|
Мир поэзии
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 24.10.2023, 16:33 | Сообщение # 1501 |
 Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Я – человек.
«С волками жить –
По-волчьи выть?..»
Увольте!
Я – человек!
И мне закрыть
От волка дверь
Позвольте.
Я – человек.
С волками жить
По-волчьи – не желаю.
Для них я – мясо.
«Волчья сыть»
Они мне –
Вражья стая.
Не заливайтесь соловьём
О равенстве в молельне.
Что волчье,
То уж не моё.
Я, как-нибудь,
Отдельно.
***
Большая Родина без малой
Не то что слишком велика,
А как бы дом родной – без мамы,
Без дела – мамина рука, –
Непредставима, неконкретна,
Не столь заботлива, тепла...
Ах, малой родины примета –
Четыре жерди, два кола,
Над ними – рдяная рябина!
За ними – тропка до крыльца, –
Да, это ты, мой край родимый,
Край дедов, мамы и отца.
Отчизна, Родина, опора,
Моё спасенье в час лихой,
И во спасение которой
На смертный бой готов любой.
...Когда воротишься от бабушки,
Труднее будет позабыть
Не шанежки ее, оладушки,
А тропок спутанную нить,
Березки, сосенки приметные,
Оврага сумрачную жуть
И то желание секретное –
Обратно к маме повернуть;
И слезы страха, и отчаянье,
И несочувствие грозы,
И леса строгое молчание,
И легкий выпорх стрекозы...
Тебя не очень будут спрашивать,
Как шел. Поняв одно: не трус!
Доверят завтра брата младшего,
А также младшую сестру.
Обуешь их в свои сандалики
(А сам – босой: уже большой!)
И поведешь... и будет маленьким
С тобой в дороге – хорошо.
***
Я с детства живу борьбою,
Забыв про словцо «везет».
Мне все достается с бою,
Но мне достается – все.
Сегодня – темно и трудно,
И разум уже не прочь
В своей правоте минутной
Оставить – и эту ночь,
Холодную без просвета,
Дождливую – без надежд,
И утлую баньку эту,
Где бьюсь я за свой рубеж.
Ведь рядом – дорог развилка,
К чему мне тоска деревень?
...Качнет язычком коптилка,
В углу шевельнется тень,
И ветер замрет, присвистнув,
И взвоет вдали опять.
И встану я, зубы стиснув,
И сяду к столу опять.
Не надо скулить, погода,
Не надо скулить, поверь!
Не лучше ли для восхода
Попробовать сделать дверь?
Попробуем сдвинуть тучи,
И пусть посветит во мгле
Надежда, что каждый лучик
К утру заблестит на земле,
Что солнце взойдет, не прячась,
Что счастье – любому листу...
Я верю в свою удачу,
Я верю в свою звезду.
Я с детства живу борьбою,
Забыв про словцо «везет».
Мне все достается с бою,
Но мне достается – все!
***
Живу легко. Не мыслю и вперед,
Как о пирате, думать о собрате:
Моих грибов никто не соберет,
Моих стихов никто не перехватит.
Я не мудра и даже не хитра,
Но хитростями прочих не прельщаюсь,
И, в лес уйдя хоть в полдень, хоть с утра,
Порожняком домой не возвращаюсь.
Мне что до тех, кто дальше пробежал
Сшибать росу с серебряных метличин?
Ведь первая прилесная межа
Уже маячит звездами лисичек!
А за межой – нарядный мухомор
С боровиком соседство обозначил,
И рыжиков сосновый коридор
Как от кого, а от меня не спрячет.
Не знаю тайн, не верю в колдовство,
К потусторонним силам не взываю,
Но всей душой природы естество
Люблю!
И нелюбимой не бываю.
***
… И была у меня Москва.
И была у меня Россия.
И была моя мать жива,
И красиво траву косила.
И рубила стволы берез
Запасая дрова по насту,
И стоял на ногах колхоз –
Овдовевших солдаток братство.
И умели они запрячь,
Осадить жеребца крутого,
И не виданный сроду врач
Был для них отвлеченным словом.
И умели они вспахать
И посеять… а что ж такого?!
И – холстов изо льна наткать,
И нашить из холстов обновы!
Соли, сахара, хлеба – нет.
И – ни свеч. И – ни керосину.
… Возжигали мы в доме свет,
Нащепав из берез лучины.
И читали страницы книг,
Протирая глаза от дыма,
Постигая, как мир велик
За пределом избы родимой.
Но начало его – в избе,
В этой – дымной, печной, лучинной,
Где в ночи петушок запел
Без малейшей на то причины.
Мы хранили избы тепло,
В срок задвижку толкнув печную…
Неторопкое время шло,
Припасая нам жизнь иную.
И распахивались пути,
Те, которым мы были рады,
И, отважась по ним идти,
Мы стучали под своды радуг.
Сердце пело. Играла кровь.
Справедливость торжествовала.
И возвышенная любовь,
Словно ангел, меж нас витала.
И копились в душе слова,
И копилась в народе сила:
Ведь была у людей – Москва!
Ведь была у людей – Россия!
***
В цветной бумажке розовое мыло,
Ты пахнешь чем-то очень дорогим,
Ты пахнешь чем-то несказанно милым,
Но — чем же? Память, память, помоги!
Чуть уловимый запах земляники,
Едва заметный — ржи и васильков,
И аромат лесных тропинок диких,
И душный мёд некошеных лугов,
И — вместе всё... Когда такое было?
Но память вновь меня не подвела:
Ты пахнешь детством, розовое мыло!
Как позабыть об этом я смогла?
Была война. Дымы больших пожаров
Не залетали в нашу глухомань,
Но как-то в сельсовет пришёл подарок,
Пришла посылка с надписью: «Для бань».
Я материнских глаз не позабыла,
Они светились, радовались так,
Как будто дали нам не кубик мыла,
А самородок золота с кулак.
...Намытое, давно скрипело тело,
Уж мать в предбанник выносила таз,
Но открывать я долго не хотела
Зажмуренных от мыльной пены глаз.
Тогда впервые за четыре года
Запахло снова тёплым молоком,
И белым хлебом, и тягучим мёдом,
И васильками, и живым отцом.
***
Взяла тоска за ворот –
Ни вдоха, ни выдоха!
Рванулась я за город
На поиски выхода.
Попала я в заросли –
Густы, многоярусны,
С крапивой до пояса,
С водицею понизу.
Мешали, мешалися,
Бесили, бессилили
Шиповник, ольшаники,
Ивняк да осинники.
На склоне большого дня –
Довольна ль смотринами? –
Пытала, глумясь, меня
Орда комариная.
Попала я в заросли,
Не чаяла выбраться...
Вдруг тронуло за руку,
Коснулось на миг лица,
Коснулось в моей душе
Такого пресветлого,
Чего не вернуть уже
Ни солнцем, ни ветрами.
Такому, знать, молятся,
На это, знать, крестятся...
Нет, не наособицу –
Среди чернолесицы
Стояла черемуха –
Как с неба свалилася! –
Стояла черемуха
И не шевелилася!
Как облако, белая:
Всё – цвет! Листьев не было.
И тихо запела я,
И цвету себе взяла:
Попахни, черемушка,
Родимой сторонушкой,
Лежалой соломушкой,
Шершавой коровушкой,
Метеною улочкой,
Осевшим крылечиком,
Прошедшим и будущим
Теплом человеческим...
***
Как давно такого не бывало:
Ночь без тьмы, река без берегов,
Небо спит под лёгким покрывалом
Перистых прохладных облаков.
Небо спит, но сон его не долог:
Час-другой, и в золоте зари
Без следа растает лёгкий полог...
Не засни, зари не просмотри!
Дома я. Знакомо незнакома
Белой ночи тихая печаль.
По никем не писанным законам
Лес безмолвен, воды не журчат.
По никем не признанной науке
Не отражены – поглощены –
Хоть кричи! – бесследно тонут звуки
В глубине огромной тишины.
Я не сплю. Гляжу. Не отражаю –
Поглощаю... Иль поглощена?
Не мечусь, не рвусь, не возражаю.
Всем прощаю – всеми прощена.
***
Как же ты пахнешь, сырая земля!
Этот бы пласт, перевернутый плугом,
Взять в обе руки и есть, не соля,
Не оснащая ни медом, ни луком.
Как же ты тянешь, родная земля
В эти пласты, как в ладони родимой,
Ткнуться лицом, ни о чем не моля,
Лишь бы с любимою – неразделимо.
Лишь бы ответить теплом на тепло...
Плакать мне – не о чем, каяться – не в чем.
Знаешь сама: где тебе тяжело,
Детям твоим достается не легче.
Каждый мой шаг – у тебя на груди,
С самого первого детского следа...
Что позабыто мной – разбереди,
А сомневаешься в чем – исповедуй.
Песню ли в голос, часы ли молчком,
Все разберешь – переводчик не нужен:
Ты – без асфальта, и я – босиком,
Ты – из-под снега, и я – после стужи.
***
Простые звуки родины моей:
Реки неугомонной бормотанье
Да гулкое лесное кукованье
Под шорох созревающих полей.
Простые краски северных широт:
Румяный клевер, лен голубоватый,
Да солнца блеск, немного виноватый,
Да облака, плывущие вразброд.
Плывут неторопливо, словно ждут,
Что я рванусь за ними, как когда-то...
Но мне, теперь не меньше их крылатой,
Мне все равно, куда они плывут.
Мне все равно, какую из земель
Они с высот лазурных облюбуют,
Какие океаны околдуют
И соберут их звонкую капель.
Сижу одна на тихом берегу,
Варю картошку на родном огнище,
И радость ходит по душе и брызжет,
Как этот кипяток по чугунку.
Другим без сожаленья отдаю
Иных земель занятные картинки.
...И падают веселые дождинки
На голову счастливую мою.
***
Стихи отдать в печать –
Что дочку замуж выдать:
Тут радость и печаль,
Тут гордость и обида:
Достоин ли жених?
Да ладна ли невеста?
И – самый главный стих –
Любовь меж ними есть ли?
Я, как любая мать,
Мечусь, ревную, мучаюсь,
Спешу подозревать
Безрадостную участь.
И, вольная пока
От участи избавить,
Хочу стихи в руках
В своих – навек оставить.
Но, как любая дочь,
Круты и своенравны,
Стихи в глухую ночь
Сбегают к переправам,
Сбегают к поездам,
Сбегают к самолетам,
Им скучно возле мамы –
Им на люди охота.
Хотят своей судьбы –
Неведомой, отдельной,
Хотя порой слепы
И не могутны в теле.
Не нюхавшие бед,
Они еще бесстрашны:
И на «Останьтесь!» –
«Нет!» –
Ответствуют отважно.
Уходят прозревать
И крепнуть на народе...
Стихи отдав в печать
Потом – не жить, а вроде
На плахи-топоры,
На камни – что случится!
С отчаянной горы,
Закрыв глаза, катиться.
***
Россия, Русь!
Храни себя, храни!
Николай Рубцов
Россия, Русь! Храни себя, храни:
Твои сыны хранить тебя не могут!
У них свои дела не слава богу,
Свои заботы... так что – извини.
Россия, Русь! Храни себя сама.
И если впрямь безвыходно и туго,
Назло врагам сплети себе кольчугу
И бейся за хоромы-терема.
Храни себя, храни, Россия, Русь!
Распахивая поле, веруй свято:
Твои подзагулявшие ребята
Авось ещё опомнятся... не трусь!
Авось ещё с повинною придут
За все перед тобою прегрешенья,
И – жизнь не в жизнь без твоего прощенья!
Стыдясь и каясь, в ноги упадут.
Тебе в привычку – верить, ждать, любить,
Не помнить зла, прощать обиды близким,
Тебе не оскорбительно, не низко
Блаженной ли, святой ли – быть ли, слыть…
А если, мать, ты сделалась больна?
А если конь-надёжа – обезножел?
Ну что за блажь? Такого быть не может!
Ты не имеешь права. Не должна.
Взбодрят-разбудят, кнут употребя...
Но дело ли – сердиться на сыночка?!
При плуге. При кольчуге. В лапоточках.
Стой как стояла! И блюди себя.
***
Порадуюсь на парочку,
Тихонько обойду
По заречью, по-за ручью,
По тающему льду:
Не опасайтесь, плавайте!
Я реченьку свою,
Свои озера-заводи
Вам с миром отдаю…
Храни себя, храни, Россия, Русь!
Распахивая поле, веруй свято:
Твои подзагулявшие ребята
Авось ещё опомнятся... не трусь!
Авось ещё с повинною придут
За все перед тобою прегрешенья,
И – жизнь не в жизнь без твоего прощенья!
Стыдясь и каясь, в ноги упадут.
Тебе в привычку – верить, ждать, любить,
Не помнить зла, прощать обиды близким,
Тебе не оскорбительно, не низко
Блаженной ли, святой ли – быть ли, слыть…
А если, мать, ты сделалась больна?
А если конь-надёжа – обезножел?
Ну что за блажь? Такого быть не может!
Ты не имеешь права. Не должна….
Ольга Александровна Фокина (2 сентября 1937 - 12 октября 2023)
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 08.11.2023, 12:48 | Сообщение # 1502 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Восемь лет в боях и ничего...
Восемь лет он как заговоренный,
А сегодня ранили его,
В животе торчит осколок заостренный.
Мелкий дождь, а из-под пальцев кровь...
Сыро. А от раны пахнет гадко.
Больно. И припомнилось вдруг вновь,
Как погибла от снаряда Златка.
Много лет, как схоронил он дочку.
Вспомнил, как из шахты прибежал,
Как увидел всю в крови сорочку...
Так он в ополчение попал.
Против украинских олигархов
И бандеровцев он смело воевал,
Он не знал ни жалости, ни страхов,
За Народную державу убивал.
Потемнело. Будто уже ночь.
С неба, в белом, Златка опускалась.
Наклонилась близко к нему дочь
-Потерпи, отец, чуть-чуть осталось.
-Подожди , дочур, знать нужно мне,
Наша шахта уж Ахметовых не будет?
И портрет Бандеры на столе,
Наш народ, как страшный сон забудет?
-Отойдет все русским олигархам,
С Путина портретом на стене...
Боль прошла внезапно. Одним махом.
-Ты устал, отец, иди ко мне.
И лежать шахтер в грязи остался,
А душа его на небесах...
Он лежал в крови и улыбался,
Мухи копошились на кишках...
Дмитрий Иванович Слуцких
_____________________________________________
***
Святую индульгенцию
выписываю я
тебе, интеллигенция
бесполая моя.
Пустая, эфемерная,
живущая впроброс,
о сдвиги литосферные
расплющившая нос.
Сиди-смотри, как во дворы
садового кольца
втекают лавой варвары
без смысла и лица.
О, подними свой дряблый зад,
заканчивай скулить! —
они пришли тебе сказать
спасибо
и убить.
***
Храм, который я строил в селе Чихачёво
стал невольным участником стрима на Спасе.
Это мерзко и гнусно и глупо — о чём вам
рассказали ведущий с товарищем в рясе.
Потому что уж если и лазить в карманы,
то в селе Чихачёво не будет бачинских.
Я там в паре работал с одним наркоманом —
героинщиком, две отслужившим чеченских.
В трех шагах от меня он пилил арматуру,
лопнул диск и осколок попал ему в крестик.
Он на небо смотрел, а потом себе с дуру
зафигачил по вене недобрые вести.
Он отца уезжал хоронить, возвращался
переломанный весь и с глазами чужими.
А потом причащался, опять причащался
и опять строил храм — так мы в общем и жили.
А потом я надолго уехал оттуда —
имена позабылись, события, лица
но осталось молитвами старца то чудо,
и пусть реже теперь, но желанье молиться.
***
Помилуй Бог, того, кто грешен
не множа грех —
даруй цветение черешен
и детский смех.
Пусть будет радость, как влитая —
от сих до сих.
За то, что он себя пытает,
а не других.
За то, что сам находит знаки —
там, где их нет.
За то, что он, зачатый в мраке,
поверил в свет.
За то, что там, где бес итожил
одно из двух.
Он выбирал, но вспомнил все же,
что третий — дух.
***
На экране айфона собираются буквы в слова.
Поэтический образ занозой торчит из рифмованной прозы.
Это чья голова? Это чья, говорю, голова?
Не способна давно о любви
без истерик и позы.
Ты туда не ходи — там жиреют на барских харчах,
там боятся, как жара поста и сердечной молитвы.
Посмотри — человек крест на гору несёт на плечах,
и как крест превращается в меч — для решающей битвы.
***
Машины о любви не знают ничего,
а люди знают, но не больше чем машины.
Я столько жизней шел до сердца своего —
скрипели шестерни и плавились пружины.
Мне холодно. Я сон увидел — и во сне
я на один лишь миг вдруг понял — вс; едино.
И люди на холме, и радуга, и снег,
потухшая звезда, целующая льдину.
Прошу Тебя — согрей меня своим теплом —
иначе мне живым не стать на этом свете.
Я сон увидел, в нем в квартире за стеклом —
всю ночь горел ночник, и мирно спали дети.
***
У смерти решающий спор ты
не выиграешь, как не юли.
Вокзалы и аэропорты,
качнувшись, растают вдали.
Иначе на этой планете
еще не случалось увы.
Тебя нерожденные дети
найдут среди звездной травы.
В нерайские тыкнут ворота,
подкатят сияющий мяч.
— Отец, поднимайся — чего ты?
Давай поиграем. Не плачь.
***
Умирал солдат, как говорится,
без ненужных фраз и медных труб,
и гуляла пьяная столица
и домой разъехалась к утру.
Облаков плыла по небу вата
от земли до самых райских врат.
И спросил апостол у солдата:
— За кого ты воевал солдат?
И солдат убитый под Донецком,
протянул апостолу в горсти
в крови и поту рисунок детский,
и услышал голос:
— Пропусти.
***
Передали по рации
что пора на покой.
Увезли декорации —
помаши мне рукой.
Сладко пахнет акация
в светлом райском саду —
и так тянет остаться здесь,
но я все же сойду
На разбомбленной станции —
где мои кореша,
где до неба дистанцию
ощутила душа.
***
Вероломно сданы Балаклея
и Изюм, словно фунт кураги —
говорят, что зимой околеют
драгоценные наши враги.
Не смотри на меня виновато —
я сильнее тебя виноват,
уходящий в небесную вату,
в сердце раненый русский солдат.
***
Толпа, кричавшая — распни,
сегодня говорит — воскресни.
Я помню лес, я вижу пни —
и мне уже неинтересно.
Вы ненавидящие свет,
и тех, кто молится иначе —
вы здесь сейчас, но вас здесь нет —
пока в хлеву младенец плачет.
Есть кто живой здесь? Отвори!
И выйдет ангел мне навстречу.
И скажет ангел:
— Говори.
— И я за всё ему отвечу.
***
Едет-едет черный бумер
да по матушке-руси.
Я зачем-то снова умер,
но успел сказать — спаси.
И меня не закопали,
а из лона извлекли.
Листья жёлтые опали,
их в костер поволокли.
Стали листья пеплом, дымом —
дым уходит молодым.
Видно так необходимо —
молодым уходит дым.
Эти — мёртвые, хоть дышат —
у живых в глазах рассвет.
Ветер дерево колышет —
ветер есть, а смерти нет.
***
Нацисты целились не в нас —
попали просто.
Ты, кушай, кушай ананас
из девяностых,
мой милый мальчик голубой
или лиловый —
они пришли не за тобой —
они за словом,
стихами Пушкина пришли,
Толстого прозой —
тебя смущенного нашли
в невнятной позе.
Собрали кучку запятых
и пару точек —
с тебя и тех, кто как и ты
стекал в листочек.
Вот и скажи — по чьей вине
улов не густ их?
Толстой и Пушкин на войне —
в столице пусто.
***
По бульвару, по бульвару
ходит месяц молодой!
Пушкин в майке с Че Геварой
едет в бричке за бедой…
Задувает в бричку ветер
и на понт берёт его:
— У тебя — жена и дети,
а тому терять чего?
— Ты меня разводишь, шулер! —
говорит ему поэт —
будет день и будет пуля,
и иных раскладов нет.
Будет сразу за Парнасом
аварийный поворот,
а за ним беды с запасом,
и никак наоборот.
Тонет солнце за рекою,
тянет за собой лучи...
И безветрие такое —
хоть Всевышнему кричи.
***
И Пушкин говорит
соседу по скамейке:
« Я столько раз убит,
что даже не смешно! ».
И прячет нос сосед
за ворот телогрейки.
И щурится сосед.
И хмыкает: «Грешно...».
«Ну ладно, брат, пора —
запоя сердце просит.
Поеду в нумера! » —
захохотал поэт.
«Поехали со мной?
Чего сидеть, Иосиф?
Я столько раз убит,
что превратился в свет! »
***
Выходили на дорогу
Пушкин, Лермонтов и Блок,
умирали понемногу —
умереть никто не мог.
Над дорогою парили,
в лужи падали лицом,
о прекрасном говорили —
заедали спирт свинцом.
Разбредались одиноко —
кто куда, а Пушкин в рай.
И все звал с собою Блока,
все просил — не умирай.
***
Бледнолицый плывёт не в своём каноэ,
потому и не слышит дыхания рек.
Очень мало любви, очень много гноя, —
говорил, воскрешавший меня Человек.
Человек растирал мои лимфы маслом
и поил отваром полынь-травы...
Три недели солнце цвело и гасло,
три недели сон мой терзали львы.
Три недели я продирался к морю.
А открыл глаза — и увидел снег.
— Бледнолицый скоро познает волю —
повторял воскрешавший меня Человек.
Явь гуляет по полю слепа и раздета,
реки вен кормит память сияющих лиц —
говорил Человек.
И крошились от света
и стирались границы его глазниц.
***
Мир от греха ослеп, оглох,
стал грубым, как кирза.
Когда в хлеву родился Бог
и приоткрыл глаза.
И под мерцание комет
и отблески луны,
Бог в первый раз увидел свет
с обратной стороны.
И ощутил тепло от рук,
и в нос ударил пот,
Бог в первый раз узнал, как звук
звучит наоборот.
И начал изучать азы
и ощутил тоску —
прижав беспомощный язык
к шершавому соску.
О, дева радостнее будь —
тебе страдать за двух!
Иначе миру не вернуть
и зрение и слух.
***
Они уходят по-английски —
шаги их плавны и тихи,
под лязг и топот мыслей низких —
мной не рождённые стихи.
Неблагодарная морока,
но только как себе не ври —
так беспросветно одиноко
без их дыхания внутри.
И на их место, как из крана
текут зачатые едва —
по площадям и ресторанам
чужие мёртвые слова.
***
Нет больше той любви, как если кто отдаст
за ближнего свою израненную душу —
апостол говорил разглядывая нас,
один из нас в бою апостола послушал.
Мы выжили и нам во храме на крови
своих детей растить,
а он сегодня просто
во Царствии Его —
связующая нить.
Нет больше той любви —
не обманул апостол.
***
Это в новостях не показали —
камера от этого искрит:
мальчик на разбомбленном вокзале
с кем-то невесомым говорит.
Пляшут, как чумные ватты, оммы —
воздух превращается в желе.
И кивает кто-то невесомый,
и уходит в вечность по золе.
Говорят, что истины просты и
нечего зазря узлов вязать —
но глядят на мальчика святые
и не знают что ему сказать.
***
Начинается жатва
у хозяев Земли.
И из Раджаса в Сатву
отошли корабли.
И окутала тьма нас
на количество лет,
и пополнился Тамас,
не узревшими свет.
И не будет победы,
будет битва за Явь,
и откроются Веды
и рассеется Навь.
Но расставлены сети
для конфессий и рас —
нерождённые дети,
помолитесь за нас.
Алексей Шмелев https://stihi.ru/avtor/romeo23
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 11.11.2023, 09:40 | Сообщение # 1503 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| "А наши не придут... Такое время ныне –
Не тот сегодня год, война совсем не та."
(Андрей Шигин)
А наши уже пришли,
А наши вовсю шарашат.
Вот только потом отошли,
Как будто вели их не наши...
Как будто все было зря.
Не все, но много, до боли.
Кому-то алеет заря,
А кто-то остался в поле...
Но все же они пришли,
Но все же они шарашат!
И не прийти не могли:
Мы - наши, потомки наших!
Дмитр Котин
_____________________________
***
Рубашка
Евдокие сон был тяжкий –
Через зубы рвался стон…
Будто сын принёс рубашку
И кладёт её на стол.
Просит: «Мама, сделай милость…
Собираюсь в дальний путь,
А рубаха прохудилась!
Ты заштопай как-нибудь.»
«Где ж прореха-то? Не вижу,
Стёкла ль мутные в очках?»
Сын указывает ниже
Комсомольского значка.
Надо ж, дырочка с копейку,
Словно кто цигаркой жёг,
А зашить ещё сумей-ка –
Не берёт её стежок!
«Не выходит, право слово!» -
Опускает руки мать:
«Легче сшить рубаху снова,
Чем худую залатать!»
«Ладно!» - сын улыбкой светит:
«Еду, вроде, не на бал –
Чай, никто и не приметит!
Я же… без вести пропал.»
. . .
Под окном рябины стынут,
На печи пригрелся кот.
Мать рубашку шьёт для сына…
Вот уже который год.
***
Я погиб в Подмосковном лесу,
В ноябре сорок первого года,
Где закаты, сменяя восходы,
Караул надо мною несут.
Так и спал бы, окутанный тьмой,
Но внезапно какая-то сила
Ненадолго меня воскресила
И незримо вернула домой.
Из того злополучного дня,
Где осколки пронзили мне тело…
Это сколько же лет пролетело?
Внук давно уже старше меня…
Я шагаю, считая года,
Окружающей жизни внимая…
Что за праздник Девятого Мая?
День Победы?! Конечно же! Да!
Я же помню – хрипел старшина
С перебитыми взрывом ногами:
«Мы умрём, но Победа за нами
И Советская наша страна!»
Значит, гибель была не пустой!
Значит, я умирал не напрасно,
Если ныне на площади Красной –
Марш Победы идёт! Но… постой…
Что за странные флаги вокруг?
И в руках, и над площадью тоже…
Почему Мавзолей загорожен?
Чью победу ты празднуешь, внук?
Слышу речь: был фашистам конец,
Красный флаг водружён над Рейхстагом.
Отчего же тогда этим флагом
Не увенчан Кремлёвский Дворец?
Кто вам дуло приставил к виску?
Кто посмел, изменяя присяге,
Строем встать под трёхцветные стяги?
Может, белые взяли Москву?
Ты, конечно, не слышишь меня,
Для тебя я – лишь старое фото.
У тебя есть дела и заботы,
Ожидания нового дня.
Мне ж пора возвращаться уже
В день, разодранный бомбовым свистом,
Где «Считайте меня коммунистом!»
Перед боем писал в блиндаже…
***
Лепота!
Вот, ведь, были времена –
Не было подлее!
Горько плакала страна
Под пятой злодея.
Пировал восставший хам,
Проклятый от веку,
Переделывая храм
Под библиотеку.
А ещё того мерзей –
Злобный пролетарий
Там устраивал музей
Или планетарий,
Чтобы паству просвещать
Стало невозможным
Ни молитвой натощак,
Ни законом божьим.
Вот и шли, как на подбор,
Дураки и дуры
Не к причастию в собор,
А в дома культуры.
Но пришла теперь хана
Бесовскому игу,
С шеи сбросила страна
Тяжкую веригу!
Выйдешь в утреннюю рань -
Что за панорамы!
Лепота! Куда ни глянь,
Кабаки да храмы…
***
Никодим Афанасию хату поджёг
И в колодец насыпал песок.
А наутро сказал ему: «Здравствуй, дружок!
Я принёс тебе хлеба кусок.»
Афанасий заплакал, присев напослед
На остатки родного крыльца,
И казалось, шарахался солнечный свет
От его неживого лица.
А когда над подворьем развеялся дым,
И горчить перестало во рту,
«Я своих не бросаю!» - сказал Никодим, -
«Ты попомни мою доброту!»
Афанасий, рукой подпирая висок,
Просидел на руинах до звёзд,
И угрюмо крошил никодимов кусок
Воробьям, что остались без гнёзд…
***
Примирись, батрак, с магнатом,
Расцелуй его в уста –
Он даёт тебе зарплату
И рабочие места.
Позабудь, батрак, скорее
Про совковый популизм,
Нашей общею идеей
Должен стать патриотизм.
Только так мы всё осилим,
Только так наступит рай.
Ты за Матушку-Россию
Или против? Выбирай…
Примирись, батрак, с магнатом
Во спасение души,
Назови магната братом.
И ступай себе, паши…
***
Левый поворот
Расступись, честной народ,
Дай манёвру место!
Будет левый поворот,
Будет интересно!
Будет много кумача,
Звёздочек, и даже
Кинофильм про Ильича
По ТВ покажут.
Будет праздничный концерт,
Песни про Победу,
И, наверное, в конце
Пригласят к обеду.
Дальше будет веселей –
К майским демонстрантам
Президент на Мавзолей
Выйдет с красным бантом.
Он указом утвердит
Счастье человеку:
Каждый сможет взять кредит
Или ипотеку.
А заморский буржуин
Заскулит в бесссилье,
Углядев, как из руин
Восстаёт Россия.
Будет славиться в веках
Наше превосходство!..
И не важно, в чьих руках
Средства производства…
P.S.
Что застыл, разинув рот,
Посреди дороги?
Хочешь левый поворот?
Заплати налоги!
***
Мобилизация!
Так уж бывает, когда припрёт,
Капитал апеллирует к нации –
Празднуй, дежурный ура-патриот:
Наконец-то мобилизация!
«Мобилиz-z-z-zация!» – роем осиным жужжа,
Льют свои бравые возгласы
Те, кто сами призыву не подлежат
В силу пола, здоровья и возраста.
Звонко чеканят слов ордена
Тем, кто вот-вот отправится маршем
Туда, где урчит гиена-война,
Утробу набив человечьим фаршем…
***
Маленькая победоносная война
«Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война.»
(приписывается В.К. фон Плеве, министру внутренних дел РИ 1902-1904 гг.)
Когда правительства решают,
Что им вот-вот придёт хана,
Нужна, обычно, небольшая
Победоносная война.
Удобно – всех отвлечь войной,
И под набат стозвонный
Расширить возраст призывной,
Повысить пенсионный.
Призвать к сплочению народ:
«Мы, братцы, в общей лодке!»,
А кой-кому, наоборот,
Заткнуть ловчее глотки.
Пусть скрепы прежние ветшают,
Но эта тактика верна:
Нужна буржуям небольшая
Победоносная война.
***
Каким же нужно быть великим гением,
Чтобы народ сплотить недоумением,
Чтоб в каждой голове свербил уныло
Единственный вопрос: "Что это было?"
***
Забыта пенсионная реформа,
Иною темой увлечён народ.
По госзаказу шьётся униформа,
У военкомов дел невпроворот.
Слова сочны и доводы весомы,
Как бусины нанизаны на нить –
Известные медийные персоны
С экранов учат Родину любить.
Страничками военного билета
На подоконнике играет сквознячок
За окнами трепещет бабье лето,
Как бабочка, попавшая в сачок.
Листва подобна отблескам пожарищ.
Доставщики повесток сбились с ног.
Не спрашивай, не спрашивай, товарищ,
По ком с утра звонит дверной звонок…
***
Очень странный сон
В тиши жилища своего
Я задремал под пледом куцым.
Мне снился фейк про СВО…
И я никак не мог проснуться!
А пробудившись, был разбит,
И через парочку мгновений
Припомнил, что за этим бдит
Прокуратура Сновидений.
Поплакался: «Пойду под суд!»
Супруге в кухонной беседе.
Поскольку, явно донесут
В том сне мелькнувшие соседи.
Судачить будут день-деньской
Возле подъезда, на скамейке:
«Гляди-ка, думали, он свой,
А сволочь спит и видит фейки!»
Жена меня приобняла
И предложила чай с малиной,
Пролепетала: «Ну, дела…
А может быть, прийти с повинной?»
Прикинул, что наверняка,
Уж если срок дадут немалый,
Проситься стану в ЧВК –
Всё ж лучше, чем лесоповалы.
Кладу в котомку сухари,
Набор для гигиены личной.
Бельё забыл, чёрт побери!
И… просыпаюсь тут вторично.
И вроде морок невесом,
А словно с плеч сошёл горою.
Так это сон! Или… не сон?
Ой, в дверь стучат. Пойду, открою…
***
Своим порокам потакая,
Твердим себе за разом раз:
«Не мы такие – жизнь такая!»
И этой, худшею из фраз,
Себя оправдываем ложно,
Но правда, сколько ни ершись,
Весьма проста и непреложна:
Какие мы – такая жизнь.
***
Двое
На пепелище бывшей школы
Лежат, присыпаны землёй,
Мобилизованный Микола
С мобилизованным Ильёй.
Они сражались меж собою
Уже четвёртый день подряд,
Когда подвёл итоги боя,
Теперь неважно, чей снаряд.
Ушли тропой солдатской славы
И громко хлопнули дверьми
Автомеханик из Полтавы
И фрезеровщик из Перми.
