|
Мир поэзии
| |
| ОтТо | Дата: Суббота, 29.01.2022, 22:12 | Сообщение # 1401 |
 Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 6356
Статус: Offline
| Свет Жизни Русь
Герьвьесть
Вольная РаСея –
-Родина Людей.
Душу кто ИмЕЭт –
-CИм обязан Ей.
Древняя, МЛадаЯ –
Лучшая во ВсЁм,
ЖизньХрам воздвигаешь –
СветоЗарный ДОм.
Реченек раздолье,
Мощь Лесов,…, Полей!
СвятРуси приволье,
нет Тебя МиЛей!
Здесь открыты Души,
чужда Руси sпеsь,
Прошлое,…., Грядущее
словно в Точке здесь.
Чудны НатураЛьнОсти -
- не желают маsк.
СверхМилы Опрятности
Звёздных Руси Глаз.
Мощь и СтройНОсть СЛавно
СКазами сплелись –
СветоНосноГЛaвным
СТ(э)Роят Жизнь ввысь.
Русь Творить умеет,
РаДОсТьЮ поёт!
ГРаМоТа РаСеи –
ЗовОм в ЖизньПолёт!
 ЖuвЪ только тотЪ,кто сегодня лучше чемЪ вчера, чтобЪ завтра стать совершеннеŭ u совершuннеŭ, чемЪ сегодня
|
| |
| |
| ОтТо | Дата: Вторник, 01.02.2022, 23:18 | Сообщение # 1402 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 6356
Статус: Offline
| Божественное Чародейство
Герьвьесть
Когда бросаем ВЗОр
пониже на СТУПЕНЬ
Иль ВОПЛОтИтьСя ВЗДумаем
в Вас Мlре –
В почти безъпамятстве
ступаем – как «пень»-«тень»,
Кой в чём “поджавши”
Восприятья Шири.
СверхПроводящим кто
был прежде для Таких,
Кто раньше для Таких
был “тьмою” непробудной,
Но ВНЯЛ(!) Нашим как Друг,
ЭкстрЧувством полюбив,
Поймёт кой в чём Таких,
приняв, и не осудит:
“- Сгущается”Среда
и – “завязаешь” в Ней,
Прочувствовав Среды(!)………
ВЗВОЛНОВаННОЕ СЧаСТЬЕ –
Среде Мы – не беда,
а ВЫСШИЙ ВЗЛЁТ ИДЕЙ,
Мол, СВЕТОМ К ВаМ ИДТИ,
БОГОСВЕРШЁННОЙ ЛаСКОЙ.
Душа ж ЖизнеОснов
СИЯЕТ ПОсТРоЕньем,
Из Звёзд-ВЕ*СЕЛИЙ
ДОБРОТОЙ СПЛЕЛаСЬ,
И–здесь Нам нет “Оков
от враsей ухищрений”.
И – ГРаМоТ СМЕЛОСТЬ
бьёт sелошных - мраsь.
* - Веселий - ВЯтьСелий (-Селений): В - Веданием Я Тею для Селений
ЖuвЪ только тотЪ,кто сегодня лучше чемЪ вчера, чтобЪ завтра стать совершеннеŭ u совершuннеŭ, чемЪ сегодня
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 02.02.2022, 12:14 | Сообщение # 1403 |
 Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| "Мы не сделали скандала - нам вождя недоставало.
Настоящих буйных мало - вот и нету вожаков."
(В.С. Высоцкий)
Дешевый реп тут, как тут, оцени наш труд https://www.youtube.com/watch?v=p21fqThbNTg
Рабы и растения растут,
вопрос раздут,
нас с тобой пасут
Появилась очередь мы ни в одном глазу
Мы вообще без глаз ааа вот это класс
Кайфово полюбасу не меняй на шириво напас
Я для вас опасен, все как в первый раз
Это шанс сделать шаг, горит пожар
Голод пожалуйста не дорожай
Мир рабов перемешал, никому не жаль
Дышим как дышали на планете все равны отсюда некуда бежать...
_______________________________________________________
«Революция и любовь — явления одного порядка»
В. И. Ленин
Революция https://www.youtube.com/watch?v=xcsh4n2cWMQ&t=1s
Она к нам приходит
Сказать свое слово,
Она возвращается
Снова и снова,
И каждую ночь
Она тихо стучится
В окна закрытых квартир.
Она к нам приходит,
Чтобы наполнить
Усталые души
Новой любовью,
Чтоб каждое утро
Снова дать силы
Прожить еще один день.
Говорят, что жить надо легко,
Говорят, что предел далеко,
Что должны мы по течению плыть,
Что «казаться» важнее чем «быть».
Говорят, что остыли сердца,
И не станет никто стоять до конца,
Но она несет новую весть
И она уже здесь
Она к нам приходит
Во тьму поколений
В темницу из дней
Вещей и явлений,
И дарит надежду
Всем ныне живущим
Что снова наступит рассвет.
Среди несказанных слов,
Среди несделанных дел,
Среди забытых имен,
До капли выпитых душ,
Среди изломанных рук,
Росою падает кровь -
Я слышу имя твое.
***
Это любовь - Утро в тебе https://www.youtube.com/watch?v=SWzvoEDitaI
Мое сердце сжимает тоска
От бесцельно прожитых лет,
От пустых, бесполезных побед.
Я не знаю, что там, впереди,
Но нам нет иного пути:
Мы должны пройти сквозь огонь.
Революция – это любовь.
Посмотри,
Как реальность становится сном,
И все меньше твердых основ.
Между нами сгорают мосты,
Все становится очень простым:
На два класса делится мир,
Только два – мы и они.
Дай мне руку, мы свергнем богов.
Революция – это любовь.
***
Будь таким https://www.youtube.com/watch?v=RF5QQtPBhXs
Смелость и воля
Круче всяких там фишек
Стань героем,
Будь таким, как Покрышкин!
Кумовство и коррупция
Пусть не будут в тебе занозой
Уважай конституцию,
Будь как Павлик Морозов!
Выбирай свободный труд
Против царства капитала
Враги не пройдут,
Если ты продолжишь дело Стаханова!
Облеплен грязью
И чиновные гады заели
Не давай растаскивать страну на части
Люби Россию, как поэт Есенин!
Будь предельно честным
И к миру открытым,
Защищай народные интересы
Как Иосип Броз Тито
Сакко и Ванцетти,
Егоров и Кантария,
В одном ряду с героями этими
Лучше быть, чем в олигархов компании
Борись за свободу,
А не ради денег навара
Обрежь нити кукловодов,
Как Эрнесто, Эрнесто Гевара
Стремление к звёздам
Без лишних слов,
Никогда не поздно
Стать таким, как Сергей Королёв!
Будь бескорыстен,
Не участвуй в базарном торге
Твой путь — осмыслен,
Иди по стопам Рихарда Зорге
Не верь тем, кто скажет,
Что смысл жизни в заработке нала
Будь отважным,
Верь в себя, верь как Чкалов!
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 07.02.2022, 23:04 | Сообщение # 1404 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| 27 января (8 февраля) 1837 года на окраине Санкт-Петербурга, в районе Чёрной речки близ Комендантской дачи состоялась дуэль между Александром Сергеевичем Пушкиным и Жоржем де Геккерном (Дантесом). Пушкин был смертельно ранен и умер через два дня - 29 января (10 февраля) 1837 год, в пятницу, в 2:45 дня.
Современные поэты - памяти Пушкина
Николай Рубцов (1936-1971)
О ПУШКИНЕ
Словно зеркало русской стихии,
Отстояв назначенье свое,
Отразил он всю душу России!
И погиб, отражая её...
***
Игорь Кудрявцев
ДУЭЛЬ
Ещё молчит в руке мятежной
Неутолённый пистолет,
Но на земле России снежной
Дантес уже оставил след.
И что с того, что мир прекрасен, –
Окрасив кровью русский снег,
У русской речки рухнет наземь
Не просто тело – целый век…
Раздался выстрел на опушке,
Заставив вздрогнуть чёрный лес…
Лишь на мгновенье умер Пушкин,
И лишь мгновенье жил Дантес.
1962
***
Владимир Молчанов
ВЕНОК ПУШКИНУ
На небе звезды
Млечными опушками
Зажгутся и погаснут невпопад.
Скажите: «Осень...» –
Я представлю Пушкина.
Скажите: «Пушкин...» –
Я представлю листопад...
1967
* * *
ПЛОЩАДЬ ПОЭЗИИ
Динамик хрипел, как порезанный.
И вдруг донеслось, как сквозь сон:
"Внимание! Площадь Поэзии..."
И, щёлкнув, умолк микрофон.
По жизни идём, как по лезвию,
Жилищный вопрос не решён,
Какая к шутам тут поэзия?! -
И все же с трамвая сошёл.
Светило мне солнце до вечера,
Отринувши суетность дел.
И бронзовый Пушкин доверчиво
Из прошлого века глядел.
Ах, Пушкин! Кумир мой и светоч мой!
На фоне твоем - лишь явись! -
Такою тщедушной и мелочной
Мне наша представилась жизнь.
Покрылись мы ржой бесполезною,
И нас не спасёт, хоть убей! -
Не то, что там площадь Поэзии,
А сотня таких площадей.
Без удержу пьём... И распутствуем.
Съедаем друг друга живьём.
И в мире подлунном безумствуем,
Как будто мы вечно живём.
То скачем сорокою резвою
Не внемля призыву в ответ:
"Внимание! Площадь Поэзии..." -
Где - Пушкин! Где - солнце! Где - свет!..
1989
* * *
Немало дорог мною пройдено
Полями, лугами, опушками.
Великой была наша Родина
Великого нашего Пушкина.
Мы те и не те уже, вроде бы,
Со взглядами ходим потухшими.
Бездарно профукали Родину
Великого нашего Пушкина.
И всё же не все ещё проданы
Святыни, что нами порушены.
Чем меньше становится Родины,
Тем больше становится Пушкина…
4.06.2005
с. Большое Болдино
***
Анатолий Передреев (1932-1987)
ДНИ ПУШКИНА
Духовной жаждою томим...
А. С. Пушкин
Все беззащитнее душа
В тисках расчетливого мира,
Что сотворил себе кумира
Из темной власти барыша.
Все обнаженней его суть,
Его продажная основа,
Где стоит все чего-нибудь,
Где ничего не стоит слово.
И все дороже, все слышней
В его бездушности преступной
Огромный мир души твоей,
Твой гордый голос неподкупный.
Звучи, божественный глагол,
В своем величье непреложный,
Сквозь океан ревущих волн
Всемирной пошлости безбожной...
Ты светлым гением своим
Возвысил душу человечью,
И мир идет к тебе навстречу,
Духовной жаждою томим.
1984
***
Станислав Золотцев (1947-2008)
«Тяжело дышать, давит…»
Последние слова А.С. Пушкина.
«Даль, скажи мне правду, скоро ль я умру?»
Из воспоминаний
Казака Луганского (Владимира Даля)
о смерти А.С.Пушкина
Тяжело дышать, давит…
Открываю словарь Даля,
где любая строка дарит
больше, чем любая страна,
кроме той, где дышать столь тяжко,
что и в зиму – грудь нараспашку,
и душа обнажена.
Кроме той страны, где двужильным
надо быть, живя, как в давильне, –
только нет её изобильней
ни на кровь, ни на слова…
Тяжело дышать, давит!
А слова жалят и славят.
А словарь подобен державе,
где последний раб – голова.
Тяжело дышать, давит…
Открываю словарь Даля:
«Даль, скажи мне, скоро ль умру?»
…Как луганский казак, отчаян,
молвит православный датчанин:
«Смерть – поэту не ко двору!»
2003 г
***
Юрий Асмолов (1961-2018)
ПУШКИНУ
Он участник вселенских событий:
Без него – беспросветнее мгла,
Меньше было бы чудных открытий
И Победа бы позже пришла:
Ведь в расчёте дубасящей пушки,
В разведроте, в пехоте – кругом
Александр Сергеевич Пушкин
Был незримым, но славным бойцом.
Ратник наш! Богатырь солнцеликий
Гонит нечисть от наших святынь
И язык наш – живой и великий –
Не даёт умертвить, как латынь.
И сегодня, когда мы на мушке –
Ложь свинцовая целит в сердца –
Александр Сергеевич Пушкин
Вновь встаёт на пути у свинца.
***
Анатолий Аврутин
...Наш примус всё чадил устало,
Скрипели ставни… Сыпал снег.
Мне мама Пушкина читала,
Твердя: «Хороший человек!»
Забившись в уголок дивана,
Я слушал – кроха в два вершка,–
Про царство славного Салтана
И Золотого Петушка…
В ногах скрутилось одеяло,
Часы с кукушкой били шесть.
Мне мама Пушкина читала –
Тогда не так хотелось есть.
Забыв, что поздно и беззвездно,
Что сказка – это не всерьез,
Мы знали – папа будет поздно,
Но он нам Пушкина принес.
И унывать нам не пристало
Из-за того, что суп не густ.
Мне мама Пушкина читала –
Я помню новой книжки хруст…
Давно мой папа на погосте,
Я ж повторяю на бегу
Строку из «Каменного гостя»
Да из «Онегина» строку.
Дряхлеет мама… Знаю, знаю –
Ей слышать годы не велят.
Но я ей Пушкина читаю
И вижу – золотится взгляд…
***
Григорий Блехман
…СТАРИК ДЕРЖАВИН НАС ЗАМЕТИЛ…
Стихи легки, они воздушны,
В них весь полёт из глубины –
Слова рождаются послушно,
И замыслы вдохновлены
Неистощимостью сюжетов…
Уже повсюду речь слышна,
Что царскосельскому Поэту
Затмить другие имена…
Так по сей день – его прозренья
В волшебно собранных словах
Всё с тем же трепетным волненьем
Разносит по свету молва.
***
Елена Осминкина
ВСТРЕЧА
с улицей Пушкина в Будапеште
Брожу по центру Будапешта
И вдруг — готова заплясать:
Средь улиц малых и неспешных
Читаю: Пушкин. Чудеса!
Ведь не славянская обитель,
Иная речь, культура, быт,
Так далеко Москва и Питер,
Но Он и здесь не позабыт!
Наряд домов как будто строже,
Чуть приглушён, неярок свет,
И для меня теперь дороже
В столице этой места нет.
Одно лишь имя, как награда,
И словно сверху снизошли
Высокой нотой грусть и радость,
И русским пахнет от земли.
Я постою ещё немного,
О нём тихонько помолюсь.
Я знаю: Пушкин там, у Бога,
Всё также воспевает Русь.
***
Владимир Хомяков
ПОЭТЫ
Из цикла «Памяти Пушкина»
Что проку нынче в фимиамном дыме,
коль дух уже от сердца отлетел?
Поэты погибают молодыми:
кому – Дантес, кому-то – «Англетер».
Уходят, не дождавшись юбилеев,
но каждый миг для них как юбилей.
И каждый миг, судьбой земли болея,
они под дулом совести своей.
Ещё не ссохлась краска на муаре,
и не утихла боль, глаза слезя.
Но кое-кто засел за мемуары,
стремясь попасть в посмертные друзья.
Но, как вы в душу трудную ни влазьте,
как ни клеймите грешную судьбу,
поэты неподвластны вашей власти
и неподсудны вашему суду.
Они живут, и свет их нестихаем,
и неподкупен, и неумолим.
