Предлагаем в сокращении ознакомиться с его «Записками домового»: в подзаголовке автор назвал своё повествование так: «Рукопись без начала и без конца, найденная под голландскою печью».

В незаконченном повествовании участвуют: домовой Чурка – от первого лица, мертвец Иван Иванович и чёрт Бубантес.

…Послышался страшный шум на крыше. Огромная чёрная головешка, упавшая сквозь дымовую трубу, со стуком шлёпнулась оземь между камином и его решёткою.

Мы оба вскочили с дивана. Я подошёл к камину, взял её в руки и хотел положить в жаровник, как кто-то вдруг схватил меня за шею и стал душить, целуя изо всей силы. И я увидел, что вместо головешки сжимаю в руках две козлиные ноги, на которых держится чьё-то туловище, так неожиданно взвалившееся мне на шею.

Передо мной явился старинный друг мой, чёрт Бубантес!

– Друг мой, Чурка! – кричал Бубантес вне себя от радости, – здоров ли, весел ли ты? Давно мы с тобой не видались!

– Чай, будет с лишком двести лет, – сказал я.

– Я думал, ты всё ещё в Стокгольме.

– Нет, друг мой. С постройки этого дома я поселился в нём, вот именно здесь, на печи.

– Кто этот длинный скелет? – спросил Бубантес, нагнувшись к моему уху.

– Это... покойный хозяин дома, – ответил я шёпотом. – Он пришёл ко мне в гости с кладбища.

– Познакомь же!

– С большим удовольствием: мой приятель Бубантес, главный чёрт журналистики! Иван Иванович, бывший читатель! Прошу быть знакомыми и полюбить друг друга.

– Вы давно изволили скончаться? – вежливо спросил Бубантес мертвеца.

– Год и две недели.

– Как вы находите этот свет? – продолжал любезный чёрт. – Свет, который вы при жизни называли «тем светом», называется у нас «этим», и обратно. Вы ещё не привыкли к нашей терминологии, но она очень ясна. Следственно, как вы находите этот свет, свет духов?..

– Очень приятным, – отвечал, наконец, покойный Иван Иванович.

– Я так и думал, – сказал чёрт с своей коварной усмешкой. – Многие очень просвещённые путешественники с людского света находят, что здесь гораздо отраднее и веселее.

– И я того же мнения, – сказал мертвец. – Особенно мне нравится удивительное спокойствие, которым отличается жизнь мертвецов. Здесь нет крови, и ничто вас не тревожит; вы всегда наслаждаетесь ровною и отрадною прохладою ума, совершенною сухостью чувства, восхитительным отсутствием страстей...

Бубантес прошёлся по зале и, приблизившись к камину, от нечего делать начал поправлять жар, уравнивать лопаткой, раздувать.

– Не угодно ли тебе чего-нибудь у нас отведать? – спросил я его.

– С моим удовольствием. А что у тебя есть? Нет ли английской горчицы?

– Как не быть!

Я порхнул в буфет и вытащил сквозь ключевую скважину большую банку превосходной английской горчицы, жёлтой как золото и крепкой как огонь. Он взял банку в одну руку, другой поднял вверх полы своего немецкого кафтана и сел в камине на горящих угольях.

Мертвец погрузился в красные вольтеровские кресла, я взял стул, и мы составили тесный дружеский круг около камина.

– Твоя горчица чудо! – воскликнул Бубантес. – Я не имел чести быть на званом обеде, который Яков II, король английский, стряпал для чёрта и для которого он набрал три самые тонкие адские блюда – лимбургский сыр, жевательный табак и горчицу; но и у него не было ничего подобного... Так об чём вы изволили рассуждать между собою до моего прихода?

– Об удовольствиях смерти. Иван Иванович сделал весьма основательное замечание, что жизнь человека была бы вдвое приятнее, если б он мог умирать дважды.

– Умирать дважды? – сказал чёрт, набивая себе рот горчицею. – Между смертию и сном нет никакой разницы; разве та, что от смерти нельзя очнуться.

– Однако ж я читал на том свете, что когда тело погружается в сон, тогда дух, свободный от его бремени, действует с особенною силою…

– Ха, ха, ха! Тело в бездействии, а дух в действии! Ха, ха, ха! Я знаю, откуда это вышло. Мой приятель, чёрт Кода-Нера, большой шарлатан, выдумал эту историю для магнетистов, и они вместе надули многих. Сладость, которую вы чувствуете, засыпая, есть следствие погружения духа в совершенное бездействие, в смерть. Мы, черти, знаем это лучше вас. Сколько раз человек засыпает, столько раз он действительно умирает на известное время.

– Признаться, – сказал я, – покойный Иван Иванович пришёл посмотреть на свою красивую супругу, которая спит через три комнаты отсюда. При жизни они обожали друг друга до беспамятства. Больно смотреть на её мучения, на её безнадёжную любовь.

– Вдовьи нравы, – сказал злой Бубантес с хитрою усмешкой. – Она так страстно и так чисто любила мужа, что покойный Иван Иванович не выдержал и поцеловал её в самый ротик – да так, что его мёртвые зубы стукнули в её зубки!..