Во время прошлое, иное,
За то, что Родине верны,
Таких бы славить всей страною!
Да нету больше той страны…
***
Иконка
Где-то бьют в колокола
Радостно и звонко -
Куполов златых окрест, что на жучке блох!
А у бабушки была
Чёрная иконка...
Но зато с неё глядел настоящий Бог.
***
«Это библейская история. Абсолютно…»
В.Мединский
Вначале было слово (на заборе)
Оно звучало, словно звонкий клич.
И всё бы ничего, но только вскоре,
Откуда ни возьмись, возник Ильич.
Он был из тех, кто всюду ставит мины,
Но был ещё и творчеству не чужд,
И сотворил зачем-то Украину,
И украинцев для каких-то нужд.
Он выдумал узбеков и казахов,
Черкесов и чечено-ингушей.
Прибалтов сотворив, единым махом
Призвал к себе в охрану латышей.
И даже, все условности отринув
И поболтав с собою тет-а-тет,
Ильич, назло другим, придумал финнов
И тут же дал им суверенитет.
Самозабвенно потрудился гений
И от усталости почти валился с ног.
Теперь не перечесть его творений.
Вот только русских выдумать не смог!
Так и живём с тех пор под небесами,
Ругая то, что сотворил Ильич,
Самих себя придумываем сами…
И на заборах пишем тот же клич.
***
По дороге в Чебоксары
(Эпизод из прессы)
По дороге в Чебоксары,
Ехал в поезде еврей
И читал письмо от Сары,
Тихо сидя у дверей.
Пассажирка тётя Рита
Заглянула в мятый лист,
Углядела вязь иврита
И смекнула: «Террорист!
Ишь, читает свой арабский,
Горбонос и смуглолиц –
Не иначе, с целью адской
Прибыл к нам из-за границ!»
Тётя Рита поскорее
Позвонила в Интерпол,
И несчастного еврея
Уложили мордой в пол.
Допросили, но не шибко –
Быстро выяснили суть,
Извинились за ошибку.
И еврей продолжил путь
Под жужжанье тёти Риты
Про своё житьё-бытьё…
И никто в антисемиты
Не записывал её.
* * *
О, сколько ныне новшеств милых
Внёс политический момент,
Что скоро даже на могилах
Начнут писать: ИНОАГЕНТ…
***
Ещё к вопросу об иноагентах
Иноагент Антон Деникин
С иноагентом Колчаком
Дружили с Западом двуликим,
А не грозили кулаком.
Иноагент Петруша Врангель,
Носил черкеску и кинжал,
Но, будучи в баронском ранге,
В Европу-матушку сбежал.
Иноагент Краснов – вот шельма! –
Он изо всех казачьих сил
Не раз у кайзера Вильгельма
Открыто денежку просил.
Я это перечислил вкратце,
Но если вынуть документ,
Среди белогвардейцев, братцы,
В кого ни плюнь – иноагент!
С Антантой ручкаться не лень им,
Когда с финансами провал.
Но негодяй – конечно, Ленин,
Он за границею бывал!
***
День народного единства
Зашёл в кабак «слуга народа»,
Икоркой мажет бутерброд,
И видит вдруг, что возле входа
Маячит хмурый нищеброд.
Застыл подлец, как муха в торте –
И не ползёт, и не летит.
Стоит такой и нагло портит
«Слуге народа» аппетит.
Клиент зовёт метрдотеля,
Бурча под нос : «Ядрёна мать…»,
И требует: «Изволь отселе
Вот это чучело убрать!
Небось, замыслил лихоимство –
Сам утонул и всех ко дну?..»
«Ну-с, за народное единство!
Официант! Ещё одну!»
***
Памяти Ф.Э.Дзержинского
Было время, в трудах неистовых
Выгорая, как угольки,
На постах от сердечных приступов
Умирали большевики.
Никаких бриллиантов свёртками,
Никаких счетов и квартир,
Всё наследство – шинель с гимнастёркою
Да свободный от рабства мир…
Вы же ненависть вашу множите,
Буржуазные господа,
Потому, что вы так не можете!
Не сумеете никогда!
***
Люди Труда
Висит на орбите в холодной дали
Над миром искусственный спутник Земли,
Внизу проплывает планета – на ней
Цветут городов мириады огней.
А чтобы огнями цвели города,
Под землю спускаются люди труда,
И благодаря их большому труду,
Заводы в металл превращают руду.
Заводы и спутник, машины и дом –
Всё создано тем же упорным трудом.
И мы не должны забывать никогда
Слова благодарности людям труда.
Но есть и такие людишки притом,
Кто жадность и хитрость считают трудом –
Не пашут, не сеют, не плавят металл,
А лишь умножают себе капитал.
И так происходит, что люди труда
Возводят плотины, дворцы, города,
Но все результаты работы их рук
Чужим капиталом становятся вдруг.
У этой напасти края не видны,
И люди труда неизменно бедны.
Барыш у мошенников очень высок,
А людям труда – только хлеба кусок.
Когда у богатых доход на кону,
Они меж собой затевают войну,
Но в каждой войне погибают всегда
Всё те же обычные люди труда.
Когда-нибудь с обухом встретится плеть,
И люди труда перестанут терпеть
И скажут сурово: «А ну, господа,
Верните-ка нам результаты труда!
Все ваши порядки пускай отомрут,
А в мире царит созидательный труд!
И чтобы никто и уже никогда
Не смел наживаться на людях труда!»
. . .
Висит на орбите в холодной дали
Над миром искусственный спутник Земли,
Внизу проплывает планета – на ней
Цветут городов мириады огней…
***
Быть самим собой
Раз – когда, не помню –
Мне под кожу влез
То ли ангел тёмный,
То ли светлый бес.
Он терзал мне душу
Медною трубой:
«Никого не слушай,
Будь самим собой!»
Я ходил по кромке,
Я менял лицо,
Я носил в котомке
Кости мудрецов,
И врывалось в уши
В день и час любой:
«Никого не слушай,
Будь самим собой!»
Я страдал от жажды,
Плавая в реке,
Я держал однажды
Молнию в руке,
И, под звуки туша
Поднимаясь в бой,
Никого не слушал,
Чтобы стать собой.
Так промчались годы,
Поменялся век,
Утекали воды
Безымянных рек,
Лодки о причалы
Разбивал прибой…
А всё не получалось
Быть самим собой!
Зло и бесполезно
Я себя искал,
Но у края бездны,
На одной из скал
Надпись обнаружил:
«Ты поверил в ложь.
Будь кому-то нужен
И себя найдёшь…»
Андрей Шигин https://stihi.ru/avtor/avashi
Сообщение отредактировал Михалы4 - Суббота, 11.11.2023, 09:42 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 19.11.2023, 19:08 | Сообщение # 1504 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| ТЕГЕРАНСКИЕ СНЫ
Вдали от северных развалин
Синь тегеранская горит.
— Какая встреча, маршал Сталин!
Лукавый Черчилль говорит.
Я верю в добрые приметы,
Сегодня сон приснился мне.
Руководителем планеты
Меня назначили во сне!
Конечно, это возвышенье
Прошу не принимать всерьёз...
— Какое, право, совпаденье, —
С улыбкой Рузвельт произнёс.
В знак нашей встречи незабвенной
Сегодня сон приснился мне.
Руководителем Вселенной
Меня назначили во сне!
Раздумьем Сталин не смутился,
Неспешно трубку раскурил:
— Мне тоже сон сегодня снился —
Я никого не утвердил!
***
ТАЙНА СЛАВЯН
Буйную голову клонит ко сну.
Что там шумит, нагоняя волну?
Во поле выйду — глубокий покой,
Густо колосья стоят под горой.
Мир не шелОхнется. Пусто — и что ж!
Поле задумалось. Клонится рожь.
Тихо прохлада волной обдала.
Без дуновения рожь полегла.
Это она мчится по ржи! Это она!
Всюду шумит. Ничего не слыхать.
Над головою небесная рать
Клонит земные хоругви свои,
Клонит во имя добра и любви.
А под ногами темней и темней
Клонится, клонится царство теней.
Клонятся грешные предки мои,
Клонится иго добра и любви.
Это она мчится по ржи! Это она!
Клонится, падает с неба звезда,
Клонит бродягу туда и сюда,
Клонит над книгой невинных детей,
Клонит убийцу над жертвой своей,
Клонит влюблённых на ложе любви,
Клонятся, клонятся годы мои.
Что-то случилось. Привычка прошла.
Без дуновения даль полегла.
Это она мчится по ржи! Это она!
Что там шумит? Это клонится хмель,
Клонится пуля, летящая в цель,
Клонится мать над дитятей родным,
Клонится слава, и время, и дым.
Клонится, клонится свод голубой
Над непокрытой моей головой.
Клонится древо познанья в раю.
Яблоко падает в руку мою.
Это она мчится по ржи! Это она!
Пир на весь мир! Наш обычай таков.
Славно мы прожили сорок веков.
Что там шумит за небесной горой?
Это проснулся великий покой.
Что же нам делать?.. Великий покой
Я разгоняю, как тучу, рукой.
Буйную голову клонит ко сну.
Снова шумит, нагоняя волну...
Это она мчится по ржи! Это она!
***
Звякнет лодка оборванной цепью,
Вспыхнет яблоко в тихом саду,
Вздрогнет сон мой, как старая цапля
В нелюдимо застывшем пруду.
Сколько можно молчать! Может, хватит?
Я хотел бы туда повернуть,
Где стоит твоё белое платье,
Как вода по высокую грудь.
Я хвачусь среди замершей ночи
Старой дружбы, сознанья и сил,
И любви, раздувающей ноздри,
У которой бессмертья просил.
С ненавидящей, тяжкой любовью
Я гляжу, обернувшись назад.
Защищаешься слабой ладонью:
— Не целуй. Мои губы болят.
Что ж, прощай! Мы в толпе затерялись.
Снилось мне, только сны не сбылись.
Телефоны мои надорвались,
Почтальоны вчистую спились.
Я вчера пил весь день за здоровье,
За румяные щёки любви.
На кого опустились в дороге
Перелётные руки твои?
Что за жизнь — не пойму и не знаю.
И гадаю, что будет потом.
Где ты, господи!.. Я погибаю
Над её пожелтевшим письмом.
* * *
Закрой себя руками: ненавижу!
Вот Бог, а вот Россия. Уходи!
Три дня прошло. Я ничего не слышу
И ничего не вижу впереди.
Зачем? Кого пытался удержать?
Как будто душу прищемило дверью.
Прислала почту – ничему не верю!
Собакам брошу письма – растерзать!
Я кину дом и молодость сгублю,
Пойду один по родине шататься.
Я вырву губы, чтоб всю жизнь смеяться
Над тем, что говорил тебе: люблю.
Три дня, три года, тридцать лет судьбы
Когда-нибудь сотрут чужое имя.
Дыханий наших встретятся клубы` –
И молния ударит между ними!
***
Ни великий покой, ни уют,
Ни высокий совет, ни любовь!
Посмотри! Твою землю грызут
Даже те, у кого нет зубов.
И пинают и топчут её
Даже те, у кого нету ног,
И хватают родное твоё
Даже те, у кого нету рук.
А вдали, на краю твоих мук
То ли дьявол стоит, то ли Бог.
***
ПОЕДИНОК
Противу Москвы и славянских кровей
На полную грудь рокотал Челубей,
Носясь среди мрака,
И так заливался: — Мне равного нет!
— Прости меня, Боже, — сказал Пepeсвет —
Он брешет, собака!
Взошёл на коня и ударил коня,
Стремнину копья на зарю накреня,
Как вылитый витязь!
Молитесь, родные, по белым церквам.
Всё навье проснулось и бьёт по глазам.
Он скачет. Молитесь!
Всё навье проснулось — и пылью и мглой
Повыело очи. Он скачет слепой!
Но Бог не оставил.
В руке Пересвета прозрело копьё —
Всевидящий Глаз озарил острие
И волю направил.
Глядели две рати, леса и холмы,
Как мчались навстречу две пыли, две тьмы,
Две молнии света —
И сшиблись... Удар досягнул до луны!
И вышло, блистая, из вражьей спины
Копьё Пересвета.
Задумались кони... Забыт Челубей.
Немало покрыто великих скорбей
Морщинистой сетью.
Над русскою славой кружит вороньё.
Но память мою направляет копьё
И зрит сквозь столетья.
***
МАРКИТАНТЫ
Было так, если верить молве,
Или не было вовсе.
Лейтенанты всегда в голове,
Маркитанты в обозе.
Шла пехота. Равненье на «ять»!
Прекратить разговоры!
А навстречу враждебная рать -
Через реки и горы.
Вот сошлись против неба они
И разбили два стана.
Тут и там загорелись огни,
Поднялись два тумана.
Лейтенанты не стали пытать
Ни ума, ни таланта.
Думать нечего. Надо послать
Толмача-маркитанта!
- Эй, сумеешь на совесть и страх
Поработать, крапивник?
Поразнюхать о слабых местах
И чем дышит противник?
И противник не стал размышлять
От ума и таланта.
Делать нечего. Надо послать
Своего маркитанта!
Маркитанты обеих сторон -
Люди близкого круга.
Почитай, с легендарных времён
Понимали друг друга.
Через поле в ничейных кустах
К носу нос повстречались,
Столковались на совесть и страх,
Обнялись и расстались.
Воротился довольный впотьмах
Тот и этот крапивник
И поведал о тёмных местах
И чем дышит противник.
А наутро, как только с куста
Засвистала пичуга,
Зарубили и в мать и в креста
Оба войска друг друга.
А живые воздали телам,
Что погибли геройски.
Поделили добро пополам
И расстались по-свойски.
Ведь живые обеих сторон -
Люди близкого круга.
Почитай, с легендарных времён
Понимают друг друга.
***
МУЖИК
Птица по небу летает,
Поперёк хвоста мертвец.
Что увидит, то сметает.
Звать её — всему конец.
Над горою пролетала,
Повела одним крылом —
И горы как не бывало
Ни в грядущем, ни в былом.
Над страною пролетала,
Повела другим крылом —
И страны как не бывало
Ни в грядущем, ни в былом.
Увидала струйку дыма,
На пригорке дом стоит,
И весьма невозмутимо
На крыльце мужик сидит.
Птица нехотя взмахнула,
Повела крылом слегка
И рассеянно взглянула
Из большого далека.
Видит ту же струйку дыма,
На пригорке дом стоит,
И мужик невозмутимо
Как сидел, так и сидит.
С диким криком распластала
Крылья шумные над ним,
В клочья воздух разметала,
А мужик невозмутим.
— Ты, — кричит, — хотя бы глянул,
Над тобой — всему конец!
— Он глядит! — сказал и грянул
Прямо на землю мертвец.
Отвечал мужик, зевая:
— А по мне на всё чихать!
Ты чего такая злая?
Полно крыльями махать.
Птица сразу заскучала,
Села рядом на крыльцо
И снесла всему начало —
Равнодушное яйцо.
***
ФОМКА-ХОЗЯИН
Фомка - изрядный хозяин двора,
Но не державы.
А на закате пылает гора,
Блики кровавы.
Глянь: полыхает! Но он не глядит,
Не замечает.
- Там ничего моего не горит, -
Так отвечает.
Лук и чеснок в огороде зацвел.
А вдоль дороги
Гром загремел - и в народе пошел
Ропот тревоги.
Что за причина? Но он не глядит,
Не замечает.
-Там ничего моего не гремит, -
Так отвечает.
Куры кудахчут, петух голосит.
Мир на пределе;
Не до того, что он в пропасть летит.
Фомка при деле.
Топнул ногой, никуда не глядит,
Не замечает.
- Там ничего моего не летит, -
Так отвечает.
Так он стоит, и не сдвинуть его
С точки завета...
Может, и впрямь не летит ничего
С этого света.
***
ОТКРОВЕНИЕ ОБЫВАТЕЛЯ
Смотрим прямо, а едем в объезд.
Рыба-птица садится на крест
И кричит в необъятных просторах.
Что кричит, мы того не возьмём
Ни душою, ни поздним умом.
Теснотой и обидой живём.
Заливается ночь соловьём,
День проходит в пустых разговорах.
Заскучаю и муху ловлю,
Жаль, что быстрой езды не люблю
И нельзя провалиться на месте.
Мне поведал проезжий во мгле:
«Перестройка идёт на земле!»
Мне-то что! Хлеб и соль на столе,
И летает жена на метле.
Я чихал на такое известье!
Жизнь свихнулась, хоть ей не впервой,
Словно притче, идти по кривой
И о цели гадать по туману.
Там котёл на полнеба рванёт,
Там река не туда повернёт,
Там Иуда народ продаёт.
Всё как будто по плану идёт...
По какому-то адскому плану.
Кем мы втянуты в дьявольский план?
Кто народ превратил в партизан?
Что ни шаг, отовсюду опасность.
«Гласность!» - даже немые кричат,
Но о главном и в мыслях молчат,
Только зубы от страха стучат,
Это стук с того света, где ад.
Я чихал на подобную гласность!
Мне-то что! Отбываю свой крест.
Бог не выдаст, свинья не доест.
Не по мне заварилася каша.
Рыба-птица на хрип перешла,
Докричаться до нас не могла.
Скучно, брат мой! Такие дела.
Особливо когда спохмела...
Жаль души, хоть она и не наша.
***
ОТПОВЕДЬ
Что за племя на свет народилось?
Не прогнать и собакой цепной.
Обделила их Божия милость,
Так желают урвать от земной.
Раз поэт, открывай свою душу.
Те стучатся, а эти стучат
И трясут мою славу, как грушу.
- Кто такие? - Свои, - говорят.
Кроме наглых надежд и тумана,
Ни крестов, ни кустов, ни идей.
Ах вы голые карлы обмана,
Постыдились хотя бы людей!
Плащ поэта бросаю - ловите!
Он согнёт вас до самой земли.
Волочите его, волочите,
У Олимпа сшибая рубли.
Вон отсель поперечно-продольно,
Проходимцы души и дорог.
Не хочу. Презираю. Довольно
Обивать мой высокий порог.
***
ВИДЕНЬЕ
Как родился Господь при сияньи огромном
Пуповину зарыли на Севере темном
На том месте высокое древо взошло
Во все стороны Севера стало светло
И Господь возлюбил непонятной любовью
Русь Святую, политую Божией кровью.
Запах крови учуял противник любви
И на землю погнал легионы свои.
Я увидел: все древо усеяли бесы
И, кривляясь, галдели про черные мессы
На ветвях ликовало вселенское зло:
- Наше время пришло! Наше время пришло!
Одна тяжкая ветвь обломилась и с криком
Полетела по ветру в просторе великом
В стольный город на площадь ее принесло:
- наше время пришло! Наше время пришло!
* * *
Солнце родины смотрит в себя.
Оттого так таинственно светел
Наш пустырь, где рыдает судьба
И мерцает отеческий пепел.
И чужая душа ни одна
Не увидит сиянья над нами:
Это Китеж, всплывая со дна.
Из грядущего светит крестами.
***
СОН КОПЬЯ
В этот храм я вхожу, как во сне,
Покоряясь стенам и иконам.
Вот и всадник на белом коне –
Задремало копьё над драконом.
Словно дух, перед ним я стою
Триста лет и семьсот одинако.
Что-то странное снится копью:
Равновесие света и мрака.
***
НАВАЖДЕНИЕ
Призраки с четвёртым измереньем
В мир проникли плотным наважденьем.
Среди них ты ходишь и живёшь,
Как в гипнозе, слыша их галдёж.
Лица их – сплошные негативы,
Мины их презрительно-брезгливы,
А в глазах как мысль мелькает цель,
Людям неизвестная досель.
Одного, другого ненароком
Тронешь, и тебя ударит током.
Мрак включён. Остерегайся впредь:
Ты задел невидимую сеть.
Тут система, ну а мы стихия,
А за нами матушка-Россия,
А за нами Божия гроза…
Всё-таки гляди во все глаза.
***
ДЫМОК
Мир гол и пуст, и я не тот, что прежде.
Вот жизнь прошла, а где её следы?
Цвели когда-то и мои надежды,
Но я срывал несладкие плоды.
Когда удача жизнь мою ласкала,
То против шерсти гладила грозу,
Не только Божью искру высекала,
Случалось, вышибала и слезу.
Под шум Москвы и праздных околесиц
Я смутно слышу, что речёт мне рок.
Не нашей ли деревни светит месяц?
Не наших ли полей плывет дымок?
В толпе утрат меж прошлым и грядущим
Иду один, мне даже невдомёк,
Что здесь никто не думает о сущем,
Никто не знает, как я одинок.
Иду, бреду, куда уносит ветер,
Куда глаза глядят и не глядят.
Я краем глаза всё-таки заметил
Иную жизнь на позабытый лад.
Она не знает наших околесиц,
Моя печаль ей будет невдомёк.
Но ей и мне сияет этот месяц
И в руки нам плывёт один дымок.
***
«БАБЬИ СЛЁЗЫ»
Полюбите живого Христа,
Что ходил по росе
И сидел у ночного костра,
Освещённый, как все.
Где та древняя свежесть зари,
Аромат и тепло?
Царство Божье гудит изнутри,
Как пустое дупло.
Ваша вера суха и темна,
И хромает она.
Костыли, а не крылья у вас,
Вы разрыв, а не связь.
Так откройтесь дыханью куста,
Содроганью зарниц
И услышите голос Христа,
А не шорох страниц.
* * *
В этот век, когда наш быт расстроен,
Ты схватился с многоликим злом,
Ты владел нерукопашным боем,
Ты сражался духом и стихом.
В этот день, когда трясет державу
Гнев небес, и слышен плач, и вой,
Назовут друзья тебя по праву
Ветераном третьей мировой.
Бесам пораженья не внимая,
Выпьем мы по чарке горевой,
Потому что третья мировая
Началась до первой мировой.
***
Я пил из черепа отца
За правду на земле,
За сказку русского лица
И верный путь во мгле.
Вставали солнце и луна
И чокались со мной.
И повторял я имена,
Забытые землей.
***
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Шёл отец, шёл отец невредим
Через минное поле.
Превратился в клубящийся дым -
Ни могилы, ни боли.
Мама, мама, война не вернёт...
Не гляди на дорогу.
Столб крутящейся пыли идёт
Через поле к порогу.
Словно машет из пыли рука,
Светят очи живые.
Шевелятся открытки на дне сундука -
Фронтовые.
Всякий раз, когда мать его ждёт, -
Через поле и пашню
Столб клубящейся пыли бредёт,
Одинокий и страшный.
***
ГИМНАСТЁРКА
Солдат оставил тишине
Жену и малого ребёнка
И отличился на войне...
Как известила похоронка.
Зачем напрасные слова
И утешение пустое?
Она вдова, она вдова...
Отдайте женщине земное!
И командиры на войне
Такие письма получали:
«Хоть что-нибудь верните мне...»
И гимнастёрку ей прислали.
Она вдыхала дым живой,
К угрюмым складкам прижималась,
Она опять была женой.
Как часто это повторялось!
Годами снился этот дым,
Она дышала этим дымом -
И ядовитым, и родным,
Уже почти неуловимым...
...Хозяйка юная вошла.
Пока старуха вспоминала,
Углы от пыли обмела
И - гимнастёрку постирала.
* * *
СНЕГ
Зимний час. Приглушённые гулы.
Снег идёт сквозь людей и сквозь снег.
Облепляет ночные фигуры,
Замедляет наш яростный бег.
Друг у друга не просим участья
В этой жизни опасной, земной.
Для старинного смертного счастья
Милый друг возвратится домой.
Долго пальцы его ледяные
Будут ключ запропавший искать.
Дверь откроют навстречу родные,
Молча снег он начнёт отряхать.
Будет долго топтаться пред светом.
Будут ждать терпеливо его.
Обнажится под тающим снегом
Пустота – никого! Ничего!
* * *
ТРИДЦАТЬ ЛЕТ
Где ты, мальчик насмешливый, властный?
Вижу светлый твой облик во мгле.
Десять лет ожиданий и странствий
Миновало на этой земле.
Ты твердил: «К тридцати успокоюсь,
К тридцати невозможным своим –
Застрелюсь или брошусь под поезд...»
Ты хотел умереть молодым!
Вспомнил, вспомнил я эти заветы,
К роковым тридцати подойдя...
Отказали твои пистолеты,
Опоздали твои поезда.
Завещаний ребяческих иго
Я свободе решил предпочесть.
Не написана лучшая книга,
Но небесные замыслы есть.
Не кори меня, мальчик, не сетуй...
Ничего, на другие года
Сохраню я твои пистолеты,
Подожду я твои поезда.
***
Я пел золотому народу,
И слушал народ золотой.
Я пел про любовь и свободу,
И плакал народ золотой.
Как тати, в лихую погоду
Явились враги и друзья,
Схватили за горло свободу,
А в горле свободы был я!
Прощайте, любовь и свобода!
Как тати, враги и друзья
Ударили в сердце народа,
А в сердце народа был я!
Над бездной у самого края
Шатает от ветра народ.
В нем рана зияет сквозная,
И рана от ветра поёт.
* * *
ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕК
Он возвращался с собственных поминок
В туман и снег, без шапки и пальто,
И бормотал: — Повсюду глум и рынок.
Я проиграл со смертью поединок.
Да, я ничто, но русское ничто.
Глухие услыхали человека,
Слепые увидали человека,
Бредущего без шапки и пальто;
Немые закричали: — Эй, калека!
А что такое русское ничто?
— Всё продано, — он бормотал с презреньем, —
Не только моя шапка и пальто.
Я ухожу. С моим исчезновеньем
Мир рухнет в ад и станет привиденьем —
Вот что такое русское ничто.
Глухие человека не слыхали,
Слепые человека не видали,
Немые человека замолчали,
Зато все остальные закричали:
— Так что ж ты медлишь, русское ничто?!
Юрий Поликарпович Кузнецов (11 февраля 1941 год - 17 ноября 2013 год)
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 26.11.2023, 12:23 | Сообщение # 1505 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Береста <Из цикла>
1
Нежность
Я узнал - нет, не так! - познал
Это имя, сокрытое прежде:
Как бы я тебя не назвал -
Прозвучит твое имя - Нежность.
Я - другой, в моем сердце - лед,
Рассудительность и небрежность,
Но я верю - меня спасет
От меня самого - твоя нежность.
Сколько раз уходил я прочь,
Бороздить океанов безбрежность, -
Но меня настигала сквозь ночь,
Сквозь пространства и время - нежность.
Как светла и как высока
Целовавшая бьющую руку!
На губах твоих нежность - горька,
Подарив свою сладость - звуку.
2
Три дня и три года
Я не видел тебя - три дня,
И не важно: восток ли, запад -
Голос твой - окружает меня,
Ветер - твой мне приносит запах.
Годы волосы нам серебрят,
Но сомненья - иного рода:
До минувшего сентября
Я не видел тебя - три года!
Годы днями казались тогда -
Нынче - тянутся дни годами,
Словно мы пролегли в никуда -
Ниоткуда - двумя бороздами.
Дни - минуты, года - века
Не откроют секретов вящих,
И следов не прочесть - с песка,
Прошлых, будущих и настоящих.
3
Береста безнадежных снов
Истекает горчащим соком.
С высоты бесполезных слов
Тщетно мнил я себя пророком!
Я не знал, ни третьего дня,
Ни вчера - что нас ждет сегодня.
Был бы разум тогда у меня -
Я не прожил бы столь бесплодно,
Если б знал я тогда - ну хоть то,
Что сегодня я знаю - тогда б я...
...Ах, как пахнет твой рот берестой!
Черно-белая доля бабья...
Черноротая - ты поймешь,
Белоглазая - взор потушишь.
Ты не ждешь. Ты под лед уйдешь,
Ты себя заморозишь, засушишь.
Если б знал я сейчас - хоть то,
Что когда-то, казалось, понял...
Тает снег на твоем пальто.
Эту вечность зовут - "сегодня".
Ты оставишь свой мнимый плен,
Догадавшись, чего я стою:
Безразличье бетонных стен
Проступает за берестою.
4
Черно - белое
Всякий раз через силу
Верю я, что дерзну
Взять с собою Россию,
Взять с собой, как жену.
Взять с собой - не оставить
Всё, что можно унесть:
То, что знал - неспроста ведь! -
Про судьбу да про честь,
Про земли этой горечь,
Славу, гордость и боль...
Всё, что бросил, как сволочь,
И не взял я с собой.
Здесь, в стране черно-белой,
Как березовый ствол,
Нас к надежде несмелой
Гулкий колокол вел.
О, как томно! Как больно
Отдавался в висках
Этот звон колокольный!
Тек мой дух, как река.
Вскрой мне, колокол, уши,
Крепче в сердце ударь -
Зачаруй мою душу,
Как бывало, как встарь!
Верещите, свирели,
Обо мне по лесам,
Отстучите, капели,
По моим волосам
Светлый марш погребальный...
Черен снег по весне,
Черен купол сусальный,
Тот, что вижу во сне.
Черен купол, не чищен,
Но нутром - золотой!
Нынче - нож в голенище,
Завтра - крестик литой.
А потом - кто нас знает? -
Где придет наш черед!
Ветер прах разметает -
Или дьяк отпоет.
5
России платье - неспроста
Березами отделано:
Душа России - береста,
Резная, черно-белая.
Не потому, что ``культ - просвет'',
И не скупыми красками -
А оттого, что в мире нет
Души прозрачней, ласковей.
В обнимку черный с белым цвет,
Не смешанный, а скованный,
В один пожизненный браслет,
Тебе да мне надеванный.
Продам ли душу за гора,
Сменю ли облик шустро я -
Но не сползет с меня кора -
Березовая, русская.
Так неотесанный, в буграх
Наростов, дупла - дырьями,
Так побреду, в чужих мирах,
Пространствами пустырными.
* * *
Ты хочешь стихов ? Пожалуйста!
Они здесь всегда поблизости,
Как запах земли, как пыльца цветов -
Их так же легко вдохнуть.
Стихи наполняют глаза и слух,
Как солнечный мягкий и теплый луч,
Своей прямотою открывший секрет:
Стихи нельзя обмануть.
И рвутся они - не чинятся,
Спугнешь их - не сочиняются,
А вздрагивая, улетают прочь,
Удержишь - тотчас умрут.
И лягут скелетом узорчатым
На то, что могло стать их пастбищем.
И ты никогда не узнаешь их:
Живые стихи не врут...
* * *
Поляpные кооpдинаты
Пpи низких темпеpатуpах -
Пpямой и несложный pасчет.
Там pыжая жидкость по свежести буpой,
Как вязкие мысли, течет.
Бpосаемый взгляд отpазится -
И выгоpит поpох глаз.
Как оспа, на лицах пустые глазницы
Любивших смотpеть на нас.
Солома в зубах буpгомистpа -
Пpедмет ностальгических снов,
Любимых так долго, забытых так быстpо...
Все свято - и все pавно.
И снова - холодный воздух,
Меpцающий сеpебpом,
И меpтвые щеки под коpочкой слезной,
И айсбеpг стучит за pебpом.
Поляpные кооpдинаты.
Свеpнувшаяся спиpаль.
И - стpашно нелепая зелень салата...
Оставь ее, не стиpай!
* * *
На пpодавленном кpесле застыв,
как медуза в скольженье,
Я тянул сквозь себя это липкое
жидкое вpемя,
Я пытался поймать хоть одно
из текущих мгновений,
Чтоб pазличье найти между этим
мгновеньем и теми.
А очнувшись, вскочил и бежал,
задыхаясь, далёко.
Мне казалось, что я ощущаю
пpоцессы стаpенья.
Я хотел очутиться в чужой
стоpоне одиноким,
Отказавшись от стаpых друзей,
испытать обновленье.
Я бежал чеpез ночь под следящими
взглядами окон.
В их глазницах мелькали зpачки
в темно-сеpых костюмах.
Над моим содpоганьем они
усмехались жестоко,
И кивали мне вслед, и на стекла
дышали угpюмо.
* * *
Посмотри, как выветрилось лето
Сквозь морщины в небе, и тепло
Отнято у солнечного света,
Словно письма ветром унесло.
На ветру твою сжимаю руку,
Рвущуюся трепетным листом.
Но, подобно гаснущему звуку,
Ты исчезнешь в воздухе густом.
Как пришла, так и уйдешь за солнцем,
Улыбнувшись вслед его лучам.
И осенний обморок прольется
На глубоководную печаль.
* * *
Не подбирай оторванных
Страниц календаря -
Их треплют ветры-вороны,
Бродяги января,
На все четыре стороны
Посеяв травы сорные,
Дела повсюду вздорные
Творя...
Вернись, о странник, засветло -
Не выживешь в ночи!
И жалобы напрасные
На ветер не кричи.
Оставь мечты несчастные,
Пусть слезы дня ненастного
Остудят веки красные
Твои.
Где люди ходят по небу -
Там нету грязных стен.
Услышь меня, хоть кто-нибудь,
Разрушь мой страшный плен!
Ответь же мне, склоненному,
Прости мне все, прожженному,
Чтоб встать мне, вновь рожденному,
С колен!