И мы под их тревожными стихами,
как будто под хоругвями стоим…
* * *
БЛАГАЯ ВЕСТЬ
Сошла благая весть на белый свет.
Сошла благая весть: рождён Поэт.
И не дано пропасть ему во мгле,
и слух о нём пройдёт по всей земле.
Всеясный Дух обрёл живую плоть.
Пришёл Поэт – спаси его, Господь.
Родной Поэт явился – гой еси!
... И – много
Чёрных речек
на Руси.
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 22.02.2022, 06:39 | Сообщение # 1405 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| Как говорил Смердяков в «Братьях Карамазовых»:
« – А когда неприятель придет, кто же нас защищать будет?
– Да и не надо вовсе-с. В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с.»
Нашему царю показали фигу https://www.youtube.com/watch?v=7unOt21havQ
_____________________________________________
«Мне снился нынче страшный сон,
И в нем я видел очень ярко,
Сын Жириновского - солдат,
А дочь Лаврова - санитарка.
Вот с автоматами бегут,
Две дочки Путина в атаку,
И нажимая на курки,
Кричат: " ЗА РОДИНУ И ПАПУ"!
Тут танк горящий на боку,
А в нем Медведева сынок,
И дочь отважного Шойгу,
Его достав несёт в медблок.
Зюганов-внук, Зюганов-сын,
Наследник Матвиенко Вали,
На фронт спешат все как один,
Чтоб братья в НАТО не вступали.
Бегут в строю Ковальчуки,
И Ротенберги с ними рядом,
И рвется Миллер на прорыв,
Во фланг с газпромовским отрядом.
Открыл глаза, потом закрыл,
Что за фантастика творится?
Наверно зря смотрел ТВ,
Вот хрень подобная и снится.…»
Владислав ДОРОШЕНКО 21.02.2022 21:02 https://u.to/43cFHA
* * *
Сон оказался вещим, в руку,
Случилось всё в нём наяву,
Война не променад - а мука,
Добытое всё трёт в труху!
Как защитить бабло родное,
Что нАжили в кратчайший миг?
Кто посягает на Святое,
Кто посягнул на Райский шик?
И вот уж, дети олигархов
Бегут толпой в военкомат,
Там у дверей идёт запарка,
«На Фронт пустите нас!» - кричат!
И вот уж, сами олигархи
От чад своих не отстают,
Бабло, что стыздили на шару
В Мин - Обороны отдают!
По всей стране народ ликует,
Плечом к плечу в ряды встают,
Кто закрома всю жизнь ворует,
И тот, кто обречён на труд!
Все возвращаются в пенаты,
Из-за морей, из-за границ,
В руках не бабки, - автоматы,
Как много здесь знакомых лиц!
Всё для Неё! Всё для Победы!
Мать Родина - призвала всех!
На танки бабки, на торпеды,
И на ракеты… без помех!
Весь Шоу-бизнес записался
В мото-пехотный батальон,
Никто за юбку не держался,
И то не сказка, и не сон!
ОБЪЕ… ДИНЕНИЕ НАРОДА! -
Не пропаганда то ТиВи!
Не фраза это для развода,
А время Истинной любви!
И впереди Главкомом Вова,
Весь обнулённый на коне!
Любовь к Земле своей Основа,
И в Центре и на… Колыме!
Влад НЕЖНЫЙ © (граф - О.МАН) 15.02.2022 12:04 https://u.to/4ncFHA
Сообщение отредактировал Михалы4 - Вторник, 22.02.2022, 06:44 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 24.02.2022, 17:18 | Сообщение # 1406 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| Обращение президента к народу
Тучкой солнышко накрыло?
Виновата Украина!
Нет работы и зарплат?
Клятый Байден виноват!
Двадцать лет враги мешали,
Ничего не разрешали,
Мы до них просились в НАТО,
А они послали на х@й.
Этот ихний Клинтон Билли,
Видно мало его били,
Он не просто отказал,
Средний палец показал.
Олигархи в Украине,
Всё на свете захватили,
Только на российской части,
Есть очаг Советской власти.
Правда Гена староват,
И совсем не бедноват,
Но я крепкою рукою,
Сохранил вам хоть такого.
А у них там шведы, гансы,
Во всех креслах иностранцы,
Вы представьте в нашем доме,
Немцы вдруг сидят в Газпроме?!
В ихнем Киеве дерзят,
Бомбой ядерной грозят,
И кричат на всю Европу,
Что дадут ремнем по жопе.
И куда не посмотри,
Вокруг нас одни враги,
Не дадим в обиду зад,
Здесь у нас не детский сад!
Ты Зеленский не борзей,
Мы найдем себе друзей,
Если с дружбой не попрет,
И Пушилин подойдёт.
Вы нас всех и так достали,
Двадцать лет нам жить мешали,
Из-за вас теперь живёт,
Очень бедно наш народ.
Но я понял что к чему,
И народу объясню,
Что нашелся виноватый,
В нашей жизни не богатой.
Эй, ату его, ату,
Собирайтесь на войну,
Снова Киев что-то мутит,
С вами был,
Владимир .....
Владислав Дорошенко
|
| |
| |
| ЧеLOVEк | Дата: Пятница, 04.03.2022, 17:04 | Сообщение # 1407 |
 Генерал-лейтенант НашейПланеты
Группа: Друзья Нашей Планеты
Сообщений: 722
Статус: Offline
| Юнна Мориц.
ЯД ОБИД.
Яд обид, яд обид –
Это значит я добит,
Ты добита, мы добиты…
Все обиды – ядовиты.
Никогда не обижаться –
Ни на что, ни на кого!
Дать обидчику сражаться
С пустотой, где торжество
Справедливости, возврата
Им отравленных обид,
Это жуткая расплата –
Ядом собственным убит!..
Пей, дитя, чаёк из блюдца.
Обижаться – тяжкий труд.
Пусть обидчики убьются, –
Нас обиды не берут!
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 08.03.2022, 10:16 | Сообщение # 1408 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| Андрей Шигин
ФРАНШИЗА
Одна из самых успешных франшиз,
Сколь ни копайся в семантике –
Это обыкновенный фашизм
В благообразном фантике:
«Будь позитивнее, будь добрей,
Живи по заветам пращуров!
Захочется – череп наголо брей,
Захочется – чуб отращивай!
Но ради успехов родной страны,
Прочь измышления праздные!
Все мы Отчизны своей сыны.
Просто доходы разные…
Ты лишь трудись и достигнешь благ!
Из головы выбрасывай
Бредни про то, что якобы враг
Не иноземный, а классовый.
Это смутьяны всему виной
С идеей бесчеловечною,
Что истинный враг у тебя за спиной,
А не напротив за речкою.
Чувства и мысли блюди в простоте,
Не связывайся с нечистыми.
Не мы фашисты, фашисты – те,
Кто нас называют фашистами…»
Эти бы фразы отлить в металл…
Но кратенько подытожу я:
Везде, где властвует капитал,
Речи звучат похожие.
Вот и выходит, как ни ершись,
Ища оправданий букеты –
Одной из самых доходных франшиз
Является именно эта.
2020
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 11.03.2022, 19:57 | Сообщение # 1409 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| Лишние рты (монолог зарубежной работницы) https://www.youtube.com/watch?v=Cqc7ZH5JHtw
Отца все нет, а скоро ночь…
Гудит метель в трубе холодной.
Спи крепко, маленькая дочь,
Спи, птенчик мой, всегда голодный.
Отец опять пустой придет
И скажет, что ты лишний рот.
Ах, рот твой бледненький так мал,
Так грустны глаз большие вишни…
Какой палач там приказал
Отцу считать твой ротик лишним?
Ведь папка нас любил всегда…
Проклятый голод и нужда!
Не знаешь ты, как трудно мне,
Всегда усталой от заботы,
Хорошей мамой быть в стране
Где нет ни хлеба, ни работы!
Быть может, я плохая мать, —
Но где ж мне сил для ласки взять?
На полках хлеб и пирожки,
В витринах шубки и игрушки,
А я сжимаю кулаки,
И нет в кармане ни полушки.
И вместо пряников и книг
Несу тебе я боль и крик!
И, гладя голову твою,
Я чувствую глухую горечь:
Что, если ты судьбу мою
Во всем безрадостно повторишь
И будешь нынче и потом
Всегда голодным, лишним ртом?
Иль, может быть, ты детский рот
Намажешь краской ярко-красной,
Чтоб стать игрушкой для господ,
Нарядной, жалкой и несчастной?
Нет, нет, мой птенчик! Никогда!
Уж лучше голод и нужда!
Ты засмеялась… Этот смех
Мне говорит, что есть на свете
Страна, где труд и хлеб — для всех,
Где радостно смеются дети.
Постой, родная, — и для нас
Засветит солнца яркий глаз!
Что толку брызгать солью слез
На корку, данную судьбою!
Обед не сделаешь из грез,
Бороться будем мы с тобою.
Ты будешь умной, смелой, злой,
Чтоб крикнуть вовремя: «Долой!»
Я выйду с армией подруг,
И вы пойдете вместе с нами.
И взмахом наших женских рук
Мы вас подымем, точно знамя.
И хлопнут тысячи дверей
В квартирах жен и матерей!
Спи крепко, маленькая дочь,
Закрой пушистые ресницы.
Пускай тебе сквозь мрак и ночь
Страна веселая приснится,
Где звонки крики: «Будь готов!»,
Где нет нужды и лишних ртов.
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 14.03.2022, 12:00 | Сообщение # 1410 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| Евгений Евтушенко
Мама и нейтронная бомба
Наша фирма принимает заказы на специальные бункера типа люкс, полулюкс и одинарные, которые вас спасут от любых атомных бомб, включая нейтронную… Оплата по соглашению.
(Из западных газет.)
1
Моя мама была комсомолочкой
в красной косынке
и кожаной куртке.
Теперь этой курткой,
облупленной,
в трещинах и морщинах,
мать иногда
закутывает кастрюлю,
в которой томится картошка
или пшенная каша,
и от дыханья кастрюли
кожанка становится тёплой,
словно от юного тела мамы,
потерянного кожанкой,
так и не обожжённой
в огне мировых революций
и не пробитой пулями
ни на каких баррикадах.
Но есть на кожанке дырка,
похожая на пулевую,
от ввинченного когда-то
и вывинченного затем
значка,
на котором горели
четыре буковки: МОПР.
Я принадлежу к поколению,
которое ещё помнит,
что это обозначает…
Напомню и вам,
подростки семидесятых,
меняющие воспаленно
значок «Ролинг стоунз»
на «АББА»
и «АББА» на «Элтон Джон»:
МОПР —
Международная организация
помощи борцам революции.
Я успел поиграть этим значком,
когда его перестала носить моя мама.
Что было на этом значке?
Я, кажется, помню:
решётка тюремная,
руки, вцепившиеся в неё.
Руки,
ломающие решётку?
Или решётка,
ломающая руки?
МОПР… https://u.to/wVkOHA
У этого слова запах той старой кожанки.
Моей маме —
Зинаиде Ермолаевне Евтушенко —
семьдесят два года.
Мама вышла на пенсию,
но продолжает работать
и только поэтому не умирает.
Мама продаёт газеты
в киоске у Рижского вокзала,
и её окружает собственный маленький мир,
где мясник
интересуется еженедельником «Футбол-хоккей»,
зеленшик —
журналом «Америка»,
а продавщица молочного магазина —
журналом «Здоровье».
Эти благодарные читатели
оставляют для мамы в своих магазинах
то мороженую курицу —
соотечественницу Мопассана,
то пару кило апельсинов —
соотечественников Лопе де Веги,
то уважительно завёрнутый
целый килограмм сыра,
соотечественника Майн Лассила,
кстати говоря, прекрасно переведенного
Михаилом Зощенко.
Поэтому мама,
как знатная леди социализма,
говорит
«мой мясник»,
«мой зеленщик»,
«моя молочница»
и с гордостью чувствует,
что от неё зависят
люди,
от которых зависит она.
Мама также продает значки
с Гагариным,
с олимпийским мишкой.
Мамина внучка,
дочка моей сестры,
пятнадцатилетняя Маша
с мозолями на подушечках пальцев
от фортепианных гамм,
на майке,
уже приподнимающейся
в двух
отведенных природой
для приподниманья местах,
носит значок «Иисус Христос суперстар»,
но этот значок
не из маминого киоска.
2
Мои взаимоотношения с Иисусом Христом
были сложными,
как у любого советского ребенка,
воспитанного на книге «Павлик Морозов».
В церкви я не ходил —
это не полагалось,
и креста не носил —
это не было модно.
Как сейчас,
когда в зимнем бассейне «Москва»
в раздевалке увидел я пионера,
деловито повесившего на гвоздик
красный галстук,
оставив на шее дешёвенький крестик.
Давным-давно на месте бассейна «Москва» был храм
X риста-спасителя.
Храм когда-то взорвали,
и один позолоченный купол с крестом,
не расколовшись от взрыва,
лежал,
как будто надтреснутый шлем великана.
Здесь начали строить Дворец Советов.
Все это закончилось плавательным бассейном,
от испарений которого, говорят,
в музее соседнем
портятся краски импрессионистов,
и жаль,
что разрушили храм,
а уж если разрушили —
жаль,
что не был построен
рукой облака рассекающий Ленин.
Христа я впервые увидел не в церкви —
в избе.
Это было в Сибири
году в сорок первом,
когда старуха молилась за сына,
пропавшего без вести где-то на фронте,
и била поклоны перед иконой,
похожей
на бородатого партизана
из фронтового киносборника,
сделанного в Ташкенте
под мирное журчание арыков.
Старуха кланялась богу,
как бьют поклоны пшенице,
когда её подсекают
серпом, от росы запотевшим.
Старуха кланялась богу,
как бьют поклоны природе,
когда в траве собирают
грузди или бруснику.
Старуха молилась богу,
едва шевеля губами,
и бог молился старухе,
не разжимая губ.
…Конокрадство
сегодня
вытеснилось иконокрадством.
Тогда была просто Россия
и не было инокрадов,
во имя «спасенья искусства»
крадущих у этих старух
возможность молиться богу,
а заодно крадущих
у бога
святую возможность
молиться таким старухам.
С тех пор я видел много Христов:
церковных,
музейных,
экранных и мюзик-холльных,
а однажды Христом чуть не сделался сам,
когда меня пригласил Пазолини
на главную роль в его ленте «Евангелие от Матфея»,
объясняя в письме на одно высокое имя,
что фильм будет выдержан в духе марксизма,
но даже это не помогло.
И слава богу…
Сказать по правде,
мне всегда казалось, что место Христа —
в избе.
3
Но недавно
в итальянском городке Перуджа,
в совсем непохожей на избу муниципальной галерее
я увидел особенного Христа,
из которого будто бы вынули кости…
Без малейшего намека на плоть или дух,
Христос беспомощно,
вяло свисал,
верней, свисала его оболочка, лишенная тела,
с плеча усталого ученика,
как будто боксерское полотенце
или словно большая тряпичная кукла,
из которой кукольник вынул руку…
Итальянский профессор,
с глазами несостоявшегося карбонария
мне сказал,
что картина, очевидно, четырнадцатого века,
но имя художника неизвестно,
и все выдающиеся искусствоведы
скребут затылки над смыслом картины,
но не выскребается ничего.
Я стоял пород этой картиной,
не прибегая
к помощи собственного затылка,
поскольку давно не слишком надеюсь
на содержимое головы.