Бубантес коварно мигнул покойнику.

– Я уверен, – сказал мертвец, – что таинственная сила, которая так крепко связывает два существа между собою, не уничтожается смертью одного из двух существ.

– Ах, да вы настоящий читатель! – закричал чёрт покойнику, смеясь от чистого сердца. – Подите-ка сюда! Смотрите мне в горсть, когда её раскрою.

Он погрузил руку в мешок, сделанный из колпака, собрал что-то внутри, вынул кулак и, раскрывая его, сказал:

– Смотрите!.. Вот любовь.

На чёрной его ладони взвилось пламя, чрезвычайно тонкое, прозрачное, летучее, удивительной красоты: в одно мгновение ока оно переменяло все цвета, не останавливаясь ни на одном, что придавало ему самый блистательный и нежный отлив, которого ни с чем сравнить невозможно.

– Как! Это любовь? – вскричал изумлённый мертвец, хватая своей костяной лапою это чудесное пламя, которое в тот же миг исчезло.

– Самая чистая любовь, – сказал чёрт, посматривая ему в глазные впадины с любопытством. – Я выжал её из воздуха и очистил от всех посторонних газов. Любовь разлита в воздухе!.. Вы знаете, что такое «поляризация»? В природе есть одно вещество, чрезвычайно тонкое, летучее, которое разлито везде и проникает все тела, даже самые плотные; для которого алмаз и золото – то же, что губка для воды и воздуха, и которого сам чёрт не разгадает, а домовой, мертвец и человек и подавно. Оно то производит ощущение тепла – и тогда человек называет его теплотою; то вылетает из облака в виде громовой молнии – и тогда получает у людей имя электричества; то направляет один конец железной иглы к северу, а другой к югу – и тогда величают его магнитностью; то, наконец, поражает глаз своим блеском – и называется светом… Мой приятель, чёрт Кода-Нера, уже три столетия морочит учёных этим веществом, диктуя им самые странные теории для того, чтобы их мучить, бесить, ссорить между собою и доводить до того, чтобы они друг друга называли ослами. Это единственный доход Сатаны от учёных. С них нечего взять более…

– Так как для него нет имени, – продолжил Бубантес, – то назовите его как угодно, хоть электромагнитностью. Не подлежит сомнению, что у каждой палки есть два конца и что один из них противоположен другому, хотя палка всё одна и та же. Всё в мире составлено из таких же двух противоположностей, и последняя из них, выше которой уже ничего нет, – противоположность материи и духа. Вот любовь… – разошёлся он. – Полы одинаковые отталкиваются, полы различные стремятся друг к другу. Около эпохи совершеннолетия молодой человек и девица начинают вбирать в себя из воздуха летучее вещество и электризоваться, один положительно, а другая отрицательно, в южных странах сильнее. Когда они достаточно наэлектризованы, поставьте их лицом одного к другому: пусть они взглянут друг на друга; лишь только луч зрения приведёт в сообщение их электричества, с той минуты они влюблены, они полетят друг к другу, как два облака, и будет гром, молния, удар и дождь. Тут и чёрта не надобно… Так-то, сударь мой! – сказал он мертвецу. – А теперь отправляйтесь назад – вы будете в состоянии растолковать всему кладбищу, что такое любовь.

– Но уж теперь надобно заварить кашу... – продолжил он, когда мы остались вдвоём. – Скажи, кто бывает у вдовы этого читателя?

– Право, никто, кроме прежнего его друга, Аграфова, который живёт в этом же доме с другого подъезда.

Бубантес порхнул в камин. Через минуту воротился, но уже не дымовою трубой, а в дверь, ведущую из гостиной в залу.

– Друг мой, Чурочка, – сказал он с восторгом, – будет славная история! Я наэлектризовал Аграфова и твою вдову. Ты не сказал мне, что он женат! Я нашёл его спящим подле почтенной своей супруги: в них не было ни одной искры этого летучего пламени. Да это всегда так бывает между супругами! Я порядком надушил его электромагнитностью. Вашей вдове немного нужно было прибавить. Теперь, лишь только они повстречаются, огонь вспыхнет. Ты наблюдай за ходом этого дела.

– Вот этого-то я не люблю, что ты из пустяков разоряешь спокойствие этой бедной вдовы, которая хотела всегда остаться верною своему покойнику, – сказал я с досадою.

Но несчастие этой доброй женщины было решено.

– Увидишь, будем смеяться! – Бубантес бросился целовать меня. – Прощай, старый дружище! Я бегу в Париж и на днях буду опять к тебе. Ты мне всё расскажешь о мертвеце и об его вдове.

Скоро наступил день, люди начали вставать.

Я был беспокоен и почти печален. Проказы Бубантеса могли иметь неприятные последствия для молодой вдовы, которую я любил как родную дочь. Мне хотелось, по крайней мере, облегчить сердце наблюдением любопытных действий электромагнитности, которою он зарядил мою хозяйку и нашего соседа Аграфова – Алексея Петровича.

Я вошел в её комнату. Она ещё спала.

