Российское стратегическое и оперативное искусство в Сирии
Интересные выдержки из доклада профессора Школы управления, дипломатии и стратегии в Междисциплинарном центре Герцлии (Израиль) Дмитрия Адамского, изданного при поддержке министерства обороны Франции. Доклад посвящен итогам трехлетней военной кампании ВС РФ в Сирии. Вполне резонно, что по мере приближения сирийской войны к своему финалу, нас ждет нарастание потока научных и публицистических работ посвященных научно-практическому осмыслению произошедших событий. Ниже, одна из таких попыток.
Российское стратегическое и оперативное искусство в Сирии
Операция в Сирии продемонстрировала традиционный российский комплексно-системный подход. Кампания преследовала одновременно несколько взаимосвязанных целей и задач: международных, региональных и внутренних. В частности, кампания была направлена на защиту и спасение регионального союзника; обеспечение безопасности российских военно-политических активов в Сирии; предотвращение смены режима по ливийскому сценарию; нанесение превентивного удара по джихадистам, среди которых, по некоторым сведениям, насчитываются тысячи выходцев из постсоветского пространства (Центральная Азия и мусульманские регионы России), способных принести джихад в Россию; отвлечение внимания от украинской проблемы; выход из международной изоляции и, по возможности, смягчение санкционного режима; укрепление своей позиции в регионе, в том числе благодаря экономическим возможностям, открывающимся в результате кампании; позиционирование себя внутри страны и в мире в качестве державы с незаменимой международнoй ролью, обладающей в регионе равным статусом с США. Предположительно, желаемый итог операции определился как такая стабилизация ситуации в Сирии, которая обеспечивала бы сохранение присутствия, интересов и региональной проекции мощи Москвы.
Стратегические принципы
В целом, как до, так и после начала операции, российская региональная политика ориентировалась на три неписанных стратегических принципа. Во-первых, Кремль стремился сохранить контролируемую напряжённость в регионе. Это позволяет ему продвигать свои цели путём посредничества в региональных конфликтах. В идеале, Москва стремится сохранить военно-политическую конфронтацию между сторонами на достаточно высоком уровне, чтобы поддержать собственный незаменимый статус, но не настолько, чтобы напряжённость привела к контрпродуктивной эскалации, ставящей под угрозу её собственные региональные интересы. Поэтому во всех региональных конфликтах Москва стремится действовать в качестве посредника и усиливать зависимость региональных игроков от неё. Кремль культивирует равный доступ ко всем сторонам региональных конфликтов – явное конкурентное преимущество по отношению к США. Ситуация, при которой в некоторых региональных конфигурациях Москва одновременно является и частью проблемы и частью её решения позволяет по необходимости эскалировать или де-эскалировать напряжённость в регионе. В любой военно-политической ситуации Москва предпочитает не слишком слабых и не слишком сильных региональных игроков и стремится продемонстрировать каждому из них пределы их возможностей и их зависимость от посредничества Кремля. Во-вторых, по всей видимости, Кремль также понимал, что в случае, когда ситуация требует увеличения военного присутствия, вплоть до прямого участия в боевых действиях, наибольшей опасностью является чрезмерная вовлеченность в конфликт. В Кремле чётко осознавали, что обширная кампания в Сирии может обернуться серьёзным ударом по собственным позициям. Стремясь к золотой середине между стратегическим перебором и оперативным недобором при планировании операции в Сирии, решения Кремля ориентировались на принцип «разумной достаточности.
Применительно к сирийскому контексту, этот принцип означает сведение масштаба военной вовлеченности в конфликт к возможному минимуму, позволяющему однако России проецировать влияние и продвигать свои региональные цели. Ориентация на данный принцип позволила Москве не перейти «кульминационную точку вовлеченности» – момент, после которого дополнительное применение силы становится контрпродуктивным и приносит больше стратегического вреда чем пользы. Следует отметить, что ориентация на разумную достаточность была не только преднамеренной, но и выбором по умолчанию, в силу объективных ограничений Москвы в сфере материально-технического обеспечения, возможностей проекции силы, экспедиционных операций и отсутствия опыта ведения коалиционных боевых действий. Вместе с тем следует отметить, что Москва продолжала придерживаться данного принципа даже тогда, когда соотношение сил обернулось в её пользу и ей удалось укрепить свой боевой и материально-технический потенциал в Сирии.
