|
Мир поэзии
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 15.06.2022, 15:01 | Сообщение # 1426 |
 Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| ИРОНИЧЕСКОЕ
Что-то в грустном мире происходит,
перестал ругаться я с утра.
Морок тьмы рассеялся в народе,
да и солнце – ярче, чем вчера.
Выходи на улицу, приятель,
старый флаг под солнцем развернём.
Страж порядка в ухо не закатит,
мы ему про Родину споём.
Мы ему споём про Серп и Молот –
золотые символы труда.
Голоса крепки и дух наш молод,
нас зовёт кремлёвская звезда.
Нас ещё достаточно на свете,
чтоб дойти колонной до Москвы.
Президент нас радостно приветит
и блеснёт поклоном головы.
Он расскажет с праздничной трибуны
как живём, куда теперь рулим,
что везде открыты двери юным,
стариков зовёт на отдых Крым.
Что ложится с думой о народе
и встаёт, не позабыв о нём.
Каждый мир и труд себе находит
под надёжным Родины щитом.
Жизнь течёт покуда небогато,
но всегда поможет брату брат.
Наверху у нас ума палаты,
соль народа – Дума и Сенат…
Что-то в грустном мире происходит,
перестал ругаться я с утра.
Тридцать лет нас власти за нос водят,
десять лет осталось – ерунда.
Юрий Максин
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 07.07.2022, 22:56 | Сообщение # 1427 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Умер Леонид Сергеев, 5 июля 2022 года после борьбы с онкологическим заболеванием, на 70-м году жизни. Он из тех, кого называют "бардами", сам сочиняет, сам играет на гитаре и поёт. Каждая песня - талантливый актерский монолог, мини-спектакль. Став столичным жителем, Леонид был напрочь лишен московского снобизма и высокомерия, он всегда оставался простым парнем, настоящим человеком.
Главной любовью Леонида Сергеева были, конечно, песни. За свою жизнь он написал их более 300, в основном юмористические и сатирические. Поклонники наизусть знают его «А в стране дураков дураков не осталось…», пятисерийную «Свадьбу» и многие другие.
***
Леонид Сергеев - А в стране дураков дураков не осталось https://www.youtube.com/watch?v=GVEhzMWqwsc
А в стране дураков дураков не осталось.
Все приехали к нам погулять, отдохнуть.
А у нас, как всегда, темнота и усталость,
А у нас - все путем. Только где он, тот путь?
Припев: Под тяжкий вздох хлопну стакан.
Сам себе Бог, сам себе пан.
В душу залез - там темный лес,
В лесу дупло, в дупле тепло.
А у нас днем с огнем, а в потемках без свечки
Согреваемся в стужу, а сохнем в воде.
И вокруг мельтешат, в основном, человечки,
И все меньше и меньше нормальных людей.
Припев.
А в страну дураков дураки не вернутся,
Им без наших теперь ни туда, ни сюда.
И вздыхают басы, кудри по ветру вьются,
И осталось в войне победить, как всегда.
***
На его выступления собирались огромные толпы зрителей, люди едва ли на люстрах не висели, лишь бы услышать песни Сергеева!
Л.Сергеев - Посвящение Дмитрию Медведеву. https://www.youtube.com/watch?v=-xOjoIuXvVg
Как то раз лежу в больнице
Одноног я и не быстр.
Вдруг забегали сестрицы
В гости к нам премьер министр.
Дабы выразить участье
Он заедет к главврачу.
Мой сосед сомлел от счастья
И повторно сдал мочу.
Набежало тут народу
Стали драить весь этаж.
Санитар Степан как воду
Пил ЦэДваАшПятьОАш.
А проктолог был в завязке
Скушал фенобарбитал.
И на марлевых повязках
Всем улыбки рисовал.
Туалет отмыли чисто
Потеряв всего двоих.
Десять опытных чекистов
Закосили под больных.
Пробрались в палату мирно,
Постояли на часах
И легли по стойке смирно
С пулемётами в трусах.
Вот и общество готово
В коридорах толпоча.
Для приветственного слова
Рот открыт у главврача.
И заходит тут охрана -
Все навытяжку стоят.
Два палатных таракана
Тоже встали с нами в ряд.
А вот и он костюмчик синий:
"Да, в бюджете есть дыра,
Но жива ещё Россия!"
Мы в ответ ему : "Ура!"
Он: "Без нанотехнологий..."
Мы: "В натуре ну никак."
Он: "Заботы и тревоги."
Мы: "Не надо на тощак."
Он: "Коррупцию - как грелку..."
Мы: "Ты только укажи!"
Он: "Бывает недоделки..."
Мы: "Да ладно,не бомжи..."
И о деле, всё о деле,
Санитар Степан затих.
Тараканы улетели,
Крылья выросли у них.
Главный врач на взрыд заплакал
И сказал в ответку речь:
"Да за эту, грит, зарплату
Мы костьми готовы лечь.
Нам бы лишь побольше грантов
И появится просвет".
Тут же двое ампутантов,
Спели песню о Москве.
Москва - звонят колокола!
Он дал ценные советы,
Гречу дали на обед.
Как хорошая примета,
Засорился туалет.
Все ушли в палаты рано,
После праздничка прибрав
И вернулись тараканы
Где то крылья потеряв
Москва - звонят колокола!
***
Судьбина однажды забросила автора-исполнителя Дмитрия Бикчетаева выступать в военном госпитале в Самаре во время чеченской войны. Дмитрий несколько часов пел в актовом зале госпиталя, а потом пошел по палатам к неходячим…
- В одной палате лежал парализованный молодой офицер, у него был почти полностью уничтожен позвоночник, рядом - юная жена. И вот он просит - спой песню нашего батальона «Колоколенку». Я было начал петь, а у меня в горле ком… И я пообещал раненому, что передам его просьбу лично автору песни Леониду Сергееву. И Леня наутро сразу же отправился к этому парню, спел и «Колоколенку», и другие песни. Так что «Колоколенка» стала в некотором роде гимном...
Леонид Сергеев - Колоколенка https://www.youtube.com/watch?v=4Bk0XGKbqrI
На горе, на горушке стоит колоколенка,
А с нее по полюшку лупит пулемет,
И лежит на полюшке сапогами к солнышку
С растакой -то матерью наш геройский взвод.
Мы землицу лапаем скуренными пальцами,
Пули, как воробушки, плещутся в пыли...
Митрия Горохова да сержанта Мохова
Эти вот воробушки взяли да нашли.
Тут старшой Крупенников говорит мне тоненько,
Чтоб я принял смертушку за честной народ,
Чтоб на колоколенке захлебнулся кровушкой
Растакой-раз этакий этот сукин кот.
Я к своей винтовочке крепко штык прилаживал,
За сапог засовывал старенький наган.
"Славу" третьей степени да медаль отважную
С левой клал сторонушки глубоко в карман.
Мне чинарик подали, мне сухарик бросили,
Сам старшой Крупенников фляжку опростал.
Я ее испробовал, вспомнил маму родную
Да по полю ровному быстро побежал.
А на колоколенке сукин кот занервничал,
Стал меня выцеливать, чтоб наверняка.
Да, видать, сориночка, малая песчиночка
В глаз попала лютому - дрогнула рука.
Я ж винтовку выронил да упал за камушек,
Чтоб подумал вражина, будто зацепил.
Да он, видать, был стрелянный - сразу не поверил мне
И по камню-камушку длинно засадил.
Да, видно, не судьба была пули мне испробовать...
Сам старшой Крупенников встал, как на парад.
Сразу с колоколенки, весело чирикая,
В грудь влетели пташечки, бросили назад.
Я рыдал без голоса, грыз землицу горькую,
Я бежал, не думая, в горку напрямик.
Жгла меня и мучила злоба неминучая,
Метил в колоколенку мой голодный штык.
Горочки-пригорочки, башни-колоколенки...
Что кому назначено? Чей теперь черед?
Рана не зажитая, память неубитая -
Солнышко, да полюшко, да геройский взвод..
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 26.08.2022, 16:24 | Сообщение # 1428 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Спасибо деду за Победу!
Дед мой с немцами сражался,
К нефти, газу не пускал
И до самого Берлина
Он с победой дошагал.
Дед мечтал о коммунизме,
Справедливость чтоб была,
Он за равенство и братство,
Кровь свою пролил тогда.
Я же с немцами в партнерах,
Строю "Северный поток",
Чтоб продать страны ресурсы
И "бабла" наделать впрок.
Буду ездить в мерседесе
За границей отдыхать,
Ну и деда между делом,
Тоже буду вспоминать.
В день Победы буду гордо
Ленту царскую носить.
Чтобы деду, хоть немножко,
На "том свете" угодить.
И по площади, по Красной,
Стану я портрет носить.
На портрете дед геройский
Смотрит строго на меня,
И не знает, что германцы
У меня теперь друзья.
Красный флаг победы нашей
Рядом с флагом Колчака,
На машину я повешу,
Чтоб видать издалека.
Дед мой строил звездолеты,
В космос роботов пускал,
Я, завод его чудесный,
Немцам продал на металл.
Не бывать мне космонавтом
И Луна мне не нужна,
Леса, нефти и металла
Хватит мне годов до ста.
И за то спасибо деду,
Что оставил мне страну,
Защитил ее от немцев
И не дал пропасть добру.
***
Бессмертный полк
"Бессмертный полк",
Забывший командира,
Сменивший флаг,
Разрушивший страну,
Бредёт толпою вдоль
Могил кремлёвских
И места казни
Русских в старину.
А смерть красна
В миру была у русских
И Разин, и стрельцы, и Пугачёв
На Красной площади
Сполна приняли муку,
И кровушку пролили
За народ.
Святое место: площадь,
Кремль и храмы,
И красный флаг,
И красная стена.
Здесь Красной армии
Парады проходили,
За ними наблюдала
Вся страна.
Здесь красные вожди
И командиры,
Солдаты той,
Исчезнувшей поры,
Нашли успокоение
В могиле,
Свидетели величия страны.
И грустно смотрят
Красные солдаты
На флаг белогвардейский
Над Москвой,
Что сделать не смогли
Краснов и Власов,
Потомки сотворили
Со страной.
А где "бессмертный" полк
Бомжей и нищих?
Из спившихся
И умерших парней,
Что без работы
Оказались и без дела,
И в рынок,
Не вписалися шальной.
За что их деды
Воевали смело?
Под красным флагом
Шли на смертный бой
И к мавзолею
Бросили знамёна,
Врага жестокого,
Той летнею порой.
А, что потомки?
Голубой фанеркой,
Прикрыли легендарный мавзолей,
Победы символ,
Где товарищ Сталин
Солдат благословлял
В жестокий бой.
Потомки нынче
Красный цвет не любят,
Глумятся над святынями дедов
И полосатая символика
Им ближе,
Наследие рабов
И их господ.
А Кремль стоит
И красными зубцами
На площадь Красную
Бросает света тень,
И время вскачь
Проносится над нами,
Готовит приговор
Потомкам свой...
***
Красные и белые
В смертельной схватке, весь двадцатый век,
Борьбу вели за власть и образ жизни,
Два знамени и цвета два,
К расстрельной стенке ставили друг друга.
В огне пожарищ русских деревень,
В борьбе с царизмом заводских рабочих,
Был поднят красный флаг
Борьбы простых людей
За будущее братство коммунизма.
Короны сброшены, царизма больше нет,
Но рвут на части Русь киты капитализма,
И белой армии трёхцветный флаг,
Как символ социального расизма.
И кровью жертв Россия залита,
Но красный цвет над белым торжествует,
Строительство империи труда,
России бытие ознаменует.
Ракеты, космос, атом и гроза,
Войны тяжёлой, счастие Победы.
Двадцатый век минует и народ,
Своих прадедов достижения забудет.
Россией снова будут править господа,
Холопы милость на коленях просят,
И новый царь силен, как никогда,
Утилизирует империю рабочих.
И в красные гробы из горбылей,
Он уложил ненужных миллионы,
Потухла молча красная звезда,
В закате тьмы, сиянии короны.
И смерти белый коридор ведёт
Россию в рай безоблачной пустыни,
Кровавый след за ней и красный цвет,
Останется грядущим поколеньям.
Старев Вадим Юрьевич http://artofwar.ru/s/starew_w_j/
|
| |
| |
| Селена | Дата: Четверг, 01.09.2022, 11:41 | Сообщение # 1429 |
 Генерал-лейтенант НашейПланеты
Группа: Друзья Нашей Планеты
Сообщений: 762
Статус: Offline
| С днём рождения ЛЕО!!! Первое твоё день рождения и без тебя((((
Не бережём при жизни мы любимых,
а после смерти падаем на гроб,
но не вернуть уже мгновений милых,
остался поцелуй в холодный лоб.
Потом жалеем сильно об утрате,
терзаем душу памятью в ночи,
и долго плачем молча на закате,
стоим часами в церкви у свечи.
Молитвами в слезах взываем к Богу,
надеясь, что грехи он нам простит,
и на Крещение пьём святую воду,
лишь вера и любовь нас исцелит.
Давайте же родных любить при жизни,
ведь завтра будет некого винить,
на первый взгляд простые эти мысли,
мы поклянёмся в сердце сохранить !
Всем Мира, Любви и Добра!!!
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 23.09.2022, 00:44 | Сообщение # 1430 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Демьян Бедный
МИРОВАЯ СДЕЛКА
Стоят деревни по реке,
А мужики в них - все рыбак на рыбаке.
Тем лишь живет простонародье:
Наловят бедняки рыбешки в половодье,
Улов весь скупщикам богатым продадут,
С недельку попируют знатко
И впроголодь потом деньков осенних ждут,
Когда рыбешка вся с верхов пойдет обратно, -
Подладят малость животы
С осеннего улова
И - голодают снова.
Такой уже удел крестьянской бедноты!
У богачей своя основа:
Скупив у бедняков за полцены улов,
Где - взявши за долги, где - за аренду снасти
(Мереж, сетей и неводов),
Содрав с крестьян оброк - два пуда с трех пудов,
Купцы весь бедный люд в железной держат власти.
Зима настанет: бедняков
Голодный мор, как сено, косит, -
Смерть без разбору рыбаков
В могилу раннюю уносит.
Горюют мужики, собравшися на сход:
Какой-де выдался им год!
(Хоть был и прошлый год его подобьем точным.)
Всех громче голосом истошным,
Перекосивши хищный рот,
Орет на сходе... живоглот:
"Робята!
Причина всей беды, вы думаете где?
В свалившейся теперь на нас лихой беде
Соседняя деревня виновата:
Гореловцы, когда осенний шел улов,
В реке верховье все заставили сетями.
Спрошу я умных всех голов:
Какими ж рыба к нам могла идти путями?
Доколе ж, братцы, нам терпеть такой разор?
Когда ж гореловцев возьмем мы под надзор,
Чтоб русла впредь их сети
Не занимали больше трети?"
"Так!" - "Всё гореловцы, - раздуло б их горой! -
Они, злодеи, виноваты!
Они нам гадят, супостаты!"
У "супостатов" той порой
Свой мироед на сходе
Вел речь в таком же роде:
"Убыткам нашим кто, ребятушки, виной?
Не кто иной,
Как понизовские захватчики и воры:
Как рыба снизу шла весной,
Нееловцы ее поналовили горы,
Она у них, у псов, на берегу гнила,
А к нам сквозь сети их - верней сказать, заторы -
К нам только корюшка какая-то плыла!"
Ну, словом,
Как подошла пора с уловом,
Пошли средь мужиков дела!
Работа побоку! Все заняты войною.
На "супостатов" прут нееловцы стеною.
Гореловцы - навстречь. И вот на берегу
Бой, смертный бой идет. Пощады нет врагу!
Соседи всячески своих соседей славят
И невесть что про них плетут,
Хотя обычаи одни и там и тут:
Которые реку сетями всю заставят,
Которые тайком все сети изорвут,
Тем и другим сплошной убыток.
Друг друга режут без ножа.
Дошло - не то до грабежа -
До пыток!
Жизнь бедноте пришла, хоть караул кричи.
Подзуживают их на драку богачи:
"Робятушки, наддай! Наваливай, робята!
Мириться ноне нам с врагами не с руки.
И без того у нас деревня не богата,
А как прибавится за протори расплата,
Придется нам идти к соседям в батраки.
Коль мы воздержимся от мировой досрочной,
То сами их прижмем мы грамотой оброчной.
Кто заварухе был виной,
Тот и должон понесть за то... оброк тройной!"
Так призывая всех к борьбе "за справедливость",
То-бишь за более прибыточный улов,
Купцы под кучею высокопарных слов
Скрывали... к барышам купецкую ретивость.
Промеж несчастных деревень
Идет война не день,
Не месяцы, а годы.
"Что ж это, братцы, а? Не жизнь, а прямо ад!"
Пошел по деревням средь мужиков разлад,
Кончаться дракой стали сходы.
"Доколь же драться нам с соседями?
Доколь?"
"Пора мириться, братцы, что ль!"
"Довольно!"
"Засылай послов!"
"Пора мириться!"
На бедняка бедняк идти не хочет в бой.
То видя, богачи скорей промеж собой
Ссылаться письмами, пытаясь сговориться,
Как сообща им голь держать на поводу.
Ермил Кузьмич, кулак нееловский, на сходе
Захныкал: "Братцы, я, радея о народе,
С гореловцами сам, чтоб отвести беду,
Переговоры поведу!"
В Гореловке ж на сходе так же точно
Запел Гордей Фомич, свой, местный, живоглот:
Он, дескать, истинный для бедняков оплот,
И он их помирит, - и выгодно и прочно.
Свершилась встреча богачей,
Но толку нет еще от тайных их речей.
Они еще не сторговались.
Гордею, кажется, охота воевать,
Чтоб после более с нееловцев урвать, -
Хотя гореловцы уж так довоевались,
Что нечем у иных прикрыть и срамоты,
Но кой-какие все ж остались животы,
Так повоюют на остатки!
Ермил, видать, не прочь скорей уйти от схватки
И тщится всячески Гордея убедить,
Что ежли с миром погодить,
То будет хуже им обоим:
"Сознайся, старый плут, что мы друг друга стоим
И ежли беднота поймет свой антирес
И мимо нас учнет голь обниматься с голью,
То выйдет сразу нам зарез:
Придется нам с сумой идти по богомолью!"
*
Кулак ли поприжмет другого кулака,
Иль, столковавшись "честно",
Грабители начнут орудовать совместно, -
Не угадать пока.
Я после доскажу, что станет мне известно.
*
Друзья, мораль моя почти всегда проста,
Но не всегда она печальна столь, как эта.
Сковали мысль мою, мысль вашего поэта,
Одноязычные уста.
Хотел бы я сказать всей европейской голи,
Всем вашим братьям-беднякам:
Вот в басне образец печальной вашей роли.
Не уподобьтесь же несчастным рыбакам,
Не смеющим уйти из мироедской воли.
Решать судьбу свою не дайте кулакам,
Гоните прочь лихих злодеев,
Своих Ермилов и Гордеев,
Которые, вконец вас разорив войной,
Теперь торгуются за вашею спиной,
Чтоб, ослепивши вам глаза подачкой мелкой,
Мир честный подменить своей торговой сделкой
И с вас, ограбленных - в какой им нужно срок -
Согласно новому разбойному условью,
Снимать утроенный оброк:
Деньгами, потом, кровью.
*
Ай, братцы! Вот так фунт!
Писал я басню не вчера ли?
И вот: не кончил я морали,
Как уж газетчики повсюду заорали,
Что в Австрии народный бунт:
Прогнали короля и кокнули магната.
Ура! Нееловка восстанием объята.
Теперь подзуживать пришел уж наш черед:
"Товарищи, вперед!"
"Наваливай, ребята!"
1918
***
Лапоть и сапог
Над переулочком стал дождик частый крапать.
Народ — кто по дворам, кто — под навес бегом.
У заводских ворот столкнулся старый лапоть
С ободранным рабочим сапогом.
«Ну что, брат-лапоть, как делишки?» —
С соседом речь завел сапог.
«Не говори,. Казнит меня за что-то бог:
Жена больна и голодны детишки…
И сам, как видишь, тощ,
Как хвощ…
Последние проели животишки…»
«Что так? Аль мир тебе не захотел помочь?»
«Не, мира не порочь.
Мир… он бы, чай, помог… Да мы-то
не миряне!»
«Что ж? Лапти перешли в дворяне?»
«Ох, не шути…
Мы — хуторяне».
«Ахти!
На хутора пошел?! С ума ты, что ли, выжил?»
— «Почти!
От опчества себя сам сдуру отчекрыжил!
Тупая голова осилить не могла,
Куда начальство клонит.
Какая речь была: «Вас, братцы, из села
Никто не гонит.
Да мир ведь — кабала! Давно понять пора:
Кто не пойдет на хутора,
Сам счастье проворонит.
Свое тягло
Не тяжело
И не надсадно,
Рукам — легко, душе — отрадно.
Рай — не житье: в мороз — тепло,
В жару — прохладно!»
Уж так-то выходило складно.
Спервоначалу нам беда и не в знатье.
Поверили. Изведали житье.
Ох, будь оно неладно!
Уж я те говорю… Уж я те говорю…
Такая жизнь пришла: заране гроб сколотишь!
Кажинный день себя, ослопину, корю.
Да что?! Пропало — не воротишь!
Теперя по местам по разным, брат, пойду
Похлопотать насчет способья».
Взглянув на лапоть исподлобья.
Вздохнул сапог: «Эхма! Ты заслужил беду.
Полна еще изрядно сору
Твоя плетеная башка.
Судьба твоя, как ни тяжка,
Тяжеле будет; знай, раз нет в тебе «душка»
Насчет отпору»,
Ты пригляделся бы хоть к нам,
К рабочим сапогам.
Один у каши, брат, загинет.
А вот на нас на всех пусть петлю кто накинет!
Уж сколько раз враги пытались толковать:
«Ох, эти сапоги! Их надо подковать!»
Пускай их говорят. А мы-то не горюем.
Один за одного мы — в воду и в огонь!
Попробуй-ка нас тронь.
Мы повоюем!»
***
Мы не одни
Мы ждали, в даль вперяя очи,
Когда ж откликнутся они?
Мы шли одни во мраке ночи,
Мы шли одни. Но, веря в близкий час рассвета,
В один сомкнувшися порыв,
Мы ждали братского ответа
На наш призыв.
И вот горит заря пожаром,
Зажглися братские огни.
Друзья! Боролись мы недаром!
Мы не одни.
1918 г.
***
НА ЗВАВАЛИНКЕ
(Беседа деда Софрона)
Кто на завалинке? А, ты, сосед Панкрат!
Здорово, брат!
Абросим, здравствуй! Друг Микеша, это ты ли?
Ну, что вы, деда не забыли?
А я-то до чего вас, братцы, видеть рад!..
Покинувши на время Петроград,
Прибрел я, старина, в родную деревеньку.
Что? Как мне в Питере жилось?
Перебивался помаленьку,
Всего изведать довелось.
С врагами нашими за наше дело споря,
Немало вытерпел я горя,
Но... терпит бог грехам пока:
Не только мяли нам бока,
Мы тоже кой-кому помяли их изрядно.
Да, схватка крепкая была...
Как вообще идут дела?
Ну, не скажу, чтоб очень ладно:
Тут, глядь, подвох, а там - затор.
Народные враги - они не дремлют тоже.
Одначе мы... того... нажмем на них построже.
Чай, не о пустяках ведем мы с ними спор.
Не в том суть нашей схватки,
Что мироедов мы уложим на лопатки.
Нет, надо, чтобы враг наш лютый - сбитый с ног -
Подняться больше уж не мог.
Иначе, милые, сыграем мы впустую.
Подобный проигрыш случался зачастую.
Раз наши вечные враги,
Очнувшись, сил накопят,
Они не то что гнуть начнут нас в три дуги,
А всех в крови утопят.
И учинят грабеж такой,
Что ой-ой-ой!
Вот почему всегда твержу я,
Чтоб по головке, мол, не гладили буржуя.
Вот, други-братцы, почему
Из щелкоперов кой-кому,
Умам трусливым и нелепым,
Я стариком кажусь свирепым.
А вся загвоздка в том, что я твержу одно:
Родной народ, тебе другого не дано.
Сваливши с плеч своих грабительскую шайку,
Завинчивай покрепче гайку!
Завинчивай покрепче гайку!!
И если хочешь ты по новой полосе
Пройти с сохою трудовою,
Все корни выкорчуй! Все корни злые, все,
Со всею мусорной травою!..
1918
***
БРАТСКИЕ МОГИЛЫ
Мемориальная доска
На Красной площади, у древних стен Кремля,
Мы - стражи вечные твои, товарищ милый.
Здесь кровью полита земля,
Здесь наши братские могилы.
Бойцы, сраженные в бою,
Мы в вечность отошли. Но ты - еще в строю
Исполненный огня и пролетарской силы.
Так стой же до конца за власть и честь свою,
За пролетарскую великую семью,
За наши братские могилы!
1919
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 03.10.2022, 15:54 | Сообщение # 1431 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Когда бы я был при рождении мира... https://www.youtube.com/watch?v=2RXbqwZQQBw
Когда бы я был при рождении мира,
Когда б я стоял над котлом мирозданья,
Когда б улыбнулся в предчувствии пира
Над Нечто, еще не обретшим названья.
Когда бы сумел я над бездной нагнуться
И в бездне кипящей сумел отразиться,
Там Нечто могло бы с улыбкой сложиться,
И Нечто могло бы в ответ улыбнуться.
Так где же я был, когда Некто сурово
Сказал без улыбки над бездною слово ?
