жизнь тоже по ту сторону его. Не из того он соткан, из чего мир небесный и мир земной созданы, ангелы да и мы, грешные люди. И есть ли он вообще? И видит Смерть, что Ангел, стоящий за ее спиной и мерящий жизнь человека, отступил. Словно в пустоте оказалась Смерть, одна-одинешенька. "Но вид-то его ложный, человеческий, должен пропасть, раз я пришла", — подумала Смерть. А самой страшно стало. Но видит, действительно, меняется Ерема. Сам внутри себя спокоен, на Смерть и внимания не обращает, а облик человеческий теряет.
Но что такому облик? Вдруг засветился он изнутри белым пламенем, холодным и как бы несуществующим. Вид человеческий распался, да и облика другого не появилось. Сверкнули только из пламени глаза, обожгли Смерть своим взглядом так, что задрожала она, и ушел Ерема в свое царство, — собственно говоря, он в нем всегда пребывал. Но что это за царство и есть ли оно, не людям знать. Ни на земле, ни на небе, нигде его не найти. Только вспыхнуло пламя, сожглась изба, Смерть одна стоит среди угольков, пригорюнилась. Платочек понизала, нищенкой юродивой прикинулась и пошла. Обиделась.
А жизнь кругом цвететь: мужики мед пьют, баб цалують, те песни поют, старушки в Церквах Божьих молятся. Пока Смерть не придет.
Юрий Витальевич Мамлеев (11 декабря 1931, Москва — 25 октября 2015) https://u.to/j7pwHA
__________________________________________________________________________________
139134
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 21.11.2022, 05:26 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 24.11.2022, 19:11 | Сообщение # 2693 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| Закатом истекая день погас –
Межвременье короткое настало,
Но звёзды сотнями лучистых глаз
Небесное пронзили покрывало.
И сумерек засеребрилась бязь,
Колышется основа лёгкой ткани,
И полутени, призрачно струясь,
Души и неба размывают грани.
Я знаю – мы из звёздной тишины,
Мы состоим из сумерек и света.
Отсюда прилетают наши сны
И здесь гнездятся песни, что не спеты.
Неправду говорят календари –
Велят не числа пробудиться зёрнам,
Росток стремится к сполохам зари
Затем, что мало воздуха под дёрном.
Недвижна жизнь и нескончаем день,
Под чёрным солнцем горестней, чем ночью:
Сознанье и мечты уходят в тень,
Всё больше доверяя многоточью…
***
ВЬЮЖНЫЙ МОРОК
(По мотивам поэмы А.Блока «Двенадцать»)
1.
Воя раненной дворняжкой,
Ветер шарит по углам.
-Ветер, ветер, - рви растяжки,
Разметай щиты реклам!
Не надеюсь на двенадцать –
Многих поглотила мгла
И не выйдет, может статься,
Ни один из-за угла.
На брусчатке гололобой
Ни души до девяти.
С подворотен тянет злобой –
Снегом, что ли, замети.
У витрины магазина
Жалко топчется алкаш.
Где-то жутко воет псина,
Видно впал в любовный раж…
2.
А за церковью Предтечи,
За заснеженной рекой,
Сосен золотятся свечи
Под Господнею рукой.
Но кому покажешь чудо,
Если каждый одинок.
Человек из ниоткуда
Не постигнет слова «Бог»
Толпы одиночеств в мире, -
Цепью, - за кольцом кольцо,-
И портретов всяких шире
Их безликое лицо.
Но дрожит тугая струнка,
Может всё исчезнуть вмиг
И тогда картину Мунка
Разнесёт всеобщий крик.
Душу сводит века стужа,
Жизнь на сотню лет пуста:
Всё одно – родник иль лужа,
Нечувствительны уста.
И ни друга, ни подруги –
Всё реклама, всё – заказ.
В шлейфах запоздалой вьюги
Лёд улыбок, холод глаз…
3.
Небо брезжит перламутром.
Ветер, ветер – рви, круши!
Хаос властвует над утром
Заблудившейся души.
Не чеканят шаг двенадцать,
Нет и венчика из роз.
Стоит выше чуть подняться –
Снег, закрученный в вопрос.
А за церковью Предтечи,
За заснеженной рекой
Сосен золотятся свечи
Под Господнею рукой…
***
ГЛАС ВОПИЮЩЕГО…
Всё чаще доносятся вздохи до слуха,
Всё чаще сквозит безысходность в глазах,
И, день ото дня, всё привычней разруха,
И горе привычней, привычней слеза.
Сдаётся порою – исхода не будет,
Не будет просвета в беззвёздной ночи,
Что важное нечто утратили люди,
От смыслов судьбы потеряли ключи.
Но, знаю, - есть люди особого кроя,
Иная у этих и жизнь, и судьба:
Они вне системы любой и вне строя,
Их шеи не давит ошейник раба.
Всё меньше таких, в ком заметна свобода,
Кого не прельщает эпохи шаблон.
Травой увядает элита народа,
Когда её косят равняя газон.
И лечь не желая листом под лекало,
Уходят они в синеву и простор,
В пустыню и смерть. Потому их и мало,
Вернувшихся в жизнь из запоев и гор.
Витает мечта подневольного люда,
Цветная как воля, как сон золотой,
Что вырваться смогут однажды отсюда,
Вослед смельчакам, на простор голубой.
Но гасит система возможные риски –
Всё краше тюрьма и нарядней толпа;
Всё больше букетов несут к обелискам,
Воздвигнутым в честь усмиренья раба.
И всё же…Есть люди особого кроя,
Свободные сердцем, без лжи и прикрас, -
Срывают бесстрашно покровы со строя,
Прогнивший остов обнажая для глаз…
В мире безветренном заводится плесень
И звёзды не падают с затхлых небес –
Движения жаждет эпоха и песен,
И требует воли – сегодня и здесь!
***
ВЕК ЛУКАВЫЙ
Век мой, зверь мой.
О. Мандельштам
Рождает век лукавый, век холодный
Людей двуличных – по нужде и без,
И сытый склонен к фальши, и голодный,
Когда и хлеб, и совесть на развес.
На рынке храм, иль просто рынок в храме –
Средь толчеи не сразу разберёшь,
Но в мировом, гогочущем бедламе
Растёт в цене заведомая ложь.
Настойкой лжи торгуют олигархи
И полуправдой все грешат вожди.
Закованные в злато иерархи
Прилюдно льют фальшивых слёз дожди.
Отрава лжи внутри любого круга,
В улыбке даже самых сладких губ.
Не верят люди в искренность друг друга
И полуправду пробуют на зуб.
Чем безобразней, тем верней, – их кредо.
Привычку к грязи выдают за честь:
Похабный гомик в роли сердцееда –
Кумир великовозрастных невест.
Но верю, что пресытимся однажды
И, с ужасом отринув морок лжи,
Мы взоры, потускневшие от жажды,
Омоем правдой васильков и ржи.
***
ПРАВИТЕЛЮ
- Ты взвешен на весах и найден
очень лёгким» Даниил 5:27
Предательства вкусив отравы
И загнан за флажки, как зверь,
«Властитель слабый и лукавый»*,
Кому ты молишься теперь?
Где та страна, что ты построил,
Где город светлый, где родник?
А может лекарь ты, иль воин,
Чьей песней стал победный крик?
В сплетении земных тропинок,
Куда ведёт твоя стезя,
Коль не затворник ты, не инок,
Чей труд оценивать нельзя?
Но ты своё выводишь имя
На ткани ветхой от прорех,
Штрихами зыбкими своими
Презрительный рождая смех.
Творит эпоху тот правитель,
И след его живёт в веках,
Кто к сирым и больным в обитель
Любя вступает – не за страх.
Не все ли зачерствели ныне,
Взойдя на власти вертикаль,
Да так, что с жаждущим в пустыне
Водою поделиться жаль?
И ты, кто ненавидим миром,
Кто в фарисейской лжи погряз –
В глазах твоих, заплывшим жиром,
Не трусость ли сквозит сейчас?
Покуда живы люди чести,
Покуда мужество в сердцах –
Плебеям совращённым лестью,
Народа глас внушает страх.
И только этот страх неволит
Отчизну превратить в тюрьму,
Но вам ли, с вашей дряблой волей,
Скрутить Историю саму?
Стране великой нужен равный,
В ком вера в Родину чиста,
Чтобы продолжить путь державный
Не уклоняясь от креста.
_____________________________
* «Властитель слабый и лукавый» - строка из поэмы «Евгений Онегин» А.С.Пушкина.
***
ЭПОХА ЧЕЛОВЕКА СТАДНОГО
Слоится серый сумрак в доме и снаружи, -
Я мёрзну в саване задёрнутых гардин,
И только мысль мерцает во вселенской стуже:
«Смирись, иначе ты останешься один.»
Я может, с веком и смирился б, поневоле,
Не замечая привкуса стальной узды
И ртом разорванным хрипел о сладкой боли,
Когда б седок не заслонял мне свет звезды.
Но лучше пристрелите здесь, на переправе,
Где отзвуком мечты полна ещё земля
И где, ещё живые, мёдом пахнут травы,
Струятся на ветру султаны ковыля.
Меняет век и русла рек, и флаг на крыше,
И не всесилен человек, чтоб всё сберечь,
А всё ж, есть вещи быта и еды превыше:
Мечта, любовь, свобода и родная речь.
Со мною груз ненужный веку и отныне
Я вынужден беседовать с самим собой,
С поклажею своей, как бедуин пустыни,
Эпохе человека стадного чужой.
Под неба куполом беззвёздным, рукотворным
Мы не венцы творения – ни я, ни ты.
Иные символы под этим небом чёрным –
Число на троне и из пластика цветы.
***
ПОДРАНКИ ЭПОХИ
Улетели счастливые птицы
К бирюзовым лагунам домой,
Где на бархатной ряби искрится
Переливчатый луч золотой.
Опустело туманное небо,
Помрачнели сырые поля.
Улететь, хоть куда-то и мне бы,
О покое сердечном моля.
Ностальгия тревожит простая,
Но в гортани предательский ком –
Чужаком не прибиться мне к стае!
Где ж ты, Родина, где ж ты мой дом?..
Зачеркнули страну в одночасье,
Постарались и память стереть…
Мы тоскуем, лишённые счастья
На отцовской земле умереть.
Как зловещей эпохи подранки,
Переменами сбитые влёт,
Мы сметаем постылые рамки
И вмерзаем в забвения лёд.
До свиданья, шумливая стая!
Улетай, позабыв сентябри…
Но крылами простор рассекая,
На забытых внизу посмотри…
***
Мой друг, не укоряй, не спорь со мною,
За равнодушие моё к мечети,
Хоть и во имя Бога, но земное
Тщеславие воздвигло стены эти
Вы предлагаете рабство с гарниром,
Прельщая раем и пугая адом,
Но вместо Бога суд творя над миром,
Вы ад создали за стеною, рядом.
Людей святых, по сути, очень мало,
Но тьмы и света в нас всегда в достатке
И часто с совершенством идеала
Соседствует порока запах сладкий.
И где ревнитель гигиены личной,
Чьё над грехом незыблемо господство?
За мисочку похлёбки чечевичной,
Не многие ль уступят первородство?
А длится этот спор души и тела
Затасканной библейской притчи дольше,
Порой, в полемике, сходя всецело
До бытового: чья же миска больше?
И я не лучше, незачем лукавить,
Я сам ношу в себе такую сцену,
Где человеческое пьесу ставит,
А Божье не выходит на арену.
Не обессудь, мой друг, что не потрафил:
Манёвров хитрых не люблю, не скрою, -
Что пользы лбом крушить мечетей кафель,
В самом себе не разобравшись с тьмою?
***
ПЛАЧ ПО МАТЕРИ
От мира, где запреты пали,
Я ограждал тебя, как мог, -
Не уходи в страну печали,
Твой оленёнок одинок.
Что делать долгими ночами?
Я зябну в комнате пустой –
Не уходи в страну печали,
Взывает оленёнок твой.
Холодной тьмой объяты дали,
Ни звука, ни огня там нет –
Не уходи в страну печали,
Где уходящих тает след.
Ты видишь, на деревьях шали,
Что сотканы из стылых слёз?
Не уходи в страну печали,
Под сень кладбищенских берёз.
Я боль стерплю, я крепче стали,
Но нестерпимым ранит рок –
Не уходи в страну печали,
Твой оленёнок одинок…
… До мамы докричусь едва ли,
Меж нами ледяной порог,
Но сердце ноет от печали,
Что отогреть её не смог…
***
РАЗМЫШЛЕНИЯ
«…понимал свою свободу, не как
свободу от тирании, а как
предназначение провозгласить слово
свободы внутри тирании»
Иса Гусейнов «Судный день»,
М., «Сов.писатель, 1984, стр.210
Одного страшусь я в жизни этой,
Чтобы тьма, бурлящая во мне,
Затопив незримые запреты,
Не смещалась с бездною вовне.
В разум человека толщиною
Между сущим и ничто забор,
Что, ломаясь, разрушает Трою,
Иль мостит дорогу в Собибор.
В вещном мире, упраздняя Бога,
Мы снимаем с хаоса табу
И в ничто уводит нас дорога,
Завершаясь тупиком в гробу.
Невозможно, даже отрицая,
Обойтись без сущности Творца.
Нет свободы без конца и края,-
Не смыкаются края кольца.
Во Всевышнем сходятся начала –
И явленье в мире, и исход.
Дополняет лодка у причала
Изначальную бескрайность вод.
Хоть и мыслящий, не может атом
Хаос оценить в системе мер
И сравнить пытаясь с тем, что рядом,
Он в себя распахивает дверь.
И увидев там всю ту же бездну,
Где бесследно исчезает свет,
Сущего он ищет в небе звёздном,
Тьме глубинной объявив запрет.
Но меж двух стихий, по тонкой грани,
Сотканной из взвешенных табу,
Азимутом заданным заране
Двигаться пристало лишь рабу.
За кощунство не суди, Создатель,
В нас трепещет отражённый свет.
Я, смиренный истины искатель,
Вижу, что и в тебе ответа нет.
А челнок кормою режет воды –
Тает, рассекая свет и тьму…
Знает человек, что нет свободы,
И неволя тягостна ему.
***
Я - ПОЭТ
«…я – сочинитель,
Человек называющий всё по имени…»
А.А.Блок
Я мистик, суфий поневоле.
Наследник мудрого Руми*,
Познавший бездны зла и боли,
Гонимый веком и людьми.
Это во мне – миров основы,
И ярость хаоса во мне.
Во мне живёт аскет суровый,
И мот безудержный во мне.
Я – следствие, и я – причина:
Звезда на небе, червь в земле,
Родник в горах и вод пучина –
Всё это с рождения во мне.
И соловьиные рулады,
И вздох предсмертный в тишине,
Цветенья светлая отрада,
И смертная тоска – во мне.
Последний из рабов Аллаха,
И первый среди них – во мне.
Топор зловещий, сам же плаха, -
Преступник и палач во мне.
Безбожник я закоренелый,
И сам же праведный монах:
То без греха, как ангел белый,
То, как схизматик, весь в грехах.
Я – тысяча земных наречий
И сотни у меня имён:
Я – символ эры человечьей,
Венец народов и племён.
Я храма радости оракул
И утешитель в храме бед:
Я всех воспел и всех оплакал
Вперёд на сотни долгих лет.
Бреду я по земным дорогам,
Богат душою – телом наг:
То жертвой черни, то – пророком,
Во все века покоя враг.
Я – сочинитель, друг гонимых,
Я тот, кто людям дарит свет,
Опора честных и ранимых,
Я совесть мира, я – поэт!
_______________________________
*Руми – великий таджикско-персидский поэт мавлана Джалал ад – Дин Мухаммад Руми (1207-1273гг.), или по месту рождения (г.Балх, Таджикистан) Мевлана Джалаладдин Балхи
***
НЕ МОЛЧИТЕ
Среди толпы я кричу о любви.
И хрипну,
неслышимый ни кем.
Люди сторонятся меня
и уходят,
всё убыстряя шаг.
Я хочу заглянуть в их глаза,
но они пугливо отводят взгляды.
Только изредка удаётся поймать
чей-то ускользающий взор
и увидеть,
как в глубине зрачков
густеет смертная тоска.
Утонули немые мысли
в людских глазах
когда умерли обычные слова,
в которых синело небо
и журчали ручейки,
и порхали бабочки на лугу,
и дрожала росинка живая
с мерцающей звёздочкой в сердцевине.
Люди,
заклинаю вас,
не молчите –
говорите о любви!
Не гасите звёздочку
у росинки внутри,
не прерывайте бабочки полёт
и пусть неба синь клубится в очах…
Люди,
заклинаю вас:
не молчите –
говорите,
говорите о любви…
Мамед Гаджихалилович Халилов
___________________________
139261
Сообщение отредактировал Михалы4 - Четверг, 24.11.2022, 19:12 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 27.11.2022, 00:05 | Сообщение # 2694 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| Слышишь, стон над страной раздаётся...
То поэты о прошлом скорбят,
Этот стон у нас грустью зовётся —
Что не могут как прежде её величать...
Широка страна моя родная...
Я другой такой страны...
...............................
где ты увидишь снова
всех тех кого любил
и вдруг обрящешь слово
и станешь шестикрыл
_____________________________________
МАМА
Добра моя мать. Добра, сердечна.
Приди к ней - увенчанный и увечный -
делиться удачей, печаль скрывать -
чайник согреет, обед поставит,
выслушает, ночевать оставит:
сама - на сундук, а гостям - кровать.
Старенькая. Ведь видала виды,
знала обманы, хулу, обиды.
Но не пошло ей ученье впрок.
Окна погасли. Фонарь погашен.
Только до позднего в комнате нашей
теплится радостный огонек.
Это она над письмом склонилась.
Не позабыла, не поленилась -
пишет ответы во все края:
кого - пожалеет, кого - поздравит,
кого - подбодрит, а кого - поправит.
Совесть людская. Мама моя.
Долго сидит она над тетрадкой,
отодвигая седую прядку
(дельная - рано ей на покой),
глаз утомленных не закрывая,
ближних и дальних обогревая
своею лучистою добротой.
Всех бы приветила, всех сдружила,
всех бы знакомых переженила.
Всех бы людей за столом собрать,
а самой оказаться - как будто!- лишней,
сесть в уголок и оттуда неслышно
за шумным праздником наблюдать.
Мне бы с тобою все время ладить,
все бы морщины твои разгладить.
Может, затем и стихи пишу,
что, сознавая мужскую силу,
так, как у сердца меня носила,
в сердце своем я тебя ношу.
1938
***
Если я заболею,
к врачам обращаться не стану,
Обращаюсь к друзьям
(не сочтите, что это в бреду):
постелите мне степь,
занавесьте мне окна туманом,
в изголовье поставьте
ночную звезду.
Я ходил напролом.
Я не слыл недотрогой.
Если ранят меня в справедливых боях,
забинтуйте мне голову
горной дорогой
и укройте меня
одеялом
в осенних цветах.
Порошков или капель - не надо.
Пусть в стакане сияют лучи.
Жаркий ветер пустынь, серебро водопада -
Вот чем стоит лечить.
От морей и от гор
так и веет веками,
как посмотришь, почувствуешь:
вечно живем.
Не облатками белыми
путь мой усеян, а облаками.
Не больничным от вас ухожу коридором,
а Млечным Путем.
1940
***
МОЕ ПОКОЛЕНИЕ
Нам время не даром дается.
Мы трудно и гордо живем.
И слово трудом достается,
и слава добыта трудом.
Своей безусловною властью,
от имени сверстников всех,
я проклял дешевое счастье
и легкий развеял успех.
Я строил окопы и доты,
железо и камень тесал,
и сам я от этой работы
железным и каменным стал.
Меня - понимаете сами -
чернильным пером не убить,
двумя не прикончить штыками
и в три топора не свалить.
Я стал не большим, а огромным
попробуй тягаться со мной!
Как Башни Терпения, домны
стоят за моею спиной.
Я стал не большим, а великим,
раздумье лежит на челе,
как утром небесные блики
на выпуклой голой земле.
Я начал - векам в назиданье -
на поле вчерашней войны
торжественный день созиданья,
строительный праздник страны.
1946
***
МОЙ УЧИТЕЛЬ
Был учитель высоким и тонким,
с ястребиной сухой головой;
жил один, как король, в комнатенке
на втором этаже под Москвой.
Никаким педантизмом не связан,
беззаветный его ученик,
я ему и народу обязан
тем, что все-таки знаю язык.