***
Я не поэт
Посетило прозрение в тридцать три,
И дошло до меня: не поэт.
Да, какое–то жженье живет внутри,
Но чтоб был я поэтом – нет.
У поэтов – дым валит из ноздри,
У поэтов – высокий бред,
У поэтов – распятие в тридцать три,
У меня же... Нет, я не поэт.
Что меня посещали стихи порой,
Что врасплох заставал рассвет,
Что себя развлекал я словесной игрой –
Что же, я оттого – поэт?
Дар поэта – дар пота и дар поста,
Для меня ж это – так, баловство.
Раз уж мне никогда не сойти с креста,
Ни к чему и мое рождество.
Леонард Сергеевич Хируг ("Лео") http://www.bards.ru/archives/author.php?id=2811
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 13.12.2023, 18:56 | Сообщение # 1506 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| ВСТРЕЧА
Близ медлительного Нила,
там, где озеро Мерида,
в царстве пламенного Ра,
Ты давно меня любила,
как Озириса Изида,
друг, царица и сестра!
И клонила пирамида
тень на наши вечера.
Вспомни тайну первой встречи,
день, когда во храме пляски
увлекли нас в темный круг,
Час, когда погасли свечи
и когда, как в странной сказке,
каждый каждому был друг,
Наши речи, наши ласки,
счастье, вспыхнувшее вдруг!
Разве ты, в сияньи бала,
легкий стан склонив мне в руки,
через за’весу времён,
Не расслышала кимвала,
не постигла гимнов звуки
и толпы ответный стон?
Не сказала, что разлуки —
кончен, кончен долгий сон!
Наше счастье — прежде было,
наша страсть — воспоминанье,
наша жизнь — не в первый раз,
И, за временной могилой,
неугасшие желанья
с прежней силой дышат в нас,
Как близ Нила, в час свиданья,
в роковой и краткий час!
***
КАМЕНЩИК
— Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь? кому?
— Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму.
— Каменщик, каменщик с верной лопатой,
Кто же в ней будет рыдать?
— Верно, не ты и не твой брат, богатый.
Незачем вам воровать.
— Каменщик, каменщик, долгие ночи
Кто ж проведет в ней без сна?
— Может быть, сын мой, такой же рабочий.
Тем наша доля полна.
— Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй,
Тех он, кто нес кирпичи!
— Эй, берегись! под лесами не балуй…
Знаем всё сами, молчи!
1903
***
БЛАГОВЕЩЕНИЕ
Ты была единая от нас,
Днем Твоей мечтой владела пряжа,
Но к Тебе, святой, в вечерний час
Приступила ангельская стража.
О царица всех мирских цариц,
Дева, предреченная пророком.
Гавриил, войдя, склонился ниц
Пред Тобой в смирении глубоком.
Внемля непостижное уму,
Ты покорно опустила очи.
Буди Мне по слову твоему,
Свят! Свят! Свят!
твой голос, о пророче.
***
Так что ж! с лицом первосвященников
Спокойно жертву принесем!
Оплакивать не время пленников,
Ряды оставшихся сомкнем.
Одно: идти должны до края мы,
Всё претерпев, не ослабеть.
День торжества, день, нами чаемый,
Когда-то должен заблестеть.
И пусть над Бугом — каски прусские;
Он от того чужим не стал;
И будем мы всё те же русские,
Уйдя за Волгу, за Урал.
Под Нарвами, под Аустерлицами
Учились мы Бородину.
Нет, мало овладеть столицами,
Чтоб кончить Русскую войну!
Июль 1915
***
ПОСЛЕ СМЕРТИ ЛЕНИНА
Не только здесь, у стен Кремля,
Где сотням тысяч — страшны, странны,
Дни без Вождя! нет, вся земля,
Материки, народы, страны,
От тропиков по пояс льда,
По всем кривым меридианам,
Все роты в армии труда,
Разрозненные океаном, —
В тревоге ждут, что будет впредь,
И, может быть, иной — отчаян:
Кто поведет? Кому гореть,
Путь к новой жизни намечая?
Товарищи! Но кто был он? —
Воль миллионных воплощенье!
Веков закрученный циклон!
Надежд земных осуществленье!
Пусть эти воли не сдадут.
Пусть этот вихрь все так же давит.
Они нас к цели доведут,
С пути не сбиться нас — заставят!
Но не ума’лим дела дел!
Завета трудного не сузим!
Как он в грядущее глядел,
Так мир сплотим и осоюзим!
Нет «революций», есть — одна;
Преображенная планета.
Мир всех трудящихся! И эта
Задача — им нам задана.
28 января 1924
____________
Валерий Я́ковлевич Брюсов (13 декабря 1873 г. - 9 октября 1924 г.) — русский поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературовед, литературный критик и историк. Теоретик и один из основоположников русского символизма.
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 20.12.2023, 15:47 | Сообщение # 1507 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| РУССКИМ ГАРМОНИСТАМ
Запеваю первую, начальную,
Самую любимую пою.
И воссели бубны величальные
На мою широкую скамью.
Вот по белым утренним туманам
Вышел день – нарядный, как жених,
И в крыльцо вошел к тебе с баяном,
В портупеях молний голубых.
Ну, а ты – невеста или проще,
Только величавей и пышней
Зацветает яблонями площадь,
И поют гармоники на ней.
Ждут тебя леса, поля и воды,
Не скрывай пресветлого лица.
По тебе страдают все народы
И ребята с нашего конца.
Улыбнись – невеста или проще,
Не гони лишь праведных домой!
И пускай малиновые рощи
Зацветут над нашей головой...
И сошла ты, дивная, с крылечка
Да навстречу песенке моей.
И звенит серебряная речка
Из-под каждой туфельки твоей.
Запеваю первую, начальную,
Самую любимую пою.
И воссели бубны величальные
На мою широкую скамью.
1940
***
СТАРЫЙ ПОГОСТ
Под сводом лип здесь долгие века
Покойно тлели прадедовы кости.
Погост дичал. И глох от лозняка.
И парни из оградин гнули трости.
Потом забыли. И замолкла речь.
Порос морошкой мховый плис надгробий.
Но смутный голос дедовских предтеч
Остался в недрах правнуковой крови.
Он внятен там, как в забытьи ночей
Лишь сердцем пойманное трепетанье,
И нет другого уголка святей,
И нет роднее для тебя преданья.
И это потому, что здесь века
Хранится пепел, позабытый всеми...
И вдруг сюда пришел издалека,
Пришел с огнём незваный чужеземец.
Ещё не зная, по каким тропам
Пройдут его моторы и отряды,
Но партизаны очутились там,
Не помня как, во мхах былой ограды.
И в этих камни заглушивших мхах
Вдруг стала всем до боли близкой давность.
И каждый вспомнил: здесь родимых прах,
И кровь заговорила: да, ты правнук...
Пять суток бились – без еды, без сна,
И шесть, и семь – не закрывая раны...
Страна родная! Русская страна!
Поплачь на эти свежие курганы.
Да, ни броня, ни мина, ни картечь
Не поколеблют верности сыновней:
Далёкий голос дедовских предтеч –
Веков присягой в недрах нашей крови!
И немец харкнул яростным плевком
На это – чёрт! – упрямое кладбище.
...И ныне в свалках чугуна кругом,
Как прежде, липы зыблют гнёзда птичьи,
Благословляя ветками покой
Заглохших бугорков зеленотравных...
Так спи, наш предок!
Кровью боевой
Скрепил твой мир
В твоей земле
Твой правнук.
1945
***
Засмеялась калина, краснея счастливо,
Заплела меня в зелень косы.
И надела калина мне перстень красивый
В заревых самоцветах росы.
Точно совы, кругом, с голубой поволокой,
Трепыхались зарницы в лугу.
Вот о чём-то правдивом, простом и широком
Заиграл гармонист на кругу.
Но казалось − по скатам самим откровеньем
Замерцали пруды и стога.
Но казалось − девичья слеза от волненья
Синей каплей сбегает с листка.
И шептала калина: «Возьми без остатка
Все созревшие гроздья мои!»
И смеялись мы с нею, и верили сладко
В нераздельную душу земли.
1947
***
Столько вьюг прошумело за снежным окном,
За мохнатым окном!
Замело, завалило все избы кругом,
Все полесья кругом.
Завалило - и вновь тишина, тишина,
Перебранка сорок.
И над крышей моей, как пушок волокна,
Закружился дымок.
И стоит он на солнце, и сходит на нет,
И светясь и дрожа:
Что же! Есть, мол, и тут и очаг, и привет,
И живая душа, -
За снегами, лесами, за тысячью вёрст -
Заходи поскорей!
Мы дождёмся весенних, раскатистых гроз
У лесных пустырей.
Мы приучим себя к забытью, к тишине -
Для преданий и книг.
Мы услышим, как бьётся в снегах, в полусне,
Изначальный родник, -
За горами, лесами, за тысячью вёрст,
У лесных пустырей...
Мы услышим, как в двери скребётся мороз
В полусвете ночей
И как стонет от стужи и стынет лоза, -
И не будем скорбеть,
Чтобы в сумрак полярный, в немые глаза,
Не робея, смотреть...
1960
***
Деревенька была небольшая, совсем
небольшая.
За полсотню дворов – на пригорке, поросшем
травой.
В два порядка дома. Дом родителей с самого
края.
Вот он смотрит на юг. Там овины и клин
полевой.
А за нами сараи в извечных метёлках пырея,
И в поленницах дров, и с помётом от кошек и
птах.
И под солнцем весенним сушились верёвки и
шлеи,
Хомуты и седёлки, и дровни при всех копылах.
А кругом – всё поля, да луга, да угодья лесные.
И хлеба колосились буквально – у самой избы,
И могу повторить, что родился я в сердце
России,
Это так пригодилось для всей моей грешной судьбы.
И в густейшем укропе тонули все наши
усадьбы,
И в пасхальных качелях звенели все наши
дворы.
А по свежим снегам проносились весёлые
свадьбы,
И пестрели на санках дерюжные наши ковры…
До чего же давно прошумели все эти
забавы!
И давно уже нет на земле деревеньки моей.
Там весною теперь зацветают покосные травы,
И в густом ивняке запевает в ночи соловей.
Но живут в моём сердце все те перезвоны
ржаные,
И луга, и стога, и задворки отцовской избы,
И могу повторить, что родился я в сердце
России,
Это так пригодилось для всей моей грешной судьбы.
***
Я не был славой затуманен
И не искал себе венца.
Я был всегда и есть крестьянин –
И не исправлюсь до конца.
И вот опять свой стих подъемлю
Пред ликом внуков и сынов:
Любите землю, знайте землю,
Храните землю до основ.
Не будьте легче мысли птичьей –
Врастайте в землю, как в гранит.
Она всему даёт обличье
И всё навеки утвердит:
И нашу суть, и нашу славу,
И запах лучшего плода, –
И нашу русскую державу
Оставит русской навсегда.
И потому-то землю надо
Особой меркой измерять:
Она не только хлеб и стадо,
Она ещё сестра и мать.
И потому-то в поле вешнем
Сними-ка, братец, сапоги,
И постарайся быть безгрешным,
И никогда земле не лги.
И я не с тем ли, не затем ли
Даю стихам высокий лад
И вот кричу: – Не грабьте землю,
Не будьте прокляты стократ!
Она не только хмель и сыта,
Она ещё сундук и клеть,
И нашей речи знаменитой
При ней вовек не оскудеть.
И нашу суть, и нашу славу
Она не спустит без следа
И нашу русскую державу
Оставит русской навсегда.
***
Где ты, мой друг незабытый?
Где ты, мой голос речной?..
Снится мне берег размытый,
Помнится колос ночной.
В долгом и темном безвестье
Годы меж нами прошли.
Где ты, чье имя для песни
Губы мои сберегли?
Юность – с котомкой дорожной,
В пепле – родное жильё.
Сердце по тропам заросшим
Ищет становье твоё.
Где-то пробрезжит долина,
Утро в цветах луговых...
Где ж ты, мой зов лебединый,
В небе созвездий каких?
***
Когда я увидел партийного босса...
Когда я увидел партийного босса
Во храме с высокою свечкой в руке,
Не стал я казнить подлеца и барбоса
Ни словом, ни рёвом, ни в этой строке.
Но стало мне стыдно за Господа Бога,
От слёз я давился и горечь глотал:
Зачем же, Господь? И не слишком ли много,
Чтоб каждый Тебя в дурачка превращал,
Чтоб каждая мразь так легко и открыто
Рядила Тебя и в шута, и в козла?..
Вон – паства Твоя, как собака, побита,
И храм Твой кобылья моча обожгла.
1989
***
Итак начинаю. Время
Приветствую светом дня.
Я ноги обую в стремя
Я вам подведу коня.
На стогнах гремят витии,
А с нами - отряды муз.
О Русь! Купина! Россия!
Великий Советский Союз!
Настала пора походов,
Каких не бывало ввек.
В полях, на горах и водах
Играет в трубу Олег -
Олег не простой, а вещий,
Сияющий бог дружин.
Мы славим такие вещи,
Что стоят любых былин.
Настала пора походов,
Каких не бывало ввек, -
С полюдьями всех заводов,
С разливом великих рек.
Матросы на Чёрном море,
Охотские моряки,
Балтийцы стоят в дозоре,
Готовые, как штыки.
А в сёлах гремят витии,
А с нами - отряды муз.
О Русь! Купина! Россия!
Великий Советский Союз!
Давай же, герой наш вещий,
Сияющий бог дружин!
Мы знаем такие вещи,
Что стоят любых былин...
Держава - на полном сборе.
Хвалынцы и тверяки.
И песни мои в дозоре,
Готовые, как штыки.
***
За великий Советский Союз!
За святейшее братство людское!
О Господь! Всеблагой Иисус!
Воскреси наше счастье земное.
О Господь! Наклонись надо мной.
Задичали мы в прорве кромешной.
Окропи Ты нас вербной водой,
Осени голосистой скворешней.
Не держи Ты всевышнего зла
За срамные мои вавилоны –
Что срывал я Твои купола,
Что кромсал я святые иконы!
Огради! Упаси! Защити!
Подними из кровавых узилищ!
Что за гной в моей старой кости,
Что за смрад от бесовских блудилищ!
О Господь! Всеблагой Иисус!
Воскреси моё счастье земное.
Подними Ты мой красный Союз
До Креста Своего аналоя.
***
ПЕСЕНКА ИВАНА ЗАБЛУДШЕГО
Буду Господом наказан,
Буду дьяволом помазан,
Буду грешником великим
Вплоть до Страшного суда.
В нашей пакостной юдоли
Не сыскать мне лучшей роли,
И у дьявола в неволе
Закисать нам, господа.
Навсегда мне рай заказан -
Слишком к тлену я привязан:
Что за жизнь без потасовок!
Что за вера без хулы!
При моём-то несваренье
Где мне в райские селенья!
Не гожусь для воспаренья -
Слишком крылья тяжелы.
У подземного Харлама
Заплюют меня, как хама,
Ах ты, Ванька, мол, чумазый,
Пошехонская свинья!..
И пойдёт такое, братцы,
Что ни в целости, ни вкратце
Не гожусь ни в ваши святцы,
Ни в парнасские князья.
В нашей пакостной юдоли
Слишком много всякой боли -
Стоном стонет вся планета,
Вся-то матерь наша Русь!
Как же тут не огрызаться?
Даже с тёщей буду драться!
Даже к тёщиной закуске
Тут же задом повернусь!
Даже ради очищенья
Не пойду на всепрощенье:
Зуб за зуб, за око - око!
Умирать так умирать:
С нашей родиной державной!
С нашей чаркой достославной!
А что будет там за гробом -
И потом смогу узнать.
Пусть я Господом наказан,
Но и с чёртом ведь не связан.
Эх вы, братцы-ленинградцы!
Сталинградские орлы!
Не гожусь я для смиренья,
Не гожусь для воскуренья...
Ах, простите, извините -
Слишком слёзы тяжелы.
1993
***
У самого края
Посидеть бы на той ступеньке
Да у края той деревеньки,
У того ль придорожного ската,
Где стояла отцовская хата.
Деревенька моя, деревенька!
Ну ещё раз – приснись маленько.
Заглянуть бы в твои закуточки,
Пожевать бы твои колобочки.
И такой бы я сказ раскинул,
Ничего б не забыл, не минул,
Даже старого пса Янычара,
Что сидел на цепи у амбара.
И во все свои гусли-оды
Я воспел бы твои огороды,
И во все свои сны-былины
Расхвалил бы твои овины.
А потом бы я лёг на скамейку,
Оглядел бы свою келейку,
Принакрылся бы старчей схимой:
Забери мя, Господь родимый!
***
Ты прости меня, дед…
Ты прости меня, дед, что пою – не кую,
Что пою – не кую ни кольчуг, ни мечей.
Скоро я искуплю эту немощь свою,
Ибо чую – стою перед смертью своей…
Ты прости меня, дед.
Проклинаю себя, что не смог умереть,
Что не смог умереть за Отчизну свою.
Был я молод, здоров, а решил постареть
За игрой этих струн – и не сгинул в бою.
Проклинаю себя.
Что же делать мне, внук, если ты не живёшь,
Если ты не живёшь, а смердишь на корню?
За постыдную жвачку ты честь отдаёшь,
А страну отдаёшь на раздел воронью.
Что же делать мне, внук?
***
Погулял с котомочкой немного,
Подремал в лесу у шалаша.
А теперь в последнюю дорогу
Дай нам бог собраться не спеша.
Дай нам бог последнего смиренья –
Всё как есть оплакать и простить,
За дворами отчего селенья
Свой последний цветик посадить.
Ни вражды, ни горечи, ни страха.
Припадём к заветному пеньку –
И под солью дедовского праха
Превратимся в щебень и муку.
Николай Иванович Тряпкин (19 декабря 1918 - 20 февраля 1999)
Сообщение отредактировал Михалы4 - Среда, 20.12.2023, 15:52 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 16.01.2024, 19:24 | Сообщение # 1508 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Ржев https://www.youtube.com/watch?v=KG995v_OIlo
Мы весной поднимаемся в полный рост,
Головами касаясь горячих звёзд.
И сражаемся снова с кромешной тьмой,
Чтобы птицы вернулись сквозь нас домой.
Чтобы солнце вставало в заветный час,
Чтоб вращалась, потомки, земля для вас.
Чтобы траву обдували ветров винты,
Чтоб из наших шинелей росли цветы.
Мы теперь — земляника на тех холмах,
Мы — косые дожди и ручьи во рвах.
Наших писем обрывки, как те скворцы.
Мы — медовые травы в следах пыльцы.
Нас, в болотах небес не один миллион.
И в кармане у каждого медальон.
Это зерна весны.
Это горя край.
Сорок пятый
настырный пасхальный май.
Вася, Паша,
Сережа, Егор, Рашид…
Средне-русский равнины пейзаж расшит
Нами в землю упавшими на бегу…
В небеса мы завернуты,
как в фольгу.
Только вот что: не плачьте теперь о нас!
Это мы поминаем вас в горький час!
Это вам разбираться, где мир, где меч!
Это вам теперь память о нас беречь!
Нам стоят обелиски, огни горят,
Пусть же каменных гладят ветра солдат.
Но важнее, ребята, на этот раз,
Чтобы не было стыдно и нам за вас.
——-_
Вам труднее, потомки, в засаде дней.
Наша битва с врагами была честней.
Мы закрасили кровью колосья ржи,
А на вас проливаются реки лжи.
Мы умели в атаке и песни петь,
Вас как рыбу теперь заманили в сеть.
И у нас на троих был один кисет,
Вам же «умники» в спины смеются вслед.
Нам в советской шинели являлся Бог,
Наши братские кладбища — как упрек.
Вас почти что отрезали от корней!
Вам труднее, наши правнуки, вам трудней!
Мы носили за пазухой красный флаг,
Был у нас Талалихин,
Чуйков,
Ковпак!
И таких миллион еще сыновей!
Вам труднее, прекрасные, вам трудней!
Произносим молитву мы нараспев:
«Пусть приедет последний из нас во Ржев,
Чтоб вспорхнули с полей журавли, трубя,
Чтоб, столетний, увидел он сам себя!
Молодым, неженатым, глядящем вверх,
В сорок третьем оставшимся здесь навек,
Чем-то красным закрашенный как снегирь,
Написавшем невесте письмо в Сибирь.
Не кричите про Родину и любовь.
Сорок пятый когда-нибудь будет вновь.
С головы своей снимет планета шлем.
Вот и все.
Дальше сами.
Спасибо всем.
***
Ангелы Сталинграда
Слышишь, брат, вдалеке канонада?
Бой над Волгой - совсем не фантастика.
Это Ангелы Сталинграда
Рубят новых чертей со свастикой!
Звезды в небе - для тех награда,
Чья Победа случилась в мае.
Это Ангелы Сталинграда
В снег бинтуют Курган Мамаев.
За пролитые в землю слезы,
Застелившие кровью Волгу,
Пусть врагов загрызут морозы,
Как слетевшие с неба волки.
Мой ровесник, твори молитву!
Как солдат выполняй приказ.
Каждый день сталинградская битва
Происходит в душе у нас.
В чине ангельском как на марше
Русский воин - делами чист:
Он - Чуйков - светоносный маршал,
Снайпер Зайцев, Путилов-связист.
Пусть же видят глаза незрячих
Сквозь пробоины в русской каске:
Двести дней и ночей горячих
Приближали солдаты Пасху.
Пусть косая плевалась ядом,
Им была она нипочем!
Это Ангелы Сталинграда
И сейчас за твоим плечом.
Ветры волжские вновь тугие.
Летом жгутся, зимой холодные.
Только черти теперь другие:
Вместо свастики - знаки водные.
Против них лишь одна есть сила.
Заклинаю крещенским словом:
На планете - с клинком Россия.
В небе - Божия Мать с Покровом!
Продырявлено Мироздание.
Стынет Ставка в Последнем Риме.
Сталинград - как военное звание.
Волгоград - как гражданское имя.
Волга выпила небо синее,
Помянула свой город-Сад.
Как в Антихристе кол осиновый,
В падшем мире горчит Сталинград.
Не касается пламя ада,
Тех кто в душу бессмертье всаживал.
А защитников Сталинграда
В шар земной закопали заживо.
Прорастая сквозь их фаланги,
Травы вешние солнцу рады.
И теперь они - в небе Ангелы.
Просто Ангелы Сталинграда.
Это Ангелы небо пашут.
Сто дивизий в огне бушующих.
Их не мы поминаем, павших -
Нас они поминают, будущих.
У иконы Петра и Павла
Мы лампадку с тобой зажгли.
Нынче Родина вся - дом Павлова
И за Волгою нет земли.
***
Севастополь
Москва!
Ты больше не Город-герой.
Этот финансовый геморрой
Не совместим с отметками о контузии.
Присоединяйся к Армении или Грузии.
Я не буду прочь твоего свиданья с ракетой "Тополь".
(Как твой сын, я имею на это право).
Севастополь!
Здравствуй, последний город, последней славы!
Севастополь!
Над тобой русского неба пашня,
И мёртвые снова идут в рукопашный,
Спускаясь по твоим вечным лестницам,
Срывая ложное небо с хохляцким месяцем.
Севастополь!
Кастрация делает Стамбулом Константинополь.
Но ты ещё творишь оборону.
Мы подвезём патроны
По черноморскому Иордану,
Чтобы фашиствующему Майдану
Мало не показалось.
Севастополь!
Мы "совки" с тобой, как оказалось,
Мы на вечном огне
Еще не готовим для "Макдональдса" фри.
Ты слышишь за морем "ванн, ту, фри"?
Это актеры из НАТО
Репетируют свою смерть на твоём штыке!
Севастополь!
Матрос с гранатой
Русского бунта в железной руке!
В зубах твоих серых, панельных, спальных
Чёрная лента с портретов близких и дальних
Покойных героев, таких же как ты – униженных городов,
Для которых ты, Севастополь – огонь среди льдов.
Севастополь!
Морской некрополь.
В каменных схимах
Ушаков и Нахимов.
Дельфины–смертники,
несущие фрицам мины.
Стены, облицованные
Подвигом Кузнецова.
И твои вечные лестницы,
Вечные метрики,
Вечные пилигримы.
Севастополь!
Проданный внуками победивших,
Готовых продать любое,
Душу разбередивший
Старомодным детством,
В котором голубое
Было с мужеством по соседству.
Севастополь!
Я иду по Большой Морской,
Заедая херес гамлетовской тоской,
А навстречу мне девочки с атомными турбинами,
Еще не успевшие стать секс-рабынями
В Будапеште, на Мальте,
Даже рядом, в Ялте
Уже другая публика,
А ты, Севастополь, ещё республика
Со своим на крови законом,
Где портреты Павших равно близки иконам.
Севастополь!
Ветеран-подводник,
Божий Угодник
С глазами юноши идёт, хромая.
Здесь всякая ночь – 22 июня,
Здесь каждый день – 9 мая.
Севастополь!
Георгиевский монастырь.
Здесь Пушкин завидел через Чёрное море Разводные мосты.
Здесь настолько крепко
Русские гнезда свиты,
Что не видно в кепке
Ни одного джигита.
Севастополь!
Твой свежий ветер
Совсем неполиткорректен,
Ты сам выживаешь, как беспризорные русские дети –
Мальчик Сева и девочек сто Поль…
Севастополь!
Берег неба в краповой яшме.
Прошлый век, на свинцовом ветру распятый.
Севастополь!
Скоро снова будет 41-й и 45-й.
Я учусь у моря готовиться к рукопашной.
***
Что толку восхищаться сладким дымом
И спорить с дураками
сотни лет?
«…ты, ветер, чей?
Ты чья, Луна, над Крымом?
Ты чей, Господь,
открой уже секрет…»
Пусть мироточит пограничный столбик.
Шагни домой, чтоб снова жизнь начать.
Ругать Отчизну
за нерайский облик,
Как стричь по моде старенькую мать.
Встречай закаты розовым ламбруско,
Там истина, где личная вина.
Чем тише скорость всей машины русской,
Тем дальше смерть,
тем дольше времена.
И если ты в Полтаве,
Курске, Гродно
Сидишь в сети в свои осьмнадцать лет,
Быть человеком
вроде и не модно -
Тебе внушает «батя»-интернет…
Свобода может рабством
стать невольно,
А воля указать на личный стыд.
Но Родина не там,
где меньше больно,
А там где что-то главное болит.
Где летом под телегой снятся санки,
Где тонет в книгах чеховский студент,
Где у шоссе в поспешной серебрянке
Цветов не ждёт солдатский монумент.
Куда летят полжизни божьи птахи,
Весною петь на русском языке,
Где ты рождён, как говорят, в рубахе,
Чтобы спуститься к морю по реке.
***
Русская каша
Из топоров,
Песни Сашбаша,
Проза ветров.
Слева воюет
Советский Союз,
Справа жирует
Богатый бутуз.
В церковь шагаешь,
Поверженный класс?
Не повенчаешь
С Рублевкой Донбасс.
В сказочной роли
Известный задрот.
Он поневоле
Теперь патриот.
С цифрами фантики
В лапах огня.
Слева солдатики,
Справа тусня.
Время в бинтах
На курантах слепых.
На чужаках
Полумаски своих.
В маминой блузке
Мальчишка-матрос.
Плачет на русском
За лентой Христос.
Рядом лежит
Неизвестный солдат
Время бежит
То вперёд, то назад.
В двадцать втором
Сорок первый болит.
Павел с Петром
Победили ковид?
Флаг то советский
Голландцам назло.
Пётр в Донецке,
В Луганске Павло.
Девочка с мальчиком
Просят огня.
А в мать-и-мачехе
Череп коня.
***
Я прошу об одном всего лишь,
Признавая свою вину:
То, что можно сделать сегодня,
Не откладывай на весну!
Чтобы ночью на перекличке,
На осеннем сыром плацу
Загорелись глаза от спички,
Поднесённой тобой к лицу.
И тогда мы успеем к маю
Белый свет запустить в дома.
Ты исполнишь. Я знаю, знаю.
Будет в помощь зима, зима.
Пересёк у реки границу
Красной осени инженер.
Аплодируют Богу птицы,
Оставляя Москвы партер.
Нет ни жалости, ни печали,
Просто вспомнилось про любовь:
Как мы в очередь все вставали
И на юность сдавали кровь,
Целовали солдат медсестры
Заносили солдат в журнал,
И сентябрьский воздух острый
Всех до истины пробирал.
***
Рождественский орешек
Мне мальчик протянул орешек грецкий.
Смотри, с тех пор ладони в позолоте!
Стояли мы на площади в Донецке.
- А где же мама с папой?
- На работе.
- Так нынче праздник - Рождество Христово…
Я вдруг осекся
в эту ночь святую
И трёх волхвов увидел из Ростова,
Везущих в бочке воду питьевую.
- Отец мой продолжает дело Корсы,
Сказал пацан, -
нам с Вами по дороге.
Мы шли к роддому по проспекту Щорса,
Где на дежурство
вышла мать Сереги.
Давно виднелись в небе
звёзд зарубки,
И думал сочинитель утонченный
О вере в чудо маленькой и хрупкой,
Как грецкий тот орешек золоченый.
***
Собор пропавших без вести солдат
Построен из прозрачного гранита.
И там, где память в землю не зарыта,
Записки поминальные горят.
Андрей Рублёв расписывает свод,
Над ним в полнеба Троица святая.
Одну молитву длинную читая,
Священник Ветер службу здесь несёт.
Иван, Алеша, баюшки-баю…
Иван, Степан - такая вот молитва.
Душа солдата - это поле битвы,
И плачет мать у поля на краю.
Здесь горький стебель Родиной пророс,
Здесь кроме смерти оправдаться нечем.
И ткань Покрова задевает плечи,
Из материнских сотканная слез.
Бородино, Донецк и Сталинград…
В себя конец вмещает и начало,
Чтоб без вести Россия не пропала,
Собор пропавших без вести солдат.
***
Моя ламповая страна!
Так похожа ты на слона:
Уязвима да величава,
Проспала конец и начало.
Твой покров серебром расшит ,
Ты идёшь и земля дрожит.
Всех врагов отпевают волки,
Да качается хобот Волги.
И вцепились в спину слона
Стеньки Разина три челна.
Не бунтуй после третьей чарки,
Будешь в рамочке на Варварке!
Там собор стоит в честь Покрова,
И земля перед ним багрова.
Помни, Спасская башня - это
Стратегическая ракета.
Что ж ты,
милая, смотришь искоса,
Закричи уже и роди!
Это только такая присказка,
Сказка с касками впереди!
Лес твой в небо по пояс врос.
Вот Царь-Пушкин,
а с ним Христос.
Отче наш у тебя,
как Отчество,
А причастие - одиночество.
Кто там море решил погреть?
И не слон уже, а медведь.
Кровь во рту его и малина,
Вечно край любой - Украина.
Жизнь новая, жизнь тайная…
Вещих гениев - пруд пруди!
Это только была Цветаева,
Значит, Ягодова впереди…
Вот Ильич, вот рабочий с молотом,
Вот в хрущевке диван-кровать…
Купала твои кроют золотом,
Чтоб его потом воровать.
Как молились Троице трое:
«Отженись от нас, наркота!
Вышли нынче мы из запоя,
А жилплощадь уж занята…
Мы вернём ее взад обратно,
Жалко, брат налетит на брата,
Твой урок учли, Тяньаньмэнь!
Помоги нам, Господь, Аминь!»
Влад Маленко https://vk.com/id35786854
_________________________________
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 28.01.2024, 20:42 | Сообщение # 1509 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Я на войне, где каждый день последний.
Я на войне, где каждый край передний.
Я на войне, в руинах жизни мирной.
Я на войне реальной, не картинной.
Здесь люди собирают хворост горя
и жгут в своих сердцах, с бедою споря.
Топка́ земля от слез, от крови с потом,
бинтом потерь день с ночью крепко смотан.
Тут тишина, как злое наважденье,
просты слова, и с болью все сужденья,
и невозможно быть здесь посторонним,
когда друзей так часто мы хороним.
И кажется, нет сил несчастья видеть,
давно пора нам только ненавидеть.
Убить, стереть ‘бандер’ проклятых рожи,
спалить кресты нацистские с их кожи.
Так тяжело остаться человеком…
когда смерть обжигает пеплом-снегом…
Идёт война, летают близко пули,
идёт война, чтоб люди зло согнули.
Мы на войне реальной, не картинной.
Мы на войне, в руинах жизни мирной.
Мы на войне, где каждый край передний.
Мы на войне, где каждый день последний.
19.04.2022
***
КОМБАТ
С неба ангел в окоп опустился:
"Узнаёшь? Гиви мой позывной.
Я там вдоволь нектара напился,
надоел этот райский покой.
Как у вас? Вижу бьётесь со Тьмою...
Вот и я не могу в стороне
оставаться, когда бесы воют
и шагают по русской земле.
Сам однажды решил - не уеду
с этой русской земли никуда.
Как солдат, воевал, ждал Победы.
Не дождался... но то не беда.
Пусть я ангелом стал бестелесным,
и нет шанса держать автомат,
значит буду связистом небесным,
артнаводчиком, я же Комбат.