Что ж я повторяю пришедшие свыше
Слова безутешные. Слушай же ! Слышишь,
Как дети рождаясь, кричат при рожденьи
О том, что нет радости в это мгновенье,
О том, что дурак в кацавеечке хлипкой
Проходит с улыбкой по улице липкой.
Так где же я сам, когда Некто сурово
Швыряет в лицо ему потное слово,
И он улыбается, он сторонится,
И вновь, неизвестно чему, веселится.
Так где же ты был, балагур и повеса,
Когда на опушке библейского леса,
Смурно матюкая колючий шиповник,
Мой род зачинал ноздреватый чиновник.
Так где же ты был, мой не сбывшийся отче ?
Я вижу : твой сын и доныне хохочет -
Да вот же дурак в кацавеечке хлипкой
Проходит с улыбкой по улице липкой.
И я, ухватившись руками за щеки,
Тяну свои губы, как рыбьи молоки,
В растяжку, до хруста, от края до края
Ему улыбаюсь, лицо улыбая.
Когда бы я был при рождении мира,
Когда б я стоял над котлом мирозданья,
Над плазмой, над лавой, над липкою массой
Я мог бы склониться с вот этой гримасой.
И я бы сказал, что не стоит бояться,
Да будет пророк ваш с улыбкой паяца,
Да будет ваш бог бесшабашней сатира,
Когда бы я был при рождении мира.
Тогда бы над этою дымной клоакой,
Над градом, который просили потрогать,
Где пивом питаются песни, где дракой
Кончаются мессы над вросшим, как ноготь,
Мне в сердце мостом. Где в конце с пьедестала
Чугунный глядит вертухай, и мочало
Речей бесконечных, похожих для виду,
На детскую злую большую обиду.
Где леди научены веками хлопать,
Направив в лицо намозоленный локоть,
Где сэры в шузах и в прикидах овчинных
За шкары грызутся на рынках блошиных,
И там, догрызаясь до смрадных подвалов,
Зубами срывают замки с арсеналов,
И ржавая кровь ударяет им в лица,
И видимо можно уже утолиться.
Но голубь библейский на все это какал,
Бряцала на все это мирная лира;
Житейские где-то и как-то печали,
Но если б улыбку они излучали,
Да, если б улыбку они залучали,
О, если б улыбку они залучали,
То я бы над городом этим не плакал,
Когда бы я был при рождении мира.
***
Моралисты
Нас много. Но мы идем друг за другом.
Мы, как быки, увязанные плугом,
Проходим по эпохам и векам.
Но, Господи, кто там идет за плугом
И кто велит так напрягаться нам ?
И если вдруг за плугом не идет
Господь суровый с длинным кнутовищем,
Какой же черт толкает нас вперед,
Чего хотим мы и чего мы ищем ?
Мы тянем, тянем лямку сквозь века
И, девственное поле бороздою
Размежевав на доброе и злое,
Заботимся, глубока ли строка.
Ах да, конечно, - воин задрожит
И повернет обратно колесницы,
Когда прочтет : не преступай границы !
Не преступай начертанной межи !
***
На обходе ему промолчали врачи: "Обречен"...
На обходе ему промолчали врачи: "Обречен".
Он услышал молчанье, сказал: "Что вы, братцы, ей-Богу".
Только пальцами дрогнул так, словно б он был обручен,
Словно вросшее в пальцы кольцо отдирал понемногу.
Ему будет сиделка до звезд мои сказки читать,
Утирая роток, - как куриное крылышко гложет.
И поскольку до ночи он к смерти привыкнуть не сможет,
То к шагреневой жизни решит он с утра привыкать.
В поселковой больнице с тоской на четыре окна,
Только тайный свидетель увидит с обложки журнала,
Как под сердце толкнет проржавевшую груду металла
Проскользнувшая мимо уснувшей сиделки война.
И когда понесут его утром на ту половину,
Что рукою подать, а оттуда - и взглядом не сметь,
Буду долго глядеть санитару в озябшую спину
Я, не видевший жизни, а нынче увидевший смерть.
Безмятежное тело таскало под сердцем беду.
Волочилась война по пятам, как настырная сводня.
Где убит ты, солдат? Ты, что умер на койке сегодня?
Ты, что умер сейчас - все смешалось в том дальнем году.
Где убит я, солдат? Я - что улицей долгой бегу?
Я - что книги купил, я - что хлеб покупаю на сдачу?
Я - что нынче курю, и кричу, и смеюсь и судачу, -
Мол, к шагреневой жизни привыкнуть никак не могу.
Я кольнувшее сердце холодной ладонью беру.
От чего так недолго живем, так отчаянно, мама?
Верно ль: что-то и мы прикрываем собой от металла?
А иначе - зачем же умрем мы? Зачем я умру?
***
Око
- 1 -
Мы вернемся однажды под закрытые веки.
Мы однажды - единожды - глаз не откроем
И останемся там, за сомкнутыми крепко очами.
И останутся здесь в осторожном молчанье
Пара квелых бутонов, томительный запах аптеки,
Односложные вздохи и скорбные люди.
Мы припомним ничто.
Мы, конечно же, что-то забудем.
Мы вернемся однажды в глухую пору дорожденья,
До дождя и до света, до снега, до слез, до ненастья,
До всего, что назвал я - единожды счастье.
Нас не станет; и это случится однажды...
Посмотри, мое сердце, какие великие горы,
Приглядись, мое сердце, какие великие снеги,
Изумись, мое сердце, какие великие реки
Обреченно сползают в долины с покатых вершин !
Но уйдем мы с томительным привкусом жажды.
Нас не станет, и это случится однажды.
И прикроется веком зеница души.
Мое тайное око,
Четвертое око,
Незримое око...
Я забыл вам сказать, что четыре мне глаза даны.
Смотрит вверх теменной - нет ли в тучах войны,
А глаза исподлобья глядят - то светло, то жестоко,
А зеница души на прохожих глядит одиноко
И призывно мерцает, как шепот среди тишины.
- 2 -
Мое тайное око,
Четвертое око,
Незримое око...
Вкруг да рядом - машины, деревья, дома.
А в машинах - бензин,
А в деревьях - биение сока,
А в домах этих - люди.
А в людях царит кутерьма.
А я вижу душой, как слетают с карнизов
И восходят из окон, как смех или снег,
Сизокрылые мысли и помыслы тех,
Кто бездарно влюблен и беспечно крылат.
И я вижу кромешный порядок и лад
В тучных стаях, что наземь из окон летят;
Каждый сизый цыпленок на вертел нанизан
И хурмой фарширован как толом снаряд.
Ах, едальные птицы едальных утех,
Заклинаю : фен-хель-кар-дамон-ба-стурма,
Возвращайтесь, роняя подливу, в дома.
Только птицы крылатых летят задарма...
- 3 -
Только птицы крылатых летят задарма,
Задарма богатея и даром мудрея,
Я богаче не стал, и счастливей не стал,
И добрее.
Только стал терпеливей терпеньем ума.
И терпеньем ума я буравлю дыру в человеке,
И терпеньем ума за какие-то струны беру,
Как берут за грудки... Человек отвечает: ...умру.
Я умру,
ты умрешь,
мы уйдем под закрытые веки.
- 4 -
Посмотри, мое сердце, какие великие горы...
Изумись, мое сердце, какие великие реки...
***
Так было просто в прежние века...
Так было просто в прежние века :
Духовные отцы пеклися о морали,
Кресты страшенные высоко задирали
С навеки приколоченным Христом
И неразумным агнцам и овнам
Грозили указующим перстом.
А милые, но грешные поэты
Безнравственно кутили до рассвета
И, соблюдая разные манеры,
Болтались с балаболками по скверу,
И, насмерть застрелившись раз-другой,
Святым отцам безропотно грозили
Какой-нибудь заблудшею ногой.
Зачем же нас в один котел собрали -
Поэтов и блюстителей морали ?
Мы затеваем, словно постирушку,
Занудную, как проповедь, пирушку.
И я, мой друг, ловлю себя на том,
Что, левою рукой маня девицу,
Я праведной грожу себе десницей
И тычу указующим перстом !
Геннадий Жуков (4 сентября 1955 - 2 декабря 2008)
__________________________________________
И тёзка... однако:
Мне позвонил мой дед... 2015 г. https://www.youtube.com/watch?v=zxT5wKRtQLI
Мне позвонил мой дед, погибший на войне,
И попросил: «Скажи оставшимся в стране,
Которую я спас, что весь мой полк скорбит,
Что от славянских пуль славянский сын убит.
Он мне сказал: смотрю отсюда я на вас
И сожалею, что мой рано пробил час.
Я, если б не погиб тогда за вас за всех,
Сказал бы вам сейчас, что самый страшный грех
Друг друга убивать на собственной земле,
Тем веселя врага. Ведь братья же вы все.
Огромный Колизей отсюда вижу я.
Арена — вся в крови (моих отцов земля).
А зрители с трибун лишь стравливают вас.
За океаном ведь спокойнее сейчас.
Им нравится ваш бой, их ставки велики.
Чем меньше станет вас, тем слаще будет им.
Славянский мир могуч, и враг у нас один.
Как ваша слепота мне душу холодит!
Я в 43-м пал, но вас от рабства спас.
Солдатский мой совет послушайте сейчас:
ЛИШЬ ДУЛО ПОВЕРНУВ НА ВНЕШНЕГО ВРАГА,
ДУШОЮ ОЩУТИВ, ЧТО РОДИНА ОДНА,
ЛИШЬ ВСПОМНИВ СВОЙ ИСТОК И ВСТАВ СПИНОЙ К СТЕНЕ,
ВЫ ПОБЕДИТЕ ИХ В СВЯЩЕННОЙ (ВНОВЬ) ВОЙНЕ.»
— «Дед, трубку не клади. Я всё им передам.
Дед, ты еще звони. Ты очень нужен нам.
Твоя земля в огне. Тут четверть века бой
За души и умы, за память нашу. Стой!
Хочу спросить: когда закончится война?" —
— «Когда поймете, что у вас одна страна!!!»
***
Рожденный в СССР
Воздвигнут прямо к небу мой непреступный бастион,
И личный принцип жизни - стоять до смерти на своем.
Там часто собирали людские мнимые грехи
И дуракам медали вручали те же дураки.
В день появленья с чистой душой,
С блеском в глазах, непорочный такой,
Без предрассудков и принятых мер
Был я рожден в СССР.
Пусть для простого счастья пропела пуля у виска,
И панацея власти - ударить ниже живота.
Там кукловоды в масках за нити дергали свои,
И дуракам медали вручали те же дураки.
Когда ты на распутье, лежит дорога в никуда.
Простая догма судеб - лишь вера в Господа Христа.
Пустые обещанья, как разведенные мосты,
Вновь дуракам медали вручают те же дураки.
***
НЕ трогайте Россию, господа!
НЕ трогайте Россию, господа!
Ей больно и без вашего укора.
Она по части самооговора
Себе не знала равных никогда.
Припомните, как Вас она спасла
В годину разрушительных набегов.
И вот теперь не с вашего ли брега
Несется равнодушная хула?
НЕ трогайте Россию, господа!
Не трогайте Россию, господа!
Теперь Вы славословите правдивость,
Но слепо верить в Вашу справедливость
занятие, достойное шута.
Россия не бывает неправа.
Уставшая то плакать, то молиться,
Она простит и вора, и блудницу,
Простит и Вас за глупые слова.
НЕ трогайте Россию, господа!
Не трогайте Россию, господа!
Ведь Вы её не знаете, невежды.
Великая терпеньем и надеждой,
Она – иному миру не чета!
Не трогайте Россию, и она
И в этот раз уверенно и гордо
Без лишних фраз решит свои "кроссворды",
Пречистою от зла ограждена.
НЕ трогайте Россию, господа!
Россию Вы должны благодарить
Уже за то, что есть Она на свете,
За то, что Вам и Вашим детям
Одну судьбу с Её судьбой делить.
За то, что Вам и Вашим детям
Одну судьбу с Её судьбой делить.
***
Мы будем жить https://www.youtube.com/watch?v=PV22bnjn1ME
Снова льют дожди.
Нет просвета в небесах,
А так хочется прожить
Жизнь свою совсем не так.
Но напрасно эта грусть,
Ходит по моим стопам,
Я когда-нибудь проснусь,
Там, где солнце светит нам.
Я проснусь.
Мы будем жить!
Мы сумеем и делом, и словом
Разорвать этот круг.
Мы будем жить!
Мы достойны свободы с тобой.
Мы будем жить!
И с коленей поднимемся снова.
Мы продолжим игру
И будем жить!
Под счастливой и яркой звездой.
Я молитвою коснусь
Темных уголков души
И когда-нибудь проснусь
За порогом пустоты.
Там, где время вдаль летит,
В реку счастья окунусь,
Я когда-нибудь проснусь
В мире, где свободны мы.
Я проснусь.
Геннадий Жуков https://vk.com/g.n.zhukov?w=wall-49673271_1488
________________________________________
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 07.10.2022, 21:28 | Сообщение # 1432 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Стихи 1863 года.
______________
***
Федор ТЮТЧЕВ
«Ужасный сон отяготел над нами...»
Ужасный сон отяготел над нами,
Ужасный, безобразный сон:
В крови до пят, мы бьемся с мертвецами,
Воскресшими для новых похорон.
Осьмой уж месяц длятся эти битвы,
Геройский пыл, предательство и ложь,
Притон разбойничий в дому молитвы,
В одной руке распятие и нож.
И целый мир, как опьяненный ложью,
Все виды зла, все ухищренья зла!..
Нет, никогда так дерзко правду Божью
Людская кривда к бою не звала!..
И этот клич сочувствия слепого,
Всемирный клич к неистовой борьбе,
Разврат умов и искаженье слова –
Всё поднялось и всё грозит тебе,
О край родной! Такого ополченья
Мир не видал с первоначальных дней...
Велико, знать, о Русь, твое значенье!
Мужайся, стой, крепись и одолей!
***
Его светлости Князю А. А. Суворову
Гуманный внук воинственного деда,
Простите нам, наш симпатичный князь,
Что русского честим мы людоеда,
Мы, русские, Европы не спросись!..
Как извинить пред вами эту смелость?
Как оправдать сочувствие к тому,
Кто отстоял и спас России целость,
Всем жертвуя призванью своему,—
Кто всю ответственность, весь труд и бремя
Взял на себя в отчаянной борьбе,
И бедное, замученное племя,
Воздвигнув к жизни, вынес на себе,—
Кто, избранный для всех крамол мишенью,
Стал и стоит, спокоен, невредим,
Назло врагам, их лжи и озлобленью,
Назло, увы, и пошлостям родным.
Так будь и нам позорною уликой
Письмо к нему от нас, его друзей!
Но нам сдается, князь, ваш дед великий
Его скрепил бы подписью своей.
***
Некрасов Николай
Орина, мать солдатская
День-деньской моя печальница,
В ночь - ночная богомолица,
Векова моя сухотница...
(Из народной песни)
Чуть живые, в ночь осеннюю
Мы с охоты возвращаемся,
До ночлега прошлогоднего,
Слава богу, добираемся.
- Вот и мы! Здорово, старая!
Что насупилась ты, кумушка!
Не о смерти ли задумалась?
Брось! Пустая эта думушка!
Посетила ли кручинушка?
Молви - может, и размыкаю.-
И поведала Оринушка
Мне печаль свою великую.
"Восемь лет сынка не видела,
Жив ли, нет - не откликается,
Уж и свидеться не чаяла,
Вдруг сыночек возвращается.
Вышло молодцу в бессрочные...
Истопила жарко банюшку,
Напекла блинов Оринушка,
Не насмотрится на Ванюшку!
Да недолги были радости.
Воротился сын больнехонек,
Ночью кашель бьет солдатика,
Белый плат в крови мокрехонек!
Говорит: "Поправлюсь, матушка!"
Да ошибся - не поправился,
Девять дней хворал Иванушка,
На десятый день преставился..."
Замолчала - не прибавила
Ни словечка, бесталанная.
- Да с чего же привязалася
К парню хворость окаянная?
Хилый, что ли, был с рождения?..-
Встрепенулася Оринушка:
"Богатырского сложения,
Здоровенный был детинушка!
Подивился сам из Питера
Генерал на парня этого,
Как в рекрутское присутствие
Привели его раздетого...
На избенку эту бревнышки
Он один таскал сосновые...
И вилися у Иванушки
Русы кудри, как шелковые..."
И опять молчит несчастная...
- Не молчи - развей кручинушку!
Что сгубило сына милого -
Чай, спросила ты детинушку?-
"Не любил, сударь, рассказывать
Он про жизнь свою военную,
Грех мирянам-то показывать
Душу - богу обреченную!
Говорить - гневить всевышнего,
Окаянных бесов радовать...
Чтоб не молвить слова лишнего,
На врагов не подосадовать,
Немота перед кончиною
Подобает христианину.
Знает бог, какие тягости
Сокрушили силу Ванину!
Я узнать не добивалася.
Никого не осуждаючи,
Он одни слова утешные
Говорил мне, умираючи.
Тихо по двору похаживал
Да постукивал топориком,
Избу ветхую обхаживал,
Огород обнес забориком;
Перекрыть сарай задумывал,
Не сбылись его желания:
Слег - и встал на ноги резвые
Только за день до скончания!
Поглядеть на солнце красное
Пожелал,- пошла я с Ванею:
Попрощался со скотинкою,
Попрощался с ригой, с банею.
Сенокосом шел - задумался,
- Ты прости, прости, полянушка!
Я косил тебя во младости!-
И заплакал мой Иванушка!
Песня вдруг с дороги грянула,
Подхватил, что было голосу,
"Не белы снежки", закашлялся,
Задышался - пал на полосу!
Не стояли ноги резвые,
Не держалася головушка!
С час домой мы возвращалися...
Было время - пел соловушка!
Страшно в эту ночь последнюю
Было: память потерялася,
Всё ему перед кончиною
Служба эта представлялася.
Ходит, чистит амуницию,
Набелил ремни солдатские,
Языком играл сигналики,
Песни пел - такие хватские!
Артикул ружьем выкидывал
Так, что весь домишка вздрагивал:
Как журавль стоял на ноженьке
На одной - носок вытягивал.
Вдруг метнулся... смотрит жалобно...
Повалился - плачет, кается,
Крикнул: "Ваше благородие!
Ваше!.."- вижу - задыхается;
Я к нему. Утих, послушался -
Лег на лавку. Я молилася:
Не пошлет ли бог спасение?..
К утру память воротилася,
Прошептал: "Прощай, родимая!
Ты опять одна осталася!.."
Я над Ваней наклонилася,
Покрестила, попрощалася,
И погас он, словно свеченька
Восковая, предыконная..."
_______
Мало слов, а горя реченька,
Горя реченька бездонная!..
***
Кумушки
Тёмен вернулся с кладбища Трофим;
Малые детки вернулися с ним,
Сын да девочка. Домой-то без матушки
Горько вернуться: дорогой ребятушки
Ревма-ревели; а тятька молчал.
Дома порылся, кубарь отыскал:
«Нате, ребята!— играйте, сердечные!»
И улыбнулися дети беспечные,
Жжжж-жи! запустили кубарь у ворот...
Кто ни проходит — жалеет сирот:
«Нет у вас матушки!» — молвила Марьюшка.
«Нету родимой!» — прибавила Дарьюшка.
Дети широко раскрыли глаза,
Стихли. У Маши блеснула слеза...
«Как теперь будете жить, сиротиночки!» —
И у Гришутки блеснули слезиночки.
«Кто-то вас будет ласкать-баловать?» —
Навзрыд заплакали дети опять.
«Полно, не плачьте!» — сказала Протасьевна,
«Уж не воротишь,— прибавила Власьевна.—
Грешную душеньку боженька взял,
Кости в могилушку поп закопал,
То-то, чай, холодно, страшно в могилушке?
Ну же, не плачьте! родные вы, милушки!..»
Пуще расплакались дети. Трофим
Крики услышал и выбежал к ним,
Стал унимать как умел, а соседушки
Ну помогать ему: «Полноте, детушки!
Что уж тут плакать? Пора привыкать
К доле сиротской; забудьте вы мать:
Спели церковники память ей вечную,
Чай, уж теперь ее гложет, сердечную,
Червь подземельный!..» Трофим поскорей
На руки взял — да в избенку детей!
Целую ночь проревели ребятушки:
«Нет у нас матушки! нет у нас матушки!
Матушку на небо боженька взял!»
Целую ночь с ними тятька не спал,
У самого расходилися думушки...
Ну, удружили досужие кумушки!
***
Огарев Николай
Сим победиши
Мой друг, твой голос молодой
Отводит душу, сердце греет,
И призрак пал передо мной,
И дух уныния слабеет.
А есть с чего сойти с ума
Или утратить силу веры —
Так зверств и подлостей чума
Россией властвует без меры.
И вот пришло на память мне —
Как в старину, никем не знаем,
Бывал, спасаясь в тишине,
Отшельник адом искушаем:
Из тьмы углов, из черной мглы,
Из-за полуночной завесы —
И отвратительны и злы —
Его смущать являлись бесы,
А он крепился и мужал,
И призрак верой побеждал.
Мой друг, твой голос молодой
Отводит душу, сердце греет,
И призрак пал передо мной,
И дух уныния слабеет.
И верю, верю я в исход
И в паше светлое спасенье,
В эемлевладеющий народ
И в молодое поколенье.
И верю я — невдалеке
Грядет, грядет иная доля,—
И крепко держится в руке
Одна хоругвь — «Земля и Воля».
***
Алексей Плещеев
В суде он слушал приговор...
В суде он слушал приговор -
Его галеры ожидали:
Он был бедняк, и был он вор.
Неделю дети голодали,
И, нищетой удручена,
Глядела в гроб его жена;
Труды, заботы, огорченья,
Знать, не по силам были ей;
И поддался он искушенью:
Украл на хлеб семье своей.
И осуждение бесстрастно
Прочел ему синедрион;
Казалось, нищетой ужасной
Никто из них не поражен;
Пример не нов, да и напрасно
Жалеть - неумолим закон!
Лишь одному людское горе
Доступно было в этот миг,
Любовь в одном светилась взоре:
Глядел - и кроток и велик -
Среди безмолвной тишины
Христос распятый - со стены...
***
Честные люди, дорогой тернистою...
Честные люди, дорогой тернистою
К свету идущие твердой стопой,
Волей железною, совестью чистою
Страшны вы злобе людской!
Пусть не сплетает венки вам победные
Горем задавленный, спящий народ,-
Ваши труды не погибнут бесследные;
Доброе семя даст плод.
Сбудутся ваши святые желания,
Хоть не дождаться поры этой вам
И не видать, как все ваши страдания
Здесь отольются врагам.
Вестники правды, бойцы благородные,
Будете жить вы в правдивых сердцах,
Песню могучую люди свободные
Сложат о ваших делах...
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 11.10.2022, 23:16 | Сообщение # 1433 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| "Любая война отвратительна и бессмысленна. Величие обретают лишь освободительные войны, когда народ сбрасывает его угнетателей. Но это уже не война, это - революция".
(Ян Райнис)
ЯН РАЙНИС*
Мраку ночи пришёл конец,
Солнце смыло тумана тень,
Поднимайся, юный борец,
Начинается новый день!
Новый день большого труда,
Новый день небывалых бурь.
Будь достоин его всегда
И всегда готов к нему будь.
Поднимайся скорей бунтарь,
Открывай молодые глаза,
Видишь, солнце как яркий янтарь
Разукрасило небеса!
Как прекрасны его шаги
В грозной буре грядущих дней!
Пробуждайся, бунтарь, и жги
Жаром сердца души людей!
Сбрось оковы тугих одеял,
Смой рассветом завесу сна:
Небосвод беспредельно ал –
По планете идёт весна!
Встань Лачплесиса гордый внук
Полным гнева и светлой любви,
И движением мощных рук
Цепи тяжкие разорви!
25-26.09.1971 г.
*Надгробие поэту-трибуну в Риге.
_____________________________
Вы чтите отчий край, у вас есть дом,
Убежище от ливней и от града,
Спокойны вы, дан хлеб вам, как награда,
И нет тревог, пусть мрак ночной кругом.
Но горе тем, кто весь — любовь к отчизне,
Родного края боль их жжет огнем,
В них бьет, как в наковальню, молот жизни.
Их руки связаны, и тяжки дни,
К земле родной прикованы они.
***
Он душу нес вам из рассветной дали,
Пробив, как солнце, облачный заслон,
И ветерки чело вам овевали.
Лицом вы зарывались в одеяло,
Вас холод пробирал со всех сторон.
Прервать наш сон? Такого не бывало!
Безумец! Наших душ не потревожит,
В неведомую даль нас кличет он.
Но это не дозволено, быть может?
Идти за ним? Но он тропой тревоги
Уводит красоту в простор времен.
Мы ей укажем тихие дороги.
Покой в сердцах и душах безмятежных,
Дремотой сладкой разум осенен
На ложе из цветов в объятьях нежных.
Сулит нам красоту, а сам в грязище
Рукой жестокой разрушает сон.
Будь проклят он, отверженный и нищий!
Рядят свой страх в блестящие наряды,
Твердят один и тот же свой резон,
Укрыв позор за громкие тирады.
А он ушел в распахнутые дали,
Пробив, как солнце, облачный заслон,
И ветры с ним в просторы улетали.
***
Странно: как быстро!.
Дивное диво:
Стал ты филистером
За два-три года.
Нет больше смеха,
Взволнованной речи.
Чинны сужденья,
Мысли как жвачка.
Рот под усами
Строг, благонравен,
Нос добродушен,
Брюхо солидно.
В складочке каждой,
В блеске штиблетин —
Весь ты, прекрасный
Наш соплеменник.