К пониманью еще не готовый,
слушал я, как открытье само,
слово Пимена и Годунова,
и смятенной Татьяны письмо.
Под цветением школьных акаций,
как в подсумок, я брал сгоряча
динамитный язык прокламаций,
непреложную речь Ильича.
Он вошел в мои книжки неплохо.
Он шумит посильней, чем ковыль,
тот, что ты создавала, эпоха,-
большевистского времени стиль.
Лишь сейчас, сам уж вроде бы старый,
я узнал из архива страны,
что учитель мой был комиссаром
отгремевшей гражданской войны.
И ничуть не стесняюсь гордиться,
что на карточке давней в Москве
комиссарские вижу петлицы
и звезду на прямом рукаве.
***
ИВАН КАЛИТА
Сутулый, больной, бритолицый,
уже не боясь ни черта,
по улицам зимней столицы
иду, как Иван Калита.
Слежу, озираюсь, внимаю,
опять начинаю сперва
и впрок у людей собираю
на паперти жизни слова.
Мне эта работа по средствам,
по сущности самой моей;
ведь кто-то же должен наследство
для наших копить сыновей.
Нелегкая эта забота,
но я к ней, однако, привык.
Их много, теперешних мотов,
транжирящих русский язык.
Далеко до смертного часа,
а легкая жизнь не нужна.
Пускай богатеют запасы,
и пусть тяжелеет мошна.
Словечки взаймы отдавая,
я жду их обратно скорей.
Не зря же моя кладовая
всех нынешних банков полней.
***
РУССКИЙ ЯЗЫК
У бедной твоей колыбели,
еще еле слышно сперва,
рязанские женщины пели,
роняя, как жемчуг, слова.
Под лампой кабацкой неяркой
на стол деревянный поник
у полной нетронутой чарки,
как раненый сокол, ямщик.
Ты шел на разбитых копытах,
в кострах староверов горел,
стирался в бадьях и корытах,
сверчком на печи свиристел.
Ты, сидя на позднем крылечке,
закату подставя лицо,
забрал у Кольцова колечко,
у Курбского занял кольцо.
Вы, прадеды наши, в неволе,
мукою запудривши лик,
на мельнице русской смололи
заезжий татарский язык.
Вы взяли немецкого малость,
хотя бы и больше могли,
чтоб им не одним доставалась
ученая важность земли.
Ты, пахнущий прелой овчиной
и дедовским острым кваском,
писался и черной лучиной
и белым лебяжьим пером.
Ты - выше цены и расценки -
в году сорок первом, потом
писался в немецком застенке
на слабой известке гвоздем.
Владыки и те исчезали
мгновенно и наверняка,
когда невзначай посягали
на русскую суть языка.
***
МОНОЛОГ РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА
Я русский по виду и сути.
За это меня не виня,
таким вот меня и рисуйте,
ваяйте и пойте меня.
Нелёгкие общие думы
означили складку у рта.
Мне свойственны пафос и юмор,
известна моя доброта.
Но в облике том большелобом,
в тебе, пролетарская кость,
есть также не то чтобы злоба,
а грубая, честная злость.
Я русский по духу и плоти.
Развеяв схоластику в прах,
и в мысли моей, и в работе
живёт всесоюзный размах.
Под знаменем нашим державным
я - с тех достопамятных пор -
нисколько не главный, а равный
средь братьев своих и сестёр.
Литовцы, армяне, казахи,
мы все в государстве своём
не то чтоб в зазнайстве и страхе,
а в равенстве общем живём.
Я с этим испытанным братством,
с тобой, дорогая страна,
всем русским духовным богатством
успел поделиться сполна.
И сам я, не менее знача,
не сдавши позиций своих,
стал много сильней и богаче
от песни и музыки их.
***
ДАЕШЬ
Купив на попутном вокзале
все краски, что были, подряд,
два друга всю ночь рисовали,
пристроясь на полке, плакат.
И сами потом восхищенно,
как знамя пути своего,
снаружи на стенке вагона
приладили молча его.
Плакат удался в самом деле,
мне были как раз по нутру
на фоне тайги и метели
два слова: "Даешь Ангару!"
Пускай, у вагона помешкав,
всего не умея постичь,
зеваки глазеют с усмешкой
на этот пронзительный клич.
Ведь это ж не им на потеху
по дальним дорогам страны
сюда докатилось, как эхо,
словечко гражданской войны.
Мне смысл его дорог ядреный,
желанна его красота.
От этого слова бароны
бежали, как черт от креста.
Ты сильно его понимала,
тридцатых годов молодежь,
когда беззаветно орала
на митингах наших: "Даешь!"
Винтовка, кумач и лопата
живут в этом слове большом.
Ну что ж, что оно грубовато,-
мы в грубое время живем.
Я против словечек соленых,
но рад побрататься с таким:
ведь мы-то совсем не в салонах
историю нашу творим.
Ведь мы и доныне, однако,
живем, ни черта не боясь.
Под тем восклицательным знаком
Советская власть родилась!
Наш поезд все катит и катит,
с дороги его не свернешь,
и ночью горит на плакате
воскресшее слово "Даешь!"
1957
***
РЯЗАНСКИЕ МАРАТЫ
Когда-нибудь, пускай предвзято,
обязан будет вспомнить свет
всех вас, рязанские Мараты
далеких дней, двадцатых лет.
Вы жили истинно и смело
под стук литавр и треск пальбы,
когда стихала и кипела
похлебка классовой борьбы.
Узнав о гибели селькора
иль об убийстве избача,
хватали вы в ночную пору
тулуп и кружку первача
и - с ходу - уезжали сами
туда с наганами в руках.
Ох, эти розвальни и сани
без колокольчика, впотьмах!
Не потаенно, не келейно -
на клубной сцене, прямо тут,
при свете лампы трехлинейной
вершились следствие и суд.
Не раз, не раз за эти годы -
на свете нет тяжельше дел!-
людей, от имени народа,
вы посылали на расстрел.
Вы с беспощадностью предельной
ломали жизнь на новый лад
в краю ячеек и молелен,
средь бескорыстья и растрат.
Не колебались вы нимало,
За ваши подвиги страна
вам - равной мерой - выдавала
выговора и ордена.
И гибли вы не в серной ванне,
не от надушенной руки.
Крещенской ночью в черной бане
вас убивали кулаки.
Вы ныне спите величаво,
уйдя от санкций и забот,
и гул забвения и славы
над вашим кладбищем плывет.
1961
***
ИСТОРИЯ
И современники, и тени
в тиши беседуют со мной.
Острее стало ощущенье
Шагов Истории самой.
Она своею тьмой и светом
меня омыла и ожгла.
Все явственней ее приметы,
понятней мысли и дела.
Мне этой радости доныне
не выпадало отродясь.
И с каждым днем нерасторжимей
вся та преемственная связь.
Как словно я мальчонка в шубке
и за тебя, родная Русь,
как бы за бабушкину юбку,
спеша и падая, держусь.
1966 г.
***
Бывать на кладбище столичном,
где только мрамор и гранит, —
официально и трагично,
и надо делать скорбный вид.
Молчат величественно тени,
а ты еще играешь роль,
как тот статист на главной сцене,
когда уже погиб король.
Там понимаешь оробело
полуничтожный жребий свой…
А вот совсем другое дело
в поселке нашем под Москвой.
Так повелось, что в общем духе
по воскресеньям утром тут,
одевшись тщательно, старухи
пешком на кладбище идут.
Они на чистеньком погосте
сидят меж холмиков земли,
как будто выпить чаю в гости
сюда по близости зашли.
Они здесь мраморов не ставят,
а — как живые средь живых —
рукой травиночки поправят,
как прядки доченек своих.
У них средь зелени и праха,
где все исчерпано до дна,
нет ни величия, ни страха,
а лишь естественность одна.
Они уходят без зазнайства
и по пути не прячут глаз,
как будто что–то по хозяйству
исправно сделали сейчас.
***
ЗЕМЛЯ
Тихо прожил я жизнь человечью:
ни бурана, ни шторма не знал,
по волнам океана не плавал,
в облаках и во сне не летал.
Но зато, словно юность вторую,
полюбил я в просторном краю
эту черную землю сырую,
эту милую землю мою.
Для нее ничего не жалея,
я лишался покоя и сна,
стали руки большие темнее,
но зато посветлела она.
Чтоб ее не кручинились кручи
и глядела она веселей,
я возил ее в тачке скрипучей,
так, как женщины возят детей.
Я себя признаю виноватым,
но прощенья не требую в том,
что ее подымал я лопатой
и валил на колени кайлом.
Ведь и сам я, от счастья бледнея,
зажимая гранату свою,
в полный рост поднимался над нею
и, простреленный, падал в бою.
Ты дала мне вершину и бездну,
подарила свою широту.
Стал я сильным, как терн, и железным
даже окиси привкус во рту.
Даже жесткие эти морщины,
что по лбу и по щекам прошли,
как отцовские руки у сына,
по наследству я взял у земли.
Человек с голубыми глазами,
не стыжусь и не радуюсь я,
что осталась земля под ногтями
и под сердцем осталась земля.
Ты мне небом и волнами стала,
колыбель и последний приют…
Видно, значишь ты в жизни немало,
если жизнь за тебя отдают.
***
НА ВОКЗАЛЕ
Шумел снежок над позднею Москвой,
гудел народ, прощаясь на вокзале,
в тот час, когда в одежде боевой
мои друзья на север уезжали.
И было видно всем издалека,
как непривычно на плечах сидели
тулупчики, примятые слегка,
и длинные армейские шинели.
Но было видно каждому из нас
по сдержанным попыткам веселиться,
по лицам их,— запомним эти лица!—
по глубине глядящих прямо глаз,
да, было ясно всем стоящим тут,
что эти люди, выйдя из вагона,
неотвратимо, прямо, непреклонно
походкою истории пойдут.
Как хочется, как долго можно жить,
как ветер жизни тянет и тревожит!
Как снег валится!
Но никто не сможет,
ничто не сможет их остановить.
Ни тонкий свист смертельного снаряда,
ни злобный гул далеких батарей,
ни самая тяжелая преграда —
молчанье жен и слезы матерей.
Что ж делать, мать?
У нас давно ведется,
что вдаль глядят любимые сыны,
когда сердец невидимо коснется
рука патриотической войны.
В расстегнутом тулупчике примятом
твой младший сын, упрямо стиснув рот,
с путевкой своего военкомата,
как с пропуском, в бессмертие идет.
***
НАДПИСЬ НА «ИСТОРИИ РОССИИ» СОЛОВЬЕВА
История не терпит славословья,
трудна ее народная стезя.
Ее страницы, залитые кровью,
нельзя любить бездумною любовью
и не любить без памяти нельзя.
1966
***
ПОД МОСКВОЙ
Не на пляже и не на "зиме",
не у входа в концертный зал,-
я глазами тебя своими
в тесной кухоньке увидал.
От работы и керосина
закраснелось твое лицо.
Ты стирала с утра для сына
обиходное бельецо.
А за маленьким за оконцем,
белым блеском сводя с ума,
стыла, полная слез и солнца,
раннеутренняя зима.
И как будто твоя сестричка,
за полянками, за леском
быстро двигалась электричка
в упоении трудовом.
Ты возникла в моей вселенной,
в удивленных глазах моих
из светящейся мыльной пены
да из пятнышек золотых.
Обнаженные эти руки,
увлажнившиеся водой,
стали близкими мне до муки
и смущенности молодой.
Если б был я в тот день смелее,
не раздумывал, не гадал -
обнял сразу бы эту шею,
эти пальцы б поцеловал.
Но ушел я тогда смущенно,
только где-то в глуби светясь.
Как мы долго вас ищем, жены,
как мы быстро теряем вас.
А на улице, в самом деле,
от крылечка наискосок
снеговые стояли ели,
подмосковный скрипел снежок.
И хранили в тиши березы
льдинки светлые на ветвях,
как скупые мужские слезы,
не утертые второпях.
***
МИЛЫЕ КРАСАВИЦЫ РОССИИ
В буре электрического света
умирает юная Джульетта.
Праздничные ярусы и ложи
голосок Офелии тревожит.
В золотых и темно-синих блестках
Золушка танцует на подмостках.
Наши сестры в полутемном зале,
мы о вас еще не написали.
В блиндажах подземных, а не в сказке
Наши жены примеряли каски.
Не в садах Перро, а на Урале
вы золою землю удобряли.
На носилках длинных под навесом
умирали русские принцессы.
Возле, в государственной печали,
тихо пулеметчики стояли.
Сняли вы бушлаты и шинели,
старенькие туфельки надели.
Мы еще оденем вас шелками,
плечи вам согреем соболями.
Мы построим вам дворцы большие,
милые красавицы России.
Мы о вас напишем сочиненья,
полные любви и удивленья.
1945
***
ДАВНЫМ-ДАВНО
Давным-давно, еще до появленья,
я знал тебя, любил тебя и ждал.
Я выдумал тебя, мое стремленье,
моя печаль, мой верный идеал.
И ты пришла, заслышав ожиданье,
узнав, что я заранее влюблен,
как детские идут воспоминанья
из глубины покинутых времен.
Уверясь в том, что это образ мой,
что создан он мучительной тоскою,
я любовался вовсе не тобою,
а вымысла бездушною игрой.
Благодарю за смелое ученье,
за весь твой смысл, за все -
за то, что ты
была не только рабским воплощеньем,
не только точной копией мечты:
исполнена таких духовных сил,
так далека от всякого притворства,
как наглый блеск созвездий бутафорских
далек от жизни истинных светил;
настолько чистой и такой сердечной,
что я теперь стою перед тобой,
навеки покоренный человечной,
стремительной и нежной красотой.
Пускай меня мечтатель не осудит:
я радуюсь сегодня за двоих
тому, что жизнь всегда была и будет
намного выше вымыслов моих.
***
Я напишу тебе стихи такие,
каких еще не слышала Россия.
Такие я тебе открою дали,
каких и марсиане не видали,
Сойду под землю и взойду на кручи,
открою волны и отмерю тучи,
Как мудрый бог, парящий надо всеми,
отдам пространство и отчислю время.
Я положу в твои родные руки
все сказки мира, все его науки.
Отдам тебе свои воспоминанья,
свой легкий вздох и трудное молчанье.
Я награжу тебя, моя отрада,
бессмертным словом и предсмертным взглядом,
И все за то, что утром у вокзала
ты так легко меня поцеловала.
***
СТАРАЯ КВАРТИРА
Как знакома мне старая эта квартира!
Полумрак коридора, как прежде, слепит,
как всегда, повторяя движение мира,
на пустом подоконнике глобус скрипит.
Та же сырость в углу. Так же тянет от окон.
Так же папа газету сейчас развернет.
И по радио голос певицы далекой
ту же русскую песню спокойно поет.
Только нету того, что единственно надо,
что, казалось, навеки связало двоих:
одного твоего утомленного взгляда,
невеселых, рассеянных реплик твоих.
Нету прежних заминок, неловкости прежней,
ощущенья, что сердце летит под откос,
нету только твоих, нарочито небрежно
перехваченных ленточкой светлых волос.
Я не буду, как в прежние годы, метаться,
возле окон чужих до рассвета ходить;
мне бы только в берлоге своей отлежаться,
только имя твое навсегда позабыть.
Но и в полночь я жду твоего появленья,
но и ночью, на острых своих каблуках,
ты бесшумно проходишь, мое сновиденье,
по колени в неведомых желтых цветах.
Мне туда бы податься из маленьких комнат,
где целителен воздух в просторах полей,
где никто мне о жизни твоей не напомнит
и ничто не напомнит о жизни твоей.
Я иду по осенней дороге, прохожий.
Дует ветер, глухую печаль шевеля.
И на памятный глобус до боли похожа
вся летящая в тучах родная земля.
Ярослав Смеляков
_______________
139351
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 27.11.2022, 17:28 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 30.11.2022, 13:07 | Сообщение # 2695 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| В ночном лесу стоял, смотрел на звёзды.
Увидел, до чего же мелко и бессмысленно живём.
Поэзии уж нет. Нам не хватает даже прозы.
Одним веслом по кругу муторно гребём,
Не зная для чего. Потерян ориентир и цели.
В тумане предрассудков перестали жить душой.
Не замечаем жизнь - ходили на работу, пили, ели,
Ложились спать и не заметили, что в мир иной
Ушли, на этом не оставив даже следа.
Не поднимали глаз, профукали любовь свою.
Стремились к серой середине, избегали беды
И не увидели на небе путеводную звезду...
***
Друг, как ты?
Мой друг, ну с кем еще я поделюсь своей печалью?
Кому могу я принести свой полный горечи мешок?
Кто мне не будет мучить сердце ложною моралью?
Кто поучительно и беспристрастно даст урок?
Мы не встречаемся так часто, как хотелось.
И редко говорим о том, что на душе у нас.
Зачем-то сердце, дружбу вспомнив, расшумелось.
Нахлынет иногда и думаешь, ты где сейчас?
Мой друг, ну как ты? Как твои стихи и песни?
Чем дышишь? Что поешь? Когда заедешь погостить?
Всегда мы были втайне беспредельно честны
О том, что чувствуем, о том, как жить, любить,
О том, что на душе скопилось и никак не отпускает.
Уже назрело, друг сердечный, надо бы поговорить.
А то в заблудшем сердце что-то тянет, подвывает
И не даёт спокойно безмятежно гармонично жить.
Прости, что беспокою, как всегда, не кстати.
Я знаю, ты поймешь меня без лишних слов.
Увидимся, сомнений нет. Договоримся мы о дате.
Осмелимся не пасть в пучину пересушенных цветов.
Осмелимся не разорвать тугую нить, что нас объединяет.
Безмолвно осознаем от чего, насколько мы близки.
Я знаю совершенно точно, наша дружба не растает.
Мы связаны, быть может, даже всем законам вопреки...
***
Как можно свой покой на счастье променять,
Размереность менять на сумасбродство?
Как можно просто по ночному городу гулять,
Условности отбросив, за любовь свою бороться?
Как можно в один миг всю жизнь переменить,
От повседневной серости, рутины отказаться,
На всю зарплату лотерейные билеты закупить
И вдрызг один раз в жизни в карты проиграться?
Как можно нищему богатую принцессу полюбить,
Ей безрассудной той любви взаимностью ответить,
Сбежать из дома, на край света с ним уплыть,
И духом путешествий и открытий бредить?
Как можно прыгнуть в чёрный омут с головой?
Любви нежданной, страсти чувственной отдаться?
Как можно выпрыгнуть из клетки золотой,
На первом же свидании в любви признаться?
Как можно совершенно голой выйти на балкон,
Наделать глупостей и над собою посмеяться?
Признаться самому себе, что скучно мы живём,
Что не умеем этой жизнью наслаждаться,
Что перестали лазить в окна к женщинам своим,
Что дарим им цветы по праздникам лишь только,
Что сердцем тлеем потихоньку, не горим,
Дорожку льда обходим, потому что скользко?
Мы разучились жить в гармонии с собой,
Стесняемся друг другу чувствами раскрыться,
Не знаем как делиться радостью и добротой,
Не можем с хламом повседневности проститься.
Мы перестали просто так, без выгоды дружить,
Как хорошо нам вместе мы не говорим друг другу,
Забыли как по-настоящему страдать, любить,
Торопимся, не замечая, что бежим по замкнутому кругу.
***
Остановившись, задаем вопрос - зачем живем?
Зачем бежим, торопимся, не успеваем?
Когда же жить по-настоящему начнем?
Когда же сердцем и душой растаем?
Когда же обратим вниманье на детей,
Которые нуждаются в тепле, заботе?
Когда же станем откровенней и смелей?
Когда найдем свою звезду на небосводе?
Когда, теряя голову, начнём любить?
Когда душой откроемся, и без оглядки
О чувствах сокровенных будем говорить,
Играть с судьбою перестанем в прятки?
Зачем мы перестали верить в чудеса?
И кто сказал, что нет Снегурочки и Дед Мороза!
Зачем же алые Грей поднял паруса?
И почему руководит по жизни нами проза?
Зачем-то отложили радость на потом,
Заветную мечту забыли в одночасье.
Когда же наконец-то мы поймём,
Что жизнь в гармонии, любви и счастье...
***
Какие мы высокие слова бросаем
На паперть безразличия и лжи.
Сомнительным вождям рукоплескаем,
Героев настоящих славой обнесли.
Мы любим поклоняться деньгам,
Забытым архаизмом стала честь.
Смелее верится безумным бредням,
И очень нравится большая лесть.
Обманами закрыты и глаза, и уши.
Затмили небо дрязги, споры, суета.
Скупыми на любовь застыли души.