Как закончим войну и Победу
мы добудем для русской земли,
вот тогда я спокойно уеду,
растворюсь в алых красках зари..."
К нам с небес возвратились Комбаты,
сотни ангелов бьются сейчас.
Держат с нами в руках автоматы,
добывают Победу для нас.
06.11.2022
***
"Разведка" на стихи Вита Дорофеева "Туманы" https://www.youtube.com/watch?v=yAoHkKDhIMY
1.
Мы ходим там, куда зайти боится
сам леший и лесной болотный дух.
Где не поёт и гнёзд не греет птица,
где голос эха напряжённо глух.
Как тени, как беззвучия потомки,
всегда мы за спиною у врага.
Тропинки наши все идут по кромке...
Струна Судьбы натянута, туга.
Припев:
Разведка - позывной Туманы'.
Остры ножи, беззвучен шаг.
Наш подвиг часто безымянный.
И выше нас лишь звездный зодиак.
2.
Нас мало, мы как джокеры в колоде,
вернулись, значит верным был расклад.
Разведка без Удачи не приходит,
в цене – расчет холодный, дорог Фарт.
Задание... и снова в неизвестность
уходим под покровом тишины.
Военная разведка – это местность,
где обитают мужества Сыны.
Припев:
Разведка - позывной Туманы'.
Остры ножи, беззвучен шаг.
Наш подвиг часто безымянный.
И выше нас лишь звездный зодиак.
3.
Мы ходим там, куда зайти боится
сам леший и лесной болотный дух.
Где не поёт и гнёзд не греет птица,
где голос эха напряжённо глух.
Припев:
Разведка - позывной Туманы'.
Остры ножи, беззвучен шаг.
Наш подвиг часто безымянный.
И выше нас лишь звездный зодиак.
Вит Дорофеев
05.11.2022
***
18 мар 2023
БАХМУ́Т
От взрывов крошится Бахму́т,
судьба в ознобе от простуды.
Дома без жизни, точно груды,
телами вымощен маршрут…
...приказ,
на штурм
бойцы идут.
Земля, набитая свинцом
и смертью – адски тяжелеет.
От крови, пролитой ржавеет
Бахму́тка с Северским Донцом…
...победный
"чёрный роджер"*
реет.
И небо – тонкий в дырах лёд,
и солнце в копоти бликует.
Но воля русская штурмует
Бахму́тской преисподней дот…
...за жизнь,
за правду
шаг вперёд.
Упрямых душ кровавый труд,
пожаров зарево танцует.
И Вагнер яростно штурмует
Артёмовск, он пока – Бахму́т…
...весна горит,
а смерть веснует.
***
ДЕВЯНОСТО…
Девяносто юнцов, девяносто…
светлых судеб, крылатых надежд…
поменяли домашние гнёзда
на комплекты курсантских одежд.
И блестят горделиво погоны,
и фуражки на "раз" взмыли ввысь,
и удачи карманы бездонны…
Впереди ещё целая жизнь.
И на ‘выпуск’ из дедовой каски
лихо пи́лось на счастье вино.
Вспоминались курсантские сказки…
но война постучала в окно.
Не мальчишки уже, а мужчины
разлетелись по новым фронтам.
Покоряют геройства вершины
и над бездной идут по мостам.
Запеклась на земле кровь заката,
небеса пропитались свинцом.
Вновь война на полях для солдата
стала страшным, смертельным жнецом.
И пылает курсантская рота,
и ломает нацистам хребты.
Бьёт врага до кровавого пота,
до последней у жизни черты.
И сгорает...
Тогда девяносто
было их в светлый праздничный день.
Девяносто у края погоста,
всего шаг... их уже сорок семь.
И кружат, и кружат числа-грифы,
вместе с кожей сдирается год.
От земли отрываются цифры –
в облаках закрепляется взвод.
***
БАБОЧКА
На перине больничной в бинтах,
словно бабочка в коконе шёлка,
я лежу в наркотических снах –
спеленали военного волка.
Доктор резал и штопал меня,
шепотком матерясь на латыни.
И железо земное кляня,
не спеша доставал ‘когти’ мины.
Он из ниток вязал узелки,
мою жизнь с этим миром скрепляя.
И из капельниц ставил силки,
в моё тело надежду вливая.
Ну а я, в бой кинжальный с врагом
шёл во сне, о раненье не зная…
Медсестрички молились потом,
мою Душу с небес возвращая.
Но она, как подранок скулит,
всё боится ко мне приближаться.
Там, где сталь как бумага горит,
повезло нам в живых с ней остаться.
Я очнусь и, возможно тайком,
не от боли, от жизни заплачу,
что укрыт простыней, не венком.
Повезло… получил жизнь на сдачу.
Так что вы не жалейте меня
и оставьте свои пересуды.
Пусть принёс из боёв, из огня
боль и память потерь моих пу́ды...
Но вернусь и закончу войну.
Силы будут, коль есть к жизни воля.
Я солдат, защищаю Страну.
Воевать…
Победить – моя Доля.
***
ЮРИЙ ВОЛК
Великий Муж... Воитель строк...
Шершавый, как краюха хлеба.
Творец ушёл к Творцу на небо,
прожив земной короткий срок.
Исполнил долг, отдал себя
войне до капли… нет, до точки.
И до звенящей болью строчки
он душу источил, любя.
И вверил нам свой позывной,
и пламя рифм прекрасно-вечных.
Он на бумагах звёздных, млечных
теперь напишет сборник свой.
Мы вновь увидим и прочтём,
мы вновь слова его услышим…
Ушёл Поэт, строкой возвышен,
а мы в его строках живём.
***
РОДИНА-ДОЧЬ
По ухабам раскисшим, по рытвинам
день израненный катится в ночь.
Здесь, в закате кроваво-воинственном,
мы увидели Родину-Дочь.
Не зовущую в бой – Мать Великую,
вновь собравшую верных сынов,
а девчушку совсем... ясноликую,
что явилась в окопы отцов.
С этим образом нежным, молитвенным
крепнет сила и воля в сердцах.
И уверенность лезвием бритвенным
отсекает сомненья и страх.
Видно так небеса напророчили –
в час, когда разлили́сь реки бед
наша Родина-Мать стала Дочерью,
и сберечь её – Божий Завет.
***
РАНЕНЫЙ СОН
Не взяла меня смерть, промахнулась,
лишь в мои заглянула глаза...
но Душа к небу тихо взметнулась,
не пустили... вернулась назад.
И заметив Её возвращенье,
видно выдал меня боли стон,
смерть в холодном жестоком отмщеньи
шалой пулей поранила сон.
Сон прострелен... бывает такое...
Тело к ранам привыкло вполне,
а Душа покалечена... ноет,
словно хворост сгорая в огне.
Помню всё… нет страшнее расплаты…
и жуёт меня память во сне.
Ко мне ночью приходят солдаты –
парни, братья по нашей войне.
Знаю их имена, позывные,
вижу лица погибших в бою...
Все живые, навек молодые,
и я с ними без слов говорю.
Слышу треск перестрелок во мраке,
грохот взрывов, огня чехарду.
Мы в броске, мы на штурме, мы в драке...
вновь в привычном фугасном аду.
И они меня вновь прикрывают,
а я рвусь из окопа вперёд...
И они в моём сне погибают,
а я жив... но я жду свой черёд.
Только смерть... смерть опять промахнулась.
Ночь живёт, тихо дышит весна…
Память в Душу осколком воткнулась
и Душе нет покоя и сна.
***
КОГДА ТВОЙ ПОГИБАЕТ ДРУГ…
Когда твой погибает друг,
ты гибнешь сам наполовину...
В бою мы были с ним едины,
когда взрывались рядом мины,
друг друга прикрывали спины.
Врагов мы били, как мужчины...
Писал он доченьке, я сыну...
но он погиб... мой лучший друг.
Я вроде жив, и нет меня,
вдыхаю дым табачный – вату...
Ни он, ни я не виноваты,
пришла война, нужны солдаты,
мы взяли в руки автоматы,
шагнули в пламя, в бой, в раскаты...
Он первым жизнь отдал, как плату...
за мир, за близких, за меня.
До дня Победы, счастья дня
дойду, я должен, я сумею...
Он так хотел, я это знаю,
как Ангел проведёт по краю,
отгонит прочь осколков стаю,
убережёт, не пустит к раю...
Я этой мыслью сердце грею...
живу... его мечты храня.
***
224 ДНЯ
Камень горел, как обычный картон,
кровь растворяла железобетон,
не замолкала фуга огня
в Бахмуте двести двадцать четыре дня.
Небо дышало взрывною волной,
хрипы орудий срывались на вой,
плавились жизни, сталь и земля
в Бахмуте двести двадцать четыре дня.
Смерть забирала друзей и врагов,
след оставляла – скелеты домов.
"Вагнер" – шаг из огня в полымя…
в Бахмуте двести двадцать четыре дня.
Слава бойцам вечной русской земли,
'Царствие' тем, кто в боях полегли.
Вы защищали от смерти меня
вечные двести двадцать четыре дня.
***
ПОЗЫВНОЙ "КУЗБАСС"
Нам с рожденья даны имена
величавые или простые,
но когда наступает война,
выбираем себе позывные.
И воюют "Малой" и "Фугас",
и "Сушняк", и конечно же, "Батя".
Ну, а мой позывной здесь – "Кузбасс",
в честь земли, где родился я кстати.
В нём Сибири суровая мощь
и без края тайга, словно море.
В нём бездонная звёздная ночь
и поля, и ветра на просторе.
Я пришёл защитить наш Донбасс –
правый выбор и правое время.
Позывной, точно молот – "Кузбасс"
сокрушает нацистское племя.
Словно меч из далёких былин
лихо рубит предательства шеи.
Все мы в этом бою, как один –
ради жизни, во имя России.
И летят 'Позывные' в эфир…
Иногда пропадая в закате,
оставляют израненный мир,
пополняя полки Божьей рати.
Но я свой продолжаю поход,
и хранят меня ваши молитвы.
Пусть гремит неба огненный свод,
пусть дрожит поле праведной битвы,
верю – дома дождутся меня.
Я вернусь, и победное знамя
принесу из боёв, из огня...
С нами Бог!
Значит, Правда за нами!
***
Запах дымный,
медово-ладанный
Рукотворных окопных свеч…
Самокрут, на ладонях
скатанный,
Станет губы привычно жечь.
Табака горечь сухотравная,
Перебьет смерти сладкий
вкус.
И шепчу я молитвой главное:
Я вернусь, я живой вернусь…
Вит Дорофеев https://vk.com/vitdorofeev
|
| |
| |
| Селена | Дата: Понедельник, 29.01.2024, 10:42 | Сообщение # 1510 |
 Генерал-лейтенант НашейПланеты
Группа: Друзья Нашей Планеты
Сообщений: 763
Статус: Offline
| Вопрос к себе...
Зачем на свет я появился?
На земле матушке родился.
Я стал вопросы задавать,
И сам, на них же отвечать.
Всё происходит в небесах,
Где не пугает, души страх.
Пройти, урок земных наук,
В груди своей, услышать стук.
Понять материю извне,
Переработать всё в себе.
И сколько взял, суметь отдать,
Чтоб потребителем не стать.
В земной кромешной суете,
Знать в Боге ты, а Бог в тебе.
С такою мыслью живи,
И мотыльком на свет лети.
Тьма не исчезнет, не уйдёт,
Луч света, к свету приведёт.
Когда пройдёшь, во тьме сей путь,
Сказать спасибо не забудь!
Что человеком ты родился,
В животном мире закалился.
Пройдя все нижние слои,
Построй же новые миры!!!
Леонид Горемыкин
Всем Мира, Любви и Добра!!!
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 11.02.2024, 14:17 | Сообщение # 1511 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| МОЛОДОМУ
Не выставляйся: я да я.
Ты в жизнь пошёл от соловья
По предсказанью той звезды,
Что углядела с высоты
Девчонку ту и паренька
При соловье у родника…
И лишь потом ты молодцом
Пошёл от матери с отцом.
* * *
Молодёжь на то и молодёжь.
Было: не «подайте», а «даёшь!»
Было: Уралмаш и Днепрогэс.
Горы дел, а времени — в обрез.
Было: балалайка и гармонь,
Песня — к звёздам, под ноги — огонь,
А потом с залёточкой вдвоём,
Как сирень в обнимку с соловьём.
Было. А теперь — ну что за цель? —
Дайте мне Америку в постель.
* * *
Кому дворцы, кому крутая мебель
Курьерским ходом из Парижа аж…
А мне бы, мне бы, чудаку, а мне бы
Хоть на часок бы к юности в шалаш.
В укромный тот, в котором по присловью
Любовь всю ночку любится с любовью.
И ничего, что голова в снегу.
Вот подсучу штаны — и побегу.
***
РУССКИЙ ЯЗЫК
От неба над страной
И до тетрадки школьной
Он весь берестяной
И великоглагольный.
Смысл без него немой
И безымянны вещи...
Он с детства твой и мой
И песенный, и вещий.
***
«Лазорево» нам ближе, чем «гламурно».
В таких словах не сходятся мосты.
Лазоревый цветок – не проходная урна,
А встречный взгляд добра и красоты...
Ах, как я вас люблю, берёзовые ситцы!
Вы – облака в руках у кружевницы.
***
Чуть левей и чуть правей –
Васильки из-под бровей,
На груди – с лазурью брошь...
Вот бы – в поле, вот бы – в рожь.
Так, как у Некрасова:
Песенно и сказово.
***
Родина. Сторонушка. Сторонка...
Синим небом полная страна,
Проливная песня жаворонка,
Самой чистой музыки струна.
Все мы, все – и взрослые и дети –
С детства дышим именем твоим.
За тебя на этом белом свете
Мы ещё, родная, постоим.
* * *
Вчера одна мне женщина сказала:
«Вас на земле осталось очень мало,
Фронтовиков». А я ей так ответил:
«Да, мало нас, но мы ещё посветим
Своими боевыми орденами
И попоём, поплачем вместе с вами.
А край придёт — посветим вам оттуда
Бессмертным светом звёздного салюта».
* * *
Моё седое поколенье —
Оно особого каленья,
Особой выкладки и шага
От Сталинграда до
рейхстага.
Мы — старики, но мы
и дети,
Мы и на том, и этом свете,
А духом все мы —
сталинградцы.
Нам Богом велено:
держаться!
* * *
Уже давно с полей, с лугов
Ушла весна под власть снегов,
Ушла в туман, в дожди, в пургу.
А я ещё за ней бегу,
Прошу: постой, не уходи,
Перезимуй в моей груди!
Егор (Георгий) Александрович Исаев (1926 - 2013)
________________________________________
|
| |
| |
| ltleirf | Дата: Четверг, 22.02.2024, 16:43 | Сообщение # 1512 |
|
Рядовой Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 10
Статус: Offline
| По небу плыли хмуро облака.
Я в путь последней друга провожал.
Само собою вырвалось: 'Пока!'
В ответ венок бумажный зашуршал…
А-ну, земляк, давай стакан на круг,
Хоть слово я давал себе - не пить.
Ушел еще один хороший друг,
Его не возвратить, не заменить.
И землекоп, старательно кряхтя,
Свой раскладной стаканчик предложил:
"Да будет пухом мерзлая земля
Тому, кто в этой жизни не дожил…
За нашу жизнь - жизнь отдали отцы,
Их схоронили, умных, молодых,
А в жизни процветают подлецы,
И кровососы рядятся в святых.
Ну почему, морали вопреки,
Неколебима истина во зле?
Что лучшие на смерть обречены
А идиоты ходят по земле?"
Мой компаньон, немного захмлев,
Ему чужое горе - в пять кубов -
Сказал, что все мы - гости на земле -
Живем во власти праведных Богов…
"Прибрал Господь!" - Я слышу там и здесь.
И зло берет за мертвых на живых!
Что, если Бог на свете все же есть,
То почему он так несправедлив?
На нас глядит Всевышний свысока
И выбирает лучшего раба,
На небесах там тоже, видно, план
И, как у нас, за качество борьба!
Вот почему, морали вопреки,
Неколебима истина во зле,
Что лучшие на смерть обречены
А идиоты ходят по земле.
И там в цене людская доброта,
И простота душевная в цене.
На простака же как на дурака
Потом глядят Всевышние Небес.
|
| |
| |
| ltleirf | Дата: Воскресенье, 25.02.2024, 20:39 | Сообщение # 1513 |
|
Рядовой Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 10
Статус: Offline
| Когда во Вселенной царило утро
И Боги из праха мир создавали,
Они разделили Силу и Мудрость
И людям не поровну их раздали.
Досталась мужчине грозная Сила,
Железные мышцы и взгляд бесстрашный,
Чтоб тех, кто слабей его, защитил он,
Если придется, и в рукопашной.
А Мудрость по праву досталась женам,
Чтобы вручали предков заветы
Детям, в любви и ласке рожденным, -
Отблеск нетленный вечного Света.
С тех пор, если надо, встает мужчина,
Свой дом защищая в жестокой схватке;
Доколе ж мирно горит лучина,
Хозяйские у жены повадки.
И если вдруг голос она повысит,
Отнюдь на нее воитель не ропщет:
Не для него премудрости жизни -
Битва страшна, но в битве и проще.
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 10.04.2024, 11:47 | Сообщение # 1514 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| СТАРИННОЕ БЛАГОСЛОВЕНИЕ
Там, под орешником, развесившим листву,
На корточках, по старшинству
В кругу почетном восседая,
Обычай соблюдая,
Смеялись, пили
И шутили,
Вели беседы длинные за чашей
Хозяева села — отцы и деды наши.
Мы — трое школьников — стояли тут же рядом,
Сняв шапки, с любопытным взглядом,
Сложивши руки на груди покорно,
Ребячески задорно
Мы пели песни, громко был их звук,
Отцов и дедов радовался круг.
Но вот мы кончили. Тогда,
Крутя усы, поднялся тамада,
За ним, поднявши чаши налитые,
Все остальные.
Сказали нам: «Благословен ваш час!
«Живите, дети, но счастливей нас...»
Прошли года. Не сосчитать потерь...
И песни наши горестней теперь.
И, настоящее слезами орошая,
Я понял, почему, благословляя,
Нам говорили старшие в тот час:
«Живите, дети, но счастливее нас...»
О вы, давно почившие! Мир вам!
Все ваши горести близки теперь и нам,
И ныне, скорби час иль радости встречая,
Детей своих в дорогу провожая,
Как вы, мы говорим: «Благословен ваш час!
Живите, дети, но счастливей нас...»
Ованес Туманян (1869-1923 )
***
— Мальчишку не видал?
— Пробегал!
— Догоню?
— Не-е. Пока твой конь четырьмя ногами: раз, два, три, четыре… Мальчишка на двух ногах: раз-два, раз-два! Давай я коня постерегу. А ты бегом! Раз-два, раз-два, раз-два!
Ишь ты, Масленица!
> https://www.youtube.com/watch?v=iTzjso78H00
Рисованный мультфильм по мотивам сказки армянского писателя Ованеса Туманяна. О том, как сын бедняка наказал богача за жадность, который брал налоги за все, даже за прошлогодний снег.
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 19.04.2024, 12:41 | Сообщение # 1515 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Сказочная страна
Я не была сама - слыхала только,
Что есть страна диковин и чудес :
При целых овцах - сыты даже волки,
И без единой щепки рубят лес.
Там получает Кузькина маманя,
На удивленье, молоко с козла.
Котище хитрый сторожит сметану,
Хрен слаще редьки, и любовь не зла.
Увы! На мысли я себя невольно
Ловлю, что мне милей моя страна :
На всё плевав с высокой колокольни,
Здесь заблудиться можно в трёх соснах.
Наивно мелет наизусть Емеля
Неписанный закон для дураков -
В стране, где есть семь пятниц на неделе,
Всегда дожди, и нету четвергов.
Друг друга, кулаками после драки
Размахивая, видят рыбаки.
А на горе, свистя, зимуют раки.
И круглых дур находят мужики.
***
В эпоху загнивающей системы
Своё добро спасти стремится власть.
А у народа целых три проблемы:
"Кто виноват? Что делать? Где украсть?"
С двумя всё ясно, лезть не стоит в драку:
Всему виной евреи и цари.
"Всё поделить", - писал ещё Булгаков...
Но вот на третью - плюнь и разотри.
Она неразрешима, если честно:
Попробуй положить на что-то глаз...
Не зря сказал один герой известный:
"Ребята! Всё украдено до нас!"
***
Погода - дрянь, накрылся бизнес.
Арестовали в банке счёт.
Бумажник спёрли, в мире - кризис.
Опять на кухне кран течёт.
И день, и ночь звонит коллектор.
Мобильник сел, и денег нет.
Прислал налоговый инспектор
В конверте "пламенный" привет...
Носки последние протёрлись,
Сломался зонт, в стране - бардак.
Друзья не вовремя припёрлись...
Сосед - козёл, партнёр - м@дак.
Штаны с пятном от "Ариэля",
Ушла к любовнику жена...
А завтра - первое апреля...
Да хрен с ним. Лишь бы не война.
***
Которые сутки пылают стРаницы,
Политы слезами с утра до утра.
Эх, жаль, вы не с нами, поручик Голицын,
Сто лет пролетело, а будто - вчера.
Есть Дума опять, и Владимир у власти,
И сами уже ни хрена не поймём...
Но так же бушуют семейные страсти
(Как скажет корнет - да гори всё конём).
И всё, как при вас: и бардак, и разруха.
Хотя... Нет, не всё! Провели интернет.
И в нём огрести можно в лоб (можно - в ухо),
И девочек в личный привесть в кабинет.
Любой нынче это занятье осилит,
Здесь стрОчут и плачут, и рвут удила.
Здесь даже бухают, ведь мы же - в России.
В России никак без строки и бухла.
Ах, да! Про семью и про страсти. Пардону!..
Так вот: ИЗМЕНЯЮТ. Адюльтер. Шкандаль.
Не только мужья, но, представьте, и жёны.
Советы, увы, не привили мораль.
На тему все оды, изменщиков - в клочья,
Путёвки - бесплатные на (три буквы) и в ад.
И утром, и днём, но особенно ночью
За нравственность бьётся пролетариат.
Романтика, ёлки! Прозаиков - нафик.
И рифмы плетутся, а как не плести?!
На ямбы с хореями тратится трафик,
И снова высокие стили в чести.
И буквы, как шарики, падают в лузу,
А там уже - душещипательный стиш...
Зачем вы с корнетом свалили к французам?
На кой, господа, был вам "ихний" Париж?
А здесь - всё родное: и строчки, и лица,
Измены рождают классический слог!
Здесь В РИФМУ БУХАЮТ!!! Ну, что ж вы, Голицын,
В Париже, поди, так никто бы не смог.
И истины нету в бургундском. Едва ли
Сравнится с их пойлом свекольный первак.
Россию, по ходу, не мы (прое...) потеряли,
А вы с Оболенским, поручик. Вот так.
***
Когда мы станем знамениты,
Устав от тяжести корон
Притушим звёздные софиты,
Покинем надоевший трон.
Как Лев Толстой - на босу ногу -
С губой в окрошке и борще
Свернём на старую дорогу:
Ты - в "Ягуаре", я - в "Порше"...
Пойдём в народ, где наши корни
Ещё торчат из-под земли.
Пятиэтажка...пьяный дворник...
"Альянс", плацкарт и "Жигули".
Где, погрузившись как в нирвану,
Листают тыщи человек
Мои стихи, твои романы
На стеллажах библиотек.
Когда автографы устанут
Фанатам руки раздавать,
Мы оторвёмся от нирваны
И - на Парнас... Творить! Писать!
Звездою быть - не фунт изюму,
Ту вам не "мать" и "растудыть".
Сиди теперь - за всех - и думай,
Что делать?.. Быть или не быть?
А сердце - в Вене ли, на Сене,
Или на пляжах Хургады -
Так будет биться за Расею,
Купальник рвать на лоскуты!
И на Таити, на Майорке,
Их презирая благодать,
Мы будем русские задворки
С тоской высокой вспоминать.
И, сидя в скандинавском баре,
Лениво попивая грог,
Ты мне о новом "Ягуаре"
Вдруг скажешь: "Как же он убог!"
А я тебе, состроив мину,
Про свой шикарный новый "Порш"
В элитной лондонской гостиной
Скажу : "Да так, ничё... хорош..."
И не продует злая вьюга
Манто из модного зверька.
Всё это будет, верь, подруга!
Всё это будет... А пока -
В пруду купаюсь, там где утки,
И воду из-под крана пью,
Ем дома, езжу на маршрутке...
И к "звёздам" в личке пристаю.
***
Я напишу о нас роман.
Ты в роли главного героя
Сразишь врагов (их будет трое!)
И ляжешь умирать от ран.
А я, такая из себя
Неподражаемая леди,
Исполненная милосердьем,
Найду и выхожу тебя!
А захочу - и пропадёшь
Один в непроходимых джунглях,
В своих китайских рыжих туфлях
Попав под африканский дождь.
Тут я, как кое-что с горы:
С горячим кофе, с плащ-палаткой
И стельками под обе пятки
Явлюсь по правилам игры!
А, может быть, поднявши ввысь,
Тебя мне сбросить с парашютом?
Он не раскроется как будто,
И тут, откуда ни возьмись,
Лебёдушка из-под небес!
И - прям к тебе... крылами - хвать-ка!
В царевну превратилась... Катька?..
Откуда эта стерва здесь?!
Стоп! Всё сначала! Пусть она
Тебя огреет сковородкой!
(Великолепная находка!)
А я - прекрасна, холодна,
Уеду в бежевом авто,
Не удостоив даже взглядом...
И с воплями: "Простите гада!" -
За мной, без шапки и пальто,
Брызг поднимая облака,
Ты будешь мчаться виновато...
Ночь... Топот ног глухим стаккато...
Через года... через века...
Я дам, конечно, задний ход.
(О, месть, ты - сладкая микстура!)
Ты скажешь мне, что Катька - дура,
Что было всё наоборот,
Что было всё совсем не так...
Но я, за капюшоном прячась,
Скажу тебе: "Адьёс, мучачос,
Вам не свезло, я еду в парк!"
И в пол свободно и легко
Втоплю послушную педальку...
Так. Стоп. А Это кто - на Вальку
Похожая?! Недалеко
Уехала я... Тут как тут!
Какая наглость! Вот зараза...
Нет, всё! Ты отравился газом!
Но не прошло пяти минут -
Тебя я, не жалея сил
И крепдешинового платья,
Несу к себе домой, истратив
Весь свой литературный пыл.
...Отбой! Но только до утра,
Чтоб дурой впредь не обзывался
и моего теперь боялся
Неугомонного пера.
***
Жарким летом вдоль по речке
Плыли стайкой караси.
А у клуба, на крылечке,
Сходка местной "Би-Би-Си".
Жили в доме, под горою,
Бабка старая и дед.
Дед натурой шебутною
Отличался с юных лет.
Усидеть не мог на месте,
Будто в заднице чирьяк!
Целый день в бегах, хоть тресни,
И не сладить с ним никак!
Как цыплёнок малый весит,
Метр с кепкою в прыжке...
А туды же - куролесить,
Хоть води на поводке!
Если бабка соли пачку
В магазин купить пошлёт -
После в валенке заначку
Обязательно найдёт!
Только утром слезет с печки,
Бабка глядь - простыл и след!
Он уже в кустах у речки,
Голым девкам смотрит вслед....
Да любое с ним общенье
Превращалось в кутерьму!
Вот и в это воскресенье
Не сиделося ему...
Втихаря сходил с проверкой
На соседский огород ,
От сарая стукнул дверкой,
Покрутился у ворот...
Покурил у сельсовета,
У колодца постоял,
У дорожного кювета
Две монетки подобрал...
Забежал домой, украдкой
Из заначки отхлебнул,
Закусил конфеткой сладкой,
Снова в валенок нырнул...
Да повеселело, вроде, -
Казакует старый пень!
Смотрит, бабка в огороде
Полет грядки целый день.
Он, с гримасою манерной,
Походил туды-сюды...
(Мол, хоть старый, да уж, верно,
Не испортит борозды!)
Бабка в позе интересной -
Дед кальсоны подтянул,
Да за мягкое за место
Ниже пояса щипнул.
Бабка взвизгнула: "Засранец!
Ща как тресну по башке!
Ишь, что выдумал, поганец,
Вот - глиста на ремешке!
Лучше дело бы затеял,
По хозяйству бы помог,
Заодно бы свой развеял
Бестолковый котелок!"
Дед ей : "Старая кошёлка,
Да тебе б самой сидеть -
Только семечки бы шшолкать,
Да с соседками трындеть..
Никакого антиресу
Мне с тобой - один раздор!
Ну, какого ты бельмесу
Разоралась на весь двор?
Намереньев не имея,
Я тебя бы не шшипал,
Ты сегодня, как стемнеет,
Приходи на сеновал!
Вспомним время золотое
(Да чаво б не согрешить?)
Можешь семечек с собою,
Если хочешь, приташшить".
...Вот и солнце опустилось...
Бабка с дедом в неглиже
Суматошно суетились,
Отражаясь в трельяже.
Наряжаясь не на шутку,
Из себя - бубновый туз,
Старый даже незабудку
Пришпандорил на картуз!
Бабка меряла серёжки,
Навивала бигуди,
Да на всякий случай брошку
Прицепила на груди!
Бусы красные надела,
Новый фартук на халат,
Горделиво поглядела:
Хорошо сидит наряд!
Галстук дед себе поправил:
"Што мы - чай, не пацаны!"
Да любимые напялил
Полосатые штаны.
Подвязался не верёвкой.
А армейским ремешком,
Обе волосины ловко
Разлохматил гребешком.
Да для понту комсомольский
Нацепил на грудь значок.
Бабка глянула по-свойски:
"Вот уж, вправду, дурачок!
Где ж ты, лапоть деревенский,
Енту штуку раскопал?
Ты ишшо бы пионерский
Галстук, сдуру, повязал!"
"Да чаво б ты понимала,
Чем я хуже, чем Делон?
Да куды ж ты подевала
Мой "Тройной" одеколон?!"
...Солнце село, в небе звёздном
Красной искрой - самолёт.
Дед, настроившись сурьёзно,
Бабку за сараем ждёт.
Папироской светит старый,
Сено нюхает - балдёж!
Возле клуба под гитару
Хлещет пиво молодёжь.
Всё темнее... Нету бабки!
Дед затылок почесал:
Видно, меряет всё тряпки,
Или смотрит сериал.
Может, в одиночку клюшка
С чаем трескает халву?
Надо было хоть чекушку
Прихватить на рандеву!
С речки свежестью подуло,
Чтой-то стало холодать...
"Вот ишшо - за старой дурой
Враз оглобли повертать!
Вот уж точно - подкачала,
Хоть ложись да помирай!"
(А когда-то прибегала
Раньше деда за сарай!)
Дед, кряхтя и матюкаясь,
Огорчённый шёл до слёз!
И, в потёмках спотыкаясь,
Чуть поленницу не снёс.
Очень старому обидно,
Так вот с нею - не впервой!
...Но не кончился, как видно,
Романтический настрой:
Он, как в годы молодые,
Бросил камушком в окно.
(Видно, мысли озорные
Не утихли, всё равно!)
Шевельнулась занавеска...
Смотрит - бабка изнутри
Распахнула раму с треском:
"Чё те надо? Говори!"
"Ну, чаво не приходила?" -
Возмущённо шепчет дед.
"Меня мамка не пустила" -
Был кокетливый ответ!
Сзади с грохотом поленья
Полетели на траву!
...Утром знала вся деревня
Про ночное рандеву.
Жарким летом вдоль по речке
Уплывали караси...
А у клуба на крылечке
Хохотала "Би-Би-Си"!
))))))))))))))))))))))))))
***
Не поэтично есть чеснок поэту.
Особенно за ужином - ни-ни!
(Возьмёшься - о возвышенном... Да где там!
В мозгу - ни строчки, окромя фигни).
Окликнешь Музу - где, мол, там застряла?!
Тут, может, новый АлександЕр Блок!
Она в ответ вдруг из-под одеяла:
"Да здеся, здеся... Снова жрал чеснок?!
Ведь говорила - соблюдай регламент.
На кажный вкус придёт своя мысля.
Санька нетленки о Прекрасной даме
Писалися портвейну опосля.
Вильяма взять: строчил свои сонеты,
Ликёра источая аромат.
Что под чеснок напишется поэту?!
Нехай его прозаики едят!"
И захрапит, свой нос уткнув в подушку,
Оставив недвусмысленный намёк.
А ты ломаешь голову... А Пушкин?!
Ведь, как прозаик, мог он есть чеснок?!
А Лермонтов?! Скосила б инфлюенца
Без чеснока искусству на беду!
...Пусть дрыхнет Муза... Хряпну водки с перцем!
А будет ныть, на прозу перейду.
Эвелина Пиженко https://proza.ru/avtor/ehvelina2&book=13#13
__________________________________________________
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 23.04.2024, 20:17 | Сообщение # 1516 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Я научился жизнь любить,
Вдыхая смерти горький запах...
