Инстинкты роднят человека с животным миром. Они рассчитаны на неизменную, застойную окружающую среду, и при перемене среды из приспособления выживания превращаются в убийц своего носителя. Естественно, инстинкт безлик, существо во власти инстинкта лишено всякой индивидуальности.

Самый первый из инстинктов – дыхание. Оно рассчитано на земную атмосферу. Если человек попал в облако отравляющих газов, то ему нужно наоборот, задержать дыхание для своего спасения. Но инстинкту такие «тонкости» непонятны. Он будет и в отравляющем облаке продолжать делать то, к чему привык тысячелетиями.
Инстинкт животного самосохранения не помогает, а вредит выживанию при нападении сплочённого врага. Бегство вместо героизма в бою соответствует животному инстинкту, но вреди целесообразности социального выживания. 
Многое уже написано и до нас о борьбе цивилизации с половым влечением, и о том, как жестоко мстит цивилизации этот инстинкт – когда получает возможность вырваться на свободу из «клетки» культурных норм и правил цивилизованного поведения.

Если же говорить в целом, то инстинкт со своей безликой застойностью совершенно непригоден для цивилизации, истории, прогресса. Напротив, всякая цивилизация, историческое бытие (линейное, а не циклическое) – оказываются для инстинктов орудиями пытки. Они поневоле (а иногда и сознательно) ущемляют и мучают живущее в человеке животное, «рептилию, спрятавшуюся в нашем позвоночнике».

Таким образом история является ареной битвы разума и инстинкта. Это бой светлого и тёмного, холодного и горячего, расчёта и страсти, рациональности с иррациональным и сюрреалистическим и т.п.

Периоды победы разума связаны в истории с прогрессом, периоды побед инстинктов – с деградацией, регрессом. Существуют очевидные даже невооружённому глазу социальные ароморфиты[1] - например, группы мировых религий. Существуют и столь же очевидные социальные дегенераты – которые снижают созданную разумом предшественников упорядоченность жизни.

+++

Если убирать исторические примеси и посторонние вкрапления, стирать случайные черты – то мы увидим со всей отчётливостью вот что:

1) Цивилизация как таковая, по определению, связана с инфинитикой[2] – то есть стремлением человека к вечности, к выходу из зоологически-локального времени и звериного ограниченного пространства.
2) Зоопатия[3] возвращает человека в локализм времени и пространства, присущий животному миру.

В цивилизации человек существует не сам для себя, а во имя предков и ради потомков, стремясь к бесконечности и бессмертию.

Например, с точки зрения цивилизации (что и отделяет её от социал-дегенератизма) люди времён Гомера жили не ради того, чтобы покушать, выпить хорошего греческого вина, а для того, чтобы появился Гомер. Аналогично, люди итальянского средневековья жили не ради того, чтобы покушать, выпить хорошего итальянского вина – а ради того, чтобы появился Данте. 

Без Гомера и Данте эти люди неинтересны для цивилизации, потеряны для неё. Точно так же Гомер и Данте неинтересны зоопатам. Они же видят смысл своей жизни согласно инстинктам: не для того, чтобы передать что-то потомкам, а чтобы ублажать животные похоти. Поэтому для зоопатов нет будущего, как нет для них и потомков (это объясняет стремительно вымирание атеизированных наций-гедонистов в нашей время).

Но если поглотительно-насладительный инстинкт лежит в основе всякой хищности, то инстинкт заботы о продолжении рода лежит в основе всякой добродетели. Потеряв его, человек превращается в абсолютного хищника.

Он не только сворачивает будущее и пожирает потомков, но и по отношению к «ближнему», к современнику – проявляет феноменальную жестокость. 
Что касается прошлого, то Традиция высмеивается и отбрасывается, память атрофируется, предки утопают во мгле беспамятства. Такова цена эрозии инфинитических начал в голове человека: утрата всего, что не приносит физиологического наслаждения в конкретный момент времени. То есть деградация психики человека сперва до животного, а после во многом и до растительного уровня.

Таким человеком, помимо всего прочего, легко манипулировать по «первой сигнальной системе», как собакой Павлова: добиваться от него нужных манипулятору и абсолютно предсказуемых реакций, поочерёдно демонстрируя услаждающие и устрашающие картинки.