Наконец, желая извлечь максимум выгоды при минимальном усилии, Москва применила гибкий подход к стратегии. Очевидно, что Кремль, не обязательно являясь шахматным гроссмейстером, системно подходит к управлению кризисами и стратегическими взаимодействиями. Этот подход имеет свои изъяны, но очевидно, что Кремль тщательно изучает имеющиеся варианты, осознаёт свои ограничения и ошибки, способен на них учиться и быстро адаптироваться, меняя курс в зависимости от динамики меняющейся ситуации. Кофман и Рожански определяют это как способность к «постоянно формирующейся стратегии» – подходу, предпочитающему адаптацию и метод проб и ошибок более догматичной и продуманной стратегии. Хотя Москва и не квалифицирует свой подход в терминах Кофмана и Рожанского, это определение полезно для анализа поведения России. «Гибкая стратегия», возможно, является более точным термином для описания текущего российского подхода. Гибкая стратегия опирается на осознание действительности через постоянное оперативное соприкосновение и стратегические импровизации, которые лучше всего подходят к ситуациям неопределённости и нестабильности. Действуя одновременно на нескольких стратегических направлениях, руководители российской кампании неоднократно пересматривали свои базовые предположения, адаптировали ход кампании и направления главного удара в зависимости от развития событий на театре военных действий (ТВД). Авторитарный характер российского режима, обеспечивающий быстрое принятие решений и их относительно четкое исполнение, повысил эффективность гибкого подхода к стратегии, который так же гармонично соотносится с принципом разумной достаточности.
По мнению российского военно-политического руководства, вооружённые силы столкнулись в Сирии с серьёзным оперативным вызовом – не малозначимой ячейкой или группой, а организованной, слаженной, хорошо обученной и должным образом оснащённой армией террористов, представляющей непосредственную угрозу России. Восприятие противника в качестве не террористической группы, а «врага новой формации» или «гибридного врага» – не пропагандистская уловка, а реальное профессиональное определение оперативного вызова. Начальник Главного управления Генерального штаба Вооружённых сил РФ (военная разведка) Игорь Коробов представил «террористов новой формации» как своего рода «нерегулярную-регулярную армию», снабжённую современным оружием и во многом сравнимую с регулярными армиями в целом и с сирийскими войсками в частности6. Что касается задействованных ресурсов и возможности создания оперативно-тактических эффектов, Москва оценила этого нового противника как превосходящего даже вооружённые силы некоторых держав среднего уровня.
Российская концептуализация гибридности сходна с тем, как этот термин используется израильскими военными: негосударственное образование, обладающее вооружёнными силами и средствами, сопоставимыми с государственным, и проводящее боевые действия согласно тактике партизанской войны и движимое целями терроризма9. Несмотря на это сходство, российское восприятие гибридности, скорее резонируют с концепцией мятежевойны. Данная концепция, предложенная русским военным теоретиком Евгением Месснером в середине ХХ века, была оставлена без внимания и забыта в советское время, но вновь приобрела популярность в российском профессиональном дискурсе в последние два десятилетия. В ней утверждалось, что войны будущего будут вестись иначе, чем войны эпохи индустриализации. Небольшие рассеянные группы боевиков, террористов и спецназовцев, вооружённые современным оружием, станут главной ударной силой и будут достигать политических целей посредством асимметричных операций, политического влияния, внутренней подрывной деятельности и революций, направленных на смену режима. Очевиден резонанс этой концепции с восприятием гибридной военной угрозы, которую неоднократно описывал начальник российского Генштаба (ГШ) Валерий Герасимов, и так же с асимметричным подходом к войне, как видит его современная школа российской военной мысли.
Гибридный противник в Сирии, по мнению Москвы, был оснащён различными типами бронетехники, артиллерии, и средствами связи, разведки и обнаружения целей, системами радиоэлектронной борьбы (РЭБ), а также разведывательными и ударными беспилотными летательными аппаратами (БПЛА). Такой арсенал и оперативные концепции его применения позволили противнику, по мнению Москвы, вести как маневренные, так и позиционные боевые действия высокой и низкой интенсивности, в городской, пустынной и горной местностях. Параллельно, террористическая логика использования гражданского населения в качестве живого щита существенно увеличила боевую эффективность противника.