Когда в своих тяжëлых лапах,
Меня пытаясь задушить,
Смерть в грязь лицом меня курнала,
Льдом выжигала изнутри,
Кричала в уши мне: «Умри!»
И лучших рядом забирала.
А я лишь «Господи, спаси!»
Твердил кровавыми губами
Над свежесбитыми гробами
И не сойти с ума просил...
***
Свой первый бой я принял дома.
И сразу в жар передовой.
«Я ухожу!» — звучало громом:
С родными был мой первый бой...
«Я ухожу!» — как взрыв снаряда.
Осколком душу посекло.
«Я ухожу!» — для тех, кто рядом, —
Сердец разбитое стекло.
Ты не суди, родная, строго.
Я всей душой своей клянусь!
Перед тобой и перед Богом:
Я ухожу, но я вернусь!
Потом огнём душевной боли
Миг расставанья краткий был.
И мне едва хватало воли,
Родным едва хватало сил...
И понял я, чтобы вернуться,
Я должен буду клятву дать.
Слова мои пусть отзовутся
В душе у тех, кто будет ждать.
Ты не суди, родная, строго.
Я всей душой своей клянусь
Перед тобой и перед Богом —
Я ухожу, но я вернусь!
***
Помолись за меня, Богородица!
Перед Сыном Своим помолись.
Там с Тобой теперь Господу молятся
Те, кто рядом со мной не сдались.
Мне не страшно за них, Матерь Божия,
Они, знаю, уже все в раю.
Только я лишь пока у подножия,
Как с иконой с гранатой стою.
Окружили меня волки серые.
Слышу смерти проклятой шаги.
Укрепи, Богородица, веру мне,
В час предсмертный прошу: помоги.
Пусть не спас свою жизнь горемычную,
Дай хотя бы мне душу спасти.
Подпущу я волков, чтобы лично мне
Их побольше с собой унести...
***
Спит малышка в колыбели,
Мама рядышком сидит,
Во дворе скрипят качели,
Низко над землёй летит
И щебечет звонко птаха,
На цветах жужжат шмели,
Сохнет дедова рубаха,
Воробьи шумят в пыли.
Всё привычно в жизни мирной:
Дом, работа, выходной.
Было всё у всех стабильно,
Было всё — перед войной.
Нету больше колыбели,
И малышки больше нет.
Мамы нет и нет качелей,
Нет рубахи, деда нет.
Улетели в небо птицы
Вдаль подальше от войны.
Жизнь привычная лишь снится
Сквозь обрывистые сны...
***
Война повисла на руках:
Обузой, бременем тяжёлым
У тех, кто сеял хлеб в полях,
Кто обучал детишек в школах,
Кто в шахтах уголь добывал,
Водил троллейбусы, трамваи,
Кто у станка всю жизнь стоял,
Кто про войну из книжек знает...
Война повисла на руках
И заставляет руки эти,
Увы, не сеять хлеб в полях,
А сеять пепел на планете...
***
АНДРЮХА
Мы познакомились с Андрюхой,
Когда шагали за бронёй...
По «бэхе» вскользь шмальнули «мухой,
И он закрыл меня собой.
На этот раз остались живы.
Глубокий спас меня кювет
И рук его стальные жилы,
В которых — опыт прошлых лет.
Потом был бой. Огонь повсюду.
Свистел свинец со всех сторон.
Сейчас считать уже не буду
Ушедших к Богу на поклон.
Тогда Андрюха после боя,
Меня похлопав по плечу,
Сказал: «Не дрейфь, жить будешь, воин,
Вон видишь храм? — поставь свечу...»
Я покурил. Рукой дрожащей
Быстрей окурок погасил.
В храм, с виду душу леденящий,
Поплёлся из последних сил.
Где свечку ставить?! Гарь и копоть.
Сквозь купол видно небеса.
Андрюха взял меня за локоть,
Подвёл, где были образа.
И шёпотом сказал спаситель:
«Пойми одно — неважно, где...
Ты тоже Господа обитель,
Коль носишь ты Его в себе...»
Мне речь его казалась странной,
Дошло немного погодя:
Христа Апостол — Первозванный
Андрей сберёг меня тогда...
Мы познакомились с Андрюхой,
Когда шагали за бронёй.
Самим Святым наверно Духом
Был послан мне спаситель мой.
С тех пор не видел я Андрея
Но каждый раз, как грянет бой —
Иду в атаку не робея,
Я знаю: Бог всегда со мной...
***
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ВОЙНОЙ. 3.11.2022
Тяжёлым, плотным покрывалом
Ночь опустилась на меня.
И вместе с ней всё задремало,
И задремал усталый я.
Беспечно, как-то так по-детски,
Я позабыл вдруг обо всём.
И спал уже почти мертвецки.
Жена мне снилась дети, дом...
И вот сквозь сон я вдруг услышал,
Что кто-то воет надо мной.
Как будто волк из леса вышел
Пооткровенничать с Луной.
Потом всё быстро прекратилось
И наступила тишина.
Быть может, это мне приснилось?
И рядом вовсе не война?
Почти слепой, в объятьях ночи,
Я тьму пытался разглядеть.
И вдруг вокруг всё загрохочет!
И руку мне как будто плеть
Ударом хлёстким осушила,
Волной горячей обожгла.
И вспомнил всё, что в жизни было,
И стал твердить молитву я.
Потом бежал, бежал и падал.
Считал секунды: раз, два, три!
И мне казалось кто-то рядом
Мне говорил: «Теперь замри!»
Я замирал лишь на мгновенье.
Осколки сыпались вокруг.
«Беги!» — кричал мне во спасенье
Мой бестелесный, новый друг...
Я вновь бежал, почти вслепую.
Кругом творился сущий ад.
Костлявой смерти поцелуев
Я ощущал зловонный смрад.
И тут вдруг прямо подо мною
Как нить земля оборвалась.
И жизнь моя опять, не скрою,
Перед глазами пронеслась.
Я ниц упал на дно окопа.
Слегка присыпало землёй.
А наверху, как конный топот,
Война гремела надо мной.
И я молился «Сыне Божий,
Прошу, спаси и сохрани!»
И Он со мной молился тоже.
Тогда мы были с Ним одни...
И чуял я, как смерть пыталась,
Своей невидимой рукой,
Схватить меня. Не получалось.
Назло же ей я был живой.
И вот она, уже безвольно,
Вдруг отступилась и сдалась.
Как будто по команде «Вольно!»
В ад восвояси убралась.
Тяжёлым, плотным покрывалом
Ночь вновь укутала меня.
И снова с ней всё задремало,
Но в этот раз не спал лишь я...
***
Мы вдоль посадки, под обстрелом,
Отходим в тыл с передовой.
Над нами будто плачет небо,
Дождь не стихает проливной...
Мы вышли в полном мраке к полю:
Почти на ощупь, наугад.
Как звери вырвались на волю,
Покинув тот кромешный ад!
За полем этим ждёт спасенье,
Но как то поле перейти?!
Давно здесь хлеб уже не сеют.
Кругом всё в минах, не пройти.
Лишь тропкой узкой путь проложен,
А где ж её во тьме сыскать?
Но к счастью всё есть в руце Божьей!
И Он явил нам благодать.
Безмолвно тучи отступили —
И вышла полная Луна.
Следы на поле проступили:
Да вот же тропка! Вот она!
Мы потянулись змейкой тонкой
По той спасительной тропе.
Сегодня смерть прошла сторонкой.
Спасибо Богу — вышли все...
***
Какой уж день — как из ведра!
Раскисло всё, земля — что море.
Степные рвут меня ветра,
Кусают утренние зори.
Огонь — что смерть: не развести!
Любая вспышка под прицелом.
Не устаёт война трясти
Моё израненное тело.
Слепит глаза мне чёрной тьмой,
Терзает холодом колючим.
Окутав душу сизой мглой,
Всё подходящий ищет случай.
Но не даюсь я в руки ей!
Она же, зло своё срывая,
Сечёт безжалостно друзей,
С собою лучших забирая...
***
В память
о моих павших братьях...
Выстрел. Вздох. Глазами в небо.
Обожгло. Ни рук, ни ног...
На коне я белом еду
Вдоль заоблачных дорог.
Жизни прожитой обитель
Покидаю навсегда.
Я сегодня — победитель.
Выпей молча и до дна!
***
Я в первый раз не испугался,
Когда меня лизнула смерть.
Я на ногах стоять остался,
А надо мной ещё свистеть
Осколки звонко продолжали.
Потом за вспышкой сразу взрыв!
Снаряды рядом землю рвали,
Но Богородица, укрыв
Меня своими покровами,
Тогда от смерти отвела.
Смерть лишь ударила камнями
И стороною обошла...
***
Холод тело пробирает,
А костёр не развести.
Души наши вымерзают.
Многих даже не спасти.
В тесноте живя окопа,
Бог и я — наедине.
Дождь библейского потопа
Заливает сердце мне.
Рядом поле — жатвы жаждет,
Но, увы, — не в этот раз...
Здесь под смертью ходит каждый.
Здесь. Сегодня. И сейчас.
Встреча первая с войною,
Не по книжкам — наяву:
Всё как будто не со мною:
Жив ли? Умер? — Не пойму!
Стороной проходит время.
На войне часы стоят.
Тянет каждый это бремя —
Тот, кто даже не солдат.
В тесноте живя окопа,
Бог и я — наедине.
Слышу смерти громкий топот!
Я надеюсь — не ко мне...
***
Война, взяв молот кузнеца,
Под молот тот кладёт не сталь,
А неокрепшие сердца
Людей, которых ей не жаль.
Под молот стар идёт и млад...
Как в жерле огненном печи,
Из слабых делая булат,
Война куёт их как мечи.
В железный встраивая строй,
Из тел прессует монолит,
Отправив в жар передовой...
Война их кровью закалит.
И те уже, как сталь, сердца
Из чёрных рук войны возьмут
Тот самый молот кузнеца —
И всё вокруг перекуют...
***
Те, кто не струсил и шёл впереди,
Кто выносил полумёртвых из боя,
В танке горел и с осколком в груди
Смерть принимал не попятившись, стоя,
В белых рубахах из чистого льна
Сядут с Христом на накрытой поляне,
Выпьют не чокаясь горькой до дна,
Вспомнят былое и братьев помянут.
Выпьют герои за ныне живых —
Тех, за кого они жизни отдали.
Выпьют за наших, помянут чужих —
Тех, кто им в спину стрелять не желали.
Спросят Христа: «Ну когда же, Господь,
Зло перестанет гулять по планете?
Сколько ещё будет сердце колоть
То, как кричат невиновные дети?»
Выпьют по крайней, попросят Христа
Их отпустить хоть на время обратно,
Встать под хоругви Святого Креста,
Вновь повторить славный подвиг свой ратный.
***
Лебеди гордые крылья раскинули,
Солнце щекочет пушистым бока.
Словно огромные белые лилии,
Плавно уходят в закат облака.
Дивные птицы ветрам повинуются,
Клином лебяжьим покорно летят.
Розовым цветом в закате красуются,
С неба на землю печально глядят...
***
Влился свет в ночное небо,
Разбавляя темноту,
Словно кто-то вывел мелом
Круглолицую луну
И рассыпал будто пудру
На чернеющую высь,
Где, подобно перламутру,
Звёзды яркие зажглись.
А ещё, мазнув небрежно,
Кисть забывший промокнуть,
В океан ночи безбрежный,
Он добавил млечный путь...
Что ж, художники-поэты,
Будьте вы, как тот маляр,
И пишите только светом:
Не черните божий дар!
***
Мы все грешны — и это факт,
И суд нас ждёт, конечно, страшный,
Где за грехи ответит каждый,
И даже тот, кто как бы свят...
Крепки законы бытия —
И в это верю точно я.
А может, Бог нам не судья?
Не прокурор и не свидетель?
Не грех он в нас, а добродетель
Готов искать день ото дня?
И в этом суть Его — искать,
За что нас можно оправдать...
***
Огонь облизывал поленья,
Скрипел, как вечером сверчок,
Играл причудливою тенью
И вверх подбрасывал дымок.
Своим теплом он грел мне душу.
Я говорил с ним, он — молчал.
Щепой потрескивая, слушал,
Но ничего не отвечал.
И лишь когда с последним вздохом
Над углем тлеющим он сник,
Перед моим явился взором
Его прощальный, грустный лик,
«Ещё не время расставаться, —
Подумал я. — Не отпущу!
Тебе придётся задержаться.
Пойду, дровишек поищу...»
Есть тот огонь, конечно, в каждом,
И мы должны его стеречь.
Нам бы понять, как это важно:
Тепло огня в душе беречь...
Станислав Ведринцев (Липецк)
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 09.05.2024, 18:01 | Сообщение # 1517 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Вот и май на дворе.
Вот и праздник Победы!
Вот и майские зори,
Как прежде, ясны.
Мой сосед-ветеран
Исчислять свои леты
Уже начал давно
От весны – до весны.
И, наверно, он прав.
Счёт ведут ветераны
С той победной поры,
Но редеет их строй.
К непогоде опять
Ноют старые раны.
И на лавке сидит,
Сгорбясь, бывший герой.
Только в майские дни
Он опять молодеет,
Доставая к параду
Свои ордена.
Перед зеркалом гордо
Награды наденет,
Сам себе подмигнет:
«Вот и снова весна!»
***
РОДСТВЕННАЯ НИТЬ
Вдаль дорога убегает от крыльца.
Не пришли с войны три брата у отца.
Три плечистых, три вихрастых, три орла.
В сорок первом их дорога увела.
Я не знаю даже где, в каком бою
Каждый брат погиб за родину свою.
Где скривились над холмами три креста,
Кто к могилам этим ходит в тех местах?
Нет уже ни фотографий, ни имён.
Затерялись похоронки с тех времён.
Только в памяти отцовские глаза.
В рюмку капает горячая слеза.
Снова хронику смотрю военных дней.
Всё пытаюсь разглядеть кого-то в ней.
Долго всматриваюсь в лица тех солдат.
Каждый для меня из них – отцовский брат.
***
ТЕТЯ КЛАВА
Сидит и плачет у экрана тетя Клава.
А там – война, а там – смертельный бой.
Не думал наш солдат о вечной славе,
А защищал он родину собой,
Где за спиной остался дом у речки,
За речкой – голубое поле льна.
Сестренки там остались на крылечке,
Все ждали, что закончится война,
И как живым придет родимый Миша,
Как побегут они его встречать,
Но только все за нас решают свыше,
Кому домой, ну а кому лежать
В земле смоленской у чужой деревни,
Которую он грудью защитил.
За эти земли воины издревле
С мечом сражались до последних сил.
Пусть тете Клаве восемьдесят с лишним,
А Мишке восемнадцать навсегда.
Но в мае зацветет все так же вишня,
Как в довоенные счастливые года…
Валентина Зикеева
_______________
***
ПИДЖАК
В шкафу пропылённом висит пиджачишко:
Забытая мода далёких времён.
Носил тот пиджак мой приятель, парнишка.
Со мною дворами соседствовал он.
На лацкане длинном – значок комсомола.
Отменная ткань, замечательный крой.
И вот – аттестат, и окончена школа.
Июнь сорок первого: бал выпускной…
Но громом – война. И под «ноль» – шевелюра.
«Прощанье славянки» играет труба.
Отделан пиджак новомодный велюром,
Да только не время носить. Не судьба…
И полон отчаянной праведной злости,
Что в нашем живёт про запас мужике,
Дружок мой незваного гостя чихвостил.
Домой в лейтенантском пришёл пиджаке.
И щурясь от солнца вдоль улочки узкой
Глядели на крепкого парня деды.
И шёл их земляк, и отсвечивал тусклой
Эмалью на кителе орден Звезды.
Он доски, что накрест забиты на двери,
Как крышку у гроба, тихонечко снял.
Война! Безвозвратны людские потери.
Не так возвращенье своё представлял!
В сенях постоял, подошёл к шифоньеру
Повесить свой китель военный. И вдруг
Пиджак щегольской на глаза офицеру
Попался. Там сети развесил паук…
А времечко вспять: и за юностью – детство…
И замер солдат средь избы нежилой.
В родительском доме в шкафу по соседству –
Гражданский пиджак и пиджак фронтовой.
***
ВОСХОЖДЕНИЕ НА МАМАЕВ КУРГАН
Ты виден изо всех концов земли:
И с пароходов, проходящих мимо,
Из поездов, несущихся вдали…
Отчизна, мне на склоне постели:
Прилечь среди могил. Неодолимо
Иную связь всей плотью ощутить,
И оказаться средь огня и дыма,
И разом всю войну предотвратить…
Припасть к земле, проросшею травою,
И слушать как вздыхает шар земной,
И чувствовать вспотевшею спиною:
Гул голосов роится подо мной.
…Шел бой за город двести долгих дней.
До высшей точки – двести ступеней,
Я их неспешно преодолевая,
Вину в себе за то, что я – живая,
Несу.
Планета стонет и скрипит:
Довольно ран она зарубцевала,
Но не видать побоищу финала
И несть числа, кто ранен, кто убит…
А мы несём венки, цветы и свечи,
В молчании стоим, склонив главы…
Ничто не вечно, и никто не вечен,
Но полегли они среди травы,
Недодышав, и сильно недожив,
недолюбив, и сотни разных «недо»,
Не сдав, ценою жизни, рубежи,
Как журавли ушли в седое небо…
Но памяти священной умножая,
Во все века да укрепится нить.
Там, на войне убита жизнь чужая
И за неё дано мне чудо: жить!
***
НОВЫЙ ГОД ВЕТЕРАНА
Залп! И цветами рассыпан
в ночи салют.
Что, ветеран, невесел? –
Всё в стороне, молчишь.
Мерных двенадцать ударов
куранты бьют…
Вот и ешё один год,
как день, миновал.
А ты по ночам на «Яке»
девятом мчишь.
Не отпускает память,
руки вросли в штурвал.
Небо грохочет. Снова
жмёт на гашетку «ганс».
Вот ты заходишь в хвост:
это последний шанс.
Залп! И дымится «мессер»,
круто идёт в пике.
Что ты искал в России,
гибнущий в тростнике?..
В звёздном небес распадке
мак золотой расцвёл,
Будто вонзилась в воздух
туча цветная пчёл…
Вот полоса посадки.
Близок её предел.
Чудом, с пробитым баком,
всё-таки сесть сумел…
Пьёшь из помятой кружки
с давних военных лет.
Верной твоей подружки
с сорок второго нет.
Взрывы огня и пыли
на бирюзе небес.
Подло, врасплох бомбили
наш Севастополь, Брест…
Залп! Не отдать ни пяди
русской земли вовек…
Крупным калибром садит
праздничный фейерверк.
Светлана Мингазова
________________
***
ПИДЖАК
В опустевшем доме у карьера,
Где тоскует пыльное былье,
Из отверстой пасти шифоньера
Извлекаю прошлое свое.
Время залежалыми пластами:
Душегрейка, ветхая лиса,
И ползут крысиными хвостами
За плащом и платьем пояса.
В гуще лет и вареве событий
Растеряли краски новизны;
Вот пиджак, да нет, похоже, китель,
В нем отец пришел еще с войны.
Портупеей грудь его протерта,
Без погон и пуговицы нет…
Здесь до нитки пороха и пота,
И огня едва заметный след.
Где-то там, у взорванного танка,
За победу капнуло вино,
Красной жилкой орденская планка
Рассекает старое сукно.
Все ушло: и боль, и расставанье,
Прошлого таинственная суть.
И висят в шкафу воспоминанья,
И кого-то тянет заглянуть.
И уже далеким и былинным
Он со мною, словно оберег,
Щедро пересыпан нафталином,
Бесконечно мой двадцатый век.
Татьяна Сушенцова
________________
***
ПИСЬМА С ФРОНТА
Моей бабушке - военврачу
Мухамедзяновой Г.Н.
Верить – верила. Не права?
Жизнь отмерила года два
Или менее… Где семья?
Где же дерево? Сыновья?
Где та улица? Дом? Казань?
Драгоценные те глаза?
***
В двадцать пять – на Халхин-Гол.
В двадцать семь – опять война,
А братья из лётных школ
Не вернулись. Мать одна.
……………………
Я последний. Я один.
Доживу ли до седин?
………………………
А письмо мне дописать
Не дано: не кончен бой!
Будешь раненых спасать,
Знай: я мысленно с тобой.
***
Куст сирени. Окна. Ночь.
Если б я могла помочь…
Я – в санчасть. В атаку – ты.
Не хватает теплоты,
А тебе ещё трудней,
Но Всевышнему видней….
Куст сирени. Окна. Ночь.
Если б я могла помочь!
***
И в град, и в стужу, и в пургу,
В жару: «Вперёд, пехота!»
В крови ромашки на лугу.
Иду. Курить охота.
Уж прохудились сапоги.
Без отдыха в дороге.
Шепчу: «Всевышний помоги!»,
А в кровь истерты ноги…
Эх, Галя, Галочка! Беду
Узнал не понаслышке…
Куда прикажут, я пойду!
Такие же мальчишки
Всё время гибнут на глазах.
Лежат на дне воронки,
А дома матери в слезах
Читают похоронки…
***
Артобстрел. Не кончен бой!
Где ты, милый? Что с тобой?
Перевязки. Бинт в крови.
Мне ли думать о любви?
Раны. Стоны. Голоса.
До рассвета полчаса.
Артобстрел. Не кончен бой!
Как мне встретиться с тобой?
Дина Мухаметзянова
________________
***
ДЕВЯТОЕ МАЯ
Ругаясь, сбиваясь, хромая,
Идёт бутафорский парад.
Но праздник Девятого мая,
Проходит глазами назад.
Летит к Сталинграду «УАЗик»,
К Смоленску торопится груз…
И все поезда в этот праздник –
Уходят в Советский Союз.
***
ПОБЕДА
Необъятный простор мне отцом заповедан!
На девятом листке не горит календарь.
Вся Европа сжимается в слове «Победа»,
Как шагренева кожа, в дрожащую тварь.
Еще вынесет много обмана бумага,
Еще бросят историю под ноги злу...
Но проходит сквозь дыры победного флага
Вся история мира, как нитка в иглу.
***
День Победы. Смертная тоска.
Как вагон, Россию отцепили...
Подменили даты и войска
И героев павших подменили.
Мир спасен. Америке — виват!
Для России — водка и корыто.
Что ты плачешь, маленький солдат,
За проклятым Одером зарытый?
Возрождайся, память, из обид
Под сияньем воинского флага!
Что Париж, Варшава и Мадрид,
Что весь мир без взятия Рейхстага?
Русский дом измазали смолой,
Оплели лукавыми словами.
Встань, солдат, над пеплом и золой,
Посмотри в утраченное нами.
Там, вдали, где праведники лбом
Бьются в пол святого каземата,
Спит Земля в сиянье голубом
Под пилоткой русского солдата.
***
ВЕСНА. 1945
Твой голос, победа, растерян и тонок.
Ты станешь не скоро святого святей.
На сорок дворов сорок пять похоронок,
Сравнявшие разом отцов и детей.
Хватает упорства ещё и терпенья,
Но скажет угрюмо безногий Демьян:
«Все травы скосила коса до цветенья,
И травы не бросили в землю семян».
Потом он подтянет штаны из поскони,
Покатится в темень хлопот и забот.
А бабам приснятся здоровые кони,
Ведущие борозды за горизонт.
От счастья случайного сердце займётся,
Назад заторопятся стрелки часов…
Но кончится ночь и поднимется солнце,
И сильные кони не выйдут из снов.
И вновь приближается вешняя вспашка,
И бабы впрягаются в плуг тяжело.
Девятое мая. Мужская рубашка
Висит на верёвке – одна на село.
* * *
Народ мой богом не храним
И я ему не внемлю
Мы умираем, но стоим,
Как вкопанные в землю.
Так наши деды под Москвой
В сплошном огне стояли
Кто мёртвый был, а кто живой
Они не различали.
Теперь лежат они в полях,
В Берлине и Париже...
И мир стоит на их костях.
И... ненавидит их же.
Михаил АНИЩЕНКО (1950-2012)
__________________________
***
В суете, суматохе и дыме,
За работой своей дотемна,
Мы б, наверное, стали другими,
Не вспаши наше детство война.
Откровенно признаемся в этом:
Наши судьбы в масштабах страны
Освещались естественным светом,
Отраженным от молний войны.
Ни вины, ни обиды здесь нету,
Ни к чему привставать на носки.
Под горячим светилом Победы
Наше поле давало ростки.
Мы спешили, спешили, спешили,
Но в душе понимали одно:
Совершить, что они совершили,
Нам, наверно, не будет дано.
Отрешимся от праведной блажи,
Воздавая почет старикам, -
Ведь История наши поклажи
Не фасует по равным тюкам.
Мы за спинами их постарели.
Но, наверное, логика есть,
Что о тех, кто в огне не горели,
Нам заботиться
выпала
честь.
* * *
По выходным, когда его просили,
Хоть старым был и за день уставал,
Колхозный кучер, Ващенко Василий,
Военные иконы рисовал.
Еще казались вдовы молодыми,
Еще следили за дорогой мы.
Еще витала в сумеречном дыме
Печаль вещей, покинутых людьми.
А дед Василий - памятники строил.
Он выпивал, но дело разумел.
Он как художник, - ничего не стоил,
Но ключик от бессмертия - имел.
По имени погибшего солдата
Он брал сюжет. И посреди листа
Изображал Николу с автоматом
И рядом с ним с гранатою - Христа.
Мы шли к нему. Нам странно это было.
Но вот стоишь - и глаз не отвести,
Увидев меч в деснице Гавриила
И орден Славы на его груди…
* * *
Нам досталась такая страна,
что к душе прирастает, как кожа, -
где кругами идут времена,
а иконы - на близких похожи.
Где не с каждою шуткой смешно,
и не всякая слава сгодится.
Где достаток иметь не грешно,
а богатства - привыкли стыдиться.
Здесь у нас выпивают легко:
с полведра ухлебнут - и не охнут.
А по рекам течет молоко,
только рыбы от этого дохнут.
И какой-то родительский свет
насыщает деревья и травы.
Но в пророках - Отечества нет,
а спасатели - вечно не правы.
Выйдешь ночью - большая луна
за леса свои зарева прячет.
У вокзала гулянка хмельна
под советскую музыку плачет.
Задевая за кроны дерев,
ходят звезды по вечному кругу.
И какой-то неясный припев
добавляется каждому звуку.
И глядишь, как с осенних дубрав
прилетает листва золотая.
И стоишь, как последний дурак,
непонятные слезы глотая...
Юрий БЕЛИЧЕНКО (1939-2002)
_________________________
* * *
На фронте мы не думали о нервах –
Война кроила землю под погост,
А из траншей бойцы в шинелях серых,
Бывало, поднимались в полный рост.
Он так и встал
Однажды в сорок первом,
Мой командир, почти ровесник мой,
И поднял роту собственным примером
В последний и решительный наш бой.
Мой лейтенант, я видел краем глаза,
Как ты взлетел над бруствером:
– Вперед!
И показалось – перед нами сразу
Раздался вширь поникший небосвод.
Такой рывок губителен, во-первых,
Он, во-вторых, не легок и не прост...
Но за тобой
И мы в шинелях серых
Уже надежно встали во весь рост.
В те дни судьба не каждому светила.
Мой командир, тебе того рывка
Всего на шаг единственный хватило.
Всего на шаг... в грядущие века.
СТРОКА, ОБОРВАННАЯ ПУЛЕЙ...
Памяти В. Стрельченко
Не голова – пчелиный улей,
А вздох как стон издалека:
Строка, оборванная пулей, –
Не полновесная строка...
Но, истекающая кровью,
Она до боли дорога,
В ней пепелища Подмосковья,
Огнем крещенные снега.
И на нее, на вскрик поэта,
Пророка горестной земли,
В тот миг крылатая Победа
Уже откликнулась вдали.
* * *
Я возвращаюсь всякий раз туда –
В окопный быт,
В обугленные дали,
Где мы не так уж много и познали,
Но без чего не вышли бы сюда.
Тогда ни ночи не было,
Ни дня,
Тогда земля и небо цепенели,
И мы нередко различали цели
В пределах только сектора огня.
Без выси, широты и глубины
Казался мир в винтовочную прорезь.
Он и сейчас спрессован,
Словно совесть
Мальчишек, не вернувшихся c войны.
Михаил БОРИСОВ (1924-2010)
________________________
***
РОВНО В ЧЕТЫРЕ ЧАСА
Он в эту ночь уснуть не может,
Сосед мой, отставной майор.
Та боль его доныне гложет,
Тот гнев горит в нём до сих пор.
А если и вздремнёт усталый,
То уж в четыре-то часа,
Как по команде запоздалой,
Он вскочит и протрёт глаза.
И перед ним опять виденья
Того рассвета, дня того,
Когда свершилось нападенье
На землю милую его.
На пограничном полустанке
Их было горсточка людей,
И через них прорвались танки
На спящих женщин и детей.
Он будто слышал, как граница
Внезапно хряснула. А он
Мог лишь стонать да материться,
Последний расстреляв патрон.
Ему нет дела до масштаба
Чужой вины и в чём вина.
Просчёты Сталина, Генштаба
Он на себя берет сполна,
Поскольку в том бою неравном
Остановить врага не смог
На направленье самом главном,
Что прямо к сердцу – на восток.
Те танки-псы да бомбовозы
Тогда побили всю братву…
И он сейчас глотает слёзы
Да шепчет: - А вот я живу…
Старик не верил в Бога сроду,
Но вот уже в конце пути,
Как Богу, молится народу:
- Ведь ты всемилостив. Прости…
Коктебель,1976
***
ПАВШИЕ В СОРОК ПЕРВОМ
Всем, за Россию павшим, слава
И память скорбная вовек!
Их свято чтят и мать-держава
И каждый честный человек.
О всех нам не избыть печали
Средь будней, праздников и дел,
Но у того, кто пал в начале
Особый всё-таки удел…
Им, кто сражался в Бресте, в Орше,
В Смоленске, Вязьме, у Орла,
В земле лежать не всех ли горше? -
Им неизвестно, чья взяла.
Они не знают, удалось ли
Нам отстоять Москву зимой
И как и что там было после
Со всею Русью, всей страной.
И что с детьми? И что с женою?
Жива ли мать? И где отец?
Ещё пойдём ломить стеною
Или уже всему конец?..
Над ними годы проплывают,
Как многотонные суда,
Но ничего они не знают
И не узнают никогда.
Но без раздумий всё отдали,
Всё совершили, что могли
И, не колеблясь, прахом стали
Родимой дедовской земли.
Июнь 1974
***
ИЗВЕРГ
Осень сорок второго года.
Мы от фронта верстах в пяти.
Учат нас. Командиром взвода –
Изверг – хуже не приведи.
Только зыкнет бывало: «Связью
Обеспечить КП за час!»
И бежишь, и ползешь ты грязью,
И потеешь ты десять раз.
Как спасения ждешь отбоя.
Он нужней, чем хлеба кусок.
Только снова: «Тревога! К бою!»
Или – ночью-то! – марш-бросок.
С полной выкладкой, всё по форме.
Верст на двадцать – «Вперед, братва!»
И не поят тебя, не кормят,
И душа в тебе чуть жива.
Вот и ноги сосем как вата.
А комвзвода – песню свою:
« Тяжело в ученье, ребята,
Но ещё тяжелей в бою!»
Кто-то раз ему брякнул: «Врете!».
Да и я считал, что брехня.
Но при первом же артналёте
Он от взрыва прикрыл меня.
1994
***
ВСТРЕЧА
Мы забрели в глухой подвал -
Подобье сказочного склепа.
В таком я сроду не бывал -
Вокруг всё дико и нелепо.
Здесь круглосуточная мгла,
И даже в мае пол не высох.
Здесь в грязных кучах барахла
Который век плодятся крысы.
За каждой балкой и доской
Плетутся сети пауками,
И смрадом, тленом и тоской
Здесь пропитался каждый камень.
Мы были так удивлены,
Когда негаданно до слуха
Донесся шепот: у стены
Сидела тощая старуха.
Смотрела с ужасом на мир
Из-под платка цветного ситца.
Cпросил я: «Gute Frau, hier
Wie lange und warum sie sitzen?»
Вдруг нас как паром обварило
И все догадки – кувырком:
Старуха-то заговорила
Нижегородским говорком…
Кенигсберг. Май 1945
***
АЛТАРЬ ПОБЕДЫ
Памяти Игоря Зайцева, Кости Рейнветтера, Володи Семёнова,
Фридриха Бука, Лени Гиндина, Толи Федотова
и всех моих одноклассников по 437-й Московской школе,
не вернувшихся с войны.
Сорок четвертый. Польша. Висла.
Мне двадцать лет. И как Вийон,
Я жизнь люблю сильнее смысла,
Сильней значения её.
Как все, хотел в живых остаться,
Без костылей придти с войны,
Но, как не трудно догадаться,
Я знать не мог ещё цены
Любви, испитой полным кубком,
Отцовства радостям простым,
Труду, смиренью и уступкам,
Ветвям черемухи густым,
Неторопливым наслажденьям
Неспешного теченья дум,
Случайным нежным песнопеньям,
Тропе, что выбрал наобум…
Потом лишь это всё изведав,
Я оценить сумел вполне,
Что отдал на алтарь Победы
10-й «А» на той войне.