+++

При деградации разума на первый план всегда выдвигаются инстинкты. Врождённое, животное поведение, основанное на инстинктах - ему ведь не нужно учится, его не нужно пропагандировать. Оно – приходит само собой, особенно если ему не возражают.

И есть идеологическое поведение, основная суть которого (при всём многообразии идеологий) – самоущемление верующего в силу обобщения идеи Добра.

Толковый словарь Ожегова даёт нам два определения слова «ДОБРО́», и эта двойственность весьма философская, она – по сути, составляет основу цивилизационного антагонизма в мире людей на протяжении многих тысяч лет исторической жизни:

Добро: 1. Нечто положительное, хорошее, полезное, противоположное злу^[4]; 2. Имущество, вещи (разг.). Чужое добро. Накопить добра.

То есть добро может восприниматься как просто выгода, польза, нужная в хозяйстве вещь. Здесь идея блага не обобщена, она носит индивидуальный и индивидуалистический характер. Иначе это «добро-барахло» называют «готтентотской моралью»^[5].

А может добро пройти в уме процедуру обобщения (вопреки номинализму), стать из обозначения личного барахла и домашнего скарба универсалией, общим понятием, абстракцией.

Так вот: когда добро обобщено в уме – появляется идеологическое мышление, противостоящее зоологическим врождённым, продиктованным инстинктами мотивациям.

Исключением являются идеологии:

1) Номинализма, отрицающего общие понятия, в том числе и существование какого-то общего, универсального «Добра» для всех, вне конкретных случаев и ситуаций,

2) И либерализм, выросший из номинализма.

Либерализм заменяет традиционное идеологическое вероисповедное противопоставление «Добро-зло» на «Свобода-несвобода». Это делает либерализм (и его батюшку, номинализм) в равной степени врагом и христианства, и атеистического коммунизма.

Конечно, коммунизм и церковь по-разному понимали обобщённое Добро, но само деление на Добро и зло у них сохранялось в неприкосновенности. Добро есть высшая реальность, которую нельзя отменить голосованиями большинством или заменить свободой.

Свобода – всего лишь произвольность поступков (отсутствие принудительности), и потому в термине нет никакого морального содержания: свобода может быть доброй, злой, разумной, нелепой, и т.п. – в зависимости от того, кто ею пользуется.

Обсуждать хороша или плоха свобода – так же глупо, как обсуждать добрый или злой нож. Нож – безликий инструмент, орудие в тех или иных руках. Свобода – то же самое. Свобода добрых ведёт ко благу, свобода злых – к кошмару, а главное то всё равно противостояния Добра со злом!

Поскольку у либерализма через его номиналистический генезис, нет обобщённых ценностей (абстрактных универсалий) – либерализм их черпает в «прошивке», в том, что дано человеку просто на уровне инстинктов, с доисторических времён.

Главная разница ведь в чём? Идеология требует от человека делать то, что «надо», а инстинкты – то, что «хочется». Прогнувшись под зоологию, либерализм – раб желаний и похотей. Вплоть до крайних омерзительных пределов, до содомии[6] – «если хочется, то почему нельзя?»

Прогресс на протяжении всей истории мысли пытался найти главный антагонизм – что именно ему мешает и что, наоборот его движет. Почему Я(прогресс) с одной стороны, существую, а с другой – движусь с зигзагами и торможением? Что в человеке меня(прогресс) породило – а что меня в том же человеке пытается убить?

Разные эпохи находили антагонизм в разных определениях. Предыдущая – закончившаяся с обвалом СССР – нашла его в классовых противоречиях…

+++

Проблема марксизма в том, что он начал искать антагонизм истории вовсе не там, где тот по-настоящему находится. Борьба группировок за блага была принята некритически и слишком широко, отчего возникла химера «классов» - с приписанным им объективным характером[7].

Но реальный антагонизм истории – вовсе не в борьбе химерических «классов», выдуманных оторванными от жизни теоретиками, а в борьбе индивида с индивидом за ограниченные и дефицитные блага, возможности и авторитет.

То есть изначально борьба внутри общества носит индивидуальный личностный характер, в единственном числе: есть Я и есть Он (мой поработитель или мной порабощённый). Множественное число «мы и они» появляется вторично, случайно, в ходе перипетий борьбы и каждый раз носит уникальный характер.

