Тика́ть из дома Федюня решил днём. Пораскинул мозгёнками, как говаривала бабуля, правда та больше мамке Федюниной говаривала, но он тоже решил пораскинуть. Днём-то хватятся не сразу, решат, что он, Федюня, на речке прохлаждается, или мяч с ребятами футболит до заката. А там уж ищи-свищи его, что вольного ветра.
Припас сухариков, тайком насушив их на чердаке, по всем шпионским правилам – про шпионов и разведчиков Федюня все книжки библиотечные перечитал, да не по разу!
Вынул из надёжного схрона перочинный ножик, острый, с блестящим лезвием, выменянный у конопатого верзилы Кольки на новенький фонарик, подаренный Федюне пару месяцев назад ЭТИМ и припрятал в старый рюкзак.
Мамку, конечно, бросать было жалко, у Федюни от мыслей про мамку даже начинало щипать в глазах, но так ведь не на произвол судьбы, ЭТОТ в обиду её не даст, Федюня нутром чуял. А он… Да что он?!... Лишний он теперь тут. Лишний.
Мамка Федюнина, Люба, Любовь Тимофевна, круглой сиротой осталась в шестнадцать годков. Батя её, Тимофей Игнатьевич, с войны весь израненный вернулся, да седой, словно лунь. Старик-стариком, даром, что молодой. Однако Оксана, подружка по детским играм, а после и любовь его школьная, на внешность не глядела, глубже зрила, в самую душу, которую, наряду с ранами телесными взялась исцелять.
Об их любви в округе легенды слагали. Вот только детишек им Господь никак не давал, отчаялись они уж. И вдруг, на тебе! Понесла Оксана! А как девчушка народилась, счастью предела не стало. Ровно до тех пор, когда война окаянная догнала-таки Тимофея, да со смертью в сговоре сердце его остановила.
Оксана тогда все глаза выплакала, а через год, день в день, за своим Тимофеем и ушла. Тётка Дуня, соседка одинокая, всех своих в войну потерявшая, сироту пригрела и растолковала убивавшейся по родителям Любаше, что мама её, будто лебёдушка, без милого друга жить не смогла.
Ни стати, ни решительности материнской Люба не унаследовала. Маленькая росточком, тоненькая, что весенний первоцвет, она всё больше добротой брала. Улыбнётся, бывало, Любаша кому встречному, а впечатление, словно солнышко ярче засияет. А васильковым взглядом своим глянет, так, встречный и сам в улыбке расплывается.
Тётка Дуня всё головой качала, а порой и хмурилась, не обидел бы кто лихой голубку её, душу чистую. Как в воду глядела. А, может, и накликала.
Что Васька хуторской, пьянчуга и баламут, её Любушке голову задурил, тётка Дуня поняла не сразу. А как скумекала, Любу с мыслей о том, что у неё с Васенькой любовь великая, как у мамы с папой, повернуть невозможно было. Всегда понятливая, да сговорчивая, впервые упёрлась она и, как опоенная чем, одно твердила: - Люблю! Пришлось тётке Дуне смириться, не лезть же поперёк любви. На одном лишь настояла, чтоб жили молодые в Любином родительском доме, какой-никакой, а пригляд.
По первости всё у молодых, вроде, ладом шло. Васька, хоть и не перестал закладывать, но вусмерть не упивался, да и хвост свой кобелиный поприжал.
Вскорости Люба мальчонку родила, Феденькой назвали. Тётку Дуню в бабушки назначили. А ей и в радость. Тем более, что Васькины родители, раз глянув на младенчика, постановили, что не в их породу малец, а посему и знаться не желали, ни с Любой, ни с её дитём. Только раздор в семью вносили, всё чаще зазывая сына домой, на застолья с возлияниями.
Пару лет Люба кой-как вытерпела, а потом, осторожненько, мужа вразумлять начала. А тот, будто ждал, да как с цепи сорвался. Гулять почти в открытую стал, а в трезвом уме в считанные дни бывал. Дальше больше, как глазюки зальёт, так на Любу кидается, уму-разуму учить.