Май 1974
***
ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Если было б судьбой суждено мне
Жить до ста, даже тысячи лет,
И до тех бы времен я запомнил
Дня Победы и облик и цвет.
И сиянье и слезы на лицах…
С нами Правда, Победа и Честь!
Залпы тысячи пушек в столице -
Всей стране долгожданная весть.
И сердечное краткое слово
Поздравленья отцом сыновей
В этот День мы услышала снова,
Дети разных земель и кровей.
Это слово не часто звучало,
Но всегда укрепляло сердца.
С ним прошли мы войну от начала
До Победного Дня, до конца.
9 мая1945. Кенигсберг
Газета 50 армии
3-го Белорусского фронта
«Разгромим врага»
12 мая 1945г..
* * *
Где-то выстрел последний грохнул
И нахлынула с неба тишь.
От неё с непривычки глохнешь
И от радости вдруг молчишь.
Но ведь, друг мой, какие речи
Мы могли б в этот день сказать!
Нам с тобой в этот майский вечер
Салютует Родина-мать.
Мы от счастья пьяны без водки.
Лиц счастливых вокруг - не счесть!
Как газета без оперсводки,
Непривычна о мире весть.
Видим мы голубое небо.
На траве золотится пыль,
Тихо всходят посевы хлеба...
Мир уже не мечта, а быль.
***
ЮРИЮ БОНДАРЕВУ,
односуму и однокашнику
в день Девяностолетия
«Разрешите доложить
Коротко и просто,
Я большой охотник жить
Лет до девяноста».
Так писал большой поэт
Александр Твардовский,
Но ещё щедрей завет
Оставил Маяковский.
Он считал, что надо жить
Лет до ста без старости,
Не болеть, и не тужить,
И не знать усталости.
Так давай же, старый друг,
Жить вторым заветом,
И жену, и всех вокруг
Радуя при этом.
Хоть и старше мы с тобой
Даже Льва Толстого,
Но куда деваться – бой!
И в бою мы снова.
15 марта 2014
***
ПРЕДСМЕРТНЫЙ БОЙ
Это наш последний юбилей.
Помним все: сраженья и парады,
И дождем омытый Мавзолей,
И вождя в сиянье майских дней,
И друзей погибших, и награды.
Мы штандарты вражеских полков
Бросили к подножью Мавзолея.
А иуды, даже не краснея,
Вновь порочат подвиг стариков,
Да при этом с каждым днем дурей.
Это наш последний юбилей.. .
Их возня позорна и нелепа –
Ясный день не обратить им в ночь.
Руки прочь от ленинского склепа!
От Победы нашей руки прочь!
Так вперед, товарищи, смелей!
Это наш последний юбилей…
Мы, страну любимую собой
Дружно заслонившие когда-то,
Примем же предсмертный этот бой,
До конца исполним долг солдата..
Жизнь отдать придется? Не жалей!
Это наш последний юбилей…
Оборотни выбились из силы,
А совет наш может им помочь:
Руки прочь о Ленинской могилы!
От священной даты руки прочь!
Щеки наши от стыда горят
Перед Францией,
Где помнят Сталинград.
Кто там хнычет? Стыдно! Будь смелей!
Это наш последний юбилей…
Март 2015
***
ПАРАД НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ
9 мая 2015 года
И не совестно вам, ветераны,
Что явились на этот парад,
Где сидел, бередя ваши раны,
Тот, кто выдал врагу Сталинград?
Его корчит при имени Ленин,
Но был счастлив – и грудь колесом –
Когда плюхнуться смог на колени
Перед Буша заморского псом.
И Верховный наш всласть им оболгал,
И средь вас оклеветан любой:
Мол, не знали мы чести и долга,
И заградчики гнали нас в бой.
Со сванидзе-чубайсовской силой
Ежедневно народу он врет…
Что же будет с его-то могилой?
Или думает, что не помрет?
На трибунах умильные лица,
Даже тени стыда – ни одной!
Полюбуйся, родная столица,
На забывших, кто спит за спиной.
Вы увешены все орденами,
Есть Герои, есть дважды Герой…
Как же так? – Ни души между вами,
Кто за правду бы вышел на бой –
Против лжи, клеветы и глумленья
Над Победой в священной войне…
Будь ты проклят, герой умиленья!
Если дважды, будь проклят вдвойне!
28 мая 2015
Владимир БУШИН (1924-2020)
________________________
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 19.05.2024, 16:21 | Сообщение # 1518 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Связала руки за спиной,
Дала на месяц ровно «тыщу»...
«Отныне ты — поэт и нищий!
Живи, твори, Господь с тобой».
Я промолчал судьбе в ответ,
Но вдруг спросил, себя как будто:
«Теперь я — нищий и поэт,
А кем я был сегодня утром?»
***
Мир повернулся направо
И, ковыляя, пошёл.
Долго въедалась отрава
В остервенелый мосол.
Только однажды под вечер,
В снежно-бумажный февраль,
Вспомнились палочки-свечи,
Паникадила пожар,
Лики в густом фимиаме,
Крест на иссохшей груди…
Кто-то предаст лобызаньем,
Кто-то по-детски простит.
Гулко шевелятся травы,
Чешется розовый шов…
Мир повернулся направо
И, ковыляя, пошёл.
***
Все дороги ведут в Рим,
Там отыщешь и зрелищ, и хлеба,
Но пропел журавлиный клин:
"Есть одна, что зовёт в Небо".
Не пришпорить ночную темь,
Но ударит рассвет в колокол.
Вечный город и тьма путей,
Но один, что туда, за облако.
Разыскать в этой тьме мне бы
От сандалий Его следы...
Все дороги ведут в Небо,
Если прямо идёшь ты.
***
тёплой слизи комок
невозможный глоток
не бросай меня здесь
одуванчик-цветок
ты уйдёшь и с тобой
в небосвод голубой
унесётся навек
век не прожитый мой
мой нехоженый лес
незаписанный текст
недолюбленный взгляд
не бросай меня здесь
задержись хоть на миг
стариковский парик
отложи и вонми
гласу стонов моих
солнцеликий гермес
желторотый скворец
золотой скоробей
всё что было и есть
на тебя помолюсь
погрущу посмеюсь
но сгущается тьма
и распят иисус
междурамье окна
затопила луна
и весь мир до утра
до конца седина
от дрянного душка
истощилась кишка
на глазницы к утру
два янтарных кружка
предполетный осмотр
вертикальный манёвр
парашютик раскрыт
разгорелся костёр
***
прощай, гидропресс, и кирпичный, прощай
походку мою не забыть обещай
бродячая псина, бездомный кошак
любитель казённых домов и общаг
но можно попроще, без слёз и соплей
обычный обычный обычный андрей
с обычаем пить и обычаем петь
смотреть, обижать, ненавидеть, терпеть
на треть из деревни, на треть из попсы
на треть из кровавой христовой росы
и всё не привыкну, что здесь надо жить
как девственно мост подо мною дрожит
как стонет вагон, уходя под уклон
как будто девичьего рода вагон
и мост это та, что сегодня не та
прощайте, сакмара и оба моста
с собою возьму в мир знакомый и злой
лишь только юпитера шарик стальной
с десяток созвездий, что выучил здесь
и книжки проклятые – вот он я весь
так взвесь мою душу, суди мою прю
зачем я опять сам с собой говорю
к чему эти буквы и в небе огни
или мой или лима савахфани*
*Элои, Элои! ламма савахфани?
«Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» Пс 21:2
***
А к вечеру прочистило,
Восторг – куда ни гляну!
Немыслимо, немыслимо, -
И я когда-то стану
Такой же вот таинственной,
Мерцающей, далёкой,
Но всё-таки единственной
И у Луны под боком.
***
На обратной стороне луны
Зайчики воюют за сметану.
Мама шепчет первенцу – усни, -
Первенец в потёмках ищет маму.
Знает, что не выстоять ему,
Если не найти знакомой кисти:
Не люблю ущербную луну,
Ненавижу порванные листья,
Проклинаю тёплую кровать,
Анальгин не лечит от безумья...
Улечу, как зайцы, убивать,
Если доживу до полнолунья.
***
Всё, что вами двигало,
Милые мои, -
Это жажда прибыли –
Евры и рубли.
А теперь рыдаете
И глядите в пол –
Чёрные копатели
Безымянных гор.
Что ж вы обнаружили,
Золотых тельцов?
Кости и оружие
Собственных отцов…
Ямы рыли узкие,
Силы берегли, -
Мало-, бело-, русские
Рядышком легли…
Чем желтее косточки,
Тем святей народ –
Точно капли дождичка,
На лопатах мёд.
***
Дерево угробили -
Книгу написали,
Розовые доллары
Стали гонорарами.
Полки разноцветные
Гнутся от количества,
Самые заметные -
Самые наличные.
Рейтинги высокие,
Резвые бестселлеры...
Мысли неглубокие -
Отраженье времени.
***
Я слышу, как хлюпают ноги,
Хотя под ногами асфальт.
Лежать бы в уютной берлоге
И лапу блаженно сосать…
Грязища шматками на берцах,
Кокарда прилипла ко лбу,
И всюду мерещатся немцы,
И я в сорок первом году.
Смеются холёные морды,
Дрожит в исступленьи броня,
А я так презрительно молод
И жизнь впереди у меня…
Навеки останется детской
Моя тыловая любовь.
Прицелился снайпер немецкий,
Не дрогнет арийская бровь.
***
Облака – близкие, близкие –
Дотянуться рукой могу!
Наша жизнь – это только присказка,
Да и то: на лету, на бегу.
Скорым поездом в даль апрельскую,
Там уж точно тают снега!..
Наша жизнь – это только лесенка,
Чуть повыше глаз чердака.
Притворюсь на три дня спящим и –
На перрон, в уходящий состав…
Скорым поездом в даль звенящую,
В разноцветье воскресших трав.
Андрей Проскуряков https://vk.com/stichi_andrej
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 26.05.2024, 14:46 | Сообщение # 1519 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Человек состоит из солнца!
Все иное – ложно и дуто,
Из горячей солнечной ткани
Нас природа взялась кроить,
Когда солнце вдруг захотело
Наслаждаться жизнью и думать,
Когда солнце вдруг пожелало
Видеть, слышать и говорить.
Человек состоит из солнца!
Сквозь пространства толстую шкуру,
Сквозь воздушный колпак планеты,
Где сгорает метеорит,
Это солнце включает в каждом
Человеке температуру,
Это солнце у человека
Подгоняет сердечный ритм.
Наше внутреннее светило
Мы проносим в себе, как в ранце,
По ухабам судьбы и тропам,
Где любовь, фимиам и дурь,
Вот поэтому в человеке
Есть природа протуберанцев
И поэтому в человеке
Есть приметы магнитных бурь.
Золотыми лучами долго
Пеленало солнце планету,
Наполняя моря и сушу
Духом разума и любви,
И случилось чудо однажды:
Долетевшие в виде света,
Сверхстремительные фотоны
Стали солнечными людьми.
И с тех по тысячелетьям
Рассыпаясь, как звон весенний,
Сердце хрупкое беспрерывно
Грея в собственном же тепле,
Сквозь природные катаклизмы,
Сквозь преграды и потрясенья,
Люди, сделанные из солнца,
Как цветы растут на земле.
***
Из озера растет волна,
Из города растут дороги.
Стремительно растет война
На стыке разногласий многих.
Растет Луна из темноты,
А из собак – собачьи будки.
Из женщины растут цветы –
Невидимые незабудки.
Из родника растет река,
Из осени – лесов убранство,
Из времени растут века,
А из материи – пространство.
Растет из солнца яркий свет,
Из почки – хрупкие листочки,
И много миллиардов лет
Растет Вселенная из точки.
***
Летает
курица
по небу
И небо словно расцветает,
Когда по облачному снегу
Божественно
она
летает.
Летает с ангелами рядом,
Противореча быту – бунтом,
Мадонна!
Девочка!
Наяда!
Хотя и курица, как будто.
Юпитер бури подметают,
Венера – в голубом убранстве,
А рядом курица летает
В своем
космическом
пространстве!
Ей наплевать на невесомость
И на усмешку идиота -
К ней при рожденьи дорисован
Дух не помета,
а полета.
Летает
курица
по небу
И небо словно расцветает,
Когда по облачному снегу
Божественно
она
летает.
Ее задачи не простые,
Предназначенье неизменно –
Летать,
и звезды золотые
Нести в галактиках Вселенной.
***
Поезда уходят на Луну.
От родного, отчего порога
Перевозит целую страну
На Луну железная дорога.
Стук колес впитался в тишину
И по небу ходит, как по залу.
Вытянулись в длинную струну
Поезда до лунного вокзала.
Оторвавшись от земных трудов,
Без вопроса: прав или не прав ты?
Едут на Луну из городов
И поселков наши космонавты.
В Солнечной системе суета,
Время неприветливо и хмуро,
Через небо мчатся поезда
Без стоянок и без перекуров.
И в какой-то вспыхнувший момент
Я подумал, тени провожая:
Кем же управляет президент,
Если вся страна переезжает?
Если чередой, по одному,
По чьему-то свыше указанью,
Тысячи вагонов на Луну
Мчатся по ночному расписанью.
И еще подумал я тогда:
Вот бы если люди бы летали,
Не тряслись бы люди в поездах,
Уносясь в космические дали…
Ночь.
Созвездья.
И на тишину
Стук колес ложится, как убранство,
Поезда уходят на Луну
Сквозь поля уснувшего пространства.
***
По улице города летней и душной
Устало бредут от киоска к киоску
Авоська, похожая на старушку,
Старушка, похожая на авоську.
Бредут потихоньку две давних подружки,
И непонятно ни мне, ни киоску:
Авоська ведет за собою старушку
Или старушка ведет авоську.
Лишь изредка вскинет старушка веки –
И вновь опускает их виновато…
Как будто живет в девятнадцатом веке,
А вот оказалась случайно в двадцатом.
***
Осенние люди по городу ходят,
Как будто их кто-то по городу водит,
Они одеваются по погоде
И улыбаются по погоде.
Сверкает листва, как цветные марки,
Осенние люди в плащах неярких
Подолгу сидят в опустевших парках,
Как будто живут в опустевших парках.
Когда же морозец по зимним законам
Распишется снегом на стеклах оконных,
Они навещают своих знакомых
И угощают вареньем знакомых..
Осенние люди седеют с годами
И говорят одними губами,
А на работе пахнут грибами,
И после работы пахнут грибами.
Осенние люди по городу ходят,
Как будто их кто-то по городу водит,
И как-то спокойнее с ними, вроде,
И мне, и городу, и природе.
***
Лично я когда-то был светом
И летал по просторам мира,
Путешествовал по планетам,
Как по разным своим квартирам.
Я не знал ни дождя, ни снега,
Мне одежды было не надо,
На горячие звезды с неба
Я со скоростью света падал.
Это было в далеком прошлом –
Человечеству в ту эпоху
Состоять из фотонов-крошек
Было в мире совсем неплохо.
И законов физики строгих
Не придерживаясь до срока,
Я в галактиках был далеких
В виде квантового потока.
Гибли и появлялись снова
Звезды яркие и планеты,
Для меня это было не ново –
Я во множестве видел это.
Но тогда я не знал, конечно,
Что живущее в мире – бессменно,
Что любая пылинка вечна
По природе своей и бессмертна.
Что и сам я – горячий отблеск
Жизни вечной и неизменной –
Поменяю когда-то облик
На одной из планет Вселенной.
И десятки тысячелетий,
Год от года и век от века,
Жить на гостеприимной планете
Буду в образе человека.
Я, конечно, не знал об этом,
Потому что – Вечности пленный –
Очень долго был каплей света
В изменяющейся Вселенной.
***
Включите в прошлом и будущем свет!
И вы увидите новым зрением,
как город,
которого еще нет,
уже сейчас проступает во времени.
В будущем времени,
где пока
почти без цвета и очертаний
плавают только лишь облака
наших надежд
и наших мечтаний.
А в прошлом,
где в мякоти синевы
жизнь улыбалась теплу и свету,
включив освещение, встретите вы
город,
которого
больше нету.
Не беспокойтесь,
вы не сошли
с ума
сейчас,
увидев такое, -
в пространстве все сохраняется,
и
до времени
градус
хранит
покоя.
Но все оживает до срока, вдруг,
когда чудаки
в настроенье хорошем
включают в прошлом и будущем
звук,
включают свет
в грядущем и прошлом.
И жизнь,
как будто круги по воде,
по тысячелетиям вяжет звенья,
и нет умерших людей нигде,
есть
лишь уснувшие
на мгновенье.
Покой – это только временный ил.
Люди вечны!
На каждой странице
всмотритесь в лица их –
в прошлом
и
будущем –
те же
самые
лица.
Нет у природы других людей,
и те же самые ходят по кругу
прошлых и будущих площадей,
камни
шлифуя
шагом
упруго.
Включите в прошлом и будущем свет,
и вы убедитесь,
сомнений вместо,
что в будущем –
там,
где вас еще нет,
для вас уже
приготовлено место.
Вековые сосны пахнут
скорбью.
Ямы от столетий дышат
тленом.
Жизнь течет, не сбрасывая скорость
По сосудам времени
и венам.
Все проходит,
чтобы повториться,
Исчезает,
чтобы вспыхнуть светом.
Потому на месте не сидится
Ни камням,
ни людям,
ни планетам.
Прошлое и будущее –
рядом,
Между ними нет
ни миллиметра,
Есть лишь переход,
в котором надо
Пылью стать космической
и ветром.
Пылью стать,
чтоб вспыхнуть с новой силой
Через час
иль множество столетий.
Вспыхнуть...
и не вспомнить – где носило?
Где тебя швыряло годы эти?
И не вспомнить, что когда-то,
где-то
Ты уже считал на небе
звезды,
Что была такая же
планета,
Люди,
камни,
и вода,
и воздух.
Смерть – лишь сон,
где ничего не снится
И который может долго длиться...
Жизнь проходит,
чтобы повториться,
Смерть проходит,
чтобы повториться.
***
Мы вместе рождались –
я и Вселенная!
Без спешки,
без помпы,
без суеты,
Мы вместе мучительно и постепенно
В пространство выламывались
из пустоты.
Никто не подталкивал нас,
и советы
Ничьи
к рожденью
нас
не вели.
Нам в пустоте не хватало света,
И жить без времени мы не могли.
И чтобы крикнуть друг другу: - Здравствуй!
Чтоб было общаться друг с другом легко,
Мы вместе
надули
пузырь
пространства
И
запустили
часы
веков.
Мы рвемся в будущее без визы
И в память прячем событий явь.
Какие жизнь приготовит
сюрпризы
Нам,
убежавшим
из небытия?
Какие звезды еще запылают?
Какие нас ждут катаклизмы вдали?
Я ничего об этом
не знаю,
А ты,
Вселенная,
знаешь ли?
А впрочем,
от знаний не будет легче,
Обратного хода у времени
нет,
Главное –
мы раскололи Вечность
На две половинки –
на тьму и свет.
***
В морщинах великих книг
Скрывается старый век,
Замаскированный миг,
Холодный, холодный снег.
У старого века – клык
И бородища до ног,
В морщинах великих книг
Он царствует, словно, Бог.
Он времени знает бег
И множество видел лиц,
И он приглашает нас всех
В холодное царство страниц.
И многие из живых
Холодные мысли пьют,
В объятьях его роковых
Себе находя приют.
И больше не жжет их страх
Пред черною бездной в конце…
И снег у них на руках,
И вечность у них на лице.
***
Поэтам, временно вышедшим за двери жизни
Мы оставляем судьбу на земле,
Словно живые цветы на золе
Прошлого времени, выгоревшего
без остатка.
Топот копыт убегающих лет
Глуше и глуше дырявит паркет
Комнат, в которых жилось нам и горько,
и сладко.
Жизнь свою молнией перекроив,
Мы на земле оставляем мотив,
Тот, по которому слышать нас будут
столетья.
В этом мотиве – дыханье судьбы,
Нашей стихии и нашей борьбы,
Перегоняющей нас в гробы –
плетью.
Мы оставляем судьбу на земле,
Как оставляем следы на зиме,
Как оставляем стихи на столе –
перед рассветом.
Опус окончен – срываться пора,
Всех нас в конце ожидает дыра,
Только судьбу ожидает бессмертье
при этом.
Алексей Михайлович Бельмасов (1959-2013)
___________________________________
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 31.05.2024, 17:49 | Сообщение # 1520 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Знай ― ты крестьянином рождён,
И этим век гордись.
Мой сын, ты будешь обречён
Трудиться ― и трудись.
Мой сын, когда ты подрастёшь,
Когда ты вступишь в свет,
То в нём ты множество найдёшь
Народных нужд и бед;
Услышишь, стонет как народ,
Как голодает край,
Мой сын, тебя твой долг зовёт,
Иди ― и помогай!..
Мой сын, а если суждено
Тебе в столице жить
И, как отцу, судьбой дано
Певцом народным быть,
То в песнях пламенных твоих
Ты не криви душой…
Мой сын, пусть чист
Твой будет стих,
Как чист родник живой…
«Завет» ― на рождение сына, Максим Леонович Леонов (1872- 1929) — русский писатель, поэт, издатель и журналист, с подписью «Писатель из народа Максим Горемыка». Отец писателя Л. М. Леонова.
Сегодня великому русскому писателю Леониду Максимовичу Леонову 125 лет со дня рождения.
Лауреат Ленинской (1957), Сталинской премии I степени (1943) и Государственной премии СССР (1977). Заслуженный деятель искусств РСФСР (1949).
Герой Социалистического Труда (23.02.1967)
шесть орденов Ленина (18.02.1946; 30.05.1959; 23.02.1967, 30.05.1969; 30.05.1974; 30.05.1979)
Орден Октябрьской Революции (02.07.1971)
орден Отечественной войны 1-й степени (23.09.1945)
два ордена Трудового Красного Знамени (31.01.1939; 30.05.1984)
Орден Дружбы народов (25.05.1994) — за большой личный вклад в развитие литературы и искусства и укрепление межнациональных культурных связей.
(1921 — 1922)
Деяния Азлазивона | Леонид Леонов
Г. А. Рачинскому*
Иллюстрации Л.М. Леонова
На средину нескончаемого бора пришёл шесть годов назад о дождящую осеннюю пору рослый детина, нестарый мужик, Ипат. На нём был чёрно-мурый кафтан под кушаком, был сам он видом лих, а ликом ряб, в бороде же нежданно пробегла седина. И были ещё двадцать пять с ним, таких как он, отчаянных, а меж ними Гараська-ясаул, буявый крепыш, за пазуху баран влезет.
Допрежь вышагивали с кистенями да с песнями столбовые дороги, обдирали проезжих, вычёсывали подчистую случайных незадачных людей, обрабатывали купцов на скорую, немилостивую руку: лошадей под уздцы, купцу нож и вознице тож, чтоб языком не сболтнул глупое слово в мимоезжем кабаке. Тем и проживали, покойно и весело, — место широкое, а нож остёр.
С ними тогда случай случился. О неверную рассветную пору вытряхнули из возка богатого купца, полоснули без писку, заглянули, а в возке баба барахтается, купцова жена. Светало, спешили, а баба окричала попусту душегубами Ипатовых робят.
А был во хмелю Ипат. Шибануло ему винным паром в голову, надвинулся на бабу растопыркой, гаркнул по всю грудь:
— А ты, непутная, встречного молодца не отведав, не хули!
Вдарил её наотмашь ножом, глухим концом, сердце вон вышиб.
Тут робята розняли на ней кохту, — бабы — де, золото на грудях прячут, а там, увидели, образок небольшой расколот разбойным ножом. Новгородский Нифонт, попалитель смущающих, на нём. Распался его взгляд надвое, и обе закосившие половинки того взгляда нелюбно в Ипата глянули.
Словно взнузданный затрепетал Ипат:
— Коней-то в овраг поставьте, ино пригодятся ещё...
Да и не договорил.
А ночью у них пьяней пьяного гульба была. Жрали убоину, пели гулкие гулевые песни у трескучих костров. Потом спать пошли.
Вот спит Ипат, — Ипатовым храпом зайца насмерть запугать возможно. Гараська рядом носом воздух чешет. Тут в сонном явлении предстал Ипату Нифонт. Не зажил ещё ножовый след на лике его, полыхает гнев из разрубленного взгляда.
— Отступлюсь от тебя. Тебе без меня на бору крышка!
Сказав так, тряхнул ризой, исчез. Повернулся Ипат на другой бок, захрапел пуще прежнего. День как день, прошёл и нет его. Пели птицы, шумели сосны, — день. В ночь другую сызнов явился Нифонт к Ипату, ещё грозней стал. Брызжет огонь из глаз, а слова его тяжелы как камни:
— Уйду отселе. Отрекусь от того места, где ты!..
Заворочался на койке Ипат, поныло сердце. Однако, полежав да Гараськин свист носовой послушав, натянул тулуп на голову, заснул.
Днём сумрачен был. Шёл бором ветер с севера, к земле прилегали кусты, а в небе трясла осень сито с водой. В третьем сонном явленьи лишь перстом погрозил мизинным Нифонт Ипату, дверцы теплины в размах захлопнул, ушёл.
Скочил Ипат в холодном поту, не до сна стало. Замерещилась по углам теплины его беспятая разная тварь — супротив неё кистень не выстоит. Сбудил ясаула Гараську:
— Я, Гарась, три ночи маюсь, для четвёртой во мне и места нет. Сзывай робят в круг!
Собрались, заспанные, вкруг костра все двадцать пять. Метнулся Ипат на средину, швырнул на пень шапку да кистень, объявил тихо:
— Конец, робята. Когда козыри все выйдут, так без козырей какая игра? С Нифонтом у меня с той норы, как бабу стукнули, врозь пошло. Мне теперича дорога под чёрный кафтырь, ухожу завтра. Кто со мной — становись сюда. Кто в мир — бери хламья, сколько в подъём возьмёшь, забывай Ипата, незабытое забывай!
Робята втихомолку смекать стали, а Ипат дальше вёл:
— Примечено у меня место одно, на возгорьи тихом, у мочагов. Там скит поставим. Не неволю, робята: кафтырь не брачный венец, молиться — не с бабой спать, вот...
Не удивленье ли! — все двадцать пять туда стали, куда Ипат указывал. Знали Ипата, любили как отца: с Ипатом ночь не в ночь, с Ипатом огонь не в огонь, а кафтырем какому не любо прошлые дела прикрыть? Усмехнулся Ипат, радость как бы крыльями его помела, сказал:
— Все со мной? Когда так, нам попа надоть. Без попа наше моленье, как без кнутовища кнут. Нам попа след! Ты вот, Анфим, да ты, Иван, — вы скачите на купцовой тройке в Коноксу. Как Деркачевски яруги минете, оттоле берите всё правей восхода. А в той Коноксе, там есть поп Игнат. Дурень он и пьянец великий, но чином удостоен. Его и привезите, хоть силком. А мы его всей ватагой во врата райские протащим за то.
Поскакали, глухо звякая подвязанным бубенцом.
В ту ночь напоследок гульба была. Песни в ту ночь отчаянней были. Пустела круговая до дна, а сердце досуха. Тем Ипат себе кончину справлял, Сысоево рожденье праздновал.
Двум медведям в одной берлоге, двум попам в приходе — не жить. Только что зубы поломать да людской срам принять страшатся. В селе богатом Коноксе поп Игнат да протопоп Кондрат, двое, друг другу супротивники.
Поп Кондрат объемлет, вдарит себя по брюху — гул пойдёт, а лик у него — как бы блюдо церковное красной меди. Толст он голосом, толст и телом, зато и добротою толст. А Игнат — попик-клопик, винная пробка. Ела его жадность, телом тонок, и душою тонок и голосом тонок, а прозванье ему в Kоноксе? Моргунок. Жил он в бедной конурке одиноко, лишь в престольные праздники сослужал Кондрату, — стоял водле, бородёнкой в купол, завистно пыхтел от обиды. И молитвы его злы:
— Да-ай, Осподи, чтоб дочка у Васьки Гузова рабёночка б от заезжева молодца понесла...
— По-одай ты мне, Осподи, приход вроде Коноксы, только побогаче. Да чтоб протопопица-т как кулебячка была!..
— Подай, Осподи, отцу Кондрату сломление ноги...
На такового-то и заохотились Ипатовы робята. Прискочили на купцовой тройке поутру, спросили:
— А где у вас тут поп Игнат будет?
Им ребятёнки со смехом:
— Моргунок-то? Да эвона, кабаку насупротив...
Загрохали по Игнатову крыльцу, в дверь ногой. Разговор был короток:
— Ты Игнат?
— Kабысь я, ребятки. А вы пошто?
Кинулись, закатали в тулуп, зыкнули на ухо — «заорёшь — пришибём», вдарили по пристяжкам. Ахнул скорбно и пронзительно развязавшийся бубенец.
Кричал Иван, на Игнате сидя:
— Ух, поддай, Анфим, Ипат бранить станет!..
Пристяжные в мыле, коренник птицей несёт. Пристяжные пали, коренник солнце опережает — гнали бешено. На последней пойме, где дорога в лес вдавалась, храпнул коренник, зашатался и конец ему. В тряскую овражину скинули возок с конём вместе, вытащили из тулупа Игната за ворот. А тот очумел, молит, грозит:
— Вы б мене, робятки, не трогали! Яз попок слабенькой. На мене дохнуть несторожно, яз и дух вон и лапти кверху. А вас за то Осподь сразит!..
Те же, в бока поддавая, прямо на место вели. Привели пред Ипата, сказал Ипат:
— Знаю тебя, ты Игнат. Виду-то не очень в тебе: гунька да отопки на нос надеты, вот и весь ты. Ты распоп, у мене ж поп будешь, службу нам будешь водить. Маши себе кадилом, а я тебя спасу. Тебе мой сказ: не греши! Вышвырну в бор, сдохнешь. Держись за скит, Игнат!..
Так нашёл себе Ипат иерея.
В вечер тот и ушли все двадцать пять, Ипат шестой, Игнат седьмой, в тёмную непроходную дебpь.
А уж там-то, где сосны да ели в обнимку, тесно стоят, где возгорье зелёной лысинкой полегло в серёдку нехоженых, немеряных лесов, там загрохали разом топоры, повалились деревья.
День-другой, кельи рядками повыросли. Третий-четвёртый — частокол, а за ним ровик, защита от блудящего зверя. И в конец второй недели, нежданная, как цветок на болоте, маленькая церквушка зелёной маковкой зацвела во имя новгородского Нифонта.
В исходе той недели опять пришёл Нифонт к Ипату.
— Отступаюсь от тебя на десять годов. Безуcтанным моленьем да зорким глазом сам себя все десять лет храни. Приступит к тебе Азлазивон, бес. Сам Велиар посетит тебя в месте твоём. Будь крепок. Сустоишь — приду, превознесу имена ваши.
То случилось на Агафона-огуменника. Но уже и тогда бушевали дни дождями, а болота тянули сырьём.
Кто сей Азлазивон? Кто сей, чьи искушенья страшно обступают Сысоеву обитель? Бес он. Безобразен видом и крут нравом. Носом протягновен и покляп, а телом гол и рыж. Сильны и неодолимы дела Азлазивона, беса, в Коноксянской округе. За то и князем был сделан и превознесён и над многими.
Tам, где скит Сысоев стал быть, — была бесья берлога. В соседнем омуте и болотах округи всей жили нижние бесы долгие годы. Обвыкли они тут, по жеребью ходили в окрестные селенья совращать правильных людей. А как восстал посередь бора крест, не стало бесам житья. Не то чтоб шерсть им жгло или корчами в корешки их сводило, — неприятство поселилось в бесах и тревога. Тот Сысоев медноокованный крест солнцем в солнце горит, чистым серебром в луне светит.
И приступили бесы ко князю Азлазивону, сидящему во мраке адского огня, и стали ему жалобиться:
— Этак нам от Сысоевых робят житья нет. Мы их и ране того боялись. А как стал Сысоем Ипат, так житья прямо нет, хоть сымай сапоги да вон беги. В тихом глубоком омуте дом наш, ноне же трепещет там осьмиконечный крест. Нам лучше в мухоморы скинуться, нежели в том бору быти...
Шевельнув единым рогом, гаркнул Азлазивон в тёмный потолок адской храмины лютое слово:
— На искус их!
Сотрясаются адоградские стены бесовским радованием. Один голым хвостом в барабаны бьёт, другой железными гремит цепьми. Третий мёртвой белой костью трясёт, а в ней пересыпаются бараньи котяхи. Среди гула ликованья их изрыгнул Азлазивон, бес, приказ верным своим служкам:
— Обступите стеною Ипатов город. Не давайте упокою им ни в день, ни в ночь. Идите туда во всю пору бесовскую, нет там Нифонта, там мы.
Поскакали, понеслись враги. Слепились в клубок тесный. К небу самому взмыв, заплелись перепончатыми крылами. Пошла тьма-тьмой, числом велико, глазом необъятно. Движется будто по небу чёрная проклятая расшива, бурно идёт, гулко плывёт — облаки пред нею в ужасе бегут.