Мне кажется,
что содержимое жизни,
рассыпанное по событиям,
людям
(любой из которых
тоже событие),
не умещается в содержимом
любой головы,
а не только моей.
Думать —
почти безнадежное дело,
но если не думать —
незачем жить.
И я думал о смысле этой картины,
висевший рядом с окном,
похожим
на картину,
внутри которой качались
облака,
задумавшиеся о земле,
так редко думающей о небе.
Я подошел поближе к окну
и увидел,
что некоторые из облаков
прилегли на красную черепицу
и смотрят внимательно на людей,
расплющенных тяжестью притяженья.
Люди стояли у витрин магазинов
как перед картинами,
чьё содержанье
располагало к отсутствию мыслей,
за исключением единственной —
что-то купить.
Люди гуляли и пили кофе,
видимость мышления создавая
при помощи медленного подниманья
чашечки белой над белым блюдцем,
и многозначительно выпускали
ничего не значащий дым сигарет.
(Мне когда-то сказал один режиссёр,
что плохие актеры
любят курить задумчиво в кадре,
потому что задуматься неспособны…)
Это был хаос,
притворявшийся полным порядком,
ибо отсутствие мысли в порядке
есть хаос.
Все было похоже на оболочку Христа,
из которого выпущен воздух…
На деревянной открытой эстраде
духовой оркестр пожарной команды
играл попурри из венских вальсов,
и звяканье ложечек в чашках кофе
было как будто бы часть попурри.
Содержимое площади тоже было
попурри из людей
и являлось частичкой
всемирного попурри,
небрежно
кем-то составленного из нас.
Перуджийские ловкие антиквары,
нахохлённо-хищные, словно грифы,
всучивали подагрическим леди
(похожим на руины,
созерцающие руины)
монеты эпохи Веспасиана,
ещё тепловатые от серийного изготовленья.
Цыганёнок в декоративных лохмотьях
агрессивно выклянчивал подаянье,
а рядом —
в собственном «вольво»-фургоне
цыганский вожак пересчитывал деньги,
их перехватывая резинкой,
как честную дань,
которую за день
собрали художественные лохмотья
его бесчисленных сыновей.
Суданка в тюрбане,
напоминавшем
падающую башню в Пизе,
прихлебывала из мельхиоровой миски
с ярко-зеленым колесиком лимона
воду для омовения рук,
но с лицами падших патрициев официанты
делали вид,
что именно так
поступали все римские императрицы.
Два мрачных иранца,
запутавшиеся в спагетти,
о чем-то вполголоса совещались,
и тень сурового аятоллы
над ними покачивалась
на перуджийском соборе.
Свободные от проблем всего мира,
за исключением сексуальных,
несколько местных парней —
кандидаты
в провинциальные казановы —
зазывно поигрывали ключами
от машин,
где сиденья пахнут грехом,
и комментировали друг другу
входящие в поле зрения ноги
и то, из чего эти ноги растут.
Были гораздо сочнее в своих выраженьях,
чем политические обозреватели,
обозреватели ног,
а точнее —
«интернационалисты» хорошеньких ног.
Ноги были действительно интернациональны:
итальянские —
с жесткими кактусными волосками,
неумолимо пробившимися сквозь порезы
после неумелого обращения с бритвой;
скандинавские —
с голубоватыми жилками,
в которых пульсирует голубая вода из фиордов;
немецкие —
сосисочно-мягкие,
в рыжих веснушках,
словно обрызганные гамбургской горчицей;
французские —
даже в любых чулках
выглядящие
как голые;
английские —
с тонкой игрой сухожилий,
природой созданные для стремян;
американские —
шершавые, прочные и прямые,
словно столбы баскетбольных щитов;
латиноамериканские —
схваченные серебряными цепочками у
щиколоток,
будто бы крошечными кандалами,
чтобы ноги куда-нибудь не убежали от хозяек;
испанские —
в испуганных черных родинках,
религиозно бледные перед тем,
что с ними может случиться через минуту;
африканские —
выточенные из эбенового дерева,
с розовыми лепестками застенчивых пяток;
японские —
сохраняющие изогнутую форму с детства,
когда они обнимали спины своих матерей…
Среди этой выставки ног
только трое китайских студентов,
как бы не обращая вниманья
на капиталистические ноги,
вцепившись друг в друга,
прогуливались неприступно,
слегка испуганно,
но сплоченно,
как несгибаемые борцы.
Площадь была похожа на эту поэму,
или поэма
стала похожей на площадь?
Все вместе не складывалось,
не рифмовалось,
не находило общего ритма.
Всё разваливалось.
Не было клея
соединительного…
И вдруг…
И вдруг на площади появились
два худеньких, быстрых и чётких подростка,
один из которых за липкую дужку
нёс покачивающееся ведерко
с маленьким озером клея,
откуда
торчала малярная кисть, как весло.
Подростки были в форменных комбинезонах
конфетной фабрики «Перуджина»,
и шоколадные жирные пятна
клеймами въелись в их рукава,
но было у этих рабочих подростков
что-то такое несладкое в лицах,
как будто мерцали у них под бровями
забытые мопровские значки.
Кисть выпрыгнула из ведра и стала
частью руки одного из подростков.
Второй подросток,
взглянув с усмешкой
на этот оркестр, на сидящих под тентом
глотателей музыки вместе с кофе,
один за другим стал клеить плакаты
на шатком заборе
и на соборе,
от края эстрады до мостовой,
и, перечеркнутая крест-накрест,
возникла нейтронная чёрная бомба
под пританцовывающими каблуками
пожарников,
не замечавших пожара,
который к эстраде уже подползал.
И закричали сквозь венские вальсы,
как на пиру Валтасара, буквы:
«Остановите нейтронную бомбу
и прочие бомбы!»
И два подростка в толпе исчезли,
используя эту простую возможность
исчезнуть в толпе,
пока не исчезла толпа.
И один казанова провинциальный,
рванувшись за тоненькой таиландкой,
вляпался джинсовым мокасином
с белой веревочной подошвой
в лужицу клея и дергал ногою,
не в силах ее отодрать от земли.
Вот это был клей!
Как он склеил кусочки
и площади этой, и этой эпохи,
казалось, расколотой навсегда,
и меня самого, расколотого эпохой.
И я
сквозь приторный запах фабрик,
делающих шоколад и бомбы,
сквозь попурри всех запахов смерти
почувствовал запах той старой кожанки,
как будто бы два итальянских подростка,
морщины разглаживая на плакатах,
морщины разгладили и на ней.
А в галерее муниципальной
дремал,
переваривая «минестрони»,
смотритель музея,
давно привыкший
к обществу сотен Иисусов Христов,
но тот Христос —
бескостный, бестелый —
вздрогнул и стал наполняться жизнью,
а если не жизнью —
надеждой на жизнь.
Если эти подростки не ходят в церковь,
то Христос им простил.
Он давно уже понял:
христианней святош с крестом и напалмом
те, кто хочет спасти от войны христиан.
А может быть,
это крест-накрест над бомбой
произошло от креста, на котором
был распят сын плотника из Галилеи,
чей взгляд словно заповедь: «Не убий!»?
4
Когда-то мама была активисткой
Союза воинствующих безбожников.
Кажется, он и теперь существует,
воинствуя, впрочем, гораздо скромнее.
Раньше воинствовали —
в прямом
и переносном смысле —
безбожно.
Но бабушка тайно меня окрестила,
и был у меня освящённый крестик,
который лежал в жестяной коробке
от николаевских леденцов
рядом с поблекшим Георгием деда
и устаревшим значком,
где горели
четыре буковки: МОПР.
А в сорок пятом открыла мама
неподдающуюся коробку,
и соскользнули с её ладони
медали Отечественной войны,
звякнув о мой ненадеванный крестик.
Наши реликвии в этой коробке
соединились, как в братской могиле
и краткая надпись была на крышке
как на плите жестяной надгробной
над леденцовым купцом,
забывшим
добавить к фамилии инициалы:
«Ландрин».
Мама
выйграла
Отечественную войну.
Мама пела на фронте с грузовиков
и даже с «катюш»,
и танки, в бой уходя,
на броне увозили
серебристые блестки с концертного платья мамы
и увезли её голос,
пропавший без вести на войне.
После войны
моя мама
пела в фойе кинотеатра «Форум»
рядом с буфетом,
где победители Гитлера пили пиво,
обнимая девчонок в прическах под юную Дину Дурбин https://u.to/wlkOHA ,
но слушая сорванный голос
худой некрасивой певицы
и даже не подозревая,
что и она —
победитель.
Мы молча брели из «Форума»
в наш дом на Четвёртой Мещанской,
и концертное платье мамы,
отдавшее танкам все блёстки,
по асфальту шурша, зацепилось
за лежащий совсем одиноко
лейтенантский погон,
на котором
чуть блестели три звёздочки.
Больше
не блестело вокруг ничего.
Дома мама сняла свой парик морковного цвета,
и её голова,
обритая после тифа,
стала совсем беззащитной,
как голова молоденького солдата,
когда он снимает
свою ненадёжную каску.
И я зашептал,
глотая сухие слезы позора:
«Мама,
ты больше не будешь петь!»
И мама заплакала,
но послушалась.
Мама
выйграла
Отечественную войну
и проиграла
свой голос.
5
Мама стала работать в Мосэстраде
администратором детского отдела,
волоча на себе меня
и сестренку,
брошенную моим отчимом
(одновременно кудрявеньким и лысеньким
аккордеонистом)
после её нежелательного появленья
в мире,
наверное, состоящем
наполовину
из детей нон грата.
Мама брала домой
работу налево
и переписывала рапортички концертов,
где проставляла
фамилии авторов исполняемых произведений,
после чего
на их сберегательные книжки
капали деньги.
Единственная сберкнижка мамы
была всё та же коробка «Ландрин»,
где очень редко соприкасались
деньги
с медалями Отечественной войны.
Покачивая кроватку сестрёнки
носком ботинка,
разбитого вдрызг
на пустырях о консервные банки,
и слушая хриплую скороговорку
Вадима Синявского с берегов
весьма туманного Альбиона,
где Бобров прорывался
к воротам «Челси»,
я переписывал эти треклятые рапортички
и добросовестно увеличивал вклады
Блантера,
Соловьева-Седого,
Фатьянова,
Цезаря Солодаря,
а после фамилии Дунаевский,
так часто встречавшейся,
что темнело
в глазах от усталости,
ставил «И. Дун.».
Из-за этого
у меня навсегда испортился почерк.
Но когда попадалась фамилия
Шостакович,
я почему-то старался её выводить
покрупней.
Иногда,
почти засыпая
от переписывания чужих фамилий,
где-нибудь
между «Матрёшкин» и «Трёшкин»
я ставил своё
никому не известное имя
и смотрел на него с непонятным чувством,
а спохватившись,
зачеркивал…
К маме приходили гости —
ёлочные деды-морозы,
из красных шуб доставая
черноголовую водку,
и пожилые снегурочки,
одна из которых была
второй пли третьей женой
полузабытого имажиниста,
чье имя Вадим Шершеневич
я не встречал в рапортичках.
Женщина-каучук,
уставшая быть змеёй,
превращалась в домашнего котёнка
и свернувшись калачиком в кресле,
вязала моей сестренке пинетки.
А Змей Горыныч, по прозвищу Миля,
расчерчивал пульку для преферанса
и очень старался проигрывать маме,
потому что он знал,
какая у мамы зарплата.
Красная Шапочка жаловалась на фронтовые раны,
а сорокалетняя крошечная травести
с глазами непойманного мальчишки,
хлопоча у плиты,
умело скрывала от мамы,
что меня после школы
она обучает любви
в своей чистенькой комнатке на Красносельской,
где над свежими сахарными подушками
её фотография
в роли сына полка.
Я любил и люблю
этих маленьких незнаменитых артистов,
потому что в них больше актёрского братства,
чем в знаменитых.
Жаль,
что последний ужин Христа
был не у мамы моей
на Четвёртой Мещанской,
ибо там не нашлось бы Иуды
и ужин бы не был последним.
Мама крутила начинку для сибирских пельменей
из мяса,
принесённого Серым Волком.
Баба-Яга толкла в ступке
грецкие орехи для сациви.
Василиса Прекрасная
мечтательно делала фаршированную рыбу
и однажды зафаршировала
свою упавшую бирюзовую сережку.
А одна жонглёрша —
по происхождению китаянка —
делала что-то
из чего-то,
не похожего ни на что,
и всё это вместе ставилось на общую скатерть.
Это было
как международные съёзды
пролетариата ёлок,
работающего для детей,
включая детей нон грата.
Снегурочки поумирали
от инфарктов и тромбофлебитов,
но и после смерти
они не могли без детей
и, наверно, показывая ангелам почетные грамоты
Мосэстрады,
добивались работы
в детском отделе неба.
И мне кажется —
где-нибудь в мирозданье
мёртвые снегурочки
и мёртвые деды-морозы
и сейчас работают
на другой новогодней ёлке,
на которую приходят
лишь погибшие дети.
6
Мама,
я читаю сегодняшние газеты
сквозь прозрачных от голода детей Ленинграда,
пришедших на всемирную елку погибших детей.
Пискаревские высохшие ручонки
тянутся к желтым фонарикам
ёлочных мандаринов,
а когда срывают,
не знают, что с ними делать.
Дети Освенцима
с перекошенными синими личиками,
захлёбываясь газом,
просят у деда-мороза с ёлки
стеклянный шарик,
внутри которого
хотя бы немножечко кислорода.
Вырезанные из животов матерей
неродившиеся младенцы Сонгми*
подползают
к рыдающему Серому Волку.
Красная Шапочка
пытается склеить кусочки
взорванных бомбами
детей Белфаста и Бейрута.
Сальвадорские дети,
раздавленные карательным танком,
в ужасе отшатываются
от игрушечного.
Бесконечен хоровод погибших детей
вокруг их всемирной ёлки.
А если взорвётся нейтронная бомба,
тогда вообще не будет детей:
останутся только детские сады,
где взвоют игрушечные мишки,
плюшевую грудь
раздирая пластмассовыми когтями
до опилок,
и затрубят надувные слоны
запоздалую тревогу…
Спасибо, Сэмюэл Коэн
и прочие гуманисты,
за вашу новую американскую «игрушку» —
по ту, которой играют дети,
а ту, которая играет детьми,
пока не останется ни одного ребенка…
За исчезновение очереди в «Детском мире»,
за переставшие быть дефицитными бумажные пелёнки,
за Диснейленд,
в котором теперь
никто
ничего не сломает,
за кукол,
которым не угрожает жестокое отрыванье косичек,
за окна,
которые не разобьются
от невежливого мяча,
за карусельных,
навеки свободных лошадок,
поскрипывающих в мировой пустоте,
за бережно оставленные на бельевых веревках
детские колготки,
которые никогда не порвутся
от пряток среди колючек…
Настанут последние всемирные прятки.
Детей не будет.
Взрослых не будет.
На целехоньких улицах
будут лежать целехонькие часы
с застегнутыми браслетами и ремешками,
ещё сохраняющими форму
исчезнувших рук,
осыпавшиеся с пальцев обручальные кольца,
опавшие с женских мочек
бирюзовые и другие серёжки,
и только целехонькие пустые перчатки будут сжимать
целёхонькие баранки целехоньких автомобилей.
Вся международная выставка ног в Перудже
испарится:
останутся лишь опустевшие туфли
с горсточками пепла на стельках с золотым тисненьем,
и между этих замшевых и лакированных урн
будет ползать,
обнюхивая каблуки,
полурасплавленная цепочка
со щиколотки
испарившейся перуанки.