Тётка Дуня молчала-молчала, да раз не стерпела, выждала момент, как Васька в раж вошёл, да в избу их и заскочила, с вилами наперевес. Голубка её уж на полу скорчилась от боли, а Феденька, хоть и несмышлёныш совсем был, ревмя ревел, но мамку собой прикрыть пытался. Тётка Дуня «фашистюгу» этого так черенком по хребту приложила, что у того даже памерки отшибло, а как оклемался, она ему клятвенно пообещала в следующий раз на острия насадить.
Тем разом Люба заявление на мужа писать отказалась. Стыд такой. Да и попритих Васька, струхнул видать, мало ли, что на уме у буйной бабки, ежели чего, насадит на вилы, как петушка на палочку, с неё станется.
День за днём минул ещё год. Люба, хоть и маялась с пропойцей да гулякой мужем, о разводе не помышляла, жизни пересудами не дадут, ни ей, ни сынишке.
Тем вечером Люба только-только управилась с огородом и присела на крылечко, рядом с Федюней, убравшим в сарай вёдра и теперь пулявшим камешками по поленнице из рогатки. Калитка резко распахнулась от пинка, изрыгающего маты и проклятия «хозяина». Люба, от греха, заторопила сына скрыться в избе, да не успели они, Васька замахал кулаками, лупя жену, почём зря. Отскочивший от крыльца Федюня, выхватив из кармана камешек покрупнее и, целясь в озверевшее чудище, натянул резинку на рогатке.
С перепугу, попал отцу в голову. Тот медленно оглянулся, в глазах, налитых кровью, застыло удивление. Медленно переставляя заплетающиеся ноги, Васька попёр на сына. Федюня, истошно заорав и выставив вперёд руки, побежал, что было мочи, на него. Толи Васька был настолько пьян, толи у мальца, невесть откуда, взялись недюжинные силы, но сбежавшиеся на вопли соседи обнаружили Ваську лежащим на спине, а Федюню, захлёбывавшегося криком, рядом с телом мертвенно-бледной матери, не подающей признаков жизни.
После операции и долгого восстановления Люба, наплевав на пересуды, подала на развод. Как не бились Васькины родители выставить её в неприглядном свете, обеляя единственного сына, приговор суда был суров. В колонии Васька сгинул. Федюня заикался долго. И кричал во сне. Но бабуля Дуня упорно таскала его по врачам и знахаркам, добившись-таки улучшений.
А Люба теперь называла единственным мужчиной, любовью и защитником в своей жизни только его, Федюню.
Целых четыре года.
До тех пор, пока не появился ЭТОТ.
ЭТОГО звали Михаилом. Зазвал его в их деревню год назад сам председатель. Люди говорили, что шофёром Михаил был отличным, да и трактор там какой, или комбайн, чуть не с закрытыми глазами починить мог.
Какой тропкой мамка и ЭТОТ прошли навстречу друг другу, Федюня не знал, но вот когда мамка расцвела и глаза её снова залучились, он помнил точно, списывая сей факт на то, что мамка очень гордилась Федюниными успехами.
С полгода как ЭТОТ стал захаживать к ним «на огонёк», якобы чинить сломанное, да помочь с хозяйством. Всегда с подарками. И мамке, и ему, и бабуле Дуне. Мамка звонко смеялась, примеряя новые бусики или поглаживая пальцами отрез модной, яркой ткани.
Бабуля Дуня кивала и называла ЭТОГО «милок» или «сынок», а ему, Федюне, даже разок отвесила подзатыльник, за то, что «расфыркался в Мишину сторону». Месяц назад мамка и ЭТОТ вернулись из сельсовета и сообщили Федюне «радостную» весть – они расписались!
Вот тогда-то он и стал подумывать о том, что пора тика́ть. Куда? Он и сам не мог ответить на этот вопрос. Главное отсюда. Раз с отцом жизни не вышло, что уж тогда говорить про ЭТОГО?!
Соскочив спозаранку, Федюня помог управиться по хозяйству, для виду поколупался в огороде, прополов грядку, навернул с десяток мамкиных блинов «напоследок» и, как только за мамкой и ЭТИМ хлопнула калитка, ринулся на чердак. Он сгрёб сухари в газетный кулёк и тут заметил пару банок консервов рядом с приготовленным рюкзаком. Удивлённо почесал макушку и, решившись, сунул банки к остальным припасам.