Нынче твой принцип:
Прочь безрассудство,
Каждый поступок
Надо обдумать.
Глупо об стену
Лбом колотиться,
Рушить устои
Власти священной.
Прочь улетели
Порывы, дерзанья,
Кровь ледяная
Разбавлена пивом..
………………………
………………………
Странно: как быстро
Серые будни
Поступью тяжкой
Тебя растоптали.
***
Он был когда-то с нами заодно,
Но убоялся трудностей дороги.
И семенил он мелко и смешно
В толпе подобных большаком убогим.
Теперь привычно жизнь его течет:
Из-под большого жёрнова мучица
Ему на радость весело струится —
Покой и мир он славит горячо…
Но по ночам бедняге скверно спится.
***
И длань его железную на шее
Вы чувствуете, даже не успев
Достойно встретить нового владыку,
Что, появившись, прежнего поверг.
Вы, торжествуя, подняли бокалы,
В них, искрясь, пенился эксцельсиор.
Но выбил он из ваших рук хрусталь,
Напиток сладкий вытек, прилипая
К подошвам вашим. Был и у него
В одной руке фиал с багровой влагой,
Студеной, липкой, а другой рукою
Он сеял ветер, вам смеясь в лицо, —
Ведь бурю пожинать придется вам,
Вам, мирным людям…
***
Но по какому праву мертвой хваткой
Он душит нас? Как взял над нами власть?
Кто он таков? — Бродяга, вот и все.
Откуда он возник? — Из пустоты.
Куда идет? — Во тьму, в небытие.
Откуда он возник, туда и канет.
Пред вечностью, владыкой всемогущим,
Он только миг, число, смиренный раб.
Лишь захотеть — и покорим его,
Пусть тот, кто властвовал, согнется сам.
Согнуть его? Но мы в его руках…
Доколе же?…
***
Сын весь в отца; и даже не понять,
Когда пришел он старику на смену.
Кто говорит, что с год назад уже
Он тайно воцарился, и тогда
На двух девятках (словно вал девятый
Унес его) скончался старый век.
Иные спорят: сын отцу дозволил
Год протянуть и кончить жизнь нулем,
Тем доказав, что старое столетье,
Столь много обещавшее, ничем
Окончилось, что нуль дал нуль в итоге.
***
Кто ж матерью его был, кто отцом?
— Дух, Вечность, — говорят!.. Слова пустые.
Отец его — мещанский затхлый век,
А мать звалась Свободой. К ней стремился
Юнец, покуда жаркой кровь была.
Он Воли не добился, хоть подчас
Судачат — не осталась без последствий
Запретная любовь, но в жены все ж,
Как бюргеру почтенному пристало,
Взял Обыденность — тучную мещанку,
И сам стал постепенно торгашом,
Забыв порывы юности мятежной.
***
Отец под старость вас стегал бичом,
Сын будет скорпионами язвить.
В крови по самый локоть, как мясник, —
Век входит к вам.
Витийствуя о мире, в то же время
Во имя просвещенья и культуры
Уничтожает целые народы,
А жертве, застонавшей под ножом,
Он зажимает рот: резня — ведь это
Обычные, домашние дела.
Так что ж кричать? А если кто кричит —
Тот бунтовщик…
***
Громами войн он путь свой начинает,
Вдали раскаты первые гремят,
И грубым басом «длинного Фомы»,
Как плетью, хлещет он. Снаряды воют,
И сыплются свинцовые бобы.
«Концерт Европы» этот гул зовется:
В нем пушек гром, в нем тонкий визг «дум-дум»,
Зубов железный скрежет, стон глухой
И лязг брони… Зато над этим всем,
То вкрадчиво, то словно издеваясь,
Небесный голос флейт поет, поет
О счастье, безмятежной тишине,
Добытых острым лезвием… Оно
Зовется дипломатией…
***
Век хочет, чтоб царила тишь да гладь!
Чтоб не разила сталь, не били пушки
(Иль в крайнем случае пусть бьют беззвучно),
Чтоб смолкли крики, стихли стоны, — если ж
Кому невмоготу, — пусть за зубами
Язык свой держит. Сладу нет с болтливым,
Держи его под страхом, чтобы он
Не смел грешить… И крикуны тогда
Притихнут живо, изрыгать проклятья
На новый век не будут. Мир настанет —
Благоволение во человецех;
Тогда лишь при движенье резком могут
Оковы звякнуть, да и то чуть слышно,
Как бубенцы, обернутые в войлок;
Ведь так мягкосердечен судия,
Так сокрушается палач, рубя
Нам головы…
***
Измучены тоской непреходящей,
Мы, люди, испокон веков томимся
По счастью, солнцу, воле и по хлебу,
Особенно по хлебу, да, по хлебу
Пшеничному — грош ломаный за фунт.
Ведь вместе с ним придет все остальное,
Что делает прекрасным Дух и Разум.
Пойми одно — нам имя Легион!
Мы поколенье молодости вечной,
И мы тебя, Владыка-Век, согнем,
Рабом ты будешь нашим. Nos vincemus!
И дети Солнца будут жить тогда
На белоснежной праздничной земле,
Жить, неизбывным счастьем наслаждаться,
Тем счастьем, что для них в кровавых муках
Мы добыли по тюрьмам и по ссылкам.
Поры не выжидаем, — смело мы
Вцепились в космы Времени седые.
***
Все печали и радости света,
Чувства, что рвутся из сердца поэта —
Вряд ли бег вечности сдержат намного.
Нет уже слов, которые могут
Время перемещать
Ближе к цели хотя бы на пядь.
***
…Так знай же, в чем высшей идеи суть:
Она безжалостна, — не обессудь.
Тот, кто ее загорелся огнем,
О страхе, о смерти забыл — обо всем.
Он не щадит ни себя, ни друзей,
Он все дорогое пожертвует ей.
Он к цели идет, хоть пути тяжелы,
Не слышит насмешек, хулы и хвалы.
Тьма окружает его, но всегда
Пред ним сверкает одна звезда.
***
Юность должна быть
Дерзкой, могучей,
Вечно кипучей, —
Людям на диво.
Факелом, юность,
Будь среди боя,
Чтоб за тобою
Шел и трусливый.
Вестником правды
Стань, чтобы снова
Вспыхнуло слово, —
Пламень призыва.
Сдерни повязку
С глаз ослепленных,
Сонных, плененных
Выдумкой лживой.
Ринься в сраженье,
Знамя вздымая,
Всех увлекая
В бой справедливый.
***
Мне этого не вынести, отец.
Все видеть — и спокойно, молчаливо,
Как будто сердце у тебя вконец
Окаменело, — улыбаться криво;
Взирать, как правду топчут сапогом,
Как палачи глумятся нечестиво
Над тем, что мы святынею зовем…
Трепещет плоть, и кровь моя как пламя,
И руки тянутся к оружью сами.
***
Как мог тебя я удержать!.. И ты
Ушел, мой сын. И вот передо мною
Лежишь теперь. Глаза твои пусты,
Покрыты щеки смертной белизною.
А как они пылали в час, когда ты
Нас вещим словом окрылял своим.
Ты мертв! И лишь чело еще объято
Грозы недавней отблеском живым…
О сердце! Мы сильны, мы победим!..
Ян Райнис (1865 - 1929)
Rainis — псевдоним; настоящие имя и фамилия — Я́нис Пли́екшанс
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 14.10.2022, 15:15 | Сообщение # 1434 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Воспоминания
Белое небо
крутится надо мною.
Земля серая
тарахтит у меня под ногами.
Слева деревья. Справа
озеро очередное
с каменными берегами,
с деревянными берегами.
Я вытаскиваю, выдергиваю
ноги из болота,
и солнышко освещает меня
маленькими лучами.
Полевой сезон
пятьдесят восьмого года.
Я к Белому морю
медленно пробираюсь.
Реки текут на север.
Ребята бредут -- по пояс -- по рекам.
Белая ночь над нами
легонько брезжит.
Я ищу. Я делаю из себя
человека.
И вот мы находим,
выходим на побережье.
Голубоватый ветер
до нас уже долетает.
Земля переходит в воду
с коротким плеском.
Я поднимаю руки
и голову поднимаю,
и море ко мне приходит
цветом своим белесым.
Кого мы помним,
кого мы сейчас забываем,
чего мы сто'им,
чего мы еще не сто'им;
вот мы стоим у моря,
и облака проплывают,
и наши следы
затягиваются водою.
***
Рыбы зимой живут.
Рыбы жуют кислород.
Рыбы зимой плывут,
задевая глазами
лед.
Туда.
Где глубже.
Где море.
Рыбы.
Рыбы.
Рыбы.
Рыбы плывут зимой.
Рыбы хотят выплыть.
Рыбы плывут без света.
Под солнцем
зимним и зыбким.
Рыбы плывут от смерти
вечным путем
рыбьим.
Рыбы не льют слезы:
упираясь головой
в глыбы,
в холодной воде
мерзнут
холодные глаза
рыбы.
Рыбы
всегда молчаливы,
ибо они --
безмолвны.
Стихи о рыбах,
как рыбы,
встают поперек
горла.
***
Мы незримы будем, чтоб снова
в ночь играть, а потом искать
в голубом явлении слова
ненадежную благодать.
До того ли звук осторожен?
Для того ли имен драже?
Существуем по милости Божьей
вопреки словесам ворожей.
И светлей неоржавленной стали
мимолетный овал волны.
Мы вольны различать детали,
мы речной тишины полны.
Пусть не стали старше и строже
и живем на ребре реки,
мы покорны милости Божьей
крутизне дождей вопреки.
***
Гладиаторы
Простимся.
До встреч в могиле.
Близится наше время.
Ну, что ж?
Мы не победили.
Мы умрем на арене.
Тем лучше.
Не облысеем
от женщин, от перепоя.
...А небо над Колизеем
такое же голубое,
как над родиной нашей,
которую зря покинул
ради истин,
а также
ради богатства римлян.
Впрочем,
нам не обидно.
Разве это обида?
Просто такая,
видно,
выпала нам
планида...
Близится наше время.
Люди уже расселись.
Мы умрем на арене.
Людям хочется зрелищ.
***
И вечный бой.
Покой нам только снится.
И пусть ничто
не потревожит сны.
Седая ночь,
и дремлющие птицы
качаются от синей тишины.
И вечный бой.
Атаки на рассвете.
И пули,
разучившиеся петь,
кричали нам,
что есть еще Бессмертье...
... А мы хотели просто уцелеть.
Простите нас.
Мы до конца кипели,
и мир воспринимали,
как бруствер.
Сердца рвались,
метались и храпели,
как лошади,
попав под артобстрел.
...Скажите... там...
чтоб больше не будили.
Пускай ничто
не потревожит сны.
...Что из того,
что мы не победили,
что из того,
что не вернулись мы?..
***
Переживи всех.
Переживи вновь,
словно они -- снег,
пляшущий снег снов.
Переживи углы.
Переживи углом.
Перевяжи узлы
между добром и злом.
Но переживи миг.
И переживи век.
Переживи крик.
Переживи смех.
Переживи стих.
Переживи всех.
***
Все это было, было.
Все это нас палило.
Все это лило, било,
вздергивало и мотало,
и отнимало силы,
и волокло в могилу,
и втаскивало на пьедесталы,
а потом низвергало,
а потом -- забывало,
а потом вызывало
на поиски разных истин,
чтоб начисто заблудиться
в жидких кустах амбиций,
в дикой грязи простраций,
ассоциаций, концепций
и -- просто среди эмоций.
Но мы научились драться
и научились греться
у спрятавшегося солнца
и до земли добираться
без лоцманов, без лоций,
но -- главное -- не повторяться.
Нам нравится постоянство.
Нам нравятся складки жира
на шее у нашей мамы,
а также -- наша квартира,
которая маловата
для обитателей храма.
Нам нравится распускаться.
Нам нравится колоситься.
Нам нравится шорох ситца
и грохот протуберанца,
и, в общем, планета наша,
похожая на новобранца,
потеющего на марше.
***
Мы не пьяны. Мы, кажется, трезвы.
И, вероятно, вправду мы поэты,
Когда, кропая странные сонеты,
Мы говорим со временем на "вы".
И вот плоды -- ракеты, киноленты.
И вот плоды: велеречивый стих...
Рисуй, рисуй, безумное столетье,
Твоих солдат, любовников твоих,
Смакуй их своевременную славу!
Зачем и правда, все-таки, -- неправда,
Зачем она испытывает нас...
И низкий гений твой переломает ноги,
Чтоб осознать в шестидесятый раз
Итоги странствований, странные итоги.
***
...И Пушкин падает в голубо-
ватый колючий снег
Э. Багрицкий.
...И тишина.
И более ни слова.
И эхо.
Да еще усталость.
...Свои стихи
доканчивая кровью,
они на землю глухо опускались.
Потом глядели медленно
и нежно.
Им было дико, холодно
и странно.
Над ними наклонялись безнадежно
седые доктора и секунданты.
Над ними звезды, вздрагивая,
пели,
над ними останавливались
ветры...
Пустой бульвар.
И пение метели.
Пустой бульвар.
И памятник поэту.
Пустой бульвар.
И пение метели.
И голова
опущена устало.
...В такую ночь
ворочаться в постели
приятней,
чем стоять
на пьедесталах.
***
Памятник
Поставим памятник
в конце длинной городской улицы
или в центре широкой городской площади,
памятник,
который впишется в любой ансамбль,
потому что он будет
немного конструктивен и очень реалистичен.
Поставим памятник,
который никому не помешает.
У подножия пьедестала
мы разобьем клумбу,
а если позволят отцы города, --
небольшой сквер,
и наши дети
будут жмуриться на толстое
оранжевое солнце,
принимая фигуру на пьедестале
за признанного мыслителя,
композитора
или генерала.
У подножия пьедестала -- ручаюсь --
каждое утро будут появляться
цветы.
Поставим памятник,
который никому не помешает.
Даже шоферы
будут любоваться его величественным силуэтом.
В сквере
будут устраиваться свидания.
Поставим памятник,
мимо которого мы будем спешить на работу,
около которого
будут фотографироваться иностранцы.
Ночью мы подсветим его снизу прожекторами.
Поставим памятник лжи.
***
"Пролитую слезу
из будущего привезу,
вставлю ее в колечко.
Будешь глядеть одна,
надевай его на
безымянный, конечно".
"Ах, у других мужья,
перстеньки из рыжья,
серьги из перламутра.
А у меня -- слеза,
жидкая бирюза,
просыхает под утро".
"Носи перстенек, пока
виден издалека;
потом другой подберется.
А надоест хранить,
будет что уронить
ночью на дно колодца".
***
"То, что дозволено Юпитеру,
не дозволено быку..."
Каждый пред Богом
наг.
Жалок,
наг
и убог.
В каждой музыке
Бах,
В каждом из нас
Бог.
Ибо вечность --
богам.
Бренность --
удел быков...
Богово станет
нам
Сумерками богов.
И надо небом
рискнуть,
И, может быть,
невпопад
Еще не раз нас
распнут
И скажут потом:
распад.
И мы
завоем
от ран.
Потом
взалкаем даров...
У каждого свой
храм.
И каждому свой
гроб.
Юродствуй,
воруй,
молись!
Будь одинок,
как перст!..
...Словно быкам --
хлыст,
вечен богам
крест.
***
Не то Вам говорю, не то
твержу с гримасой неуместной.
Рассудок мой что решето,
а не сосуд с водой небесной.
В худую пору взялся я
расписываться в чувстве чистом, --
полна сейчас душа моя
каким-то сором ненавистным.
Простите описанье чувств,
фальшивую и злую ноту,
всю болтовню, но больше -- грусть,
за матушку ее -- длинноту.
Простите, что разверз сей хлев
пред Вами, Господи, простите.
Как будто, ног не отерев,
я в дом влезал... И не грустите:
ведь я-то помню свой оскал,
а также цену рифмованью,
а также все, что здесь искал
в грошовом самобичеваньи.
О не жалейте Ваших слов
о нас. Вы знаете ли сами,
что неубыточно любовь
делить Вам можно с небесами.
Иосиф Бродский
Сообщение отредактировал Михалы4 - Пятница, 14.10.2022, 15:17 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 29.10.2022, 20:05 | Сообщение # 1435 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| За всё, что было,
За всё, что будет,
В траву степную
Лицом
Упасть…
__________________
Здесь всё – моё.
И всё – со мною.
И я не стёршийся пятак, –
Дорогу вымощу собою,
Вбивая в твердь земную
Шаг.
Я стану морем и строкою,
Свечою,
Озарившей мрак,
И землю я травой покрою,
Где пласт её
Убог
И наг.
Я в душах храм любви
Построю,
И я пятно позора смою
С лица земли…
Да будет так!
***
Я обретаю вновь свободу,
Я вновь свободою
Дышу.
А вольный дух
Не ищет броду –
Он там.
Он здесь.
Он Бог.
Он Весть.
И я пишу
Его указы
(Не канцелярские листы!),
И не эпитеты и фразы,
Где веет ветер пустоты…
Являя сердцем миру разом
Все бездны
Горней высоты.
И я пойду бродить по свету –
По закоулочкам
В стихах
Искать себя, свою планету
И плыть к себе на всех ветрах.
***
Начну письмо…
Под дождь так тянет
Лелеять слов обугленную хворь…
Раскрыть окно,
Приставить к двери камень,
Начать письмо…
Писать в стихах,
Без адреса,
Без почты,
Которая бы приняла его.
А шум дождя
Вберут,
Впитают строчки –
Так сладостно с природою родство…
И только к утру тихо прозревая,
Со лба откинуть вымокшую прядь,
И, с подоконных досок дождь стирая,
Легко вздохнуть,
И снова жизнь
Начать…
***
Благодарю века
За то, что дали силы
Мне устоять, –
Господь хранил
Меня…
Что вектор обрели
Мои
Усилья.
Что не напрасно
Жизнь течёт моя.
Что слишком трудною
Была моя дорога –
Не огибала ни страстей,
Ни бед.
Что никогда
Я не теряла Бога –
Бог был во мне –
В дни горя и
Побед…
***
Я – завязь живая
Грядущих основ,
Несущая силу и слово
Истока.
Чужда я законов больших городов,
И крови,
Текущей в жилах Востока.
И всех наслоений
Причуды и гений
Во мне не живут,
Не справляют свой праздник.
Земли не стряхнула еще я с коленей,
Я слушаю недра. И неба я данник…
Вокруг меня травы, приторны, пряны.
Их заросль густая, их царство,
Их век…
И первозданно дышит поляна,
Веков усмиряя стремительный бег…
А я как былинка,
Стою и качаюсь,
Руки сложив,
И веки смежив…
А я постепенно в себя превращаюсь,-
Срок на исходе,
Кокон ожил…
И в этом пространстве,
От века желанном,
Все стороны света –
А я посреди…
Подобна я глине на круге
Гончарном,
И вертится круг,
И всё впереди…
***
Я альфа и омега.
Я – только
Прах.
Я – голос мира,
Ветвь его побега…
Я – эхо Бога
И пред Богом
Страх.
Слепая жизнь,
Ползущая по кручам,
Ковчег Библейский
В буре снеговой…
Колени содраны…
Пред ликом Всемогущим
Я есть ничто…
***
Но если ни направо, ни налево
Ступить нельзя,
То, значит, – ввысь?
То, значит, – в небо?
Или пешочком, краем света,
Туда, где камни
Точит Лета?
Ушло из глаз,
Исчезло лето…
Но на вопрос мой
Нет ответа.
И под ногами
Грязь и слизь…
***
Когда нет сил
Подняться
Для полёта,
Когда мне жить
Почти
Невмоготу,
Крест-накрест
Предо мной
Все двери, все ворота –
Я говорю себе,
Что я – пехота…
А впереди лишь топи
Да болота,
Но я их всё-таки
Когда-нибудь
Пройду…
***
Что день,
Что век,
Что всех распадов
Сила?
Всегда повержена,
Всегда жива…
К работе алчная,
Я всех простила…
Упрямства своего
Вбиваю в скальный грунт
Упрямые слова…
Я тверже камня.
Сдержанней гранита.
Высоко в небо
Вознесен
Мой храм.
И лавою земля моя
Покрыта,
Которой я
И Богу не отдам…
***
Просторы тяжелые подняли веки,-
Таким ожиданьем глаза их полны…
Ну что мне сказать вам,
Долины и реки,
Вам,
Солнечных бликов
Литые
Челны?
Навстречу мне руки Ваагна* простерты,
Зеленое пламя весенних одежд…
Я мимо иду
Ваших пристаней теплых,
По белым камням
Невозможных надежд…
* — в древнеармянской мифологии бог огня, войны и бури, герой-змееборец, вероятно также громовержец.
***
Я распахнула черные ворота –
Свои глаза…
А по земле текут,
Скрипят подводы…
Грядет гроза!..
Открыто сердце,
И душа открыта, –
Как ширь
Полей!..
Темнеет небо…
Воздух рвут копыта…
И шалый ветер
Гривы мнет коней…
Они идут…
Им нет числа и счета.
И, нескончаем, движется
Поток…
И рушатся границы,
Как ворота,
И чья-то тень уже у поворота
Растет и множится,
И целит боль в висок
Не как-нибудь, а с ходу бьет, и с лета…
И нет здесь Запада!
Здесь нет Востока! –
Страница первая Грядущего пролога…
И метка черная лежит
У самых ног…
***
Тревожная, черная мысль
Вся ночь мою душу
Снедает:
Мне снится –
Коварная рысь
Кровавый разбой
Затевает…
И вот она рядом уже,
Приблизилась к цели
Заветной, –
Стоит на моем
Рубеже
И силой грозит мне
Несметной…
И вся она в прищуре
Глаз,
В стремительном росчерке
Воли…
Метнулась…
И нет больше нас...
Последние сыграны
Роли…
***
Мы попадаем под
Колёса…
Мы сходим с рельс,
Летим с откоса…
Своей ли волей,
Волей рока,
Не весть какого
Скомороха,
Так неожиданно жестоко
К нам повернулось мирозданье,
Событья,
Ход времён,
Эпоха…
И, поведя надменно бровью,
Они нам шлют
Своё
Посланье –
Грозят нам мороком
И кровью –
И нас уж нет –
Одно преданье…
…………………………………….
…И никакие
Пароходы
К нам в трудный
Час
Не подплывут…
Мы тонем
В омуте
Свободы…
А ближний берег
Наг и крут.
***
И я не знаю
Как мне быть –
Страну свою в какие руки
Отдать,
Доверить,
Поручить?
Кругом предатели
И шлюхи…
А ветер снова взялся выть,
И люди дохнут,
Словно мухи…
***
Передо мною странная картина
Вдруг возникла,
Встала,
Разрослась.
Нет истории.
Осталась только глина.
Нет страны.
Но есть чужая власть.
Я, наверное, куда-нибудь
Уеду –
Не глядеть,
Не видеть бы напасть…
Оглянусь –
Она ползёт по следу,
Ухмыляется,
И щерит пасть.
Мне корёжит дух она и душу,
Бьёт с оттяжкою,
Наотмашь бьёт,
И всласть.
Океаны перешли на сушу,
Словно тать,
В ночи подобралась…
Я стою
Перемогаю стужу,
Я креплюсь,
Стараюсь не упасть…
И тут же – чуть дальше:
Всё, что случится
С моею страной,
То и со мною,
Случится,
С ветвью системы её корневой…
Не
Разлучиться!
Как мне уйти от неё,
Как бежать? –
Видано ль
Дело?..
Вместе мы жили.
Вместе умрём.
Нет нам
Предела!..
***
А нам – средь всех,
Нам быть – за всех,
За немощных
И малых…
С высот невидимых
Креста
Жизнь бесконечна
И чиста
Средь всех времён, пустых имён
И в вёдро, и в порошу –
И от распятого Христа
Принять нам ношу!..
***
И я превращу себя в плаху
Чтоб было где головы
Сечь…
Я в сердце взрастила
Отвагу,
И дверь притворила я
Страху –
А иначе мертвой мне
Лечь…
Мне боль прожигает рубаху,
И кровь проступает
Сквозь речь…
***
Кто принял вызов?
Поднял кто
Перчатку?
Не предал –
Кто?
Так Господа моли
Помочь!
Ломай в смиренье
Шапку! -
Мы проиграли бой!
Надежду!
Душу!
Схватку!
Еще лишь час –
И нет у нас
Земли...
***
И нам придется все же
Притерпеться,
Чтоб вновь глаза
Поднять…
Мы проиграли…
Никуда не деться,
Хоть тронься разумом,
Ополоумь,
Иль спять…
И, обхвативши голову руками,
В недоумении качайся
Сотни лет…
Нас больше нет…
Так смейтесь же над нами,
Пока ваш час,
И дремлет наш
Ответ…
***
Когда распрямиться
Пружине
Назначенный час
Подойдёт, –
Запомните! –
Память –
Не стынет
И счёт свой обидам
Ведёт…
Как сжатая сила
Вулкана,
Как плач заколдованных
Недр, –
Так прошлого
Подвиг
И рана –
Предвестье
Грядущих
Побед!
***
Я почему-то жить –
Не тороплюсь.
Мне кажется, что впереди
Всего так много будет…
Я день не отпущу
Пока не наслажусь
Неторопливо вкусом
Буден…
Они мне так милы и дороги….
А праздничный
Претит мне звон.
Я так люблю седую пыль дороги –
Идти по ней
Без шума и знамен…
Мне кажется, что много мне отмерено,
И ни к чему сдвигать свершений срок…
Когда душа в бессмертии уверена,
То не спеша
Возводит свой чертог…
***
Но каждый день мой – только день.
Не битва.
Сто компромиссов,
Уйма полуслов.