Сердца закрылись от ненужного тепла.
Мы утонули в серости, мы заболели
Повальным безразличием к себе,
К друзьям, родным и близким. Отупели
От бесконечной гонки в темноте
За мнимыми вершинами успеха.
Враньё благополучных дней храним.
Нам кажется, что жизнь - рулетка,
И мы в ней несомненно победим.
Поднять глаза на небо нам лениво,
Свободой не хотим расправить грудь.
А жизнь проходит и всё больше мимо.
Нет ценностей и целей, только муть...
***
Письмо другу
За зрелостью своей мы что-то всё же потеряли.
На сдержанность сменили чувственный порыв.
Возникло ощущение, что мы слегка устали,
К восторженным речам о дружбе приостыв.
Однако же уверенности придаёт общение с друзьями.
Становится всё как-то проще, чище и светлей.
Проблемы вдруг становятся пустыми пузырями,
Переживания души загладятся и без врачей.
Приходит чувство твёрдости и стойкой силы,
Незыблемости верного железного плеча.
Отрадно, что мы эти принципы не позабыли,
Что мы готовы друг за друга драться до конца.
Приятно осознать, что вместе нам по силам
Свернуть любые горы, справиться с любой бедой,
Что мы живём по старым одинаковым мерилам,
Не разменяли честь на сумрачный покой,
Что, как и прежде, схожи принципы и взгляды
О том, как в этом суматошном мире жить.
Как в прежние младые времена мы рады
Друг другу бескорыстием и чистотой платить,
Поддерживать друг друга делом, словом,
Не только в неприятностях, проблемах, а тогда,
Когда нуждаешься в простом общении здоровом,
Когда от мутной суеты сереют сердце и душа.
Я рад, мой друг, что мы, как прежде, снова рядом,
Что не испортились и не прогнулись сквозь года,
Что поклоняемся одним рассветам и закатам,
Что в синем небе нам горит одна звезда...
***
Нам не осталось выбора, лишь встать едино,
Чтоб снова защитить свою любимую страну.
На страже Родины стоит несокрушимая дружина.
Как наши прадеды и деды, мы в одном строю.
Не остановят нас предателя и супостата крики,
Их вопли, жалкие угрозы, паутина лжи, обман.
Нас не свернут утратившие честь расстриги,
Подонки, сволочи, кто набивает на войне карман.
Но вновь мои товарищи из боя не вернулись.
Остались фотографии улыбчивых парней.
Ряды, стоящих пред врагом, опять сомкнулись.
Мы снова от потерь становимся сильней,
Становимся отчаянней, умней, немного злее,
Суровей, опытней, сплочённей и дружней.
За вас, друзья, рука и сталь в бою вернее.
И нет сомнений в правде выбранных путей
За мирный сон детей и счастье всех народов,
Искоренение поднявшейся коричневой чумы,
Замученных людей, за правду и свободу,
Вот наш ответ, Хотят ли русские войны...
За небо мирное над головой, за справедливость,
За наших ветеранов войн, за женщин и детей,
Пора закрыть чудовищные ложь и нечестивость,
Одно лишь жаль - нам не вернуть своих друзей...
***
Любимая, всё хорошо! Ты не волнуйся.
Здесь кормят, даже вкусно, я б сказал,
Всё чётко: распорядок дня, дежурства.
Спешу сказать, что о тебе затосковал,
Что Бог и правда будут вечно с нами,
Что здесь особенно почувствовал любовь
К тебе, детишкам нашим, к брату, маме,
Услышал Родины священный зов,
Всерьёз задумался о долге нашем
Перед потомками, которым ещё жить
В другой стране стократно краше,
Которую никто не сможет победить,
За них сейчас нам надобно подняться,
За их свободу, счастье, мирный труд,
За то, что их детишки будут улыбаться,
И никогда свой светлый мир не отдадут
На растерзание стервятникам и гадам,
Фашистам, и гиенам, жаждущим войны.
Как и сейчас, мы выживем назло блокадам
И победим, у нашей правды нет цены…
Поедем скоро. Время пролетает быстро
В занятиях по тактике, физо и огневой.
Через два месяца поедем бить нацистов,
Наш батальон, скажу тебе я, боевой.
Ребята зрелые: рабочие и инженеры,
Учителя, бухгалтеры и продавцы,
Строители, сержанты, офицеры,
Есть ветераны Сирии, Абхазии, Чечни.
Все знают ценность неба голубого,
Российских безмятежных вечеров.
Их молчаливость стоит дорогого.
За Родину сражаться - тут не надо слов,
Высоких, словно золото в граните,
Нормальные большие сердцем мужики,
По-свойски строго скажут: «Не гундите…
Стреляем только в цель… Без суеты…».
У всех есть семьи, старики и дети,
Работа, а ещё достоинство и честь,
Никто не ропщет, не строчит памфлеты,
И каждый знает свой предел и Эверест.
Уверен, с ними можно и в разведку,
И в обороне сдюжить, устоять,
А можно под Высоцкого и сигаретку
Всю подноготную в окопе рассказать…
Ну ладно, напишу тебе ещё попозже.
Сейчас пора на стрельбище бежать.
Люблю… Но распорядок ждать не может,
Так что письмо уж надо завершать…
Люблю вас всех, целую, деток обнимаю,
Большой привет всем близким и родным.
Ещё, ты знаешь, часто деда вспоминаю…
И знаю, выбор мой не мог бы быть иным!
***
Кем я стал сегодня,
Кто я был вчера…
Я стою в исподнем,
Глядя в небеса.
Радостно и чисто
На душе, светло.
По четверостишьям
Разлилось тепло.
Открываю дверцы
Для любви большой.
Хорошо на сердце -
Праведный покой…
Радоваться буду
Песням южных птиц,
Грусть-печаль забуду
В тишине зарниц.
Я сегодня выйду
Проводить закат,
Взором даль окину,
Буду бить в набат,
Что случилось чудо -
Дочка родила
Парня, сына, внука,
МОлодца, богатыря!
Разгоню ненастье,
Чтоб пробился свет.
Быть отцом есть счастье,
Но ещё я - дед!
***
За каждою войною нет ни капли правды.
Верней, её так много, хлещет через край.
Но совершенно точно, в ней не может быть бравады,
Беспечных, глупых слов разлитых невзначай.
За каждою войною точно смерть, лишенья,
Бесчисленные беды, горе, слёзы, пустота,
Герои, скрытые землёй, упавшие в забвенье,
Подонки, для которых и война что мать родна.
Так много на войне несправедливости и фальши,
Безумства, скудоумия и откровенной лжи.
При этом каждый думает что ж будет дальше,
И ищет каждый оправдание для буйной головы.
В ней крики, ужас, боль и кровь, увечья, раны,
Поломанные судьбы, страх, о помощи мольбы,
Трагедии простых людей, порушенные планы,
Поломанные души, тяга к жизни смерти вопреки.
Не надо, не ищите правду на войне, оставьте
Бессмысленные споры кто же прав, кто виноват.
Напрасно, главное самим себе, не лгите, не лукавьте.
Ложь на войне всегда преумножается стократ.
А правда на войне лишь в смерти и раненьях,
В разрушенных домах людей и страхе детских снов.
В неверии в добро и человеческих мученьях,
В безумии предательства идейных и не очень дураков...
***
С надрывным сердцем, брошенным, голодным,
Безденежным, страдающим и чуть свободным
Легко писать. Слова здесь сами уложились под перо,
Когда всё против, и когда пылает, жжёт нутро,
Когда несправедливо, мрачно и до слёз обидно,
Когда упал истерзанной душой, и ничего не видно.
Тогда и пишутся высокие и верные слова,
Тогда вскрывается и хлещет, как из-под ножа
Пронзительная рифма, от которой сердцу больно,
С которой к горлу ком и хочется рыдать невольно.
Которая взрывается эмоцией глубокой до костей,
Слова и даже запятые у которой ощущаются острей.
Но так писать уж слишком для своей души затратно.
Как вылезет оттуда что, так не заткнёшь обратно.
А для посредственных стихов не хочется марать
Ни душу, ни бумагу. Ни к чему. Не стоит их писать.
***
ИСПОВЕДЬ УКРАИНСКОГО СОЛДАТА
Пора избавиться от всех сомнений,
Набраться мужества, открыть глаза.
И, видимо, пора встать на колени,
Покаяться за грязные дела.
За земляков замученных, убитых,
Кто на моём пути стоял.
Они правы, что звали нас: «Бандиты…
Фашисты…» Я тогда не понимал,
Пора набраться смелости и плюнуть
Бандеровцам, предателям в лицо.
Как мы могли на эту мерзость клюнуть,
Поверить в бесконечное враньё?
В какой момент мы стали палачами?
Кто ловко поменял добро на зло?
Кто нам устроил ночи с факелами?
И было, вроде, празднично, светло…
Нам нравились кресты, речёвки, песни.
Себе казался я непобедим.
И я тогда не понимал, хоть тресни,
Что это мы уже в аду горим.
Мы отреклись от братства и от веры,
От правды, совести, родного языка.
У власти вьются демоны, химеры,
Среди народа – смута и тоска.
Идти сдаваться - выбор очевидный.
Сейчас, не медля. Хватит воевать.
Я ошибался, путь мой был постыдный.
Иду к своим! Мне некуда бежать…
***
За жизнь
У смерти всё быстрее, проще и сложней.
Я был недавно жив, теперь я мёртв.
Когда все обстоятельства меня сильней,
Я там, среди окопов, взрывов и боёв.
Бесчувственные руки пали ниц,
Пульс незаметно биться перестал.
Кружится голова, клонится вниз.
Глаза закрылись, свет пропал.
Исчезла тяжесть в мышцах, боль
Недавно изнурявшая прошла.
На спёкшихся губах как будто соль,
Но знаю, это кровь с виска стекла.
Усталость измождённых бегом ног
Унялась холодом сведённых мышц.
Из раны кровь течёт, я весь промок…
И в голове: Достану всё равно убийц!!!
В бушлат и каску, шапку и рукав
Разлилась тёплая, солёная моя,
Бордовая, на грудь едва сбежав,
Спросила кротко: А за что меня?!
Усильем воли, смерть остановив,
Я отвечал: За прадедов есть долг!
Последних сил большой прилив -
В руке гранату сжать я смог…
О, Господи! ещё немного сил мне дай,
Дождаться надо мне своих врагов.
Поближе эти звери подойдут пускай,
Нацистам отомщу за прадедов-дедов.
За это умереть не страшно и не жаль,
За Родину, за честь, друзей, семью.
Не допущу, чтоб вновь коричневая шваль
Ходила по земле. Гореть им всем в аду!
Я сам погибну, но с собою заберу
Хоть пару тварей, лучше - пятерых!
Я буду вечно жить, и место мне в раю!
Солдаты совести живее всех живых!!!
Александр Десятимигов https://u.to/C5d1HA
____________________________________
139489
Сообщение отредактировал Михалы4 - Среда, 30.11.2022, 13:09 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 03.12.2022, 15:45 | Сообщение # 2696 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| Сын русского слова, внук русской словесности,
Мне русская мУка – молочная мать…
Зубами скриплю, угасая в безвестности,
Словами давлюсь, не умея смолчать.
Где нету моста, прошагаю по жёрдочке,
Где птицы умолкнут, там я запою…
Словцо нацарапав на треснувшей форточке,
Гвоздём начинаю поэму свою.
По-русски сомненьями тягостно мучиться,
От русской печали хватив «первача».
… И кто там бредёт, будто хворая утица,
Крыло, что сломали, едва волоча?
А кто там поёт, как свирель одинокая,
По-русски тоску вознося в небеса,
То «акая», то умилительно «окая»,
Немного по-скифски прищурив глаза?
А это Отчизною мучиться велено
Тому, кто по-русски поёт о Руси.
И русская музыка, русским навеяна,
Всё стонет, веля – ни о чём не проси!
И я не прошу… Ничего, что попрошено
Ни счастья не даст, ни спасёт в свой черёд.
В сугроб упаду… И пусть русской порошею
Безвестный мой след навсегда заметёт…
* * *
Всей сущности первооснова,
Среди лихолетий и бед,
Гудело набатное слово
И колокол вторил в ответ:
«На битву!.. За правое дело!
Ни сил не жалея, ни жил…»
Набатное слово гудело,
И колокол, колокол бил…
И люди запомнили это –
Превыше всех смертных преград
Набатное слово поэта
И колокол, бьющий набат.
***
В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО…
1
Вновь пламень и пепел… Не выйти из сечи,
Где вражий клинок тебе целит в живот.
Но отзвуки русской спасительной речи
Доходят до сердца с загробных высот.
Напрасное время…Тоска и усталость,
И некому нас от беды уберечь.
Почти ничего-то у нас не осталось –
Одна лишь великая русская речь.
По-русски хрипящие, снова и снова
Встают, чтобы с Пушкиным рядом стоять.
И тупятся сабли о русское слово,
И враг по своим начинает стрелять.
Пусть вороны гибель им злобно пророчат!
По-русски умея сносить неуют,
По-русски рыдают, по-русски хохочут,
По-русски победные песни поют…
Потомки опричнины и Пугачёва
Взошли из земли, чтобы в землю и лечь.
Лишь только бы слышалось русское слово!
А дальше?.. А дальше хоть голову с плеч…
2
Всем ведомо – в начале было слово,
И лишь потом вселенский гул возник.
Но слово то – всему первооснова:
И замыслу, что дерзок и велик,
И царскому высокому указу,
И записям немого чернеца,
Что начертал единственную фразу,
Не описав сраженья до конца…
В том слове русском, слове исполинском,
Смешалось всё – молитвы горький ком,
Истошный стон на поле Бородинском,
Истошный вой на озере Чудском…
То слово и казнило, и прощало,
С ним лёд под крестоносцами трещал.
И было в слове – Родины начало,
А Родина – начало всех начал.
Вобрало слово первое признанье,
Последний гвоздь из смертного креста…
«Не укради!..» – начертано в «Писанье…»
И «Не убий!..» -- ответствуют уста…
Всё молвлено… И всё вокруг не ново.
Как в чёрный омут канули века.
Но если есть и Родина, и Слово,
То есть и дом… И память… И строка…
***
ДИПТИХ ЛЮБВИ И ПЕЧАЛИ
1
Пришло и пропало… Здесь я никому не судья…
Сегодня листва разлеталась уныло и шало…
Давно затоптали бессмысленный путь Бытия,
И что-то пропало… Немедленно что-то пропало.
Унылая осень сочится мне за воротник,
Ворота скрипят по-особому – нудно и ржаво.
Промокший листочек к оконцу бессильно приник,
И к женскому плачу бессильно приникла держава.
Куда эти птицы? И вправду, куда вы, куда?
Зачем, откурлыкав своё, до весны улетели?
Вдоль ржавого поля давно не идут поезда,
И чёрные вороны рыщут по белой метели.
А чей это посвист? А чей этот жалобный крик?
Неужто за грязным окном затаилось живое?
О чём это шепчет угрюмый, небритый старик,
Всем видом напомнив о волчьем простуженном вое?
Шагну осторожно… Старик мне в глаза поглядит.
Стук взгляда о взгляд… Даже что-то во мгле замелькало.
И голос отца всё слышнее теперь из-под плит,
А маму не слышно… А мама ушла и пропала…
Я мог бы за ней полететь, но не знаю куда…
Всё чёрное в белом – все белое нынче надели.
Снежинки кружатся, чтоб вскоре уйти навсегда,
И сгинет Отчизна средь чёрной вселенской метели.
2
Есть лишь свеча и руки… Всё остальное – тлен,
Всё остальное – мУка, сдавленный крик в ночи.
Нет ничего светлее этих твоих колен,
Нет ничего багряней, чем огонёк свечи.
Нынче слезам – раздолье… Хочешь-не хочешь – плачь.
Нынче последний пряник, завтра последний крест.
Сам себе утешитель, сам себе и палач…
Нет ничего угрюмей этих забытых мест.
Кто ты? В какие сроки кончится этот бред?
Не за грудки – за сердце брата хватает брат.
И на мольбы и стоны есть лишь один ответ –
Павшие не осудят, мёртвые промолчат…
Вот и глядим, как в небе красным горит луна,
Как одичалый сумрак к женской слезе приник…
Светят твои колени… Колется тишина…
Всё остальное в мире – только прощальный миг…
***
Памяти молодого писателя Ивана Лукина,
геройски погибшего в боях под Мариуполем,
сына известного московского поэта
и моего давнего друга
Бориса Лукина
Грызём конфеты… Борис прислал.
От сладкого сердцу горько.
Посылка целая, вес не мал,
А в глотку не лезут, Борька…
Конечно, в Минске конфет полно –
Не лучше в Москве, простите!
“Ты Ваньку нашего знал давно,
Хоть этим, да помяните…”
Он был морпехом… И всё строчил
Полсуток из пулемёта,
Когда строчить не осталось сил,
И рота давно не рота…
Строчил… И было почти не жаль
Тех строк, что в душе пропали.
Строчил… Вот так закалялась сталь
На бешеной “Азовстали!”
Не встанет, не позвонит: “Привет!”
“Я – воин” – не скажет гордо.
Остались орден да горсть конфет,
Что так обжигают горло.
* * *
Тётя Наташа плачет и злится –
В Харьков племяннице не дозвониться.
Пусть и в подвале – были бы живы!..
В трубке гудки, как глухие разрывы.
Верит Наташа, что натиск неистов –
В клочья бандеровских укронацистов!
Львовская тетушка загоревала—
“У Харкові дівчинка наша пропала,
Не дозвонитеся…Звісток не маэмо…
Ми москоляків перемагаемо…”
Ноют у тётушки старые ноги,
Трудно дотопать им до «перемоги».
Враз растрезвонились два телефона,
Страшно в округе от этого звона.
А телефоны – только вещдоки,
Для их владелицы кончились сроки.
Зря из России и зря с Украины
Тётки звонят… Не ищите дивчины.
И не подскажут гневливые боги,
Что ни победы здесь, ни «перемоги» …
* * *
Удивляться глупо –
Времечко лихое.
«Три машины трупов –
Горе -то какое!»
Вой полузвериный
Смерти потакает:
«Трупов три машины!!!
Радость-то какая!!!»
В смертном поединке
Запах крови – зелье.
У одних – поминки,
У других – веселье.
Не придут мужчины,
Жён не поцелуют…
Трупов три машины
В небесах буксуют.
Им куда дорога –
К аду или к раю?
И привратник строго
Говорит: «Не знаю…»
* * *
Просто день вчерашний
Не успел дотлеть.
Умирать не страшно,
Страшно – умереть.
Не таков я, видно,
Как смурная рать.
Говорить не стыдно,
Стыдно – промолчать.
Медленная зорька,
Порванная нить…
Разлюбить не горько,
Горько – не любить.
Не страшны ни ветер,
Ни врага укол.
Страшно – не заметят,
Что и ты ушёл…
* * *
Сегодня солнце… Завтра в хмари
Опять утонут дерева.
И белизну с утра нашарит,
Как шапку, бурая трава.
И снова станет спозаранку
В окне темнеть и вечереть.
И ветви злую перебранку
Оденут в мокнущую медь.
А в небе, сумрачном и мглистом,
Опять закружит вороньё,
И будет ветер гнать со свистом
Листву в пожухлое жнивьё.
Но это завтра… А покуда
Зрачки светлеют от лучей.
И забывается простуда,
И нет иуд и сволочей…
Дыханье чувствуя Господне,
Ты всё бежишь, бежишь вперёд,
Забыв, что кончится сегодня,
И луч в предзимье пропадёт.
***
Он куда-то спешил, от натуги почти что немея,
Воспаленному взору казалось, что мир многолик.
И ломило плечо… И гудела затекшая шея…
И неровная стежка зачем-то вела напрямик.
Посреди пустоты… Посреди векового начала,
Где ничтожное небо почти что касалось плеча,
Кто-то охнул вдали… И опять всё вокруг замолчало,
И умолкли столетья, печали свои волоча.
Он неровно шагал, вечный сын одинокой метели…
И напрасные вёрсты слагались в обманчивый круг.
И, касаясь лица, клочья ветра негромко свистели,
Чтоб потом обратиться в могучие посвисты вьюг.
Что он нёс в этот мрак, одолев и себя, и усталость,
Для чего подставлял леденящим порывам чело?..