Мамы тоже не будет.
Останется только киоск,
на котором перелистывает атомный ветер
ставшие антикварными плесневеюшие издания:
еженедельник «Футбол-хоккей»,
журналы «Америка» и «Здоровье».
И только призрак превратившегося в пар
маминого мясника
будет по привычке оставлять
призраку моей мамы
призрак мороженой курицы —
соотечественницы Мопассана
из страны,
где на книжных полках целехонький Мопассан
и ни одного уцелевшего соотечественника.
И увидит, нажав хиросимскую кнопку,
новый майор Фирби,
как превратится Европа
в мертвую Евросиму,
и майор не успеет сойти с ума,
ибо сам превратится в призрак.
Мама редко высказывается о политике,
но вот что она сказала однажды,
вернувшись из магазина обоев,
расположенного на бульваре Звёздный,
где ей пуговицы невзначай оборвали,
когда «выбросили» обои из ГДР:
«Боже,
до чего доводит жадность к вещам.
Из-за этого, наверно,
и придумали нейтронную бомбу…»
И я представил
миллионы магазинов мира,
набитых обоями,
норковыми манто,
бриллиантами,
итальянскими сапогами,
японскими проигрывателями,
датским баночным пивом,
где будет всё,
но исчезнет одно —
покупатель.
Подушки начнут воровать из музеев
неандертальские черепа.
Рубашки
сами себя напялят
на статуи и скелеты.
Детские коляски будут качать
заспиртованных младенцев из мединститутов.
Бритвенные лезвия
захотят зарезаться
от одиночества.
Состоится массовое повешение
галстуков на деревьях.
Книги устроят самосожжение,
тоскуя по глазам и пальцам.
Вещи, возможно, адаптируются.
Вещи сами начнут ходить в магазины
и, наверно, устроят всемирную свалку,
когда пройдёт непроверенный слух,
что в каком-нибудь магазине на окраине
«выбросили» человека.
Вещи обязательно политически перессорятся,
и, возможно, какой-нибудь зарвавшийся холодильник
придумает новую нейтронную бомбу,
уничтожающую только вещи
и оставляющую целехонькими
людей…
Но что останется,
если людей не осталось?
Поднявший атомный меч
от него и погибнет!
*Сонгми — деревенская община в пров. Нгиабинь в центральной части Вьетнама, в которой 16.3.1968, во время вооруженной агрессии США во Вьетнаме, американское вооруженное подразделение расстреляло ок. 500 жителей, сожгло постройки, уничтожило домашний скот и посевы. Преступление вызвало глубокое возмущение мировой общественности, в т. ч. и в США.
7
Над обезрыбевшим Тибром ночью
витают не призраки легионеров,
а наркоманов дрожащие тени,
с ноздрями, белыми от кокаина,
с руками, исколотыми насквозь.
По старой своей подмосковной привычке,
я каждое утро бегал над Тибром
и слышал люд кедами тоненький хруст.
Я остановился однажды
и вздрогнул,
увидев десятки разбитых ампул
и одноразовых шприцев,
а рядом
валявшееся в итальянской крапиве
чье-то растоптанное лицо.
Лицо было русским.
Было крестьянским,
с красным гончарным загаром работы,
с белыми лучиками морщинок
возле особенных —
вдовьих глаз,
чуть притененных белым платочком
в черную крапинку —
будто остался
пепел войны на платке навсегда.
А почему глаза были вдовьи —
я объяснить бы не смог, наверно,
но женщина эта сноп обнимала
на поле,
остриженном по-солдатски,
и так прижималась к снопу головой,
словно к чему живому,
родному,
будто она прижималась к мужу,
войной отобранному у неё.
Эта вдова оказалась в Риме
среди пейзажных цветных фотографий
на смятой рекламке Аэрофлота,
кем-то забытой на берегу.
Был скомкан в гармошку Василий Блаженный,
разодраны тоненькие берёзы,
и грязный оттиск чьего-то ботинка,
как штемпель забвенья,
лежал на лице.
Подошва неведомого наркомана
на это лицо невзначай наступила,
когда, закатав свой левый рукав,
он правой рукой вводил себе в вену
забвенье о будущем атомном пепле,
который возможен,
если возможно
забвенье о пепле прошедшей войны.
Забвенье уроков истории —
это
не что иное,
как наркоманство.
Какая разница, что за наркотик:
ампула
или просто поллитра
за пазухой у наркомана футбола!
А телевизорные наркоманы!
Для них телебашни —
гигантские шприцы,
вкалывающие под кожу забвенье.
И даже невинный зубной порошок —
наркотик,
если трусливый язык
держат за вычищенными зубами.
Мебель,
сервизы,
машины —
для многих
это наркотики в твердом виде.
Были бы в жидком виде дубленки,
шприцем
их впрыскивали бы под кожу
жалкие наркоманы вещей!
А наркоманы власти и денег!
Неужто всемирным штемпелем чёрным
подошва атомного наркомана
наступит
сразу
на все
лица,
как на крестьянское вдовье лицо?!
«Да,
наркомания — это проблема…» —
кто-то вздохнул у меня за спиной.
Это сказал пожилой итальянец,
привязывая пропотевшую майку
вокруг добродушного живота
и прямо на россыпи ампул разбитых
перешнуровывая свой кед.
«А может быть, —
он усмехнулся, —
мы с вами
тоже немножечко наркоманы?
Бегаем как сумасшедшие утром,
а не убежишь от себя никуда!
Так спрашивается —
для чего нам бегать?»
Но все-таки он побежал,
и неплохо.
Сквозь кеды просматривался артрит,
но икры пружинили как молодые,
и капли с облезлого носа летели
в крапиву
на ампулы и на песок.
И я побежал.
Через Тибр перепрыгнул
и оказался в Москве у киоска,
где мама раскладывала газеты,
как будто бы свой ежедневный пасьянс.
Я тихо сказал ей: «Одну «Вечерку»…»
«Послезавтрашнюю?» —
спросила мама,
не поднимая усталых глаз
и голос мой не узнав из-за шума.
Я оторопел.
Мне порой давали
в редакциях завтрашние газеты,
но послезавтрашние —
никогда.
Я потоптался.
Сказал: «Не надо…
Лучше вчерашнюю, если можно…»
И мама вздохнула грустно и горько:
«Никто послезавтрашних не берет…»
И я побежал от мамы,
от страха
взглянуть в послезавтрашние газеты
и оказался в Италии снова
и в каждой встреченной итальянке
видел будущую вдову.
Вдовы будущие в соборах
с трупами будущими венчались.
Вдовы будущие рожали
будущих убитых младенцев,
которым одна достанется елка —
всемирная елка погибших детей.
И мне закричал мальчишка-газетчик,
роняя сопли на заголовки:
«Синьор,
послезавтрашние газеты!
И вы не хотите?
О мамма мия!
Какими все трусами стали, синьор…»
Страшно заглядывать даже в завтра,
а в послезавтра —
мороз по коже,
вдруг там лежит ледяная пустыня,
где на земле даже вдов не осталось,
а вся земля оказалась вдовой?
И только висит Христос опустевший,
в ладони которого вбиты, как гвозди,
шприцы отчаявшихся наркоманов…
Быть может, об этом пророчески думал
художник великого кватроченто,
нарисовав на холсте не Христа,
а только пустую его оболочку?
Тогда еще не было ядерной бомбы
и ее лицемерной дочки — нейтронной,
но если не бомба нейтронная,
кто же
на этой картине, такой современной,
навек уничтожив Христа самого,
кожу его приберег для пошива
сапог,
кошельков
и хозяйственных сумок
в грядущих освенцимских мастерских?
И я крикнул Христу сквозь рев самолетов:
«Христиане с бомбами —
не христиане!
Убийцы людей —
это христоубийцы!
Чего ты добился?
Ты распят, и только…
Зачем ты сказал, что все люди — братья?
Зачем восходить на голгофы, если
Голгофой атомной кончится всё?!»
И закружились блоковской вьюгой
все послезавтрашние газеты,
и тихо к Христу подошла моя мама,
кожанкой воинствующей атеистки
его опустевшее тело прикрыв,
и выдохнула нечаянно:
«Бедный…»
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 14.03.2022, 12:04 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 14.03.2022, 12:19 | Сообщение # 1411 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| Мама и нейтронная бомба
8
Бедности нет,
где не существует богатых.
Я рос,
не думая, богатый я или бедный.
Но в послевоенной Москве появились
первые богатые дети,
и я задумался…
Это были стиляги —
наоборотная тень
кубанских казаков, плясавших тогда на экране,
где сладенького счетовода
играл молодой Любимов,
пряча под смушкой кубанки
мысль о захвате Таганки…
Я увидел стиляг на одной из ёлок в Колонном.
Их волосы были приклеены к маленьким лбам бриолином,
галстуки —
как опахала из павлиньих перьев,
ватные плечи
похожих на полупальто пиджаков,
ботинки вишневого цвета на рубчатой
каучуковой подошве,
презрительный взгляд
поверх магазинно одетых людей…
А на моих плечах
был кургузый пиджачок из Мосторга
и темно-серая рубашка
«смерть прачкам».
Но в руке я сжимал номерок от гардероба,
где висела
тогда мне бывшая впору
и заменявшая мне пальто
мамина старенькая кожанка
с дыркой от мопровского значка.
Но МОПРа не было.
Были стиляги:
первые диссиденты —
диссиденты одежды,
мятежники танцплощадок,
интернационалисты вещей,
герои — родоначальники будущего вещизма.
Дружинники с ними боролись при помощи ножниц,
отхватывая слишком длинные,
по мнению общественности,
волосы,
или после обмера портновским клеёнчатым сантиметром
разрезая слишком узкие,
по мнению общественности,
брюки.
Но стиляги в Колонном зале были суперстиляги.
Информированные дружинники
соблюдали дистанцию с ними.
У подъезда стиляг поджидал
катафалковый черный «ЗИМ».
«В кок», —
процедил один из подростков шофёру
(так называли стиляги тогда коктейль-холл).
И «ЗИМ» желтоглазый
обдал кожанку мою
грязью нового,
только что наступившего сорок девятого года,
и я ощутил
не кожанкой моей, а кожей
ввинченность мопровского значка.
«Сын академика…» —
раздался завистливый шёпот.
Лестница покачнулась,
как будто по её ступеням
запрыгала эйзенштейновская коляска
из «Броненосца «Потемкин»
с развалившимся в ней стилягой.
Через несколько лет был фельетон «Плесень»
и состоялось историческое закрытие коктейль-холла,
ибо коктейли были названы буржуазным ядом,
и было непредставимо,
что пустые бутылки пепси
когда-нибудь станут обычной сдаваемой стеклотарой.
Времена менялись.
Ножницы дружинников разрезали
слишком широкие,
по мнению общественности,
брюки,
а сын академика Лёва
из человека-антиплаката
превратился в довольно способного
художника-плакатиста.
Он уже одевался на свои,
а не папины деньги.
Но мало-помалу иностранные шмотки
перестали быть привилегией узкой касты.
Каста расширилась,
включая в себя сыновей
мясников,
зеленщиков
и продавщиц молочных магазинов.
Все трудней становилось
«выделяться из масс»,
ибо массами овладело желание выделяться.
Бывшие суперстиляги
решили выделяться по-иному,
создав микромир из длинноногих манекенщиц.
Женились на них,
разводились,
меняли между собой,
как некогда яркие галстуки,
привезенные китобоями Одессы.
Но у новых московских девочек,
воспитанных на болгарских соках.
ноги росли с катастрофической быстротой.
Манекенное телосложение
приняло массовый характер
и манекенщицы-профессионалки
бледнели на этом фоне.
Лёва решил переменить фон.
Лёва уехал в Израиль.
Но в Тель-Авиве Лёве не показалось.
Не показалось в Париже —
художнику сложно выделяться в городе,
где семьдесят тысяч
художников, желающих выделяться.
Я истратился с Лёвой случайно в Нью-Йорке
и доме миллионера Питера Спрэйга,
где тогда служил мажордомом
бывший харьковский поэт Эдик,
получишний это место
блаюдаря протекции мажордомши-мулатки,
которую вызвала мама,
медленно умирающая в Луизиане.
Эдик,
по мнению эмигрантской общественности —
чеховский гадкий мальчик,
приготовляющий динамит
под гостеприимной крышей капиталиста,
тогда писал
спою страшную, потрясающую исповедь эмигранта
и комнатушке с портретами Че Гевары
и полковника Кадаффи.
Миллионер отсутствовал.
Он улетел на «конкорде»
в Англию
на собственную фабрику автомобилей «Остин Мартин»,
и Эдик пил «Шато Мутон Ротшильд» 1935 года,
если я не ошибаюсь, года собственного рождения,
и заедал щами из кислой капусты,
купленной в польской эмигрантской лавке
на Лексингтон-авеню.
Бывший одесский пианист,
смущенно сказал, что он знает
по работе мою маму,
смахнув слезу,
заиграл на «Бехштейне» «Хотят ли русские войны?»
Бывший переводчик
грузинских и азербайджанских поэтов
ныне владелец галереи
«неофициального русского искусства»
и бывший московский сутенер,
сочинивший роман «ЦДЛ»
на единственном
хорошо знакомым ему материале,
занимались коомунальными выянюшками,
кто из них «агент КГБ»,
в результате чего
пустая бутылка
ни в чём не повинной «Столичной»
разбила ни в чём не повинное окно,
выходящее во двор Курта Вальдхайма.
А Лёва, пришедший по инерции судьбы
с манекенщицей по кличке Козлик,
бывшей женой Эдика,
а ныне женой итальянского графа,
молча разрывал руками ставшую импортной воблу
на мятой «Нью-Йорк таймс»,
исполняющей роль «Вечерки».
Лёва постарел.
Он был одет магазинно,
ибо в Нью-Йорке,
чтобы стать диссидентом одежды,
мало того, чтобы даже вообще не одеваться.
Лёва теперь занимается сварочной скульптурой.
Пальцы в ожогах
что-то рисовали карандашиком на газете,
жирной от воблы,
может быть, собственную дорогу,
которую Лёва не сумел нарисовать.
Лёва поднял глаза
с подглазными мешками, набитыми пылью скитаний,
и вдруг спросил
совсем по-московски,
вернее по-улицегорьковски:
«Старичок,
только без трёпа,
как ты думаешь,
будет война?»
9
Итальянский профессор
с глазами несостоявшегося карбонария
меня пригласил в его холостую квартиру в Ассизи
как в своё единственное подполье.
Он заметно нервничал.
Заранее просил прощения за пыль
и говорил, как трудно достать приходящих уборщиц,
с трудом поворачивая ключ в заржавелом замке,
вделанном в дверь,
обитую средневековым железом.
Против моих ожиданий
увидеть обиталище Синей Бороды,
я увидел две комнатки,
набитые пыльными книгами,
идеальными для дактилоскопии,
подёрнутую паутиной
флорентийскую аркебузу,
индийскую благовонную палочку,
сгоревшую наполовину,
русскую тряпичную купчиху,
предлагающую жеманно
пустую чайную чашечку
небольшому мраморному Катуллу,
а также письменный стол на бронзовых львиных лапах,
на котором скучала чернильница
венецианского хрусталя
с несколькими мухами,
засохшими вместе с чернилами.