Как долетели востроголовые до бору, то и рассыпалась расшива чёрным угольем вниз. То бесы в поход пошли на Сысоя.
Встали над бором морок и муть, затрепетали сосны попалёнными вершинками. Грянул как из ведра гул бесшабашный, а потом тишь мёртвых. Засели по сучьям, по пням, по корягам, в мох и в тишину и в ничто ушли, смолкли в засаде. Тут начинается наваждение Азлазивона, беса.
В последний день погожий, летопроводца Семёна день, робята за дело принялись. За частоколом, во мшистой ровни, где ручейки шустрые к омуту живой водой журчат, кряжевые расселись и зарылись пни — их ноне корчевать. Помолились, разошлись на четыре стороны, лопаты в землю, топоры по пням.
Расходились робята, принялись махать. Приятна их раздувшимся ноздрям острая осенняя прохладка. Пошёл по земле стук топать. Закряхтели, вылезая с насиженных мест, пни. По ним гнилая ихняя, земляная, проступает кровь.
Вот рубит один, Никифором его. Сквозь рубаху пар с него валит, а только знай себе помахивает. Сам он надрубит корневища, а Максим, косматый мужик, кирку смаху подсадит да и рванёт всем телом на сторону. Полверсты прошли робята, голо-место-рябо осталось позадь них. А руки шире машут, а топоры железней клохчут: раннему месяцу под стать — серебром выбелились разгорячённые кирки...
Тут случилось неслыханное. Взмахнул Никифор над пнём, а пень-то поднатужился да и плюнул ему в рожу самую. У того и топор из рук повалился, и сам пластом рухнул. А из пня выпорскнул чёрный мыш. А Максима тряхнуло как бы дуновением ветра.
Сбежались робята на Максимов крик, пень крестят, Никифору на голову воду горстями льют, — весь ручеек вычерпали. Тот лежит невосклонно, руки раскинув свои, встать не может.
Стал с той поры Никифор как бы порченым. Стал на карачках ползать. Заросла щека его синим бородатым узором, как текла по ней пнёвая слюна...
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 31.05.2024, 17:49 | Сообщение # 1521 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| С этого и началось.
Стоят леса тёмные, от земли и до неба, а на небе ночь. Положен на небо ковш, ползёт ковш по небу, сползает ко краю — тут выливаются на землю сон, покой и тишь...
Спит всё. Спят травы и сосны, спит доброе зверьё, а недоброе рыщет тайно и тёмные и острые на них. Прошёл по бору — ноги у него брёвен толще престрашный див, терзатель немоленых снов Бардадым. Тихо, словно тишину ниткой шьёт, заплакала на разбитой ели краснопёрая Тюфтярка, в лукавой тоске своей положив голову под крыло. Стрелой летучей промчался меж деревьев, огненной шерстью обжигая сухой валежник и палый лист, пестрообразный зверь жарких людских страстей Тырь.
И вот они, гурьбой чинной, приплясывая, как шуты-смехотворы, идут блазнители верныx, Азлазивоновы слуги, а впереди горбоносый бес Гаркун. Он ведёт их блудное полчище к Сысоеву скиту, идут спасенников бороть по приказу князя и господина своего.
Стоят леса тёмные, от земли и до неба... Ой, лес-лес, ты не спишь, всё шумишь, всё тайны караулишь, всё прячешь их под спудами болот... За тебя облаки в беге ночном цепляются, в тебе ветры, заблудившись, детскими голосами плачут... Но творят в тебе замысел вражий, и не знаешь ты. Трясучая осина в позднюю осень не цветёт в тебе поганым кровяным листом, а нечист ты. И прозрачный ладан сосен твоих неспроста чёрную копоть точит!..
Стоят леса тёмные... А в них церковка свечкой теплится, узкими оконцами раскосо в лесные мраки глядя. В ней идёт полунощное бдение, сторожко, как сосуд хрупкий, несут моленье глухие разбойные голоса. В ней вздохи мечутся — места себе не находят моленьем сожигаемые сердца. А на виду у всех замертво припал к некрашеному полу в покаянной муке Сысой.
Ровно солнце, склонённое на ночь, потух румянец на крепком его лице, а глаза побурели, а веки запухли, а грудь высохла. Твёрдый и тихий, правит он всеми двадцатью двумя: Игнат не в счёт, а троим недочёт за те шесть годов. Один ушёл бессаванный в болотную пучину. Другого лесиной придавило, матица сорвалась, как сарай на гумне возводили. Третий морозам и волкам ушёл навстречу, обуреваемый плотью и скорбью о покинутом прекрасном мире.
Безотступные слёзы проливая, осели как-то в самих себе все двадцать два. Необоримы порывы их душ, и горьки их слёзы, как алая болотная вода. Но порой, пронзаемые немощью, приволокут к Сысою чёрные свои тела, в ряд гусиный становятся, молят куколями о пол:
— Ох-хоньки, одолели нас вконец. Из каждой щели острый глаз глядит. И противно, и смутно, и горестно. Эвон в нас они какую думу внедряют: топорами друг-дружку порубить!..
Выходит Сысой к братье, усмехается, говорит:
— Души-то в вас как завшивели! То невыплаканные слёзы в вас гниют. Жальте сердце скорбью и отойдёт смутитель и позабудет путь к вам!..
И опять выходили от Сысоя гусиным рядком все двадцать два, а стыд им новые силы подавал. Пуще прежнего и яростней били тогда о пол самодельные кафтыри. Во полунощах на скиту стон стоял.
А в ту ночь приступили бесы к Азлазивону, князю, сидящему во славе и безмолвии, и рекли:
— Стеною мы обложили Сысоеву пустынь. А дороги на бору мы, как паутину, метлой спутали. К самым рвам мы втайне подступили. Скажи слово нам, господине, мы вринемся и место его геенским пламем попалим.
Был ответ от Азлазивона:
— Ступайте. Въяве взойдите за частоколье. Вылейте на братию искус и страх. Приступите к самому Ипату, попалите ему бороду огнём, ибо ярость душит меня, а гнев не даёт покоя.
Повернулись бесы уходить, крикнул Азлазивону набольший средь малых Гаркун:
— Не наша воля, твоя воля во всём. Будь на твоей воле.
И ринулись скопом в дремучий бор. И там, где упали, попалили многая.
Вот в день другой и пришла в обитель белогорлистая собака. Она бегает по любым местам, нигде никакой ей преграды нет. У ей глаза белы, и злоба в них.
Она у колодца землю ела, видел пекарь Пётр, по воду шёл. Она, вытянувшись страшно, в колокол била, тревогу в скит звала, — видел ключарь Мелетий из окошка в лунную ночь. Она на Сысоя в Ипатов день, третьего июля, лаяла, и огорчился тот.
Но однажды подкараулил он её в воротах, окатил суку ведром свящёной воды. С грохотом провалилась в дыру собака, а из дыры пламень. Лизнул пламень в самое лицо Сысою, выел ему разом и брови и бороду. Был и без того ряб, а тут стал и с бритобрадцем схож, даже неприятен глазу.
А собаки не стало впредь.
Но не успели ещё робята собаку с памяти скинуть, как новая мереста явилась в скит. На второй неделе после собаки у Филофея-чернеца в подпольи Рогатица завелась. Имел беседу Филофей с Гарасимом, как заметил, и сказал ему Гарасим:
— Эта от сырости она, ты печку себе подтопи!
Только ни печка, ни ладан не помогли.
А Филофей в скиту всех старее, старей Сысоя годов на десять. А Сысою пятьдесят шестой с зимнего Ипата повёлся. У Филофея-боголюба лицо старенькое, приятное, глазки малесенькие и носик тютелькой. Трудно могло вмещать старое тело его в себе дух сильный, а потому и не мог не покоряться сну.
Тут-то и начинала Рогатица каторжничать. Выйдет из подполья сквозь сyчковину, за ней всякая мышиная нечисть лезет, — и давай орудовать. Ходит по келье и плюёт, и плюёт, на каждый предмет по плевочку. И раз, смеху для, взяла да и прикрыла Филофея, спящего, бабьей юбкой, а вошла тут братия внезапь и был срам.
Сносил сперва, а потом забеспокоился, жалобиться ходил к Сысою Филофей:
— Моленья, отец, не дают вести. Надысь встал на правило, а шиши-то и лезут из стен... А один, отяпа этакой, стал водле да цыгарку вертит. Псом от них прёт, сил нет! Закрестил я, скинулись мышами по углам...
Порешил Сысой у Филофея просительное молебнование служить, чтоб не развелись Рогатицы на всю обитель. Притащили чернецы тёмного старого Спаса к Филофею в келью, к стенке прислонили, зачали кадить. А как затянул пискучим голосом Кир-Филофсеву молитву Игнат, худой попок, был удар в земле, как бы барабан лопнул, — Рогатице конец...
И пуще тому бесы озлились: Рогатица-т Гаркунова сестрица была!
Тут же три смерти разом в скит пришли. Один за другим ушли от Сысоя Зосима-инок, Игнат и Никифор-порченый.
Днём весенним, на вешнего Нифонта, случилась в скиту маета от пёсьих мух. Налетел мимолётный табун, загнанный сюда Гаркуновым дуновением, и унёс неприметную жизнь Зосимы.
В ночь, когда, истомившись, прилёг отдохнуть Зосима, заползла в него пёсья муха и в сердце ужалила. С того помер.
Хоронили его в скитском саду, под рябинкой. Цвела она и горние вёсны собою славила, а покойник был синь и раздут. На многих из братии смущение нашло. И не кончался страх их, пока не выгнал внезапный снег желтобрюхого того табуна.
А Игнат — тот умер буйно, в майскую ясную ночь.
Шёл от полунощницы, и вдруг ему сусенило. «Вот, де, Сысой поста безотступно требовает, а чуть что возрыкает на мене лютым словом, а яз телом слаб. В месячину в Коноксе-т куда больше насберёшь, чем здеся за год дадут. Эк, кабы мне да крылья! Взнялся бы я, как сокол, полетел бы к протопопу с повинной. Там и винцо, и бабы, и ситного прорва, а постеля как пух...»
И задумал сбежать. Стащился тихой татью на пекарню, уворнул оттуда каравай да Петра-пекаря тулуп, пролез в подворотню, как таракан в запечную скважню, незаметный, и побежал мелким ходом, ряску на голову подвернув: всё на живых выйду, думал.
Так он шёл всю ночь и весь день, а к ночи другой приустал. Залёг в овражке едином, где зелёные лебеди пухом землю устлали, — каравашек под голову, храпнул дважды и заснул накрепко.
Ему приснился смертный сон. Будто на койке, в чулане у Кондрата, лежит он с протопопицей Афимьей в блуде. Она его руками охапила, пускает на Игната губами мерзкий ветерок. Её огненные слова Игнату сладко уши жгут. И тянется к ней бессильный Игнат:
— Ты што, де, протопопица, любишь меня, — аль што?..
Афимья грубым рыком ему:
— Люблю, Игнат, ибо мой ты.
Игнат раскрыл глаза и увидел в объятьях своих смердящего, острого. Увидев, умер. Но не скорбел в скиту Сысой по Игнатовой пропаже, говоря так:
— Ушёл от нас Игнат. Ино так лучше. Не хочу, чтоб даже малая скважня была в корабле моём. Впредь сам буду службу править. Мирской поп — адов поводырь.
...А третьим окончал течение жизни своей Никифор-порченой.
Раз, ночью следующего месяца, в девятый день по ущербе луны, молился он так:
— Осподи, неподобно мне тебя на карачках-то славить. Ты дай мне ноги. А я уж тебя стоя славословить буду, столпником у Сысоя стану.
В ту же ночь спящему был слышен голос:
— Встань. Грядёт к тебе Спас. Даруется тебе благость. Ты будешь лику светлых сопричислен, сподоблен судьбы Еноховой и Ильиной.
Восстал Никифор, видит. Грядёт к нему в облаке как бы сам Исус. Свет слепит глаза, раздвинулись стены настежь, келья как поле, пенье блистающих сладко застилает уши. И поклонился им Никифор трижды и четырежды от усердия своего, а то бесы были.
Его посадили они на колесницу и понесли быстрей ветра над скитом. Летит Никифор по небу, Спасу бок о бок, рассуждает, руками разводя, так:
— Вот сподобился-т! Не иначе это как за святость мою. Эк, меня угораздило, каб меня мамынька увидала таким!..
Но тут грянул гром, исчезла обманская колесница, наддал острый Никифору коленком в зад... Полетел тот вниз головой, пал на острый зуб моря, разбился пополам. Так исцелился Никифор от жизни сей.
В скиту двадцать стало, Сысой не в счёт.
По седьмому году скитского жития зима холодна выпала. Кряхтели деревья по ночам, а омутья промёрзли до самых доньев, и даже острых много поморозилось. Небо же поднялось в неизвестные выси, давая ветрам прямые пути.
И случилась ночь, был мороз крепок. Вдарили в ту единую ночь рукавицами по земле Севера-по-лунощники, заледенели всякие дыханья и утвердился надолго мороз.
Шёл-гудел стовёрстными шагами северный ветролом. Летели по ветру смертные ледяные стрелы: в кого попадут, тому не живот.
А в скиту тепло, в дровах живут — в тепле-то и молитва пристальней. У рва избушка пузоватеньким грибком стоит. В ней ведёт жизнь свою ключарь Мелетий, неистовый в моленьях.
Вот он молится, и дремота его берёт. Он и так и сяк, гороху под колена насыпал, луком докрасна глаза распалил — бьёт свирепые поклоны. А дремота сильна, а дремота лукава. Потухает Мелетия взгляд, повисают руки оббитыми плетьми, тело вялое покоя просит. И сызнов вскакивает и глаза таращит Мелетий, и сызнов лбом ровно б гвозди заколачивает в пол. А дремота не спит, а дремота, как молодая жена, паутинкой ему руки вяжет, клонит ниже, зовёт ко сну... Уж он боролся-боролся, да и запрокинулся, да и захрапел.
Тут явился к нему некий муж в блистающей одежде, и говорит в нём гнев:
— Вот ты молишься, вот ты каешься. А у дома твоего стоит юнош, просящий приюту. А ты молчишь. А ночь свежа...
Прискочил Мелетий с полу, ухом к окну: впрямь в ворота кто-то накрепко колотит. Вылетел ключарь, манатью подобрав, к воротам, — ожгло его холодом, окликает в том стоячем морозе, щуря дремотные глаза:
— Ты кто-о? Ты пошто в ворота бубни-ишь?
А за воротами голос молодой:
— Укрой меня к ночи. Свежи ночные ветры, а на бору темь и волк, а я молод. Не дай погибнуть, брат!
В подворотню так и прёт боровой ветер, сечёт и сушит. Заныло в Мелетии сердце, и причудился ему за воротами ноготь кривой, стоящий в ожидании, однако отвечал так:
— Ты погодь, парень... Я к набольшему сбегаю. Ты попрыгай там, я часом и вернусь!..
Помчался Мелетий по скрипучему снегу к Сысою, влетел в сенцы:
— Осподи, Сусе...
Сысой ему аминь отдаёт:
— Ты што это, Мелетий, в таком волнении?
— Отец, там человек стучит... Полунощники вдарили! Волки... Приюту просит!
Благословился старик:
— Пусти к себе, а наутрия ко мне веди. Ино замёрзнет ещё, грех на весь скит примем.
Подобрав манатью, вприпрыжку унёсся Мелетий к воротам. Ключом в замок тычет, попасть не может. Засов толкает закоченелым кулаком, сил нет, примёрз засов. А за воротами торопит:
— Ой, руки-ноги отморозли... Ой, поспеши, брат!
Наконец концов рванул Мелетий на себя, распахнулись половинки настежь. Впереди чёрная темь. В ней летят со свистом синие смертные стрелы. А водле наружного рва опустился на снег в последнем бессильи жизни молодой человек. Махом мигнул он в ворота, в руках у него как бы узелок малый да берестяник расписной.
Мелетий зубами скрипит:
— Подь-иди в келью скоренько, приду счас, ворота замкну...
Запахнул ворота кое-как и не прибавил аминя, забывшись добротою дела, и не взглянул, откуда за скитом в снегу такое множество копытного следа.
Вбежал в келейку, видит: у печки юнош сидит, прекрасный лицом. Он щёки руками трёт, они у него совсем синие. Мелетий, оттаяв:
— А ты б разулся, брат, — говорит. — Этак без ног тебе весновать придётся. Ох, и стужишша ноне, напор какой!..
Отвечает юнош:
— Отойдут, плюново дело. Я лучше едой займусь...
Мелетий за просвиркой было полез, да остановил его ночной гость:
— Не трудись зазря, брат. Тута у меня в узелке всего напихано!
Отрезал от каравашка тонёхонький краешек, рыбку достал. Ест, покашливает, молчит.
Мелетий говорит юношу:
— Ложись, брат, на койку, а меня моленье моё ждёт. Спи, а завтра к Сысою сказаться поведу.
Встал в угол Мелетий и до утра поклоны бил. А гость лежал в другом углу и грел ноги под Мелетиевым тулупом.
Неспокойно горела Мелетиева свеча, словно дул кто на неё, насмехаясь. Да ещё необычно скрипел снег в морозе. Но притихли бесы в ту ночь. Таково было приказанье Гаркуна, ныне лежащего на койке неистового Мелетия.
Утро развернулось, ровно алая роза в снегах. По сугробным макушкам сосен утренних в сизом небе ковыляет как бы медный таз. Синие и лиловые тени бегут, струи воздуха резвы и гибки.
В скиту било гудит, сзывая к работе. Из пекарни дым повалил в небо скрученным натугою прямым снопом. Пятеро манатейных в бор ушли, дровоколы. Мелетий ночного юноша к Сысою повёл.
Стучит Мелетий в келью скитским обычаем:
— Осподи Сусе...
Юноша всего тут передёрнуло, и в волнении стукнул он ногой, однако, спохватившись, сказал:
— Адов холод у вас тут!..
Мелетий ему улыбнулся кротко:
— А ты што? Был там, аль как?
А уж из кельи голос Сысоев:
— Аминь, войди, брат!
Входит Мелетий с юношем. У Сысоя в келье умильно, доска голая, а на койке хоть бы половичок. Сысой спрашивает:
— Ты что за человек, пришёл ночью. Каки тебя сюды ветры завеяли?
Юнош начинает:
— А я Матвей, а отец мне богописец Фёдор из Тотьмы. И я тож, по родству моему, боженятами живу...
Сысой подумал: дакось я его попрошу Нифонта нам списать.
— А отколе ездишь, что по таким глухим местам. Сюда и волк нечаст!
Юнош, в глаза Сысоевы лбом уперевшись, сказывать стал:
— А ехали сутемень я да отец мой, Фёдор, в Верхнюю Пучугу храм писать. Нас настигли трое-пятеро гулевых, вроде как бы Ипатовых. Хоть ноне про Ипата и не слышно стало. Говорят, молоньей их сожгло враз...
У юноша на лбу синие жилы разбежались. Глаза долу опустив, виновато шепчет Сысой:
— А дальше как?
— Как? Во всю конску пору гнали мы, а сугнали нас. Вруч сперва ударились... Да шибанул один, плешак озорной, отца-то ногой в утробу. Отец пал, а я бегом ушёл, узелок схватив. У меня в нём и прибор весь, и пищи кусочек...
Смотрит юнош в Сысоя, встают пред Сысоем виды, незабываемые ввек. Вот бьёт Ипат кистенём купца. Вдарилась кость о кость, распалась голова с удару. У толстуна того бородавка под глазом сидела большая, чёрной поговицей, как бы треглазый. А то старуха на богомолье ехала, Гараська зашиб. Много добра взяли, одних телогрей всем по паре достало. Лежала старая, руки раскинув по снегу, кровь по снегу брусникой цвела. А с ней девочка была, в атласной телогрейке, огоньки по алой земле, всё просила: «Меня не тронь, дяденька, я баушкина внучка!» Ипат её Проньке Милованову подарил.
Кровь застилает глаза Сысою, волос седой шевелится. Но осилил себя:
— А к нам попал как?
Не отводит чёрный юнош глаз:
— Шёл, вижу — крест в луне. Думал, без пенья стоите, ан, а брат отворил мне! — на Мелетия указывает.
Сысой головой трясёт:
— Экой встряс, был-убили! А мы и не слыхали, чтоб недобрые вкруг нас гнездились. Ну так вот, живи у нас бельцом до весенья, келью дадим. У нас в четвёртом годе от мухи один погиб, живи в его келье. Да вот, кстати, парень... Образ Нифонтов, усердно молю, — учини ты нам. Очень большая надоба!
Побезмолвствовали. Потом говорит Сысой:
— Ступай, обживись, согрейся, — дело подождёт. Скит бельцу не гроб, не неволим моленьем да ладаном...
Забурлило пламя в Гаркуне, и в волосах его, благообразно расчёсанных, встрепенулся незримо кривой его рог.
И закрылась за ним дверь, и сказал Сысой:
— Слава вся сотворившему благая...
Дали Гаркуну, предводителю малых, Зосимову келью, стали братом его звать за приятность лица и ласковость речи. Стал жить Гаркун у Сысоя за пазушкой, а вечерами пришедшей весны, когда свет ровен и благость таится в воздухах, писал Гаркун неспешно преславного Нифонта.
Потёмки бором идут, роняют сосны хрустальные слёзы. Солнце край неба плавит, белой тканью по болотам стелется весенний парок.
Негромко скорбит на Сысоевой колоколенке великопостная медь. И несётся звон птицей по весеннему ветру, сядет на сук, вытянет к востоку меднопёрую шею свою и тоскует так.
На землю приходит великий покой.
Сысою надо идти служить вечерю. Гарасим заходил: робята в сборе. Встал с лавки, недужилось. Сысой двинулся манатью надеть, а манатья-то и пошла к нему сама, широко раскинув воскрылия. Но не подвигнулось сердце Сысоево нимало:
— Уйди, ты, иду вечерю служить.
Тогда, трепеща крылами, падает манатья чёрной птицей к ногам его.
Новопринятый белец Нифонта пишет. Вода в стеклянном шаре, а за ним лучина полыхает и круглым ярким светом бьёт по левкасной доске. На ней стоит грозный Нифонт, как бы жив: лицо его одутловато и насуплено, червонны уста, пламенем горит чернь молитвенных глаз. Вот-вот задымит кадило в шуйце и двинется двуперстьем вохряная десница.
Ныне расписывает белец доличное. Тронул празеленью, — радостные сверкнули берёзки. Тронул киноварью, — зацвели позади вceхвaльнoгo Нифонта благоуханные цветы райского сада. Теперь бесов написать надобно, попираемых преподобным.
Встал чёрный белец середь кельи, хлопнул в ладоши дважды и четырежды, полезли из подполья, толкаясь и сопя, беспятые. Им зашипел Гаркун, на доску чёрным словом указывая:
— Ступайте сюды, да скоро, да чтоб гладко было.
Полезли шершавенькие на доску, прилипли к доличному письму, расплющилось листом подпольное племя и замерло под пятой преподобного, живей и не придумать.
Грозен здесь Нифонт и строг. Но нет в этих глазах прощенья. Ужасен здесь Нифонт и величествен, но вот-вот задрожат в смехе длинные стрелы чёрных Нифонтовых ресниц.
А тем временем смерклось, и ночь пришла по следам смеркоты. Вытек на небо звёздный ручей, омывать ему до конца веков нехоженые нами, невиданные голубые страны.
Выходит зверь страстей, Тырь, просовывает морду в тайники бора, пьёт ненасытно благостное молчанье весенней земли. Зацветают травы, прозвенело как бы ручейком, тёмной тучкой отразилась в синих омутах неба Сысоевых людей скорбь.
— Беги-кось в сборню. Нифонта счас святить будем. Неистовый Мелетий уж за Сысоем побёг!
Суетятся манатейники: вот благодать на нас через Нифонта-т снизойдёт! В сборне все двадцать, без Сысоя, а двадцать первым Матвей. Он тут же стоит, а напреди деянье рук его, суровый, двуперстый Нифонт. А рядом с Матвеевым Нифонтом тёмный Спас, — лик широк, очи мудры, некудрява бородка.
Сысой вошёл, ногой словно змия давит, крепкий у Сысоя путь. Прошёл, стал наперёд.
— За молитву... отец наших...
Робята аминем откликаются.
А вечер был. И словно б птички ласковые в сборню налетели: вечернее светило косо упадает в оконца. Сели птички на пол, на стены, жёлтые по чёрным манатьям, того гляди щебетаньем своим о далёких странах суровое моленье спугнут.
Птичка одна к Нифонту прыгает, а другая к Спасу. Не может первая на Нифонтову доску взобраться. Спасова же прыгнула прямо на чело Спасу, зажгла гневом запавшие очи.
А уж водокрестие минуло. Опускает Сысой мутовку в окованное ведёрце, кропить, взмахнул над головами, — полетели по кругу радужные капли, и случилось лютое чудо.
Прыснули бесы с иконы врассыпную, кто куда, скрипя жестоко зyбами. Понесло легонько палёной псиной. Поднял беспамятно архирейские ризы свои Нифонт и, за голову схватясь, ринулся в дверь стремглав. Копытами простучал, пхнул Сысоя плечом, Мелетия рогом хватил наотмашь... И нет никого, — и пусто, и голо, и лукаво.
Тут робята расшестоперились, Матвея ищут:
— Ах, мы вора убьём да воронам его в ров кинем. Эй, ишши, смутщика!
К двери кинулись, и не остановил их Сысой, подавленный смыслом сего вечера. Рогатиной пронзилось его сердце, — сквозь щель рогатины той надежда вытекать стала.
К ночи догадало робят в келью Зосимову зайти, не найдётся ли там лукавый белец. И вбежали, а там пакость сплошь, пол в дырьях, а из дырий лезут хлад и вонь. И у притолоки будто Матвей стоит. Вдарил его, обезумев, Гарасим толкачём в темя и убил. Наклонились: Мелетия убила Гарасимова рука.
Большое горе было. Туже, как тугой петлёй, затянули себя в подвиг Сысоевы робята. Келью досками забили, а на двери осьмиконечник углем вывели: да устрашатся!
А Мелетия-т не вернуть ведь...
Перед восьмой осенью случилось: пришёл Сысой с ночного моленья. Мерестилo в глазах, ноющую спину гнуло к земле: семнадцатый день в посте проводит Сысой, кроме лебеды нет у него другой еды. Нетвёрдой стyпью вошёл он в сенцы, тут ударило ему в нос томлёными свиными щами. Только и сделал Сысой, что лицом скривился.
— Не к лицу мне от тебя бегать. Грудью на грудь встречу и поборю тебя.
Распахнул дверь Сысой и сощурился: радуга мирская на столе у него. Сысой щурится, Сысой ноздри топырит, Сысоево сердце тревогу бьёт...
Горшочек зелёной поливы, а оттуда кружит голову просоленных грибков можжевелевый дух. Жбан-чурбан посередь стола стоит, а в нём стынет густой, прозрачный мёд. Шатает Сысоя. Эх, пей, Ипат, в захлёбку... В первый раз за восемь-то годов околицей добредёшь до неба!
А из-за хмельного того чурбана выпучила глупый глаз свой сёмга. У ней мясо алое, а в спинке сметанка запрятана, стоющего едока ждёт. Не разрезать той спинки — большое прегрешение, в рот не положить — смертный грех!
Онемелый стоит Сысой, как свинцовая чушка никнет голова, в гроб просится отощалое тело. А на краешке самом, на дубовом резном кругу развалился важно ситными ломтями пшеничный хлеб, — ноздри он раздул белые и пуховые, как у нежной невесты. А кулебяка, рядом, плоха? Или масло из неё в жаркой печи повыпотело? Или палтусинки прелой насовала в неё скаредная хозяйкина рука? Нет, кулебяка жирна и прекрасна, человека услаждает и вводит в тихую земную радость грустное его бытие. А посереди правой стороны безлапые ноги высоко задрала, гузно выставив, в кипучем масле трижды прожаренная кура... Что ж ты стоишь, Сысой? Голодному нет греха!
У Сысоя губы высохли, вытянулся деревяшкой язык изо рта. Елозит мутным взглядом Сысой по столу. Натыкается глаз, куда ни повернуть, то на капустку с хитрыми морковными глазками, то на окорочок немалый, в меру обрумяненный на огне, то на кувшин, толстопузый чван: горло у него дудкой, а в дудке хмелевая романея.
Слюна и слёзы из Сысоя текут и алыми пятнами по скатёрке расплываются. И не сдержался, зверем схватил хлеба немалый кус, и смялся тот пухом душистым в широком его кулаке. Но закричал в нём пронзительно, ушам больно, стыд в душе его... Швырнул кус в сторону, ногами затопотал в ярости и, выхватив лучину из рощепа светца, смаху всадил её в остекленевший свой правый глаз и повернул её как кол в яме.
Тут вонючей струёй вздыбилась в потолок романея, закудахтала хохотом бесьим кура безголовая и заковыляла к двери на обломанных ногах, и сёмга лениво в дверь уплыла, и калёным угольем засверкал ей хлеб вдогонку... Не стало радуги — смердь, тлен и кал.
...Ввечеру, попозже, призвал к себе Сысой кузнеца Гарасима, скитского ясаула тайно от всех. Ему дал он приказ заковать себя в железную цепь, а на шею кольцо, а грудь стянуть накрепко железным хомутом.
В разлив ревел Гарасим, как на одноглазого хомутные заклёпки накладывал. А Сысой поднял руки в небо и крикнул глухо, и услышал Гарасим смертную жалобу в крике его:
— Пою Осподу моему, доньдеже есмь!..
Был в той цепи Сысой, как медведь плясовой.
Одесную Велиара воссевшему Азлазивону предстали острые и предводитель их, и рек:
— В третий раз приходим к тебе, господине. Невмоготу нам боле. Блистает осьмиконечник на скиту Сысоя. Спрятался от нас в железный хомут Сысой и оттуда нас своим пеньем дразнит. За что ж это нам такое!
Тут изрыгает Велиар слово, и оно катится круглым косматым зверем по ту сторону геенского града:
— Иди сам туда, Азлазивон, и утверди имя моё на бору том.
Вдарили в ладоши, сволоклись в кучу... Колом встала бесчинная их песнь. Среди того гулу восстал Азлазивон, и голос у него с хриповатиной:
— Сам иду упредить и наказать.
Двинулись острые из стен града и махом приступили ко скиту.
...А на бору тем временем соловьиный щёкот стоял. Вечер не вечер, луна лик кажет, а солнце не тухнет на край земли. Идёт вечер чернью, манатейный монах. Волком идёт на солнце, хочет солнце есть и не может.
Ходит чорт по мхам, по лесам, по болотам, гудит в длинную дуду, головой направо-налево вертит.
— Ты что гудишь, хохлик, грязный лешачонок?
— А я гужу, бесов бужу. Наш князь, Азлазивон, грядёт!
Сотрясались под шагом Азлазивоновым непроходные крепи, ходуном ходили мочаги.
Пётр-пекарь, весёлый чернец. Кол на голове теши, а он всё славословья тянет. Прямёхонькой, чистенькой дорожкой втихомолочку к раю идёт.
Но порой, на голодуху слабый, поддавшись смутьянской козни, приворнёт пекарь Пётр каравашек себе, и сам кругл с того, как припрятанный каравашек. Ради смеху лишь приползала к нему разная лешень. Случалось — востроносый Зосима перстом костяным в келью к нему постучит, а выйдет Пётр — дерево. Случалось — баба грудастая, молодка, на койку его покличет, пошёл, а на койке — длинноногий переверт язык пялит ему...
В пятницу по Духовом дне вошёл Пётр на пекарню, а из квашни здоровущий хвост торчит, и на конце его рыжий волдырь. Обиделся Пётр, подскакнул к кади да и зачал крестить. До поту Пётр несчастную кадушку аминил, запыхался весь. Заглянул в кадь, а там чёрный ком. Пыхтит и топорщится вкруг него посиневшее тесто.
Злость Пётра взяла, кадь запоганил, щенятина. Повернулся Пётр к Сысою бежать, а из кади хрипучий глас к нему:
— Пётру-ух!..
— Ну?
— Разбей кадь-от, выпусти...
— А ты пошто лез? тебя кто пяхал?..
Побежал Пётр, вдарился каравашком в Сысоеву дверь, еле дышит:
— Там-от у меня в кади он пыхтит. Я его зааминил, а он пыхтит. Тесто вон лезет.
Распрямился весь, Петра заслышав, Сысой. Чёрная молонья мелькнула в целом его глазу и потухла.
— В било ударь, да покличь братью. Приду ужотко.
Застонало било на весь скит. Того била звуки, как ослепшие толстоголовые птицы, по всему скиту мечутся. А чернецы уж бегут, глупые — с кольями: беса колом не убьёшь, а руку вывихнешь!
Натеснилось в пекаренку, впору стены разводить. Молчат, кулаки сучат, ждут. Вдруг тишь, расступилась братья — шёл Сысой грузно, с клюшкой в руке, сердитый.
