О чудесах и бесах в реанимации, о том, можно ли экстренно искупить грехи и какие медицинские процедуры запрещены в православии, отец Феодорит рассказал «МК».

Батюшка назначает встречу на территории Высоко-Петровского ставропигиального монастыря в полдень. Как раз в это время заканчивается воскресная служба.

На улицу отец Феодорит выходит с пакетом в руках. Внутри — «скоропомощной» медицинский костюм синего цвета. Через два часа батюшка должен заступить на дежурство в составе одной из реанимационных бригад 1-й подстанции скорой помощи.

— Когда вы приезжаете на вызов, близкие пациентов догадываются о вашем священническом сане?

— Иногда. Не зря ведь существует поговорка: «Попа и в рогожке видать». Но чаще спрашивают, являюсь ли я байкером или хиппи.

— И что вы отвечаете?

— Говорю, что ближе ко второму. О том, что я священник, рассказываю редко. На вызове, как мне кажется, это лишняя информация.

Но иногда фельдшеры нет-нет, да и проговорятся, мол, доктор у нас непростой, православный священник. Тогда многие говорят, мол, и так догадались, по бороде.

— Она, кстати, вам не мешает во время реанимационных мероприятий?

— Нет (смеется). Вообще бородатых врачей много, другое дело, что в хирургии это не всегда приветствуется.

«В студенческие годы работал даже санитаром труповозки…»

— Как получилось, что вы стали совмещать работу реаниматолога и священнический сан?

— По первому образованию я врач, в 1986 году окончил Второй мед по специальности «педиатрия». Потом пошел в интернатуру по детской анестезиалогии-реанимации. Еще в школьные годы начал санитарить в больнице, во время обучения в институте работал фельдшером на «скорой», даже санитаром труповозки.

Когда получил диплом, начал совмещать работу в отделении со сменами на «скорой». Сутки дежурил в стационаре, сутки ездил на вызовы, сутки отдыхал. Времена были тяжелые, а мне нужно было кормить семью.

— Вы тогда были верующим человеком?

— Да, но не крещеным. Крестился я только в 1988 году. А в 2000 году умерла моя супруга, я остался один с двумя дочками на руках. Старшей тогда было 17 лет, она поступала в институт, младшей — всего пять с половиной, ее нужно было готовить к школе. Мне оставалось уповать только на помощь Господа.

Все эти годы я жил с мыслью, что, когда дочки подрастут, уйду в монастырь. В 2008 году принял постриг. На тот момент мне было 45 лет.

— Работу на «скорой» вы бросили? Ведь монашество подразумевает полный отказ от мирской жизни.

— Большинство людей, прежде чем посвятить себя Господу, отказываются от всего, что окружало их в прежней жизни. Но мой путь к Богу был не совсем каноническим. 17 ноября, на свой день рождения, я поехал в паломническую поездку в Киево-Печерскую лавру. Вместе со всеми стоял в огромной очереди на исповедь. Вдруг вижу: за колонной стоит старенький батюшка, народу к нему на исповедь нет. Я и поспешил.

Батюшка отпустил мне грехи, а потом спрашивает: «А ты вообще кем работаешь?» Я рассказал, что тружусь на «скорой помощи» в Москве. На что батюшка ответил: «Это хорошо, но тебе надо быть священником».

Еще через два дня мне позвонили из лавры и сказали, что владыка благословил мой постриг. 7 декабря, в день рождения покойной супруги, меня постригли в монахи, а 18 декабря рукоположили в дьяконы.

Служить меня направили в Северо-Донецкую епархию, на самый север Луганской области. Там был крошечный приход, на службы ходили всего несколько старушек да их внучки. Люди все были открытые, бесхитростные. Помню, как те бабушки во время Великого поста принесли нашему священнику сало освятить.

«Бабушки, милые, так пост ведь на дворе, нельзя мясо есть», — в недоумении застыл батюшка. «Так разве це мясо? Це ж сало!..» — не растерялись старушки.

В общем, прихожанки у нас хоть и были хлебосольные, но сами едва концы с концами сводили. И священника, и дьякона им было никак не прокормить.

Потому владыка благословил меня не бросать работу на «скорой», чтобы у меня была возможность содержать семью.

— Вы переехали в Луганск?

— Нет, остался в Москве, по месту служения ездил по выходным и праздникам. У нас ведь приход был маленький, службы были не каждый день. В те годы я накатывал километраж, как хороший дальнобойщик: сутки дежурил на «скорой», затем садился в машину и ехал 800 километров до Луганска. Отслужу — и обратно в Москву. Как раз к очередной смене поспевал.