Среди уникальных возможностей этого нового типа противника, с которым Россия столкнулась в Сирии, российские военные эксперты подчёркивают способность быстро переключаться с партизанских и террористических методов ведения боя на тактику регулярных вооружённых сил и наоборот, высокой уровень приспособляемости к быстро меняющейся ситуации, высокую способность к инновациям, к развитию новых оперативных знаний и их эффективного горизонтального распространения. С точки зрения России, этот тип неприятеля особенно склонен к стремительному развитию успеха, неожиданности, психологической деморализации и физического истощения сил противника, поддержания его в постоянном напряжении путём систематического изнурения.
Теория победы и оперативный замысел
Относительно четкое и бесперебойное стратегическое руководство, обеспеченное Кремлём в ходе кампании, а также гибкий подход к стратегии, позволили российским военным эффективно разработать теорию победы и оперативный замысел её реализации. Москва не стремилась к проведению широкомасштабной кампании, но операции, которая переломила бы существующие стратегические тенденции на ТВД, перехватила бы оперативную инициативу, продемонстрировала жизнеспособность режима Асада, раздробила силы оппозиции с их последующей локализацией и нейтрализацией, и обеспечила условия для начала политического процесса путём убеждения основных противников в тщетности продолжения боевых действий. Воздушная операция приняла форму ударов по системам, цементирующим силы оппозиции: системе командования и управления (C2), системе материального обеспечения и экономическим центрам. В сочетании с воздушными ударами, дробящими силы оппозиции, наземные операции были изначально направлены на восстановление контроля над главной транспортной инфраструктурой страны, де-блокирование попавших в окружение городов и гарнизонов сирийской армии, а затем, на последующих этапах, на локализацию, изоляцию и уничтожение очагов сопротивления, параллельно с систематическим уничтожением с воздуха боевиков, техники и вооружения по всей страны.
«Разделение оперативного труда» внутри сил коалиции отразило принцип разумной достаточности, и обеспечило гибкий подход к ведению кампании. Российские военные играли основную роль в планирования, координации коалиционных операций и зачастую являлись акселератором боевых усилий на фронтах. Они взяли на себя общее оперативное планирование на ТВД, весь спектр материально- технического и разведывательного обеспечения, и предоставляли огневую поддержку ближнего и дальнего действия, главным образом, с воздуха. Параллельно российский военный контингент осуществлял подготовку, консультирование, оснащение и восстановление сирийской армии. Москва делегировала большую часть наземных операций своим союзникам: основные сухопутные боевые действия легли на сирийскую армию, Хезболлу, отряды шиитских милиций и на Корпус Стражей исламской революции (КСИР); их дополняли российские частные военные формирования и, лишь в конечном счёте, если возникала оперативная необходимость на критических участках фронта, российские подразделения эпизодически привлекались к наземным операциям для обеспечения решающего усилия на направлении главного удара.
Поиск и поддержание оптимального баланса между недостаточной и избыточной стратегической энергией, а также оперативный замысел Сирийской кампании, перекликались с идеями «войн нового поколения» (известным на западе также как «доктрина Герасимова») – концептуальными выкладками о меняющемся характере войны, распространившемся в российском стратегическом сообществе под руководством нынешнего начальника Генштаба за два года до начала операции. Среди прочих тезисов, данное видение современной войны минимизирует роль крупномасштабных операций времён индустриальной эры, вместо этого предлагает гармонично комбинировать в рамках одной операции жёсткую и мягкую силу в военных и невоенных сферах. Данный подход акцентируется на непрямых действиях, информационных операциях, нерегулярных вооружённых формированиях и силах специальных операций, поддерживаемых современными конвенциональными и ядерными военными возможностями.
Согласно видению Москвы, желаемый результат кампании обеспечило единство одновременных и взаимодополняющих политических, военных, дипломатических, информационных и гуманитарных усилий, в большей мере, чем их последовательное приложение, которое обычно предписывается западной военной мыслью и характерно для западной военной практики. Дипломатическо-политический процесс в Сирии и за её пределами, военные операции и то, что находится между ними, например в форме центров по примирению враждующих сторон и центров де-эскалации, заключающие соглашения о прекращении огня с местными полевыми командирами и главами поселений (мухтарами), были сплетены в единую комплексную операцию. Такой оперативно-стратегический подход реализованный во время боевых действий в Сирии, перекликается и иллюстрирует некоторые выкладки российских военных теоретиков о меняющемся характере вооружённой борьбы в 21 веке.