В борьбе личных амбиций и честолюбий возникают группировки, союзы, заговоры, в которых нет ничего объективного. Они случайны, ситуационны, исторически-уникальны. Ни одна из комбинаций никогда более в точности не повторяется, хотя приблизительные подобия можно при желании отыскать.

Но если вы ищете объективный закон (как Маркс) – то он заключается в ограниченности земных благ и борьбе за них индивидов. Вот это действительно объективный закон (разобьётесь о «моё» - пророчит персонаж советской пьесы коммунистам). Он существует, как и всё объективное, вне воли и желания отдельных людей, его нельзя отменить (а можно только преодолеть техническими ухищрениями, как закон всемирного тяготения). Он существует независимо от того, понимает ли его человек или не понимает. Он сопутствует всем историческим обществам (включая и советское, с его «бесклассовостью» и обобществлёнными производительными силами/отношениями).

А «классы» (группировки союзников) – нигде и никогда так не существуют. Люди группируются, исходя из текущей целесообразности в драке и субъективных симпатий. Что значит «класс феодалов»? Король кого хочет, того и возвёл в феодалы. А другого низвёл: его сила, его правила. После того, как франки победили галлов, все франки (около 300 тыс) стали феодалами, а все галлы (около 10 млн) – крепостными. Какой тут объективный закон? Если бы франки не победили, то ничего бы этого и не было, а победа порой случается «лишь оттого, что в кузне не было гвоздя»…

Или, скажем, класс буржуазии. Разорившийся капиталист становится пролетарием, обогатившийся пролетарий выходит в капиталисты. Где между ними антагонизм, тем более объективно-исторический? В сущности, пролетарий лишь несостоявшийся капиталист, а капиталист – удачливый пролетарий.

Вопрос же не в том (как ошибочно ставил его марксизм) что капиталист – хозяин фирмы. Фирму может зарегистрировать любой человек, в любое время, хоть вы, хоть я. Не фирма делает человека капиталистом, и не отсутствие фирмы – изгоем.

Вопрос в том, что конкретная власть даёт конкретному человеку конкретные преимущества, льготы, именные (личные) привилегии, при которых есть смысл открывать свою фирму. Почему? Потому что он фаворит этой власти.

Если нет – то фирму открыть можно, но смысл в этом абсолютно отсутствует. Искать прибыли, действуя на общих со ВСЕМИ основаниях – так же нелепо, как ходить по улице и смотреть: не лежит ли где доступный всем кошелёк с деньгами? Частная фирма (если прибыльная) – всегда продукт уникальных отношений[8], в ней нет и не может быть ничего типового, кроме устава и формальной отчётности.

Вот и получается, что наличие собственной фирмы или работа по найму совершенно не важны. А важно положение: пария ты для конкретной власти (конкретных персон текущего момента) или фаворит. Убыточная фирма не делает человека капиталистом (её может любой завести, но зачем?). И формальный найм не делает человека пролетарием.

Если человек нанят в успешную команду, близкую к власти, состоящую из фаворитов власти – то он может подняться до очень больших высот, оказаться в очень выгодном положении, оставаясь лишь наёмным работником.

В итоге владелец убыточной фирмы, намучившись в нищете и долгах, окажется на стороне революции, сметающей эту власть, а пролетарий из фаворитской конторы – наоборот, на стороне реакции. А новая власть снова кого-то поднимет, кого-то опустит, но это вопрос личных связей, а не классовой принадлежности.

Негр всегда негр, потому что у него чёрная кожа. Раса негров – объективное явление. А вот принадлежность к классу рабочих или буржуев, крестьян или помещиков – ни в коей мере не объективна. Это – всегда историческая случайность.

Просто у кого-то дедушка храбро воевал в солдатах, получил первый офицерский чин – а с ним уже и дворянство. А у другого дедушка не тем занимался, вот и всё. Где тут место для объективного исследования постоянно действующих закономерностей общественного развития?

Человек (один) делит мир с человеком (другим). Лишь во вторую, а когда и в третью очередь они, передравшись за ресурс, находят себе ту или иную подходящую группировку, с помощью которой рассчитывают решить свою личную проблему.

Никто не воюет за класс: капиталист совсем не прочь отобрать деньги у другого капиталиста, а рабочий не уступит своего дохода безработному. Группировки, те или иные – для человека средства, а цель его – личный интерес.