Заглянув к бабуле Дуне, Федюня спросил, не надо ли чего? И, получив отрицательный ответ, прижался к её тёплому боку. Прощаясь. Бабуля погладила его по выгоревшим волосам и, с улыбкой, чмокнула в нос, ничего дурного не заподозрив. От двери он ещё раз обернулся на неё, а потом опрометью кинулся домой, за рюкзаком. Уходил Федюня огородами.
- Садись, подвезу, - долетело до Федюниного слуха из притормозившего рядом грузовика, лишь только он выбрался на дорогу. Резко остановившись и разглядывая собственные ботинки, он даже почти перестал дышать, узнав голос, - Ну что же ты, Фёдор, садись, в ногах правды нет.
- А в чём есть? – зло выкрикнул мальчишка и вскинул голову, немигающим взглядом уставившись на ЭТОГО.
- Так запрыгивай, обсудим по пути, - усмехнулся ЭТОТ. По-доброму усмехнулся. Или показалось?
- А чего обсуждать-то? – пробубнил Федюня, с обречённым видом карабкаясь в кабину и, усевшись, снова зыркнул на ненавистного мужика, - Все вы… одинаковые!
- Мы? – удивился Михаил.
- Мужики, - пояснил Федюня.
- И ты? – серьёзно спросил Михаил, трогаясь с места.
- А чо я-то? – взвился пацан.
- Так ты, вроде, тоже… мужик, - глядя на дорогу сказал Михаил, - Только маленький и упёртый, хоть и смелый.
- Я мамку люблю! – выпалил Федюня и тут же размазал брызнувшие из глаз злые слёзы.
- И я её люблю, сынок, - Михаил отвёл взгляд, чтобы не смущать мальчишку, - И это не я из дома бегу.
- Откуда знаешь? – проигнорировал «сынка» пацан.
- Сухари, - улыбнулся Михаил и подмигнул ему, - И рюкзак.
- А консервы? – подался вперёд Федюня.
- Мой вклад, - хохотнул он, - На одних сухарях долго не протянем.
- А ты, что же, - у пацана вытянулось лицо, - Со мной подашься?
- Подамся, - кивнул Михаил, - Только не на долго. Понимаешь, Фёдор, Любаше сейчас волноваться нельзя, брат у тебя будет. Или сестра. Я за девчонку. Сын у нас с Любашей уже есть. Хоть и дюже строптивый.
- А чего ж ты тогда побёг со мной? – заёрзал на сидении Федюня, - Раз мамке волноваться нельзя!
- А ты? – строго глянул на него Михаил.
- Так я ж не знал, - застыдился пацан.
- Теперь знаешь, - пожал он плечами.
За бурной беседой они и не заметили, как домчали до города.
- Ну, что, Федюнь, - остановив машину, повернулся к пацану Михаил, назвав его так, как звала только мама, а больше он подобного не позволял никому, - По консерве с сухариками? Зря везли что ли? Или махнём до пельменной? Знаю я тут одну, пальчики оближешь.
- До пельменной, - кивнул мальчишка, - Сухари дома курам скрошим. А ты, это… Про сына шутканул?
- Я таким не шуткую, Федюнь, - он протянул руку и потрепал мальчишку по вздыбленным от ветерка вихрам.
- А свой родится? – продолжал пытать мальчишка.
- Будет у меня два сына, - довольно хохотнул Михаил.
- А можно тогда…, - Федюня неожиданно смолк и втянул голову в плечи.
- Давно пора, - уверенно кивнул Михаил.
- Так чего тогда стоим? – подпрыгнул на месте пацан, - Поехали…, батя, - осторожно попробовал «на вкус» почти неведомое слово Федюня, собственного отца он так не звал никогда,
- Нам ещё к мамке возвращаться. Из бегов.
Канал Житие несвятых.
Оцените материал:
ПОДЕЛИСЬ С ДРУЗЬЯМИ:
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
|
