Сочинение «Лабиринт света и рай сердца» чех Ян Амос Коменский (1592–1670), знаменитый реформатор европейской системы образования, написал в 1623 году, после гибели от чумы жены и двоих сыновей.
Обладатель великолепного литературного таланта, Коменский, религиозный философ, подал дидактическое сочинение как яркое художественное полотно. В нём Путник, решивший выбрать себе достойное поприще, отправляется «посмотреть всевозможные дела человеческие».
Этой публикацией мы отмечаем 350-летие со дня смерти одного из величайших умов человечества.
(Фрагменты)
Вышел я из дому и стал оглядываться по сторонам, раздумывая, откуда и как начать. Вдруг, сам не знаю откуда, взялся передо мной человек с твёрдой поступью, осмысленным взором и быстрой речью, так что казалось, будто ноги, глаза, язык – всё у него на шарнирах.
Подвинувшись ко мне, он стал допытываться, откуда я пришёл и куда намерен идти. Я сказал ему о намерении совершить путешествие по свету и кое-что испробовать.
Похвалив меня, он спросил:
– А где же твой проводник?
– Нет у меня никого, – ответил я, – доверяюсь Богу и своим глазам.
– Да так ты ничего не узнаешь. Слыхал ли ты когда-нибудь о Критском лабиринте? Чудо света – это было здание с таким огромным количеством покоев, перегородок, коридоров, что попавший туда без провожатого вечно мотался туда-сюда, не в силах выйти из него. Но то было ничто в сравнении с лабиринтом света, особенно теперь. Не советую тебе идти туда одному, поверь моему опыту.
– А где же мне взять такого провожатого?
– Я для того и вышел навстречу тебе.
– А кто же ты такой, мой милый?
– Имя моё Всевед, прозвище Вездесущ... Я укажу отсюда место, куда мы потом уж не пойдём. Оглянись-ка назад, к западу. Видишь, как у тёмных ворот что-то копошится и лезет сюда?
– Вижу.
– Это люди вновь являются на свет, сами не зная откуда, не ведая ещё, что они люди; вот почему около них одна только тьма и ничего другого, кроме крика и слёз. Но покуда они идут этой дорогой, понемногу перед ними начинает светать, так что они доходят до этих ворот под нами. Пойдём, посмотрим, что здесь делается.
И сошли мы по какой-то тёмной винтовой лестнице вниз, а там в воротах толпится полно молодых людей, а справа сидит сердитый старец и держит в руке огромную медную чашу. Я видел, как представали пред ним все приходящие от Врат жизни и каждый, коснувшись этой чаши и вытащив из неё дощечку с какою-то надписью, быстро бежал в какую-нибудь улицу города. Один бежал с радостью и криком, другой брёл с тоской и печалью, оборачиваясь и озираясь.
Я подошёл поближе и рассмотрел некоторые дощечки. Один вытаскивал «Властвуй», другой – «Служи»; один – «Повелевай», другой – «Повинуйся»; один – «Паши», другой – «Пиши»; у кого-то – «Учись», а у кого-то – «Копай»; у одного – «Суди», у другого – «Воюй» и так далее. Я всё думал, что бы это значило. Всевед разъяснил:
– Здесь распределяются занятия и работы, кто к чему способен на свете. А правит всем этим Рок, который каждому даёт указание.
И говорит мне дальше мой провожатый:
– Раз ты должен всё осмотреть, то начнём с площади.
Повёл он меня, и увидел я бесчисленную толпу людей, словно туман. Сюда со всего света сошлись люди всяких языков и народностей, всякого возраста, роста, пола, сословия, состояния и профессии. И увидел я между ними удивительную сумятицу, как в рое пчёл, и ещё пуще того!
Одни ходили здесь, другие бегали, ездили верхом, стояли, сидели, лежали, вставали, снова ложились, постоянно суетились; одни сами по себе, другие были в толпах, больших или меньших.
Одежда и вид их были различны; некоторые совершенно нагие; все со странными повадками. Встречаясь друг с другом, они тотчас начинали двигать руками, губами, коленями, то жались, то кланялись – настоящий балаган. Мой толмач сказал мне:
– Ты видишь здесь перед собой благородное племя человеческое, одарённое разумом и бессмертное. Здесь, как в зеркале, ты увидишь достоинство рода, к коему принадлежишь.
Посмотрел я на них попристальнее и первым долгом заметил, что каждый, снуя в толпе среди других, носил личину; наедине с собою или между равными снимал её, а намереваясь идти в толпу, снова надевал. Я потихоньку спросил, что это значит.
