И только Василич собрался на телегу
забраться, как по плечу похлопали. Старик обернулся. Перед ним стоял
солдат — рукав заправлен под ремень, гимнастерка в медалях, нашивки за
ранения — все как положено. — Чо? — спросил Василич, глядя в рябое лицо. — Через плечо, дядя. Скажи-ка, как до деревни Совы добраться. — А тебе там чего надо, понимаш? — подозрительно посмотрел на солдатика Василич.
Дед
Василич был мужиком тертым, чай в Германскую не зря воевал. И
бдительным тоже был, за что даже грамоту имел от областного управления
НКВД. Вместо ответа безрукий кивнул на второго солдатика, сидящего на шинели, постеленной на траву: — Да вот, Илюху до дома доставить надо. У
сидящего не было лица. Розовая, местами в алых трещинах, бугристая
кожа. Заплывшие корявыми буграми глаза, вернее, то, что от них осталось.
Губы, почему-то, черно-коричневые.
Бровей нет, а короткие волосы на голове есть. Черные как смоль. — Документы-то есть? — спросил Василич, не отводя взгляда от безлицего. — Дядя, документы я покажу, когда ты мне скажешь, как до ваших Сов добраться. — Дак я сам оттудова, — ответил старик, сдвинул фуражку на затылок и почесал лоб. — Танкист, что ли, парень-то? — Танкист. Командир мой. Вместе горели на Висле. Так довезешь лейтенанта до дома? — Бумаги дай, — буркнул старик. — Сам-то грамотный? — усмехнулся однорукий. —
До тебя никто не жаловался, — отмахнулся Василич и взял бумаги. Книжка
солдатская, билет комсомольский, справки из госпиталя. — Ты, значит,
Петром будешь, а это, значит...
Сделал пару шагов. Присел подле безлицего: колени хрустнули. — Ильхан, ты что ли? Я дед Вася, помнишь? — Дядя, он говорить не может. Сгорело горло. Дышит, слышит, но не говорит. — Так башкой пусть кивнет... Обожженный танкист коротко кивнул. — Ишь как тебя... Альке-то чо не писал? Измыкалася девка, понимаш. Танкист опустил голову. — Ладно, чо. Сидайте в телегу. Вещёв-то много? — Да какой, два сидора. Илюха, вставай, нашли колымагу. Ильхан сидел не двигаясь, обняв руками колени. — Давай, давай. Шумел рынок, люди торговали всем, на телегу старик и однорукий затаскивали вяло упирающегося безлицего.
-Мннно, стомая! — хлестнул кнутом Василич. Старая кобыла лениво зацокала подковами по грязной мостовой. — Вот оно че, — вздохнул Василич, когда телега выехала из райцентра. — А чо, как так-то? — Фриц в бочину шваркнул, не успели мы. Бывает. — Ага, — согласился Василич. — Бывает. Кем служил-то в танке? — Наводчиком. — И не успел... — Да.
Помолчали. Безрукий достал из кармана гимнастерки пачку сигарет, протянул ее Василичу: — Не, я газом траванутый, не могу, — ответил дед. — В германскую? — В германскую. А какая нынче не германская? — И то верно.
Безрукий ловко прикурил. Выдохнул ароматно. — Трофейные? — А как же. — Сам-то откудова? — Новгородские мы. — А чо как сюда-то, Петя? — Дак вот, командира привез. Ехать он не хотел, куда, мол, с такой-то физиономией. —
Оно это да, харя не приведи Госпо... — дед осекся и перекрестил рот. А
Петр втихаря показал деду кулак и осторожно покосился на Ильхана,
лежавшего в телеге, рядом с тюками. Лейтенант закрылся шинелью с
головой.
А вокруг оранжевым сосновым ароматом разливался август
сорок пятого. Солнышко греет, птички поют, комары кусают — и никто не
стреляет. Но старший сержант Петька все вертел головой по сторонам — вот
там фрицевский самоход должен стоять, в засаде, а вот оттуда «Тигры»
попрут, если что. А сам бы он танкодесант тут с брони сбросил, чтобы
фаусты из тех лесных завалов не херачили. А перед мостиком через лесную
ленивую речку, Петька начал машинально искать рычаги и педали. Василич
это дело заметил, усмехнулся и подстегнул унылую кобылу:
— Тужа
— речушка-т называется. Еще две проедем — Пержа и Воя. С райцентра как
едешь до нас — запомнить легко — за Тужу, за Пержу и за Вою. И, считай, в
Совах и будешь. Семья-то есть? — Была, убили немцы в сорок третьем, — легко ответил Петька. — Быват, — пожал плечами дед и хлестнул кобылу, согнав со шкуры слепней. — Мнно! — Быват, — согласился старший сержант. — Потом-то куды? Танкист пожал плечом, поморщился: — Не знаю еще. — Убили, понимаш, твоих... — Сожгли всю деревню.
