..Но он мог еще и не остаться в живых. Две-три секунды он потерял, взглядывая на Арви и на нож. А за эти секунды гитлеровские ребята успели прорваться так близко к перелеску, что пулемет его мог не успеть справиться с ними. На этот раз тут подобрались, кажется, самые грозные каратели, рослые, сильные, готовые сокрушить перед собой все. Они двигались быстро, как могли, ведя на ходу из автоматов огонь в сторону русского и кидая в него гранаты, и, кажется, не было на свете такой силы, которая могла бы их остановить. И вдруг встала перед ними такая сила. Она ударила им трескучим огнем прямо в лицо, в грудь, в ноги. Она переламывала их пополам, заставляя валиться, корчиться, кататься по грязи, окунаться в эту грязь и, орать страшными голосами в предчувствии неотвратимой смерти. Арви не мог смотреть на это и закричал что было силы: — Стой! Не смей! Перестань, сволочь! Довольно крови! Опомнись! Довольно крови, я говорю! Но тот все бил и бил по ним, уйдя в это грозное дело всем своим русским сердцем. И Арви ничего больше не мог сделать. Ремень крепко держал его, прижимая спиной к стволу березы. Он попробовал вывернуться из ремня, так чтобы обхватить руками ствол, — и не мог. И он заскрипел зубами, видя, как быстро тает вереница наступающих, несмотря на сильную огневую поддержку. Все меньше оставалось среди них способных держаться на ногах, и все больше оказывалось ползающих и тонущих в грязи. Один здоровенный детина уже совсем было выпрыгнул из грязи, протягивая руки к ближайшим сучьям перелеска, но и он вдруг ткнулся носом в сырой грязный мох. И как он закричал, когда понял, что наступил его конец! Ах, как он закричал, катаясь по мху у самого края омута, который уже миновал! Все леса и болота вокруг заполнил он своим криком. Можно было подумать, что повалили на землю крупного зверя небывалой породы и начали перепиливать зазубренным ножом его горло и никак не могли перепилить, а он катался по вязкой земле и визжал от страшной боли. И визг его пронизывал все вокруг. Арви не мог слушать его воплей. Он весь дрожал, болтаясь на своем ремне, и тонкая береза дрожала вместе с ним. Он кричал так пронзительно, этот грозный каратель, пожелавший вершить суд на русской земле, что заглушил на время все остальные звуки леса. Не стало слышно ни стрельбы автоматов и пулемета, ни разрывов мин — так силен был его крик. Он висел над ними, он покрывал их. Он покрывал все звуки мира, и уши грызла боль от его проникновения. Он ни за что не хотел поверить своей преждевременной кончине, этот по-новому сделанный герой, приученный совершать свои подвиги позади линии фронта. Он был такой большой, румяный и здоровый. Он еще очень долго хотел жить. Ведь он собирался завоевать, кроме России, еще и Азию, и Африку, и Америку. А тут его заставили так обидно умереть, уткнувшись рылом в грязь. Да, Илмари был прав, пожалуй, говоря насчет ошибки. Он кое-что все-таки понимал, этот старый умный дурак. Не стоило затевать войны с русскими. Не стоило. Война — это несчастье для народа! Она приводит к тому, что пожилой, достойный уважения человек болтается, как дурак, на стволе березы, прихваченный ремнем, и без толку дрыгает ногами, а вокруг него осатанелый мир извергает огонь и грохот. Но кто же знал, что они себя так поведут? И если они такое же творят на каждом из трех тысяч километров, составляющих линию фронта, то ничего доброго это не сулит ни одному из тех, кто вызвал их на совершение таких дел. Не следовало вызывать их на это. Ведь с ними можно было все улаживать миром, о чем не раз твердил Илмари Мурто. А теперь попробуй их удержать. «Зачем было доводить русского до такого состояния, когда руки его потянулись к оружию и начали убивать? Это был глупый просчет, от которого теперь жди беды. Кем бы ни был он в мирной жизни, но на войне он обязательно вспоминал, что родила его очень большая, богатая и сильная