Утро задалось ясное. Август сорок четвёртого спешил к завершению. Сергей Васильевич Игошкин объезжал колхозы, приписанные к Тороповскому сельсовету. Настроение было прекрасное. Ещё бы, по всему выходило, война если не в этом году, то в следующем точно закончится. Его, председателя сельсовета, на фронт теперь не пошлют. Это в сорок первом, да и в сорок втором ещё, была серьёзная опасность – оказаться на передовой. Но пронесло тогда. Вовремя и удачно военкома умаслил. Отвёз весной сорок второго мешок муки пшеничной, два свиных окорока, три круга топлёного масла, в холстину завёрнутые. А ещё по мешку гречки и проса и две четверти первака. Сработало. У военкома паёк скудный. И по пайку на складе далеко не всё получишь. Признала его тогда комиссия к фронту негодным, по причине живота. И наградила белым билетом. Повезло. Сейчас-то и половины подарка не удалось бы собрать. Обнищали за войну колхозы. А тогда у председателей по загашникам и окорока, и масло топлёное водилось. Теперь же по колхозным лабазам мыши полудохлой не сыщешь. В председателях бабы или инвалиды военные. Что с них возьмёшь? Только заикнись, так сразу с себя полномочия сложат. Никто не хочет нищетой командовать. Впрочем, у него-то самого далеко не всё так плохо. Сам для себя почти гектар лучшей земли прирезал к усадьбе. Пшеничку, ячмень, овёс колхозники весной посадили. Скажем так, в порядке шефской помощи. В хозяйстве корова с телушкой, овечки, хряк и свиноматка, курочки. Справное хозяйство – семья не голодает. В Тороповщине бабка Авдеевна под его присмотром самогончик на мёрзлой картохе производит. Ему, как покровителю, с каждой перегонки четверть. Оно, конешно, в Даровском начальство казённую предпочитает, но, вот, и его первачком, на травках настоянным, при случае не брезгует. Объезжал Сергей Васильевич колхозные угодья. Присматривался, где какой урожай зреет. Прикидывал, с кого по осени побольше кус урвать можно будет. Плоховато было с будущим урожаем. В прошлом году по зернозаготовкам перестарался слегка. Согнул в рог председателей, заставил сдать зерно по максимуму. Даже семенное заставил. Понадеялся, что районное начальство часть сданного урожая у себя оставит. Так, на всякий случай. А весной удастся выпросить на посевную малую толику. Но нет, просчитался. Начальство не шибко дальновидное. Тоже всё зерно посдавало, только для себя чуть оставило. Хлеба, может быть, и уродились бы. Лето хорошее выдалось. Да только посевную весной аж до июня растянули. Всё на помощь надеялись, но напрасно. Так с проплешинами поля и стоят. Ещё и зерном не лучшим засевали. Местами созрел хлебушек. Вот-вот рожь осыпаться начнёт. А кое-где колосок и к молочной стадии не подошёл. Стоит ещё не пожелтевшей вольницей, серебристо-зелёной волной по ветру клонится.
Зинаида Митрофановна, бабулька без малого семидесяти лет, с утра пораньше в Сычёвский лес бегала за грибами. Прознала от пацанов деревенских, что там после дождиков рыжики пошли. Да и белые грибы по закрайку леса немало попадались, а уж обабков - и в лесу, и по перелескам наросло множество. Надо сразу сказать, в одиночестве Митрофановна век доживала. Муж с империалистической не вернулся, а сынок единственный в сорок первом на фронте сгинул. Сынок в городе жил, социализму строил. Жёнка у него с сыночком там осталась. Поздно подженился. Девку городскую взял – молоденькую. Перед самой войной с жёнкой и десятилетним сынком к ней приезжали. Да не сильно уважительная молодушка оказалась, всё больше нос от деревенской жизни воротила. По всему выходило, одной Митрофановне век куковать. Да и сколько того веку осталось? Здоровьишко слабое стало. По утрам и к дождю голову ломит так, что спасу нет. За войну Митрофановна окончательно обнищала. Пока в Шапкове в председателях Зубарев Пётр Михайлович был, как-то ещё тянулась. На трудодни мало чего, но давали. Умер председатель в прошлом году, и даже эти малости закончились. Одна отрада осталась – коза Муся. Если бы не Муся, зимой бы свезли её на Тороповское кладбище. А так, на молочке Мусином да картошке, протянула зиму и вёсну, а к лету полегчало. На колхозные работы не часто гоняли. Кое-как досадила огородик, да картохи несколько грядок устроила. А вот на усадьбе ни зёрнышка посадить не удалось. Новый председатель даже по горсточке ржи на трудодни не выдал.
Перешла Митрофановна через речку по мостику, у Косарей. На горку к Шапково собралась подниматься, как вдруг за придорожным кустиком приметила качающиеся на ветру стебельки ржи. И на каждом стебельке колосок уже вызревший. Подошла, на колени встала, аккуратно сорвала колосочки, чтоб, не дай Бог, хоть одно зёрнышко обронить на землю. Про себя высчитала, если в колоске по двадцать-тридцать зёрнышек будет, а колосков два десятка, и если посадить их под зиму, то в следующем году уже пятьсот колосков нарасти может. Удивилась своему счастью, перекрестилась трижды, воздала молитву Отцу-благодетелю. Подумала, зерно, верно, сразу в Котельнич везли. Может, мешок худой оказался, вот малая толика и просыпалась. Завернула осторожно колоски в подол фартука и за поясок подоткнула. Пошагала радостно в гору, полагая уже к вечеру посадить зёрнышки в землю.