Желаемый стратегический результат
В ходе кампании, Москва расширяла оперативный плацдарм в Сирии, совмещая боевые действия с активным поиском политического урегулирования, направляя оба усилия на восстановление довоенных границ страны. Предположительно, желаемый стратегический результат операции предполагал создание условий для запуска процесса политического примирения и стабилизации, частичного или полного восстановления территориальной целостности, при любом политическом лидере, который мог бы гарантировать российское присутствие и интересы в после-военной Сирии. Российский механизм завершения операции в Сирии перекликался с тем, который был применён в ходе второй чеченской кампании. В то время в Чечне Москва стремилась раздробить оппозицию в военном и политическом отношении, умиротворяя и де-радикализируя тех, кого можно было примирить, вовлекая их в альянс, возглавляемый прокремлёвским лидером, параллельно систематически уничтожая недоговороспособных полевых командиров и их группы. Так же и в Сирии, когда военные успехи открыли возможность для дипломатии, Кремль попытался поставить членов антиасадовской оппозиции перед выбором: вооружённые группы могли либо соблюдать режим прекращение огня и двигаться в сторону процесса политического урегулирования через российские центры по примирению враждующих сторон, либо нарушить режим прекращения огня, быть квалифицированными Москвой как «террористические», независимо от их реального мировоззрения и принадлежности, и подвергнуться беспощадному уничтожению в рамках «контртеррористических действий».
Термин «вывод войск», о котором было неоднократно объявлено в ходе операции, не отражал реального положения дел. Периодические громкие заявления о достижении победы и выводе войск существенно не изменили ни сущность стратегии Москвы, ни формат оперативного замысла, даже при снижении интенсивности боевых действий. Заявления в основном позволили российским средствам массовой информации (СМИ) продвигать триумфальный нарратив об «успешно выполненной миссии», Кремлю – расширить пространство для манёвра, создать оптимальные условия на будущее, и опровергнуть заявления Запада о том, что Россия увязнет в сирийской трясине. Параллельно этим заявлениям, Москва сохранила возможность повышать и понижать интенсивность боевых действий на ТВД, если возникнет такая необходимость, и явно продемонстрировала свою решимость и способность сделать это после вышеуказанных деклараций. В соответствии с принципом разумной достаточности, Москва, действительно, выводила избыточные силы и вводила другие формирования, тем самым неоднократно калибрируя своё оперативное присутствие в соответствии со своими стратегическими устремлениями.
Баланс Кремля
По-видимому, Москва понимает, что её военно-дипломатические усилия в Сирии всё ещё далеки от завершения, но общая оценка операции российскими аналитиками на сегодняшний день позитивна. Сирийская кампания полностью переломила ход войны, реализовала большинство поставленных целей и добилась ощутимых военно- политических достижений при разумной цене. С точки зрения Москвы, в результате операции были разгромлены силы Исламского государства Ирака и Леванта (ИГИЛ) и прозападной оппозиции, спасён действующий режим, нанесён существенный удар по джихадистам из постсоветского пространства, возвращена под контроль значительная часть Сирии, а политический процесс сделался более привлекательным для всех вовлечённых сторон. А самым главным, возможно, является тот факт, что Кремль предотвратил повторения смены режима по ливийскому сценарию, расширила свои опорные пункты в Сирии, позиционировала себя как незаменимого регионального игрока, отвлекла глобальное и внутреннее внимание от Украины и прорвала международную изоляцию. Москва способствовала дипломатической динамике переговорных процессов в Астане и Сочи, а также отдельным переговорам о перемирии с группами оппозиции в Сирии. Независимо от их фактической эффективности, это, по мнению Москвы, положило конец западной монополии на политическо-дипломатический процесс по сирийскому вопросу. Москва подтвердила свой статус незаменимой державы и показала, что она сопоставима или даже превосходит США в качестве региональной силы. Западные державы смягчили свою позицию по Асаду, и его отставка уже не выдвигается как предварительное условие для политического урегулирования. Москва также сумела развить и углубить свои отношения со всеми основными региональными субъектами, большинство из которых традиционно принадлежали к прозападному или, по крайне мере, не принадлежали к пророссийскому лагерю.