страна, которая не разрешала никому из своих сынов быть слабым и трусливым. Враги своим вторжением в его земли только помогли ему вспомнить об этом и тем самым повредили самим себе. Нельзя доводить русского до такого состояния, когда цвет мирного озера в его глазах сменяется цветом полыхающих молний. Арви не мог больше висеть на ремне. Он задыхался и начинал стонать понемногу. Пряжка так надавила ему на ребро, что оно готово было треснуть. От страшной боли у него помутилось в голове. Надо было кончать с этим. Не мог он долее любоваться сверху на эту кровавую кашу, которая варилась там, среди болота. И пока лес вокруг него орал зверем и раскалывался пополам, пригибаясь вершинами к земле, он достал из кармана бритву. И увидел, как надломились и рухнули обе сосны, как проскочили, наконец, в перелесок, четверо гитлеровских молодцов и как русский, не обращая на них внимания, продолжал срезать огнем пулемета всех остальных, оседлавших болото. Далее Арви не мог терпеть. Проведя бритвой по туго натянутому ремню, он полетел вниз. Он ударился о землю боком и головой. Однако очень скоро в глаза его снова проник свет жаркого солнечного дня, а в уши — рев и грохот. Поднявшись на ноги, он увидел, как четверо упитанных парней в серо-зеленых куртках подбирались к русскому. Сквозь кустарники и огрызки деревьев они стреляли по его яме из автоматов и кричали: «Русс, сдавайся!». Это были идиоты. Четыре желторотых глупца! Вместо того чтобы закидать его в яме гранатами, они собирались, кажется, взять его живьем. Они захотели взять живьем русского, на глазах которого только что убили его жену и ребенка! Четыре гитлеровских олуха с далекой немецкой земли! Они думали, что русский не видит их, а он видел. Он хорошо знал, сколько их проскочило через топь, и был наготове. Он чувствовал, откуда к нему подбирается опасность, и когда они внезапно выросли на краю ямы, готовые прыгнуть в нее сразу с четырех сторон, черный ствол его автомата описал быстрый полукруг прямо у них перед носом. Арви услыхал короткий треск и увидел, как один из них упал, откинувшись назад, а второй переломился пополам в сторону ямы, куда и сполз, оставив на виду ноги в подкованных сапогах. А короткий треск получился у автомата русского по той причине, что иссякли патроны в диске. Сообразив это раньше двух уцелевших врагов, он метнул свой автомат одному в лицо и вслед за этим выпрыгнул сам, выдернув попутно из расщепленного пня сосны нож Арви. Выпрыгивая в сторону четвертого врага, он одновременно нырнул под ствол его автомата, но все-таки не избежал от него хорошего заряда. Пули скользнули вдоль его спины сверху донизу, исполосовав на ней всю одежду и процарапав кровавые борозды на коже. Далее оба они покатились по земле, заслоненные от Арви стволами двух поваленных сосен, и по их яростному хрипенью и стонам он понял, что его нож не остался в бездействии. Эсэсовец, опрокинутый было разряженным автоматом русского, тоже перевалился к ним, вплетая в их возню новые проклятия и хрип. Арви, прихрамывая, устремился туда же. Он знал, рядом с кем было его место. Но, обогнув мохнатую вершину лежащей сосны, он замер в неподвижности. Он увидел, как приподнялась над землей круглая голова с налитой шеей, уже отмеченная автоматом русского, и как она ударилась о лежащий ствол сосны затылком, приведя в содрогание все ее сучья и хвою. А над этой головой поднялась голова русского, чьи руки надавливали на горло врага с такой силой, словно отрывали ему голову от плеч. Пиджак и рубаха русского были изорваны в клочья, и на белой коже его тела смешались кровь, пот и грязь. Но проглянувшие наружу сквозь лохмотья одежды облитые кровью, напряженные мышцы его крупного тела не превращали его в подобие истерзанной жертвы, а как бы полнее выявляли глазу скрытые в нем силы, которым не видно было предела. Русский не заметил Арви, но Арви увидел