Тук-тук, откройте, Это я - ваше сердце. Меня заперли за дверцу, За седьмым замком, Дураком, босиком, целиком... Кровь с молоком.
"Я - триста"! ... Эта фраза часто звучит по рации во время штурма. А если не по рации, то бойцы просто передают вместе с позывным: "Тополь - триста". Значит, человек ранен. Значит - совсем беда. А ещё это значит, что через некоторое время (иногда очень нескоро) этот человек попадёт к нам, медикам... Ко мне.
И вот теперь я сам - "триста", обычное дело на войне. Известное дело. Сижу в ПАЗике... Еду по шоссе, такому же ровному, как и мое настроение (и то и другое - редкость в последнее время). Еду долечиваться в госпиталь. Уже и не больно совсем. В наушниках звучит композиция "Тук-Тук" группы Comedoz... И как-то очень она резонирует с моим настроением. Стучатся в мою голову вперемешку и воспоминания и мысли... И тянут, тянут меня в недавнее прошлое.
Тук-тук, откройте, Это я - ваша совесть: Недочитанная повесть С обожжёнными страницами, С равнодушными лицами, Где-то за границами.
Да, "трёхсотые" бывают разные. Попадаются среди них и такие. Прячущие глаза в пол. "Самострелы"... Забоялся человек настолько, что прострелил себе руку или ногу, лишь бы в бой не идти. Нет, я их не сужу, не суди да не судим будешь, но некоторую брезгливость всё же ощущаю (и в этом не одинок). Нехорошо, я ведь медик и ко всем должен относиться с одинаковым сочувствием, так ведь?.. Что интересно: прекрасно понимают - за это посадят, определить самострел есть масса методов, а все равно делают. Некоторые сами признаются, было страшно. А иные хорохорятся, до упора настаивают, что случайность, мол, врут в глаза... Такие "пациенты" особенно неприятны.
Один вообще соригинальничал, стреляться не стал, просто вколол себе шприц-тюбик Промедола и отключился в сугробе. Понятное дело, в отключке не страшно. К нам попал в виде ледышки на 90 процентов. Еле спасли чудика, и скорее всего он останется без пальцев ног: отморозил. Но, слава Богу, таких - единицы.
Тук-тук, откройте, Это я - ваше счастье: Разобрали на запчасти, Собираем по осколку... Толку - искать иголку На книжной полке?
Счастье, что выжил. Счастье, что дотащили. Удача любит сильных духом. Банально, но факт. Собираем действительно по осколкам. Приматываем к телу то, что осталось от ноги или руки и отправляем дальше. Хирурги разберутся. Но то, что осталось, обязательно надо сохранить. Хотя бы на лоскуты, чтобы было потом из чего кроить культю.
Есть, есть настоящие герои. Я бы так не смог. Вспоминается невысокий, кряжистый старшина. Три дня провел в окопе с костями ног, торчащими наружу: открытые переломы. Не могли вытащить - супостат не давал, накидывал по нашим позициям всем, чем только можно, всеми видами боеприпасов. Но вытащили в итоге, а там уже гнилостный запах, некрозы, возможно, гангрена, то есть - минус ноги... И он, бедолага, молча всё сносит. Не пикнет и не вскрикнет. Наоборот, пытается помочь его нести, уговаривает с ним не церемониться.
Или вот ещё кадр из памяти: везём паренька по срочной эвакуации, он на позитиве, анекдоты рассказывает, а вместо ноги ниже голени - ошмётки. И что характерно - без обезбола. На чистой силе воли едет. Просто терпит. Дай вам Бог, ребята, дай вам Бог.
Тук-тук, откройте, Это я - ваше горе: Нарисованное море. Глубоко до дна, Не достать, не отстать, Не восстать, не пролистать.
А бывает и так... Лечу я человеку ноги. От непрерывной носки армейской обуви там ужас, что происходит. И вылечиваю. Он меня благодарит сердечно перед выездом на задание. А на задании ему в первый же день одну из ног отрывает: наступил на мину. Шутим, мол, одну можно было и не лечить, мазь бы сэкономили... Мрачнеет боец. "Сделал дочке подарок на день рождения", бормочет он, пока я его "мотаю". Горе...