Просто шел человек… А потом и следа не осталось,
И неровную стежку совсем до утра замело…
Анатолий Юрьевич Аврутин
_______________________
139638
Сообщение отредактировал Михалы4 - Суббота, 03.12.2022, 15:46 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 09.12.2022, 12:58 | Сообщение # 2697 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| «Папа – турок, мама – грек, а я русский человек»
Говорят, каждому поколению – своя война. Великую Отечественную я не застала и успела прожить мирные полвека. По-разному была устроена эта жизнь, но пороха мы не нюхали. Думала, авось проскочим. Не тут-то было...
Наталья Корнильева.
В 2014 г. вынуждена была переехать из Полтавы под Севастополь.
Моя война
Записки очевидца. Полтава, 2014 г.
Январь, 2014
Кажется, мы на пороге «грандиозного шухера». Очевидно, американцы
решили наказать нас за Сирию. Пока Россия по уши в смирительной рубашке Олимпийских игр, ей устроили Украину. Торопятся, делают все быстро, нагло – по классической схеме цветных революций. Ой, нельзя русского медведя вилами в бок! Ой, напрасно.
Вот приметы: по всей Украине действуют профессиональные наёмные группы под видом стихийной оппозиции. Скорее всего, будут жертвы – для затравки. Задача – раскачать национальную рознь. Новостям верить нельзя, сплошные провокации. Это не украинская, а мировая война.
Сегодня она уже в Полтаве: железными ломами «с тяжким звероподобным рвением» крушат мостовую на площади, бьют в барабаны, швыряют коктейли Молотова. Смотрю, как всё это происходит – сидя дома у монитора. Шок.
Семейный совет в лице Большого Брата постановил старейшинам и мне немедленно перебираться в Москву. Но. Степаныч, мамин муж – старый солдат, наотрез отказался. «Я не крыса, не побегу». Восемьдесят лет – и так по-мужски рубанул. Позиция. У меня своя позиция. Здесь, на Украине, мои дети, внуки, куда мне с подводной лодки. Эвакуировать решили только маму. Завтра вечером мы с ней попробуем выехать в Москву к Брату, билеты есть, поезда пока ходят. Потом я сразу обратно.
20 февраля 2014
Вернулась на Украину. Полный революционный разгул. Правые радикалы кровцы хлебнули, теперь носятся по Украине в масках: мало, хочется еще. Много людей, по крайней мере, в Полтаве, которые хоть как-то способны ДУМАТЬ, находятся в ступоре, вызванном паникой и информационными атаками. Киевляне, свалив ненавистного Януковича, несмотря на скорбь по поводу «небесной сотни», искренне переживают победную эйфорию. Опять 1917-й! С той лишь разницей, что тогда стоявшие за переворотом люди подготовили мощную идеологическую платформу. Лозунги революционеров прошлого века сработаны были на совесть, надо отдать должное. Магическая привлекательность идей революции 1917-го действительно оказалась способной повести людей на смерть: «Свобода, равенство, братство», «Вся власть – народу», «Землю – крестьянам», «Фабрики – рабочим» и пр.
Как же мы измельчали и выродились за сто лет. Сегодня нас можно купить по дешёвке: доведенные до отчаяния правящей бандой уголовников, мы согласны умереть в борьбе чужих интересов за просто так. Для нас не приготовили даже наживку, мы глотаем голый крючок и радостно ложимся под новую банду. Как так могло получиться, что всю мощь праведного народного гнева мы в который раз позволили использовать против самих себя?! Забыли, ох запамятовали уроки прошлого. И нет, чтобы послушать обыкновенного русского гения, философа и провидца Ивана Ильина – ведь все его предсказания до настоящего момента не просто сбылись: история словно действовала по написанному им сценарию «Что сулит миру расчленение России». (И. Ильин. О России. Три речи. 1933 год).
Теперь самое время для мировой закулисы сделать то, ради чего, собственно, и затевалась вся эта буча: резко подменить образ врага, пока толпа находится под кайфом революционной борьбы. Не надо быть библейским пророком, чтобы догадаться, куда сейчас переведут стрелки.
Происходящее в последние дни на Украине подтвердило самые худшие мои предчувствия. С самого начала я поняла, что переворот в Киеве – это интервенция, и что Украина лишь переходный этап к походу на Россию.
Всё это время меня мучает вопрос – почему же «они все» этого не понимают. Предательство СМИ и на Украине, и в России принесло свои плоды: уже давно подготовленные, размягченные пивными дрожжами и развращенные хлебом и зрелищами мозги наши легко поддаются манипуляциям. Люди впадают в раж, распаляются, поливают ненавистью друг друга и... предают себя и свою страну.
«Достойное по делам моим приемлю» (Лк.23,41). Вспоминаю 1991 год. Мне было тридцать три, и я тогда, в точности так же, как многие сегодня, не поняла, что произошло. Радовалась, как ребенок, что рухнул, наконец, коммунистический режим, и к нам пришла свобода. Появилась возможность увидеть мир, общаться с людьми, познать другую культуру. Мы тогда молились на Запад, для многих он олицетворял свободу, новые необъятные возможности. Я мечтала уехать жить в другую страну, в Новую Зеландию, и приложила немало усилий, чтобы получить вид на жительство. Эту молодую неукротимую энергию заблуждения могло остановить только обстоятельство непреодолимой силы – Божий Промысел.
Медленно и трудно приходило прозрение. Понимать и принимать правду тяжело и больно. Заполонили Россию американцы, и, работая в крупнейшей нефтедобывающей российско-американской компании в Сибири, я не могла не видеть, как алчно набросились заокеанские «братья» на наше добро.
И вот теперь чувствую себя такой одинокой в этом своём почти никем не разделённом в ареопаге понимании масштаба нависшей над Россией-Украиной (я ощущаю их едиными в своем сердце) катастрофы.
2 марта 2014
Крым воссоединился с Россией. Многие украинцы восприняли это как личную обиду. Утром в Прощеное воскресенье народ разделился на два потока: одни шли в церковь, другие на митинг против «красной сволочи». По пути в храм я получила звонок от подруги, которая торопилась на майдан. На чистейшем украинском языке она попросила у меня прощения за все, попрощалась «навсегда» и отключилась. Никогда прежде она не говорила на украинском. Я поймала волну – мою подругу трясло от гнева.
Выхватываю по крохам информацию из СМИ. Отчетливо проявляется главный вектор активности ожидающих команды «фас» нацистов: жёсткое подавление очагов сопротивления. Впереди зачистки, и они уже начались. Боже, как страшно. Особенно впечатляют «Воины Нарнии». Неприкрытый, звериный лик воинства антихристова.
Один из моих студентов, уроженец полтавской деревни, украинец-украинец, человек большого бизнеса и широкой души, на мой вопрос «Что происходит?» ответил: «Полтава – это особый город. Здесь всегда так было: белые пришли – хлеб-соль, красные пришли – хлеб соль, зелёные пришли – хлеб-соль. Лишь бы меня и «моё» не трогали. Такой у нас квасной патриотизм. И я такой же, до глубины глубин». Да простят меня полтавчане, здесь живут люди, которых я люблю, никого не хочу обидеть, но… факт есть факт.
Четыре первых вечера великого поста провела в церкви, читали канон Андрея Критского, завтра соборование. Очень достойно стоят наши пастыри: спокойно, твердо, с любовью, призывают сохранять присутствие духа, молиться, читать Евангелие и отцов, вместо неполезных для души СМИ. Попыталась свести к крайнему минимуму новостные программы, но в эти дни мне на пути в храм и из храма (больше никуда не высовывалась) попались все мыслимые и немыслимые «возмутители спокойствия», с которыми я когда-либо пересекалась по жизни – иных не видывала лет по десять! Некоторые прямо за руки хватали посреди улицы: «Ба-а-а, кого я вижу!». И далее всяческие провокации крайнего свойства: «А, вот и наша РУССКАЯ шпионка! Мата Хари. Что, ещё не собрала чемоданчик?!». Большего раздрая и хаоса в душе (в первую неделю поста!) я не переживала никогда. Помоги нам, Господи.
9 марта 2014
На войне мороз крепчает. Пробил мой час сделать свой ВЫБОР. Одного из моих студентов неожиданно (по крайней мере, для меня) революционная волна вынесла на гребень. До меня дошло, что «его готовят» в мэры. В военно-полевых условиях предвыборная кампания окрасилась в патетические тона: от его жены (она тоже обучается у меня английскому) я узнала, что в настоящий момент он вооружает население для войны с Россией. Сегодня она позвонила мне и пригласила присоединиться к группе «Женщины против войны». Мне, как «талантливому человеку», к тому же с русским паспортом (о котором они знают) предложили написать воззвание к российским матерям и сняться в телевизионном ролике: украинский венок на голове и лозунг: «Путин, руки прочь от Украины! Мы, русские граждане в Украине, не хотим помощи! Нам здесь хорошо!».
Естественно, я отказалась. «Понятно: вам тоже промыли мозг, – сказали мне. – Всего хорошего». В голосе металл и угроза. Теперь и я в «чёрном списке». Всем привет. Надо понимать, что я осталась без работы.
11 марта 2014
Андрей (зять) рассказывает, что шахтеры из Макеевки в промежутках между вахтами бегают в Донецк: каждый вечер под прикрытием темноты происходят уличные бои с приезжими из западных областей. «Рагулей» привозят в автобусах, они с битами: видимо, работают «на задании»: дестабилизировать обстановку. Шахтеры, ясный пень, отбиваются. В шахты еще лазят, но уже поделены на отряды, есть командиры. Руководство поставило их в известность, что заплатят им только за март, а больше денег нет. Пойдём воевать, вот что они говорят.
Деревенская женщина на полтавском вокзале, горестно качая головой: «Продалы американцям Украину...».
Мои «интеллигенты»": у тебя паранойя, где ты видишь американцев???
Зато Путина видят везде.
Наш мир разделился на тех, кто видит врагом Россию, и на тех, кто понимает, что идет беспрецедентная атака мирового сообщества на Россию. Первых подавляющее большинство (я говорю только о Киеве и Полтаве, о чем свидетельствую), вторых – жалкая кучка.
Старушка в церкви, девяносто лет, на одном глазу повязка, другой глаз плачет: «Какое нападение на православие, деточка... Ай, какая беда... – и заговорщически: – А огонь-то в Иерусалиме только от православных зажигается, слыхала, небось...».
11 марта 2014
В Донецке сегодня вечером в столкновении двух сторон погибли люди, много раненых. Пока местные одерживают верх, но битвы жаркие. Донецку сулят гестапо и шнель-шнель – чемодан-вокзал-Россия. В сумках, брошенных бегущими сторонниками Евромайдана, найдены монтировки, коктейли Молотова, балончики с газом, листовки с текстом: «Хоч би кровi по колiна, аби вiльна Украiна». Житель Донецка погиб от ножевого ранения.
«Вооруженные силы Украины приведены в полную боевую готовность» – СМИ Украины. Это даже не смешно. После развала Союза армия Украины практически перестала существовать. Те небольшие военные формирования, которые еще сохранились к началу майдана, представляли собой воистину жалкое зрелище. Об этом свидетельствуют мамы ребят, которые служили в украинской армии до 2014 года. В нашем приходе есть такие мамы. Даже военную форму сыновьям родители покупали за свои деньги. Техника была в нерабочем состоянии, всё разграблено, горючего нет, автомат действующий – один на всех выдавали раз в месяц на стрельбы.
Так что, если уж мы и увидим «украинскую армию в действии», надо понимать, чья это будет армия.
14 марта 2014
Ну, слава Богу, сегодня референдум в Крыму. Чудовищное напряжение последних двух недель во что-то должно переплавиться. Противостояние нагнетается с такой силой, что непрерывно звенит в ушах и подташнивает. Каждый атом воздуха умножил свой вес многократно и плющит, прижимает к земле. Кажется, еще чуть-чуть, и ты сам распадешься на атомы. Маятник войны раскачивается от ужаса к ликованию и обратно. Белый ферзь сделал свой ход. Теперь очередь черных.
16 марта 2014
В маршрутке по дороге в Ковалёвку вспыхнул стихийный митинг. Лейтмотив – как отомстить Путину за Крым. Разогретые сердца пульсируют лютой ненавистью. Как всегда, нашлась притаившаяся в уголке бабушка, через которую просачивается в мир никому не нужная Правда: «Глухим глухих услышать тяжко...».
Знакомые присылают видео: по всей стране на восток ползут колонны военной техники, и это уже не старенькие подкрашенные наспех установки с бутафорскими ракетами, как те, что подтягивали к Херсону. Танки подошли вплотную к Донецку. В Луганск гонят составы с военной техникой.
Время от времени мне кажется, что я сошла с ума. «Не приведи Бог видеть русский бунт, – бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим и своя «шейка – копейка», и чужая «головушка – полушка» («Капитанская дочка», А.С. Пушкин).
Данные с полтавского сайта «Одноклассники»: около пятидесяти процентов адептов удалили друг друга из друзей за размещенные у себя на странице высказывания за или против России.
Мои друзья только что вернулись в Полтаву. Побывали в Сочи на Олимпиаде. Охваченные радостным духом, выложили восторженные комментарии и сочинские фото в соцсетях. Их тут же вычеркнули из списка друзья и родственники с гневными откликами «Предатели! наши люди тут кровь проливают, а вы там упиваетесь игрищами клятых москалей!»
«Что происходит?» – спросили они меня.
17 марта 2014
Заглянула ко мне Галя, принесла кофейные зёрна – последние лет десять беру только у неё. Галя тоже русская в этом вспыхнувшем вдруг ненавистью к русским мире. Рассказала про свою подругу из Харькова. Муж подруги два месяца стоял на майдане в рядах Беркута. В те страшные дни и ночи он был среди тех, кто преданный всеобщей ненависти, поруганию и даже смерти за то, что выполняли долг и присягу, безоружные, держали оборону, подчиняясь приказу не отвечать на провокации. Потом началось месиво. Их предали все. Уходили, как могли. За кем-то приехали родители, друзья. Подруга вывозила своего мужа сама. Страшно вспоминать – по полям и дорогам их гнали разъяренные бандеровцы, несколько раз они едва избежали расправы, их останавливали, унижали, били. Потом дома, в Харькове четверо суток он лежал в ванной: грязь и копоть с майдана, шок, боль, обида. Не мог ни есть, ни пить, его рвало гарью. Потребовалось время и вмешательство врачей, чтобы хоть как-то привести человека в чувства. Родные потребовали немедленно поменять работу, но он твердо сказал: «Нет! Теперь я буду бить их по-настоящему!».
18 марта 2014
На днях зашла к знакомым поздравить годовалого младенца. Крестный отец держит на коленях ребёнка и приговаривает: «Вот вырастешь, и пойдешь бить русских оккупантов, отберёшь у них Крым обратно!».
Вот краткая выжимка того, что я узнала от Андрея. Практически все шахтеры Донбасса категорически не видят свое будущее в стране, где правит балом «Правый сектор» (запрещён в РФ - ред.) Надпись на заборе стадиона в Макеевке: Донбасс – Россия! Постоянными провокациями шахтёры доведены до крайности. С трудом сдерживаемый порыв драться за свою землю грозит прорваться в любую минуту.
Мировая закулиса подогревает ситуацию. На чёрный рынок выброшено большое количество оружия. В реальной жизни можно за пять минут приобрести Калашникова. Шахтёры готовы за свои деньги вооружиться и встать в строй.
Боже, храни наше Отечество!
19 марта 2014
Те же и Юля Тимошенко. Вся в белом, придёт и спасет страну. Прямо из Германии, где в материнском лоне ей обновили тюнинг – телесный и политический. Старая добрая игра в хорошего и плохого следователя? Сначала пустили псов, затем являют Спасительницу, которая отважно сразится с «ужасным» «Правым сектором», потом помчится в донецкие степи и целованием утешит пыльного шахтера, прольет слезу на могилах павших в смертельной схватке за свободу, замирит левых, правых, зелененьких и красненьких, все перепутает, так, что невозможно будет понять, из чьих рук в чьи руки в который раз перешли заводы и фабрики – или остались в прежних надежных руках, ноги от которых как были, так и есть за океаном. И заговорит нас гипнотической вязью сладких речей.
… На приеме у врача мама показывает доктору результаты недавнего обследования в Москве. Медсестра, понимая, что мы недавно приехали из России, тем временем шепотом меня допрашивает: «Ну и как там... что говорят? Что будет?.. Путин и вправду будет нас бомбить?.. Что? АМЕРИКА?! Америка это всё затеяла?» И – с ужасом: «Что, они там в самом деле так думают??? Неужели им до такой степени задурили голову???».
Кажется, никто никогда это не скрывал: у американцев, вот уже второе десятилетие, действует военная концепция «proxy war», по-сути, война чужими руками. Можно использовать ВС Украины, наёмников и экстремистов всех мастей.
21 марта 2014
Бросился в глаза плакат на стене дома, вынырнул на поверхность – прямо со свалки истории, заиграл свежими красками.
Будь начеку – в такие дни
подслушивают стены.
Недалеко от болтовни
и сплетни ДО ИЗМЕНЫ.
«Я теперь всеми силами избегаю выходить без особой нужды на улицу. И совсем не из страха, что кто-нибудь даст по шее, а из страха видеть теперешние уличные лица», – в который раз потрясают меня бунинские фразы из «Окаянных дней» – точечным соответствием с моими переживаниями. Искаженные ненавистью и злобой – это еще полбеды. А лица равнодушных – моя хата с краю... А лица хамские, которые вдруг явили свой звериный оскал в полную силу, с полным как бы правом: «В свободной стране живем, на... И никто нам не указ!!!».
Вчера мы с мамой добирались в больницу автобусом. Впереди сидели двое: отец с сыном лет двадцати пяти. Набилось много люду. Вошел старик, еще бодрый с виду, но очень поживший, и завел с ними разговор, нависая над добрым молодцем. Я, как пережиток вымирающей учительской гильдии, не удержалась: «Молодой человек, уступите место дедушке». Обратилась на привычном русском языке. Тут же резко развернулся ко мне отец и рявкнул на весь автобус – нечистою украинскою мовою с примесью суржика: «Закройтэ рота, ваше коммунистичнэ врэм'я тут кончилось!».
Таки да. Это я уже поняла.
– Не митингуйтэ тут! Слыхали, скоро придут русские и отрежут нам языки, – волнуется тетка-перекупщица за прилавком уличного рынка, щурясь от яркого солнца.
Пенсионер, сохранивший былую военную выправку, шевелит пышными бровями:
– Не паникуйтэ, жиночка. Мы булы добрыми соседями и будэм. А паны хай на соби чуба рвуть.
В Сбербанке очередь – погашать коммунальные платежи. Самые радикальные из пенсионеров отчисляют от своих муравьиных пенсий по 200-300 гривен «Правому сектору» на поддержание «национальной гвардии». Защитить страну от российских оккупантов!
– Пожили мы уже под красными, хватит. Наелись по самые уши.
– Ты посмотри, как они за нас ухватились. И майдан этот нам русские устроили! И снайперы ихние были!
– Какие русские, они же в это время в Сочи скакали...
– Ага, знаю я этого Путина. Нарочно Олимпиаду придумал, чтобы под шумок Украину захапать...
22 марта 2014
В воскресенье на литургии наш батюшка вышел читать Евангелие – я взглянула и обмерла: кончики усов его закручены кверху, в точности как у Николая II. Неслыханная дерзость в наши дни. Больно кольнуло: почти никто не заметил – кто в этой стране нынче помнит последнего русского царя!
На полтавском майдане установили щит памяти небесной сотни. Свежее фото Сашка Билого в центре с надписью «Герои не умирают!» Цветы, свечи. К стволам деревьев скотчем прикреплены плакаты «НЕТ – российской интервенции!», «ЕС и США – спасите наши семьи от Путина!».
На скамейке бабушки в один голос сокрушаются, какой Путин фашист – засылает в ридну неньку переодетых русских «туристов». По центральным украинским каналам продолжают без остановки крутить ролики про зверства российской армии в Крыму, и про то, что скоро «вражеская» армия будет у нас. Ролики явно постановочные, видно, как их наспех сшили белыми нитками (например, в одном интервью у солдата украинской армии из Крыма пальцы переломаны на правой руке, а в следующем кадре уже на левой – таких «ляпов» при желании можно найти множество). Однако почти никто этого не замечает, напротив, у страха глаза увеличиваются дальше некуда. Российские каналы отключены. Та часть населения, которая не пользуется интернетом, самым циничным образом оторвана от реальности и подвергнута колоссальной информационной атаке.
«Дайте мне средства массовой информации, и я из любого народа сделаю стадо свиней» (Геббельс).
