« – Россия будет свободной!
– Свободу политзаключённым!
– Мы здесь власть!
– Что встали как бараны? Не рефлексируем! Распространяем! »

Штирлиц закончил смотреть запись с митинга, поднялся и отошел к окну, чтобы не встречаться взглядом с тем, кто вчера просил пятиклассников о помощи, а сейчас ухмылялся, слушая свой голос, пил односолодовый виски и жадно закусывал солёными орешками.
– Трудно со школьниками? – спросил Штирлиц, не оборачиваясь.

Он стоял у окна и смотрел, как вороны дрались на снегу из-за хлеба.

– Да, я там замучился. Всё время хотелось хохотать, глядя на эту школоту. Еле сдерживался.

Агента звали Алекс. Его завербовали несколько лет назад – он сам шел на вербовку: бывший юрист жаждал денег и острых ощущений. Работал он артистично, обезоруживая собеседников показной искренностью, резкостью суждений и незамутнённостью сознания.

«А может быть, он болен? – иногда думал Штирлиц, присматриваясь к Алексу. – Жажда предательства тоже своеобразная болезнь».

Штирлиц вернулся к столику, сел напротив Алекса и улыбнулся.

– Ну? – спросил он. – Значит, вы убеждены, что ваши школьники выйдут на улицы и дестабилизируют ситуацию?

– Уверен. Я больше всего люблю работать с детьми. Знаете, это поразительно – наблюдать, как они верят во всю эту чушь, что я им толкаю. Иногда даже хочется им сказать: «Стойте, дурашки! Куда же вы?»

«Вот козёл…» – подумал Штирлиц. Он очень любил детей.

– Ну, это уж не стоит, – сказал он вслух. – Это было бы неразумно.

– У вас нет сыра? – спросил Алекс. – Я схожу с ума без импортного сыра. Кальций, знаете ли, требуют кости.

– Какой именно вы хотите?

– Я люблю пармезан.

– Это я понимаю... Какого производства? Нашего американского, или...

– "Или", – засмеялся Алекс. – Пусть это не патриотично по отношению к нашим США, но я люблю сыры, сделанные во Франции или в Италии. А водку и икру предпочитаю русские.

– Я достану для вас голову настоящего итальянского «пармиджано-реджано». Она большая, круглая, с печатями, штампами даты изготовления и номером варки. Масса кальция и легкоусвояемого белка… Знаете, я вчера посмотрел ваше досье...

– Дорого бы я дал, чтобы заглянуть в него.

– Это не так интересно, как кажется. В вашем досье скучно: рапорты, донесения, требования денег – все смешалось: ваши доносы, доносы на вас ваших соратников... Занятно другое: я подсчитал, что на вашем последнем митинге было арестовано девяносто семь школьников. Причем все они молчали о вас, говоря только о каких-то десяти тысячах евро, которые для них скоро отсудят через Европейский суд. Все без исключения. А их в полиции довольно лихо обрабатывали – разрешали делать селфи, нагло обращались к ним на «вы», умоляли не бузить, вызывали родителей…

– Зачем вы говорите мне об этом?

– Не знаю. Пытаюсь анализировать, что ли... Вы никогда не интересовались их дальнейшей судьбой? И о каких десяти тысячах евро они все говорили?

– Понятия не имею. Меня интересуют только мои деньги. А что будет с этой школотой потом – мне неинтересно. Я тут жить не собираюсь.

– Логично, – согласился Штирлиц. – Скажите, вас точно никто не видел, когда вы сюда ехали?

– Никто.

– Хорошо. Значит, вы убеждены, что школьники будут работать на вас?

– Будут. Я чувствую в себе призвание оппозиционера, трибуна, вождя. Дети покоряются моему напору, моей логике мышления.

– Ладно. Только не хвастайтесь сверх меры. Теперь о деле. Несколько дней на даче будете жить, у Ходор… у барыги одного. Возьмите в серой папке лист бумаги и пишите следующее: "Господин Теффт! Я смертельно устал. Мои силы на исходе. Я честно работал, но больше я не могу. Я хочу отдыха. Я устал, я ухожу".

– Зачем это? – спросил Алекс, подписывая письмо.

– Я думаю, вам не помешает слетать на недельку в Калифорнию, – ответил Штирлиц, протягивая ему пачку долларов. – Там тепло, там яблоки и спасательницы Малибу красиво бегают по пляжам. Без этого письма я не смогу отбить для вас неделю счастья.

– Спасибо! – обрадовался Алекс. – А «кадиллак» и белые штаны мне там выдадут?

– Само собой. А это письмо мы опустим по пути на дачу, – сказал Штирлиц. – И набросайте еще одно, на вашем сайте, своим школьникам, чтобы не было подозрений. Я не стану вам мешать, заварю еще кофе.

Когда он вернулся, Алекс держал в руке планшет с набранным текстом.

– "Граждане школьники! Дорогие мои избиратели, я вас не обижу, кореши! Старшим классам – айфоны! Младшим – тоже по справедливости. Каникулы – круглый год! Учителей-халдеев – побоку! Кока-кола и сникерсы от пуза! Кричите меня!» Ну как? Ничего?

– Лихо. Скажите, вы никогда не пробовали писать стихи? Или женские детективы?

– Нет. Если бы я мог писать – разве бы я стал... – Алекс, вдруг, осёкся.

– Продолжайте. Вы хотели сказать – умей вы писать, как Дарья Донцова, разве бы вы стали работать на Госдепартамент?

– Что-то в этом роде.

– Не в этом роде, – строго поправил его Штирлиц, – А именно это вы хотели сказать. Нет?

– Да. Только как Донцова я писать не смогу, у меня правильнописание хромает. Оно хорошее, но почему-то хромает.

– Молодец. Допивайте виски, и тронем, уже стемнело.

– Дача далеко?

– В лесу, километров десять. Там тихо, отоспитесь.

Алекс радостно шёл берегом подмосковного озерца, вдыхая запах осенней прелой листвы.

– Сейчас обложусь свежими комиксами «Марвел» и буду читать всласть! Вы любите комиксы, господин атташе?

– Люблю, – ответил идущий немного впереди Штирлиц и что-то вынул из кармана.

– Ах, что за прелесть этот Человек-паук! Ловкий и смелый! Скажите, а он действительно существует? Мы даже как-то поспорили с Ксюш…

Пятикилограммовый спиннер производства Уралмашзавода мягко прожужжал в воздухе танковыми подшипниками и ударил Алекса в высокий лоб.
Алекс удивлённо вытаращил глаза, почесал лоб и забормотал:

- Донаты, донаты, донаты, донаты.....

Подъехала санитарная машина и вежливые санитары в штатском вежливо попросили Алекса пройти в салон.

– Тьфу на тебя, Алекс, – сплюнул Штирлиц и пошел через лес к своей машине.

Он сел в шевроле с дипломатическими номерами и устало заснул.

Он будет спать ровно пятнадцать минут, потом проснётся и вернётся в посольство США. Вернётся работать. Ведь ещё не все получили свои гранты.