Тут же приносят другого, нашего главу сапёров, Грозного (все позывные изменены). Сильный, уверенный в себе мужик, которого я на прошлом Б.З. "поднял" после контузии и сильнейшей пневмонии, и казалось, уже ничто его не возьмёт. Куда он только не совался, какие только авантюрные задачи не выполнял, а вот поди ж ты: от судьбы не ушёл. Смотрит почему-то виновато, говорит: "отвоевался я, Илюха". Горе? Горе. Но главное, что живой. Главное, что живой.
Тук-тук, откройте, Это я - ваша правда. Никогда не будет завтра: К нам придет вчерашнее сегодня, Как злая сводня В одном исподнем.
Когда начинается штурм, раненные идут потоком и это - правда.
Зимы здесь мягкие, температура всё время танцует около нуля, и в зависимости от её танца "трёхсотые" вваливаются к нам в мед. блиндаж либо в виде комков грязи, либо в виде конгломератов льда и это - правда.
Пол у нас дощатый и не очень чистый: постоянно наносят землю с улицы, но в такие моменты на него летят окровавленные бинты, льётся кровь и падают клочья разрезанной нами формы, и это - правда.
В часы штурма блиндаж напоминает какую-то толкучку: людей - не повернуться, один перевязывает, другой держит, третий готовит инъекции, четвертый записывает в тетрадь данные раненого, которые ему громко кричит пятый, параллельно вызывая по рации машину, шестой уже надевает бронежилет, каску и хватает комплект неотложной помощи, чтобы сопровождать раненых дальше, и это - правда.
А в то же самое время в том же блиндаже на верхних нарах крепко спит следующая смена медиков, привычно не обращая внимания на суету и шум вокруг. Ребятам нужно восстановить силы. Потому что в любой момент они могут понадобиться. Потому что в назначенный час они встанут и заменят нас, а мы, в свою очередь без сил упадём на нары, и так - до окончания штурма. И это - правда.
Тук-тук, откройте, Это я - ваша честь. Постелили у порога, С чистыми подошвами в берлогу: И слава Богу. Зачем так много, Когда всё есть?
Есть на фронте новички. А есть уже обстрелянные. Иногда они работают вместе. Я бывал и с теми и с другими на заданиях. Видел, как первые превращаются во вторых. Так себе зрелище, если честно.
А отличить новичков просто. Помимо прочего - по отношению к медикам. Снисходительное такое отношение, иногда даже с легким презрением: ведь мы, медики, не штурмуем. Не идем под пули. Не рискуем собой. По их, новичков, пониманию, разумеется. Временами приходится слышать: "имей в виду, лепила, отсидеться в блиндаже - не получится". Неприятно, конечно, но я не спешу оскорбляться. Молчу и улыбаюсь с конфуцианским спокойствием.
Потому что уже знаю: всё это - до первого боя, до первого артобстрела, до первого "наката". Потому что ТАМ они увидят нас, медиков, в деле. Увидят меня, очкарика пятидесяти лет, в семикилометровом марш-броске прущего на себе, кроме бронежилета и автомата ещё двадцать килограммов "медицины". Увидят, как мы, плюнув на возможные "прилёты", выскакиваем из окопов и работаем с ранеными, так как никакая медицинская деятельность в них невозможна: слишком они узкие и неглубокие. А уж если кто не дай Бог попадет к нам "трёхсотым"... Трудно снисходительно относиться к тому, кто тебя "собирает".
И ещё я точно знаю, что в нашем взводе не останется ни одного бойца, который после задания не подойдёт чтобы пожать мне руку.
Тук-тук, откройте, Это я, ваша память, Я должна вот вот растаять: Слишком жаркая планета эта, Здесь мало света, Одни секреты.
Начмед соседнего полка Вагус - тертый войной и жизнью брылястый майор медицинской службы с печальными глазами библейского пророка хрустко закусывает огурцом и говорит: "у каждого из нас, Илья, есть своё личное кладбище. И у тебя оно тоже будет". Потом до меня дошло, о чём он.