Кобыла лениво шлепала копытами по сырой лесистой дороге.
— До войны-то кем был? — Школьником. — А после? — Трактористом стал, в Вологде уже. — Вакуированый? — А? Да, эвакуировали в сорок первом. — Тотож, — непонятно сказал старик и замолчал.
На очередной выбоине снова звякнули Петькины медали. В солнечном лесу свистели о своем птицы.
—
Ты уж меня прости, за бдительность. Понимаш, у нас тут в сорок втором
банда появилась, вот как ты, все в медалях да орденах. Повадились,
понимаш, грабить. Выследил я их, да... Понимаш?
— Да, конечно.
Только вот что... Илюха вешаться хотел, — сержант понизил голос и
непроизвольно оглянулся на лежащего лейтенанта. — Лицо-то вон... Вот и
везу его к жене.
— Так с лица воду не пить, — тихо вздохнул старик. — Мнно, стомая! Остальное-то на месте?
— Вроде.
Лошадка
неспешно выбралась на пригорок. Вот и деревня. На одном конце
церквушка, ставшая колхозным складом льна. На другом конце небольшая
мечеть, ставшая сельсоветом. В Совях испокон веку на одном конце
православные жили, на другом татары. Бились по праздникам до первой
крови, не без этого. И женились только на своих. А как беда — вместе
пошли воевать. Все ж русские, даже магометане.
Кобыла послушно остановилась у зеленого, в цвет сосен, дома. Василич крякнул и спрыгнул с телеги.
— Вставай, служивый! — осторожно тронул он Ильхана.
— Лейтенант, подъем. Чилим бар, отмечать Победу будем, — старший сержант накинул сидор на плечи, звякнуло внутри стекло.
Василич усмехнулся:
—
Ишь, научил тебя наш татарскому, понимаш, он у нас ушлый был! А чо был,
есть! Поди у нас, Петруха, останешься? Мужики нынче в цене. Половина
деревни баб голодных. Хушь, наших, понимашь, хушь татарских.
—
Мин татарча ек бельмым, бабай, посмотрим по ходу движения, — отмахнулся
Петр, — Мало-мало приехали, командир, вставай! Дом твой...
Лейтенант продолжал лежать, накинув на голову шинель.
Дед стукнул кулаком в крашеные ворота:
— Алька! Альфия! Выходи! Мужа тебе привез, нечаянно!
— Вставай, лейтенант! — тормошил командира его наводчик.
Ильхан лежал и не шевелился.
Со
скрипом отворились дощатые двери. Со двора вышли женщины — лица
непроницаемы, только глаза черные стреляют недобро. Молча подошли к
телеге: Василич сделал шаг назад, Петьку просто отодвинула какая-то
старуха. Из-за заборов глядели любопытные девчонки, спешили, хромая,
мужики. Где-то заорал петух.
Младшая ласковой рукой сдвинула шинель с лейтенанта. Провела пальчиком по бугристым шрамам. Взяла за локоть. Потянула на себя.
Танкист поднялся. Сел. По изувеченному лицу из-под сросшихся век текли слезы. Губы что-то шептали невнятное.
Альфия подставила руки под искалеченный подбородок Ильхана, несколько капель упало на ее ладошки.
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
Видел сам мужика-самовара. Это когда ни рук, ни ног нет. Одна голова и туловище. Маленький я тогда был. Позже мать мне рассказывала, что тогда я всё спрашивал, - а почему у дяди нет рук и ног. Голос мой сильный был, тонкий. Вот и люди оглядывались. А ей очень неудобно было. А уж безногих на низеньких тележках на подшипниках часто встречал. Почему-то они были или молчуны, или наоборот приставучие. Простить ничего не просили, а просто приставали и о чём то всё говорили, не обращая внимания на то, что слушал я их или нет. Но, когда хотел уйти, за ногу хватали, останвливали и говорили вроде того, - постой, куда торопишься...