«Я здесь пишу… —
застенчиво пояснил профессор
и, пригубив из рюмки с крошками пересохшей пробки,
доверительно добавил: —
И здесь я люблю».
Профессор вздохнул
мучительным вздохом отца семейства,
и только тогда я заметил главный предмет в квартире:
тахту.
На тахте были разбросаны
в хорошо продуманном беспорядке
пожелтевшие козьи шкуры,
подушечки в виде сердец.
Как бы случайно
с края тахты свисала
как бы забытая
женская черная перчатка,
от которой не пахло никакими духами,
и пыль на подушечках жаловалась беззвучно
на то, что на этом ложе никто не любил давно.
Над тахтой висела картина
с толстым продувным фавном,
играющим рыжей наяде на дудочке где-то в лесу.
Благоговейно разувшись,
профессор взобрался на ложе
и снял осторожно картину с гвоздя.
Под картиной оказалась дверца
вделанного в стену сейфа.
Профессор открыл его ключиком,
висящим на цепочке медальона,
где хранились локоны его четырех детей,
и достал из сейфа альбом —
краснобархатный,
в тяжких застежках, —
взвесил его на ладони
и, побледнев, признался:
«В этом альбоме всё
о всех, кого я любил…»
И фавн захихикал,
мохнатым локтем
толкая в розовый бок наяду.
Профессор задёргался,
профессор спросил:
«Скажите,
вы самолюбивы?»
«Не болезненно…» —
без особой уверенности ответил я.
«А я — болезненно, —
мрачно признался профессор. —
Бог видит,
я с этим борюсь, но ничего не могу поделать.
Вы знаете,
я себе кажусь необыкновенным.
Но это кажется только мне
и никому больше.
Поэтому сейф.
Поэтому альбом.
Вы только не подумайте, что там донжуанский список.
Я не занимался любовью.
Я только любил.
Я выбрал вульгарный переплет не случайно,
ибо сам себя ощущаю альбомом,
составленным из уникальных воспоминаний,
но попавшим в довольно вульгарный переплет.
Я, как все, притворяюсь, что не понимаю
чужого притворства.
Я, как все, выслушиваю глупости с умным видом
и, как все, с умным видом их говорю,
но когда я умру,
этот сейф откроют,
и прочтут мой альбом,
и поймут запоздало,
что я был —
не как все…»
Я поправил профессора твёрдо,
но неубежденно:
«Все —
не как все…»
Профессор перешел на лихорадочный шёпот:
«Если все —
не как все,
то каждый из нас —
не как все,
но по-своему…
Помните,
мы стояли в муниципальной галерее около Христа
и видели в окне,
как двое подростков
приклеивали плакат
«Остановите нейтронную бомбу
и прочие бомбы!»?
Знаете, о чём я тогда подумал?
Я подумал о том,
что, по мнению этой нейтронной бомбы,
я меньше чем вещь,
если бомба,
все вещи заботливо сохраняя,
и не подумает меня сохранить.
А я, повторяю,
болезненно самолюбивый.
Ну хорошо, предположим, она сохранит мой сейф,
потому что сейф — это вещь,
и альбом сохранит, потому что
альбом — это вещь.
Но если она уничтожит всех,
кто может прочесть мой альбом,
то, значит, никто
никогда
не узнает,
что я был
не как все,
потому что не будет всех
и сравнивать будет не с кем.
И кому будет нужен
какой-то альбом
какого-то профессора из Перуджи
у которого была холостая подпольная квартира в Ассизи,
если некому будет помнить
и Льва Толстого?»
Я позволил себе заметить:
«Профессор,
но, возможно, у вас найдутся читатели в бункерах.
Видимо, весьма ограниченный,
но зато особо избранный круг…»
Профессор перешел на ненавидящий шёпот:
«Особо избранные кем?
Собственной властью,
собственными деньгами?
Вы можете себе представить Толстого,
купившего бункер?
А он был граф
и, кажется, не беден.
В бункерах с эйр-кондишеном и биде
останутся особо избранные отсутствием совести.
А потом эти избранные
вылезут из бронированных берлог,
писая от радости —
кто на Лувр,
кто на Сикстинскую капеллу,
и будут пересыпать в ладонях
с бессмысленным торжеством
бессмысленные деньги,
примеряя по-дикарски то корону Фридриха Барбароссы,
то тиару последнего папы —
если, конечно, он сам не окажется в бункере.
Они захватят
особо избранных женщин
в свои бункера
и, покряхтывая, приступят
к размножению исчезающей
человеческой расы.
Но все это кончится пшиком.
Откроется грустный секрет:
все
так называемые сильные мира сего —
законченные импотенты.
Они и не догадаются
захватить в бункера крестьян
и будут сеять медали
и пуговицы от мундиров.
и будут жрать консервированным
даже хлеб,
и будут слышать кудахтанье
лишь консервированных куриц.
Они и не догадаются
захватить в бункера
пролетариат
и будут ковыряться
серебряными вилками
в автомобильных моторах,
и будут колоть дрова — пилой,
а пилить дрова —
топором,
и канализацию разорвет
от особо избранных экскрементов.
Сильные мира сего
и до взрыва жили как в бункерах,
соединенные с миром
посредством телефонов и кнопок,
и взорванные телефонистки
и взорванные секретари
мстительно захохочут
над беспомощностью шефов.
Сильные мира сего
бессильно начнут замерзать
и будут отапливаться
Данте и Достоевским,
а когда закончится классика,
доберутся и до моего альбома,
сжигая с ним вместе всё
о всех, кого я любил…
А когда станет пеплом всё то,
что может сделаться пеплом,
последний сильный мира сего
в горностаевой мантии Людовика
закричит: «Вселенная — это я!» —
и превратится в ледышку
под скрежет полярных айсбергов,
разламывающих Нотр-Дам…»
«У вас температура, профессор…» —
я прервал его осторожно.
Он захохотал:
«Да, слава богу, пока ещё температура,
температура человеческого тела…»
10
Мама,
мне страшно не то,
что не будет памяти обо мне,
а то, что не будет памяти.
И будет настолько большая кровь,
что не станет памяти крови.
Во мне,
словно семь притоков,
семь перекрестных кровей:
русская —
словно Непрядва,
не прядающая пугливо,
где камыши растут
сквозь разрубленные шеломы;
белорусская —
горькая от пепла сожженной Хатыни;
украинская —
с привкусом пороха,
смоченного горилкой,
который запорожцы
клали себе на раны;
польская —
будто алая нитка из кунтуша Костюшки;
латышская —
словно капли расплавленного воска,
падающие с поминальных свечей над могилами в Риге;
татарская —
ставшая последними чернилами Джалиля
на осклизлых стенах набитого призраками Моабита,
а ещё полтора литра
грузинской крови,
перелитой в меня в тбилисской больнице
из вены жены таксиста —
по непроверенным слухам,
дальней родственницы
Великого Моурави
Анна Васильевна Плотникова,
мать моего отца,
фельдшерица, в роду которой
был романист Данилевский,
работала с беспризорниками
и гладила по голове
рукой постаревшей народницы,
возможно, Сашу Матросова.
Рудольф Вильгельмович Гангнус,
отец моего отца,
латыш-математик,
соавтор учебника «Гурвиц — Гангнус»,
носил золотое пенсне,
но строго всегда говорил,
что учатся по-настоящему
только на медные деньги.
Дедушка голоса не повышал никогда.
В тридцать седьмом
на него
повысили голос,
но, говорят,
он ответил спокойно,
голоса собственного не повышая:
«Да,
я работаю в пользу Латвии.
Тяжкое преступление для латыша…
Мои связи в Латвии?
Пожалуйста — Райнис…
Запишите по буквам:
Россия,
Америка,
Йошкар-Ола,
Никарагуа,
Италия,
Сенегал…»
Единственное, что объяснила мама:
«Дедушка уехал.
Он преподает
в очень далекой северной школе».
И я спросил:
«А нельзя прокатиться к дедушке на оленях?»
До войны я носил фамилию Гангнус.
На станции Зима
учительница физкультуры
с младенчески ясными спортивными глазами,
с белыми бровями
и белой щетиной на розовых гладких щеках,
похожая на переодетого женщиной хряка,
сказала Карякину
моему соседу по парте:
«Как можешь ты с Гангнусом этим дружить,
пока другие гнусавые гансы
стреляют на фронте в отца твоего?!»
Я, рыдая, пришел домой и спросил:
«Бабушка,
разве я немец?»
Бабушка,
урожденная пани Байковска,
ответила «нет»,
но взяла свою скалку,
осыпанную мукой от пельменей,
и ринулась в кабинет физкультуры,
откуда,
как мне потом рассказали,
слышался тонкий учительшин писк
и бабушкин бас:
«Пся крев,
ну а если б он даже был немцем?
Бетховен, по-твоему, кто — узбек?!»
Но с тех пор появилась в метриках у меня
фамилия моего белорусского деда.
Мой отец
Александр Рудольфович Гангнус
не носил никакой комсомольской кожанки
и более того —
вызывающе носил галстук,
являвшийся,
по мнению общественности,
буржуазной отрыжкой,
за что был однажды чуть не исключен
из Геологоразведочного института.
Об этом отец рассказал, смеясь,
когда его
в середине семидесятых
не пропустили в ресторан «Советский»
именно из-за отсутствия
«буржуазной отрыжки» на шее.
Когда я принес моей маме рукопись «Братской ГЭС»,
мама заплакала и достала из коробки «Ландрин»
одно пожелтевшее фото.
Там юная геологиня —
мама
неловко сидела на шелудивом коне,
подняв накомарник,
словно забрало,
а мой отец —
неисправимо некомсомольский —
галантно поддерживал мамино стремя,
ей помогая спрыгнуть с коня у костра.
Мама перевернула фото и показала блеклую надпись,
сделанную отцовской рукой:
«На месте изысканий будущей Братской ГЭС. 1932 год».
Мама погладила пальцем
такое далекое пламя костра
и неожиданно отдернула руку,
как будто пламя еще обжигало.
Мама,
запинаясь,
подыскивала слова:
«У этого костра…
ты был…
начат…» —
и покраснела, как девочка.
А почему разошлись моя мама и мой отец,
я не знаю…
Наверно, дело в костре,
у которого пламя просто устало,
хотя иногда еще может обжечь
сфотографированное пламя.
Папа был после дважды женат.
Я любил всех папиных жён,
начиная с собственной мамы.
А еще я любил всех других женщин,
любивших моего папу, —
в их числе одну заведующую отделом
в Союзводоканалпроекте,
пятидесятилетнюю мать двух кандидатов наук,
обожавшую черные шляпки с розовой лентой
и себя называвшую в письмах к папе
«твоя Ассоль».
Моей маме, естественно,
не нравилось то,
что мне нравились жёны
и другие женщины папы.
Иногда осуждая меня за что-то,
мама горестно вздыхала:
«Вылитый отец!»
А отец, которому несвойственно было осуждать,
разводил руками:
«Вылитый мама!»
Поэтому
если я окажусь гениальным,
не надо меня отливать из бронзы,
а пусть отольют
моих папу и маму —
и это буду
вылитый я…
Мой отец,
когда мама была беременна мной,
написал такие стихи,
и, по-моему, неплохие:
«Когда же стянется сизый дым
моих костров к берегам,
ты, наверно, пойдешь,
мой старший сын,
по моим неостывшим следам.
И я знаю, что там, на склоне реки,
где ты станешь поить коня,
по походке твоей, по движенью руки
узнают и вспомнят меня…»
Через сорок лет
я и трое моих друзей
спрыгнули с катера Лимнологического института
после двухдневной байкальской качки
на что-то,
напоминающее землю.
Окруженное месивом грязи,
во мраке возникло кафе.
В просторечье — стекляшка,
оно показалось хрустальным дворцом,
где за прозрачными стенами
танцевали виденья
в белоснежнейших босоножках
и черных лакированных штиблетах
пока в фойе ожидали хозяев
резиновые сапоги.
Швейцар,
по-наполеоновски скрестив руки,
спросил сквозь стекло,
такой недоступный,
как бородатая царевна в хрустальном гробу:
«А чо ишо, окромя сапог?»
И мы поняли,
что хотя мы обуты —
мы босы.
Помогла моя дешёвая популярность,
ибо в этом момент заиграли мелодию «Не спеши…» —
и один из моих друзей, захлебываясь, объяснил,
что именно я,
несмотря на пролетарскую оболочку ног, —
автор слов этой всемирно известной исторической песни,
а мои резиновые сапоги —
это признак слиянья с народом.
Швейцар подозрительно посопел,
но решил ситуацию гибко:
«Тады — босиком…
А «Бухенвальдский набат», случаем, не ты сочинил?»
Мы вошли в носках,
как домушники,
в зал
и, спрятав неэстетичные ноги под скатерть,
робко спросили меню,
но угрюмая официантка
сдернула скатерть с небесного пластикового стола.
Хрустальный дворец закрывался.
Я был делегирован к стойке,
ибо у меня на носках
было меньше дырок, чем у друзей.
Пожилая буфетчица
с фальшивой жемчужной ниткой
на борцовской шее,
напоминавшая русскую тряпичную купчиху
в холостой ассизской квартире профессора из Перуджи,
меня отнюдь не восприняла как мраморного Катулла
и не протянула никакой столь вожделенной чаши.
Я решил бить на жалость.
Я поставил на стойку левый локоть,
а правой ладонью стал мучить своей лицо,
как это делал всегда мой папа,
когда ему очень хотелось чего-то.
И вдруг буфетчица приостановила
государственное дело
протиранья фужеров
и, вздрогнув
одновременно глазами и пышным телом,
спросила:
«Постой,
тебя как зовут?»
«Женя…» —
ответил я, приосанясь
и радуясь, что дырявые носки
прикрываются буфетной стойкой.
«А маму — как?»
Я ответил: «Зиной…» —
не понимая,
при чём тут мама.
«А папа твой —
не Александр Рудольфыч?» —
быстро спросила она,
побледнев,
хотя это было нельзя представить
по её купчихиным румяным щекам.
«Александр Рудольфович…» —
я ответил,
уже немножечко испугавшись.
А она,
роняя фужеры и рюмки,
перегнулась всем телом ко мне через стойку
и прошептала:
«А Сашенька — жив?»
«Жив…» —
я ей в тон прошептал невольно,
и тогда она,
улыбаясь сквозь слёзы,
засуетилась,
закопошилась:
«Так чо же мы тут…
Пойдем до избы…»
А в избе,
поставив на стол омулька, и бруснику,
и бутылку виски «Белая лошадь»,
доскакавшую неизвестно как до её буфета.
рассказала она, что была поварихой
у костра,
который на мамином фото,
и таскала записки из палатки в палатку,
от отца —
к неприступной до времени маме,
и всплакнула потом,
ничего не добавив,
лишь вздохнула:
«Ну, главное, Сашенька жив…»
И я понял всё,
что за этим вздохом.
Я спросил:
«Ну, а как вы меня узнали —
ведь вы же меня не видели никогда!»
А она засмеялась:
«Да как не узнать-то!
Только Сашенька так елозил рукою
по лицу,
если чо-нибудь шибко хотел…»
Про эту встречу
я не рассказывал маме.
Отцу — рассказал,
и он сдавленно выдохнул: «Груша!» —
а потом помрачнел
и ладонью
стал растерянно мучить лицо.
Я узнал от последней жены отца,
как его привезли в больницу на «скорой»
(в которой не оказалось кислородной подушки!)