И в этом дне
Расплывчато и слитно
Лицо друзей моих,
Лицо моих врагов…
И я живу,
Живу без донкихотства,
Предубежденность пряча
И порыв…
Я чувствую своё с врагами сходство…
***
Я боюсь за Россию
Больше,
Чем за себя.
Хоть меня не просили,
Говорили:
«Напрасно!»
Повторяли,
Что зря…
Только так привелось мне,
Так легло на роду…
Я здесь Слову училась
В сорок первом
Году….
***
Без Великой Идеи
Не бывает Великой
Страны….
Ну а мы оскудели
И себя проглядели…
Мы смертельно больны.
Наше воинство Духа
Тихо двинулось вспять…
***
И время отмерит мне путь
В неизвестность,
По тропам скалистым,
На плаху суда…
Глаза распахнёт
Неоглядная нежность,
Мятежная вспыхнет
На небе звезда…
Сэда Вермишева (9 октября 1932 - 18 февраля 2020) https://stihi.ru/avtor/sermish
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 10.11.2022, 18:09 | Сообщение # 1436 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Не уходи, не исчезай бесследно
Осенних дней последнее тепло.
По краю вечереющего неба
Огнём закатным солнце утекло.
Здесь за окном так сыро и промозгло,
И на стекле холодная слеза.
Уже закрыли первые морозы
Осенним лужам блеклые глаза.
Здесь нет войны. Но всё же занавесьте,
Закройте чёрным крепом зеркала.
Вчера домой вернулись грузом двести
Простые парни нашего села.
Война не там. Она теперь повсюду.
Кому-то в это верится с трудом.
Бегут, кричат: "Я воевать не буду!"
Но к ним война сама ворвётся в дом.
Я к землякам пришёл сегодня в гости,
Оставив за оградой суету.
Заплаканная осень на погосте
Упала на гранитную плиту.
Здесь траурные ленты на портретах
Моих друзей, защитников страны.
Вас называю воинами света
За молодость на алтаре войны.
Уходит день на фронт к бойцам на запад.
Приморский вечер у могил молчит.
Тайга выносит на кедровых лапах
Луны старинный богатырский щит.
***
По Донецку бьют прямой наводкой.
Началась такая круговерть!
Гаубиц надорванные глотки
Изрыгают ненависть и смерть.
Нам актёр, красивый и плечистый
(Он в кино брутальный замполит),
Притворившись страстным пацифистом,
Завопил: " Душа за мир болит!"
Пацифист ромашкой не поможет
В жерле оружейного ствола.
Если кучер выпускает вожжи -
Значит, конь закусит удила.
"Тройка-Русь!" - спросил однажды Гоголь:
"Мчишь куда?". Она летит вперёд.
Если Русь дразнить и больно трогать,
То, конечно, тройку понесёт.
По Донецку снова артдуэли -
Грохот, ужас, дым, огонь и свист.
...Где-то ходит с миром по Брюсселю
Наш такой брутальный пацифист.
Тот, который был у нас кумиром,
На экране образцом бойца,
Гармоничный с идеальным миром.
Без имён, без чести, без лица.
***
На окне оборки тюля -
Грозовые облака,
Заклубились, всколыхнулись
От сырого сквозняка.
Парусами вздулись шторы -
Два встревоженных крыла,
Кораблём навстречу шторму
Наша комната плыла.
Мы царапались о мели,
Догоняли миражи.
Постепенно леденели
От безденежья и лжи.
Наступил конец раздорам,
Оставлять тебя одну
Мне придётся очень скоро.
Завтра утром на войну.
Ты теперь - жена солдата,
Груз обиды позабыт.
Будет сниться небогатый,
Наш такой уютный быт.
Ты не плачь, родная Юля
Верю я: наверняка
Мне ни мина и ни пуля
Не достанутся пока.
Я везучий, я рисковый,
И всего дороже мне:
Репродукция Крамского
В нашей спальне на стене.
Незнакомка на которой
Ухмыльнулась свысока,
Смотрит барыня с укором,
Что пошёл я в ЧВК.
Провожая день вчерашний,
Был сосед навеселе.
А у нас в красивых чашках
Чай на кухонном столе.
Мы с тобой, моя родная,
Обойдёмся без вина,
Потому что понимаем -
Не для радости война.
Кошка гладит мягкой лапой,
По стеклу колотит дождь.
Ты в кругу настольной лампы
Оберег в дорогу шьешь.
Только дочь одна смеётся,
В конопушках морща нос,
Наше рыженькое солнце
С вихрем спутанных волос.
Слов не тратим понапрасну,
Обниму любя жену.
Мне за вас таких прекрасных
Завтра утром на войну.
***
Девять жизней у кота
неспроста.
От усов и до хвоста
красота
Он бойцовый, и живет
без забот.
Позывной возьму я Кот.
И вперёд!
Я, конечно, отличусь на войне.
Девять жизней хватит мне?
Да вполне.
Стражем кот стоять на грани миров
Против нечисти, врагов.
Он готов.
Буду видеть в темноте
всякий раз.
У кота ведь даже глаз -
ватерпас.
Даже уши у кота - эхолот.
Позывной возьму я Кот.
Ну и вот.
Восемь жизней я отдам на войне,
А девятую не мне,
а жене.
На диване толстый нежится кот.
Чешет лапой свой живот
Бегемот.
Умиляется жена: "Как хорош!
На тебя чуть - чуть похож."
Ну и что ж.
Вот иду в военкомат без каприз.
А жена мне: "Что раскис,
мой Кис - Кис."
Улыбается, шутя надо мной:
Взял кошачий позывной,
так не ной."
***
ЧЁРНОЕ
Был день, как родниковая вода
В прозрачной чаще свежим и прохладным,
Еще пока не долетал сюда
С весенним громом грохот канонады.
Весна сияла в лужах синевой,
Мы первых птиц поздравили с прилетом,
Но вместо песен их над головой
С шипящим свистом били минометы.
Хотелось жить ребятам по весне,
Пьянящий март вдыхая полной грудью,
Но тут по ним (а значит и по мне)
Ударили из тысячи орудий.
Вот командира разорвал удар,
В преддверье Ада на кончину света
Опять с небес бездушный Байрактар
Плевал на нас ракету за ракетой.
Где первомайский Укртелеком,
Военный склад с солдатским провиантом,
Моих ребят накрыло целиком...
Так с музыкой уходят музыканты.
Стал черным день,
В его кромешной мгле
Дымятся, растекаясь в изголовье,
Не мартовские лужи на земле,
А черные озера нашей крови.
В глазах опять чернеет и рябит
Раздробленный на множество осколков,
Я обескровлен, я почти убит,
Но все равно в душе остался волком.
И на себе я не поставлю крест,
Моей машины мертвые останки
Стоять остались там, где переезд,
Сожженный БТР с разбитым танком.
Я знаю, что наступят времена,
Когда в часовне встретят наших близких.
Там наши золотые имена
Они найдут на серых обелисках.
***
Нас страна теряла в девяностых.
Был за нами нужен глаз да глаз.
С пивом у коммерческих киосков
Тусовались младшие подростки.
Просто взрослым было не до нас.
Обвиняли всех: семью и школу.
Стал опальным даже русский квас.
Глупых, бесшабашных и весёлых
Джинсами и сладкой Кока - Колой
Подкупали, покупали нас.
Нам герои были рэкитиры -
Взять валюты много и сейчас.
Кто - то занят переделом мира.
Кто - то в страхе прячется в квартиры.
А свобода пьяная у нас!
Проститутки, геи, наркоманы.
Стать бандитом - это высший класс.
Положили деткам шприц в карманы.
Кто - то ночью от "Рояля" пьяный.
Столько кайфа было! Всё для нас!
Дальше - больше; продают и делят:
Земли, нефть, промышленность и газ.
Возмущаться громко не велели.
Что мы очумели в самом деле?
Ни - ни - ни. А то посадят нас.
Защищать дворцы олигархата?
Защищать Россию пробил час!
От избы, от украинской хаты
В бой пошли славянские солдаты.
Наконец - то вспомнили о нас.
Мы сегодня "Вагнера" питомцы.
Без наград, позёрства и прикрас,
С фанатизмом древнего японца
Умирать под чёрным волчьим солнцем
Научили наши предки нас.
Мы когда пошли на штурм Попасной
Командир от нас не прятал глаз.
Перед боем попросил обняться
И сказал: "Пока, спасибо, братцы."
Потому что свято верил в нас.
Тридцать пять штурмовиков в отряде.
Стало же четырнадцать сейчас.
Мы сражались ни на что не глядя,
Ни для славы, ни награды ради.
В этот день страна теряла нас.
***
Поэма о пехоте
I
ДНР 11-й гвардейский
и батальон "Восток"
Помню факты, знаю даты,
Имена не с потолка.
Вспоминаю вас, ребят,
Из гвардейского полка.
Тосковать мне нет резона.
Нам, как вишенка на торт,
Брать в шестнадцатом промзону.
Был ещё аэропорт.
Наш противник в перелеске
Мы вдвоем - Юрист и Волк.
Нас роднят окопы Пески
И одиннадцатый полк.
Мы в бою могли едва ли
Про святыни вспоминать.
Сотни раз и поминали
Мать твою и Божью мать.
Но ханжить, боец, не надо -
Губки гузкой, глазки вверх
По тебе ударят "Грады" -
Перечислишь сразу всех.
Но в разгар жестокой битвы,
Как издревле на Руси,
Ты, не знающий молитвы,
Просишь: "Господи, спаси."
Мы стояли у истоков.
Шёл четырнадцатый год
Назывался полк "Востоком".
В Вольво - центре были. Вот,
Молоком наполнив миску,
Вам поведаю сейчас
Про одну сепаратистку
Героический рассказ.
II
Киска - сепаратистка
После вражеской бомбёжки,
Потерявшая котят,
Как-то раненная кошка
К нам сама пришла в отряд.
Обожжённая, качалась.
И контужена, видать.
"Мол, корми меня сначала,
Но не трогай и не гладь. "
Кошка, видимо, оторва.
Но боец по духу наш.
Кое - где местами порван,
Мят трёхцветный камуфляж.
Но ко мне подходит близко
И мурлыкает со мной.
Киска - то сепаратистка -
Получила позывной.
Есть народная примета,
Что всегда в канун войны,
Ближе к осени за лето
Расплодятся грызуны.
Мыши шли со всей округи.
Но как опытный боец,
Наша новая подруга
Славно билась за Донецк.
Шла мышиная армада.
Шла бесчисленная рать.
Что и надо и не надо
Испоганить и сожрать.
Ничего понять не может,
Что в мозгах у грызуна.
Или ополчились тоже,
Или в поле нет зерна.
Или взрывы - не до риска.
Там не смётаны стога.
Только их Сепаратистка
Бьёт, как личного врага.
После ночи деловито
Мне на утренний доклад
Показать спешит убитых -
В тапках кучками лежат.
Но сама не станет лопать.
Дескать, я имею честь.
ДНРовка с укропом
Даже мышь не станет есть.
III
Технология штурма
Но пехота есть пехота,
Не последняя в ряду.
И для нас нашлась работа
Даже в нынешнем году.
Мы теперь бойцы России.
Нас не надо гнать и звать.
Нынче с опытом и в силе.
Воевать так воевать.
Штурмовать дана команда.
(Вот такие пироги!)
Нам опять пройти, как Данте,
Эти адовы круги.
На пределе стонут нервы.
Коли взяли - так везём.
Танк идёт по полю первым.
Месит траком чернозём.
Следом наш, пехота, выход.
Мы в атаках знаем толк.
Поминать не будем лихом -
Кто споткнулся и замолк.
Не скакали по Европам
Не просили ордена.
Поднимаясь из окопов,
В полный рост идёт война.
С БМП идёт пехота.
Автоматы - и вперёд!
Кровь, разбавленная потом
Тело жаркое зальёт.
Бой солдатам не потеха,
И науку преподаст.
Беспилотник смотрит сверху.
Он и ловок и глазаст.
Видит, как ложатся мины.
Как хорош у нас прицел:
Где - то рядом, где - то мимо.
А вот этот точно в цель.
Артдуэль: огонь и грохот
С той и этой стороны.
Ишь, какая суматоха
На балу у сатаны.
Снова нас накрыло залпом.
Рядом мой боец умолк.
Как некстати и внезапно
БМП уходит в бок.
Неприятель бьётся нервно.
Залпы вот который час.
Там в расход пошли резервы.
Значит, есть ещё запас.
Что ж, теперь нам не до драки.
Шёл по станциям доклад:
В захлебнувшейся атаке
Потеряли мы солдат.
Если есть у нас потери,
То назад идти должны.
...Слава мощи артиллерий!
Да поможет Бог Войны!
Артиллерии угодно
Белым дымом застилать.
На позиции уходим
Запасные, так сказать.
Только нам туда не топать.
Мы - пехота. Нам опять
Как всегда к себе в окопы.
Чтобы новых штурмов ждать.
IV
В госпиталь
Утро затеплилось раннее
Ветер порывами по' полю.
Бредит и мечется раненный,
Тот, что упал за окопами.
"Мне бы дождя холодного,
Чистого, частого, звучного.
Душной и жаркой погодою
Каждая клетка измучена.
Пыльно, потрескано, сморщено.
Чашей ладонь подорожника.
Просит живое о помощи:
Дождика..., дождика..., дождика..."
Фельдшер совсем ещё девочка
Шепчет, склоняясь: "О Господи!
Вы потерпите маленечко.
Миленький, вот уже госпиталь."
Зыбко колеблется марево.
Пылью глаза запорошены.
Пепел смешался с испариной.
- Дочка, спасибо, хорошая.
Мне бы водички. Водицы бы.
Я ни на что же не жалуюсь.
Доктор ответил : " В больнице Вы.
Милый, молчите, пожалуйста."
***
Возвращаюсь из небытия.
Чей-то крик зовёт меня с надрывом.
Погребённый, оглушённый взрывом,
Звал кого-то может быть и я.
Возвращаюсь из небытия.
Высоко до неба полетел.
Вихрем пепла, в круговерти сажи.
На земле в кровавом камуфляже
Командир среди фрагментов тел,
Высоко я в небо полетел.
Жизнь вернулась всполохом огня.
Завертелись в сумасшедшем танце
Молний шаровых протуберанцы.
...На земле молились за меня.
Жизнь вернулась всполохом огня.
Я себя увидел с потолка.
И врачей встревоженные лица.
Приказали снова сердцу биться:
"Возвращайся, воин ЧВК."
Но себя я видел с потолка.
В госпитале свой особый звук.
Сон, как стон, а скрипы это хрипы.
Дышится прерывисто со всхлипом,
Булькает вода из чьих-то рук.
В госпитале свой особый звук.
В госпитале свой особый цвет.
Запах тошнотворно сладковатый
Вот опять вгрызается в солдата
Боль - фантом в ногах, которых нет.
В госпитале свой и звук, и цвет.
Выплывает свет из темноты
Белые палаты, как сугробы.
И меня, дрожащего в ознобе,
Пеленают в белые бинты.
Белый свет плывёт из темноты.
Раненые пасынки войны.
Тонкими от боли голосами,
Спящие, вы жалуетесь маме.
Мальчики, ребята, пацаны,
Раненые пасынки войны.
***
Огнём палили не к добру.
Ночным предтечей
Пришёл к вселенскому костру
Угрюмый вечер.
Сожрал огонь поля и лес.
Но было мало.
Глядим, а пламя до небес
Уже достало.
Горят повсюду города,
Тайга и джунгли.
Не остановимся, когда
Оставим угли.
Но почему не можем мы,
Не пряча лица,
В предверье ядерной зимы
Остановиться?
Остались угли, но и те
С последней дрожью.
Вот мы в кромешной темноте
Остались всё же.
Теперь нам поздно падать ниц,
Раз жребий брошен.
Мне очень жаль зверей и птиц,
Детей и кошек.
Юрий Волк https://stihi.ru/avtor/yurkavolk
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 16.11.2022, 06:13 | Сообщение # 1437 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| «Нам долго пытались внушить: никому поэзия сегодня не нужна; массовый читатель её не понимает; большие тиражи невозможны; надо издавать книжки для своих (100-500 экземпляров — и хватит: если ты начинающий, впаришь свою сотку друзьям и знакомым; если мэтр, все поэты сами раскупят); так исторически сложилось в России, что высшие социальные слои, получавшие из поколения в поколение хорошее образование, могут писать стихи; ну и т.п. бред.
Вот вчера выставили на предпродажу нашу антологию военной поэзии «Воскресшие на Третьей мировой». Прошла ночь. ПРОШЛА ОДНА НОЧЬ!!! Треть тиража уже раскуплена. Тираж — 3000 экземпляров.
Спасибо, родные!», - Олег Демидов, поэт, критик и литературовед.
________________________________________________________
сами себя сожгли
сами себя обстреляли
страшные страшные русские
как странно они воюют
на наших землях
пока мы сидим под вишнями
и поедаем борщ с галушками
теперь
они входят в наши города без стука
никого не трогают
а всё рыщут в поисках каких-то нацистов
и говорят что не уйдут пока не
увидишь русского
не смотри ему в глаза
он почувствует твой страх
прочитает твои мысли
а ты ведь свободный человек
и можешь думать о чем угодно
хотят ли русские войны
навряд ли
но воюют
а после дают прикурить военнопленным
к счастью
это не метафора
жалко только
что на кухне остывает борщ
а разговоры всё тише и глуше
и уже не на суржике а
и портретик Степана Андреевича
пришлось отколупать со стены
но свято место не бывает пусто
пусто
пу
24 февраля 2022 года
***
а где-то там идёт война https://www.youtube.com/watch?v=YGuohRO9dwM&t=1s
а где-то там щебечут пули
а где-то там летит земля
и вместе с ней живые люди
а где-то крикнут заряжай
и полетит во тьму снаряд
дадут богатый урожай
простые минные поля
а где-то там столпы огня
стоят в ночи не шелохнувшись
и вдаль уносят провода
чужой и неподдельный ужас
а где-то на передовой
стригут окопы с блиндажами
и хлопчик будто бы живой
воюет голыми руками
а где-то вой сирен и вдов
и где-то авианалёты
и Богоматери покров
едва покрыл собою город
а где-то там идёт война
чтоб здесь и дальше было мирно
разносит радиоволна
проклятья склоки и молитвы
и завтра будет новый день
и завтра тоже будет то же
а послезавтра только тень
которую мы все стреножим
а где-то там идёт война
а где-то там щебечут пули
а где-то там летит земля
и вместе с ней живые люди
24 февраля 2022 года
***
Война в прайм-тайм, война онлайн —
в любое время дня и ночи.
Захочешь ты иль не захочешь,
но утверждён контентный план:
спецтехника в жилых кварталах,
стреляют где-то и в кого-то,
вот парень — не жилец — до рвоты
доходит у меня от ран его…
По соцсетям летают бесы
с кровавой пеной на губах
и жадно рассыпают прах —
по дальним городам и весям.
Иные посыпают пеплом
седые головы свои:
«Зачем мы взяли этот Крым?..
Ах, где же шарф и табакерка?..»
Но тихо едут z-мобили,
упрямо движутся колонной, —
и легче дышат, и свободней
все те, кого вчера бомбили.
Но впереди полно работы,
и нам не в тягость, а по силам:
Донецк вернули, следом — Киев,
а с ним — и полная свобода.
27 февраля 2022 года
***
Первой водкой
из белого и хрустящего
пластикового стаканчика
была украинская «Хортица».
Мы сидели с пацанами после футбола:
отыграли и выиграли
какой-то принципиальный матч
и не хотели расходиться.
Татары, армяне, грузины, хохлы и русские.
Закусывали рыбными консервами.
Кажется, это была килька в томате.
Точно: килька в томате
на бородинском хлебе.
Как сейчас помню
этот вкус
хлеба, кильки и водки.
Волшебное сочетание.
Наверное, именно тогда
в этой тёплой пацанской компании
я и стал русским фашистом.
И никем другим я стать не мог.
1 марта 2022 года
***
Пропавший без вести солдат
лежит в гречишном поле:
в руке нательный крест зажат,
глаза глядят в живое,
где одурманенные пчëлы
петляют в белом никогде —
похожие на пулей рой и
на громогласный артобстрел.
Забытый братскою могилой
и прописавшийся в пейзаж,
он вспоминает губы милой,
не понимая, что — мираж
его окутал с головою
и не даёт с земли привстать,
а надо бы вернуться в строй и
ещё усердней воевать.
Ведь впереди небесный Китеж
и златоглавая Москва:
свой крест ни на кого не скинешь —
таскать каштаны из огня;
а те каштаны как картошка —
ох, горячи! — передавай
Где там подмога?.. Но не ропщет
пропавший без вести солдат.
Он пал в бою — за право дело —
но держит в белом поле пост:
когда к нему придут на смену,
он тихо скажет: «Удалось
сегодня отстоять гречиху,
а завтра будем море брать,
где спит Одесса, как купчиха,
и не торопится вставать…»
Он скажет что-то удалое и
попросит передать домой,
что жил, сражался, упокоен
как евразийский часовой —
на пограничье сна и яви,
где всё ещё в твоих руках, —
и мёд гречишный отпивает
пропавший без вести солдат.
Олег Демидов https://vk.com/oleggdemidov
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 17.11.2022, 03:48 | Сообщение # 1438 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Иосиф Бродский
Шествие
Поэма-мистерия в двух частях-актах и в 42-х главах-сценах
Избранное
***
...Любите тех, кто прожил жизнь впотьмах
и не оставил по себе бумаг
и памяти какой уж ни на есть,
не помышлял о перемене мест,
кто прожил жизнь, однако же не став
ни жертвой, ни участником забав,
в процессию по случаю попав.
Таков герой. В поэме он молчит,
не говорит, не шепчет, не кричит,
прислушиваясь к возгласам других,
не совершая действий никаких.
Я попытаюсь вас увлечь игрой:
никем не замечаемый порой,
запомните — присутствует герой.
***
...Так где-то на рассвете в сентябре
бредёшь в громадном проходном дворе,
чуть моросит за чугуном ворот,
сухой рукой ты вытираешь рот,
и вот выходишь на пустой проспект,
и вдоль витрин и вымокших газет,
вдоль фонарей, оград, за поворот
всё дальше ты уходишь от ворот,
в которых всё живут твои друзья,
которых ни любить, ни гнать нельзя,
всё дальше, дальше ты.
И на углу сворачиваешь в утреннюю мглу.
Ступай, ступай. И думай о себе.
В твоей судьбе, как и в любой судьбе,
переплелись, как тёплые тела,
твои дела и не твои дела
с настойчивой усталостью души.
Ты слышишь эту песенку в тиши:
Вперёд-вперёд, отечество моё,
куда нас гонит храброе жульё,
куда нас гонит злобный стук идей
и хор апоплексических вождей.
Вперёд-вперёд, за нами правота,
вперёд-вперёд, как наша жизнь верна,
вперёд-вперёд, не жалко живота,
привет тебе, счастливая война.
Вперёд-вперёд, за радиожраньём,
вперёд-вперёд, мы лучше всех живём,
весь белый свет мы слопаем живьём,
хранимые лысеющим жульём,
хвала тебе, прелестный белый свет,
хвала тебе, удачная война,
вот я из тех, которым места нет,
рассчитывай не слишком на меня.
Прощай, прощай, когда-нибудь умру,
а ты, сосед, когда-нибудь ответь Лжецу,
который делает игру,
когда тебе понадобится смерть.
Ты слышишь эту песенку в тиши.
Иди, иди, пройти квартал спеши.
Ступай, ступай, быстрее проходи,
Ступай, ступай, весь город впереди.
Ступай, ступай, начнется скоро день
твоих и не твоих поспешных дел.
Вот так всегда — здесь время вдаль идёт,
а кто-то в стороне о нем поёт.
Ступай, ступай, быстрее проходи.
Иди, иди, весь город впереди.
Ещё на день там возникает жизнь,
но к шествию ты присоединись,
а если надо — будешь впереди,
квартал с поющим песню обойди.
***
Актёр изображает жизнь и смерть,
натягивает бороду, парик.
— Попробуйте однажды умереть! —
знакомый Лжец открыто говорит.
Он вечно продолжает свой рассказ,
вы — вечно норовите улизнуть.
Заметив вас, он хочет всякий раз
о вашей жизни что-нибудь сболтнуть.
Он вводит вас в какой-то странный мир
сквозь комнаты дремучие, как лес,
он прячется за окнами квартир,
выкрикивает издали: Я здесь!
Всё правильно. Вы чувствуете страх,
всё правильно — вы прячете свой взор,
вы шепчете вослед ему — дурак,
бормочете — все глупости и вздор.
Друзья мои, я вам в лицо смотрю,
друзья мои, а вас колотит дрожь,
друзья мои, я правду говорю,
но дьявольски похожую на ложь.
***
Шаги и шорох утренних газет,
и шум дождя, и вспышки сигарет,
и утреннего света пелена,
пустые тени пасмурного дня,
и ложь, и правда, что-нибудь возьми,
что движет невесёлыми людьми.
Так чувствуешь всё чаще в сентябре,
что все мы приближаемся к поре
безмерной одинокости души,
когда дела всё так же хороши,
когда всё так же искренни слова
и помыслы, но прежние права,
которые ты выдумал в любви
к своим друзьям, — зови их, не зови,
звони им — начинают увядать,
и больше не отрадно увидать
в иной зиме такой знакомый след,
в знакомцах новых тот же вечный свет.
Ты облетаешь, дерево любви.
Моей не задевая головы,
слетают листья к замершей земле,
к моим ногам, раставленным во мгле.
Ты всё шумишь и шум твой не ослаб,
но вижу я в твоих ветвях октябрь,
всё кажется — кого-то ты зовёшь,
но с новою весной не оживёшь.