Ещё издали заприметил Игошкин бодро шагавшую в горку Митрофановну. Сообразил, спешит бабка из леса с корзинкой грибов. Так, ничего особенного, только фартук как-то странно подвёрнут, словно прячет в нём чего-то. Проезжая мимо, тормознул лошадку. Спросил: -Здоров живёшь, Митрофановна! Чай, в лесу грибов-то много, аль – нет? Бабка поклонилась, здороваясь. Ответила: -И вам, Сергей Василич, доброго здоровьица. А грибов-то, да. Много. Вот, полную корзинку рыжиков набрала поутру. -А в подоле-то чего прячешь? – усмехнулся Игошкин. Побледнела Митрофановна, сообразила, что дело не в её пользу поворачивается. Промямлила: -Дак, Сергей Василич, колоски ржаные у дороги нашла. Посадить на огороде собираюсь. Возликовал в глубине себя Игошкин. Сам случай ему благоприятствовал. Давно он образцово-показательных порок не устраивал. Распустился народец. Вот и колоски с поля воруют. И так-то урожая не будет, а тут прямо в наглую тащат. Особенно хорошо, что бабка одинокая – заступиться за неё некому будет. Улыбнулся кривовато, пророкотал басом: -Ну вот што, Митрофановна! Давай-ка колоски сюда и шагай пока домой. Придёшь в субботу в Торопово, в сельсовет, к полудню. Тогда и решим, што с тобой делать. -Сергей Василич, Богом клянусь, не с поля колоски! – запричитала Митрофановна. – Вон, внизу, у кустика подобрала. Там и стебельки ещё есть. Коль не веришь, поехали, покажу, где срывала. Нахмурился Игошкин, подумал про себя: «Неуж не врёт, бабка»! Потом другая мысль в голову встряла: «Ну и што с того, што не на поле сорвала! Могла-то и украсть! А раз так, то почему бы не засудить бабку. Другим в назидание!» Сдвинув брови, зло рыкнул: -Очумела, старая! Представителю власти не подчиняешься!? Колоски давай и домой отваливай! Зарыдала Митрофановна. Развернула фартук, отдала надежду будущую. Забрал Игошкин колоски. В бричке под сидушку в ящик бросил. Гикнул на лошадку и покатил к Косарям. А бабка перекрестилась и, всхлипывая, побрела домой.
В субботу с утра приплелась Митрофановна в сельсовет. Там суета, скамейки в большом зале устанавливают. К полудню колхозники из соседних колхозов собираться стали. Детишки школьного возраста пришли. В первом часу появился Игошкин, с мужичком в военном френче. Прошли, уселись за столом. Секретарь сельсовета в колокольчик тренькнул, чтобы шум потушить. Огляделись по сторонам. Игошкин отыскал взглядом в толпе Митрофановну, сказал грубо: -Чегой, Зинаида Митрофановна, за людей прячешься? Выходи уж! Пущай все на тебя глянут. Выходи-выходи, вот стул с боку стоит, присаживайся! Да и судить тебя начнём! Потемнело в глазах, сердце провалилось куда-то вниз. Поплыло всё вокруг, и ноги подкосились. И упала бы Митрофановна, если бы не подхватили под руки да на стул не усадили. Как там суд проходил, смутно помнила она. Не в себе была. Не могла поверить, что так дело повернётся. Когда выездной судья приговор зачитывал, лишь к этому моменту немного пришла в себя. Привстала, держась за стул, проговорила хрипящим голосом: -Люди! Богом клянусь! Не с поля колоски несла. У дороги, за кустом, их нашла. Если не верите, показать могу это место. Загудели колхозники в зале. Зазвонил колокольчик. Встал Игошкин, грозно по сторонам зыркнул. Сказал строго: -Ты, Митрофановна, за Бога не прячься! Не в чести он у нас! Сталиным нужно клясться и Родиной нашей, имя которой – Советский Союз! А раз за Бога прячешься, нет тебе веры! Когда судья приговор зачитывал, притихло в помещении. Пятьдесят восьмая статья – серьёзная. Объявил в конце – пять лет тюрьмы. Вздох негодования пронёсся по залу. Грохнул Игошкин кулаком по столу. Приподнялся над ним, на обе руки опираясь. Грозно посмотрел на сидевших. -Ну, тах што?! Недовольные нашим советским правосудием есть?! Выходи, недовольные! Счас суд-то и продолжим! Злая тишина, прерываемая изредка всхлипываниями бабки, повисла вокруг. Вновь звякнул колокольчик. Секретарь провозгласил окончание судебного заседания. Колхозники и школьники понуро, бочком, выходили на улицу. Митрофановну направили домой, наказав на завтра с утра быть готовой к отправке в тюрьму. Утром за ней заехал секретарь на лошадёнке, запряжённой в телегу. Отвела Зинаида Митрофановна Мусю к соседке, забрала скудное пропитание в дорогу. На крыльцо вышла, перекрестилась. Дверку чурбачком подпёрла. Словно во сне всё делала. В висках с утра стучало, и болью затылок