Я отправился к Аграфову, который вставал рано. Алексей Петрович был красен, глаза у него пылали, из зрачков били жгучие светистые лучи, которыми он так и пронзал свою супругу. Он ловил её и, поймав, осыпал страстными поцелуями. Заряд уж, видно, был очень силён.
Жена, которая давно выстреляла свою любовь и в которую чёрт не подсыпал пороху, имела бледное лицо и глаза безжизненные. Он бесился, утверждал, что она его не любит и никогда не любила.

Они побранились.

Проклятый Бубантес! Зачем было нарушать равновесие супружеских чувствований?

Алексей Петрович был так сердит, что я удрал от них в спальню своей хозяйки.

…Она одевалась перед зеркалом или, точнее, стояла в рубашке и любовалась своей красотою. Я никогда не видел её столь прелестною. Но то верно, что она, легши вчера спать торжественно влюбленною в покойного мужа, встала сегодня полною других чувствований и об нём не думала. В самую безутешную вдову чёрт может вдруг подлить ночью этой летучей жидкости, как в Лизавету Александровну! А ведь вчера она даже не помнила о своей красоте.

…Алексей Петрович, поссорившись с супругою, скучал ужасно в своём кабинете и вспомнил, что в том же доме живёт милая и прелестная женщина, жена покойного его друга. Он тотчас оделся, причесался с большим тщанием, взял белые перчатки – чего никогда не делал поутру – и отправился к ней с визитом, надеясь рассеять своё супружеское горе в её сообществе.

Как скоро он вошёл в залу, я затрепетал за печкой. Мне казалось, что вижу дракона, который приходит пожрать мою розовую вдову.
Я проклял Бубантеса. Но этот плут давно уже не боится проклятий!

Лизавета Александровна задрожала всем телом, услышав издали только голос мужчины…

Я ушёл. Нечего было смотреть более. Искры заброшены, и пожар в телах был неизбежен. Держись, брат ум!.. Я уже предвидел ужасную борьбу души с телом в этой добродетельной женщине. О, если б победа осталась на стороне духа!

Аграфов, день ото дня более влюблённый, окружал её всеми прельщениями, и она беззаботно брела в них, не примечая пропасти.

Я сидел ночью на своём любимом диване, погружённый в прискорбные размышления о перемене, которая в течение десяти или одиннадцати дней произошла в этом доме, как вдруг увидел перед собою Бубантеса. Он стоял, подбоченясь, в двух шагах от меня и смеялся своим чертовским смехом.

– Пропади ты, проказник! – сказал я. – Посмотри, что ты наделал! Ты испортил мою добрую хозяйку.

– Да, кровь – удивительно горючее вещество. Они любят друг друга, и всё тут. Это может кончиться только самым пошлым образом. Но неужли мы с тобою трудились для такого ничтожного результата? Тут нужно подбавить сильных ощущений. Не худо было бы возбудить ревность в жене Аграфова. Это необходимо для занимательности. Скажи мне, не пишет ли стихов к твоей хозяйке? писем?

– Нет, – сказал я, – он тайно от неё и от жены пишет её портрет в своём кабинете.

– И ты знаешь, где он прячет свою работу?

– Знаю. В конторке, между бумагами.

Проклятый Бубантес опять соблазнил меня!

Мы пошли на половину Аграфовых. Я показал ему конторку и по его приказанию вытащил миньятюру.

Он положил её на ладонь и начал всматриваться:

– Похожа! У него есть талант. Я бы хотел, чтоб он когда-нибудь написал мой портрет.

Мы отправились из кабинета в спальню. Остановились подле кровати Аграфовых. Бубантес вспомнил о деле, поворотился к туалету – и… вдруг опрокинулся наземь, испустив пронзительный стон.

Я отскочил в испуге и увидел, что подле нас стоит дюжий, пенящийся от ярости чёрт с огромными золотыми рогами. То был Фифи-коко, сам главноуправляющий супружескими делами! Он откуда-то увидал Бубантеса в спальне Аграфовых и боднул его из всей силы в бок рогами.

– Ах ты, мерзавец! – закричал Фифи-коко лежавшему на земле чёрту журналистики, – что ты тут делаешь? как ты смеешь распоряжаться по моему ведомству?

Бубантес схватился за бок и быстро вскочил на ноги:

– Ты, любезный мой, бодаешься, как старый бык. Знаешь ли, что это признак очень дурного воспитания?

– Молчи, леший! – гневно проговорил Фифи-коко. – Я хочу знать, кто тебе дал право искушать людей по моей части и зачем вмешался ты в дела этих почтенных супругов?

– Ну что ж такое? – отвечал Бубантес с презабавною беззаботливостью. – Велика беда! Я хотел сделать повесть для журнала. Не хочешь – как тебе угодно! Для меня всё равно.

– Экой мошенник! – вскричал Фифи-коко. – Чуть-чуть не поссорил супругов из-за безделицы!..

– Пойдём, – кивнул мне Бубантес. – С ним нечего толковать. Я бы его отделал по-своему, да он теперь в милости у Сатаны. Этот осёл изгадил всё дело. А жаль!

Мы вышли на крыльцо.

Он простился со мною и полетел прямо во Францию.

Автор: Осип Сенковский

1835 г.