Да, многое дала тебе любовь,
теперь вовеки не получишь вновь
такой же свет, хоть до смерти ищи
другую жизнь, как новый хлеб души.
Да, о Лжеце. Там современный слог
и лёгкий крик, но не возьму я в толк,
зачем он так несдержан на язык,
ведь он-то уже понял и привык
к тому — хоть это дьявольски смешно —
что ложь и правда, кажется, одно,
что лживые и честные слова
одна изобретает голова,
одни уста способны их сказать,
чему же предпочтенье оказать.
Как мало смысла в искренних словах,
цените ложь за равенство в правах
с правдивостью, за минимум возни,
а искренность — за привкус новизны.
***
Шум шагов, шум шагов, бой часов,
снег летит, снег летит, на карниз.
Если слышишь приглушенный зов,
то спускайся по лестнице вниз.
Город спит, город спит, спят дворцы,
снег летит вдоль ночных фонарей,
Город спит, город спит, спят отцы,
обхватив животы матерей.
В этот час, в этот час, в этот миг
над карнизами кружится снег,
в этот час мы уходим от них,
в этот час мы уходим навек.
Нас ведет Крысолов! Крысолов!
вдоль панелей и цинковых крыш,
и звенит и летит из углов
светлый хор возвратившихся крыс.
Вечный мальчик, молодчик, юнец,
вечный мальчик, любовник, дружок,
обернись оглянись, наконец,
как витает над нами снежок.
За спиной полусвет, полумрак,
только пятнышки, пятнышки глаз,
кто б ты ни был – подлец иль дурак,
все равно здесь не вспомнят о нас!
Так за флейтой настойчивей мчись,
снег следы заметет, занесет,
от безумья забвеньем лечись!
От забвенья безумье спасет.
Так спасибо тебе, Крысолов,
на чужбине отцы голосят,
так спасибо за славный улов,
никаких возвращений назад.
Как он выглядит – брит или лыс,
наплевать на прическу и вид,
но счастливое пение крыс
как всегда над Россией звенит!
Вот и жизнь, вот и жизнь пронеслась,
вот и город заснежен и мглист,
только помнишь безумную власть
и безумный уверенный свист.
Так запомни лишь несколько слов:
нас ведет от зари до зари,
нас ведет Крысолов! Крысолов!
Нас ведет Крысолов — повтори.
***
Чорт!
Новобранцы, новобранцы, новобранцы!
ожидается изысканная драка,
принимайте новоявленного братца,
короля и помазанника из мрака.
Вот я снова перед вами – одинокий,
беспокойный и участливый уродец,
тот же самый черно-белый, длинноногий,
одинокий и рогатый полководец.
Перед веком, перед веком, перед Богом,
перед Господом, глупеющим под старость,
перед боем в этом городе убогом
помолитесь, чтобы что-нибудь осталось.
Все, что брошено, оставлено, забыто,
все, что «больше не воротится обратно»,
возвращается в беспомощную битву,
в удивительную битву за утраты.
Как фонарики, фонарики ручные,
словно лампочки на уличных витринах,
наши страсти, как страдания ночные,
этой плоти – и пространства поединок.
Так прислушивайтесь к уличному вою,
возникающему сызнова из детства,
это к мертвому торопится живое,
совершается немыслимое бегство.
Что-то рядом затевается на свете,
это снова раздвигаются кровати,
пробуждаются солдаты после смерти,
просыпаются любовники в объятьях.
И по новой зачинаются младенцы,
и поют перед рассветом саксофоны,
и торопятся, торопятся одеться
новобранцы, новобранцы, солдафоны.
Как вам нравится ваш новый полководец!
Как мне нравится построенный народец,
как мне нравятся покойники и дети,
саксофоны и ударник на рассвете!
Потому что в этом городе убогом,
где отправят нас на похороны века,
кроме страха перед Дьяволом и Богом,
существует что-то выше человека.
***
...Стучит машинка. Вот и все, дружок.
В окно летит ноябрьский снежок,
фонарь висячий на углу кадит,
вечерней службы колокол гудит,
шаги моих прохожих замело.
Стучит машинка. Шествие прошло.
сентябрь – ноябрь 1961, Ленинград https://u.to/OUptHA
Сообщение отредактировал Михалы4 - Четверг, 17.11.2022, 04:03 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 20.11.2022, 06:15 | Сообщение # 1439 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Совершеннолетних не бывает,
Совершеннолетний – это труп.
Ежели кого-то убивают,
Он тогда вступает в этот клуб –
В клуб разумных, совершеннолетних,
Ясно видящих нездешний свет,
Разобравшихся в страстях и бреднях
Всех своих несовершенных лет.
Вот лежишь ты в собственной постели
Или просто в поле на меже,
И уже не думаешь о деле –
Все дела ты совершил уже.
Наконец-то смог уразуметь я,
Завершая путь свой на Земле:
Мы справляем совершеннолетье
Только на обмывочном столе.
Будь готов: когда тебя обмоют,
На лицо положат сладкий грим,
То живые горестно завоют,
Потому что очень страшно им,
Видя на лице твоем блаженство
Перехода в инобытие,
Ощущать свое несовершенство,
Детское невежество свое.
***
Нет, не все мертвецы успокоились,
Есть такие, которые бдят
И за жизнью моей незначительной
Из других измерений следят.
Тот, кто помер – неплохо устроился:
На работу ему не ходить,
Малолеток не надо воспитывать,
Надо только живущих судить.
Постоянно в пространстве я чувствую
Где-то рядом немого судью.
Это – мертвые, близкие мертвые,
Те, кто знает всю подлость мою.
Есть у мертвых духовное зрение,
Очень трудно обманывать их,
А порой воплощаются мертвые
В беспощадно жестоких живых.
Я к успеху уверенно двигаюсь,
По телам восхожу в богачи,
Но тогда воплощаются мертвые
И счастливца встречают в ночи.
Я своими большими свершеньями
С давних пор мертвецов раздражал,
Вот меня и пощупали ножичком,
И в больнице я долго лежал.
Значит, следует быть осторожнее,
В Бога верить и храм посещать
И любезного нашего попика
Дорогим коньяком угощать.
***
Мне давно надоело исследовать
Парадоксы морали людской.
Чтоб в поэзии этим заведовать,
Пусть придет человек молодой.
Я устал выдавать откровения,
Захотелось уйти на покой.
Брат не зря мне оставил имение –
Старый дом над озерной водой.
Впрочем, даже и там проживаючи,
Я покоя, увы, не нашел.
Снится брат мне и снятся товарищи,
Те, кто бросил меня и ушел.
И во сне они с нервными лицами
Объясняют поступки свои
И с такими же нервными лицами
Осуждают поступки мои.
Ходит озеро бликами мертвыми,
Камыши продолжают шуршать,
И в ночи препираюсь я с мертвыми,
И мне некуда больше бежать.
***
Еще не время подводить итоги,
Еще отнюдь не все предрешено,
И некогда поверженные боги
Однажды возродятся все равно.
Их паства укрывается в подполье,
Хранит заветы в грохоте метро,
Ведь никогда с униженною ролью
Не примирится бывшее Добро.
Подземный мир бесчеловечно тесен
Для потерпевших пораженье масс,
Но победитель мне неинтересен –
Так сызмальства воспитывали нас.
Я заинтересован в терпеливцах,
Трудящихся с рассвета до темна,
И я в метро на их спокойных лицах
Божественные вижу письмена.
Снаружи – блуд и мерзость пораженья,
И мне пора на эскалатор встать –
Не для никчемного передвиженья,
А чтобы Книгу Лиц перелистать.
***
Порой бессильны слова –
Поэт перо отложил:
Пусть мир сначала себя
Оттиснет в его душе.
Бывает время, когда
Корысть покидает нас,
И просто смотришь на мир,
Чтоб всё запомнить навек.
Веревку бросил рыбак –
И сеть ушла в глубину.
Стрелок положил ружье
И просто смотрит на птиц.
***
По профессии я наливальщик:
Если люди серьезные пьют,
То они, собирая застолье,
Непременно меня позовут.
Наливаю я всем аккуратно,
Задушевно, с большой теплотой.
У меня никогда не бывает,
Чтоб застолье кончалось стрельбой.
Помирать никому неохота,
А стволы наготове всегда.
Для спасения собственной жизни
Приглашают меня господа.
И к тому же программу культуры
Я всегда про запас берегу:
Почитать я могу Губермана
И чечетку исполнить могу.
Я кавказские мудрые тосты
Потихоньку могу подсказать:
Про козу, и про бедную птичку,
И про то, как жену наказать.
А в итоге все гости живые,
Хоть готовились вроде к стрельбе.
Со столов я за это закуску
Собираю в пакетик себе.
Также мне выделяют бутылку,
И когда я домой прихожу,
На бутылку свою трудовую
С умилением долго гляжу.
А потом я с широкой улыбкой
Начинаю ее открывать,
Потому что гораздо приятней
Не другим, а себе наливать.
***
Кажется, я качусь в бездонную пропасть,
А рядом прыгают кадры из сериалов,
Обрывки воспоминаний, давние фразы,
А настоящее? Его я не замечаю.
Вернее, оно и является тем откосом,
Который ведет меня в бездонную пропасть,
А рядом прыгают кадры из сериалов,
Обрывки воспоминаний, давние фразы.
Должно быть, просто лопнули некие корни,
И жизни пласт, увлекая меня с собою,
Несется вниз, и образы скачут рядом,
Вернее, в моем мозгу, – и это зовется жизнью.
Но вдруг послышится плач моего ребенка,
Который так и не был рожден, и я хочу удержаться,
Но удержаться нельзя, пласт набирает скорость,
Образы скачут вокруг, и это зовется жизнью.
Сквозь мельтешение вдруг я лицо увижу
Женщины той, что я полюбить пытался,
Да так и не полюбил, и я хочу удержаться,
Но удержаться нельзя – пласт набирает скорость.
Я не могу понять, я не могу припомнить,
Когда оторвался пласт и лопнул последний корень,
А образы с мест сорвались и поскакали,
Как камни, вокруг меня в бездонную пропасть.
То настоящее, которое проживаю –
Это сорвавшийся пласт, несущийся в пропасть;
Я добиваюсь успехов, живу достойно,
А пласт, набирая скорость, несется в бездну.
Каждый мой день – точь-в-точь как день предыдущий,
Мое настоящее цельно и неделимо,
Оно теперь как пласт, несущийся в пропасть,
И образы прошлой жизни прыгают рядом.
Прыгают рядом кадры из сериалов,
Обрывки воспоминаний, давние фразы,
И мне уже не слышится плач ребенка,
И женщины той лицо я уже не вижу.
Вернее, я не хочу ни видеть, ни слышать,
Я чересчур устал от образов прошлой жизни,
Когда по твердой земле моя жизнь ходила, –
Но, может быть, в земле уже рвались корни.
***
Я у Бога просил очень много разного,
А поэту Бог отказать не вправе.
Не осталось на небе ангела праздного,
Задал я работу этой ораве.
Паковали, кряхтя, багровея лицами,
То, о чем мечтал я в часы бессонниц:
Славу шумную дома и за границами,
Миллион обольстительнейших поклонниц.
Паковали удобнейшие обители
Вдалеке ото всей житейской мороки,
Но забыли щедрые отправители,
До чего мимолетны людские сроки.
Ну конечно, для них-то сборы – мгновение,
Пожелания все учли скрупулёзно.
Паковали богатство и вдохновение,
Ну а я сказал: « Извините, поздно».
Помахал я вяло ручкою: « Бросьте,
Срок подходит – стоит ли лезть из кожи».
Вспоминается друг мне, Григорьев Костя,
Он одной любви попросил, похоже.
И поскольку избыток любви на небе,
То к нему посылка слетела вскоре.
Да, заботился он о насущном хлебе,
Да, был беден поэт Константин Григорьев.
Но зато всё то, что происходило,
Всё, что видел, что мог он в душе вместить,
Он любил. Получается, надо было,
Как поэт Григорьев, любви просить.
***
За это чистейшее небо,
За эту блестящую нить,
В прозрачном пространстве плывущую,
Мне скоро придется платить.
Ходить по морозу, который
Сдирает мне кожу со щек,
Во мраке тащиться по наледи,
Где ноги ломает ходок.
В уплату за чистое небо,
Тепло и другое добро
Увижу замерзшего нищего
На гноище возле метро.
И всё-таки я не уеду:
Хоть зимние близко ветра,
Но я не желаю бесплатного
Тепла и другого добра.
За доброе всё расплатиться
Намерен из принципа я.
С чего начинается Родина?
А с первых морозов, друзья.
Андрей Добрынин, Великий Приор Ордена куртуазных маньеристов https://www.youtube.com/watch?v=jzmKwHrVnfY
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 21.11.2022, 18:29 | Сообщение # 1440 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Там вдали, за рекой https://u.to/DFxxHA
Зажигались огни,
В небе ярком заря догорала.
Сотня юных бойцов
Из буденновских войск
На разведку в поля поскакала.
Они ехали долго
В ночной тишине
По широкой украинской степи.
Вдруг вдали у реки
Засверкали штыки -
Это белогвардейские цепи.
И без страха отряд
Поскакал на врага.
Завязалась кровавая битва.
И боец молодой
Вдруг поник головой —
Комсомольское сердце пробито.
Он упал возле ног
Вороного коня
И закрыл свои карие очи.
«Ты, конек вороной,
Передай, дорогой,
Что я честно погиб за рабочих!»
Там вдали, за рекой,
Уж погасли огни,
В небе ясном заря загоралась.
Капли крови густой
Из груди молодой
На зеленые травы сбегали.
______________________________
Исаак Бабель — Конкин
Рассказ
Крошили мы шляхту по-за Белой Церковью. Крошили вдосталь, аж деревья гнулись. Я с утра отметину получил, но выкомаривал ничего себе, подходяще. Денек, помню, к вечеру пригибался. От комбрига я отбился, пролетариату всего казачишек пяток за мной увязалось. Кругом в обнимку рубаются, как поп с попадьей, юшка из меня помаленьку капает, конь мой передом мочится… Одним словом — два слова.
Вынеслись мы со Спирькой Забутым подальше от леска, глядим — подходящая арифметика… Сажнях в трехстах, ну не более, не то штаб пылит, не то обоз. Штаб — хорошо, обоз — того лучше. Барахло у ребятишек пооборвалось, рубашонки такие, что половой зрелости не достигают.
— Забутый, — говорю я Спирьке, — мать твою и так, и этак, и всяко, предоставляю тебе слово, как записавшемуся оратору, — ведь это штаб ихний уходит…
— Свободная вещь, что штаб, — говорит Спирька, — но только — нас двое, а их восемь…
— Дуй ветер, Спирька, — говорю, — все равно я им ризы испачкаю… Помрем за кислый огурец и мировую революцию…
И пустились. Было их восемь сабель. Двоих сняли мы винтами на корню. Третьего, вижу, Спирька ведет в штаб Духонина для проверки документов. А я в туза целюсь. Малиновый, ребята, туз, при цепке и золотых часах. Прижал я его к хуторку. Хуторок там был весь в яблоне и вишне. Конь под моим тузом как купцова дочка, но пристал. Бросает тогда пан генерал поводья, примеряется ко мне маузером и делает мне в ноге дырку.
«Ладно, — думаю, — будешь моя, раскинешь ноги…»
Нажал я колеса и вкладываю в коника два заряда. Жалко было жеребца. Большевичек был жеребец, чистый большевичек. Сам рыжий, как монета, хвост пулей, нога струной. Думал — живую Ленину свезу, ан не вышло. Ликвидировал я эту лошадку. Рухнула она, как невеста, и туз мой с седла снялся. Подорвал он в сторону, потом еще разок обернулся и еще один сквозняк мне в фигуре сделал. Имею я, значит, при себе три отличия в делах против неприятеля.
«Иисусе, — думаю, — он, чего доброго, убьет меня нечаянным порядком…»
Подскакал я к нему, а он уже шашку выхватил, и по щекам его слезы текут, белые слезы, человечье молоко.
— Даешь орден Красного Знамени! — кричу. — Сдавайся, ясновельможный, покуда я жив!..
— Не могу, пан, — отвечает старик, — ты зарежешь меня…
А тут Спиридон передо мной, как лист перед травой. Личность его в мыле, глаза от морды на нитках висят.
— Вася, — кричит он мне, — страсть сказать, сколько я людей кончил! А ведь это генерал у тебя, на нем шитье, мне желательно его кончить.
— Иди к турку, — говорю я Забутому и серчаю, — мне шитье его крови стоит.
И кобылой моей загоняю я генерала в клуню, сено там было или так. Тишина там была, темнота, прохлада.
— Пан, — говорю, — утихомирь свою старость, сдайся мне за ради бога, и мы отдохнем с тобой, пан…
А он дышит у стенки грудью и трет лоб красным пальцем.
— Не моге, — говорит, — ты зарежешь меня, только Буденному отдам я мою саблю…
Буденного ему подавай. Эх, горе ты мое! И вижу — пропадает старый.
— Пан, — кричу я и плачу и зубами скрегочу, — слово пролетария, я сам высший начальник. Ты шитья на мне не ищи, а титул есть. Титул, вон он — музыкальный эксцентрик и салонный чревовещатель из города Нижнего… Нижний город на Волге-реке…
И бес меня взмыл. Генеральские глаза передо мной, как фонари, мигнули. Красное море передо мной открылось. Обида солью вошла мне в рану, потому, вижу, не верит мне дед. Замкнул я тогда рот, ребята, поджал брюхо, взял воздух и понес по старинке, по-нашенскому, по-бойцовски, по-нижегородски и доказал шляхте мое чревовещание.
Побелел тут старик, взялся за сердце и сел на землю.
— Веришь теперь Ваське-эксцентрику, третьей непобедимой кавбригады комиссару?..
— Комиссар? — кричит он.
— Комиссар, — говорю я.
— Коммунист? — кричит он.
— Коммунист, — говорю я.
— В смертельный мой час, — кричит он, — в последнее мое воздыхание скажи мне, друг мой казак, — коммунист ты или врешь?
— Коммунист, — говорю.
Садится тут мой дед на землю, целует какую-то ладанку, ломает надвое саблю и зажигает две плошки в своих глазах, два фонаря над темной степью.
— Прости, — говорит, — не могу сдаться коммунисту, — и здоровается со мной за руку. — Прости, — говорит, — и руби меня по-солдатски…
Эту историю со всегдашним своим шутовством рассказал нам однажды на привале Конкин, политический комиссар N…ской кавбригады и троекратный кавалер ордена Красного Знамени.
— И до чего же ты, Васька, с паном договорился?
— Договоришься ли с ним?.. Гоноровый выдался. Покланялся я ему еще, а он упирается. Бумаги мы тогда у него взяли, какие были, маузер взяли, седелка его, чудака, и по сей час подо мной. А потом, вижу, каплет из меня все сильней, ужасный сон на меня нападает, сапоги мои полны крови, не до него…
— Облегчили, значит, старика?
— Был грех.
***
Исаак Бабель — Песня
Рассказ
На постое в сельце Будятичах мне пала на долю злая хозяйка. Она была вдова, она была бедна; я отбил много замков у ее чуланов, но не нашел в них живности.
Мне оставалось исхитриться, и вот однажды, вернувшись рано домой, до сумерек, я увидел, как хозяйка приставляла заслонку к неостывшей печи. В хате пахло щами, и, может быть, в этих щах было мясо. Я услышал мясо в ее щах и положил револьвер на стол, но старуха отпиралась, у нее показались судороги в лице и в черных пальцах, она темнела и смотрела на меня с испугом и удивительной ненавистью. Но ничто не спасло бы ее, я донял бы ее револьвером, кабы мне не помешал в этом Сашка Коняев, или, иначе, Сашка Христос.
Он вошел в избу с гармоникой под мышкой, прекрасные его ноги болтались в растоптанных сапогах.
— Поиграем песни, — сказал он и поднял на меня глаза, заваленные синими сонными льдами. — Поиграем песни, — сказал Сашка, присаживаясь на лавочку, и проиграл вступление.
Задумчивое это вступление шло как бы издалека, казак оборвал его и заскучал синими глазами. Он отвернулся и, зная, чем угодить мне, начал кубанскую песню.
«Звезда полей, — запел он, — звезда полей над отчим домом, и матери моей печальная рука…»
Я любил эту песню. Сашка знал об этом, потому что мы оба — он и я — услышали ее в первый раз в девятнадцатом году в гирлах Дона и станицы Кагальницкой.
Один охотник, промышлявший в заповедных водах, научил нас этой песне. Там, в заповедных водах, мечет икру рыба и водятся несметные стаи птиц. Рыба плодится в гирлах в непередаваемом изобилии, ее можно брать ковшами или просто руками, и если поставить в воду весло, то оно будет стоять стоймя, — рыба держит весло и несет его с собой. Мы видели это сами, мы не забудем никогда заповедных вод у Кагальницкой. Все власти запрещали там охоту, — это правильное запрещение, но в девятнадцатом году в гирлах была жестокая война, и охотник Яков, промышлявший у нас на виду неправильный свой промысел, подарил для отвода глаз гармонику эскадронному нашему певцу Сашке Христу. Он научил Сашку своим песням: из них многие были душевного, старинного распева. За это мы все простили лукавому охотнику, потому что песни его были нужны нам: никто не видел тогда конца войне, и один Сашка устилал звоном и слезой утомительные наши пути. Кровавый след шел по этому пути. Песня летела над нашим следом. Так было на Кубани и в зеленых походах, так было на Уральске и в Кавказских предгорьях, и вот до сегодняшнего дня. Песни нужны нам, никто не видит конца войне, и Сашка Христос, эскадронный певец, не дозрел еще, чтобы умереть…
Вот и в этот вечер, когда я обманулся в хозяйских щах, Сашка смирил меня полузадушенным и качающимся своим голосом.
«Звезда полей, — пел он, — звезда полей» над отчим домом, и матери моей печальная рука…»
И я слушал его, растянувшись в углу на прелой подстилке. Мечта ломала мне кости, мечта трясла подо мной истлевшее сено, сквозь горячий ее ливень я едва различал старуху, подпершую рукой увядшую щеку. Уронив искусанную голову, она стояла у стены не шевелясь и не тронулась с места после того, как Сашка кончил играть. Сашка кончил и отложил гармонику в сторону, он зевнул и засмеялся, как после долгого сна, и потом видя запустение вдовьей нашей хижины, смахнул сор с лавки и притащил ведро воды в хату.
— Вишь, сердце мое, — сказала ему хозяйка, поскреблась спиной у двери и показала на меня, — вот начальник твой пришел давеча, накричал на меня, натопал, отнял замки у моего хозяйства и оружию мне выложил… Это грех от бога — мне оружию выкладывать: ведь я женщина…
Она снова поскреблась о дверь и стала набрасывать кожухи на сына. Сын ее храпел под иконой на большой кровати, засыпанной тряпьем. Он был немой мальчик с оплывшей, раздувшейся белой головой и с гигантскими ступнями, как у взрослого мужика. Мать вытерла ему нечистый нос и вернулась к столу.
— Хозяюшка, — сказал ей тогда Сашка и тронул ее плечо, — ежели желаете, я вам внимание окажу…
Но бабка как будто не слыхала его слов.
— Никаких щей я не видала, — сказала она, подпирая щеку, — ушли они, мои щи; мне люди одну оружию показывают, а и попадется хороший человек и посластиться бы с ним в пору, да вот такая тошная стала, что и греху не обрадуюсь…
Она тянула унылые свои жалобы и, бормоча, отодвинула к стене немого мальчика. Сашка лег с ней на тряпичную постель, а я попытался заснуть и стал придумывать себе сны, чтобы мне заснуть с хорошими мыслями.
***
“Звезда полей,
Звезда полей над отчим домом
И матери моей
Печальная рука...” —
Осколок песни той
Вчера над тихим Доном
Из чуждых уст
Настиг меня издалека.
И воцарился мир,
Забвенью не подвластный,
И воцарилась даль —
Во славу ржи и льна...
Нам не нужны слова
В любви настолько ясной,
Что ясно только то,
Что жизнь у нас одна.
Звезда полей, звезда!
Как искорка на сини!
Она зайдет?
Тогда зайти звезде моей.
Мне нужен черный хлеб,
Как белый снег пустыне,
Мне нужен белый хлеб
Для женщины твоей.
Подруга, мать, земля,
Ты тленью не подвластна.
Не плачь, что я молчу:
Взрастила, так прости.
Нам не нужны слова,
Когда настолько ясно
Все, что друг другу
Мы должны произнести.
Владимир Соколов, 1963 г.
***
Звезда полей, во мгле заледенелой
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою…
Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром…
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.
Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей…
Николай Рубцов, 1964 г.
***
Звезда полей над отчим домом
и матери печальная рука –
приметы эти мне знакомы,
они со мной пребудут на века.
Судьба не зря слезу уронит,
когда твои любимые черты
я не узнаю на перроне,
меня как будто не увидишь ты.
Не подойду – откликнешься едва ли.
Минувших лет не держат якоря –
их размели седые дали,
навек перечеркнули лагеря...
Куда спешим, судьбой влекомы?
Нам больше не сойтись наверняка.
... Звезда полей над отчим домом
и матери печальная рука...
Губанов Владимир (род. 28.12.1955)
__________________________________________
"Звезда полей над отчим домом
и матери моей печальная рука..." -
эти строки использовал в своей прозе И.Бабель,
их авторство не определено.
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 21.11.2022, 19:16 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 23.11.2022, 19:03 | Сообщение # 1441 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Я жил в деревне… Кем? – И по сей день не понял.