К дороге мне не привыкать. Дело в том, что и на «скорой» я работаю не в совсем обычной реанимационной бригаде. Мы выполняем дальние транспортировки тяжелых больных. Например, перевозим пациента из районной больницы в Рязанской области, если человеку нужна операция, которую могут провести только в столице.

Наша бригада может выехать за пациентом утром и только к вечеру доставить его в приемное отделение. В дороге мы можем проводить по 12 часов. Перевозим мы не легких больных, которым нужно поправить подушку или сделать укол.

Наши пациенты зачастую очень тяжелые, в дороге у них может произойти остановка сердца, до нуля упасть давление.

— Самые сложные случаи можете припомнить?

— Знаете, когда ты почти 30 лет работаешь на «скорой», вычленить какой-то один вызов сложно. Все дни сливаются в одну сплошную рабочую смену. Недавно, например, перевозили девушку после мотоциклетной аварии. Она ехала с молодым человеком, врезались в «Газель». Машина ей практически оторвала ногу, голень держалась на кожном лоскуте.

Но, так как в больницу ее доставили очень оперативно, появился шанс на спасение ноги. В местной хирургии ей оказали экстренную помощь, но компетентных сосудистых хирургов в той больнице не было.

Вызвали нашу бригаду, чтобы мы доставили девушку в Москву, где ее уже ждала бригада сосудистых хирургов. Правда, насколько я помню, сохранить ногу пациентке все же не удалось, хотя мы довезли ее до операционной в срок. В ее случае было настолько серьезное размозжение тканей, что сшить сосуды было невозможно.

— Приходилось ли вам реанимировать прихожан во время службы?

— Однажды. Я тогда был дьяконом, служил в Москве на Иерусалимском подворье. Инцидент этот случился во время пасхальной службы с одной нашей давней прихожанкой. Бабушка подошла поклониться к плащанице — и потеряла сознание.

Через пять минут слышу, меня зовут. «Отец Феодорит, выйдите к нам, бабушке плохо…» Я тут же выбежал, начал проводить реанимационные мероприятия, у меня с собой даже кое-какое оборудование было. Но, несмотря на все мои действия, бабушка скончалась.

Мы восприняли ее смерть с легким сердцем: она была женщиной яростно верующей, скончалась накануне великого праздника. А ведь в эти дни Господь забирает к себе самых праведных людей.

— В вашу смену часто люди умирают? Как священник вы их провожаете в последний путь?

— Специализация моей бригады все же такова, что мы всеми силами стараемся довезти пациента до больницы. Если, несмотря на наши усилия, человек все же отходит в мир иной, обязательно про себя молюсь за упокой его души. Но отпевать моих бывших пациентов меня ни разу не приглашали.

— А исповедовать на вызове больных вам приходилось?

— Нет. Во-первых, когда я приезжаю на вызов, родственники больного не знают о том, что я батюшка. Кроме того, обычно я приезжаю к людям, которые пребывают без сознания. Да, иногда фельдшер сообщает родным пациента, что я не только доктор, но и священник.

Уже потом, когда человек приходит в сознание, бывает, мне звонят его родные и просят исповедовать или причастить больного.

А однажды мы перевозили девушку с послеродовым сепсисом из подмосковного роддома в московскую больницу. После выписки на православном портале она увидела статью обо мне, разыскала меня через соцсети и попросила крестить ее дочку.

«Коллег иногда исповедую…»

— В вашей практике бывали случаи, которые можно расценить как божественное чудо?

— Сперва нужно понять, что считать чудом. Если ситуацию, при которой человек с диагностированной смертью головного мозга вдруг встал и пошел, то я таких не припомню. Но смысл чудес не в том, что они противоречат земным законам, а в том, что они происходят в определенном месте и в определенное время.

Сложно сказать, отчего человек выжил: то ли мы ему так хорошо подбирали лечение, то ли его спас Господь.

А вот случай, когда пациент, будучи при смерти, боролся с бесом, я видел. Мы перевозили в реанимационное отделение института Склифософского больного, который уже несколько недель находился в коме.

Внезапно этот пациент открыл глаза и стал мотать головой, будто отмахивался от кого-то. Потом опять отключился. До сих пор не могу забыть реплику фельдшера, сопровождавшего меня на тот вызов: «Не знаю, есть Бог или нет, но то, что есть бесы, я теперь знаю определенно». В реанимации позднее этот пациент скончался.

— Побывавшие в коме люди утверждают, что они помнят, как летели куда-то по тоннелю, как видели божественное свечение. Вы слышали такие рассказы от пациентов?