+++

Есть «атомарные личности» - лишь эпизодически и формально контактирующие с группировками. Это – планктон общества, низ пищевой цепи. Есть такие личности, которые разменивают личную свободу на групповые возможности. Они получают преимущества, и связанные с преимуществами обязанности. Такие группировки обычно и путают с «правящим классом» - но на самом деле это список конкретных лиц, номенклатура.

Группировки людей бывают аморальные (криминальные сообщества и мафии), панморальные (церкви, секты, партии и т.п.) и имморальные (масонерии[9]). Аморалы попирают идеалы ради себя, панморалы – себя ради идеалов. Имморалы сочетают в определённой пропорции то и другое, масонерия – нечто среднее между уголовной мафией и правящей партией (религиозного типа идеологией), с диффузией того и другого.

Весь этот хаос регулируется объективными законами общественного развития, но совсем не теми, которые, как ему казалось, нашёл Маркс или Адам Смит. Объективными законами выступают, НА САМОМ ДЕЛЕ:

1) Закон ограниченности земных благ (ресурсов).
2) Закон исходной неопределённости[10] их распределения.

Отсюда следует, что, во-первых, благ на всех не хватит («…и пряников сладких всегда не хватает на всех» – пел Окуджава). А во-вторых, единственное объективно существующее правило распределения – то, что распоряжается благами победитель. Никаких иных правил распределения не существует. Нельзя с помощью бумажки от побеждённой власти добиться уважения к своей якобы-собственности от новой, победившей власти.

Человеку, как теперь выясняется, даже его органы внутренние не совсем принадлежат: ради гнилых богачей потрошат на органы молодых и здоровых доноров! Ты даже за свою печень ручаться не можешь (что она твоя), если она понадобиться Рокфеллеру[11].

Как же можно говорить, что: это «моя» квартира, или «моя» фабрика, или «мой» пароход?! Ну да, «твои» - пока ты захапал, а другие это терпят…

+++

Не только все производственные отношения, но даже и все производительные силы находятся ТОЛЬКО у людей в головах. Их нет как объективной реальности, и их нет, как материальной реальности.

Например – появилась на фабрике какая-нибудь чесально-мотальная хитрая машина. Она что, только в голове? Да, она только в голове. Металл для неё, и все прочие материальные компоненты не из Космоса ввезли. Он всегда был тут, под ногами валялся. То есть в материальном смысле, до последнего атома, эта хитрая машина была с нами ещё во времена палеолита и ранее.

А в каком смысле её не было? В смысле схемы сборки. То есть машину создала человеческая инженерная мысль. Она не создала вещество машины – вещество (100%) было всегда рядом. Она собрала схему сборки, монтажа деталей – и если она перестанет это делать, то и машина исчезнет. Старая сломается и заржавеет, а новой не появится.

Металл, который есть материальная причина появления машины – всегда есть с нами, но совершенно бесполезен сам по себе, и никогда сам по себе машины не создаст. Вот накопление энтропии (поломки, ржавение машины) – это объективный закон. Энтропия сама по себе копится. А машина сама по себе не возникает, это продукт субъективной мысли конкретного мыслителя. Был бы мыслитель другой – и машина была бы другая. Транспорт же не сводится к одной перевозочной машине: есть разные виды транспорта, один порой вытесняет другой…

+++

Кратко подводя итоги: и прогресс, и регресс находятся в человеческой голове, причём в одной и той же, причём одновременно. Потому что, конечно, наличие разума не исключает инстинктов, а наличие инстинктов – существования разума. Всем понятно, что они сосуществуют – и по-другому быть просто не может.

Вопрос в том – что из них доминирует. Кто в паре «разум-инстинкт» является главным, кто отдаёт приказы, а кто их обслуживает?

То есть гонорары придуманы обществом, чтобы писались книги? Или наоборот – книги человек пишет, чтобы пожрать, ради гонорара? Способствует ли наша повседневная деятельность светлому будущему – или наоборот, сворачивает и закрывает всякое будущее, по принципу «после нас хоть потоп»?

Ответ на эти вопросы – в инфинитике. Воспринимает ли человек мир и время как бесконечные? Или же его время и пространство локальны? А за их пределами чёрная мгла, ничего не существует?

Во втором случае мы столкнёмся (и уже столкнулись) с растаскиванием вместо созидания. Это и есть ключевой антагонизм истории: между разумом и инстинктами двухсоставного (тело-душа) существа.

Александр Леонидов; 28 ноября 2017