В деревне той давно не помнят обо мне:
я не родился там, не вырос и не помер;
нашёл душе приют – на время – в тишине.
Не время подводить – и ни к чему – итоги,
но есть уже один: я не узнал, что на
другом конце немой просёлочной дороги
всё время ночь была,
и мёртвой – тишина.
***
Так и жил бы до смерти, как нынче, – дыша
миром наших окраин, когда надо мною –
как Всевышнего длань – небосвод…
С Иртыша
сквозняки наплывают – волна за волною.
Незабытым, несуетным прошлым богат
мир окраин моих, словно вечным – планета…
Одинокая память родительский сад
опахнула неслышимой бабочкой света,
и вернула меня – на мгновение лишь! –
в мир окраин страны без вражды и лукавства,
но напомнив о том, что бессмертный Иртыш
двадцать лет из другого течёт государства,
и века – из того, где в далёком году
свет мой-бабушка деду «Соловушку» пела,
родилась моя мама,
а с яблонь в саду
навсегда в сорок первом листва облетела…
***
В масле фасованном сыром совковым катаясь,
ладно живём – коротаем безадресный век:
аборигены, а такоже – местный китаец,
тутошний скинхед и здешний семейный узбек.
Утром просторным – на лавочке бабушки в сборе
все до единой, кто пережил зиму: домком
вечности местной!
И светится в их разговоре
каждое слово, не важно – о чём и о ком.
Ну, например, о моей беззаветной любимой,
мол, хороша! – И поэтому быть начеку
надобно с ней – долгожданной…
Быстрее лети, мой
ангел, к родному, надеюсь, уже очагу.
…Снова под окнами вырастут лук да редиска,
снова придёт понимание сущего: под
прессом тревог и житейского буднего риска
сердцу не надо
дарованных сверху свобод.
***
В дымке прошлого светлые дни
потускнели, но самую малость.
Не осталось почти что родни,
жизнестойкая память осталась.
Опустились родные снега
на окраинный тихий посёлок…
Нынче в сердце моём – ни врага,
ни жены,
а небесный осколок
Рождества охладеть не даёт.
Алконост – беспечальная птица-
зимородок – в рассветный мой год
из вечернего века стремится.
Только здесь, где живу, без меня
счёт пойдёт на секунды, на крохи
от бессмертного первого дня
до мгновенной – последней – эпохи.
***
Под небом в самом утреннем соку
сермяжно думу трезвую гадаю:
куда податься русскому совку
с таким-то «капиталом» и годами?
Да, не зайти ни к другу, ни к врагу,
купив портвейна с «докторской» на трёшку,
не позвонив…
Но, кажется, могу
ещё порвать от радости гармошку!
Где Запад есть, найдётся и Восток.
Решить вопрос: куда пойти? — не в двадцать
одно сыграть…
Но в том и самый сок,
но в том и соль,
что некуда податься…
***
Просёлком пыльным, кладбищем, потом
околком, где легко дышать с устатку…
Церквушка. Дом…
Для престарелых – дом,
живущий по скупому распорядку,
где жизнь во веки медленных веков
пьёт белый свет из солнечной кадушки,
где влюблены в забытых стариков
такие же забытые старушки.
В больных глазах – ни страха, ни тщеты:
чем ближе тьма, тем к солнышку – добрее…
И хочется угадывать черты
родных кровинок в здешнем иерее…
* * *
Слепой старик – осталась тень одна!
вздыхая, с подкатившей к горлу скорбью:
«Навзрыд страну оплакивал – она
тогда едва дышала. Думал: скоро
и сам загнусь, – рассказывал мне за
тяжёлой кружкой браги слабосильной. –
Как видишь, выжил… выплакав глаза,
хотя у Бога смертушки просил я
всегда…»
И, брагу выцедив до дна,
хрипя добавил: «Смерть – приму любую…
Тогда с трудом, но выжила страна,
а я живу – за слёзы те – вслепую…»
***
Никому на нервах не пиликая,
то бишь, громких слов не говоря,
выпил за столетие Великого –
как считали раньше – Октября.
Тяжесть лет на сердце давит – ноская,
как дерюга. Все – наперечёт
помнит: кровь – по матушке – поповская,
по отцу – кулацкая – течёт.
Потускнели очи, как медали на
пиджаке…
Заплакал бы, да сил
нет таких…
Повторно выпил.
«Сталина
нет на вас!» – кому-то погрозил.
***
Он знает здесь каждую тропку,
он знает о том, что всегда
найдёт поминальную стопку
и хлебца. И даже орда
ворон — помешать бедолаге
не сможет…
Сквозит веково
вчерашнее время в овраге
души горемычной его.
И знает, болезный, что тут он
обрящет и смерть, потому
что кладбище стало приютом
последним — при жизни! — ему.
Живёт он — печальник — не зная,
найдётся ли место в раю
за то, что он жил, поминая
чужую родню, как свою…
***
Дождь затихает… Прячется пока
в берёзах птичья ветреная паства,
а к горизонту
тянется строка
тропы
среди могильного пространства.
Здесь много троп сливаются в одну,
где сердцем несмолкаемым так просто
расслышать сквозь живую тишину
родных небес
безмолвие погоста…
***
Когда притащат на шемякин суд,
я так скажу: «Не взять меня — живого! —
в Любви одной увидевшего суть
того, чем жив. И в корочке ржаного».
Я дни свои не складывал в уме
и на бумаге — стопкой на комоде.
Кто выжил на свободе, как в тюрьме,
тот проживёт в тюрьме, как на свободе.
***
Не сумели в оборот мою
черти душу взять…
Спою
песню – русскую народную –
«Светит месяц…», как свою.
Месяц в небе – словно печево.
Снова песню затяну…
Мне делить с народом нечего –
что со мной делить ему?
Спел, как мог.
И – тихо в комнате.
И в посёлке. В общем, тут –
дома…
В нашем тихом омуте
черти долго не живут.
***
Всем живущим, но забытым, чем я
помогу – окатыш бытия?
… Просветляясь горечью вечерней,
умирала бабушка моя –
хрипло выдыхала: «Мне и ныне…
жалко всех…»
Немного погодя:
«Всех … жалей…»
…Кладбищенской рябине
спасу нет от чёрного дождя –
бабушка её при жизни знала…
Тьма ползёт из каждого угла…
Слов бабуля выдохнула мало,
но сказать мне главное – смогла.
***
День-деньской в своей родной сторонушке,
может быть, в последний самый раз,
щурясь, греет бабушка на солнышке
косточки свои.
Не на показ –
на тепло сердечное сейчас оно.
Слава богу, солнечные дни
проявились.
… Многое рассказано
внукам – всё ль расслышали они?
А глаза повыплаканы насухо.
Но пока – сердечко не свело
холодом…
Бабусе, как за пазухой
у Христа,
спокойно и тепло.
***
Время утицей белой плывёт
на рассвете далёкого мая...
Колыбельную мама поёт,
молодую себя вспоминая...
Это там, где идёт шестьдесят
первый год, где бабусина липа
расцвела, где закаты гостят
над домами барачного типа,
где читается сердцем строка
горизонта родного – веками,
инвалиду войны сорока
нет ещё – из квартиры над нами...
...Наш окраинный мир во дворе
без вражды умещался под вечер,
а потом – на бессмертной заре –
шёл доверчиво небу навстречу...
Месяц – тёплый, как хлеба ломоть.
Звёзды – пышки из райских пекарен.
С неба слушают маму Господь,
молодой мой отец и Гагарин.
***
Спросило бы время: «Ты здешний?», – ответил бы: «Свой».
Такой, что другого рассвета – ни капли не надо.
…Рассветное время пульсирует влажной листвой
кустов облепихи, живущих напротив детсада.
Пока – тишина… До неведомой близкой поры
она – по соседству – ещё уживается
с нами,
людьми, вызывающими с тутошней Лысой горы
безбожного шума, базарного ора цунами…
Но – утро: мамаши ведут ребятишек в детсад,
и время надеждой, пока невесомой
и тихой,
как бабочка,
дышит над городом утренним, над –
Бог ведает, сколько живущей у нас – облепихой.
***
ПРОВОДЫ
Невесомой прожилкой застыл со вчера
окоёма осеннего прочерк…
На войну провожали Смирнова Петра –
пели песню про синий платочек.
Мало-мало мешал мне в груди топоток,
и гармонь – износилась немало.
Молодая жена теребила платок,
молча плакала Петина мама.
Мы не ладили с ним, шалопутным, допрежь –
он мне рэпом выматывал душу,
а вчера – обращался почтительно: «Врежь,
дядя Юра, – сыграй про Катюшу!»
Холод сковывал грузные тучи внахлёст…
Оттого ль, что мы пели сердечно,
засияли – к полуночи – яблоки звёзд
над посёлком? И груши, конечно.
Разом сил не напрясть на любую напасть,
но, даст Бог, пересилим и эту…
…И честила родня двоедушную власть,
и пила – за Петра и Победу.
Юрий Перминов
_____________
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 25.11.2022, 20:25 | Сообщение # 1442 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| ДЕТСТВО
Деревянная коняшка,
Неваляшки тилибом.
Одноглазый старый мишка,
Кукла в платье голубом.
Булку в мёд макает мама,
Наливает молоко.
Из окна смотрю на Каму:
Катерок скользит легко.
Убегаю на прогулку,
На губах цветочный мёд.
В нашем тихом переулке
Детвора девчонку ждёт…
Ах, как мы играли рьяно
В понарошечной войне,
Продираясь по бурьяну,
Пробираясь по стерне…
На какой лошадке детство
Ускакало резво вдаль?
Где ты, Петька, внук соседский?
Черноглазая Адель?
И на севере тюменском
Я живу не без друзей,
Но в Закамье деревенском
Дом пустой, как дом-музей.
Раскидало нас по миру:
Где кого искать теперь?-
Петька где-то на Таймыре
И во Флориде Адель.
Эй, откликнитесь, ребята!
Нам увидеться пора.
Там, где выросли когда-то,
В лоне старого двора.
Сядем к печке, как бывало,
Помолчим, а то всплакнём.
Вспомним: вьюга напевала
Песню детства за окном...
Деревянная коняшка,
Неваляшки тилибом.
Одноглазый старый мишка,
Кукла в платье голубом…
***
АЛАТЫРЬ
Улица Кирова, дом девяносто пять.
Долго ль ходить ещё, чтобы его искать?
Прост на вопрос ответ: его уже нет.
То есть, он был здесь назад, может, сорок лет.
Пыль придорожная, яблоней хрусткий груз.
Господи Правый! Года обратились вспять!
Девочкой маленькой с синей каймой рейтуз
Пулею – через двор, где кусачий наш гусь, гулять.
В платьице простеньком с шумной толпой ребят,
Вот уж по склону к Суре, разгонясь, бежим.
Сколько ж годов минуло? – Больше, чем шестьдесят.
Но не развеян в памяти тот пароходный дым.
Помню как под черёмухой, выгнутой над крыльцом
Ржавый хомут нашла, и на палец его – кольцом.
Палец распух, и пилит
этот хомут сосед
Передовик-стахановец, местный авторитет!
Это колечко ржавое, впившееся во плоть,
Трудно бралось напильником – сердце моё зашлось.
Санька босой таращится: «будут тебя пороть?»
Очень мне жалко мальчика: порют его, небось.
Господи-Боже Праведный! Бабушка мне навстречь!
Вон, как недужьем согнута! В фартуке, вишь, горох
В сочных стручках-коробочках. (Надобно устеречь,
Чтобы не перезрел он, да и не пересох!)
Вот и сестра с подружками, штапельных платьев шик.
Крутят пластинки, смеются, да кудри вьют.
А на скамье под яблонькой крепко уснул старик.
Мир нашей звонкой улицы и городка уют.
Помню: в окошках примулы в жёлтых горшках росли.
С дедом моим Петровичем в пойме овец пасли.
Улицы: Кирова с Ленина вечно вели бои:
Ух, колошматят ленинских кировские, свои!
Генка, «король» по прозвищу, редкостный был драчун.
По разудалой душеньке я затеплю свечу…
Вечер в саду городском. Аккордеон с трубой.
Танцы закончились. «Дядя, еще сыграй!»
Всё! И последний аккорд фокстрота «Цветущий май» https://www.youtube.com/watch?v=pkiUq9W1uBQ
Гонит ребят домой. Поздно уже. Отбой…
..…………………
Брат и сестра, родители: фото на память в саду.
Всё, что по жизни нажили, малой ценой продадут.
Как уезжали, помнится: сажей плевал паровоз.
Мама тихонько плакала в мокрый платок от слёз..
………………....
К стенам прильну Алатыря: свидеться довелось!
Давними упованьями сердце с тобой срослось.
Храмы стоят старинные, свет от твоих икон.
Мне и в Казани слышится твой колокольный звон…
***
Мы пятеро суток тряслись по огромной России,
По территории бывшего СССР.
Встречал на вокзале нас на мотоцикле красивом
Солидный мужчина. Товарищ отца. Офицер.
А мама из поезда вышла и вдругзагрустила:
Тайга. Красноярье. Все зоны и комарье.
Был крошечный домик и жизни кипучая сила:
Отец сторговал для семьи по карману жилье.
Топили немало, и все же тепло не держалось.
Но память моя этот маленький дом бережет …
Не спится, бывает. Слезой по минувшему – жалость:
Волна енисейская, галечный тот бережок.
Всего нам хватало, и не было разных айпадов.
По радио песни звучали счастливых тех лет.
Тогда про грейпфруты не знали мы и авокадо,
А лакомством были пельмени, грибы, винегрет…
Но время скользило, бесшумно от нас улетало
В отроги Саян, за смолистую синь кедрача.
И нет ничего. И начать невозможно сначала,
Но, чудом цела, у «Пожарки» стоит каланча…
……………………………
Пожить бы еще в «насыпушке» прекрасного детства,
С печуркой чугунной, и чтоб рукомойник в углу…
Представить у печки девчонкой себя на полу,
На угли смотреть, как они превратятся в золу,
И в прошлом остаться. Но где ты, волшебное средство?..
***
ЖЕЛЕЗНОГОРСКУ
Небесного колодца глубина,
Узорная, чугунная ограда,
Облупленной ротонды колоннада
Лучами вечера озарена.
Киоски и скамьи, пивной шатёр
На пляже полусонном и пустынном.
Легчайшим шлейфом, золотым и длинным,
Воспоминаний опустился флёр.
Мой город, я летела сквозь года,
О встрече нашей мне не размечталось,
И сердце птицей раненой металось,
А под крылом – огнями города.
И вот, брожу из дворика во двор
По снившимся мне памятным аллеям,
По уличным знакомым параллелям,
Где непривычный новенький декор.
Но среди лоска этой новизны,
Где гулкие шаги мои слышны,
Тулится островок старинных зданий –
Последний остов Маленькой Страны.
Дорога к школе. Ощущаю вдруг
Смещение времён необъяснимо:
Из класса «Б» идёт девчонка мимо,
Не помню только, как её зовут.
Я девочку хочу догнать скорей
И слышу, как звонок зовёт к уроку…
До школы мне – лишь перейти дорогу.
Коричневый портфель в руке моей.
***
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Ты сказал: «Мой букет, словно веник, прости,
Я бежал пустырем, торопился к шести.
Он так прост мой букет и не ярок,
Среди роз ты не ставь мой подарок!»
Я букет полевой прижимала к лицу,
Мне цветы на щеках оставляли пыльцу,
А цикорий, что в поле возрос
Мне дороже заносчивых роз…
Там, в подножье Саян, мы давно не живем,
Я живу без тебя, ты давно не живой,
Но со мной мои радость и горе:
Где б ни шла я – растет цикорий
***
Всё больше хочется лежать…
Нет смысла застилать кровать.
Коварен возраст, это верно:
Кой-где и в памяти каверны,
И жизнь, выписывая счёт,
Как правило, недолго ждёт.
В шкафу к друг дружке жмутся платья.
Рубахи, пиджаки что братья:
Они, невольники объятий,
Так и останутся висеть…
И туфли… Из добротной кожи!
Каблук высок! Но только всё же
Хоть это и себе дороже,
Нет-нет, да хочется надеть.
Я в «шпильках» сестриных украдкой
На танцы бегала, пока
Не получала тумака
За этой самой танцплощадкой…
И всё же чрезвычайно-падкой
На туфельки сестры была:
Я их бессовестно брала!
Кончалось это краткой схваткой,
Но «честным» клятвам вопреки,
Вновь «убивала» каблуки!
…………………
Мы торопились повзрослеть
И время беспощадно гнали!
Но… под ногами листьев медь,
Им сроки нынче умереть…
О том мы думали едва ли,
Наивны, юны и чисты,
И до сих пор порой беспечны!
Под ноги падают листы
Кленовых звёзд пятиконечных
И ветки голые пусты…
***
НОСТАЛЬГИЧЕСКОЕ
Помнишь улицу Ленина в семидесятом? –
Провожали медовый свой ситцевый год.
Я – в твоем пиджаке. В переулке горбатом
Целовались. Запомнился тот эпизод:
Мы пробрались на крышу анатомички,
Свесив ноги, уселись на парапет.
Ты достал сигареты «Родопи» и спички,
И бутылку вина: чей – не помню, «букет».
Заплывала луна в тучки маленькой лоно,
Отдыхала листва от дневной духоты.
И чуть слышный, протяжный напев саксофона
«Дымом» Гершвина плыл из густой темноты.
Мы сидели, обнявшись, на камне нагретом.
«Шпильки» сбросила: надо ногам отдохнуть.
Растворялись мгновения тёплого лета
И звезда, заблудившись, искала свой Путь.
Мы – две точки в ночи. Мир от нас не зависел.
По глоточку крепленое пили вино.
Толковал про систему двоичную чисел,
Я не слушала вовсе. Мне было смешно.
Липы тень колыхалась под белой стеною,
Караулила сон деревянных дворов.
В стороне, над Суконной твоей слободою
Восходило созвездие дальних миров…
Как давно это было!.. Живы папы и мамы.
Наши дети пока ещё не рождены.
И неведомы сердцу ни боли, ни травмы
И ещё далеко: от любви до войны…
Город ты не узнал бы теперь, уверяю.
Только наша Казань исчезает навек.
Внуку чисел двоичных я смысл объясняю:
Любознательный, знаешь ли,
очень растет человек…
***
СТАРЫЙ ДОМ
Последнее свиданье с домом:
Приму тяжелую из чаш.
Сиротской думою ведома,
Шепчу в дороге «Отче наш».
И вот он, узкий переулок,
Калитка, старенький забор…
Ты смотришь отчужденно. Гулок
Ветров чердачных разговор.
Еще в лучах, подслеповатый,
Ловлю твой безучастный взгляд.
Не мы с тобою виноваты,
И вряд ли кто-то виноват.
Как по усопшему, слезами
Исходит сердце. Ночь не сплю.
В кутке, у полки с образами
За дом я Господа молю.
Родимый дом, скрипучий, слабый.
(И я старела вместе с ним!)
Но что ему мой причет бабий? –
Ход времени необратим.
А были годы молодые!..
В дому соседнем – никого.
С колонки принесу воды я
Для омовенья твоего.
***
Эта комнатка – тихая горенка,
Здесь цветочный уют подоконника.
Занавеска с орнаментом греческим,
Акварели пионовый дым.
Светлый образ Николы Ликийского
Смотрит строго, но всё ж по-отечески!
Книжки – в ряд и в тюльпане светильника
Лампа светом горит голубым.
О, как мило мне это убежище!
Годы мимо проносятся с шелестом.
Старомодную мебель на белую –
(сочинила другой интерьер!)
Поменяла, да в этом ли дело-то?
Мне моложе с годами не сделаться –
Подтверждает любимое зеркало
Отраженьем на фоне портьер.
***
ДУМА О ТЕЛОГРЕЙКЕ
Я щекой наткнулась на бегу
На обломок ветки. Вспышка боли.
Пятна крови рдеют на снегу.
Перепачкан воротник соболий.
Эх, была попроще бы одежда!
В лес в таком прикиде – вот невежда,
Пострадал роскошный воротник!..
(Ведь была ж в чулане телогрейка:
жил у нас когда-то отставник)
Мне теперь смешон ничтожный шик
И необоснованность амбиций.
Но корпел ночами меховщик
Над пушистой этою вещицей.
Что ж в итоге? – тешится ль душа?
Много ли достоинств у шубейки
Перед благородством телогрейки?
Стёганка совсем не хороша?..
Может, и встречают по одёжке,
Только провожают по уму.
Бабушка моя в родном дому
(Я ее с любовью помяну)
В затрапезном ватничке, в войну
Хлебушка в раскрытые ладошки
Внукам всё, и до последней крошки.
Чем жива была-то? – Не пойму.
Да, не моден нынче этот вид!
Кануть он в забвенье норовит,
Вот надень-ка! русское, родное
Между стёжек тёплое хранит.
На земле, на море, в обиходе,
При любой неласковой погоде
Пригодится завсегда она.
Лёгкая, простёгана на вате.
Правда, мало изыску в наряде…
Да и тот нужен! И на складе
Для солдата враз припасена!
Как же мы забыли про неё!
Вспоминать не стоит? – Чушь, враньё!
Разве пулей не была прошита,
Ранена смертельно и убита?..
Мода – модой, но нельзя забыть.
Стоит, братцы, нам её носить
В память о дедах и о Победе!
Ликованье оркестровой меди
Нам напоминает каждый год
Как добыл победу наш народ.
А вчера знакомый мой портной
Подлатал и простегал фуфайку.
Я её сперва примерю, дай-ка!
Также дам примерить земляку –
Дядьке моему, фронтовику.
Он оценит. Пусть мужик форсит.
Гордость телогрейка, а не стыд!
***
… Славянская, неодолима, суть
Живет во мне. Я – дикая, степная.
Мой город гордый, ты не обессудь:
Я, понимая, но не принимая
Великолепья твоего, пойду
На еле слышный предков зов гортанный.
В постели душной, в муторном бреду,
На зов ночной, тревожащий и странный.
С годами все сильнее эта власть:
Моя святая родина – деревня.
Она, меня, родная, заждалась…
Спущусь к ручью, напьюсь водицы всласть.
Как хочется в глуши твоей пропасть,
Где шепчутся знакомые деревья!
Здесь, у забора лопуховый плен,
Засилье одуванчиков медовых.
Прильну к земле. Не разогну колен
Согбенных. В муравах твоих шелковых,
Высматривая насекомый мир,
Задумаюсь о вечном и о бренном.
О счастье малом, столь обыкновенном…
Бревенчатый мой край, ты сердцу мил.
Взойду на полусгнившее крыльцо:
По-стариковски покосились двери.
И петли проскрипели с хрипотцой,
Что в возвращенье городских не верят.
И не дымит наш самовар в саду,
Но топит баню старая соседка.
И с голосами прочими в ладу
В кустах кудахчет рыжая наседка…
В неторопливом продолженье дня
Иных забот и мыслей не приемля,
Прошу, молю: не отпускай меня!
Я – маленькая девочка.
Деревня,
Качай меня в руках, и песню пой,
О, мать моя, про горькую лучину.
Учи ходить. И отчею землей
Покрой, когда тебя навек покину.
Не отдавай меня, не возвращай
В холодное сияние кварталов.
В паучью сеть фейсбука и порталов.
Деревня, здравствуй! Город мой, прощай...
* * *
Загромыхало вдруг, зашебуршило
Над потолком на душном чердаке:
Там прячется таинственная сила
В прабабкином старинном сундуке.
Всю зиму дремлет в облысевшей шали
Среди на ладан дышащих газет.
Мы про неё от бабушки слыхали,
Когда она гасила на ночь свет,
Да сказывала, как наспавшись вволю,
Стряхнув с себя сундучное старьё,
Та силушка неслась по чисту полю,
Ломая прошлогоднее быльё.
Бросалась с визгом в трубы дымовые,
Да в прокопчённом шарила поду,
И откликались воем домовые
На всю, в молчанье сонном, слободу.
А на печи прогретой ребятишки
Всё ближе к бабке жались, мал-мала.
И замирали детские сердчишки,
Вконец сомлев от сказки и тепла.
……………………
Медовой дрёмой склеивает веки.
Я на ночь покрещусь на образа.
Приснятся мне родные человеки
И бабушка с улыбкою в глазах.
* * *
Мамочка, мама, как больно под ребрами колет!
На холодильнике – фотка, магнитом прижата.
Ты молодая такая, слегка рыжевата.
Очень красивая. Сяду за маленький столик.
Утренний кофе. И фотка прицеплена к дверце.
Всё на местах, только встретилась с маминым взглядом.
Что же ты плачешь так горько, дочернее сердце
Над фотографией старенькой с краешком мятым?
Так вот случается: вроде не ждём-не гадаем,
Вдруг накрывает острейшее чувство разлуки.
Не уследить, как крадутся года за годами.
Сколько их кануло! Выросли славные внуки.
Ты моя светлая, как же тебя не хватает!
Время не может, не в силах убить притяженье.
Где-то над миром живая душа обитает.
Я навестить собираюсь тебя в воскресенье.
***
БЕРЁЗА
У старой берёзы коленный сустав
Коряво изогнут.
Ветха одежонка, изодран рукав
И треплется лоскут.
В раскинутых ветках – подобье креста –
Озябшие руки.
Безжалостно губит её нищета
И немощь старухи.
Бежит по машинным стекляшкам окон
Её отраженье.
И слышу страдальческий дерева стон
От изнеможенья.
Одной ли мне слышатся вздохи её? –
Прислушаюсь чутко.
И словно впадаю сама в забытьё
Зимы и рассудка.
Но что тяготишься, голубка-душа
Печалью, да болью? –
Не слышат болезную люди, спеша
К теплу и застолью.