– Это, сын милый, осторожность, чтобы каждый человек не всего себя показывал, что́ он есть на самом деле. Сам пред собой будь таков, каков ты есть, пред людьми же подобает показывать себя по-людски и свои действия маскировать.
Мне захотелось подробнее посмотреть, каковы люди без этой украшающей их маски.
Пригляделся я – и заметил, что все не только лицом, но и телом различно безобразны. Все подряд были в струпьях, парше или прокажённые; а кроме того, один имел свиное рыло, другой – собачью пасть, бычьи рога, ослиные уши, глаза аспида и лисий хвост или волчьи когти; иные были с высоко вытянутой павлиньей шеей или с торчащим хохлом удода, с конскими копытами и так далее; более же всего было похожих на обезьян.
Я испугался:
– Но я вижу всё какие-то чудовища!
– Что ты, умник, говоришь – чудовища?! – Толмач погрозил мне кулаком. – Посмотри-ка хорошенько сквозь очки и увидишь, что это люди.
Некоторые из проходивших мимо услышали, что я назвал их чудовищами, и, остановившись, стали роптать на меня и гневаться. Тогда я понял, что здесь мудрствовать напрасно, и умолкнул, подумав себе: «Они хотели быть людьми, пусть их, а я что вижу, то вижу».
Некоторые умело обходились с этими масками, быстро снимая и надевая их, по мере надобности в одну минуту являясь в нужном им виде. Тогда-то я начал понимать направление этого света, но молчал.
В конце концов я увидел, что всюду между ними ходит Смерть, вооружённая острой косой, луком и стрелами; она громким голосом напоминала всем, чтобы памятовали, что они смертны. Но зова её никто не слушал, своих безумств и нелепиц не переставая держаться. Тогда, достав стрелы, метала она их во все стороны…
Не утаю, что когда я увидел столь бесчисленное множество летающих стрел, мне пришло на мысль: «Где же это Смерть берёт так много стрел, что не перестреляла их ещё?»
Пригляделся – и ясно убедился в том, что собственных стрел она не имела ни одной, а только имела один лук; стрелы же брала от людей, каждую от того, кого намерена была убить ими. Я заметил, что люди сами делали и приготовляли такие стрелы, а некоторые безрассудно и дерзко носили навстречу ей – знай бери и выстреливай в сердце людям.
Проводник мой обратился ко мне с такой речью:
– Я вижу, куда тебя тянет: среди учёных, как и сам ты, побывать – вот для тебя приманка; вот где жизнь легче, спокойнее и полезнее для души.
– Ведите же меня туда, нечего мешкать!
Пришли мы к воротам, которые звались Disciplina, – глубокие, узкие и тёмные, охраняемые вооружёнными стражами, которым каждый желавший попасть в улицу учёных должен был доложить о себе и попросить себе провожатых.
Толпы людей, особенно молодых, немедленно подвергались различным строгим испытаниям. В первую очередь испытывали, каковы кошелёк, задница, голова и мозги (об этом судили по соплям) и, наконец, шкура. Если голова была из чугуна, мозги медные, зад оловянный, кожа жестяная, а кошелёк набит золотом – того тотчас вели дальше. Кто же не имел этих качеств – ему или показывали обратный путь, или впускали наугад.
– Какая у них нужда в этих пяти металлах, чтобы с такой тщательностью их доискиваться?
– А много, – ответил толмач. – Кто не имеет головы чугунной, она лопнет; у кого нет медного мозга – тот не будет иметь хорошего зеркала, без жестяной шкуры не выдержишь формовки; без оловянного седалища ничего не высидишь и будешь только зря разбрасываться; а без золотого кошелька – откуда возьмёшь время, откуда учителей, живых или мёртвых? Неужели ты думаешь, что великое достаётся даром?
Тогда я понял, в чём смысл всего этого: чтобы войти человеку в учёное сословие, надобны здоровье, разум, постоянство, выносливость и достаток.
Толмач сказал мне:
– Ну, теперь я поведу тебя к самим философам, обязанность которых отыскивать средство к исправлению человеческих недостатков и указывать, в чём заключается истинная мудрость.
Но когда он привёл меня туда и я увидел сонмище старцев с престранными повадками, я остолбенел:
– Так это и есть те самые светочи света? Ах, не такого я ожидал! Ведь они, будто мужичьё в корчме, галдят – и всяк на свой лад!
Толмач же ответил:
– Ты профан, в тайны не посвящённый!