Действительно, когда к тебе приносят одновременно двух и более "тяжёлых", и ты понимаешь, что если займёшься одним из них, то стопроцентно потеряешь остальных, это очень-очень сложный выбор. И ответственность за него, и память о нём остаются в твоей душе навсегда... Навсегда.
Сейчас память навязчиво подсовывает мне уже немолодое лицо бойца с позывным Хусейн: его подтащили к моему блиндажу, пытался автоматными очередями сбить дрон-камикадзе, дрон оказался проворней. Результат - осколок в грудную клетку, в область сердца.
Жить ему осталось не больше минуты, я это ясно вижу, но все равно клею на рану окклюзионную повязку. На бескровном лице застыло странное выражение: смесь сосредоточенности и какого-то, что-ли удивления в глазах. Глаза эти видят уже нечто недоступное мне, а зрачки - не реагируют на ярчайший свет фонарика, направленного прямо в них... Всё.
Закрываю Хусейну веки. И вроде нет тут моей вины, не мог я уже ничем помочь, а всё равно тяжко на душе и по-дурацки стыдно, что он умер у меня на руках. И никак не избыть эту тяжесть.
Наверное, это оно и есть. Моё личное кладбище. Плюс один.
Тук-тук, откройте, Это я, ваша смерть! Я устала ждать за дверью, Я хочу войти: по поверью, Вся в белых перьях. Соберётесь по пути, Пора идти.
И вот он, мой последний выход на ЛБС. Или, вернее, крайний, тут все становятся суеверными. Раннее утро. Мы - в начале "лесополки" (лесополосы). Она изрыта траншеями, завалена мусором. Раньше здесь закреплялся противник. Теперь он - в её дальнем конце. Многое осталось брошенным. Нахожу две складные тактические медицинские койки, качественные, европейские: пригодятся.
Ребята уходят дальше, на штурм, а мы остаёмся, готовить мед. точку. Три плащ-накидки - в одну сцепку. Растянуть на шнурах-паракордах между деревьями. Сверху - масксеть. Под навес - койки (пригодились) и пару-тройку снарядных ящиков, на них - разложить всё необходимое, чтоб было под рукой. Пока это делаем - по рации уже слышно о трёхсотых. Едва закончили, до нас донесли первых...
А дальше включается жуткий конвейер. Ребята понаступали на мины. Плюс дальний конец лесополки стали обкладывать из миномётов. Такого количества отрывов за один выход у меня ещё не было. Работаем. Мотаем. Жгутуем. Чистим раны.
Притаскивают здоровяка Степашу, отчаянного бойца, с которым пройдено уже не одно БЗ. Степаше отчекрыжило ногу. Но не полностью. Она висит на тонком лоскуте мягких тканей. Степаша орёт, несмотря на обезбол. У Степаши - слабая реакция на анальгетики. Нелепо и дико выглядит его стопа, примотанная подошвой вверх к его же колену...
С первой партией раненых мой напарник уезжает на БТР - сопровождать их до следующего плеча эвакуации. Уезжает невовремя: пошла вторая "волна". Одного за другим подтаскивают нескольких безногих. И ещё - Мела, нашего взводного, двухметрового, мощного мужика, толкового командира и хорошего человека. Взглянув на него я понимаю - плохо дело. Совсем плохо. Регламент предписывает нам сперва заниматься лёгкими и средними. Тяжёлыми - в последнюю очередь. Не могу так. Уговариваю ребят подождать, тем более, что они все зажгутованы и на обезболе, я проверил.
Мела кладут на койку. У Мела нет плеча. То есть совсем нет. Вместо него - дыра с отломками костей. Прилет из миномёта случился рядом, а осколки там немаленькие. Но - чудо: крупные артерии не задеты, иначе бы взводного просто не донесли. И нервы работают, он шевелит пальцами перебитой руки.
Теоретически, руку можно спасти.
