Был у одной поморской жонки, Пелагеи, сынок Андрияшка. Кудрявый, точно верба весной, с лица бел, статью худ. В поздней радости своей вдова горечь горькую по потере мужа забыла. Всё оберегала Андрияшку: от сиверка, волокуши и другой непогоды, от глаза косого, от слова хитрого, от всякого худа. Но как исполнилось сынку осьмнадцать лет, вошёл он в артель полноправным, а не на подхвате, стал он мать укорять за заботу.– Надо мной каждый плотник и парусник насмехается. Девки на вечорках в кулачок прыскают.
– А ежели с тобой беда приключится, кто обо мне, старой позаботится? Зубоскалы твои али доброхоты?
Махнёт рукой Андрияшка, устанет спорить.
Примечали люди, что над берегом иной раз гагара летает, гнезда не вьет, а над дымом избяным кружит. И зябко на душе от вида той птицы, точно ищет она, кого не теряла.
Стал Андрияшка в море ходить, по два месяца да и по три. Мать всё на берегу стоит, голомяных вестей дожидает. Все жонки мужей и сыновей выглядывают, но Пелагея пуще всех. И за это соседка Дунька ругает её, но Пелагея только брови супит.
– У тебя в дому Ивашка да Коляшка, Архипка да Пашка. А у меня один-разъединый, никем не заменить.
– Безразумная ты, Пелагея! – говорила в сердцах Дунька, – если мой Ивашка или Архипка сгинет, неужто моё сердце болеть не будет?– А всё ж не так. Утешится быстрее. А мне хоть в домовину заживо ложиться.
– Грех так говорить, – вторила старостина жонка, – вон Мирошка-погорелец у церкви сидит с кружкой, а всё ж не отчаивается. Птицу-горе от себя прогнал.
Не знала тогда Пелагея, что за птица такая, в ум ее никакие мысли не шли, одна лишь тревога была за Андрияшку.
Вот один раз вернулась артель, а мать на берегу сына не встретила. Идут поморы, от Пелагеи лицо отворачивают.
– Где мой сыночек, моя кровиночка? Что же вы молчите, языки отсохли? – спрашивает Пелагея, а голос дрожит.
Подошёл к ней староста и шапку снял, мнёт в мозолистых пальцах. Рот в бороде точно дыра чёрная, и слова в ней проваливаются.
– От смерти не отмолиться. Земля – матушка, а море-окиян – мачеха. Вышло нас пятнадцать на одном карбасе. Бурю на островке пережидали, две недели за камни держались, вода нас с головой накрывала. Вот таким взводнем и смыло Андрияшку. На другой день мы изладились плыть домой с попутным ветром. К жонкам пустые пришли, снасти в море смыло, рыбку от нас отогнало. Уж прости, Пелагея.Сказал так и шапкой глаза вытер. А у матери глаза сухие остались, потому что не поверила она ни одному его слову. Как так? Почему её кровиночку смерть забрала? Вон, Ивашка годами стар, Парамошка на культе прыгает, Филимона от водянки раздуло. А её вербочку кудрявую, солнышком поцелованную, разве может костлявая в свой утлый карбас пересадить?
Стала Пелагея по берегу день-ночь ходить. И увидала меж камней раненую гагару, ту самую, что летала по-над дымом избяным. Лежала краснозобая птица, слабо крыльями била. Взяла мать её и в избу отнесла.
Птица крыльями бить перестала, к материнской груди приникла и тоненько клювом защёлкала. И почудилось Пелагее, что рассказывает ей гагара о сыночке Андрияшке, который на золотой лодочке да под белым парусом плывёт по лунной дорожке в сторону Груманта, где ели высокие, пещеры глубокие, а на камнях жижики с серебряными глазами.
Вот живёт гагара у Пелагеи, никуда не торопится. Кормит мать её полбой варёной, сухую рыбку в квасе размачивает. Сама не ест, кусок гагаре подкладывает. А та всё щёлкает и посвистывает. Как на Груманте дороги ледяные, а дома тёсом обшитые, печи в них по три аршина в высоту да по пять в ширину. Хлеба там пекут пудовые, а брагу варят медовую. И потчуют всех путешествующих, а особливо заблудших, кто домой дорогу забыл.Стали соседи примечать, что Пелагея из дому почти не выходит, а если выйдет, так ненадолго. Козы её блеют голодные, куры друг у друга лапы клюют.
Пришла Дунька и сказала, что её Пашка согласен плетень починить, дров наколоть, а Марьяшка коз на выпас выгнать. Принесла сметаны и кусок кулебяки. Не горюй, мол, Пелагея, вокруг люди.
Пелагея даже не взглянула на соседку. Только кулебяку взяла и раскрошила для гагары. А та мигом склевала и одним глазом на соседку так зыркнула, у той аж сердце в пятки ушло.
