9 марта 1920 года. Крым, Ялта

«Не писал более полумесяца. Перенёс сыпной тиф. И сейчас нахожусь ещё в состоянии выздоровления. Слаб. Пишу всего ½ часа – в первый раз.

Мне хочется записать странное состояние, пережитое мною во время болезни. В мечтах и фантазиях, в мыслях и образах мне интенсивно пришлось коснуться многих глубочайших вопросов бытия и пережить как бы картину моей будущей жизни до смерти. Это не был вещий сон, т. к. я не спал – не терял сознания окружающего. Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему, далёкого от происходящего. Это было до такой степени интенсивно и так ярко, что я совершенно не помню своей болезни и выношу из своего лежания красивые образы и создания моей мысли, счастливые переживания научного вдохновения. Помню, что среди физических страданий (во время впрыскивания физиологического раствора и после) я быстро переходил к тем мыслям и картинам, которые меня целиком охватывали. Я не только мыслил и не только слагал картины и события, я, больше того, почти что видел их и, во всяком случае, чувствовал – например, чувствовал движение своё и людей или красивые черты природы не берегу океана, приборы и людей. А вместе с тем я бодрствовал.

Я хочу записать, что помню, хотя помню не всё… И сам я не уверен, говоря откровенно, что всё это плод моей больной фантазии, не имеющей реального основания, что в этом переживании нет чего-нибудь вещего, вроде вещих снов, о которых нам несомненно говорят исторические документы. Вероятно, есть такие подъёмы человеческого духа, которые достигают того, что необычно в нашей обыденной изо дня дневности.

Кто может сказать, что нет известной логической последовательности жизни после известного поступка? И м.б. в случае принять решение уехать и добиваться Института живого вещества, действительно возможна та моя судьба, которая мне рисовалась в моих мечтаниях. Да, наконец, нельзя отрицать и возможности определённой судьбы для человеческой личности. Сейчас я переживаю такое настроение, которое очень благоприятствует этому представлению. Ещё полгода назад я этого не сказал бы…»*

*О странном видении будущего Владимира Вернадского и о том, насколько оно оказалось пророческим, читайте в ближайших номерах нашего журнала.

В польском плену

Из дневника драгунского офицера Аркадия Александровича Столыпина (1894–1990)

25–28 марта 1920 года. Львов

«Жизнь наша течёт по-прежнему однообразно. Ещё один эшелон ушёл на север. Скоро будет и наша очередь.

В Варшаву приехал генерал Шиллинг, так доблестно бросивший нас под Одессой. Он тоже ведёт какие-то переговоры с Пилсудским и польским командованием. Третьего дня дверь нашего помещения открылась и к нам вошла какая-то личность в невиданном дотоле мундире. На голове кепи вроде польского, серо-зелёного цвета; вокруг околыша обвиваются два толстых золотых жгута, а спереди вместо польского орла – сильно выпук­лая золотая кокарда русского образца, но более круглая. Шинель приблизительно такая же, как и у поляков, но на тесаке… нечто совершенно неожиданное – русский георгиевский темляк!!!

Личность заговорила по-украински и предложила украинцам поступать в войска генерала Омельяновича-Павленко, которые борются с большевиками и уже заняли Умань, Черкассы, Елисаветград и Екатеринослав, названный теперь Сечеславом. Бедный Екатеринослав.

Погода стоит прекрасная. Нас повели в баню. Баня выстроена ещё русскими в 1914–1915 годах. Она очень хорошо оборудована. Имеется дезинфекция, где все вши убиваются на месте. После бани я пошёл с графом Шамборантом в город, выпил кофея с сахарином и съел хлеба с отрубями. Однако на обратном пути меня ссадили с трамвая и под охраной часового отправили на гауптвахту. Там коменданта не было, и потому обошлось без отеческого внушения. Меня встретили как старого знакомого, дали пропуск и отправили домой.

Сегодня нас не пускают (не говоря про город) даже в парк. За проволоку выйти немыслимо. Часовые удвоены и даже утроены».

Из дневника Николая Фёдоровича Финдейзена (1868–1928), музыковеда-историка и музыкального критика

20 марта 1920 года. Петроград

«Неполная бутылка плохого, снятого молока – 380 р., фунт солёной трески – 900 р., мука ржаная – 425 р. Картофель старый 180 р. Сегодня на несколько фунтов провизии, которой хватит на 3–4 дня максимум, вышло 5000 р. — половина вчерашнего задатка!»

Из дневника Корнея Ивановича Чуковского (1882–1969)

30 марта 1920 года. Москва

«На днях Гржебин звонил Блоку: «Я купил Ахматову». Это значит: приобрёл её стихи. Дело в том, что к Ахматовой принесли платье, к<ото>рое ей внезапно понравилось, о котором она давно мечтала. Она тотчас же — к Гржебину и продала Грже­бину свои книги за 75 000 рублей. Мы встретили её и Шилейку, когда шли с Блоком и Замятиным из «Всемирной». Первый раз вижу их обоих вместе... Замечательно — у Блока лицо непроницаемое — и только движется всё время, зыблется, «реагирует» что-то неуловимое вокруг рта. Не рот, а кожа вокруг носа и рта. И у Ахматовой то же. Встретившись, они ни глазами, ни улыбками ничего не выразили, но там было высказано мн<ого>».