и положили его в коридоре,
потому что в палатах не было места.
«Здесь сквозняк… —
Она попросила дежурного врача: —
Нельзя ли куда-нибудь,
где не дует?..»
Дежурный врач раздраженно ответил:
«Какая разница!
Он безнадёжен
и часа через два откинет коньки…»
Она утверждала, что в этот момент
отец открыл глаза —
он услышал.
Я нашёл
этого дежурного врача
через месяц после отцовской смерти.
Я спросил его только:
«Вы Яснихин?» —
«Да, Яснихин… —
ответил он в недоуменье. —
А что?» —
«Ничего.
Я просто хотел взглянуть вам в глаза».
У него были ясные спортивные глаза
учительницы физкультуры.
Папа,
я поднимаю твой гроб
вместе с твоими сослуживцами
из Союзводоканалпроекта,
от которых не зависит только одно
ирригационное сооруженье —
Лета.
Папа,
я кладу твои немногие,
но честные ордена
на принесённую мной слишком поздно
кислородную подушку.
Папа,
я бросаю на крышку твоего гроба
комья зелёного шара.
Папа, а если взорвётся нейтронная бомба —
к могиле твоей
тебя помянуть
подползёт
только старенькая комсомольская кожанка мамы,
обнимая надгробный камень
рукавами пустыми,
и придёт мой пиджак
с торчащей из кармана поллитрой,
которую нечем
и некому
будет вытащить из кармана,
и только фальшиво-жемчужные бусинки,
падая с тени буфетчицы Груши,
зазвенят о надгробный камень,
как настоящий жемчуг.
Папа,
я, как японская девочка,
сделаю из стихов Исикавы Такубоку,
а ещё из писем,
которые Груша носила из палатки в палатку,
а ещё из учебника геометрии «Гурвиц — Гангнус»
бумажного журавля,
летящего грудью на бомбы.
Папа,
я работаю и пользу России,
Америки,
Йошкар-Олы,
Никарагуа, Италии, Сенегала,
даже не знающих о том,
что они составляют фамилию Райнис.
Папа,
я работаю в пользу Латвии,
как работал когда-то мой дед.
11
Другой мой дед —
белорус Ермолай Наумович Евтушенко —
носил два ромба перед второй мировой,
а в первую мировую был
полным георгиевским кавалером,
Я помню его в галифе
и сапогах со скрипом,
с коротким седеньким ежиком,
с раздвоинкой на носу,
с кривыми крепкими ногами
старого кавалериста.
По воскресеньям дед приезжал на «эмке» —
на персональной машине, тогда ещё редкой, —
с веснушчатым красноармейцем-шофёром.
Дед ставил на стол коробку конфет
с неизменными вишнями в шоколаде,
а ещё — чекушку,
которую сам выпивал,
после чего он пел белорусские песни,
плясал вприсядку,
плакал,
а после
деда укладывали на диван.
В понедельник за дедом приходила «эмка»,
и он опохмелялся вишнями в шоколаде,
а однажды чокнулся конфетой со мной,
почему-то вздохнув
и горько заплакав.
Но в один понедельник за дедом пришла не «эмка»,
а совсем другая машина,
и дед исчез навсегда.
Мама никогда не бывала в Полесье,
но знала, что там у деда остались
две сестры,
одна из которых, Ганна,
приезжала однажды в тридцатых к нам в гости
и привезла мне постолы —
белорусские лапоточки, —
а ещё корзину,
где было штук сто яиц.
Мама забыла названье отцовской деревни,
но когда мы однажды при маме с друзьями
вспоминали о славном прошлом футбола —
о Хомиче, о Боброве,
мама вскрикнула: «Хомичи!
Хомичи — это село!»
После полуторачасового полета из Минска на вертолете
мы ехали на военном «газике»
с драматургом Андреем Макаенком
и генералом ВВС Белорусского военного округа.
Мы ехали по проселку среди болотных кочек Полесья,
похожих на голубые шапки,
сшитые из незабудок.
На проселке стоял необыкновенный старик.
Необыкновенность его состояла
из эсэсовского унтер-офицерского мундира,
на котором болтался Георгиевский крест
рядом с партизанской медалью,
а так же из новеньких постолов,
где в переплетеньях лыка
застряли небесные незабудки.
«Вам в Хомичи, дедушка?» —
«А то куды ж!»
И в «газике» сразу запахло
ядреннейшим самосадом
от домовито расположившегося старика.
Я осторожно спросил:
«Кто-нибудь из семьи Евтушенко живы?» —
«Ды як же не живы —
половина Хомичей усе Явтушенки…» —
«А Ганна — жива?» —
«Ого, ды яще якая живая —
надысь, кали лишку хватил —
кочергой чуть-чуть не огрела…» —
«А её сестра?» —
«Евга?
Мучается ад риматизму…
Я ей гаварыл,
што самогонный кампресс памагае,
а яна не паверыла…» —
«А Ермолая вы знали?» —
«А як же не знать…
Трохи смурый был хлопец,
но жвавый.
3 им и свиней пасли,
и утякали з германского полону у пятнадцатом годе,
и разом Георгиев атрымали.
А потым он вышел у великие красные командиры
и запропал у Маскве…
Лепш — сядел бы у хате…» —
«А какой он был?» —
«Дуже до девок ласый…
На носу раздвоинка,
як у тябе…»
Мы въехали в Хомичи.
Деревня была пуста,
но ни один замок не висел ни на чьей двери.
«Почему нет замков?» —
я спросил у деда.
«Да няма ничого,
каб хавать…» —
«А где же люди?» —
«Усе на поли…»
Мы вышли на поле,
и я увидел
копавших картошку детей и женщин,
а ещё я увидел —
впервые в жизни —
младенцев,
еще ходить не умевших,
но по полю
ползающих
с пользой —
выгребая пальчиками картошку.
И какая-то непостижимая сила
меня толкнула
к махонькой ловкой старушке,
которая, взяв за шкирку мешок,
наполненный наполовину,
встряхивала его,
как сонного пьяного мужика.
«Вы — Ганна?» —
«Ну я буду Ганна… — она отвечала,
вытирая руки о старенький сарафан. —
А вы будете хто?» —
«А я — ваш внук Женя…» —
«Ды як же ты Женя?
Хиба ж ты з голоду не помер на войне у Маскве?» —
«Не умер…»
И тогда она взвыла на целое поле:
«Людцы, бяжите сюды!
Кровиночка наша знайшлася!»
И заплакали Андрей Макаенок
и генерал ВВС,
когда ко мне побежали женщины
и поползли младенцы,
все — с незабудочными явтушенковскими глазами,
сжимая в руках картофелины,
втрое больше их крошечных кулачков.
А потом,
осушив граненый стакан розового свекольного первака,
в хате, в которую набилось штук шестьдесят Явтушенок,
бабка Ганна вспомнила деда:
«Кали возвернулся з гражданки Ярмола,
то усе образы спалил,
тольки один схавать удалося.
Бачишь,
Христос висить —
однюсенький ва усим селе?
У друтий раз возвернулся твой дед
у пачатку тридцать семаго
и ходил по хатам,
и просил пробаченья у всих,
у кого спалил образы,
а потым у Маскву зъехал
и згинул…»
И бабка Ганна выпила второй стакан первака
и спросила:
«А ким ты працуешь?» —
«Пишу стихи». —
«А што яно такое?»
Я пояснил: «Ну как песни…» —
а бабка Ганна засмеялась:
«Дык песни пишуть для задавальненья…
Якая же гэто праца!»
А потом бабка Ганна выпила третий стакан первака.
Я спросил: «Не много?» —
«Дык я же з Палесья — я паляшучка!
А тябе повезло, унучек,
што твоя родня — добрыя люди.
Не дай бог мы были б якие-небудь уласовцы
ци спекулянты!»
И бабка Ганна подняла сарафан не стесняясь
и показала на старческих высохших желтых грудях
ожоги:
«Гляди, унучек,
гэто ад фашистских зажигалок.
Мяне пытали, дзе партизаны…
Але я не сказала ничого…»
А потом бабка Ганна выпила четвертый стакан первака
и спросила:
«А ты бывал у других краинах?» —
«Бывал». —
«А сустракал там яще Явтушенок?» —
«Нет, не встречал…
А что, разве есть Евтушенки — эмигранты?»
И бабка Ганна выпила пятый стакан первака.
«Ды я гавару не аб радне по прозвищу —
аб радне по души.
И кали дзе-нибудь —
у Америцы ци у Африцы
ёсць добрыя люди —
мне здаёцца —
яны усе Явтушенки…
И ты не стамляйся
шукать радню по белому свету.
Шукай родню,
и завсёды родню отшукаешь,
як нас отшукал,
и за гэто дякую,
унучек…»
И заплакала бабка Ганна,
и заплакала бабка Евга,
и заплакали все шестьдесят Явтушенок,
и заплакал спасенный бабкой от деда Ярмолы
изможденный Христос на иконе,
похожий
на белоруса из поэмы Некрасова «Железная дорога».
Бабка Ганна,
над могилой твоей голубые шапки
из незабудочных глаз твоих внуков.
Бабка Ганна,
белорусская бабушка
и бабушка всего мира,
если в Белоруссии был убит каждый четвертый,
то в будущей войне
может быть убитым каждый.
Бабка Ганна,
ты живая не была ни в каких заграницах.
Пустите за границу
хоть мертвую бабку Ганну —
крестьянскую Коллонтай партизанских болот!
Товарищи,
снимите шапки —
характеристика бабки Ганны
написана фашистскими зажигалками
на её груди!
Эпилог
Сто тридцать два яйца,
проколотых личной иголкой дуче
и выпитых им для смазки
голосовых связок,
в маленькой траттории
сохраняются религиозно
как самое белоснежное,
оставленное фашизмом.
Каменный профиль дуче
рядом высечен в скалах.
Профиль взрывали-взрывали,
да только чуть нос повредили.
В яйцах фашистские знаки,
словно змееныши скрыты,
и надписи прямо на стены
из скорлупы выползают:
«Мы сына назвали Бенито… —
Джузеппе с Терезой из Пизы».
«Да здравствует дуче! —
Марчелло семнадцати лет из Навоны»,
«Гордимся, что жили в эпоху
великого человека
и с именем этим сражались… —
Неапольские ветераны».
Какая проклятая глупость
в любви к фальшивым великим!
Великих диктаторов нет.
Зачем на их профили тратить скалы!
А я называю великой
мою белорусскую бабку Ганну,
которая была диктатором
только гусей и куриц.
Это летит не ангел
над шоссе Перуджа — Ассизи:
это летит,
облака загребая рукавами,
старенькая кожанка мамы
с кусочком утреннего солнца
в дырке от мопровского значка,
а на руках участников марша мира
качается не деревянная богоматерь,
а бабка Ганна из партизанского Полесья
с мопровскими значками ожогов
на высохшей желтой груди.
Бабку Ганну несут подростки с фабрики «Перуджина»,
где они,
как скульпторы,
шлепают до глыбам теплого шоколада,
и бабка Ганна их спрашивает:
«А можете зробить
петушков на палочке для усих моих унуков?»
Бабку Ганну несут рабочие с фабрики «Понти»,
сотни раз обвившие шар земной
золотыми нитями спагетти,
а бабка Ганна им пальцем грозит:
«У Хомичах наших
я шо-то такой вермишели не сустракала…»
Бабку Ганну несут студенты университета Перуджи,
изучающие Кафку,
структуру молекул
и кварки,
а бабка Ганна знает не Кафку,
а лишь огородную кадку
и про кварки, наверно, думает,
что это шкварки.
Бабку Ганну несут
и Толстой
и Ганди,
и превращается непротивление —
в сопротивленье.
Бабку Ганну несёт Иисус
в пробитых гвоздями ладонях,
и она его раны,
шепча,
заговаривает по-полесски.
Бабка Ганна покачивается
над людьми и веками
в руках Эйнштейна
и Нильса Бора
и страшный атомный гриб
не хочет
класть в свою ивовую корзину.
А за бабкой Ганной ползут по планете
её белые,
черные,
желтые
и шоколадные внуки,
и каждый сжимает в руках
картофелину земного шара,
и бабке Ганне кажется,
что все они —
Явтушенки.
А у поворота шоссе Перуджа — Ассизи
стоит газетный киоск
с Рижского вокзала,
где мама продаёт
послезавтрашние газеты,
в которых напечатано,
что отныне и навсегда
отменяется война.
1982
|
| |
| |
| ЧеLOVEк | Дата: Понедельник, 14.03.2022, 20:38 | Сообщение # 1412 |
|
Генерал-лейтенант НашейПланеты
Группа: Друзья Нашей Планеты
Сообщений: 722
Статус: Offline
| В силу привычки
Мне не пиши:
Чувства — не спички:
Чиркай-туши.
С чувством сравнится
Только пожар:
Ни заслониться,
Ни убежать!
Ох, и пылало!
Было — чему!
Все миновало
В горьком дыму
Тихо потухли
Вслед за бедой
Головни, угли,
Пепел седой.
Угли — исчезнут.
Пепел — пророс!
Мне — не воскреснуть,
Я - не Христос.
Что же ты пишешь?
Что же ты ждешь?
Прошлое ищешь —
Вряд ли найдешь.
Как я ни гляну —
После беды —
Мелкий, карманный,
Спичечный ты.
И под скамейку
Могут сронить,
И за копейку
Могут купить.
В силу привычки
Мне не пиши.
Чувства — не спички:
Чиркай-туши!
— Ольга Фокина
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 15.03.2022, 20:23 | Сообщение # 1413 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ КНИГИ В. Г. РАСПУТИНА
«ЭТИ 20 УБИЙСТВЕННЫХ ЛЕТ:
БЕСЕДЫ С ВИКТОРОМ КОЖЕМЯКО»
Передача власти от первого российского президента из рук в руки второму российскому президенту состоялась при условии неприкосновенности первого. Парламент эту неприкосновенность вместе с царскими льготами утвердил специальным законом. Стало быть, никто – ни сам первый, ни сам второй, ни парламент, ни общество – не сомневался в праве на «прикосновенность» и возмездие по заслугам.
Валентин Распутин «Эти двадцать убийственных лет», М., Алгоритм: Эксмо, 2011 г.
Гаснет истории свет,
Годы во мраке проходят.
Двадцать убийственных лет
Нас супостаты изводят,
Чтобы померкло в глазах,
Чтобы не смог возродиться,
Русский мужик и казак,
Город, село и станица.
Чтобы погиб атаман
В битве последней за русских,
Чтоб умирал наркоман
В Сызрани или в Иркутске.
Сколько ушло на тот свет!
Кровью сплошной оросили
Двадцать убийственных лет
Нашу больную Россию.
Едет правитель в авто,
Чтоб охмурять стадионы…
Может, он скажет за что
Кремль погубил миллионы
Верных России людей,
Воина и ветерана,
Лучших крестьян и детей
Бомбами зла и обмана.
Нынче наказанных нет,
Все они в славе и в силе.
Двадцать убийственных лет
Власть добивает Россию!
Скиф (Смирнов) Владимир Петрович, 2012
***
Горестная весть об уходе Валентина Григорьевича Распутина прозвучала утром 15 марта 2015 года – в день 78-летия великого русского писателя. Несколько часов не дожил…
Я знал, что накануне он опять попал в больницу. Последние три года, увы, это происходило регулярно. Вот и наша работа над этой книгой, продолжавшаяся почти два десятка лет, прервалась из-за резкого ухудшения его здоровья.