белки его глаз и торопливо отступил под прикрытие зелени. Опять на какие-то секунды стало тихо в лесу, и среди этой тишины послышалось новое чавканье сапог по грязи. Русский, пошатываясь, переступил через тело задушенного врага и выглянул из-за листвы. Через переправу торопливо перебирались четыре минометчика со своим оружием и сам офицер. Это были последние из полувзвода. Считая, что с русским наконец покончено, офицер приказал им идти вперед, а сам двинулся следом держа наготове пистолет. Но он не видел того, что творилось за той частью уцелевшей листвы, которая еще прикрывала яму. Под ее прикрытием русский спрыгнул на дно ямы, устланной опустевшими пулеметными лентами, и в тот же миг выпрыгнул из нее с двумя гранатами в руках. Это были крупные гранаты, назначенные для разрушения танков, орудий и грузовых машин. Они были доставлены русскому партизанскому отряду вместе с разным другим снаряжением зимой на самолете, который ночью сел на заснеженный лед Пуссиярви и той же ночью улетел. Сдвинув предохранители у обеих гранат, русский высунулся из-за листвы на край перелеска и метнул их одну за другой в направлении переправы. Он высунулся для того, чтобы не промахнуться и не попасть в грязь, а гитлеровский офицер воспользовался этим и выстрелил в него три раза подряд. Он собирался выстрелить еще и еще, но не успел. Гранаты взорвались. Они всегда очень быстро взрываются, эти русские гранаты, особенно в тех случаях, когда у кидающего хватает духу выждать секунду-другую после того, как он сдвинет предохранитель. Одна граната упала на чью-то мертвую спину, и один из минометчиков прыгнул к ней, чтобы отбросить в грязь, но в этот момент она взорвалась. Другая взорвалась, ударившись о ствол миномета. Это были очень сильные гранаты. Они не оставили ничего от всех пятерых и даже от некоторых мертвецов, оказавшихся в зоне разрыва. Но и русскому пришел конец. Все три пистолетные пули уже сидели в нем, и он тоже упал, упал еще до того, как взорвались на переправе его гранаты, пронесшие и над ним часть своих осколков. Он вывалился из-за кустов на мягкий зеленый край перелеска и больше не поднялся. Только его окровавленная лохматая голова сделала попытку оторваться от земли, чтобы бросить последний взгляд через болото, где уже нашли такой же конец его жена и ребенок, но, не одолев усилия, снова откинулась назад, оставшись неподвижной на солнцепеке среди зеленой травы и мха. И на этот раз окончательно стихло в лесу. Уцелел только один Арви Сайтури — маленький, слабый финн, и то лишь потому, что оказался случайно в стороне от этой страшной битвы. Он вышел из-за кустов и приблизился к русскому. В нос ему ударил запах крови. На земле валялись люди, которым не суждено было больше двигаться. Черная трясина превратилась в кладбище. Все это сделал тот, кто лежал немного в стороне от остальных, открытый солнцу. Кровь и пот смешались вместе на его суровом лице. В крови было все его тело, и черт его знает, сколько дырок пришлось в нем сделать, прежде чем он свалился наконец. Но теперь он уже не был страшен, и Арви смело остановился рядом, глядя на его раскинутые в стороны мужицкие кулаки. Арви даже тронул его слегка носком сапога. Он был мертв, совсем мертв, этот разъяренный русский, отправивший на тот свет три десятка откормленных Гитлером бравых парней. Он здорово потрудился, делая непривычное для себя дело, и вот получил отдых. Ему, изволите ли видеть, не понравилось, что кто-то сунулся в его мирную берлогу. Для его же пользы сунулись, чтобы привить ему, дураку, более разумный образ жизни. А он принял это за враждебное вторжение и начал поступать с незваными гостями сообразно силе и размерам своей земли. И вся планета вздрогнула, когда он отбросил плуг и потянулся к своей испытанной оглобле. Оглобля эта, правда, имела не вполне свойственный ей вид. Она гремела железом и полыхала огнем, проявив