разламывался. Плохо помнила, как до Котельнича добирались. Лишь в большом селе, Макарье, с трудом до колодца доковыляла, водицы холодной испить. К вечеру подъехали к городу. Под железной дорогой проехали и у тюрьмы оказались. Секретарь достучался до охраны. Открылась калитка в железных воротах. Вышел старшина-сверхсрочник, забрал сопроводительные документы и пропустил бабку внутрь. Утром Митрофановну повели к начальнику тюрьмы. Майор, наверное, лет шестидесяти, седой, с обрюзглым лицом, сидел за столом, читал постановление суда и матерился. Потом взял ручку, обмакнув в чернила, что-то почёркал на листке, написал несколько строк в углу листа наискосок и размашисто расписался. Сердито глянул на бабку и подвёл черту: -Совсем твоё начальство башкой не думает! Видно, считают, что тюрьма – резиновая. Сколько не посылай, всем места хватит! Ан нет! Не резиновая, и местов не хватает. Настоящих воров и бандитов садить некуда! – он зло бросил листки и закончил, – в общем так, иди домой, я тут написал на постановлении. Председателю сельсовета покажешь. И не воруй больше! Потекли слёзы по щекам Митрофановны. Не ожидала она, что вот так вот всё закончится. Упала на колени, принялась креститься и поклоны отвешивать. -Спаси тя Бог, батюшка! Спасибо, заступник! Видит Бог, не с поля колоски собрала! У дороги росли! -Ладно, бабка! – усмехнулся начальник, – иди уж. Недосуг мне с тобой лясы точить!
Выпустили Митрофановну за ворота. Отошла она в тенёк забора, присела. Выпустить – выпустили, а как теперь до дому добираться? До него без малого шестьдесят вёрст, это если напрямки идти, а через Даровское и того больше. Через час ворота тюрьмы раскрылись. Выкатила оттуда чёрная Эмка и вдоль забора, в сторону бабки, повернула. Проехала мимо, но вдруг остановилась. Сдала задним ходом. Открылась дверка. Выглянул майор, спросил: -Ты чего, бабка, сидишь?! Почему домой не шлёпаешь? -Дак не дойти, милок! – ответила Митрофановна. – шисят вёрст без малого! Не дойти. -Ладно, бабка! Садись впереди. Так и быть, до Даровского довезу, а там уж сама до Торопово добирайся. Подхватилась Зинаида Митрофановна, осторожно устроилась на переднем сидении. Всю дорогу, пока ехали, начальник тюрьмы с другим начальником разговаривали о том, как Вятлаг инспектировать будут. Укачало Митрофановну. Задремала она и очнулась только тогда, когда машина остановилась в Даровском, на повороте в сторону Красного села. Выбралась бабка из машины, подобрала котомку, перекрестила вслед отъехавшую машину и побрела домой. Лишь к вечеру добралась Митрофановна до дому. Забрала у соседки Мусю, подоила. Бросила сенца козе, молочка попила и печку летнюю затопила. Жить-то и дальше как-то надо, потому и решила картохи отварить. Уже поздно вечером зашла к Мусе. Дала ей свежей травки, ботвы свекольной да пару картох. Муся благодарно смотрела в глаза, тихо и радостно мекала. Тёрлась мордочкой о её руки.
Утром Митрофановна не проснулась. То ли от переживаний, а, может быть, и от усталости жизненной тихо отошла во сне в мир иной. Полдня в хлеву жалобно блеяла Муся, тщётно дожидаясь прихода хозяйки. К обеду забежала соседка, обеспокоенная настойчивым меканьем козы. Она-то и обнаружила умершую Зинаиду Митрофановну. Светленькое личико бабки выражало благодать Божью. Лишь чуть поджатые губы, с краешками, загнутыми к низу, выражали некую тень обиды, а ещё, может быть, беспокойство за судьбу Муси.
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
Ну, и... Ставьте памятники Сталину, переименовывайте города, вешайте его портреты на шеи правящих жидов. Потом, точно так же, жиды будут восхвалять нынешних жидовских мразей. Чубайсы, потанины, наебулины станут героями России.
По словам автора, японские пенсионеры уходят на заслуженный отдых в 65 лет и получают около половины своей зарплаты. Средний размер выплат составляет 1,5 тысячи долларов США (120 тысяч рублей).При этом когда блогер раскрыл японцам размер пенсии в России (около 200 долларов — 16 тысяч рублей), супруги «были просто в шоке». «Как можно прожить на такие деньги, а ведь люди реально трудились всю свою сознательную жизнь, отдали здоровье и молодость, чтобы потом прозябать на такие минимальные выплаты от государства», — раскрыл их реакцию россиянин.
Путешественник заключил, что у жителей Японии есть чему поучиться.
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