В отделение терапии, где проходит лечение мама, пройти можно только через неврологию. Длинный коридор от входных дверей до туалета завален койками, на которых буквально один на другом лежат тяжелые больные. То же в терапии. Количество умерших и ставших инвалидами за два месяца событий на Украине сопоставимо с количеством погибших на фронтах Второй мировой. Трагические слова Анны, лечащего врача: «Сейчас убивать можно без оружия. Это самый настоящий геноцид. За февраль-март только в нашей больнице от инфарктов и инсультов умерло больше людей, чем за весь предыдущий год».
25 марта 2014
В автобусе два молодых человека разговаривают о неких «спикер-группах», активистами которой они недавно стали. Я поинтересовалась, что это за группы. «Нас учат рассказывать другим о своей жизни». «Рассказывать – о чём?» – «О том, как мы живем, – и далее уже не так уверенно, – весело». «А кому рассказывать?» – «Тем, кто не умеет организовать свою жизнь так, чтоб было весело». Далее парень поведал, что работа, в основном «на выезде», что ведут занятия «наши этнические друзья из Канады», которые приехали нам помогать. Я спросила, сколько платят, после чего оба засуетились и продвинулись в другой конец автобуса.
С барабанным боем кричат узурпаторы о мобилизации. Я по-тихому провожу частное социологическое исследование: обзвонила всех, кого могла. Еще никто не подтвердил, что сына (брата, свата, мужа и т.д.) действительно призвали в армию. Некоторых вызывали повесткой в военкомат, взяли «подписку о невыезде». На этом все закончилось. Сводки, однако, пестрят сведениями о «растущей армии Украины».
Верхний класс, почти все украинские журналисты и все мои либеральные интеллигенты продолжают упорно не замечать или оправдывать любые, даже самые противозаконные действия участников Евромайдана. С ужасом понимаю, что ненависть к русским в этой части украинского сообщества укоренилась прочно и надолго.
29 марта 2014
Отправилась в Сбербанк России – снять деньги со счета. На углу перед входом – пикет с лозунгами: «Этот банк финансирует иностранных интервентов. Переводите счета в правильные банки (украинские)!». Прошла сквозь строй пикетчиков, зашла в банк – очень хочется поддержать иностранных интервентов.
На здании СБУ в Киеве рядом с украинским водрузили флаг США.
Самопровозглашенный главнокомандующий Турчинов призвал войска НАТО вступить на территорию Украины.
31марта 2014
Посмотрела российский документальный фильм «Военная тайна» от 29 марта 2014 о событиях на Украине. Здесь слышу, что в России всё об Украине – сплошная ложь. Однако, хочешь не хочешь, правда так или иначе обнаруживает себя. Вот, например, один из героев Майдана – Александр Данилюк, лидер движения "Общее дело" ("Спiльна справа").
Фильм о Данилюке. Приводятся доказательства того, что «пламенный патриот Украины» Александр Данилюк – наемник США, гражданин Великобритании, как и его жена, Светлана Сидорина. По приказу посольства США Данилюк вместе с боевиками своего отряда захватил здание министерства юстиции 25 января 2014 года, а спустя некоторое время, опять же с одобрения посольства, это же здание «освобождал». Там же приводится аудиозапись из Лондона, где Данилюк сообщает, что они готовились к «военной операции» три года. В настоящий момент «Спiльна справа» контролирует Центризбирком: готовит «свободные» выборы.
Мое частное знание о Данилюке
14 января мы с мамой гуляли во дворе музея Макаренко и встретили мамину подружку – посидельницу по лавочке. Майя Федосеевна была в ужасном состоянии: оба ее внука оказались активистами Майдана, и обоим угрожала опасность. На тот момент маятник сил ненадолго качнулся в сторону власти Януковича, отчаянно пытавшегося подавить бунт. Тетя Майя плакала, рассказывая, что младшего за участие в столкновениях на Банковой исключили из университета, а старшего едва не убили прошлой ночью. А все потому, что внучок – координатор движения «Спiльна справа». Ночью сообщили, что за ним выслан наряд переодетых беркутов – за пределами Майдана его якобы должны ликвидировать. Пришлось сменить внешность. Из Киева уходил пешком, пробираясь закоулками.
«Слава Богу, сейчас в безопасности...» – «И где же?» – «В Лондоне. Жена его на сносях, маленький ребенок и теща, все они выехали в Англию раньше, до событий». «Так теперь уж не плачьте, все позади» – «Где уж там позади, звонил оттуда, говорит, мол, погодите, через пять дней будем в Киеве, и Киев будет наш».
В тот же день я нашла в фейсбуке сайт «Спiльной справи», и поняла, что Александр Данилюк и есть внук нашей Майи Федосеевны. А когда ровно через пять дней грянули кровавые события на Майдане, и в новостях я имела возможность наблюдать, как «Спiльна справа» (в народе просто – СС) штурмует минюст, а потом услышала, что с треском полетел с должности ректор университета, из которого отчислили младшего Данилюка, я вспомнила все, что говорила Майя Федосеевна.
Далее я сопоставила эти сведения с тем, что мой ученик, которого я упоминала ранее, активист полтавского «майдана», тоже провел в Англии два месяца, вернулся на Украину перед самым началом переворота и возглавил полтавский отряд активистов. Кстати, он тоже имеет жилье в Англии, его сын учится в одном из самых дорогих учебных заведений Англии. (Возможно, и гражданство тоже?).
Далее. Давняя знакомая из Полтавы принимала участие в штурме полтавской городской администрации, среди немногих «любопытствующих» ворвалась в здание и свидетельствовала, что координировала действия штурмовиков женщина, гражданка США. «А что там делала американка?» – «Она родом из Полтавы и просто приехала помочь родному городу установить «справедливый порядок». – «Ты в самом деле веришь в это «просто приехала»? Из Америки? Бороться за «справедливый» порядок?..». В ответ меня в очередной раз направили к психиатру.
6 апреля 2014
Благовещение Пресвятой Богородицы. Воистину, Благая весть: Донецк-Харьков-Луганск восстали против хунты. Господи, помоги.
7 апреля 2014
Моя добрая знакомая, с которой мы давно не виделись, привела ко мне дочку – протестировать уровень английского. Псаломщица нашего храма, активная, участливая, из тех, кто всегда поможет. Жизнь сводила нас в разные дни по разным поводам. И вот теперь, теперь – она говорит страшные, на мой взгляд, вещи. Антироссийская и антипутинская риторика в самых крайних выражениях. Юго-восток Украины, густонаселенный – так что количественно представляет собой почти половину всей страны – она искренне презирает. «Это не люди, это быдло, ты посмотри, как они живут! Голь перекатная, что с ними считаться...». И это – добропорядочная прихожанка храма, почтенная мать семейства.
При этом один из аргументов, почему она так ненавидит Россию – то, что её сестре, находящейся на заработках в Москве, не продлили патент. Туда же, в Москву, уехала на заработки её мать.
«Народ, не имеющий национального самосознания – есть навоз, на котором произрастают другие народы» (Столыпин П. А.).
Весь восставший Юго-Восток к этому времени оккупирован войсками украинской армии. При этом в армию на Украине еще никого не призвали (я опросила очень большой круг населения), всё что есть об этом в украинских СМИ – сфабрикованные провокации. Исключение в моём персональном исследовании только одно: родственник знакомой, тридцати с лишним лет, получивший во времена срочной службы какую-то редкую военную специальность. Вот его забрали точно, долго возили по Украине туда-сюда, ночевал он и несколько таких же ребят в поезде, а потом направили в Черниговскую область. Там они проходят обучение у англоязычных военных в лагере, специально для этого оборудованном.
Протесты в Луганске самые массовые, там поднялось практически всё население, церковные колокола бьют в набат, обычная жизнь приостановлена, весь город и районы живут сопротивлением. В Донецке самый организованный, на мой взгляд, протест. Люди не просто «митингуют», а формулируют требования и создают свои политические структуры.
8 апреля 2014
К слову о том, какая я русская. Как в поговорке: «Папа – турок, мама – грек, а я русский человек». Родилась и выросла на Украине, в Харьковской области, по крови наполовину украинка, мои предки на этой земле жили и трудились, по бабушке со стороны отца служили Богу (род священников) в Харьковской губернии. Мой дед по маме ПОГИБ ПРИ ОСВОБОЖДЕНИИ КИЕВА в 1943 году. В последнем письме перед штурмом он писал: «Иду в бой за Киев – мать городов русских!».
Потом я училась в университете в городе Перми, вышла замуж за татарина. Десять лет жили на севере, в Нижневартовске, среди русских, украинцев, татар, ханты-манси и пр. Работала в нефтедобывающей компании с канадцами, потом с американцами. Почти два года в Нидерландах. На сегодня живу постоянно на Украине по виду на жительство с российским паспортом, родители мои живут в Полтаве с украинскими паспортами, брат – в Москве, сын – в Нижневартовске, оба российского гражданства. Дочь с семьей – в Макеевке (Донецк). Она – с российским паспортом, ее муж – с украинским...
Доктор, где резать будем???!!!
(Нечто похожее о себе может рассказать почти каждый «украинец» и очень многие из россиян).
9 апреля 2014
В Донецке все больше людей подключается к протестам. Донецкая республика готовится к референдуму. Мне оттуда рассказывают, что время от времени происходят столкновения, бойцы Авакова выдергивают бойцов Народного фронта, которые затем бесследно исчезают.
А в это время под Черниговом сидящий на базе спецназовец (родственник строителей, работающих у брата), сообщает по телефону: в посадке недалеко от части каждый день находят тела неизвестных мужчин.
А в Полтаве и области происходят потасовки, обыски, захваты хозяйственных и административных объектов. Новоиспеченный прокурор и не желающий сдавать позиции мэр имеют друг против друга войну. Вчера нагрянули с прокурорским обыском прямо в кабинет мэра.
Моя студентка говорит, что люди бизнеса в городе видят в этом приметы долгожданной борьбы с коррупцией. «Повеяло Европой... вот сейчас, наконец, наведут порядок... отберут награбленное... и будет нам всем счастье...».
10 апреля 2014
Лазарева суббота. Сегодня мне стало по-настоящему страшно. В центре города рядом с собором собралось несколько сотен молодчиков – футбольных фанатов с раскрашенными лицами и черно-красными флагами. Бесновались, скакали и громко скандировали «Путин х**ло! Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла!». Журналисты с видеокамерами снимали этот ужас на фоне куполов храма. Далее шествие ультрас двинулось по центральной улице города. Впереди – военный автомобиль с открытым верхом, один из «героев», стоя в авто, размахивал флагом Украины. Из толпы раздавались выстрелы (петарды?), призывы, ругательства. Демарш незамедлительно был показан по местному телевидению. Комментарии в соцсетях неоднозначные: много восторженных или одобрительных, но есть и такие: «У меня есть чувство, что мы вернулись в «наилучшие» времена советского застоя, когда, прежде чем что-то сказать, сходить в церковь или с кем-то познакомиться, надо было оглядываться и прислушиваться. Воистину, отвоевали свободу, независимость и демократию!». «Бесовские оргии, организованные и проплаченные теми же силами, которые подарили нам «незалежность», приобретают характер устрашающий. Исторически только Россия умела усмирять разгулявшихся фашистов. Так что, ребятушки, сами нарвались».
Объявленный на завтра митинг сторонников федерализации атаковали в соцсетях призывами прийти завтра и разобраться с ними «по-нашему». «Хлопцы, берите биты и цепи и поможем «соколикам» добежать до российской границы!». Призыв поддержан «на ура», взрослыми людьми в том числе.
Довершили «парад ужасов» военные истребители, пролетевшие над городом на такой низкой высоте, что я присела на пол.
12 апреля 2014
Донбасс встает, ширится география сопротивления. Уже восемь мелких городов освободились от власти хунты, в том числе и Макеевка. Андрей принимал участие в строительстве укреплений вокруг ОГА – в свободное от работы время. Мэр города по-тихому написал заявление об уходе и передал ключи повстанцам. «Только чтоб все было путем, хлопцы: завтра придут на работу люди...». Милиция перешла на сторону народа.
В Киеве (и в Полтаве тоже) по этому поводу сгустилась активность «Правого сектора», активисты лютуют, рвутся в бой «мочить русских, которые «все это устроили», а также донецких «ватников», которые выполняют их преступные приказы».
С сожалением можно констатировать, что Украинская незалежность не состоялась. И в составе ЕС она не может состоять по очень тривиальной и очевидной причине. Сердце, питающее кровью экономическую и промышленную кровеносную систему Украины, находится в Москве. Перерезав аорту и артерии, европейцы убьют Украину. Собственного сердца у Украины нет. С европейским сердцем кровеносная система Украины несовместима. Европа это – холоднокровная рептилия. Россия это – бурый медведь. Да и не хотят европейцы подключать Украину к своему сердцу. Они хотят оторвать её от России, чтобы из оборванных аорт и артерий брызгала русская кровь, ослабляя ритм и убивая сердце. На оторванную и обескровленную Украину им абсолютно НАПЛЕВАТЬ.
Ослабляя ритм, брызжет кровь из моего русско-украинского сердца: это моё тело и душу терзают, разрывая на куски то, что есть неделимо. Разделить и противопоставить можно только прямым разрушением и убийством. С болью осознаю, что это и есть цель мировой закулисы.
В горячей точке идет апрельский снег. Тихо падает с неба такими огромными лохмотьями, словно кто-то там сверху хочет укрыть нас от беды.
13 апреля 2014
Дочь из Макеевки рассказывает. Клиентка фитнес-клуба о своем сыне, проходящем срочную службу в одной из украинских военных частей недалеко от Донецка: в часть прибыли англоязычные спецназовцы, располагаются по-хозяйски, им отданы лучшие места. Из других частей приходят такие же новости.
14 апреля 2014
Прочь от монитора! На улицах цветут абрикосы, копаются в земле дачники, ездят троллейбусы, возвращаются со школы дети, прыгая по лужам. А в мониторе: тянутся и тянутся колонны танков, бронетранспортеров, каждую минуту добавляются новости: вот сейчас будут бомбить, вот сейчас уже, наконец, введут. После двух суток «военных действий» некоторые стали подозревать, что «антитеррористическая операция» проводится исключительно в интернете. А значит, у нас в головах. А реальные передвижения техники только имитируют «атаки».
28 апреля 2014
Христос Воскресе!
Благая весть пробилась все-таки сквозь задымление мозгов и на какое-то время расчистила горизонт. Ходили в церковь, христосовались, пили горилку, ели сало и почти не слушали новости.
Мир в стране от этого не наступил, и даже в пасхальную ночь пролилась кровь в Славянске.
30 апреля 2014
Если посидеть на берегу реки с удочкой, как Степаныч, который ищет уединения, чтобы не сталкиваться с людьми (а все вокруг люто не любят Путина и Россию), послушать птичек, журчание воды, шум ветерка в кронах, то через какое-то время можно до такой степени обратно очеловечиться, что глядишь и вспомнишь простую-наипростейшую жизненную правду: никак не получится жить хорошо, если не построил добрых отношений с соседом.
И тогда как-то сама по себе отмотается назад ниточка, и станет понятно, кому и когда стало выгодно, чтобы соседи-братушки возненавидели друг друга.
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 09.12.2022, 13:02 | Сообщение # 2698 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| 4 мая 2014
2 мая. Нечеловеческий ужас... То, что они сделали с людьми в Одессе, наполнило душу таким гневом, какого не знала во всю жизнь. Господа, вы звери, господа!.. Страшная боль в первую очередь за всех, кто рядом, кто ВИНОВАТ – равнодушием, молчанием, соглашательством, кто считал и считает людей Юго-Востока террористами, кто каждый день желал их уничтожения, кто не хотел видеть и слышать, что «террористов» – миллионы, и это ЛЮДИ – с другим видением жизни. А ведь это все знаемые мною: приятели, ученики, соседи. Каждый – поддержал, одобрил, «не обратил внимания», «не придал значения» (онижедети!). Сакральное жертвоприношение (на фото разгромленной палатки за пять минут до нападения увидела икону сорока левантийских мучеников), совершенное от имени украинской власти и одобренное большинством(!) населения страны - это приговор.
Сижу дома, не могу никого видеть, разговаривать, нет сил, духа. Занятий нет, ученики разбежались: кто на майские каникулы, кто в «приличных» странах пересиживает смутные времена, кто ушел на войну – в прямом и переносном смысле. Я в своем окопе – в абсолютном одиночестве, если не считать родителей, которым в окопе, если честно, не место. Степаныч, несмотря на полные восемь десятков, рвется в бой: "Эх мне бы сейчас хотя бы батальон...». А я познаю все прелести изоляции и понимаю, что это всерьёз и надолго. Думаю о Христе, который в решающие и страшные минуты своей жизни оказался АБСОЛЮТНО один, преданный, проданный и оставленный ВСЕМИ.
Сегодня маму соборовал отец Андрей. Накормила его тыквенным супом. Поговорили. У него свой невидимый фронт. Проповедует, как может – или как можно – в данных условиях. Слова «Московский патриархат» – как красный кумач для быка. Спросила, что делать, если закроют (отберут) храмы. Или еще того хуже: «объединят» с раскольниками так называемого Киевского патриархата. Видела уже не раз призывы к «объединению» в «единую» украинскую церковь. Чует мое сердце, как только пройдут выборы, они это попытаются осуществить. Батюшка утешил: истинная церковь жила, живет и будет жить.
Посоветовал читать «Поучения и пророчества старца Лаврентия Черниговского (1868 – 1950) и его жизнеописание»:
«Наши родные слова – Русь и русский. Нельзя забывать, что было крещение Руси, а не крещение Украины. Киев – это второй Иерусалим и мать русских городов. Киев без великой России и в отдельности от России немыслим. Как нельзя разделить Святую Троицу Отца и Сына и Святого Духа – это Един Господь Бог, так нельзя разделить Россию, Украину и Белоруссию – это вместе Святая Русь. В Киеве никогда не было патриарха. Патриархи были и жили в Москве. Берегитесь самосвятской группы (церкви) и унии». Киево-Печерской лавры наместник о. Кронид батюшке возразил, что уже самосвяты и униаты на Украине исчезли. Батюшка ответил грустно и печально: «Бес в них войдет, и они с сатанинской злобой ополчатся против Православной Веры и Церкви, но их будет позорный конец, а их последователи понесут небесную кару от Господа Царя Сил. Господь Иисус Христос создал одну Церковь (а не церкви), которую не одолеют и врата адовы».
9 мая 2014
Расстрел мирных жителей в Мариуполе. Никто не может посчитать погибших. Сожгли и расстреляли милиционеров, отказавшихся стрелять в безоружный народ, собравшийся на парад. Заехали в город танками, разбомбили здание МВД, снаряд попал в жилой дом, погибла семья с ребенком, женщину – за георгиевскую ленточку – обвязали георгиевскими лентами за руки-ноги и разорвали на части. Это ПРАВДА. В украинских новостях всё наоборот: террористы зверски расстреляли мирную демонстрацию, украинские войска и милиция погибли, спасая город.
В Луганской области расстреляли семью в машине на глазах у ребенка, потом девочке выстрелили в голову. Убили священника, прямо в автомобиле.
В Херсоне мэр на митинге назвал Гитлера освободителем...
Это на самом деле происходит! Я не сплю.............................................
13 мая 2014
9 мая по всем украинским каналам крутили фильмы про войну. Всё как обычно, кроме того, что фильмы – без исключения американские.
В кольцевом автобусе остановки теперь объявляют на двух языках: украинском и английском! (а еще на прошлой неделе второй язык был русский...).
В Киеве открылась выставка «Осторожно, русские!». В клетке под триколорами сидят дикари в камуфляже, на груди таблички «Кацап». С собой у них водка, оружие и портрет Путина. Время от времени «кацапы» бросаются на посетителей выставки, издают звериный рык и выкрикивают мерзкие ругательства. Много желающих полюбопытствовать, получить удовольствие.
Рубикон перейден, поэтому культурный шок переживать нечем. Тупо фиксирую факт.
15 мая 2014
Пока евроинтеграторы с ненавистью ловят каждое движение российского президента в поисках подвоха, американцы, не скрываясь, прибирают к рукам свидому неньку. В состав Совета директоров крупнейшей украинской газовой компании введен сын американского вице-президента Байдена.
Есть основания верить сведениям о том, что Харьковская область БЕЗВОЗМЕЗДНО передана американцам (уже подписан предварительный контракт): именно здесь они планируют разместить ракеты и ПРО. Лакомая точка для них – отсюда радиолокаторы ближе всего подберутся к российским ракетам зоны Урала и Сибири, которые они не могут пока контролировать. Группы войск НАТО взяли под контроль все украинские АЭС. Харьковская, Запорожская, Херсонская области наводнены тяжелой техникой и войсками, которые целыми составами продолжают стягиваться на восток. Дочка Степаныча звонила из Купянска: кругом блокпосты, ЖД-узел в оцеплении автоматчиков в черном камуфляже, охраняются мосты.