неожиданно умение нести врагу гибель сотнями новых способов. Целыми лавинами железа проносилась она по русским равнинам, опрокидывая силы Гитлера, и тысячами крылатых смертей настигала его с небесной высоты. Такая на этот раз была эта оглобля, выкованная на их таинственном Урале, не ведающем оскудения в создании подобных диковинок. И такие это были люди, чьи плечи выдержали ее новый, непомерной ширины размах. Но вот один из них лежал теперь в крови и лохмотьях у ног маленького Арви Сайтури, и грозные глаза его были закрыты навсегда. Трудно было уложить на землю такого медведя, но вот нашлась все-таки сила, которая уложила его. Арви оглянулся и прислушался, а потом ударил его с размаху носком сапога в бок и сказал со злостью: — Ну, что! Достукался? Вот и ты лежишь теперь. Нашлась и на тебя управа. А я вот стою. Слабый, маленький финн, стою над большим, сильным русским. Что ты мне сделаешь теперь? Может быть, встанешь сейчас и меня тоже схватишь своей железной лапищей? Попробуй, встань! Я жду. Ну! Вставай! И Арви еще два раза ударил мертвого Ивана сапогом в бок. Он хотел ударить и третий раз, но на третий раз у него не поднялась нога… То есть она поднялась и даже откачнулась немного назад, чтобы размахнуться и ударить, но не ударила и снова с большой осторожностью опустилась на свое место. Корни волос вдруг заныли на голове Арви Сайтури, и сами волосы шевельнулись под его солдатской кепкой. Мертвец действительно начал вставать… Арви стоял, нагнувшись вперед, и рот его раскрылся и перестал дышать. Он стоял так и не мог оторвать своих глаз от глаз мертвеца. Они раскрылись у него, поймите вы это! Они раскрылись и уставились прямо на Арви Сайтури. Он хотел бежать, бежать как можно скорее и как можно дальше сломя голову. Он готов был кинуться в трясину, в омут, лишь бы уйти от его страшных глаз и рук, и он даже видел себя уже бегущим, как стрела, по зеленой лесной чаще, но не бежал. Но он стоял, словно приросший к земле, и не мог оторваться от жутких глаз русского, налитых кровью и смотревших на него в упор. А тот приподнялся, упираясь рукой о землю, и сел. Потом он уперся о землю обеими руками и встал на ноги, большой, страшный, окровавленный, и по выражению его глаз Арви понял, что он, Арви, уже мертв. Русский уже вынес ему свой приговор. Что было ему делать? Ничего не мог он сделать. Он стоял, не двигаясь, на том же месте, и только плечи его съежились, когда русский протянул к нему свою страшную руку, уже усвоившую науку возмездия. Не было пользы сопротивляться. И сил у Арви не было ни капли в эту минуту. Да и самого его не было. Была какая-то пустая тряпка, висевшая в пространстве. А русский схватил эту тряпку и встряхнул ее, застонав при этом от боли в бесчисленных ранах. И стон этот был страшнее, чем рычание разъяренного медведя. Неизвестно, что он сделал бы с Арви там, в глухом лесу, среди болот, этот застрахованный от смерти человек, если бы в это время из-за листвы не появились другие болотные черти. Это были два старика, три женщины и два мальчика, тоже вооруженные чем пришлось и готовые выдержать еще такую же борьбу от начала и до конца, если бы случилась в том нужда. Они опоздали немного, опоздали потому, что вся эта кровавая история длилась какие-то немногие минуты. Кроме того, они не могли знать вперед, что именно на этой переправе будет сделана подлинная попытка прорваться и что именно здесь, а не на других переправах понадобится помощь. Да, у Арви было о чем поведать в ту ночь, когда он полуживой приполз к Илмари на пути в свой отряд, уже оплакавший его в Саммалвуори. Илмари поставил перед ним стакан водки, развязавший ему язык. И после этого он еще не раз наведывался на мирную торпу Илмари и Каарины, вспоминая новые подробности из своего карательного похода против русских болотных дьяволов…….
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