— Слышал, но божественная ли природа у этого свечения, мы сказать не можем. Ведь латинское имя дьявола Люцифер переводится как «светоносный». Может, в конце этого тоннеля человека встречает вовсе не Господь?

— А может, эти видения — просто последствия наркоза?

— При современном наркозе видения другие — это достаточно красочные картинки, но не имеющие четкой формализации.

— Вы не видите некоего противоречия между медициной и религией? Например, во многих учениях есть догмат о предрасположенности всего, что происходит с людьми. Недаром существует поговорка: «Человек предполагает, а Бог располагает». Зачем тогда лечить, если все уже написано на небесах?

— Но если Бог привел человека на встречу со мной, значит, он задумал эту встречу. И, если он дал мне медицинское образование, значит, он хочет, чтобы я применял полученные во время обучения знания на практике.

Я не вижу противоречия между медициной и религией. Наоборот, врачевание — есть практика религии. Ты лечишь тело человека, а оно является вместилищем его души.

— Есть в православии медицинские процедуры, которые запрещены канонами?

— Например, аборт. Причем даже прерывание беременности по медицинским показаниям не всегда приветствуется церковью. Нужно разбираться, что является медицинским показанием. Например, угроза жизни матери считается таковым, а вот риск рождения ребенка с уродствами — нет.

— Если завтра к вам поступит вызов к женщине с осложнениями после аборта?

— Я буду проводить все необходимые реанимационные мероприятия. Я ведь не делаю аборт, я оказываю помощь болящему человеку.

— В медицине много людей, имеющих священнический сан?

— Практикующих врачей, особенно связанных с экстремальной медициной, можно пересчитать по пальцам. Например, мой коллега отец Владимир Кононович работает реаниматологом в Центре медицины катастроф и одновременно служит на территории больничного храма при Клиническом институте Владимирского (МОНИКИ).

Но обычно, приняв священнический сан, люди уходят из медицины.

Просто потому, что помимо осуществления служб на священника возлагается еще огромное количество послушаний и хозяйственных обязанностей, которые требуют от человека полной отдачи. На мирскую работу у него просто не остается времени.

Например, отец Михаил Геранимус долго совмещал работу теракальным (легочным) хирургом и службу в качестве настоятеля. Но вынужден был уйти из медицины, потому как заботы по восстановлению храма отнимали все его силы.

— Как ваши коллеги-медики отнеслись к тому, что вы постриглись в монахи?

— Прекрасно. Это ведь только кажется, что в медицинской среде много циников и атеистов. На самом деле среди врачей большинство верующих людей.

Наверное, когда ты видишь страдания пациентов и их родных, когда понимаешь, что помочь ты можешь не всем и не всегда, тебе самому нужная надежная опора. Для многих такой опорой становится вера.

— На работе вас как называют?

— Я в этом коллективе работаю с 1985 года, многие помнят меня еще доктором Сергеем. Те, кто пришел позднее, обращаются по имени-отчеству. Кто-то переключился и называет батюшкой.

— Исповедоваться к вам коллеги ходят?

— Иногда бывает. Хотя я не люблю исповедовать людей, с которыми связан дружескими отношениями. Ведь во время исповеди человек кается в своих грехах, не всегда эту информацию нужно знать его друзьям.

— Вы работаете в реанимации, где человека нужно как можно быстрее возвратить к жизни. А есть реанимация в православии? Например, если человек согрешил, как ему можно быстро искупить свои грехи?

— Священник может назначить епитимью. Но, во-первых, есть определенные каноны, а во-вторых, нужно смотреть, полезно ли это будет для человека. Например, древний канон предусматривает отречение от причастия на длительный срок. Но в наши дни, если человека отлучить от причастия даже за самый тяжкий грех, он, наоборот, отойдет от веры.

Сейчас такую епитимью не применяют. Конечно, если человек хочет деятельного покаяния, ему будут даны рекомендации. Например, я часто рекомендую женщинам, повинным в совершении аборта, по возможности помогать детским домам или просто семьям с малышами, испытывающим нужду.

Конечно, если бы они смогли взять на воспитание сироту, это было бы высшим покаянием. Но я понимаю, что такое решение могут принять единицы.

— Если бы вам сейчас нужно было сделать выбор, остаться врачом или священником, вы бы что предпочли?

— Сейчас я бы уже, наверное, выбрал священническое служение, хотя и в медицине бы постарался остаться. Считаю, что служение Богу — это высшее предназначение, которое человек может выполнять на земле.

9 октября 2017