Крупнейшее месторождение нефти и сланцевого газа, еще спящее под сапогами карателей в районе Краматорска и Славянска, обильно удобряется кровью украинских гарных хлопцев с обеих сторон.
Степаныч продолжает сидеть с удочкой в глухих зарослях. Звоню, слышу: птички по-прежнему поют. Что, ловится? Нет, говорит. Так сижу, тишину слушаю. Он тоже в полной изоляции. Мама опять на лечении в Москве, а соседи поголовно майданят. Лучший друг, Виктор, сосед по сараю, стал, было, горячиться в споре, но Степаныч – настоящий полковник – одной фразой остудил его пыл. Ты, говорит, пузыри-то не пускай, ЗАПОМНИ: мы с тобой В ОДНОМ ОКОПЕ ЛЕЖАТЬ БУДЕМ.
16 мая 2014
До «выборов» в президенты – неделя. Напряжение растет. Нагнетается. Хунта истерит: надо как-то исхитриться «провести» голосование на территории восставших республик, а как? Стягивают войска, посылают диверсантов вглубь подконтрольных ополченцам городов, устраивают провокации. Вчера в Макеевке на соседней с моими детьми автобусной остановке ПСы отметились с «показательным выступлением». Средь бела дня к остановке подъехал черный «мерседес», стекло опустилось, и человек в маске выпустил очередь по людям. Пострадал мальчик – ему прострелили ногу, а бабушке попало в голову. Мама Андрея (работает в травматологическом отделении больницы, куда привезли раненых): женщина потеряла глаз и находится в реанимации, мальчику оказали помощь. Стреляли дробью. Такие истории происходят в разных местах Луганской и Донецкой областей.
18 мая 2014
В Славянске местные бабушки напекли пирожков со снотворным и накормили голодных карателей, которые пытались войти в город. Пока бойцы спали, отряды самообороны угнали у них всю технику. Ну, что тут скажешь? Смелые бабушки!
23 мая 2014
Неожиданное решение приняли дети: в разгар боевых действий пойти в ЗАГС. Штамп необходим в Севастополе при переоформлении документов на земельный участок. Раз пошла такая свадьба – надо отметить хотя бы в кругу семьи. И желательно, чтобы я при этом присутствовала. Заодно и внучку вывезла из Донецка. Завтра утром отправлюсь прямо к поезду, подумала я. Если движение еще не перекрыли, и если есть свободные места, и если все эти «если» удастся благополучно преодолеть, стало быть, судьба мне побывать в горячей точке...
26 мая 2014
Билет на поезд мне благополучно выдали, этим гарантии на предстоящее путешествие в горячую точку закончились. Вместо «Хундая» подали яркий красно-белый поезд «Москва – Донецк». С вражеского маршрута «укрзализныця» его сняла и поставила на линию «Киев – Донецк». Я попала в купейный вагон, сосед – мужчина элегантного возраста, еще две девушки в разных купе. И всё.
Маршрут пролегал через зону боевых действий: Славянск – Краматорск. Ввиду особого положения состав пустили в обход с крюком через Павлоград. До Павлограда ехали спокойно. Дальше началось. Сменился паровоз, перевели стрелки, и мы направились в обратную сторону – на Красноармейск. Паника возникла недалеко от Красноармейска. Проводники забегали по вагону, не обращая внимания на пассажиров, беспрерывно с кем-то переговаривались по телефону, кричали в трубку, ругаясь на чем свет стоит. Поезд остановился в чистом поле. В дверях купе появилась проводница и завопила:
– Там идет бой... нам «пи-пи-пи»!.. – И дальше в том же духе.
– Где бой? – я изо всех сил старалась говорить спокойно. – Вокруг тихо. Птички поют, ромашки в поле колосятся. А вам, товарищ стюардесса, разве пристало сеять панику?
– Ишь, храбрая какая!
Опять поехали. Снова стали. Я выглянула в окно. Навстречу поезду бежали какие-то люди и махали руками. Проводники сбились в кучу в густой траве около вагона и, отчаянно жестикулируя, что-то кричали друг другу. Сосед по купе впал в ступор и сказал:
– Самое время вздремнуть.
И улегся, положив под голову дорожную сумку. Я вышла в тамбур, спрыгнула в траву и подошла к митингующим. Вдоль состава к нам бежал машинист. Сбиваясь, он рассказал о том, что ему только что сообщили по внутренней связи. Как раз в эти минуты неподалёку, под Карловкой, идет настоящее сражение. Якобы украинские хлопцы в последний момент поняли, что их всерьёз ведут на Донецк, впали в панику и попытались убедить командиров повернуть обратно. Тогда идущие сзади каратели из наёмников «братских» стран и «Правого сектора» (запрещён в РФ) стали стрелять в своих солдат-срочников, не согласных идти вперед, прямо на ополченцев. Срочники оказались между двух огней, под пулями с двух сторон.
– Они их... бьют... сволочи... как баранов с воздуха... давят танками... – Он грязно выругался и заплакал. Потом долго говорил по мобильному. Все кому-то звонили, что-то орали в трубку, размахивали руками.
– Так мы поедем или нет?.. – робко поинтересовалась я.
Машинист пожал плечами и закурил сразу две сигареты. Рубашка взмокла от пота. Я вернулась в вагон. К горлу подкатила тошнота. Поняла, что придется прорываться через линию фронта. И это не кино. Сосед открыл один глаз:
– Плохие новости?..
Поднялся, стал звонить кому-то в Донецк, уточнять, что происходит. Ничего понять было нельзя. Громыхнуло слева – встречный поезд. На большой скорости, счастливый, что прорвался. Проводники запрыгнули в вагон. Поехали. Я негромко читала молитвы. Красноармейск проскочили пулей, блокпост под украинским флагом вызвал бурю негодования, мужчины-проводники, собравшиеся почему-то в нашем вагоне, взвинченные новостями о зверствах доблестной украинской армии, рвались в бой.
– Какого... рожна они сюда лезут!.. это наша земля... пришли убивать... своих же братьев!..
– Да какие они тебе братья, фашисты это... своих же солдатиков валят... пацаны совсем... молоко на губах не обсохло... сволочи, гады...
– Всё, мое терпение лопнуло! Это последняя поездка... пойду в ополчение... Буду мочить их... до самого Киева! – кулаки его сжались.
Сверкая глазками, выпорхнула девушка из дальнего купе. Извлекла наушники из ушей и безмятежно улыбнулась.
– Я из Киева, а вы?.. Блокпост видели? Я так обрадовалась – НАШИ!..
Десять разгневанных мужиков одновременно замолчали и уставились на девицу.
– Это кто – ВАШИ?!
Девица, хлопая глазками:
– Ну как же, НАШИ, украинские!
– А что они тут делают???
Изумленные бровки подскочили:
– Как что – ЗАЩИЩАЮТ!
– Ко-г-о-о-о-о??? – в десять глоток заорали мужики, придвигаясь вплотную к девушке.
Я схватила её за рукав и потащила в купе. Девица сопротивлялась.
– Закрой рот и не высовывайся! Если хочешь доехать живьём. Ты что, совсем идиотка, не понимаешь, что происходит???
На секунду девица превратилась в изваяние, потом вздрогнула, как бы стряхивая с себя наваждение, и слабеньким голосом пролепетала:
– Я выбираю не верить... вы преувеличиваете... нагнетаете... не может быть...
Господи, мы все твои дети неразумные, Господи...
24 мая 2014
Слава Богу, добралась. Но чувство, что попала в западню, не покидает.
День, переполненный впечатлениями. С утра все вместе собирались во дворец бракосочетаний. Дочь уже надела голубое шелковое платье, когда выяснилось, что в городе введено военное положение и комендантский час. Городская администрация закрыта во избежание провокаций перед выборами. Республика Новороссия принимать участие в выборах отказалась, обстановка накалена до предела. Семейное событие перенесли на вторник – под большим вопросом.
25 мая 2014
Выборы.
После обеда собрались с Асей в парковую зону – здесь рядом. В выходные там обычно многолюдно. Андрей попросил собрать молодых сосновых шишек: его брату после инсульта нужен настой. Уложили рюкзак для небольшого пикника, во дворе нашли Майю. С ней напросилась подружка, побежала отпроситься у мамы. Дочь с Майей отправились с ней в качестве группы поддержки. Мама девочки, расцветая в оконной раме пылающими щеками, кричала что есть мочи:
– Вы с ума сошли! Какой парк? Там только что наряд ополченцев гонял по лесу группу вооружённых ПСов. По местному каналу с утра передают, чтоб сидели дома и не высовывались: много засланных, могут быть провокации.
Воскресный пикник не удался... Детей увели домой, улицы и магазины опустели.
27 мая 2014
Позорный день победы Порошенко на выборах – кровавый день.
С утра все разъехались на работу, а я отправилась в Ленинский район Донецка навестить тётушку. Душевный, теплый приём, кофе, отменное грузинское вино – забылись, оторвались от реальности. Где-то на самом донышке надежда – маленькой робкой птичкой – на чудо. А вдруг как-то договорятся... мирно... но возможно ли это теперь, после такой дикой и бессмысленной крови?..
Идиллию прервал супруг моей тётушки. Он пришел с работы раньше обычного и сообщил, что Донецк вовсю бомбят, бои идут в районе аэропорта: ракетно-бомбовые удары с воздуха. Железнодорожный вокзал и некоторые стратегические объекты в городе также подверглись ударам, в центре воет сирена, есть погибшие, раненые. Включили телевизор, местное вещание. Картинки с мест боевых действий, на фоне душераздирающего набата «Вставай, страна огромная» каждые 15 минут – призыв к мобилизации. Пошли звонки. Мама из Москвы, в ужасе. Дочь: мама, ты где? Что? Как? Какие-то люди из Полтавы.
Ночевать я осталась у тётушки. Вспомнили, что Югославию бомбили СЕМЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ дней!!! Обсудили, где можно укрыться в случае обстрела.
Утром сразу бросилась к компьютеру: разведать обстановку. Каким-то образом следует пробираться к детям. Первое, что увидела, полный грузовик расстрелянных бойцов, защитников аэропорта. Тридцать пять раненых, которых вывозили с поля боя! Дурнота опять подкатила к горлу. Позже появилось сообщение пресс-центра самообороны ДНР о том, что ополченцев в аэропорту разбили специалисты частной американской компании Black Water при поддержке с воздуха украинской военной авиации из Миргорода. Сведения об украинских летчиках и их семьях мгновенно стали всеобщим достоянием.
Доблестная украинская армия. Планомерно превращает в руины гордость Донецка – аэропорт, построенный два года назад к чемпионату мира по футболу. Сгорела дотла спортивная арена "Дружба"…
До Макеевки добралась городским транспортом с тремя пересадками. Одна из них – на Мотеле, где находится стратегическая транспортная развязка. Говорят, ночью здесь были танки. Но мой путь, слава Богу, оказался вполне спокойным. Люди в маршрутке смотрелись до жути мирно: молодые парни и девушки с жучками в ушах и закрытыми глазами, подрагивающие в такт невидимой музыке, пенсионеры с продуктовыми сумками, нависающие над ними: всё, как всегда. Работники городской службы озеленения в ярких форменных одеждах, высаживающие цветы по обочинам... Сознание отказывается воспринимать две реальности одновременно: войну и мир.
Дети купили нам с Майей билеты на Полтаву. Отправление завтра вечером. Нас заверили, что половина вокзала, та, где поезда дальнего следования, работает исправно. От одной мысли, что надо будет появиться с ребёнком там, где вчера бомбили, пробирает холод.
28 мая 2014
Звонок от тётушки. Знакомые, сотрудники горисполкома, сообщили, что сегодня в три часа дня запланирована тотальная зачистка города всеми имеющимися силами противника. Закрыли школы, вузы, всех эвакуировали с рабочих мест. Весть мгновенно облетела город, прошла негласная команда без надобности не покидать жилища, отключить мобильные телефоны. Город взят в плотное кольцо. Мы в растерянности: непонятно, как выбираться. По новостям идут сводки – где-то заминировали ж/д полотно, где-то взорвали мост. Что делать, никто не знает. Андрей говорит, будем все вместе прорываться в Севастополь. Этот вариант тут же отмела дочь: не готовы документы для Майи. Вокзал в Макеевке: можно добраться до Харькова. Прозвонили: харьковский поезд отменили.
Связалась с полтавской подругой, поддержавшей майдан, попросила полить цветы. Рассказала, что происходит в Донецке. «Я не верю! Не верю! Не верю!!!». Крик в духе Мунка. Мы рядом столько лет. Когда-нибудь я говорила тебе неправду??? Дорогая моя подруга... Ты веришь ТЕЛЕВИЗОРУ и не веришь мне...
29 мая 2014
В том же самом голубом шелковом платье дочь и зять отбыли во дворец бракосочетаний. Ударили автопробегом по бездорожью.
Дома пили шампанское с клубникой, радовались, что предприятие всё-таки свершилось, тогда как кругом война.
Вскоре пришлось признать, что план эвакуации номер один накрылся медным тазом: в районе ж/д вокзала опять началась стрельба, аэропорт и северный автовокзал – в зоне боевых действий, по городу местами стычки. Похоже, отсекают пути въезда-выезда.
На семейном совете приняли решение сдать билеты из Донецка, и ехать с вокзала в Макеевке – куда получится. Здесь хотя бы не стреляют. В кассах полно народу: уезжают в основном в Россию. Взяли билеты на Днепропетровск на послезавтра. Раньше ничего нет. Только бы ночь простоять да день продержаться!
22:35. Под окнами автоматные очереди. Погасили свет, сидим на полу.
22:45. Стрельба затихла, но разборки на проезжей части продолжаются. Люди в бронежилетах, с оружием; что происходит, непонятно. Майе постелили матрац на полу. Андрею к двенадцати на работу – через глухую посадку.
00:06. Андрей позвонил, сообщил, что добрался на шахту благополучно. Шахтеры митингуют, отказываются спускаться под землю. В такой обстановке очень большой риск аварий.
29 мая 2014
Вознесение Господне. Нам дарована передышка – день без выстрелов. Но позволить себе выдохнуть не получилось. С разных сторон просачиваются тревожные слухи. Якобы откуда-то пришел приказ: всем поездам следовать через вокзал в Макеевке без остановки. Андрею после ночной смены пришлось ехать на вокзал – подтвердить или опровергнуть слухи. В самом деле, некоторые маршруты попали под это распоряжение, но нашего поезда, слава Богу, не коснулось.
Смотрю из окна девятого этажа. Пять глав, золотые купола строящегося храма – на расстоянии вытянутой руки. А внизу на детской площадке внучка Майя и много других детей, мамки с колясками, дедушки, бабушки с внуками. Конец мая, все они ещё в городе: дети сепаратистов и террористов. Их надо зачистить. Для этого сюда прибыли отборные войска наемников из «дружественных» стран, включая особый взвод американских профи, отозванный по этому случаю из Сирии. Делать это они привыкли и умеют как никто другой. Режут головы, как чистят картошку, а потом мочатся на то, что осталось. Это – доблесть и гордость Америки. Сейчас они сидят в захваченном аэропорту Донецка и «точат ножи».
Неужели это возможно?
31 мая 2014
Пишу уже из Полтавы. Внешнее спокойствие и мир, призрачный, как предвыборное обещание президента.
Тональность настроений «внизу» изменилась. Люди начинают «что-то подозревать». Но представить себе в полной мере ту космическую степень цинизма, с которой на этот раз реализован всенародный обман, очень трудно. Еще труднее признать, что ТЫ – такой умный-разумный – позволил ТАК себя провести. Основной мотив на сегодня: «Не может быть! Этого не может быть! Не верю!!!!!!!».
Вера, соседка по дому в деревне: «И что там, в Донецке?» Когда я сказала ей, что там не только нет «русских» (по крайней мере, российской армии), напротив, весь Донбасс стонет в общем призыве: «Русские, когда же вы придете?!», она на какое-то время превратилась в соляной столб.
– Тогда против кого мы воюем?..
Отличный вопрос. Главное, своевременный. Когда тьма народа на том свете.
А против кого «мы» строим боевые укрепления в самом сердце «неньки» – на границе Днепропетровской и Полтавской областей, под Кобеляками?!. Вчера мы проезжали мимо: солдаты-срочники под палящим зноем возводят укрепление из мешков с чем-то белым, с бойницами, высотой метра три. Кого они там ждут? Собираются снимать постановочные кадры для нового вранья? А может, просто для устрашения: «Путин... он везде!..». А может, знают, чего мы не знаем...
Племянника Оксаны, соседки снизу, офицера украинской армии, отпустили на побывку на три дня. Три месяца он «стоял» под Донецком. О том, что было, молчит как рыба. Ругается на чем свет стоит: из госпиталя выписывают после ранения с диагнозом «фурункул». Инвалидов отправляют домой с формулировкой «Ранение в ходе незапланированных учений». На свои кровные, заработанные в ходе «стояния» под Донецком, купил новое обмундирование, ботинки. На бронежилет не хватило: он стоит больше тысячи. И ОПЯТЬ ОТПРАВЛЯЕТСЯ воевать, на этот раз под Изюм, Харьковской области.
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 09.12.2022, 13:06 | Сообщение # 2699 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| 01 июня 2014
Пришло известие: дочь с мужем уже в Крыму. Вырвались из окружения. Андрей, правда, намерен вернуться в Донецк и воевать – после того, как переоформит землю на дочь. Я изо всех сил надеюсь, что за это время произойдет чудо, и воевать не понадобится. Пока, однако, события движутся в противоположном направлении.
9 июня 2014
Участковый, муж соседки, сообщает, что в Полтаве наблюдается рекордно низкий уровень преступности: «Теперь за преступления хорошо платят на юго-востоке, вот и подалась вся босота из города и района за длинным рублём на Донбасс».
Андрею в Севастополь звонят друзья, одноклассники, – все встали на защиту своей земли.
10 июня 2014
Принимала гостей – в наше лихолетье редкая птица долетит до середины Днепра. А вот, долетели: друзья, которых упоминала выше. За восторженные отзывы об Олимпиаде они еще тогда, в феврале, подверглись атаке в соцсетях и в жизни. История имеет продолжение. На Пасху, после освящения куличей, прямо на паперти на них набросились патриоты от славной Украины из нашего же прихода: друзья посмели сказать вслух, что любят Россию. Потасовку разняли, но самые рьяные ревнители «незалежной» долго преследовали «вражеское племя»: хулиганские выходки при встрече на улице, телефонные звонки с угрозами и оскорблениями. Затем последовал террористический акт в их офисе: было подброшено отравляющее вещество такой силы действия, что захватил близлежащие здания, а сотрудник МЧС серьезно пострадал при ликвидации последствий.
Батюшка на исповеди благословил «хранить молчание в агрессивной среде». «Записывайте факты, придёт время, люди готовы будут принять ПРАВДУ».
11 июня 2014
Массовое осквернение памятников. В день рождения великого поэта расписан всякой гадостью памятник Пушкину в Харькове. Гений-то при чем?!
Разгул русофобии, эта колоссальная энергия ненависти, неправедной и разрушительной, сокрушает землю и небо. Страшным гнётом ложится на душу. Меня спрашивают, почему не захожу в гости, не показываюсь на людях, и мне трудно найти слова, чтобы выразить всё, что на душе – и не обидеть. Обидеть не хочется, ибо не ведаем, что творим, но и слушать, и слышать это невыносимо. Смотреть этот театр абсурда – выше моих сил. Ниагарское бушевание национальной гордости и патриотизма, надутые груди в сорочках-вышиванках, размахивание жовто-блакитным флагом – чистое беснование на грудах человеческого мяса, реках крови, городах, превращаемых в руины, под этим флагом сотворённых!!! Мёртвое тельце даже одного ребёночка призвано отрезвить и устыдить любого не потерянного перед лицом Бога человека – как можете вы жить, просыпаться и нежиться в чистых простынях, пить утренний кофе с бисквитом, улыбаться милой шутке, выбирать на базаре спелые помидоры – как??? Почему вы не бьёте в набат и не кричите во весь голос – тем, кто рулит, в исступлённом порыве: прекратите убивать наших людей!!! Вместо этого вы посылаете СВОИ деньги на поддержку фактически иностранной армии, которая убивает МОИХ детей, которых вы называете ТЕРРОРИСТАМИ, КОЛОРАДАМИ, БЫДЛОМ. Вы не считаете их НАШИМИ, вот в чём дело. Вы забыли, как мы молились в одном храме, и вы держали их на руках? А там, в Луганске и Донбассе – все такие же, как и мы!