Но лишь синевою забродит зенит –
И вздуются жилы.
И сок по нутру твоему забурлит:
Зиму пережили!
Защёлкают звонкие почки твои
В тиши подворотен,
И в обморок ночи рванут соловьи,
И рифмы в блокноте.
И в роще рассветной бродяга-пиит
Приникнет к подтёкам,
И ствол белокожий его напоит
Живительным соком.
***
Свистят они как пули у виска,
мгновения…
Рождественский Р.
Мельтешенье дат календаря,
Чисел карусельное движенье.
Чтоб дожить скорей до воскресенья,
Подгоняли время декабря.
Ждали: вот до лета доживём!
Чтоб на море, аж на две недели!
А мгновенья у виска свистели…
Истощилось время. Неужели
Мы не беспокоились о нём?
«Вот построим – то-то будем жить!
Удобрим, заложим, приумножим»…
А теперь неимоверно сложен
Путь из кухни до больного ложа:
Крепнет немощь, исчезает прыть.
За окошком осени настой
Манит на бодрящую прогулку.
Может быть, рискнуть? – По переулку,
Наслаждаясь Божьей красотой?
Волоченье ног…Куда спешил?
Иль намеревался жить два срока?
Время бессердечно и жестоко:
Не отмерит лишних лет и сил.
Не предполагалось в спешке той,
Что не одолеешь марафона.
И, сойдя с маршрута, изумлённо
Видишь точку вместо запятой…
Светлана Васильевна Мингазова
____________________________
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 28.11.2022, 10:24 | Сообщение # 1443 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Летний вечерний покойный задумчивый час.
Тает, дрожит, исчезает серебряный крест.
Здесь мне покоиться тихо-претихо, Бог даст,
Благо пожить мне на свете оказана честь.
Благо все так же цветы полевые звенят,
Благо все так же струится родимая речь,
Благо была у меня и любовь, и родня, —
Было кого и оплакивать, и пожалеть.
Плитами, плитами крепится древний бугор.
В храмовой сени сирень опадает, шурша.
Жаль мне оставить тебя, синеокий простор...
Не улетай, поселись недалече, душа!
Как я узнаю, светлы ли мои зеленя?
Как я узнаю, белы ли снега на Руси?
Господи, кто-нибудь там попроси за меня,
Господи, кто-нибудь там за меня попроси...
Молева С.В., 1988
__________________________________________________
МИР ВОЛШЕБНЫЙ
Моей маме Серафиме
Оглашая журчанием дол,
бьют в подойник молочные струйки.
Ухватившись за длинный подол,
смотрит мальчик на мамкины руки.
Жить в новинку на свете ему,
не спеша привыкать и свыкаться
с миром, с полем, где одному
ещё можно совсем потеряться.
Потому-то на всю эту жизнь
он глядит с интересом и страхом.
Он не знает, что птицы – стрижи,
он не знает названия травам.
А вдали кучерявится лес,
да крестов на погосте гребёнка…
Мир волшебен,
и от чудес
зарябило в глазах у ребёнка.
***
ПОСИДЕЛКИ
Нам девочка соседская расскажет,
войдя с мороза, на руки дыша,
что яблони за палисадом каждым
обветренными ветками дрожат.
Весь день в окно колотятся синицы, --
о как им хочется побыть в тепле,
где толокно по мискам золотится
на непокрытом скобленном столе.
И мы притихнем, выросшие дети,
испуганные птицы, а потом
в холодных окнах не себя ль заметим
замёрзшими, не впущенными в дом.
Какой же век застрял у нас в печёнках?
Приехали из города – «Виват!»
Гадать при свечках вздумают девчонки,
ребятам скажут: -- Вам – колядовать!
Смеёмся все.
Но почему так грустно
взирает Матерь Божья из угла?
Хозяйка в вёдрах, свесившихся грузно,
на коромысле вечер принесла.
***
ЗИМОЙ В ДЕРЕВНЕ
Нас приюти и обогрей
Лежанкой, сказками, стихами!
Николай Клюев
Лунный серпик в копнах снега,
клич с крылечка озорной:
-- Тега-тега, воз-телега!
Гуси-лебеди, домой!
Побросают дети санки –
и к избе вперегонки,
как бы там в печи у мамки
не простыли пироги,
Наедятся – рот в сметане,
разомлеют – и в постель,
самый маленький пристанет:
сказку надобно теперь.
Нынче времечко-гулёно,
потерялся жизни толк,
коль в буфетчицах – Алёна,
в Красной книге – Серый Волк.
А Иван-дурак на рынке
кружкой с медью дребезжит.
Дед Микола, тот – в Нарыме,
в ледяной земле лежит.
Был он сказочник отменный,
снегом песню замело,
ни креста и ни отметы
над могилою его.
Эта сказка не нужна им.
-- Всё, ребята! Время спать.
Я о жизни столько знаю –
страшно всё вам рассказать.
***
МИР СОКРОВЕННЫЙ
Внучке Насте
1
Дом свой оставлю для жителей новых,
стану травою на Божьих покосах.
Матери песня над зыбкой сосновой –
весь мой зажиток и в старости посох.
Вспомню забытые Ладо и Лихо,
зайцев, пригревшихся в дедовых шубах,
бабушку Дрёму, сову-усыпиху,
птиц, что зимуют в колодезных срубах.
Сказкою дышат на окнах узоры,
бытность обыденной быть не желает,
в мире, увиденном маминым взором,
мудрая живность и утварь живая.
Мир этот спрятан от глаз, сокровенен
в памяти светлой и в памяти горькой.
Белые косточки юных царевен
Рощей берёзовой светят на взгорке.
2
-- Спи, раз болеешь, иль в город уеду
с «зайцами» вместе на электричке, --
это уже колыбельную деду
Настя заводит, сплетая косички.
-- Ты посмотри-ка, -- скажу, -- а на грядках
ночью жар-птица оставила перья.
Скоро играть научу тебя в прятки,
не торопись… Набирайся терпенья.
Яблоко радости вызреет грустью
в самую лисью последнюю осень.
Встану под яблоней – ветки опустит,
спрячет меня, будто не было вовсе.
***
РОДНАЯ РЕЧЬ
Светлане Молевой
Нашу веру и память беречь,
аки псу, наказали не зря ей,
но для притч привередница речь
подбирает слова покудрявей.
Только сказку начнёт, ан, гляди:
запоют петухи с полотенца.
Ну а в присказках нагородит,
отчубучит такие коленца!
Ей платок на роток, ворожбу,
от чужих отмахнётся: -- Да пусть их…
Заскучает в суконном ряду,
хвост павлиний в застолье распустит.
С нею жизнь не в золе, не во зле!
Ах, за что мне такая подружка?
С красной девкой, с ней в Псковском кремле
по морозу гуляю под ручку.
Возомнив, что судьба на кону,
сумасшедший барыш и награда…
Из былинного кубка хлебну,
может, больше, чем было бы надо.
Мне она ничего не простит:
спесь мужицкую, грамоту чисел.
Пустит по миру, озолотит,
обездолит и в горе возвысит.
И однажды у райских ворот,
всем заступница, хоть не святая,
Вся скукожится вдруг, обомрёт,
когда мне приговор зачитают.
***
РУССКАЯ ДУША
Не пытайтесь! Нельзя объяснить!
Что к чему здесь. Напрасно стараться
ухватить эту красную нить,
что связала страну -- не пространство.
Здесь от скуки кричи не кричи,
даже птицы не станут пугаться.
Лишь мужик на секретной печи,
вдруг проснувшись, поедет кататься.
Мудрый Дизель придумал мотор,
сила есть посильнее моторов!
То, что русскому – самое то,
немцу – смерть на морозных просторах.
Даже в пору нелёгких годин
к нам ни с плетью нельзя, ни с елеем.
Здесь Лжедмитрий уже не один
и развенчан, и прахом развеян.
Пусть заботы у нас и умы
в обрусевшей картошке и в жите,
Запрягать не торопимся мы,
ну а если поедем – держитесь!
Немец капнет, где русский плеснёт,
чтобы душу живьём вынимало.
Здесь на праздник Чернобыль рванёт
так, что всем не покажется мало.
Аввакум! В свой костёр позови!
Мелковаты и Данте, и Ницше.
Если храм у нас – Спас-на-Крови,
а поэт – так на паперти нищий.
В этой жутко-прекрасной судьбе
дни – столетья, не то чтобы годы,
как магнит, притянули к себе
и, вобрав, растворили народы.
Не прельстить, не распять на щите,
в нищете и гордыне истаем…
Ну а вера: ударь по щеке,
мы другую в смиреньи подставим.
Почему так?
Да Богом дано!
Пусть концы в неувязке с концами…
Как всё глубже байкальское дно,
так и звёзды всё выше над нами.
***
ПОТОМОК АВВАКУМА
Пожелтела бумага
но истины свет не убудет,
хоть и буквы погасли.
Пойми: Аввакум или Никон?
Кто из них на пиру
тех далёких задумчивых буден
красных строк на листах,
не скупясь, разбросал землянику?
И давно слюдяное
ослепло окошко в избушке,
и почти уже кончилось
масло в заветной лампадке,
и не знает опальный старик,
что когда-нибудь Пушкин
наберёт, торопясь,
в кузовок этой ягоды сладкой.
И заблещут плоды эти
в сказках и песнях, как перлы.
Ну, а что не сгодится,
то выбросит просто на ветер…
Первым многое можно!
И некому спрашивать с первых.
Да и нам не по чину.
Самим за себя бы ответить.
То, что Никон содеял
над книгой в палатах приказных
с языком,
и что Пётр, воспалённый гордыней удумал,--
это всё переварит потом
смуглолицый проказник,
не похожий, но Божий,
кудрявый внучок Аввакумов.
Так уж Богу угодно.
А ты примирись и не сетуй.
Что поделаешь,
если и мы, как язык, обнищали?
Кто-то «Сказками Пушкина» --
раззолочённой конфетой,
ну, а кто-то доволен
сегодня и постными щами.
Не гадал Аввакум,
да и сумрачный Никон не баял,
выходя, словно царь,
из Крестовой палаты потёмок,
что когда-нибудь свой,
не какой-нибудь аглицкий Байрон,
околдует он всех –
Аввакума весёлый потомок.
Перепуталось всё
в угольки заигралися дети.
Где тут Божий огонь?
Где безумный костёр святотатства?
Аввакум на телеге,
и Пушкин лощёный в карете –
не разъехаться им,
в наших судьбах уже не расстаться.
Чернобыльный простор.
Пропадёшь в этих в этих дебрях – не жалко!
За погостом лежи,
прорастая репьём и осокой.
Перепуталось всё:
сказки бабкины – леший с русалкой,
и монашеский постриг,
и подвиг за веру высокий.
И нельзя не принять –
от своих не к лицу отрекаться.
Не понять.
Алфавит и словарь наш опять устарели?
Как слепые идём.
Остаётся лишь перекликаться
голосками рожков
с его данною Богом свирелью.
***
Храмов и святынь не пожалев,
взвихрив гарь в просторище великом,
каиновы дети, ошалев,
будут упиваться русским лихом.
Путь мостя костьми до зимних руд,
чтоб добыть для домен адских пищу,
даже с нищих подать соберут,
выживших сочтут и перепишут.
По юдолям дьявольских утех
ложь, как лошадь, проведут хромую,
мучеников царственных и тех
злом ошеломят и ошельмуют.
Может быть, весь этот бесприют
принесла, упав, звезда Галлея?
И мальчишке ноги перебьют,
праведной души не одолея.
Даже в безысходстве выход есть!
В святотатстве жительствовать тошно.
И взошли священники на Крест
первыми, как пастырям и должно.
Те года, -- потомок, не робей, --
лишь в душе аукнутся-вернутся,
памятку оставят по себе –
мёртвые в гробах перевернутся.
***
Я одногодков хоронил,
глухая боль саднит занозой.
Как русла рек заносит ил,
могилы временем заносит.
Мы панихиду отслужить
сходились в церковке промёрзлой.
Лишенцы мы, но не лишить
нас памяти о наших мёртвых.
Средь сутолоки лишь они,
покойные, покой лучили:
земли при жизни лишены,
теперь надел свой получили.
Как сеют в землю семена,
земля взяла их на рассвете.
Для этих всходов времена
ещё настанут, только верьте!
Пристрастья наши испокон
всё те же,
незачем иначе --
в печальный праздник похорон
гармошка старенькая плачет.
В сухих гортанях крик сожжён.
Да что там!
Нету сил на возглас,
когда в России разряжён
предгрозьем сумеречным воздух.
Судьба моя судьбе любой
сестра –
жила с другими рядом.
Как зёрнышко, храню любовь
средь поля, выбитого градом.
***
Нас ничему не выучило время.
И, кофеем проветривая лбы,
историков кочующее племя
отеческие мучает гробы.
Опять у них Россия виновата,
что все темна, ленива и пошла -
а потому и брат восстал на брата,
и не туда история пошла.
Решения с подсказанным ответом
нам не новы. Но это - все слова,
Судить - суди. Но не забудь при этом:
она была. И тем уже права.
Искажены, а где и стерты лица.
Резон не тот. И логика не та.
Но так от крови склеились страницы
что не разнять, не разорвав листа.
И незачем нам сплетнями тиранить
те жизни, что остались между строк?
Прозревшим - честь.
А не прозревшим - память.
Прозревшим - боль.
А не прозревшим - Бог.
***
Вот оно, Господи, позднее время мое!
Знала ли юность, что с нею случится такое?
Печка дымит, и тепла не идет от нее.
Сердце дурит. И товарища нет под рукою.
Время зимы, выдающей себя за весну,
снег января замесившей войною и грязью.
Время зеркал, затаивших свою кривизну,
чтоб человек привыкал к своему безобразью.
Время предателей. Время пролаз и подлиз,
деготь вранья услащающих ложкою меда.
Время деревьев, повернутых кронами вниз.
Время кротов, научающих птицу полету.
Время убийц, ощущаемых каждой спиной.
Время, когда, опустевшие души калеча,
сленг иноземный срастается с феней блатной,
чтоб мародерствовать в русской болеющей речи.
Старых знамен и орлов геральдический бред.
Странных законов почти несваримые брашна.
Время солдат, у которых Отечества нет.
Время наград, удостоиться коих страшно.
Время свободы, которой уже через край:
хлеба добудешь, а чести себе не алкаешь.
Не привыкай, — говорю себе, —
не привыкай! —
в этом и подлость, что ты ко всему привыкаешь.
Не привыкай, — я себе говорю, — удержи
совесть от сна и сознанье свое от распада.
Сядь за бумагу и правнуку письма пиши.
Голос твой слаб, но надсаживать горла не надо.
Только бы выстоять, только бы духом не пасть,
не разрешая себе ни навета, ни лести.
Шут с ней, другая — но только бы честная власть:
стерпится-слюбится, если женилка на месте.
Печка пошла. Продолжается день не спеша.
Падает снег, проходящему дню не мешая.
Слышится стон — приближается чья-то душа —
или — в полях электричка проходит к Можаю...
***
Русским солдатам,
погибшим в плену
Лишь за то, что мы крещёные,
по законам божьим жили,
нам удавочки кручёные
заготовят в псовом мыле.
Казнь страшна не пыткой вычурной,
не топорной смертью близкой,
жалко, батюшка нас вычеркнет
из своих заздравных списков.
Снеговой водой обмытые,
на полу лежим бетонном.
Притомились наши мытари,
в уголочке курят томно.
Мы уходим в небо.
-- Вот они! –
закричат псари вдогонку.
И по следу псы да вороны –
наш эскорт до алой кромки.
Я не плачу, мне не плачется –
запою у края тверди.
Исполать тебе, палачество,
за моё презренье к смерти.
***
ПОСЛАНИЕ ДРУЗЬЯМ
Ещё от дедов наших повелось:
кончать дела и начинать их песней.
Родился и крещён я в день воскресный,
и в праздники отправлюсь на погост.
Была ядрёной молодость моя,
она свистела, гикала, плясала,
над ней сверкало Божие кресало
и содрогались отчие края.
Ладонь мою подставив небесам,
цыганка нашептала: -- Знай, красавец,
как солнце, яркой будет всем на зависть
жизнь у тебя, но не ослепни сам…
Мать мне надела крест, перекрестив
меня с улыбкой под синичье пенье,
я плыл по рекам супротив теченья,
потом всю жизнь во всём лишь супротив!
Что преисподни гарь и банный жар?
Что вертограда смирная обитель?
Я был большой чаёвничать любитель,
поставьте трёхведёрный самовар.
Я к вам вернусь, на то мы и друзья,
как заскучаю, истомлюсь бездомьем,
улыбчивый, с синицею в ладонях,
в косоворотке майского дождя.
* * *
В России Бог не грозен, хоть и строг,
скорее он страдалец и заступник.
С ним не шути:
и в рубище он Бог,
ничем не выделяющийся путник.
Начало наше видя и конец,
судьбу нам ту иль эту подбирает.
Ты – швец, и жнец, и на дуде игрец…
Поди пойми:
где любит, где карает?
Голубев Валентин Павлович
_______________________
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 28.11.2022, 10:26 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 03.12.2022, 14:16 | Сообщение # 1444 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| АЛЕКСЕЙ ЭЙСНЕР (1905-1984)
***
В тот страшный год протяжно выли волки
По всей глухой встревоженной стране.
Он шел вперед в походной треуголке,
Верхом на сером в яблоках коне.
И по кривым ухабистым дорогам,
В сырой прохладе парков и лесов,
Бил барабан нерусскую тревогу
И гул стоял колес и голосов.
И пели небу трубы золотые,
Что Император скоро победит,
Что над полями сумрачной России
Уже восходит солнце пирамид.
И о короне северной мечтали
Романтики, но было суждено,
Что твердый блеск трехгранной русской стали
Покажет им село Бородино.
Клубился дым московского пожара,
Когда, обняв накрашенных актрис,
Звенели в вальсе шпорами гусары,
Его величества блюдя каприз.
Мороз ударил. Кресла и картины
Горят в кострах, и, вздеты на штыки,
Кипят котлы с похлебкой из конины...
А в селах точат вилы мужики!
Простуженный, закутанный в шинели,
Он поскакал обратно – ждать весны.
И жалобно в пути стонали ели,
И грозно лед трещал Березины...
Порой от деда к внуку переходит
По деревням полуистлевший пыж
С эпическим преданьем о походе,
О том, как русские вошли в Париж.
Ах, всё стирает мокрой губкой время!
Пришла иная, страшная пора,
Но не поставить быстро ногу в стремя,
Не закричать до хрипоты «ура».
Глаза потупив, по тропе изгнанья
Бредем мы нищими. Тоскуем и молчим.
И лишь в торжественных воспоминаньях
Вдыхаем прошлого душистый дым.
Но никогда не откажусь от права
Возобновлять в ушах победы звон
И воскрешать падение и славу
В великом имени: Наполеон.
<1927>
***
КОННИЦА
Толпа подавит вздох глубокий,
И оборвется женский плач,
Когда, надув свирепо щеки,
Поход сыграет штаб-трубач.
Легко вонзятся в небо пики.
Чуть заскрежещут стремена.
И кто-то двинет жестом диким
Твои, Россия, племена.
И день весенний будет страшен,
И больно будет пыль вдыхать...
И долго вслед с кремлевских башен
Им будут шапками махать.
Но вот леса, поля и села.
Довольный рев мужицких толп.
Свистя, сверкнул палаш тяжелый,
И рухнул пограничный столб.
Земля дрожит. Клубятся тучи.
Поет сигнал. Плывут полки.
И польский ветер треплет круче
Малиновые башлыки.
Надменный лях коня седлает,
Спешит навстречу гордый лях.
Но поздно. Лишь собаки лают
В сожженных мертвых деревнях.
Греми, суворовская слава!
Глухая жалость, замолчи...
Несет привычная Варшава
На черном бархате ключи.
И ночь пришла в огне и плаче.
Ожесточенные бойцы,
Смеясь, насилуют полячек,
Громят костелы и дворцы.
А бледным утром – в стремя снова.
Уж конь напоен, сыт и чист.
И снова нежно и сурово
Зовет в далекий путь горнист.
И долго будет Польша в страхе,
И долго будет петь труба, –
Но вот уже в крови и прахе
Лежат немецкие хлеба.
Не в первый раз пылают храмы
Угрюмой, сумрачной земли,
Не в первый раз Берлин упрямый
Чеканит русские рубли.
На пустырях растет крапива
Из человеческих костей.
И варвары баварским пивом
Усталых поят лошадей.
И пусть покой солдатам снится –
Рожок звенит: на бой, на бой!..
И на французские границы
Полки уводит за собой.
Опять, опять взлетают шашки,
Труба рокочет по рядам,
И скачут красные фуражки
По разоренным городам.
Вольнолюбивые крестьяне
Еще стреляли в спину с крыш,
Когда в предутреннем тумане
Перед разъездом встал Париж.
Когда ж туман поднялся выше,
Сквозь шорох шин и вой гудков
Париж встревоженно услышал
Однообразный цок подков.
Ревут моторы в небе ярком.
В пустых кварталах стынет суп.
И вот под Триумфальной аркой
Раздался медный грохот труб.
С балконов жадно дети смотрят.
В церквах трещат пуды свечей.
Всё громче марш. И справа по три
Прошла команда трубачей.
И крик взорвал толпу густую,
И покачнулся старый мир, –
Проехал, шашкой салютуя,
Седой и грозный командир.
Плывут багровые знамена.
Грохочут бубны. Кони ржут.
Летят цветы. И эскадроны
За эскадронами идут.
Они и в зной, и в непогоду,
Телами засыпая рвы,
Несли железную свободу
Из белокаменной Москвы.
И, пыль и ветер поднимая,
Прошли задорные полки.
Дрожат дома. Торцы ломая,
Хрипя, ползут броневики.
Пал синий вечер на бульвары.
Еще звучат команд слова.
Уж поскакали кашевары
В Булонский лес рубить дрова.
А в упоительном Версале
Журчанье шпор, чужой язык.
В камине на бараньем сале
Чадит на шомполах шашлык.
На площадях костры бушуют.
С веселым гиком казаки
По тротуарам джигитуют,
Стреляют на скаку в платки.
А в ресторанах гам и лужи.
И девушки сквозь винный пар
О смерти молят в неуклюжих
Руках киргизов и татар.
Гудят высокие соборы,
В них кони фыркают во тьму.
Черкесы вспоминают горы,
Грустят по дому своему.
Стучит обозная повозка.
В прозрачном Лувре свет и крик.
Перед Венерою Милосской
Застыл загадочный калмык...
Очнись, блаженная Европа,
Стряхни покой с красивых век, –
Страшнее труса и потопа
Далекой Азии набег.
Ее поднимет страсть и воля,
Зарей простуженный горнист,
Дымок костра в росистом поле
И занесенной сабли свист.
Но ты не веришь. Ты спокойно
Струишь пустой и легкий век.
Услышишь скоро гул нестройный
И скрип немазаных телег.
Молитесь, толстые прелаты,
Мадонне розовой своей.
Молитесь! - русские солдаты
Уже седлают лошадей.
<1928>
***
Надвигается осень. Желтеют кусты.
И опять разрывается сердце на части.
Человек начинается с горя. А ты
Простодушно хранишь мотыльковое счастье.
Человек начинается с горя. Смотри,
Задыхаются в нем парниковые розы.
А с далеких путей в ожиданьи зари
О разлуке ревут по ночам паровозы.
Человек начинается... Нет. Подожди.
Никакие слова ничему не помогут.
За окном тяжело зашумели дожди.
Ты, как птица к полету, готова в дорогу.
А в лесу расплываются наши следы,
Расплываются в памяти бледные страсти –
Эти бедные бури в стакане воды.
И опять разрывается сердце на части.
Человек начинается... Кратко. С плеча.
До свиданья. Довольно. Огромная точка.
Небо, ветер и море. И чайки кричат.
И с кормы кто-то жалобно машет платочком.
Уплывай. Только черного дыма круги.
Расстоянье уже измеряется веком.
Разноцветное счастье свое береги, –
Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.
Зазвенит и рассыплется мир голубой,
Белоснежное горло как голубь застонет,
И полярная ночь проплывет над тобой,
И подушка в слезах как Титаник потонет...
Но, уже погружаясь в Арктический лед,
Навсегда холодеют горячие руки.
И дубовый отчаливает пароход
И, качаясь, уходит на полюс разлуки.
Вьется мокрый платочек, и пенится след,
Как тогда... Но я вижу, ты всё позабыла.
Через тысячи верст и на тысячи лет
Безнадежно и жалко бряцает кадило.
Вот и всё. Только темные слухи про рай...
Равнодушно шумит Средиземное море.
Потемнело. Ну что ж. Уплывай. Умирай.
Человек начинается с горя.
<1932>
Сообщение отредактировал Михалы4 - Суббота, 03.12.2022, 14:34 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 08.12.2022, 18:46 | Сообщение # 1445 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Александр Руденко
(Москва)
Когда огонь под звездами горит,
когда мужчина с Богом говорит
и возле ног его лежит собака, –
молчат и ждут работа и война,
пока о них напомнят письмена,
записанные шифром Зодиака.
Дым над огнем, над трубкою – дымок.
Разматывает время свой клубок –
открыть не хочет Бог, что в нем таится:
нет большего несчастья – это знать.
А знанье бродит в темноте, как тать,
и лишь собаки у огня боится…
1989
***
Дитя земли и высоты,
знакомясь с птичьими правами,
впотьмах парить учился ты
и разговаривать с громами.
Напрасно и отец, и мать,
в твои глаза смотря с испугом,
внушали:
на ногах стоять –
и есть призванье сильных духом.