Мы прошли в следующую залу, где стояли многие с кистями, обсуждая, как возможно окрасить слова, написанные или выпущенные из уст на воздух, в зелёный, красный, чёрный, белый или какой кто хотел цвет. Я спросил, для чего бы это могло быть. Мне ответили: чтобы можно было слушателю так или иначе окрасить мозг. Я опять спросил: «К изображению правды или лжи пригодны эти красильные средства?» – «Как придётся», – ответил толмач. «Значит, здесь столько же фальши и лжи, сколько правды и пользы», – сказал я и ушёл отсюда.
Пришли мы тогда в другую залу, где я услышал музыку и пение, бряцанье и звон различных инструментов. Некоторые люди стояли около них, и сверху, и снизу, и по сторонам, смотрели и наставляли ухо, желая исследовать, что это, где, куда и откуда звучит, как и почему, что с чем созвучно. Некоторые же объявляли, что постигли это, и ликовали, говоря, что всё это – божественное, тайна тайн; которую они, подпрыгивая от удовольствия, разбирали на части, складывали вновь и опять перекладывали. Но к этому был способен лишь один из тысячи, прочие же только глядели, а если кто и прикладывал свои руки, выходил только скрип и скрежет, как и у меня.
Когда мы подходили к городским воротам, я увидел на площади толпу людей, и Всевед сказал: «Эге, мимо этих-то мы ни в коем случае не должны пройти!»
Вошли мы посреди них, а они, стоя по двое, по трое, один против другого, вертят пальцами, качают головами, бьют в ладоши, чешут за ухом, наконец, одни ликуют, а другие плачут.
– Что это здесь делается? – спросил я. – Вероятно, комедию какую-нибудь играют?
– Это тебе не игра! – ответил толмач. – Они удивляются, смеются, сердятся – смотря по обстоятельствам.
– Интересно было бы знать, – сказал я, – чему же это они так удивляются, чему смеются, на что сердятся?
И тут гляжу – а они возятся с какими-то свистульками и, один к другому наклонясь, свистят на ухо; если который свист был приятный, то ликовали; если же какой-нибудь скрипучий, горевали.
Удивительно: той же самой свистульки звук одним так сильно нравился, что они не могли удержаться, дабы не прыгать от радости; другим же казался таким скверным, что они зажимали уши и отбегали в сторону или, слушая, плакали навзрыд.
И сказал я:
– Это что-то противоестественное, если одна и та же свистулька одним так сладко, а другим так жалостно звучит.
Толмач ответил:
– Дело не в звуке, а в слухе. Точно так же, как одно и то же лекарство по-разному действует на пациентов с разными недугами, так и эти свистульки иному сладко, иному горько звучат, смотря по тому, какая у него внутри страсть или склонность.
– А где же берутся эти свистульки?
– Отовсюду приносят их, – ответил он. – Разве ты не видишь продавцов?
Я поглядел и увидел нарочно предназначенных для этой цели разносчиков, и пеших, и конных. Чаще покупали у тех, кто ездил на быстрых конях. Другие же ходили пешком. Некоторые даже на костылях – и у этих, разумных, покупали свистульки охотнее всего, говоря, что они надёжнее.
Смотрел я, слушал их – и понимал: и в самом деле есть что-то приятное в том, что слышишь разнообразные голоса, доносящиеся со всех сторон. Не нравилось же мне, что некоторые, не зная меры, скупали все свистульки, какие только могли достать, и, едва поиграв на каждой, выбрасывали прочь. Тут были люди разных сословий, которым не сиделось дома, и они только и ждали здесь, на площади, где кто что свистнет.
Мне не понравилось это тем более, что я увидел тщету сих занятий. Только разнесётся грустное известие – и все сокрушаются. Но вот звучит другое – и страх уже сменяется смехом. Или некоторые свистульки звучали сначала так приятно, что все ликовали, но звук их сейчас же стихал или превращался в душераздирающий скрежет, так что всё это было попусту. Смешно было смотреть, как люди обманывались от малейшего дуновения ветерка. Поэтому я хвалил тех, кто, пренебрегая такими удовольствиями, смотрел больше за своей работой. (…)
Заканчивая своё путешествие по миру, Путник отчаивается: «О жалкие, ничтожные и несчастные люди! Такова ли ваша слава?» Он взывает к Господу, но в ответ слышит: «Воротись туда, откуда ты ушёл, в дом сердца своего, и затвори за собой двери!»
Путник следует совету, отворачиваясь от внешнего мира. Но в своём сердце не видит ничего, кроме тьмы, в которой, однако, уже брезжит едва различимый свет.
Сокращения сделаны редакцией.
Оцените материал:
ПОДЕЛИСЬ С ДРУЗЬЯМИ:
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
|