«Ой, ты знаешь, я в политике такая дура, такая дура...» – моя давняя знакомая. А что же ты тогда на выборах делала в вышитой сорочке? Спасибо тебе за терминатора, по сравнению с которым Янукович – просто добрый Дедушка Мороз на детском утреннике.
13 июня 2014
Пятница, тринадцатое, полнолуние. Тяжелая артиллерия, авиаудары, фосфорные бомбы, массовые убийства в Мариуполе. В лунный пейзаж превращается недавно ещё цветущая земля.
В Макеевской больнице, где работает мама Андрея, всё больше раненых, утром привезли водителя и женщину из обстрелянного хунтой автобуса с детьми. Дети, по словам раненого водителя, не пострадали, их доставили в пансионат.
«Никогда так много не лгут, как до выборов, после охоты и во время войны» (Отто фон Бисмарк).
Украинские танки и самолет совершили выпад на территорию РФ.
15 июня 2014
Мама гуляла во дворе с тетей Майей, бабушкой Александра Данилюка, о котором я упоминала выше. Тетя Майя с гордостью сообщила о том, как замечательно живет его семья в Лондоне, о том, что жена внука недавно приобрела хороший бизнес в Киеве (в награду за удачный переворот?) и теперь управляет им по скайпу из Лондона. Степаныч попросил меня найти в интернете подробности о Данилюке и возглавляемой им организации «Спильна справа». Оказалось, что внук тети Майи – «значительный политический деятель Украины», упоминается даже в Википедии. Правда, там нет ничего о том, как и сколько лет его готовили к свержению законного правительства – в том числе и в Лондоне. А вот о том, что он и его славная бригада СС готовят переворот в Москве, абсолютно открыто написано в его личном блоге. Цитирую: «На один из праздников независимости России мы сделаем ей великий подарок – Россию без Путина».
22 июня
Ровно в четыре часа... Орда беснующихся наци избила милиционеров у ворот Киево-Печерской лавры. Кричалки, дикие и непотребные, оглашали стены древних храмов. Классический фашистский лозунг: «Украина превыше всего», – единственный, который укладывается в приличный текст.
– Московиты не будут больше здесь рулить!.. Народ этого не хочет!!!
И оглушительное заявление нацистов на камеру у стен Лавры: «СССР оккупировал Киев в 1943 году!» (год освобождения Киева от немецко-фашистской оккупации: мой дед, который погиб при этом, оказывается – оккупант!!!), «Советы заставили Гитлера подписать капитуляцию 9 мая 1945 года! Но мы все равно победим!». Далее зигования и обращение к православной церкви – «У..., Россия!».
1 июля 2014
Слава Богу, Татьяна добралась до дома. После «перемирия» хунта объявила новый виток войны – и как раз в эту ночь и утро ей довелось ехать в поезде Москва-Донецк. Прямо в пасть огненному дракону. Попутчики, сопровождавшие её по России (до Курска, Тулы), насыпали целую шапку денег для армии сопротивления: милосердие всегда было одним из самых главных народообразующих качеств русских людей. Поэтому бойцы за славянский мир часто отпускают пленных домой, к маме – если это молодые, заплутавшие в сетях сатанинской лжи хлопчики из того же славянского мира по ту сторону Днепра.
Еще одно доказательство, что истинные украинцы – тоже русские: они также отличаются милосердием и помогают деньгами и бронежилетами украинской армии, которая доблестно убивает русских и украинских людей на востоке.
2 июля 2014
Не удалось избежать поездки в Россию за пенсией. Ближайший город – Белгород. До Харькова добралась маршруткой, оттуда электричкой до Белгорода. Рядом со мной оказались беженцы из Краматорска и Луганской области. Группа женщин и детей до пяти лет. Бежали под бомбежками, ознаменовавшими «новую фазу АТО, крайне деликатную для мирных жителей» (укро-СМИ). Больно смотреть на этих людей.
Проверка документов захватила меня, чиновник пытался «пришить» мне «нарушение»: отсутствие какой-то печати в паспорте. Якобы он обязан снять меня с поезда, составить акт, затем мне придется заплатить штраф 800 гривен... и пр. и пр. Национальный гимн украинской погранслужбы. Осадила его на первых нотах: дескать, я тётка шестнадцатого года рождения, еду в Россию за пенсией, в кошельке всего пятьсот гривен... Антигимн. Толстяк в камуфляже поскучнел, поискал чего-то глазами по сторонам, собрал мои бумаги, поднялся:
– Давайте выйдем...
В тамбуре он заныл, мол, как трудно живется простому менту в этой стране, того и гляди заберут в армию, а у него больная мама, и что вот опять приходится нарушать закон, пропуская меня через границу «чисто из милосердия», и какой это для него риск...
– Ну, пожалуйста, дайте хоть что-нибудь, так... на чай... сколько вам не жалко... Только я вас прошу, никому не говорите...
Когда у меня просят милостыню, я не могу отказать. Когда просит милостыню здоровый, молодой мужик с автоматом на боку на государственной службе – я понимаю, что этой страны больше нет.
«О, безумный человече, доколе углебаеши, яко пчела, собирающи богатство твое? Вскоре бо погибнет, яко прах и пепел, но более взыщи Царствия Божия» (канон покаянный ко Господу нашему Иисусу Христу).
Возвращалась из Белгорода маршруткой. Всю дорогу беседовала с соседкой, жительницей России. История, произошедшая в их семье, просто ошеломила. Племянница мужа из Донецка с самого начала была яростной поклонницей киевского Майдана. Когда пришло время эвакуировать десятилетнюю дочь из города, категорически отказалась отправлять ее в Белгород:
– Вот еще не хватало!.. во вражеское логово... о ней лучше позаботятся в родной Украине!
Девочка поехала к родственникам под Киев. Ее забили палками – насмерть – местные подростки просто за то, что она «донецкая». Родственникам, которые приютили девочку, пригрозили и велели молчать. После этого отец девочки записался в ряды ополченцев и вскоре погиб в бою. Теперь ушла на войну мама. То, что на фронте делают те, кто именует себя украинской армией, она называет «бои без правил».
4 июля 2014
Пришли деньги по запросу банка Белгорода из Москвы, где я оформляла пенсию. Придется завтра дважды в сутки пересекать границу: рано утром в Белгород за деньгами, вечером с внучкой – на Крым. В условиях оккупационного режима подобные передвижения по стране по меньшей мере рискованны. А тут еще дополнительное волнение: не удалось найти биологического родителя внучки. Ехать придется без разрешения отца на выезд. Но. Выхода нет. Надо вывозить Майю из Украины – к родителям. Любой ценой.
9 июля 2014
Мы в Севастополе. Помалу прихожу в себя. Кажется, вышли с поля боя. Истерзанным нервом живописать – это как писать кровью.
Однако, по порядку...
Первый поход «через линию фронта» – в Белгород – доверять железной дороге не рискнула, отдала предпочтение авто. Водитель маршрутки, бывалый малый, снующий через кордон ежедневно, с упоением ловит свою беспокойную рыбку в водах апокалипсиса. Всю дорогу до границы не умолкал, поучая нас, новоначальных, как лучше сказать, где встать, куда не соваться, о чем умолчать...
– Политических анекдотов не рассказывать, лишних вопросов не задавать... и вообще... без фанатизма...
Обратно ехала через час с тем же водителем. Цены на поездку «в зону» у водителей других маршруток гуляли от высоких до космических. Наш Сталкер долго собирал клиентов. Как потом признался, выискивал «спокойных»: проблемы на границе отнимают много времени. Пассажиры переговаривались, видно было, что все на взводе, у каждого своя история: не от хорошей жизни в такие дни отправляются в дальний путь. Два загорелых украинских парня оказались водителями-дальнобойщиками. Работают в России, домой ездят на побывку. В последние три месяца на Украине не были ни разу: опасались, что отправят воевать.
– У нас под Днепропетровском долго не разговаривают, повестка пришла – под белы руки и вперед.
– А чтоб и за родину не повоевать?..
– Ага, дурных нема... Нема уже родины... давно нема... Вот, еду за своими, будем в Россию перебираться, пока не поздно...
– А в России что, медом намазано?.. За МКАДом такая же тьму-таракань простирается...
– Не скажи... Нам-то оно виднее... из кабины дальнобойного грузовика. По всей стране колесить доводится. Взять, к примеру, дороги – которые федеральные, так очень даже... основные ветки все новые. И вообще, в последнее время много чего в России поменялось к лучшему...
Пограничный контроль прошли относительно благополучно, общее напряжение понизилось, опять пошли разговоры. Один из четырех молодых людей на заднем сиденье, угрюмо молчавших всю дорогу, в какой-то момент встрепенулся, не выдержал и взорвался монологом, повергшим всех в ужас. Даже Сталкер не стерпел, остановился на перекур, все вышли и молча разглядывали парня, от плеча которого до самого запястья тянулся свежий шрам.
Судьба молодого человека и его спутников – одна из частных трагедий войны. Таким историям еще даст оценку время, но из гущи незавершенных событий, когда еще ничего не определено, не понято, не осмыслено, когда еще страшно, очень страшно и не видно конца, столкнуться с такой реальностью лицом к лицу тяжело. В информационной войне всегда проигрывает тот, кто говорит правду, ибо правда живет в узких рамках, ложь – беспредельна, как тяга человечества к пороку. Но правде, которую мы услышали по дороге из Белгорода в Харьков хочется не верить.
Все четверо родом из западной Украины. Тот, который со шрамом, женился и переехал к жене в Богодухов Харьковской области. Отслужил в армии, родились дети. Взяли его в феврале, ночью, в одном белье. Пришли домой, позвонили в дверь, цыкнули на жену, чтобы не поднимала шум. Кто были эти люди?
– Не знаю... спецподразделение... базируются под Киевом... я так понял, их на западе готовили. Бройлеры такие – не забалуешь. Потом узнал: они уже в декабре прошлого года стояли под ружье... весь этот майданный шабаш давно готовился.
Брали по списку, составленному СБУ. Из Богодухова увезли сорок человек. Разговор короткий: чуть что не так – применяли силу.
Возили в Киев, там их ставили «на номера» (не знаю, что это означает), потом отправили под Славянск. Три месяца заставляли «выполнять задачи», держали под надзором, угрожали, что их близкие – на мушке.
– Вспомнить есть что, – мрачно проговорил парень, – рассказать страшно... Приказывали убивать «террористов»... Они такие же, как мы, только их в этой игре назначили жертвами. А еще мы стреляли в своих, которые на нашей стороне... в тех, кто отказывался убивать своих, которые на противоположной стороне...
Под Славянском ему оторвало руку (на одной коже висела...), собрали кое-как, кости срослись, но в плечевом суставе рука неподвижна. Через месяц вернули в часть с записью в медицинской карте: производственная травма.
– «Давай, воюй дальше! Рука левая – пойдет»... Конечно, пойдет... в качестве мяса...
Когда парни поняли, что их направляют в Луганскую область, решили бежать на сторону «террористов». Те переправили в Россию всех, кто нуждался в медицинской помощи. Подлечили. Кто-то захотел остаться, а они вот возвращаются на Украину. В гражданке, неприметно: домой показываться нельзя, собираются до времени прятаться по дальним родственникам.
– «Бройлеры» нас потеряли... посчитали убитыми... там, откуда мы бежали, «двухсотых» не сосчитать... да это им и не нужно... главное – концы в воду... Знаете, сколько наших они зарыли в отвалах-терриконах?.. голых... чтобы не опознали. Присыпали тонким слоем земли; в такую жару все быстро превращается в прах. На эти работы они гоняют самых ненадежных призывников. Раненых добивают, особенно у Коломойского: там жесткий приказ – никаких лишних расходов... Такая, ..., страна! И мы теперь в этой стране – предатели!!!
10 июля
В 12 ночи мы уже ехали на Крым, и новые тревоги накрыли меня с головой, еще не остывшей от прежних волнений.
Какое же блаженство охватило нас, едва только колеса поезда коснулись российской земли. Хотелось расцеловать воистину вежливых людей российской таможенной службы, спокойно и доброжелательно делавших свое дело. «Недостающие» бумаги их вообще не интересовали.
В Севастополе нас встречали наши: Андрей и мой сын. Я разрыдалась на плече сына. Мы целовали российскую землю многострадального Крыма.
11 июля
Гуляю по Севастополю! Везде свои – какое счастье! Дышу полной грудью. И одновременно скорблю – Украина тоже моя земля.
15 июля
Наши перешли в наступление! Путин создал БРИКС! Конец однополярному миру!
12 августа
Снова в Полтаве – перевожу дух с дороги... Собираюсь с силами: надо как-то строить свою жизнь заново. Думаю о том, что больше всего на свете не хочу разрушить отношения с людьми, которые мне дороги.
Жду встречи с подругой, мне кажется, я к ней готова.
И вот она, моя дорогая, с улыбкой и арбузом.
Спокойной беседы, однако, хватило на полчаса.
Все кончилось плохо. Подруга ушла, хлопнув дверью.
А я узнала, что «это Россия бомбит Донецк и Луганск, а также убивает беженцев. Беженцы бегут только в Украину» – припадают к родникам ридной неньки, которая называет их любовно: ватники, колорады, террористы и сепаратисты (чего только не придумает ласковая мать, прижимая к груди ненаглядных чад). Нескончаемые колонны бегущих в Россию людей – чистой воды фейк для таких микроцефалов, как я. Оторванные головы, руки и ноги – постановочные кадры. Жители освобожденных славной армией Украины сел радостно встречают освободителей. У нацгвардии нету ни «Градов», ни «Ураганов» – откуда им взяться? Наемников из Польши, Румынии, Америки, Канады, Швеции, Прибалтики, Израиля и пр. придумали проклятые российские СМИ. Фашистов, нацистов и «Правого сектора» в природе страны не существует. А нацистские парады по городам Украины проводят нежные розовые «онижедети». Ну, забили где-то палками девочку-другую из Донецка, ну ладно, пусть пошалят. Путин, чтоб вы знали – антихрист. Россия – агрессор по жизни, мировое зло.
Мне велено читать побольше книжек вместо того, чтобы носиться по городам и весям и слушать всякий сброд. Правильные книжки – где написано, как Россия исторически терзала весь мир и мешала жить нормальным людям.
Тогда бы я узнала правду о том, что человек произошел не от обезьяны, а от украинцев, а Россия, как и весь остальной мир, вылупилась на дрожжах великой украинской цивилизации. Украина выиграла все войны и четырежды-четыре раза спасла мир. И всех гениев родила Украина, а «ваша Раша» разве что какого-то несчастного Достоевского. И тот неблагополучный...
Искупалась в святой воде – может быть, отпустит. Искренне скорблю.
14 августа
Если хочешь победить врага, воспитай его детей, гласит древняя китайская мудрость. С ужасом читаю учебник истории для подростков украинских школ: этих детей учат ненавидеть все русское с младых ногтей.
Во многих школах вместо русского языка, который в последние годы и так был «иностранным», теперь преподают немецкий язык. Разумеется, я не против великого немецкого языка, но помилуй Бог, даже сегодня, на этой раскаленной адовой сковородке, в которую превратилась страна, поджариваются гордые украинцы – и по-прежнему говорят по-русски. В подавляющем большинстве.
Но вот подрастающие патриоты вряд ли смогут прочесть по-русски что-нибудь из словаря Даля, например:
МАЙДАН м. площадь, место, поприще; || торг, базар, или место на нем, где собираются мошенники, для игры в кости, в зерн, орлянку, карты, откуда пожеланье: талан на майдан! что в Сиб. значит: удачи на ловлю! Майданить, майданничать, мошенничать, промышлять игрою; || мотать, прогуливать и проигрывать свое. Майданник, майданщик, мошенник, шатающийся по базарам, обыгрывающий людей в кости, зерн, наперсточную, в орлянку, в карты. На всякого майданщика по десяти олухов. Не будь олухов, не стало б и майданщиков.
16 августа
Два горестных часа провели в разговорах с Оксаной, соседкой мамы. Она плакала: ее племянники, оба военные офицеры карательной украинской гвардии, вот уже скоро полгода бьются в Донбассе с «Путиным».
– Сегодня позвонил Миша... голос не узнать... дрожит. Ночью их батальон уничтожили... «Градами». Было пятьсот – осталось двое!.. Утром пришел в себя в окопе... не поверил, что жив остался. Все вокруг сметено... база сгорела до последнего... «Грады»... техника... даже личные вещи... В пластиковые мешки собирали по одной руке... ноге... Больше нечего отправлять домой.
Я понимаю, что это было одно из тех укреплений карателей, откуда велись обстрелы Донецка. Всё, что говорит Оксана очень страшно. Но это солдаты, которые «свидомо» шли на войну. Гораздо страшнее то, что они сделали с мирными жителями своей страны, стариками, детьми...
– Неужели и это его не остановит?.. неужели он пойдет дальше? – вопрошает мама.
– Он офицер... давал присягу...
– Присягу защищать народ Украины, а не уничтожать его!..
– Да разве он знает, кого он уничтожает! Бьют по наводке... говорят, что там российские оккупанты, враги... А в прямые столкновения вступать не велят... Так чтобы увидеть лицо врага...
Боже, смилуйся над нами...
17 августа
Татьяна из Донецка, посреди снарядов, рвущихся повсюду, иногда совсем близко, каждый день одевается, как в театр: коралловые бусы, платье, шляпка; красит губы и выходит в скайп. На линии помехи, можно либо говорить, либо лицезреть. Мы молча смотрим друг на друга минуту-другую, потом отключаем видеокамеру и говорим. Она повествует о происходящем в городе и утешает меня, сидящую в «тихом» месте, находя разумное объяснение каждому событию этой дикой войны. Неизменно оптимистичное.
Против правды нет оружия. Как бы ни изолгался мир. Истина чиста, как слеза. И не зависит от того, что мы думаем. Мы только думаем, что думаем. На самом деле это нас думают. А правда тем временем продолжает ткать свое полотно.
Прелестна ирония этой маленькой храброй женщины: в ответ на мои сетования на тяготы жизни в оккупации, она радушно улыбается:
– Так в чем же дело – приезжай к нам, у нас безопасно: вокруг все свои...
22 августа
Чаша терпения родителей переполнилась: мама предложила продать свою и мою квартиры и переехать в Севастополь, поближе к нашим детям. И чем быстрее, тем лучше. К моему великому изумлению, Степаныч в одну секунду идею поддержал. Представляю, чего ему стоило пережить эти месяцы: в восемьдесят один-то год подорваться и съехать с нажитого места куда глаза глядят!
Мамочка моя хорошая, разумеется, затеяла все это, главным образом, ради меня. Моя краснокожая паспортина теперь – клеймо, будущее темно и неясно, единственное, в чем можно быть уверенным: прежде чем наступит прозрение (а оно непременно наступит!) ридна ненька не успокоится, пока не вытравит всех москалей, как клопов.
Сердце екнуло: я знала, что однажды это произойдет (я имею в виду домик у моря), но не думала, что так. Понимаю, какая тяжесть ляжет на плечи ввиду предстоящего исхода – ни сын, ни Большой Брат не смогут приехать на помощь.
Отслужила молебен – и предоставила все Божьему Промыслу.
25 августа
Макеевку бомбят. В жилую высотку в центре города попала ракета «Точка У» – и не разорвалась.
Сватья говорит, стало плохо с продуктами. Овощи-фрукты перестали возить: при пересечении линии фронта машины с продуктами расстреливают.
– Кто расстреливает?
– Как кто? Хунта украинская... Чтоб мы тут с голоду пухли...
В отделении травм, где она работает, много раненых, в том числе есть солдатики-срочники из украинской армии: таких не выбрасывают. За одним из них приехала ухаживать мама из-под Житомира. Ходит в местную церковь и молится за ополченцев, спасших сына, которого бросили свои.
27 августа
Родители со страшной скоростью пакуют вещи. Из глаз ушла тяжесть восходящих на Голгофу. Надежда.
Политические эмигранты – я и мои старики. Продолжать жить на Украине – невыносимо и опасно. Коллективное беснование вызывает только один позыв – держаться подальше. «Таковых удаляйтесь», – увещевает апостол Павел (2-е послание к Тимофею). Ибо болезнь заразна.