Дверью Дунька хлопнула, но в свой двор не пошла, встала под окошком и заглянула к Пелагее в горницу. Сидит горемычная, гагару обняла, голову её клювастую себе на плечо положила и перья оглаживает. Со страху Дунька концы платка закусила и побежала к старосте. Стала рассказывать, что Пелагея умом тронулась, гагару как младенца нянчит.
– Это и есть птица-горе, – сказала с печи старостина жонка, – бывает чайкой, бывает уткой, а когда и крачкой. Прилетает в пустое гнездо. И будет в нём жить столько, пока всех не изживёт.– Пелагея думает, что подранка спасает, а её саму спасать надо, – сказал староста и пошёл к ней.
Только его Пелагея и на порог не пустила.
– Ты моего сыночка не уберёг, как смеешь ко мне являться? Вот я тебя лыскарем-то и наверну, чтоб забыл тропинку.
– Не хочешь со мной по-доброму, себя пожалей. Выгони птицу-горе, крылья у ней оправились, пускай летит прочь.
– Не выгоню. Она мою сиротскую ночь стережёт, сиротский день украшает. Песни поёт про счастливую мызу на Груманте, где всего вдосталь – и ржи, и пшеницы, и зверя пушного, и олешек, и зверя морского, и рыбы всякой. Живёт там мой Андрияшка, приветы мне шлёт.
– Утонул твой сынок, смирись! – крикнул староста. – А не то позову старух и большух, чтобы с иконами посолонь твой дом обошли. Вон, Мирошка-погорелец без отца растёт, под церковью милостыню просит. Ему куда как хуже.– Что вы все об Мирошке? У меня своё горе!
Перед носом у старосты дверь захлопнулась, а Пелагея вернулась в дом и на лавку села. Нет уже ни муки, ни полбы. Кашу варить не из чего, а гагара смотрит большим черным глазом и крыльями сердито хлопает. Подобрала жонка рукава и руку гагаре протянула. Клюнула птица-горе синюю венку, клюнула второй раз, напилась и ласково защёлкала. Стала Пелагее новую сказку сказывать про пещеры глубокие, в которых алмазы блескучие по стенам рассыпаны, как звездочки на небе. За один драгоценный камень на ярманке можно тройку лошадей купить, с упряжью и каретой. Закрываются глаза у Пелагеи, в сон её клонит.
Кто-то трогает её сухое плечо, гладит морщинистые пальцы.
– Отдай мне птицу-горе, – говорит детский голосок, – у тебя сына море забрало, у меня тятю. Один я теперь. Буду о ней заботиться, лелеять её.
Открыла глаза Пелагея и видит Мирошку, про которого староста намедни сказывал. Стоит мальчонка кудреватый, в рубашке запатранной, вместо пояса верёвка. Ни лаптей, ни зипуна.– Жонки сказывали, что ты сам прогнал птицу-горе. Прогнал, а теперь выпрашиваешь? Или меня от неё спасаешь?
Молчит Мирошка, не знает, что и сказать, врать заковыристо не приучен. С ноги на ногу переминается.
Думает Пелагея: «Отдать птицу-горе Мирошке? А чем он ее кормить будет? Заклюет она мальчонку вмиг. А меня уж не жалко».
А гагара уж крыльями бьёт, черным глазом блестит, как алмазом грумантская пещера. Мало ей крови, ещё требует. Стала Пелагея ворот у платья рвать. Можно птицу-горе к груди приложить, в сердце много будет горячей крови.
Вытащил Мирошка из-за пазухи церковную кружку, да и ударил птицу-горе в голову. Помутнело у Пелагеи в глазах, а когда туман рассеялся, то увидела она горстку пепла да жжёного перья́ на столе вместо жадной гостьи.
Принялась Пелагея искать по избе птицу-горе, но той и след простыл. Следом к ней жонки пришли, стол выскоблили, на лавки окутки постелили, по углам пауков погоняли, в печь чугунок с картошкой поставили.Хотелось Пелагее повыть, попричитать. Но рот точно запечатали. Видит она, что Мирошка без тяти растет, Устинья мужа схоронила, Дунька на один глаз слепая. Завидовать да и жаловаться некому. Только из окна видна птица-горе, жива-живехонька. Кружит гагара над морем, рыщет по берегу, то взлетает, то камнем вниз падает. Ищет новое гнездо, куда бы сесть.
– Не хочешь от людей добра, – сказал староста, – так сама добро делай. Не к себе жалостью живи, а к другим.
Долго Пелагея над этими словами думала. Посмотрела на паперть, где Мирошка сидит, и так-то его кудрявая головушка напомнила матери сгинувшего Андрияшку.
– Твоя изба сгорела, а моя опустела, – сказала она, – приходи жить. Буду как родного сына жалеть.
– Жалость твоя губит, а не любит, – ответил ей Мирошка, – но работником пойду. Ежели в скит надумаю – не удержишь, а в артель решу – не привяжешь. Только так.
Кивнула Пелагея и услышала шелест крыльев. Это взлетела с берега гагара, покружила над дымом избяным, поднялась вверх, превратилась в черную точку и вовсе пропала.
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