– Уже не могу, трудно, – сказал он тогда.
Трудно было и раньше. Жить безмерной болью за родную страну и делиться самым заветным с читателями, отыскивая единственно верные и точные слова, – это было бы тяжелейшим испытанием и для человека физически вполне здорового. А он таковым давно не был. Но знал, что его слова ждут, что оно необходимо людям, и, стиснув зубы, собрав все силы, преодолевая себя на грани возможного, становился и становился на это служение, чтобы продолжить труд, начатый в роковые дни 1993-го после расстрела Дома Советов...
<...>
– Мы с вами, Валентин Григорьевич, люди одного поколения. Росли во время Великой Отечественной войны. С детства для нас фашизм был чудовищем, грозившим проглотить, уничтожить родную нашу страну и родной народ. И вот теперь таким чудовищем представляют именно народ, победивший фашизм! Как вы все-таки думаете, кому, как и почему могла прийти в голову такая иезуитская выдумка?
– Видите ли, у фашизма как идеологии национальное основание. В жизни любой нации могут наступить такие моменты, когда в результате внешних поражений или внутренних болезней она вынуждена собранно, мобилизационно охранять свои ценности и ход своего собственного бытия. На начальном этапе это охранительная концентрация национальных сил. Однако природа фашизма такова, что это естественное стремление защитить себя от перерождения и подчинения чужому приводит к уродливому искажению своего. Фашизм вырабатывает фанатизм и под видом сильной национальной власти способен на все. В том числе и превратиться в чудовище Третьего рейха, в образе которого он сегодня и воспринимается.
Вот этим и пользуются сознательные путаники, оседлавшие российскую идеологию. Вся она, эта идеология, кроится под обвинительное заключение против того самого простака, который по навету вора берется под стражу как злоумышленник и преступник.
Истинные преступники не могут не понимать, что неслыханное в мире ограбление в считаные годы богатейшей страны, глумление над святынями, над историей, над самим русским именем способны вызвать ущемленное чувство национального достоинства, требующее действия. Это неизбежная реакция, так было, так будет. Но и остановиться преступники не в состоянии, слишком преуспели в своем ремесле грабежа, слишком зарвались, слишком много поставлено на карту. Наглость и страх диктуют тактику – только вперед! Ущемленное чувство национального достоинства после Версаля и итогов Первой мировой войны явилось в Германии питательной средой для зарождения фашизма. Россия сегодня пострадала сильней, поражение ее унизительней, обида должна быть больше – вроде бы все необходимые условия для вынашивания фашизма. Ну и подсунуть ей это чудовище, и завопить на весь мир об его опасности! Знают прекрасно, что здесь совсем другой народ – начисто лишенный чувства превосходства, не заносчивый, не способный к муштре, непритязательный, а теперь еще и с ослабленной волей. Знают, но на это и расчет: чем наглей обвинения, тем противней от них отмываться. Чтобы в «этой» стране все оставалось на своих местах, образ побежденного, в сравнении с благородным ликом победителя, должен иметь самое страшное, самое отталкивающее выражение.
И пошло-поехало: всякое национальное действие, необходимое для дыхания, будь то культурное, духовное, гражданское шевеление, – непременно «наци», окраска фашизма. Православная икона – «наци», русский язык – «наци», народная песня – «наци». Истерично, напористо, злобно-вдохновенно – и беспрерывно.
– Но ведь все это, несмотря на абсурдность, оказывает какое-то воздействие на многих людей! То есть этот оглушительный «пропагандистский прием» работает, он введен и в научный оборот, и в художественную литературу, и в публицистику, не говоря уж о пресловутом русскоязычном телевидении. Кто-то из русских (вот что поразительно!) тоже начинает верить, будто наша страна стала или стремительно становится источником фашизма – угрозой всему человечеству. Как вы думаете, почему же на людей влияет эта глупость, почему они верят и всерьез воспринимают ее?
– Для меня, признаться, это самый трудный вопрос: почему верят? Почему себе, сердцу своему, атмосфере вокруг себя перестают доверять и готовы чуть ли не руки вверх при окрике «фашист»! Да, дурачат, да, владеют мощнейшими средствами для массового одурачивания, применяют новейшие технологии одурачивания… Но ведь и у теленка есть чутье, где волк и где собака. Да, русский человек оказался в изоляции от своих учителей, его сознание и душу развращают и убивают вот уже более десяти лет, но чутье-то, чутье-то, если не разумный и независимый взгляд!.. У нас в крови это всегда было – издали распознавать злодейство. Как можно верить Киселевым, доренкам и Сванидзе, убеждающим русских в русском фашизме! На них же, этих телевещателях, все написано: как, почему и с какой целью. Они жируют на каждом скальпе «отстреленного» в дикой, с их точки зрения, стране…
(Эти двадцать убийственных лет. Валентин Распутин в соавторстве с Виктором Кожемяко)
Сообщение отредактировал Михалы4 - Вторник, 15.03.2022, 20:24 |
| |
| |
| Селена | Дата: Пятница, 18.03.2022, 13:40 | Сообщение # 1414 |
 Генерал-лейтенант НашейПланеты
Группа: Друзья Нашей Планеты
Сообщений: 763
Статус: Offline
| Сегодня из жизни ушёл, замечательный, любимый Лео. Есть такие скорбные слова: «Любимый человек не умирает, а просто рядом быть перестает».Пусть земля, тебе будет пухом Лео.
Всем Мира, Любви и Добра!!!
|
| |
| |
| FIKUS | Дата: Пятница, 18.03.2022, 13:46 | Сообщение # 1415 |
 Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2864
Статус: Offline
| Селена,прими мои искренние соболезнование!!!!!!
Царство небесное-земля ему пухом!!!!!
В добрый путь ПОЭТ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Любимые не умирают! -
Лишь рядом быть перестают...
Они корнями прорастают
В сердцах... И вечно в них живут!
Издалека оберегают...
Другим в обиду не дают!
Любимые не умирают... -
Лишь рядом быть перестают!
Мара Рославцева
Леонид,я знаю что там за гранью ты знаешь всю правду, поэтому я благодарю тебя
за твою доброту и поддержку.Мы здесь не вечны,мы все смертны,мы все уйдем
отсюда каждый в свое время.А там мы все встретимся,,,У Бога все живые,,,
купить дружбу не возможно
Купить дружбу невозможно, дружбу, можно потерять,
В друге, можно ошибиться, друг плохой, может придать.
Друга нет, не выбирают, друг с тобой одной судьбы,
Руку помощи протянет, смело в бой ты с ним иди.
Он всегда плечо подставит, не оставит в полпути,
Без корыстной цели скажет, помощь брат мою прими.
Он поделится краюхой, упадешь, поможет встать,
Береги такого друга, чтоб его не потерять!!!
Да и сам умей делиться, своей дружбой в нужный час,
Дружба есть для нас награда, и сегодня, и сейчас!!!
Лео…2011…
Знамение...
Лео-Ру
Слышно жизни закат по планете стучит сапогами,
Мы живем проклиная войны перекошенный рот,
Но оружие убийства мы делаем все же годами,
И Калашников, верный для нас, стал нам ближе чем бог.
Но ракеты радаром найдут свои мирные цели,
Города унесет, будто бешеный шторм корабли,
Как нарывы и язвы на девичьем бархатном теле,
Перепашут всю плоть на пустынях остывшей земли.
Похоронит живое ракет ядовитое пламя,
Обожжёт наши души,
до мяса обуглит тела,
За кого нам гореть, как в аду, вы подумайте сами,
Может быть, что не слушали нашего брата Христа.
Лео,я тебя люблю!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
CПАСИБО ТЕБЕ ЗА ТО ЧТО БЫЛ НА ЭТОЙ ЗЕМЛЕ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
У меня слезы градом льются,больше немогу ничего,,,,,,,,
Жизнь-лучший драматург..сценарист и режиссер..
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 18.03.2022, 19:29 | Сообщение # 1416 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| Светлая память поэту...
|
| |
| |
| ЯесмьМУСА | Дата: Суббота, 19.03.2022, 04:33 | Сообщение # 1417 |
 Майор Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 106
Статус: Offline
| ЛЕО, ЛЕОНИД - Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
ТЫ ЗНАЕШЬ ОБ ЭТОМ!
Per aspera ad ASTRA
|
| |
| |
| Селена | Дата: Понедельник, 21.03.2022, 10:51 | Сообщение # 1418 |
|
Генерал-лейтенант НашейПланеты
Группа: Друзья Нашей Планеты
Сообщений: 763
Статус: Offline
| Ну вот и всё 19 числа похоронили, любимого Лео!!!
Всем Мира, Любви и Добра!!!
|
| |
| |
| Селена | Дата: Понедельник, 21.03.2022, 10:59 | Сообщение # 1419 |
|
Генерал-лейтенант НашейПланеты
Группа: Друзья Нашей Планеты
Сообщений: 763
Статус: Offline
| Жизненный опыт...
Леонид Горемыкин
Из сосуда в сосуд, песком время течёт,
А часы эти кто-то вращает.
И на краткую жизнь, что отмерено нам,
Таймер вплоть до секунды считает.
Только мы почему? Всё, куда - то спешим,
Дом построить, родить себе сына.
Древо, в знак о любви, под окном посадить,
И в невестах, чтоб дочь не ходила.
Ну а время течёт, убывает песок,
И песчаным становится тело.
От забот и хлопот, быстро морщится лоб,
Теперь, к внукам бежишь то и дело.
Ну и как нам понять? Как же жизнь расписать,
По долгам рассчитаться во время.
А ответ есть простой, этот мир суетной,
Нам дано это бремя, на время.
И не стоит считать, когда нам умирать,
Жизнь пройдёт, как минуты прожил.
Ты любил и страдал, страх и радость познал,
Новый опыт, как день пережил!!!
Лео…2014…
Всем Мира, Любви и Добра!!!
|
| |
| |
| Селена | Дата: Понедельник, 21.03.2022, 11:00 | Сообщение # 1420 |
|
Генерал-лейтенант НашейПланеты
Группа: Друзья Нашей Планеты
Сообщений: 763
Статус: Offline
| https://stihi.ru/avtor/leonid28&s=200
Всем Мира, Любви и Добра!!!
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 14.04.2022, 19:23 | Сообщение # 1421 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| Просто некуда стало идти...
Ужаснёшься, как вспомнишь об этом,
и подумаешь вдруг сколько лет
мы друг друга сживаем со свету
и друг другу ломаем хребет.
Как вплетаются в мысли и споры
бесконечные жуткие сны...
Сколько ж бродит по нашим просторам
неприкаянный призрак войны?
Нет ответа в смурном поднебесье
только снег вытираешь с лица.
Если молимся русскою песней,
то России не будет конца.
***
Когда пропитано опасностью
дыхание самой весны,
лелею чувство сопричастности
деяниям своей страны.
Не сдуру, не для вида важного,
а просто - без домов в снегу,
пейзажно-песенной протяжности
я быть собою не смогу.
Черты родимого минувшего
в вещах привычных узнаю,
когда бродяга взглядом Пушкина
глядит на Родину свою.
***
Тридцать лет и три года валялся Илья на печи,
чтоб, поднявшись, сродниться со всеми в российской глуши -
говорят про него. Хочешь - верь, хочешь - смейся, молчи...
Если смерть не берёт - поневоле приходится жить.
Если жизнь эта - в ломаный грош или в медный пятак,
видишь - смерть не берёт (чай не дура!) такой неликвид,
всё равно ведь обидно пропить, потерять просто так -
даже нищий убогий копейкой своей дорожит.
И выходишь на улицу - снег, голосит детвора,
под неоновым светом гуляет вальяжный народ...
...Всё приснилось как будто. А, может, и было вчера -
лошадиное ржанье и странники возле ворот.
***
Слёз не выдавить как на грех
и от этого горше мука.
Смерть приходит одна на всех
и без стука,
и поэтому вечно вдруг,
и стоишь, что сказать не зная...
Я теперь никому не внук,
спи, родная...
В злой кладбищенской тишине
пробирает мороз по коже -
яма вырыта здесь не мне,
но мне тоже.
Это просто умом понять,
но не верится, хоть ты тресни,
что ещё одна часть меня
не воскреснет.
***
Защемит тоскою непонятной...
Яблонь цвет по улицам приснится...
Я ведь был восторженным когда-то
и влюблённым в жизнь, как говорится.
Так легко и просто умещался
целый мир на маленькой ладони -
это, видно, и зовётся счастьем,
ничего выдумывать не стоит.
Просыпаюсь вдруг с сердцебиеньем,
словно вся судьба моя - чужая,
только брежу соловьиным пеньем,
ничего в нём не соображая,
только брежу облаком да лугом,
городом зелёным предрассветным.
Если жизнь катает нас по кругу,
я в те годы точно не поеду,
потому что... К чёрту объясненья -
не положишь слов на эти ноты.
Снись мне, детство, соловьиным пеньем,
издали маши мне через годы.
***
Скрипели на ветру качели,
до неба было в самом деле
играючи рукой достать,
но ничего не обреталось...
Так жизнь скрипела и ломалась
и убивала страсть мечтать.
И вот по оттепельным лужам
шагаю, никому не нужный
и перессоренный с собой.
И тяжкий скрип дверей подъезда,
как тот качельный скрип из детства,
рождает только в сердце боль.
***
Смотрю на утреннюю муть
из чьих-то окон.
Где б силы взять не зачеркнуть
себя до срока?
Куда ни кинься - всюду ложь,
гляди-ка в оба! -
и чувства в мире не найдёшь
сильнее злобы.
Крутился в чертовщине дел,
летел под гору
и сам себе осточертел
без разговору.
...Качаюсь в мутном полусне,
ссутулив плечи...
Сейчас с небес посыплет снег
и будет легче.
***
Не потерять мне и не выменять
пока ещё в своём уме
ту, рядом с чьим коротким именем
моё писалось на стене
подъездной, чтоб не кануть без вести,
чтоб город точно знал про нас.
От этой несуразной дерзости
смешно становится сейчас.
Слова давно конечно вытерты,
немало минуло всего
и жаль, что через жизни выверты
назад не отыскать следов,
где мы не воры, не любовники
и не герои мелодрам.
Я улыбаюсь, видя школьников
целующихся по дворам.
***
Вяжет время прозрачную нить
и сшивает - не выйдет забыть
то, что было, пожалуй, давно -
то же белого снега вино,
рай на пятом, подъезд со двора...
Это было как будто вчера.
А сегодня никто и не ждёт
как ни бейся - что рыба об лёд.
Всё обыденно как ни крути -
просто некуда стало идти.
Просто память не тонет в вине
и однажды придушит во сне.
***
Никчёмные фразы. Водка
белеет, как седина.
И спутница смотрит кротко,
растеряна и бледна.
Бросает окно на столик
холодный прозрачный свет.
Мы здесь ничего не стоим,
а там - ничего и нет.
***
Всё тише и темней речная речь,
всё ближе к заклинанью, к заговору.
Подслушаешь - и рухнет камень с плеч,
и рассмеёшься над вчерашним горем.
Стоишь один и смотришь в полынью,
и ждёшь, когда река подскажет слово,
чтоб молодость беспутную свою
простить за всё, что было в ней дурного.
***
Понатыкали церквей - не сочтёшь.
Веруй, мальчик мой, к спасенью придёшь.