По ходу проведения операции, проявились существенные выгоды для Москвы. Во-первых, Сирия стала восприниматься как экономически выгодная тренировочная площадка для российских военных и эффективный испытательный полигон для российского вооружения и концепций. Во-вторых, Москва использовала Сирию как маркетинговую витрину для увеличения и диверсификации рынка продаж оружия. Наконец, сирийский ТВД открыл дополнительные возможности и для стратегических жестов и сигналов в сторону западных субъектов. Москва задействовала в Сирии как относительно устаревшие, так и современные силы и средства, обычного и двойного назначения (ядерного и обычного) на суше, в воздухе и на море. Данные возможности продемонстрировали потенциальную способность Кремля проектировать силу на европейскую периферию и тем самым поддерживать её, при необходимости, в состоянии оперативно-стратегического риска. В целом, Москва при относительно небольших затратах, создала себе имидж победителя как внутри страны, так и за рубежом. Ограниченный боевой контингент обеспечивал весьма высокую частоту бомбардировочных вылетов и боевых задач при исторически низком количестве боевых потерь, как среди личного состава, так и среди платформ. Также число механических аварий, было беспрецедентно низким в сравнении со всем предыдущим российским боевым опытом.
Вместе с тем, комментарии из Москвы демонстрируют чёткое понимание негативных тенденций и кратко- и долгосрочных вызовов, связанных с операцией в Сирии. Вероятно, самым большим несбывшимся ожиданием России стала неспособность прийти к стратегическому компромиссу с Вашингтоном через контртеррористическое сотрудничество. В идеале, такой компромисс и имидж формального сотрудничества мог бы позволить перенести позитивную динамику на другие вопросы двусторонней повестки дня. Москва неоднократно выражала своё недоумение и разочарование в связи с отсутствием прогресса в приобретении ею статуса партнёра Вашингтона в войне с терроризмом. Как следствие, нереализованным желанием, осталось примирениe с Западом по украинской теме, как возможная производная от сотрудничества по Сирии.
В краткосрочной перспективе, текущая фаза постконфликтного урегулирования по-прежнему остаётся сложной задачей. Хотя Москва представляет её, в основном, как гуманитарную операцию, направленную на стабилизацию, боевые действия определённой интенсивности всё ещё продолжаются, а политический процесс и процесс по примирению сторон проходят далеко не гладко. Политическая нормализация и прекращение военных действий идёт медленнее, чем ожидалось, и, хотя Москва возглавляет коалицию и несёт ответственность за общий результат, она не имеет полного контроля над военными действиями других участников. Москва пытается влиять на решения Асада, но он не подчиняется ей полностью, в то время как культивировать пророссийскую политическую альтернативу действующему лидеру среди сирийских элит пока не представляется возможным. Кремль также беспокоит растущая радикализация преобладающего в России суннитского населения, риск которой был очевиден и ранее, но получил дополнительный импульс вследствие приобретения Москвой в ходе кампании имиджа прошиитского регионального игрока.
В долгосрочной перспективе крупнейшим вызовом станет борьба за влияние в послевоенной Сирии. По мере продвижения кампании и стабилизации ситуации в контролируемой Асадом части Сирии, интересы членов региональной коалиции начали расходиться. Похоже, что чем стабильнее ситуация в Сирии, тем глубже становится борьба за влияние между Россией и Ираном. Кремль хочет сохранить свои активы при любом будущем политическом соглашении, даже если Асад будет заменён на посту лидера или страна будет федерализована. Иран также стремится укрепить свою власть в Леванте на собственных условиях. Оба хотят получить постоянную военную опору в Сирии и геополитическое влияние в регионе, но территории, которые вернул себе Асад, со всей очевидностью не могут иметь двух равнозначных повлиянию покровителей. Похоже, что Кремль хотел бы ограничить стремление Ирана к региональной гегемонии, не омрачая отношений с этой страной, которая остаётся его крупнейшим союзником в регионе. Москва таким образом заинтересована, чтобы присутствие Ирана и Хезболлы в Сирии было не слишком сильным, но и не слишком слабым.
Другим вызовом для Москвы могут стать эффекты второго порядка, в частности нежелательные боевые действия других игроков, вовлечённых в сирийский конфликт. Москва вынуждена иметь дело с двумя дополнительными кампаниями в Сирии, которые мешают её собственной операции. Речь идёт о борьбе Турции с курдами на севере, и о трениях между Израилем, Ираном и Хезболлой на юге. Что касается последних, Кремль не может диктовать свои условия ни одной из сторон, и не может быть уверен в том, что трения между ними не повредят интересам Москвы в регионе. Иран и Израиль могут быть весьма импульсивными и непредсказуемыми, что увеличивает риски и ставит под угрозу российские усилия по умиротворению Сирии. Москва пришла в Сирию не для того, чтобы участвовать в этих конфликтах, но на сегодняшний день оказалась косвенно или напрямую вовлечённой в них.
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