Истребление и/или исход инакомыслящих – главная примета крушения государства. «Крысы бегут с корабля», – кричат нам вослед, а мне больно за тех, кто остается.
– как? вы собираетесь поселиться в Крыму???
– там же скоро будет война!!!
– мы его непременно «повернем»!
– да там земля будет гореть! американские корабли снесут Крым с лица земли – и поделом!
– в Крым придут турки и установят историческую справедливость!
– Путин превратит Крым в пустыню голодающих ватников и алкашей, как и всю остальную Россию...
– татары поднимут бунт и изгонят всех русских!..
Духи злобы да обратятся вспять, я же изо всех сил желаю Украине исцеления.
7 сентября
Татьяне вчера позвонила подруга из Киева. Поинтересовалась, какой район в Донецке самый престижный.
– А тебе зачем?
А вот зачем. Ее сыну и остальным новобранцам нацгвардии в Киеве перед очередным походом на Юго-Восток официально пообещали: как только возьмут Донецк, могут выбирать себе квартиру в любом районе города, даже если там кто-то живет.
Читала Ветхий Завет, притчи Соломоновы, бросилось в глаза:
«Вот шесть, что ненавидит Господь, даже семь, что мерзость душе его: глаза гордые, язык лживый и руки, проливающие кровь невинную, сердце, кующее злые замыслы, ноги, быстро бегущие к злодейству, лжесвидетель, наговаривающий ложь и сеющий раздор между братьями". Притч. 6:16-19
«Бойся, сын мой, Господа и царя; с мятежниками не сообщайся, потому что внезапно придет погибель от них, и беду от них кто предузнает?»
Притч. 24:19-22
18 сентября
Свершилось. Я больше не житель Украины. В руках документы со всеми необходимыми печатями, освобождающими от материальных привязок. В том числе и от крыши над головой.
Облегчение и боль. Величайший тектонический разлом века перемещает пласты человеческих судеб, вовлекая в водоворот и не оставляя выбора.
Сегодня он прошел и по моей жизни и навсегда ее изменил.
Я благодарю этот замечательный город – иногда я была здесь счастливой.
Благодарю людей, которых послал мне Бог. Любовь пустила корни в моем сердце – навсегда.
Благодарю Бога за испытания – и прошу сил пережить их достойно.
Одно желание горит в душе моей – во времена войн и смуты быть рядом с близкими. Но это, к сожалению, невозможно, ибо близких моих разделила линия фронта.
27 сентября
Попрощалась с самыми любимыми людьми в Полтаве. На душе легче – ЛЮБОВЬ «все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит и никогда не престает» (апостол Павел).
10 октября
Сегодня я стала хозяйкой дома в Крыму. Полтавская эпоха в жизни закончена. Началась эпоха крымская.
Уже после покупки узнала, что дом находится в самом сердце святых мест. Свято-Успенский монастырь под Бахчисараем с целительным озером и чудотворной иконой Богородицы Одигирией, развалины храма Иоанна Предтечи, в пятнадцати минутах пешей прогулки – Свято-Никольский пещерный мужской монастырь.
Переезд через «линию фронта» с пожитками и запрятанными в коробках наличными деньгами в машине водителя-дальнобойщика – пожалуй, самое отчаянное из всех моих жизненных предприятий, успех которого возможен был только по воле Промысла. Все произошло воистину чудесным образом. Видимо, был нам зеленый свет с небес.
3 февраля 2015
Севастополь. Три месяца молчания. Понимаю, что не закончилась «моя» война, но втайне надеюсь на чудо.
Полгода в Севастополе. Оставленная Украина продолжает болеть, как отрезанная нога.
Полгода в попытках зализать раны. Собраться с силами. В горах, в саду, среди деревьев. В трудах, связанных с переездом.
Книга не пишется. Ни строчки, ни буквы.
Только копаться в земле. Обрезать виноград. Сажать сад. Строить новое. Созидать. Что еще можно противопоставить разрушению?
Христианская душа незлобива и мирна. По большей части расслаблена: тихо дремлет на печке. Тело может пребывать в непрестанных трудах, а вот душа трудиться не любит. Что должно с нами произойти, чтобы мы проснулись?.. Вспомнили, что в этой жизни главное. О чём стоит жить. И за что стоит умереть?
https://u.to/IJt9HA
________________
139867
Сообщение отредактировал Михалы4 - Пятница, 09.12.2022, 13:10 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 12.12.2022, 01:58 | Сообщение # 2700 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3264
Статус: Offline
| "...И вновь взойдёт в полях тетрадки стихотворения росток"
____________________________________________________
***
Прости меня, Небо, за то,
Что часто ропщу я стихами.
Укрывшись от солнца зонтом,
Линую окошко штрихами.
В загаженном дне бытия
Порой не живу – прозябаю.
И лживых словес сладкий яд
За истину я принимаю.
За то, что обиды в горсти
Держу, и отбросить не смею –
Прости меня, Небо, прости
За то, что прощать не умею.
***
За пядью пядь, все сорок пять годков
Я уступила без борьбы былому.
Пришёл сентябрь, и смёл в стога солому
Любви, страстей, поджёг и был таков.
Качнулась влево чаша бытия,
Токсична осень - скука душу точит.
То в междуречье, то вдруг в междустрочье
Мелькнёт порою неба колея...
А по весне в душе растает лёд,
И жизнь вокруг затеет перемены.
Апрельский ветер рекам вскроет вены,
И к водопою ивы поведёт.
***
Ты говоришь: мир нем и жизнь – пустяк,
И мы немы душой, как в море гальки,
Стучат часы – не так, не так, не так...
И снова век закручивает гайки;
Перегорела лампочка души,
И свет потух в единственном окошке?
А ты смотри на листья и дыши,
Отогревая медные ладошки.
Смотри, как снег съедает рыжину,
Как синевою город оторочен,
Вливает небо в вены тишину...
Ну, вот и ты спокойней стала. Впрочем,
Давай - ка мы начнём с тобой стрелять
По целям жизни средь земного тира.
Открой окно, закрой свою тетрадь,
Не плачь стихами, слушай голос мира.
***
Да, я баба – в халате, в галошах,
Обитаю средь голой глуши.
Не люби меня слышишь, хороший,
Отпускаю – хоть пей, хоть греши.
Я похожа на ангела? Ново…
Это с виду, в душе я – не та.
Шар воздушный от шара земного
Отличает его пустота.
Не люби, не ходи понапрасну,
Я стихами и мраком дышу.
И не мерь мою шкуру - опасно.
Я сама эту жизнь доношу.
***
В глазах раскосых – тьма степей
И небо – под ногами.
Зачем, не знаю, хоть убей!
Я говорю стихами.
В степной глуши, средь ив, осин
Живу почти убого.
Зато всё близко – звёзды, синь,
Рукой подать до Бога.
Когда темно в краю ракит,
Стихами тихо плачу...
О, если б знать с какой строки
Свернуть на лист удачи!
***
Лови меня, а хочешь – не лови,
Неуловима я, как дождь капризный.
Вся соль степей живёт в моей крови,
И на губах моих вся горечь жизни.
Ещё лечу шальным ветрам вослед,
И ощущаю листьев тихий лепет.
И слышу как на чёрный белый свет
С немых небес слетает снега пепел.
***
Монохромный снег тоски крестит окна до утра.
Потолки мои низки, и на лавке – два ведра.
Нет ни капельки воды, смыть бы с мыслей липкий страх.
Плечи стойкости худы, и у крыльев хлипкий взмах.
Все тетради на полу, на столе луны моток.
Кто я, что я? не пойму...то ль колючка, то ль цветок.
Вновь по жизни без весла, слово босо и смешно.
Светоносная весна, загляни в моё окно!
Кляксой ворон на листе белоснежного двора,
Млеет млеко на плите, в печке мечется жара.
Тихо в доме, как на дне, тонут тени в тине дня.
Синий март парит в окне, клён танцует у плетня.
Значит, надо мрак морить, выходить к степной реке,
С духом неба говорить на духовном языке.
Платье буднее латать, браться снова за весло,
И стихами выметать, все, что в зиму намело.
Все обиды отпустить, и на зорьке золотой
Два ведёрка принести, полных светлою водой.
***
Листья лета сожжены в топке октября.
Тонет в тине тишины тонкая заря.
Сбив сумятицу листвы, выев студни луж,
Кроет наледью листы хмурый месяц стуж.
Над степною широтой, там, где берег лыс,
Монолитною плитой нависает высь.
А за речкой - варьете: парочка рябин
На пуантах фуэте крутят средь равнин.
Утро трогает струну, ветер гладит лес,
Ворон с лужи пьёт луну, пух летит с небес.
В доме стало, как на дне, стыло и темно.
Весь в прожилках летних дней бьётся лист в окно.
Печь топить пришла пора, душу греть и кров,
То, что вызрело вчера, не посеять вновь.
Вот и месяцу конец, пролетает вмиг.
Лист кленовый меж страниц освещает стих.
***
Степь, как тоска, бесконечна,
Полнится даль синевой.
Мне бы уйти в эту вечность,
Стать неприметной травой.
Небо седое гранитно,
Стало холодным, как сталь.
Впору б собакой завыть мне,
Так вдруг настигнет печаль...
Как за окном завечерит,
Вдаль убегу, за дворы.
Светлым мелком снег очертит
Контур моей конуры.
***
Я помню: с мамой моем окна,
От чистоты визжит стекло.
И ваты хрусткие волокна
Меж рам кладём – беречь тепло.
И руки мамины, как птицы,
Летают с тряпкой по окну.
Ах, мне туда бы возвратиться
Сейчас, вот только дверь толкну!..
От осознанья не возврата
В пространство детской скорлупы
Я цепенею, словно вата,
На подоконнике судьбы.
***
Серебрится мехом нерпы
Степь и старый мост.
Под корой граната неба
Зреют зёрна звёзд.
Словно чашка в синем блюдце,
Встану я в полях.
Пусть в тиши во мне сольются
Небо и земля.
О земные черепицы
Точит месяц рог.
По небесной половице
Ходит светлый Бог.
***
Перекодируй, Боже, шум на тишь,
Хочу, чтоб этот мир на время замер
И старый дом предстал перед глазами,
Где свил гнездо под самой кровлей стриж.
И там, вдали по берегу – ветла,
А рядом с домом дед узду латает,
Парит казан, и косы заплетают
Мне бабушкины руки – два крыла.
***
Божий свет над деревней потух,
Скот не кормлен, и нивы не сжаты.
И от голода даже петух,
Не поёт, а ругается матом.
Перечёркнуты окна в домах,
В небеса перекошены двери.
Пустотою полны закрома,
А сердца беспросветным безверьем.
Лёд не тает, летает снежок.
Но запахло весною погожей.
Надо б только от края шажок,
Дальше – легче. Дай силы нам, Боже!..
***
Среди окраин и разрухи, где шифер мхом оброс на крышах,
Живёт иконная старуха – молись на лик, и Бог услышит!
Она месила век руками. Всё было: голод, униженье,
Почёт – ведь вровень с мужиками пахала до изнеможенья.
С супругом поднимала стены семьи и дома – было дело.
Душа в рубцах, а руки в венах, одна осталась, овдовела.
Сынок и дочка – всё богатство, чего желать душе без кожи…
Глядит старушка без злорадства глазами Бога на прохожих.
Хлопочет в доме спозаранку: то хлеб печёт, то кормит живность,
То прёт бидон с водой на санках. И так кружит по кругу жизни.
Чтоб от хлопот охолонуться включает телик: «что там кажуть?»
И здесь спокойно не сидится: глядит на мир страстей, и вяжет.
А дети редки на пороге, с годами вовсе едут реже.
Из-под ладони на дорогу глядит она, надежду теша…
Мироточит окно наружно, дрожит осенняя осина.
И невдомёк святой старушке – на ней и держится Россия.
***
Скудеют, глохнут сёла ныне,
Под вечер вовсе звуков нет.
Висит, как флаг, платок на тыне,
Закату отдавая цвет.
Исчезли пчёлы, бросив соты
На все четыре стороны.
Хиреет сад, лишь хрен с осотом
Берёт деревню без войны.
Сбежали в город все от Бога,
Отпала грязь из-под колёс.
Зима пришла, ушла дорога,
Расцвёл снегами сад и лес.
Бродячий ветер заметался
У хат, стоящих без замков.
На всё село Иван остался,
Да пара древних стариков.
Бобыль Иван служил в пехоте,
Чудаковат и одинок.
А мимо окон снег проходит,
И не заходит на порог.
Деревню время валит набок,
Разруху не остановить.
Бобыль из снега лепит бабу.
И больше некого любить.
***
Хоть небо оловом луди –
Дожди сгущаются под вечер.
Забыта Богом и людьми,
Стоит изба, понурив плечи.
Жучки гнездятся на бревне,
И во дворе царит безмолвье,
И гвоздь навеки на стене
С кольцом ржавеющим помолвлен.
Висит, от времени сера,
Хозяйки сирая циновка,
Провиснув посреди двора,
Спит безрубахая верёвка.
Кругом осот и лебеда,
Заглохло время в доме старом.
Не брякнет конская узда,
Корова не бежит из стада...
Упала старая труба,
И опустились крылья ставней.
Нахохлившись, стоит изба
Отставшей птицею от стаи.
***
А ты не плачь, пусть дни твои лихи,
Под гору время катится монетой.
Переиначь все страхи на стихи,
Петлю и пули на пилюли света.
Неси свой крест, храни любовь и дом,
Когда-нибудь ты станешь в ряд прощённых.
И в час беды не говори о том,
Что крест – не плюс, два минуса скрещённых.
Пускай тебя сжигает мир дотла,
И разрывает стих на звук и голос,
Ты не сходи с небесного седла,
В пургу лишь крепни, словно волчий волос.
Найди от зим судьбы лишь свой рецепт,
Дари любовь, твори, живи не постно.
Ведь из пустых нулей куётся цепь
Глухой тропы. Очнёшься – будет поздно.
А там – весна! в душе растает лёд,
И жизнь вокруг затеет перемены.
Апрельский ветер рекам вскроет вены,
И к водопою ивы поведёт.
***
Московское время проточно проходит, минуя врата
Деревни, где темные ночи, но светлая в окнах вода.
Где скромно живет и обычно, не рушась на этих и тех,
Народец простой, горемычный, открытый душой к доброте.
Пусть бедно, зато неопасно – посеял, а завтра нашёл.
Вот так и становится ясно, кому на Руси хорошо.
И так хорошо, что аж плохо без тьмы самогонного дна,
А там за шкворчащей картохой совсем мужику не до сна.
А в целом тут мало соблазнов — живут в основном старики.
Жила здесь бабёнка отвязно, и та подалась от реки.
И нет здесь угрозы пернатым, и, может, ещё посему,
Раскинувши руки крылато, летает дурак по селу.
***
Опять война свистит свинцом, всё повторилось в мире бренном.
Дрожит контуженное древо, над сыном плачут мать с отцом.
Опять строке покоя нет, она бежит к военной теме.
Все краски тонут в тине теми, и глаз не радует рассвет.
В огне последняя черта, в окне – час от часу не легче!
Со вкусом крови человечьей в колодце времени вода.
О мире ангелы поют, а мир сегодня слышит бесов.
Остановиться на краю лишь может тот, кто видит бездну.
Редеют ратные ряды, войны проклятой чёрен остов.
Но мир жесток, и через кости вновь пробиваются цветы.
Бегущих дней не удержать, и это время станет былью.
И лишь кресты культями крыльев смятенно будут высь шатать.
Падёт война, вернётся сон – все камни зла на дно ложатся!
Лишь будет долго рябь держаться на вековой воде времён.
***
Мы к обрыву идём, не боясь,
Будто край – переход к переменам.
Разрываются связки и связь,
Разбивается память о стену.
Увязают во зле голоса,
И толпа превращается в стадо.
Всё же…надо звонить в небеса,
Бог услышит звонящих из ада.
Целым миром о мире молить,
Колоколить, глаголить до неба!
Встать с колен, созидать и творить,
Поле брани засеивать хлебом.
Всё пройдёт, восстановится мир,
Стихнет ветер, замолкнут орудья.
Оставаться собою, людьми
Надо даже в период безлюдья.
***
Лихие ветры треплют крышу века,
Бунтарский дух гуляет по стране,
Где всё трудней живётся человеку,
И с каждым годом легче сатане.
Последний снег идёт в ночи устало,
Как старый путник, мокрый и седой.
Сквозь призму века призрак мчит состава
Былой страны, что смолкла под плитой.
Неся с собой бессмертный дух палящий,
И звуки горна среди пепла дня,
И предков зов – высокий, но пропащий
В котле времён великого огня!
Простой народ, ушедший вон из яви
Надолго в дебри беспросветных лет,
Погрязший весь в слепой кредитной яме,
Почуяв зов, пошёл на алый свет…
«Куда не плюнешь – всё чужая лужа,
И частоколы чьих-то частных стен!».
Молчи, молчи! Не выпускай наружу
Безумный, тёмный ветер перемен.
Молчи, народ, пусть бронепоезд мимо,
Не опалив ни горсточки земли,
Промчится вон! Пусть жить невыносимо,
За труд – гроши, паши хоть до зари;
Лежат на дне слепого униженья
Все ад цать лет стихи, как кирпичи,
И нищим здесь всегда готов ошейник –
Молчи, народ – в семнадцатом – молчи!
Не знаю как, но есть же Божья сила,
Есть крепость рук и под ногами дно.
А если всё ж дышать невыносимо,
Бери перо и нарисуй окно.
Бери баян, чтоб песней тьму разрушить,
Бери лопату, свет в саду сажай.
Бери что хочешь – только не оружье!
Пусть будет мир, не смей войну желать.
Чтоб гром гремел лишь к ливню тёплым летом,
Звенел светлынно звук земной струны.
Как не крути вселенскую планету,
Страшней войны – на свете нет войны!
***
Не знаем, что будет – огонь или лёд,
Где выпадет крылья сложить.
А если бы знали мы всё наперёд,
Была б интересною жизнь?
Не ясно: какая заглохнет из троп,
Все вьются и манят – пойдём!
Где дерево – лодка, где дерево – гроб
Не видно в лесу молодом.
***
Оцинкован целый мир цинизмом,
Обесценен рубль, как стихи.
Блеет бес, болеет век нацизмом,
Лица улиц хмуры. Дни глухи.
Не робей...Смешай питьё от страха -
Молоко и чай, как день и ночь.
На краю безудержного краха
Постояв, пойди от грани прочь
В глушь деревни, где на дали глядя,
Вмиг отвыкнешь плакать и болеть.
Где тебя – поэта ждут тетради,
Старый стул и лампа на столе.
На печи, на самой верхотуре
Отлежишься, крыльями шурша -
При такой живой температуре
От всего врачуется душа.
И, вобрав тепло и тишь селенья,
Светлячком вернёшься в город тьмы,
Чтобы светом и стихотвореньем
Разогнать уныния дымы.
***
Я по горло стою в небесах,
Ничего в этой жизни не надо.
Все заслуги мои — на весах,
Все дороги открыты для ада.
Чую сердцем – я жизнь допою,
Вскроет небо к забвению вены.
Сколько можно мне жить на краю,
Будто край – переход к переменам.
Боже правый, где правда, скажи
В этом стынью обугленном веке?..
Вышли солью из горла души
Слов моих пересохшие реки.
***
Предзимье. Время эвтаназии для мокрых, выцветших цветов.
В ознобе день, дожди в экстазе, и в желчи листьев гладь прудов.
Как перед бурею большою, свинцом налито небо всклень.
И все вокруг, кому не лень, линяют шкурой и душою.
В глубоком трансе дремлет лес, и с невесомости небесной
Летит и падает отвесно незыблемого снега взвесь.
Вослед слепому снегопаду придут дожди, размажут тушь
По грязным лицам пьяных луж и будут плакать до упаду…
И этот ливень октября сведёт на нет ожоги снега.
Но эта битва будет зря – зимы хитрее нет стратега.
…Взять паузу и затянуть до декабря, а там не грустно
Скользить по льду гипотенуз, а в мае – вновь перезагрузка.
Пробьёт висок весенний ток, желток на небе будет всмятку.
И вновь взойдёт в полях тетрадки стихотворения росток.
***
На все четыре стороны – бетон!
Холодный город небо подъедает.
Порою здесь в безверье пропадаю,
Но не меняю голос свой и тон.
Вновь важные задиры - петухи
Щипают строки и цветные перья.
Одно перо не трогайте, тетери,
Которым я пишу свои стихи!
Сагидаш Зулкарнаева
___________________
139949
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 12.12.2022, 01:59 |
| |
| |
/> |