Ещё большее чудо, что он до сих пор жив: сильнейший травматический шок, да и кровопотеря всё же огромная. Дыхание поверхностное. Пульс нитевидный. Лицо восковое, с заострёнными чертами, та самая "маска смерти", которую я уже научился узнавать. Губы даже не синие - белые. Вот уж воистину Мел. Понимаю, что жить ему - совсем чуть-чуть.
Но, черт побери, на этот раз я могу хотя бы попытаться что-то сделать!
Потрошу рюкзак, в нём был физраствор в полиэтиленовых пакетах... И снова чудо: из пяти пакетов два - не замёрзли. Мастерю проволочный крючок, цепляю пакеты, быстро снаряжаю капельницу. Загоняю катетер в еле видную вену. Машинально бормочу: "Венозный доступ получен", так положено, регламент есть регламент. Подсоединяю канюлю. Вижу, пошёл раствор, хорошо. Сейчас главное - наполнить кровеносную систему жидкостью. Ну и поддержать медикаментозно. С хрустом ломаю ампулы. Дексаметазон, Транексам, Нефопам, всё это шприцем в пакет с физраствором. Во второй пакет идут эуфиллин и хлорид кальция.
Тянутся минуты, рвутся снаряды где-то не очень далеко...
И вот, порозовели губы, появилось нормальное дыхание, стонать перестал, слава Богу. "Маска" с лица ушла. Ожил слегка боец. С помощью ребят, поднимаю его в сидячее положение, тампонирую рану (хотя это и раной не назовёшь), натуго прибинтовываю руку к груди, согнув в локте и выдыхаю: теперь - довезём. А значит, уже можно и нужно заняться безногими...
На следующий день по локации мед. точки начались прицельные прилёты кассет. Двое медиков были ранены. Один погиб.
Наше пребывание в лесополосе наконец окончено, заходит другое подразделение. Прилёты участились. Поэтому ждём, рассредоточившись в посадке. Наконец, команда по рации - выдвигаться к точке погрузки. Выходим на бетонку. Движемся цепью с интервалом. Метров через 50 - съезд с дороги в поле. Там, в поле, уже видно две БМП, они направляются к нам. Народ подошёл к точке погрузки и недопустимо.
И будто накаркал: звук, который ни с чем не спутаешь - надрывный визг дрона-камикадзе! Дрон врезается в толпу. Взрыв. Крики. Подбегаю, вижу, посекло народ мелкими осколками, пронесло, считай. Нахожу одного сравнительно тяжелого, тащу в канаву (естественная складка местности), у него в голове осколок плюс контузия, ничего не слышит, не соображает, но всё время порывется куда-то идти, приходится удерживать. Обрабатываю рану, вяжу ему на голову "шапку Гиппократа", передаю эвакуаторам.
БМП остановились, не доехав. По рации команда - идти до них, срочно грузиться и уезжать. На полпути снова проклятый звук, и снова два камикадзе, на этот раз прямо в машины... И нет у нас больше БМП.
Явно подгадав момент, супостат пускает в ход кассетные боеприпасы. Звучат прилёты. Звучат характерно: шум рассекаемого воздуха, потом небольшой взрыв, две секунды паузы и хаотичная канонада, словно фейерверк. Когда припас достигает цели, он срабатывает и раскидывает пару десятков бомбочек, которые в свою очередь детонируют, разлетаясь сотнями осколков, убивая и калеча. Вот они-то, эти бомбочки, и звучат как фейерверк.
Смертельный фейерверк, надо сказать.
На этот раз успеваю сориентироваться, заслышав первый взрыв и падаю. Уши чуть заложило и... Ого! Что-то ужалило меня в правое бедро... Похоже, зацепило. Тут же понимаю, что рана ерундовая, уберёг Господь. А вот парень, шедший рядом, упасть не успел. Позже узнал, что ему осколки залетели в руку и ногу, раздробив суставы и застряв в них: это полгода-год на восстановление.
Чудо, но двухсотых нет. Чудо, что не успели погрузиться на БТР до того, как прилетели камикадзе... Из рации новый приказ комбата - двигаться по полю пешком до "железки", там подберут. Нам не по себе: ясно понимаем, какая мы шикарная мишень для дронов и кассет. Но приказ есть приказ. Двигаемся максимально быстро. Иногда падаем в воронки и глубокие колеи по прилёте очередной кассеты. Бьют они уже не так прицельно, и это спасает.