Ты видел крепкие стопы
охваченных голодным страхом
и набивающих зобы
подножным липким жирным прахом.
Над этим страхом сильных тел,
впитавшимся в земные дали,
в своих пареньях ты скорбел,
и громко громы хохотали.
Подлунный мир был в нивах весь,
и высь – в крылатом трепетанье;
и всем без исключенья – днесь
они давали пропитанье.
По праву птиц –
и никакой
людскою стаей не обвязан –
ты находил себе покой,
прильнув к ветвям дубов и вязов.
Не слепли в темноте глаза,
среди грозы не глохли уши;
тебя хранили небеса
и от сетей, и от ловушек.
Стихиям четырем сродни,
входя в круги своей свободы,
не думал ты о том, что дни
и ночи складывались в годы, –
пока не ощутил в себе
и в звездах, холодно горящих,
тоску земную о семье
людей, с громами говорящих…
Пока не стал осознавать,
что мог бы словом,
мог бы взглядом
ты попытаться создавать
существ себе подобных рядом…
Все ниже, тяжелей летя,
на тень от валуна похожий,
земли и высоты дитя,
зовешь –
взметая прах подножный,
который липнет возле глаз
и плотно за тобою вьется…
Но вновь тебе – в который раз –
лишь голос грома отзовется.
2001
***
РАЗГОВОР
В любви ли нашей разуверясь, –
не студит, мол, не горячит, –
все больше уж который месяц
мрачнеет Муза.
И молчит.
Пред этой давнею любовью
бывал я виноват не раз.
И все же:
«Муся, что с тобою?
Ужель все кончено для нас? –
Подругу спрашиваю. –
Знаю
характер твой… Не прячь лица!»
Она – в ответ:
«Война слепая
гремит на родине отца
и матери.
Позорно. Душно.
И на устах моих печать.
Увы, когда грохочут пушки,
мы – музы – призваны молчать.
Да не кажусь тебе обузой…»
Я – ей:
«Не путай дух и плоть.
Какая, к чёрту, мать у музы,
что за отец, прости Господь!
Фантазия тебя печалит.
Есть – я. И нет другой семьи».
«Забыл? –
подруга отвечает. –
Они – родители твои…»
«Нет, не забыл, –
ей возражаю. –
Но на войне былой – большой –
стихи по-своему сражались,
и музы были их душой,
а не молчали. Если даже
летели в мир их голоса
не прямо
против силы вражьей,
но – славя жизнь и небеса».
И шепчет Муза:
«Было это,
когда стояли на своем
за дело правое поэты,
а нынче – в горле слезный ком.
И правда многим непригодна:
в земных разборках нет святых –
когда дерутся два народа,
то Бог сторонится от них.
А то, что думаю о дурнях,
поднявших первыми кулак, –
меня пойми, –
в стихе цензурном
не умещается никак».
2022
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 14.12.2022, 12:06 | Сообщение # 1446 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| «Октябрь в курдском фольклоре» из серии «Кирдык капитализму».
Образцы курдской народной поэзии были записаны Олегом Вильчевским (1902–1964) в Ванском районе Закавказской СФСР (Карабахский Курдистан) в 1927 году и опубликованы в журнале «Советский фольклор» (1936 г., № 2–3).
Песнь о Будённом
Ленин и большевики курдами были,
Ленин и большевики ага и султанов побили,
Русского царя с трона согнали
И силу свою в справедливости искали.
В груди их пылало правды пламя,
Они подняли над миром красное знамя -
Солнце правды всю землю озарило
И знамёна злодеев дочерна опалило.
И семьдесят два угнетённых народа
Показали царям свою природу.
А те, кто пошёл в бой первыми,
Они назывались красными аскерами.
И из первых первый Будённый был,
Он по отцу казак, по матери курд был;
Он на коне, как аэроплан летал,
Англичан с Кавказа и из Баку прогнал.
У английского генерала сердце распалилось,
Он собрал англичан и турок несметную силу,
На гору зашёл и бинокль взял,
Бинокль взял и Будённого с Гаем увидал,
Будённого с Гаем-армянином увидал,
А над ними красный флаг трепетал.
Английский генерал закричал нукерам, -
Майорам, сотникам и офицерам:
"Ах вы, верные слуги, - нукеры, -
Майоры, сотники и офицеры,
Подайте мне острый кинжал,
Чтобы я тело Будённого растерзал,
Подайте мне шашку и кинжал,
Чтобы я Будённого с Гаем растерзал!"
Гай-армянин крик генерала услыхал,
И такие слова Будённому сказал:
"О товарищ, что ты смотришь на этих ворон,
Подай знак, и мы нападём на них со всех сторон,
Мы убьём, мы зарежем этих несчастных,
И накормим борзых собак их мясом!"
Но Будённый-большевик Гая остановил:
"Ты ещё молод, Гай, и в бой не ходил, -
Словами только муллы и шейхи дерутся,
Бранной речью только женщины и дети бьются.
У них аэропланы и пушки стоят,
Их аэропланы из-за гор летят.
Тот, кто врага ничтожным считает,
Тот только сам себя унижает.
У англичан страна полками полна,
Поэтому и трудна с ними война".
Будённый мысли генерала узнал,
Будённый спокойно до ночи ждал.
В полночь красные аскеры пришли,
Они с полудня и до полуночи шли.
В полночь Будённый начал бой,
Впереди ехал сам и трубач с трубой.
Ночью аэропланы не могут летать,
Ночью пушки не могут стрелять....
У красных аскеров сердце горит,
У красных аскеров душа болит,
Они резали ночью англичан, как скот,
Они дрались и правой, и левой рукой,
А Будённый, как лев, в темноте рычал,
А Будённый пищу искал для меча...
Утром солнце над горой взошло,
Утром солнце англичан не нашло...
Лишь орёл над горою с утра парил,
Лишь шакал в ущелье с утра завыл....
(перевод Вильчевский Олег Людвигович)
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 16.12.2022, 23:00 | Сообщение # 1447 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Мы пред нашим комбатом,
как пред господом богом, чисты.
______________________________
В каждой эпохе есть те, кто во времена ратные не прячется в башне и не смотрит на все это сверху вниз, а тянет вместе с русским мужиком, солдатом, сержантом, офицером, генералом этот крест. Например, писатель Алексей Толстой, который из-за травмы не мог стать военным, но таки попал на фронт в августе 1914-го как корреспондент. Его работа началась… в Киеве, оттуда он и поехал на Запад. Как военкор он лично прошел по основным военным фронтам, написал великое множество отличных публикаций. Много чего повидал Толстой и в Гражданскую войну. А к началу Великой Отечественной он был главный, основной, самый весомый — после смерти Горького — писатель Советской России.
Кто по праву в современной России занимает ту же нишу, что Алексей Николаевич Толстой, являясь патриархом русской прозы и неистовым патриотом?
Родину не выбирают. Выбирают оружие
> https://www.youtube.com/watch?v=O0rSqluGXEU
___________________________________________
Этого момента ждёшь иной раз годами, не веря, что случится. Но вот случился.
Юрий Волк. Воевал сперва в Славянске в 2014 году. Потом в бригаде «Восток». Потом в 11 полку. Затем - ЧВК Вагнер. В Попасной, в бою, лишился обеих ног.
Читая его стихи, поначалу подумал: нет, быть не может. Прочитал первое, второе, третье - да, немыслимо. Это совершенно спокойная, без тени ученичества, традиция Гудзенко, Симонова и Твардовского, воспроизведённая на новом этапе. Перенесённая в XXI век. Без ложных, наносных эмоций - четко, по-мужски, строго по делу. И совершенно безупречно с точки зрения мастерства.
Чудеса случаются. Ополчение и «Вагнер» обрело своего поэта, пишущего изнутри войны, из самой ее сердцевины.
Славный день.
***
Мой друг - палач
Мой враг, ты с детства мне знаком
До самых мелочей,
Ты приходил желанным в дом
Без стука и ключей
Не навещал меня со злом,
Ты песни пел со мной,
Сидел за праздничным столом
Весёлый и хмельной
Любил я украинский борщ,
А ты мой русский квас.
Ты худощав и я был тощ,
Ходили вместе в класс.
Делили горсточку конфет
И не боялись драк.
Так другом был ты или нет?
Ответь, мой лютый враг.
Ты сказки Пушкина читал,
Шевченко не забыт,
Но кем разрушен пьедестал
И памятник разбит?
Его ты втаптываешь в грязь
И, стоя за спиной,
В затылок целишься, смеясь,
Мне, неприятель мой.
Как было весело вдвоём
Мальчишкам, с малых лет
При встрече руку подаём
" Здорово, брат, привет!"
И сколько тех знакомых рук
Сожгли российский флаг.
Ты был мне закадычный друг,
А стал - заклятый враг.
Нам не гонять по полю мяч,
Давно седой висок,
Мой прежний друг и мой палач
Уже спустил курок.
Декабрь 2022
***
Мой враг
В краю загубленного хлеба,
В побитом взрывом поле ржи,
Подмяв спиной тугие стебли,
Рукой к земле, глазами в небо,
Солдат израненный лежит.
Он что-то мне хрипел на мове,
Мол, русский он не признаёт.
В бессильной ярости и боли,
С губами в алой пене крови
Кривился почерневший рот.
Видна в его щетине проседь,
Тщедушен, ростом невысок.
Он ничего у нас не просит.
Зажав в кулак, он в смерть уносит
Кровавый хлебный колосок.
Закажут в Киеве молебен
Перед иконами в слезах.
Он в храме, может быть, и не был.
Так равнодушно смотрит небо
Ему в застывшие глаза.
Кто оправдает, кто осудит,
Кому невинный виноват.
На небесах рассудят судьи
И посчитают в книге судеб
Все прегрешения солдат.
По мне же он как есть виновен:
Кровей славянских, всякий раз
Держал снаряды наготове
И заливал славянской кровью
Непокорившийся Донбасс.
Нациста славил. Почему-то
Себя вознёс на пьедестал.
В свою последнюю минуту
Меня он ненавидел люто
И мой язык, который знал.
Стоял за гранью невозврата.
Он мне не брат и не родня.
Он — цель в бою для автомата.
И только вражеским солдатом
Стал этот парень для меня.
***
Встреча
Женщина стояла на вокзале
В самый чёрный из военных дней.
Пролегли под строгими глазами
Полукружья траурных теней.
Прочертила горестная складка
Бледный лоб. Но держится она,
Далеко не юная солдатка,
Чья-то мать, а может быть, жена.
На губах неразлечимый шепот:
"С возвращеньем, ненаглядный мой.
Но скажи мне, почему двухсотым
Возвратился ты назад домой?
Почему любовь моя и вера
В том бою тебя не сберегли?
Не один лежал ты и не первый
На груди у матушки земли."
Дом дождался наконец солдата.
Заходи к хозяину молчком.
Зеркала закрыты черным платом
Да свеча с дрожащим язычком.
Ждут его с блинами и компотом,
С водкой, поминальною кутьёй.
Он пришёл на родину двухсотым.
И портретом встал перед семьёй.
Он стоит на фото перед нею
И глядит, как за него одна
Женщина, от горя не пьянея,
Рюмку горькой выпила до дна.
***
Иная эпоха
По-новому звучит моя эпоха.
Война вплетает в варварский мотив
И тихий стон, и канонадный грохот,
И пулемётный рэп-речитатив.
Оставит время так или иначе
На судьбах наших раны и следы.
Вот чьё-то горе захлебнулось в плаче,
Вливаясь в общий крик большой беды.
Иная ценность у моей эпохи,
Когда умеют жертвовать собой.
И командиры на последнем вдохе
Дают приказ бойцам идти на бой.
Иные парни. Только что из детства,
Но сколько силы воли у ребят.
И раненый сумеет прямо в сердце
Своей рукой направить автомат.
Иные песни у моей эпохи.
Но почему в разгар военных дней
Павлинами гуляют скоморохи
По свежим ранам Родины моей.
Лихое время – на сердцах зарубки.
В стихах и песнях черпать веру. Но
На сценах шелуха, одни скорлупки.
В них сердцевина выгнила давно.
Им ни к чему в тревоге портить нервы.
Живут в добре, ночами спят в тепле.
И так легко поётся под фанеру,
Когда есть «рюмка водки на столе».
Склевать в стране всё до последней крохи
И улететь, оставив свой помёт.
…Иные люди у моей эпохи.
Их пустоцвет богемный не поймёт.
***
За что воюю
Смеётся девочка во сне.
Какое чудо снится детям?
А радостно тебе и мне,
И всей стране, и всей планете -
Смеётся девочка во сне!
Покоем дышит ранний час,
Когда во сне с восходом солнца,
Еще не открывая глаз,
Тебе ребенок улыбнется.
Такой покой в рассветный час.
Как несказанно день хорош,
Когда весной живой и юной,
Наискосок протянет дождь
Свои серебряные струны.
Так несказанно день хорош!
А мы под дождиком вдвоём
Танцуем или понарошку
Весну, дурачась вместе пьём
Из тёплой дочкиной ладошки.
Ведь мы под дождиком вдвоём.
И до чего прекрасна ночь
В песцовой новой белой шубе.
Свой первый снег увидит дочь
И обязательно полюбит.
Прекрасна с первым снегом ночь.
Бело, пушисто и свежо.
Увидит первые сугробы.
В руке, как яблоко, снежок.
Мы будем радоваться оба,
Что так пушисто и свежо.
За что я бьюсь и почему,
Здесь из окопа лучше вижу.
И щит надёжный подниму
Над головой в кудряшках рыжих.
Я твёрдо знаю, почему.
И выжить должен и суметь,
Поверить, что минуют беды.
Дочь от меня отгонит смерть,
А я ей принесу Победу.
Я должен многое суметь.
Поставлю недругу заслон,
Пусть даже взрывом погребённый.
Я не хочу, чтоб видел дрон,
Где спит мой маленький ребёнок.
Поставлю от беды заслон.
Мольба достигнет высших сфер
И вера мне добавит силы.
Чтоб залпы Градов и Химер
Дитя ночами не будили.
Дойдёт мой зов до высших сфер.
Декабрь. 2022
***
Ответ господам
Всё! Домой! Друзья мои, домой!
Весело колёса тараторят.
Усмехнулся вдруг попутчик мой:
- Что, служивый, к северному морю?
А потом, как будто в спину нож.
Покосился глазом на медали:
- Что, солдатик, ранен? Ну так что ж,
Мы же вас туда не посылали.
Я назвал бы тысячи имён,
Кто бесстрашно бьётся за Россию.
Господин воспитан и умён:
- Мы же вас об этом не просили.
Если хочет тусоваться сброд
В блиндажах и бегать по окопам.
Не смеши, какой еще народ?
Мы за просвещенную Европу.
Говорил нетолерантно зло:
- Разве что-то вам должны за это?
Мне хотелось в сытое мурло
Зарядить начищенным штиблетом.
Берцы тут никак не подойдут.
Все эстеты завопят дурниной,
Непременно обратятся в суд:
Солдафон испачкал гражданина.
Так порой бывает иногда.
Ныне преисполнены отваги,
С важностью вещают господа,
Предвкушая истину Гааги.
Господин поймет меня с трудом,
Как бы аналитик не пророчил,
Я в бою за свой крестьянский дом,
За жену и маленькую дочку.
Аргумент для них ничтожно мал.
Не имея БМВ и виллы,
За себя я, братья, воевал,
И ещё за дедовы могилы.
Декабрь, 2022 год
***
Элитка
В комфортных европейских городах,
Которые элитке сердцу ближе,
Гуляют либералы - господа
По Лондону, Брюсселю и Парижу.
Сказать "Я русский" - это моветон.
О Родине трещит на иностранном.
Российский паспорт скромно прячет он
В шикарных брюк глубокие карманы.
На Родину свою в лихие дни
Потомки воров, порожденье блуда,
"Убей её! - кричат: Распни! Распни!".
Святую Русь поцеловал Иуда.
Пускает крокодилову слезу:
"Россию жалко, так она богата.
Пока не все богатства увезу".
"Убейте Русь!" - они кричали НАТО.
Была культура. Даже честь была.
Осталась грязь размешанная злостью.
За то, что больше шмоток и бабла,
Элитой мнят себя и белой костью.
Они готовы нашу Русь распять,
Нас растерзать, убогих нищебродов.
Вы объясните мне, какая мать
Сумела нарожать таких уродов?
***
Моей бабушке Нине Ивановне
Для тебя все цветы
и салюты Победного мая
Поклониться пришли,
у могилы слезы не таим.
Ты, родная, поверь,
что с любовью тебя понимали
Постаревшие дети,
и внуки седые твои.
К боевым орденам
головой припадают тюльпаны.
Я ромашки собрал
для тебя в этот день на лугу.
Как и я ты солдат,
и поэтому, видимо, рано
Стали кудри твои
завиваться в метельном снегу.
Все военные зимы
на локонах памятью стыли.
В них, с годами мудрея,
узнали - увидели мы.
Обжигающий снег
зимним утром сожжённой Хатыни.
Это мертвенный снег
ленинградской блокадной зимы.
Это горестный снег
над оврагами Бабьего Яра.
Это яростный снег
боевой сталинградской земли.
А у самых висков,
сединой по-особому яркой
Был нетающий снег
по которому Зою вели.
Ты, родная, прости,
что сегодняшний мир не приветлив,
Что потомки фашистов,
услышав хозяйское "фас",
На героев войны,
улюлюкая, кинули петли,
Чем историю зла
превратили в безумнейший фарс.
Не обижу собак
ни ударом, ни жестом, ни словом.
И умны, и верны.
У собак благородство своё.
Только, вздыбив хребты,
всюду вылезла всякая сволочь,
И, оскаливши пасти,
затявкало вдруг шакальё.
На войне недосуг
нам в стихах разводить сантименты,
Да, родная, прости
говорить я об этом не рад.
Только Ужгород смог
без стыда воевать с монументом,
Сапогами топтаться
по лицам советских солдат.
Ты прости нас за всё.
Ваши подвиги в сердце нетленны.
Мы для вас исполняем
сегодня торжественный гимн.
Перед ликом Скорбящей
стоим, преклоняя колена.
Значит, перед тобой
мы сейчас на коленях стоим.
https://stihi.ru/avtor/yurkavolk
________________________________________________
...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.
Семён Гудзенко 1942
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 27.01.2023, 03:40 | Сообщение # 1448 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2087
Статус: Offline
| Стежок
Мне подарили на челне
дубинку и мешок
и право сделать на руне
единственный стежок.
К себе подтягивая нить,
откусывая связь,
хочу судьбу переменить,
себя посторонясь.
Хочу зашить овраг небес,
заштопать их носок —
но почему-то в тёмный лес
опять ведёт стежок.
«Какой ты швец!» — смеются чтец
и на дуде игрец,
которым голоса протез
ковал глухой кузнец.
Струится из дыры в носке
кудрявый господин
и пишет ветром на песке:
«Ты — царь Живиодин!»
Легка бикфордова кишка.
Пинкфлойдова стена
в стране дубинки и мешка
не так чтоб и сплошна.
Мой утлый чёлн среди стремнин
найдёт к руну струю.
Я — бедный царь Живиодин,
и я немножко шью.
***
Бывает, просыпаешься другим —
так, как в момент прозренья алкоголик,
когда бельё нательное пропил.
И видишь, что всю жизнь копил на домик,
а ключик взял и в речке утопил.
Бывает просыпаешься другим.
Взгляд обретает глубину и резкость —
ты снова на охоте, снова тигр.
И понимаешь, что отныне честность —
единственно достойная из игр.
И вроде мир такой же, как вчера —
всё так же выйдет месяц из тумана,
всё так же ветра спрашивает мать,
в полдневный жар в долине Дагестана
всё с той же раной предстоит лежать.
А ты уже не мышка, но — Мышар.
Зубастый царь движенья и сноровки —
проворней и хитрее мышеловки.
Тяни свой сыр, хватай свой божий дар.
* * *
милая, просто я вырос у этой реки —
в сонных протоках легко чужаку заблудиться...
на расстояньи сжавшей перо руки
можно увидеть Байрона, Шелли, Китса,
если глаза зажмурить, да посильней,
можно открыть под ними любую книгу...
можно увидеть, как тянет старик Орфей
неводом к берегу мёртвую Эвридику
***
Мышка
вот идёт счастливый человек
и вокруг взирает без опаски,
а за ним — несчастный человек
(у него слезящиеся глазки),
а за ними — голый человек
даже без набедренной повязки,
а за ними — первый человек
в старой гэдээровской коляске,
а затем — последний человек,
за повозкой, за последним хаски
Пушкина весёлого везут,
Гоголя усталого везут,
Мусоргского пьяного везут,
боярыню Морозову везут,
мамонтёнка юности везут,
чтобы заморозить нас во льду.
И к стене, приклеенной ко лбу.
Вот приходит младшая любовь,
чтобы печь из человека пышку.
Вот приходит средняя любовь,
над повидлом вкручивая крышку.
Вот приходит старшая любовь,
превращая человека в мышку.
тихо тихо к сердцу и уму
я тебя любимую прижму
***
Моё личное Рождество
с днём рожденья мой друг мой отец мой судья
это ты меня водишь в разведку
в сияющее бытие из небытия
и садишься петь песни на ветку
зимой — снегирём, а весной — соловьём
а когда хоронил я папу
это ты шептал мне что смерть — подъём
как в самолёт по трапу
это ты был снегом ветром солнцем травой
когда рождались мои Анна и Даниил
и это ты тогда говорил со мной
когда я с тобой не говорил
но сейчас ты младенец и ты сопишь
сладко в своей колыбели
и это единственный миг когда ты не видишь малыш
как я преклонил колени
***
Московский снег
Московский снег, давимый джипом,
настырно липнущий к метле
ферганца, тлеющего гриппом,
утопленного в янтаре
иллюминации вечерней,
зажжённой над тверской-ямской,
чтоб между лавкой и харчевней
след родовых своих кочевий
нашёл очкарик городской,
иди, засыпь дорогу к яру
и с яра съезд к сырой земле!..
...Крути, ямщик, верти сансару
напра-нале.
Всех замело — коня, поводья,
отчизну, веру и царя.
Так сладко замерзать сегодня —
особенно почём зазря.
Вороны в утреннем навете
накличут голод и чуму.
А ты один, один на свете,
несопричастный ничему.
***
Рядовой Рахманинов
Не жалей ни меня, ни прочих нас —
мы родом из века каменного,
но, Господи, слава Тебе, что спас
рядового Рахманинова!
Мы пошьём войну на любой заказ —
хоть тотальную, хоть приталенную,
хоть со стразами, хоть без всяких страз,
необъявленную, отравленную.
Санитар, санитар, не тяни, бросай —
не того потащил ты раненого.
Не спасай меня, но во мне спасай
рядового Рахманинова.
***
Колобок
когда б вы знали по каким сусекам
какой метлою и каким скребком
сметён был ставший этим человеком,
в каких углях он пёкся голяком
о мудрый и коварный крокодил,
решающий задачу как добычу —
не от таких я, брат мой, уходил!
не о таких я по ночам захнычу
какие тени щерились из ниш
разверзнутого настежь ренессанса!
каких химер на дне высоких крыш
он соблазнял, любил — и расставался!
он колобок он счастия не ищет,
он до зари останется со мной —
пока горячий уголь нежно свищет
под круглой и дымящейся спиной
***
Шансон частолетающего пассажира
я вдавлен в обивку скрипучего кресла мне жаль умирать молодым
простой пассажир обречённого рейса в сияющий ершалаим
я брошу курить не вернусь в департамент уйду в монастырь и в балет
пусть только господь мне возможность оставит коптить ещё несколько лет
нас душ шестьдесят или семьдесят даже внутри рокового креста
быть может вон тот в бизнес-классе в дишдаше зовётся мохаммед атта
ты мага разлей и глотнём за обшивку за киль фюзеляж и шасси
за собственный страх за чужую ошибку за краткий сюжет bbc
тут всякая тварь имя господа славит а тех кто не славит порвёт
в надежде на то, что Он мягко посадит сгоревший дотла самолёт
я вдавлен в обивку скрипучего кресла
***
И я закончатся
когда-нибудь и я закончатся
затравят правильной росой
и подставное одиночество
нагрянет голой и босой
и я опять стою пред этим вот
и он опять стоит со мной
и он опять стоит за мной
стоит с игрушечным скелетиком
и с бутафорским пистолетиком
стоит за каменной спиной
а я пример горящей живности
хотящей кожности обмер -
и гогольт уязвлённой жирности
и могольт искренних химер
весна коленями мохнатыми
по лужам движет флогистон
а я закончились с юннатами
и с Вами, доктор Ливингстон
***
Прощальная
Мой князь усобных войн,
голубоглазый демон,
нам всем пора домой,
окончилась война.
Я тридцать лет служил
тебе и прочим девам,
отходит мой драккар –
пока катИт волна.
Ромейские шелка
укрою кожей бычьей,
а золото и медь,
пушнину и янтарь
ты забирай себе –
с заслуженной добычей
я расстаюсь легко,
мой ясноглазый царь.
Полы подметены,
разгаданы судоку
разграбленного мной
мадридского двора.
Кондуктор мельтешит
то спереди, то сбоку,
то прокричит – пора,
пора, мой брат, пора!
Приснилось, привлеклось.
Кусалось и кололось.
Исполнилось сейчас,
хоть зналось наперёд.
В земле, куда мне плыть,
по пояс вырос голос –
и это голос мой
и без меня сгниёт.
Олег Бабинов (1967-2023), "сетевая поэзия" https://u.to/IyABHQ
Сообщение отредактировал Михалы4 - Пятница, 27.01.2023, 03:49 |
| |
| |
/> |