Согрешил - раскайся, снова греши,
тут спасенье продают за гроши.
Посчитали всё по таксе вперёд,
за Союз Советский кайся, народ.
Каждый грешник, раз рождён на Руси,
веруй, мальчик, и деньжонки неси...
...Ночь над Родиной темней и темней,
ветер бьётся и рыдает над ней.
***
Всё чаще сердце спотыкается,
хотя нелепо, чёрт возьми,
когда вовсю приход весны
дворняги празднуют и пьяницы.
Ещё и тридцать не отсыпали
(а значит друга не предал!)
не гнал себя на пьедестал,
шумел как мог - как ветер липами.
Я знаю, слишком много пропил я
здоровья, веры и любви,
но как рубаху ты ни рви,
не Родина давила-гробила.
* * *
Не на развалинах самовластья,
ну что ты – Бог мой!
Меня припомнят не ради счастья,
а ради хохмы
в глухих поселках, быльем поросших
с Союзом вместе.
Мол, надышался российским прошлым
и – спета песня.
Александр Анатольевич Лошкарев
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 10.05.2022, 06:13 | Сообщение # 1422 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| Ты кукушка брось куковать мне года считая
От меня свою ворожбу лучше утаи
______________________________________
Снегирь - Кукушка
79 459 просмотров https://u.to/u84lHA
Я же ему про мечту, а он про изобилие
Я про родину кричу, он мне про перемирие
Я про маму и детей, а мне про тещу с пенсией
Как-то мирно жили все, а теперь претензии
Лишь одни притензии
Ой не кукуй кукушка, ведь и так все ясно
Коль по центру мушка, значит станет грязно
Открой от боли от разной напасти
Не кукуй кукушка, отведи ненастье
Разные, ой разные, мы желто-сине-красные
сине-бело-черные, в строю ведь все равны
Сверху снайпер подравняет
Снизу грунтом забросают
Правым делом занимают сыновей страны
Жили-были не тужили, но ума вот не нажили
Звали раньше братом, а сегодня матом
Лучше бы по 50-т вместо автоматов
Ой не кукуй кукушка,ведь и так все ясно
Коль по центру мушка,значит станет грязно
Открой от боли от разной напасти
Не кукуй кукушка, отведи ненастье
* * *
Алла Пугачева - Кукушка (клип, 1984 г.)
153 тыс. просмотров https://u.to/us4lHA
Мне бы жизнь как песню пропеть искренне и честно
Так чтоб пожалеть не пришлось после ни о чем
Сколько до последней черты лишь судьбе известно
Сколько на роду суждено столько проживем
Ты кукушка брось куковать мне года считая
От меня свою ворожбу лучше утаи
Годы промелькнут пролетят словно листьев стая сколько их достанется мне все они мои
Мир просвечен солнцем насквозь нет ему предела
И всегда в любимых глазах плещется заря
Сколько до последней черты разве в этом дело
Только б не напрасно прожить только бы не зря
Ты кукушка брось куковать мне года считая
От меня свою ворожбу лучше утаи
Годы промелькнут пролетят словно листьев стая сколько их достанется мне все они мои
Отзвенит ручьями весна и наступит лето для того придумана даль чтоб стремиться к ней сколько до последней черты главное не это как мы проживем свою жизнь все-таки главней
Ты кукушка брось куковать мне года считая
От меня свою ворожбу лучше утаи
Годы промелькнут пролетят словно листьев стая сколько их достанется мне все они мои
* * *
КИНО.В/ЦОЙ - Кукушка (Олимпийский) 1990 NEW (Subtitles)
28 млн. просмотров https://u.to/uc4lHA
Песен еще ненаписанных, сколько?
Скажи, кукушка, пропой.
В городе мне жить или на выселках,
Камнем лежать или гореть звездой? Звездой.
Солнце мое - взгляни на меня,
Моя ладонь превратилась в кулак,
И если есть порох - дай огня.
Вот так...
Кто пойдет по следу одинокому?
Сильные да смелые головы сложили в поле в бою.
Мало кто остался в светлой памяти,
В трезвом уме да с твердой рукой в строю, в строю.
Где же ты теперь, воля вольная?
С кем же ты сейчас ласковый рассвет встречаешь? Ответь.
Хорошо с тобой, да плохо без тебя,
голову да плечи терпеливые под плеть, под плеть.
Солнце мое - взгляни на меня,
Моя ладонь превратилась в кулак,
И если есть порох - дай огня.
Вот так...
* * *
Полина Гагарина - Кукушка (OST Битва за Севастополь)
233 596 787 просмотров https://u.to/u84lHA
Песен ещё не написанных сколько?
Скажи кукушка, пропой
В городе мне жить или на выселках?
Камнем лежать или гореть звездой, звездой?
Солнце моё, взгляни на меня
Моя ладонь превратилась в кулак
И если есть порох, дай огня!
Вот так!
Сообщение отредактировал Михалы4 - Вторник, 10.05.2022, 06:15 |
| |
| |
| ЧеLOVEк | Дата: Вторник, 10.05.2022, 15:09 | Сообщение # 1423 |
|
Генерал-лейтенант НашейПланеты
Группа: Друзья Нашей Планеты
Сообщений: 722
Статус: Offline
| Научиться любить вроде просто
А весь мир ненавидит и давит.
Люди ищут себе теплый остров
Где лишь только любовь будет править...
А все главное это, так странно
Не снаружи живет и не в ком-то
А внутри. Если есть в сердце рана
Значит, где ты обиды был ком в нас.
Если есть сто претензий и ревность
Значит сам не любил и не знаешь
Как любить...Потому то так гневно
Требует чувств с других , сам не зная.
Где то в мире искать остров Света
Где любовь в постоянствии правит
Невозможно. Душа наш тот остров
Она может любить так бескрайне!
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 19.05.2022, 10:55 | Сообщение # 1424 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| В 1922 году 19 мая была основана пионерская организация, которая просуществовала почти 70 лет, до 1991 года. За это время более 210 миллионов советских школьников вступили в ее ряды. В этом году исполняется 100 лет со дня основания пионерии.
_____________________________________________________________________________________
Двери с шумом распахнулись настежь.
И улыбка, и сиянье глаз.
- У тебя сегодня радость, Настя?
- В пионеры принимают нас!
Брат - он только что пришел с завода,
Молча девочку к себе прижал,
А потом из ящика комода
Красный галстук бережно достал.
- Вот подарок, получай-ка , Настя!
Взгляд её скользнул по кумачу.
- Витя, он совсем ненастоящий,
Я большой, я шелковый хочу!
- Ты, сестрёнка, сядь ко мне поближе.
Выцвел галстук, не горит огнем,
Да и мал, не нравится, я вижу,
Но послушай мой рассказ о нем.
Ты ведь знаешь, в 12 лет
Я уже партизаном был.
Помню зябкий хмурый рассвет,
Мох под первым инеем стыл.
Вдруг от взрыва дрогнул сосняк,
Едкий дым застрелил глаза...
Сняв чехол, развернули стяг
И тогда командир сказал:
" Выход только один- вперёд:
Окружили фашисты лес.
Выход только на пулемет
Со штыками наперевес."
Стало тихо-тихо в строю
Слышу: "Дайте, друзья сказать,
Если пасть придется в бою,
Коммунистом прошу считать!"
А за ним и другой говорит:
" Заявление не пишу,
Если пасть придется в бою
Коммунистом считать прошу".
И дошел до меня черёд,
Подкатился к горлу комок,
Шапку скинул, шагнул вперёд,
Но сказать ничего не смог.
Поглядев на багровый шёлк,
Что свинцом был пробит не раз,
Командир в землянку ушел,
Я с дверей не спускаю глаз.
Вот выходит. В руке, гляжу
Кумача лоскуток несёт...
- Дай-ка, сынку, сам повяжу.....
А теперь на прорыв, вперёд!
За советскую власть, вперёд!
...и пошли мы на пулемёт
Со штыками наперевес.
С той поры я всегда, сестра,
Этот галстук с собой носил.
Вместе с ним шёл от боя к бою,
Это он придавал мне сил.
Но окончились дни ненастья,
Отыскал я тебя и мать.
Я берег этот галстук, Настя,
Чтоб тебе его передать."
Настя с брата не сводит взгляда,
Руки тянутся к кумачу.
- Мне другого теперь не надо,
Только этот носить хочу!"
***
Память пионера.
Из шкафа я достану галстук красный,
Клин шёлка детства лик напомнит мне.
Его я надевал не только в праздник,
Он в школе ежедневно был на мне.
И не могу забыть счастливые минуты,
Как в карауле я со знаменем стоял.
А галстук алый, знамени частица
У сердца на груди моей пылал.
Отчизне клятву я давал на верность,
Готовность к подвигу в душе своей носил.
Я не забыл, я помню всё доныне.
Огонь костров никто не погасил.
***
РОДИНА МОЯ - СССР
НАШУ ПАМЯТЬ О РОДНОЙ ДЕРЖАВЕ
ИЗ ДУШИ НЕ ВЫТРАВИТЬ НИКАК,
ХОТЬ И ЛЬЮТ ГЛУМЛИВЫЕ ОТРАВУ
ПРАВДА ВСЁ РАВНО РАЗВЕЕТ МРАК.
Память о строительстве великом,
О подъёме ввысь могучих сил,
О порыве том, почти забытом,
Что народ наш в песнях отразил.
Как солдатом нашим мир гордился,
Запад подлый был нам не указ,
С нашей волей, нехотя, мирился,
Хоть и строил планы против нас.
Как друг друга звали мы «товарищ»,
И за мир боролись без войны…
Как остались мы среди пожарищ,
На обломках собственной страны.
В День Победы воинов колонны
Вновь по Красной площади пройдут,
Мы с тоской посмотрим на знамёна,
Что теперь лишь в этот день несут.
И откроем памяти мы дверцы
О стране, явившей всем пример,
Пламенем написано на сердце:
Родина моя – СССР.
Станислав Крутиков
***
Мы учились мечтать...
Вокруг оси, вокруг небесного светила
Накручивает годы, дни и месяцы Земля.
Время – вот истинно вечная сила,
Меняются лишь лозунги, флаги и князья.
Нам выпало жить на границе эпохи,
Нам досталось увидеть смену веков,
Правда, друг, в той эпохе было неплохо?
Помнишь звонкое наше: «Всегда будь готов!»?
Дело не в том, что мы были империей,
Не в ЦК и «генсеках», конечно, причина…
А в том, что из мальчиков в пионерии
Воспитывались мужчины.
Мы учились по-мужски мечтать,
Учились идти упорно к мечте!
Мы в космос мечтали летать,
Мы мечтали ходить по Луне!
Мы в походах учились друзьям помогать
И дружить учились без фальши.
К полюсам и вершинам стремились шагать,
До горизонта и дальше!
На пионерских Зарницах нет
Мы в войну отнюдь не играли!
Мы, зубы стиснув, гранаты макет
Метали как в Сталинграде!
Мы в бой рвались, на подвиг, в командиры!
Котик и Голиков Лёня нам были примером!
Мы галстуки носили гордо, как мундиры!
Мы были первыми! Мы были пионеры!
Крутится Земля, словно счётчик времени…
Прошла одна эпоха, и ещё одна пройдёт,
Через них родником пионерия
Пробивается и живёт…
Хоть приземистей наши стали мечты,
И прагматичнее стали желания,
И к своим сорока уже ты,
Всё меньше в мечтах,
больше в воспоминаниях …
А мечты с чудесами всё там же живут!
И новые мечтатели по нашему примеру
Новые вершины покорять идут
В любимом нашем Доме Пионеров!
Артём Сычёв
***
ПИОНЕРСКОЕ ЛЕТО!
Пионерское детство — зарница,
Лагерь, лес, пионерский костер,
Дым, золой перемазаны лица…
Сколько лет пронеслось с этих пор.
Помню, клятву всем классом учили,
Свято веря избитым словам.
Словно мать мы Отчизну любили
И мечтали поехать на БАМ.
После школы мы разве скучали?
И не нужен нам был Интернет.
По квартирам соседским стучали:
«Нет ли в доме журналов, газет?»
По окрестным дворам собирали
Для страны металлический лом,
А потом на линейке вручали
Нам за первое место диплом.
К ветеранам подшефным ходили,
Вымыть пол и за хлебом сходить…
Красный галстук на шее носили,
«Будь готов!» Ну и как тут не быть?
Как забыть пионерские сборы,
Вынос знамени, рапорт, салют?
И на час-полтора разговоры
О героях, что рядом живут.
Пионерские песни звучали
В школе, дома и даже во сне.
С песней горна рассветы встречали,
А «Ранетки», увы, не по мне.
Пионеры, вас всех поздравляю,
Счастья вам и удачи во всем…
Каждый раз в этот день размышляю
Как же скучно мы нынче живем.
© Надежда Болтачева
***
Мы родились в счастливые годы
На просторах великой страны,
Где пьянит свежий воздух свободы,
Где всегда пионеры нужны.
Нам досталась Победа в наследство
От бесстрашных дедов и отцов,
В благодарность за светлое детство
Свято чтим неизвестных бойцов.
И в арктическом льду и под зноем
Мы на подвиг готовы вполне,
Подражая отважным героям
Павшим с честью на страшной войне.
Пионерский маршрут неизменен
Твёрдой поступью только вперёд!
Завещал так любимый наш Ленин
И наказывал русский народ.
Мы ребята из будущей смены
Трудовых, заводских работяг,
А поэтому самозабвенно
Изучаем сверло и верстак.
Нам заводы и стройки доверят,
Даль морей и поля целины,
Перед нами открыты все двери
Необъятной, красивой страны.
И пускай пионеры лишь дети,
Но уже испытали на вкус
То величие, что на планете,
Всем внушает Советский Союз.
Иванов Сергей
***
Если жить не можешь без улыбки,
Если учишься ты на ошибках,
Если спорится в твоих руках работа,
Если ты всегда в делах, заботах,
Если всем вокруг ты помогаешь,
Если обещанья выполняешь,
Если нагрубить ты не посмеешь,
Если веселиться ты умеешь,
Если в помощи ты не откажешь,
Если не обманешь, правду скажешь,
Если ты всегда вперёд смотрящий,
Значит пионер ты настоящий!
Сообщение отредактировал Михалы4 - Четверг, 19.05.2022, 10:58 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 08.06.2022, 16:46 | Сообщение # 1425 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3186
Статус: Offline
| Родину, как мать, не выбирают,
Это даже наши дети знают!
Любим мы Россию в радости по горло,
И когда в шелках она, и когда припёрло!
Мы Отчизну любим с санкциями и без,
И когда Бог с нею и когда в ней бес.
И когда расхристана вдоль и поперёк,
И когда до Родины путь лежит далёк.
Любим, когда гордая, когда виноватая,
И когда суровая и когда распятая!
Это наша Родина! Пусть такая разная:
слабая и сильная, но всегда прекрасная!
***
Внукам
Мои начала в древности ищите,
Концы уйдут в мирскую бесконечность.
Свою судьбу в моей судьбе ищите.
Она взрастит в вас вашу вечность.
Я прожил жизнь счастливую, большую.
Она питалась опытом веков.
Хочу, чтоб вам от них на всех досталось
Былого мудрости и мужества отцов.
Пройдут года, настанет время,
Придёт пора взглянуть назад,
Но так, чтоб вам не стыдно было
Своим потомкам посмотреть в глаза.
Николаев Анатолий
|
| |
| |
/> |