Чувствую, что-то течёт по бедру. Смотрю и вижу: обильно промокла тёмным штанина до самого низа. Первую секунду пугаюсь - откуда столько крови? Потом удивляюсь - пятно тёмно-жёлтое. Потом доходит, и я облегчённо матерюсь, смеясь. Или смеюсь, матерясь. В подсумке на боку у меня был пластиковый флакон с Бетадином (это йод, только не на спирту). Так вот, другой осколок попал именно в него, избавив меня ещё от одного ранения.
Медика спас йод. Символично.
Подходим к железке. Там я узнаю, что было ещё два попадания камикадзе в наших ребят (пока шли, группа порядком растянулась, и авангард мы не видели). Но все живы. Да, отомстил противник за то, что взяли лесополосу.
Подъезжает БМП. Слава Богу! Грузимся! Двадцать минут "американских горок" и мы - на "нуле". Почти дома, можно сказать. Дают 10 минут на сборы. Кидаю в чехол от спальника самое необходимое, броник и автомат оставляю в блиндаже. Снова БМП. Везут к медикам полка. На рану клеят пластырь и отправляют дальше. Едем в медицинском "кунге". Вечером прибываем в эвакогоспиталь. Там вынимают осколок. Больно. Но терпимо. Поспал пять часов. Ночь. Будят. Едем дальше. Снова эвакогоспиталь, расположенный в бывшем санатории, в дивной лесной местности. Тут остаёмся два дня.
Шок. Совсем другой мир. Здесь есть кровати! Унитазы! Оказывается, фарфоровая посуда - не фантастика, она существует! И люди едят, сидя за столами, накрытыми белыми скатертями, а не стоя где попало... А уж снаружи!.. Можно двигаться в полный рост. Спокойно двигаться, а не короткими перебежками. Не слышно выстрелов и взрывов. Поэтому кажется, что кругом звенящая тишина. Но нет. Лес шумит. Всё равно - непривычно. .
Словно во сне иду по главной аллее... Пустующая эстрада с плакатами. На плакатах детские мордашки - очевидно летом тут проходили лагеря отдыха, санаторий-то профсоюзный. Под ними нахохленными птицами замерли инвалидные кресла-каталки: печальное соседство. Подхожу к памятнику бойцам времен Великой Отечественной. Долго стою. Читаю фамилии. Странно, как будто своих повстречал... Хотя, что тут странного? Кто они, как не свои? Самые, что ни на есть. Помним мы про вас, ребята, и про дела ваши помним. И честно стараемся - соответствовать...
Неподалёку от памятника выстроились строгой шеренгой наши временные пристанища: пневмокаркасные модули.
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
Так случилось - мужчины ушли, Побросали посевы до срока. Вот их больше не видно из окон - Растворились в дорожной пыли.
Вытекают из колоса зерна - Эти слезы несжатых полей. И холодные ветры проворно Потекли из щелей.
Мы вас ждем - торопите коней! В добрый час, в добрый час, в добрый час! Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины. А потом возвращайтесь скорей! Ивы плачут по вас, И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Мы в высоких живем теремах, Входа нет никому в эти зданья - Одиночество и ожиданье Вместо вас поселилось в домах.
Потеряла и свежесть и прелесть Белизна неодетых рубах, Даже старые песни приелись И навязли в зубах.
Мы вас ждем - торопите коней! В добрый час, в добрый час, в добрый час! Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины. А потом возвращайтесь скорей! Ивы плачут по вас, И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Все единою болью болит, И звучит с каждым днем непрестанней Вековечный надрыв причитаний Отголоском старинных молитв.
Мы вас встретим и пеших, и конных, Утомленных, нецелых, - любых. Только б не пустота похоронных И предчувствие их.
Мы вас ждем - торопите коней! В добрый час, в добрый час, в добрый час! Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины. А потом возвращайтесь скорей! Ивы плачут по вас, И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Владимир Высоцкий, 1971
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