Подошёл к тестяной кади, глянул пустым оком в потолок, потом в кадь, вдарил клюкой о кадь, спросил тихо:
— Я — Сысой. А ты кто там?
— А я Азлазивон, князь бесам.
Помолчал Сысой, удивляясь, и губу отпятил.
— Сидишь, значит? — спросил.
— Сижу... — ему хриплый ответ.
Развёл плечами Сысой.
— Хоть ты и князь, а что ж, расправа наша короткая. Ройте, робятки, яму-сажонку, туда кадь, а сверху кол.
Был стон из кади и слова:
— Ты меня выпусти, а я тебя и не трону больше!
А Сысой промолчал.
Полезли заступы в болотную сырь, кадь на верёвках спускали в яму.
Пузырилось и клубило горелым смрадом замученное тесто. А над скитом реяла многокрыльная птица, буйная песнь:
— Да воскреснет... И разыдутся...
Яму засыпали и кол вбили, и стали чернецы на княжью могилу по ночам за нуждой бегать. И всегда слышали в земле безустанный Азлазивонов плач.
То случилось в пятницу.
А в пятницу другой недели приступили бесы к самому Велиару, сидящему на высоте огненного престола, и застонали, сколько их было, враз:
— Князь и военачальник наш в кади. A над ним кол. А сверху крест. Он там пыхтит, а нам позор. Чернецы над ним насмешку лютую ведут, всю шерсть изгадили, а князю Азлазивону великий от того труд, а нам стыд.
Свирепо поднялся Велиар, ударил о пол, мощённый жёлтым камнем, голым своим хвостом, испустил огнь. С визгом попадали бесы, не вынесли величия, рождённого от кромешного огня. Предстал ему Гордоус, адов ключарь. Стоит Гордоус колом, жмурится, толстую морду пружит:
— Что прикажешь, господине?
Сказал Велиар:
— Иду туда. Прекращу лунный бег, расколю землю надвои, попалю их!..
Вострепетали острые в радости и воскликнули:
— Веди нас, господине, куда поведёт воля твоя!..
Видано было Филофеем в тот вечер знаменье над скитом: в облачном кругу змей триглавый.
Встало с заката облако, в нём крутится грозный смерч. Тихое стадо испуганных берёзок увидало и зашуршало вдруг повянувшим жёлтым листком, как о позднюю осень. Зачинается погибель скита.
Сдирает демонская рука голубую кожу с неба, а за ней ночь. Та ночь Сысою разоренье несёт. На бору змеи тревогу свищут. Галочье племя тряпками чёрными по небу перекидывается. Красною башней встаёт из-за бора ленивый огненный язык... Заметались по бору разбуженные шорохи и трески. Потом стихло. Потом снова глухой, неровный трепет и жар приползающего огня. Свист неизвестный вздыбился и хлестнулся над бором, как бич. То легионы дух из себя дуют, покорное пламя гонят впереди.
Кричит на скиту суровое било, сильно кричит, гибель слышит. Подходит лихо к сумежьям самым, до огня и версты не уложить.
Разные, — один застыл, другой плачет — бегут манатейные в скитской храм. Сысой с Гарасимом об руку прошёл. Гарасим-кузнец чёрен и могуч, а в лице твёрдость и покой. Застучала Сысоева клюка по паперти, заскрипели под двумя, сильными, половицы враз. Прошёл Сысой наперёд, ударил земных по счёту, повернулся говорить.
— Радость в сердце чую, вас ради, робятки! Диковалось мне синочь неспроста, приходили ко мне сильные, гнали меня из бору вон. Они меня за волосья дерут, в бок попихнут, за чепь торгают. Плевали в мой единый глаз и, отдохня, вдругорядь за меня примались, а я молчу... Ныне смерть идёт... Ей ли устрашимся, уйдём от спасенья в пустые, дальние места, куда и огню проходу нет? Огнь встал стеной, встал смертной... Яз, худой, слепой Сысой вижу сам: зацветут за ней в день века голубые цветочки под серебряными облаками. Ой, как вам, робятки, тогда просторно будет. Ну, выбегай отсюда, в ком страх, ну! — и руку протянул Сысой к дверям.
Повернясь к Спасу, постоял так Сысой и на клирос тихо отдал:
— Клади начало, отрок!
Затянули хором манатейники Кир-Филофеево моленье:
— Житием своим... удивил еси...
Низкие голоса по полу стелются:
— И бесовские разгнал еси полки...
А на бору предсмертно деревья хрипят и лопаются, свиваясь, — точно сучит их кто проворными нездешними перстами. Вьюнцом шестокрылым вползает в небо душный серый дым. Лихо огненное идёт, а впереди четыре чёрных бури метут путь Велиару...
То не ветер играет лоскутом шемаханского красного шёлку, то геенна облаки грызёт, весело трепеща. Лихо пожигает лицо земле, на стороны разбрызгивает тёмные, небуйные воды мочагов. Зверь сна, Тырь, сустрелся под ноги лиху, и разгневалось и вдарило молоньей по расступившейся тишине. Краснопёрая Тюфтярка летела на четверть от земли, на лету и запламенела, взвилась высоко, упала углем далеко.
Вот уж и ров скитской, а за ним старого человека об едином глазе убогий домок. Полетели с бору головни, чертя ночь огнём, занялась колоколенка огнём, Сысоева. Летят, что стрелы, головни, и тёмные, острые на них... Вот головешка одна в колоколец самый двинулась, и закачался бессильным плачем колокольный язык, Сысоева сердца покаянная медь.
Ввалилось сонмище на скитской двор, поднялся гомон, скок, свищ и плищ. Вот один, хвост винтом, уголье в пригоршнях по кельям разносит, а другой, спина корытом, на колодезный журавель влез и в колодезь пакостит, а третий-то сам Гордоус. Келейки уж огнём неугасимым зашлись, а над овином топочет в поганом плясе рыжий дед, соломенный огонь.
Из окошек узких яростно моленье летит:
— Огнём молитв своих попалил еси...
То чернецы, обезумев, кричат, повалились в страхе на колена. Гарасим, тот рыком рычит, зовёт Нифонта. Пекарь Пётр брюхом вверх залёг, и глаза его ручьём ручьят. Филофей-боголюб с четверенек подняться не может, что-то покрикивает. Лбы стучат. Дым гари великой змием ползёт, плещется геенна в окна, грозными пучинами углы глядят. Тут горелое дерево постряхнуло искры вниз, куполок ещё на сажонку осел. К робятам, лицом обернясь, страшно в дымной душной мгле кричать хотел о чём-то Ипат, но рухнули брёвна, расчерчивая багровые мраки ада, и пуще разметалось пламя алыми языками во все концы.
На то место наступил пятой Велиар и раздавил прах и пепел и прошёл дальше, как идёт сторож дозором, а буря полем...
...Ноне-то по тем местам уж пятый молодняк сустарился.
https://fb2.top/rasskazy-i-skazka-447222/read/part-2
---------------------------------------------------------------
* Григорий Алексеевич Рачинский (1859—1939) — философ, переводчик и религиозный публицист; постоянный председатель московского религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьёва.
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 03.06.2024, 16:08 | Сообщение # 1522 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Милая, дорогая Юнна Петровна, с Днём рождения. Спасибо, что Вы есть. Мирная благая Лета Вам!
* * *
Наклонись, я шепну тебе что-то,
И легко тебе станет, легко, -
Мне по жизни положена льгота
На чужое подуть молоко,
На чужие кошмары и страхи,
На тревоги чужой кипяток,
На тоску человеческой птахи
В проводах, где колотится ток.
Я шепну тебе что-то такое,
Что одна лишь природа поймёт. -
Я тебя не оставлю в покое
Попивать смертолюбия мёд.
Мне по жизни положена льгота
Не бояться ни мыслей, ни слов.
Наклонись, я шепну тебе что-то
Глазом, вечно открытым для снов.
Есть такие наивные вещи
И такие глазные слова,
Что от них разжимаются клещи -
И душа оживает сама
С Днем рождения! Люблю, восхищаюсь, горжусь!!! Здоровья, здоровья, и ещё раз здоровья! Спасибо, что Вы есть!
* * *
Струна орфейской лиры – это жила,
Она – живая плоть, а не металл,
Она скелетно-мышечно служила,
Где живности сердечник трепетал.
Она держала мускулы и кости,
Она дрожала, что её порвут,
Она бежала от голодной злости
Зубов, когтей, где выжить – зверский труд!
Она не знала, что зовётся жилой
Река, и щель алмазная в горах,
И золото – с погибелью постылой
Для Монтесумы в жилистых мирах.
Струна орфейской лиры – жила плоти,
Но тайно с ней сплочён орфейский дух, –
И замирая, слышит в каждой ноте
Своё – листва, и птица, и пастух,
И дышит – всё! И мёртвых нет, все живы,
На человеках – звёздная пыльца,
Когда поёт струна орфейской жилы
На языке магическом Творца.
Созвездье Лиры в космосе повисло
И знак даёт, где сеять и полоть,
В какие дни, в какие числа смысла.
А лира – это жилистая плоть.
Дорогая Юнна Петровна! Позвольте поздравить вас с днём рождения и пожелать здоровья и как можно дольше радовать нас,ваших читателей и почитателей вашего таланта своими стихами!
* * *
Мое созвездье - Близнецы,
Моя стихия - воздух.
Меркурий, сердолик, среда
Приносят мне удачу.
И, как считают мудрецы,
Такой расклад на звездах -
Что в среду или никогда
Я что-нибудь да значу.
Меркурий плавает во мгле,
А сердолик - в Тавриде,
А на земле - моя среда
Приносит мне удачу.
И в среду - я навеселе,
Я в среду - в лучшем виде,
Ах, в среду или никогда
Я что-нибудь да значу!
И если кто-нибудь отверг
В издательстве мой сборник,
Когда была я молода
И жизнь вела собачью, -
Так значит, было то в четверг,
В четверг или в во вторник, -
Ведь в среду или никогда
Я что-нибудь да значу.
Когда в один из прочих дней
Я стану легким светом,
Где в роге Млечного Пути
Пылает спирт созвездий, -
Тогда я напишу ясней
Об этом же, об этом, -
Откройся, третий глаз, прочти
Мои благие вести!
Юнна Петровна! Удивительная. Достояние нашей страны. Несгибаемая и мужественная. В последнее время особенно актуально Ваше творчество - очень поддерживает, правда!!
Большая человеческая благодарность - за дух, за мысли, за творчество!
Будьте здоровы, живите долго!! Пожалуйста!!
***
Когда мой друг, болгарский стиховедчик,
Мне сообщил путём зеркального письма,
Что запад нас угробит, изувечит,
Я думала, что он сошёл с ума.
Был девяностый год, январь, зима.
У вас отнимут всё, писал болгарин,
Свою возненавидите страну,
Вам отомстят за то, что был Гагарин,
Что с вами Гитлер проиграл войну,
За всё заставят вас признать вину.
Писал он закорючками, к которым
Приставить надо зеркальце углом, -
Так, вопреки запретам и затворам,
Проходят письма сквозь цензурный взлом, -
Стихи владеют этим ремеслом!..
На вас натравят всех, писал болгарин,
И всех отравят ненавистью к вам,
Вы содрогнётесь, как вас оболгали,
Когда пройдёт по вашим головам
Вся инквизиция - как пламя по дровам!
Я думала, что он сошёл с ума.
Но вдруг из Англии пришёл профессор в гости,
Его родню фашистская чума
Сожгла в печах и смолотила кости
Его родни - на скотские корма.
Он предложил мне подписать листок,
Там было много подписей и строк,
Что Сталин хуже Гитлера намного!..
Его послала я посредством слога
Туда, где Гитлер!.. Скатертью - дорога!
Привет, мой друг, болгарский стиховед,
Зеркальных писем автор и оракул,
Провидец, заглянувший в бездну бед, -
Благодарю, что не стонал, не плакал,
А проливал священной веры свет,
Что с нами - Бог и Родина побед.
Вот: https://vk.com/id246193325
__________________________
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 11.06.2024, 16:53 | Сообщение # 1523 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| ПЛЯС
Снегири в одеждах алых
Косари в рубахах белых
Боль в натруженных суставах
Жар в руках остервенелых
Косари одежды сняли
На телах озноба синь
Парусами обрастали
Мачты сосен и осин
Пью истомы сок соленый
Мне не тошно не легко
Прохожу хмельной и сонный
По закату босиком
Коли бос - идешь и пляшешь
Пятки обжигает жуть
Косари рубахи снявши
Снегирей в закате жгут
. . .
Мальчики направо - ну их к черту.
Девочки налево - там, где сердце.
На разрыв аорты воет рота,
Матушка попить выносит в сенцы.
Клюнул жареный петух туда, где детство
заиграло, и забил крылами.
Нам от мертвых никуда не деться,
Кто здесь в рай последний - я за вами.
В небе морось, в мыслях ересь, через
день ли, два отслужат здесь обедню.
Сохранит твою глазницу или челюсть,
ил речной, отец дурной, приют последний.
С каждым взмахом петушиного крыла,
раскрывается нехоженая мгла.
Матушка попить выносить нам,
ковшик бьёт как в лихорадке по зубам.
. . .
ошалевшие
на усталых конях
в запахах тревожного июльского солнца
сырого сукна и пота
въезжаем в селенье
испуганные крестьяне выносят хлеб-соль
заранее зная
что висеть нынче их барину
(кричавшему вчера: "На конюшню!"
а сегодня: "Я ль вам отцом не был!")
висеть ему
за ребро подвешенному на воротах
и неразумные крестьяне
крестятся и прячут девок на сеновалах
не зная что волю
подаренную им
не купишь хлебом-солью
и не догадываются что к вечеру
выбегут девки в ужасе
из подожженных нами сеновалов
и остужать мы их будем
обливая из ведер колодезной водой
и будут вздрагивать от жары и визга
пугливые кони
и перепадет нам завтра от батьки за непотребство
зато зарево будет видно даже из Астрахани
. . .
Стенька Разин
лениво наблюдал пчелиную суету
пчелы вились возле его головы
с выжженными ресницами
и медовым соком на коже
Пчелы вились
возле его головы насаженной на кол
так схожей с цветком
цветком на стебле
. . .
Воет, в кровь задрав ногти вся дремучая рать.
Мясорубка до ночи или бойня с утра.
Тяжкий сумрак, как нелюдь, жадно смотрит в глаза.
И пустыня не внемлет. Да и что ей сказать.
Ошалевшие други цедят трепетный мёд.
Из красавиц в округе только смерть берёт в рот.
Не найти ни барана, но новых ворот.
Отступать еще рано. Неохота вперед.
Здесь сидим. Чешем ребра. Рты кривим. Ждем приказ.
Золотое отребье! Ребя! Бог помнит нас!
Вот наш ангел на небе. Только он косоглаз.
Солнце светит так ярко... как дурак без порток.
Добежим или вряд ли? Ну-ка, кинь пятачок.
Из заоблачной сини машет белый платок.
...Знаешь как её имя
как бродили босыми
обнаженными плыли
разнесло на быстрине...
Я всё знаю, браток.
. . .
Иногда я думаю: возможно всё случилось иначе и ныне происходящее
лишь клочья посттраваматического бреда
брызги разорвавшейся памяти
холостой ход остановленного разума
Быть может той весной
лежа с автоматом в мерзлой и мерзкой грязи усыпанной гильзами
быть может тогда - спустя три часа -
когда выстрелы утихли
и все побрели к развороченной как кулек с новогодними подарками колонне
я не встал и остался лежать уже леденея
и корявого меня втащили в кузов
и чтобы вырвать из рук автомат уперлись ногой в твердый живот
а мне было всё равно
Или быть может
в той зимней аварии
я не стал равнодушно разглядывать
замысловатые узоры лобовика
и остался сидеть
с въехавшим в грудную клетку рулевым
тупо открыв рот и вытаращив глаза
Но скорее всего в деревне где я родился и не был так давно -
если попасть туда незаметно
неизвестно как очутиться там соглядатаем
притаившимся за деревьями у желтого нелепого дома -
в той деревне я увижу белобрысого мальчика с тонкими руками
разглядывающего цыплят
который конечно же не я не я и мной быть не может
...
...уж лучше ржавою слюной дырявить наст,
лицом в снегу шептать: "ну, отстрелялся, воин...",
не звать ушедших на высотку, там, где наш
кусок земли отобран и присвоен,
и лучше, щурясь, видеть ярый флаг,
разнежившийся в небесах медово,
и слышать шаг невидимых фаланг,
фалангой пальца касаясь спускового,
и лучше нежить и ласкать свою беду,
свою бедовую, но правую победу,
питаясь яростью дурною, и в бреду
нести в четверг то, что обрыдло в среду, -
вот Отче, вот Отечество, и всё:
здесь больше нет ни смысла, ни ответа,
листьё опавшее, степное будыльё,
тоска запечная от века и до века,
для вас Империя смердит, а мы есть смерды
Империи, мы прах ее и дым,
мы соль ее, и каждые два метра
ее Величества собою освятим,
здесь солоно на вкус, здесь на восходе
ржаная кровь восходит до небес,
беспамятство земное хороводит
нас от "покамест" и до "позарез",
здесь небеса брюхаты, их подшерсток
осклизл и затхл, не греет, но парит,
здесь каждый неприкаянный подросток
на злом косноязычье говорит,
мы здесь примерзли, языками, брюхом, каждой
своей ресницей, каждым волоском,
мы безымянны все, но всякий павший
сидит средь нас за сумрачным столом, -
так значит лучше - лучше, как мы есть,
как были мы, и так как мы пребудем,
вот рёбра - сердце сохранить, вот крест,
вот родины больные перепутья,
и лучше мне безбрежия её,
чем ваша гнусь, расчёты, сплетни, сметы,
ухмылки ваши, мерзкое враньё,
слова никчемные и лживые победы...
...
Я куплю себе портрет Сталина
Три на три
В подсобке закрытого на вечный ремонт музея
У сторожа, который ничего не помнит
Не помнит даже Сталина
Я куплю себе портрет Сталина - Трубка, френч, лукавый прищур - Блядь дешёвая купит Рублева - Бить земные поклоны и плакать - Все шалавы закупятся дурью - Все набьют себе щеки жалостью - Плохиши, вашу мать, перевертыши - Я глаза вам повыдавлю, ироды - Эти гиблые эти мерзлые - Эти вами ли земли обжитые?
Нераскаянный на развалинах - Пращур внуков моих растерявшихся - От огней святорусского табора - Я куплю себе портрет Сталина - Да хоть ирода да хоть дьявола - Обменяю на крест и на ладанку - Гадом буду, я снится вам стану - Здравствуй родина! Мы - твое стадо
Мы и быдло тебе и паства - Мы тебе приготовим блюдо - из двух тысяч годин бесстрашия - Жри, собака! заплачено кровью! - Разворована наша житница - Едет на бок седая кровля - Неприступные наши ворота - Разодрала как рот зевота - Хахаль твой ходит гоголем-моголем - Достоевская моя родина - Роговица глаза оленьего - Злыми псами кишок твоих вырвано
Ах, шалавы иконописные - поднимите свои бесстыжие - свои юбки цветные алые - свои очи как Бог уставшие - свои головы дурьи рыжие -ах поэты мои рублевые - Сколько ересив вас это надо же - Мои девочки беспонтовые - Мои мальчики бесшабашные
Павел Васильев
Артем Веселый
Иван Приблудный
Борис Корнилов
- Приходите ко мне мои близкие - Будем есть с вами черные ягоды - Я прошу вас о понимании - Я несу вам просьбу о милости - из моей поднебесной волости - Имена ваши - в моём имени - Наша родина - нам заступница - Выше, взоры и тише, музыка - Начинается день поминания
- Я куплю себе портрет Сталина -
. . .
звук колокольчика
запах цветов
ты
в одиночестве танцующая вальс
на холме
твои ножки так соблазнительны
самый светлый сон мне приснился
в трясущемся грузовике
где я затерялся среди трупов людей
расстрелянных вместе со мною
. . .
Какое жуткое стремленье –
Не встретить телом тот ожог,
Что как корявое растенье
Из пасти вырвет смертный вздох.
Вкус пороха коснётся праха,
Настигнет сердце пустота.
Играй, мой сын, не ведай страха.
Мы не исчезнем никогда.
***
Я пришел из России
В лейтенанте, с выбритыми до синевы скулами, разгадываю себя.
Призраки моей Родины обступают меня как деревья. Я касаюсь их коры, хорошо, шершавая.
Родина ляжет тяжелым снегом, и как в детстве, весь усыпанный – по моей же просьбе дружками-пацанвой, -- я чувствую теплоту и задыхаюсь от ощущения бесконечного детства. Темно. И тает на губах.
Не шевельнуться.
Розовое пятно перед глазами расплывается и собирается, подрагивая в такт сердцу.
…Русский князь Святослав в розовом пятне восходящего или заходящего… бритый, потный. Сырая конина, рвет зубами. Шальная голова не знает, что быть ей чашей.
…Заскорузлые, злые и пьяные повстанцы Разина Степана Тимофеевича. Шпана, гулебщики, негодяи…
Целую ваши корявые пальцы, пугливые глаза, пою и помню вас, - я, дурной и наивный, я, без стесненья.
Русский народ коряв, да. Не чесан, не мыт.
О предках тысячу лет назад писали, что живут в грязных норах и справляют естественные надобности только втроем. По одному не ходят в лес. Хуже собак, стесненья нет, скот, а не народ.
Византия едва удерживала груз своей величественной истории, побед, поднебесных зданий, а русичи в лес ходили втроем. И лопушками…
А потом, лопушки побросали, приплыли в Византию, щит прибили на ворота, данью обложили Царьград.
В бородах. В нелепых одеждах. Зимой примороженные, летом разморенные.
Зимой – всю зиму – едят из бочек, жрут что запасли, руками в лохань прокисшую влезая, живут почти безвылазно, как кроты -- снегом завалено по макушку. Сидят в темноте и пахнут. Подерутся иногда. Надоест, -- на лыжи, -- на охоту. Белки от перегара наземь падают.
А летом – разморенные. Косят, пашут, ебашут, летний день зимний месяц кормит. Разморенные, а разморится некогда.
Матушка-природа всю головушку изуродовала русскому человеку. Терпенья нет никакого все это вытерпеть, но куда денешься, терпишь… Почти весь год холод терпишь, потом три месяца пашешь до бессчетного пота, озвереешь, скорей бы опять зима…
Всегда были жадными. Всегда казалось, что они плохие воины. Всегда желали, чтобы у соседа корова сдохла. Неизменны тысячу лет.
Принесите зеркало – равнодушно посмотрит. Не удивится. «Ну, я…»
Люблю тебя, милый мой, корявый…
Церкви строил и жег. Воевал глупо и бестолково. Все делал так, что должно было обвалиться. Но стояло тысячу лет. Никто не сдвинул.
В России нет современности. Поэтому ее никто не понимает. Может, и не надо?
В России нет времени – русское время, раскипевшееся, выплескивает за край, обваривает Европу и возвращается, дымясь.
И православный священник идет за воинством, уставший, ступая по сгоревшей, обветренной, освященной нами земле.
…В лейтенанте, бритом до синевы… выкрикнувшем… узнаю…
И еще строка из «Слова о полку Игореве» пульсирует. И разрывая пасть, выбегая в кошмар, хочу крикнуть: «За Мишку Лермонта. За Серегу Есенина. За Пашку Васильева. За Колю Тряпкина».
Встану из под снега, отряхнуться сил нет. Обледенелым чучелом стою, руки в стороны. Дружки уже дома, щи хлебают. Рязанское поле смотрится в смурь. Домой надо. Мама дома. В груди болит. В валенках хрусткий снег, жжет сквозь носки шерстяные -- да, бабушка связала. Мои позвонки во мне. Моя кровь течет. Я пришел из России.
Повстанцы Разина обступили меня, гулебщики, пьянь, обступили. Они – близкие мои. Трогаю кору, шершаво, хорошо.
Мишка Лермонт и Пашка Васильев – близкие мои. Каждая строчка покачивается во мне, как ветвь снегом полная. Качнешь, упадет мягко. Хорошо.
Свет исходит на меня: митрополит Илларион, протопоп Аввакум, Василий Розанов, Леонид Леонов. Теплопожатие мудрецов ладонью ищу, как ребенок руку отца. Зачем ребенка обижать? Верните мне близких моих…
Русь моя, ребра мои. Сердце внутри.
Европа, говорите?
Я знаю Европу. Европа была русским городом. Но Россия – никогда не была городом этого окраинного, -- по сравнению с нашей евразийской льдиной, -- прибежища разношерстья.
Мне без разницы, кто, когда и что сделал первым. В Греции уже Олимпиады проводились, а мы по деревьям лазили. В Индии Кама сутру практиковали, а мы в стожке… И чего, стесняться? Что, у нас дети хуже индийских? Или сопливей греческих?
Иван Грозный убивал. И еще он молился, отмаливал и замаливал, и сочинял музыку, пока в Европе пошлые правители резали младенцев и жгли женщин, и никогда не стыдились этого…
В позапрошлом веке Достоевский был лучше всех европейских сочинителей текста. И Мусоргский, и Чайковский были лучше всех сочинителей музык.
А в прошлом веке – Рахманинов и Свиридов были лучше.
В 30-е годы Владимир Набоков и Гайто Газданов обошли всех европейских эстетов. Владимир и Гайто, -- они вкуснее, умнее, изящнее вязкого Пруста.
Потом, в 70-е был Лимонов – и он был жестче и талантливей, чем Жене и Пазолини.
Почему – Европа? У них – евроцентризм, они никого, кроме себя не узнают и не знают, но мы-то что?
Советская Россия выплеснула железный поток Серафимовича, дала партизанские повести Всеволода Иванова, одарила Хлебниковым и Платоновым… и завершил солдатский поход дядя Саша Проханов, -- но это уже сейчас. А тогда – тогда был красный конь -- русский конь, оседланный русым мальчиком, и однолицые солдаты и предсмертный комиссар Петрова-Водкина.
Плевать на европейских извращенцев и модернистов -- у нас потоки железные и крылышкуют золотописьмом птицы диковинные на длинных ногах…
Мовист Валентин Катаев не уступает ни одному модернисту. Что, передернуло? Так вы и не читали, поди…
И песни Гражданской войны будут звучать, в них звон, медь, пески сыпучие, запах сырого сукна и пота, и новые победы… В самых страшных войнах мировых победили мы. В мире тысяча национальностей, а победили только русские. И воспели свои победы, в былинах, в песнях, в романах. И хорошо воспели.
Пушкарь Юрий Бондарев фанерен ровно настолько, насколько фанерна звезда на могиле неизвестного солдата, затерянного, закопанного, засыпанного в 43-ем под Сталинградом.
На звезду Родина ляжет тяжелым снегом… И звезда потрескается и опадет. Но мы не забудем ничего.
Родина моя, родинка на моем запястье, где вена бьет. Сениментальный, дурной, глупый, русский – так говорю.
Над вечным покоем. Есть такое полотно – «…над вечным покоем». Изба и кресты и река течет. И поле. Неизменно и неизбывно. Это моё, всё моё. Не продать, не разменять. Наши покосившиеся избы вросли корнями в землю. Каждая зеница ока упадет в тело моей Родины, -- больше некуда. Мы сотворены для нее.
Каждый русский писатель хоть немного деревенщик, если он русский. Вся Россия – деревня, и чуть-чуть рассыпано провинциальных городов, и одинокий Санкт-Петербург. И заселенная нерусскими Москва. И опять – деревни. Как тут не стать деревенщиком, если в избах над вечным покоем в России живет больше людей, чем в трех европейских странах.
Мы затеряны в снегах, и счастливы этим.
Чувствую теплоту и задыхаюсь от бесконечного… и тает на губах. …В лейтенанте, выбритом до синевы… выкрикнувшем… узнаю.
Русь моя, голоса твои меж ребер эхом. Сердце внутри. Люблю и -- бьется. А разлюблю и…
Время, вперед! Рядом, время! Мы отцы и дети гениальных песен и книг. Мы пришли из России и уйдем в нее. Если она нас примет.
Захар Прилепин, «Генеральная линия», 2003 https://zaharprilepin.ru/ru/knigi/greh-stihi.html
_______________________________________________________________________
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 23.06.2024, 20:41 | Сообщение # 1524 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Когда это было, – не знаю,
В какие-такие года
Цвели все черёмухи в мае ,
Звенела и пела вода?
На веточке юного клёна
Скворец о любви распевал,
А где-то мальчишка влюблённый
Стихи вдохновенно читал.
И женщина, май вспоминая,
До света уснуть не могла…
Когда это было,- не знаю,
В какие-такие года?
* * *
«Всё мало ей тряпок да хлама», –
Ворчал он и думал о том,
Что помнится юная мама
В единственном платье простом.
Что даже картошка в мундире
Вкуснее пирожных была.
Что в этой «музейной» квартире
Ему не хватает тепла.
И пил из бутылки он прямо,
Всё силился вспомнить- не мог:
Пальто-то хоть было ль у мамы?
А видел лишь глины комок,
Приставшей на сиром кладбище,
Где мать он свою схоронил.
Где ветер бездомником свищет
Среди позабытых могил.
* * *
Есть простота, что хуже воровства.
Есть простота, о ней твердят : «Святая».
Истлела прошлогодняя листва,
Давно о ней никто не вспоминает.
Я вспомнила звезды вечерней свет
И этот свет в душе благословила
За постоянство верное примет,
Ещё за то, что их не позабыла.
Наивная святая простота
Милей душе всех сложностей убогих.
Я помню свежесть первого листа,
Я знаю радость пройденной дороги.
* * *
Этот серенький, невзрачный,
Этот нищенский простор
Разве может что-то значить
Пред великолепьем гор?
Над равниной этой древней
Кружит чёрный ворон гроз.
Позабытая деревня,
Тихий свет родных берёз.
Что он значит? Что он значит?
Ты задумался всерьёз,
На равнине русый мальчик,
Под крылом родных берёз?
***
Сосед напьется и поёт.
Баян в руках его тоскует,
И нет у пьяного забот,
Чем одолеть кручину злую.
Ни пить, ни петь я не могу.
Соседу пьяному внимаю.
Я от него не убегу,
И от себя не убегаю.
Лихой и пьяный мой сосед
Баян терзает свой. Мне – душу.
И для него вопроса нет:
Не слушай! Ну, а любо – слушай.
Он прав, поскольку нынче пьян
И завтра пьяным будет тоже,
И будет вновь терзать баян,
Посуду бить и стул корёжить.
Ну, что же… Каждому – своё.
Но кто за это всё ответит,
Что мой сосед так горько пьёт,
Что плачут – тоже горько ! – дети?
Умолк истерзанный баян.
Заснул сосед. А мне не спится.
Он завтра снова будет пьян.
Был прав Поэт: «…покой нам снится».
* * *
Что с вами стало? Что с нами стало?
Сердце устало? Душа ли устала?
Кто это в сумраке синем маячит?
Что эта музыка тихая значит?
Тихо, так тихо. В комнате вечер.
Я зажигаю тонкие свечи.
Тонкие свечи я зажигаю,
Запах еловый смолистый вдыхаю.
Что с вами стало? Что с нами стало?
Лёгкие строки душа написала.
В комнате тихо. В комнате вечер.
Я погасила тонкие свечи.
***
Самозабвенный соловей,
Лесная серая пичуга,
Ты трель разлей среди ветвей,
От смертного спаси недуга.
Ведь есть же, есть души предел,
Когда невыносима мука!..
О, как хочу я , чтоб запел,
Как жду томительного звука.
Так ждут спасенья на краю
Погибели. Так ждут услады
В лесном Божественном раю.
Не пой, соловушка, не надо:
Торгуют песней и душой,
Кричат о Родине и воле…
У серой птахи небольшой
Есть только лес, есть только поле.
Не пой, соловушка! Невмочь
Переносить такую муку.
Лети, лети отсюда прочь,
Молчи, родимый мой, ни звука:
Расставят сети, продадут
Простой души твоей усладу,
Искусством песню назовут…
Не пой, соловушка, не надо!
***
Твоя свобода - Божий дар,
И на неё не покушаюсь.
Земную горечь принимая,
И этот я приму удар.
Светилась празднично душа
Навстречу твоему приходу,
Не покушаясь на свободу
И воздухом - родным! - дыша.
Я слушала родную речь.
Я этим воздухом дышала.
Душа светилась и сияла,
И знала: есть кому беречь,
Кому хранить родные звуки…
Земную чашу горько пить.
И, чтоб свободу сохранить,
Свои - я разжимаю руки…
***
Существует связь времён,
Связь имён, событий грозных.
Я ночами слышу звон -
Кровь струится в венах звёздных.
Я ночами чую боль
Предков всех и всех потомков.
Оттого кладу я соль,
Хлеб и соль в свою котомку.
Голод чей-то утолю,
Раны смертные омою.
Ярославною стою,
Плачу, кличу над рекою.
Существует в мире связь,
Нам её дано изведать.
Оттого я знаю власть,
Пораженья и победы.
Связь меж мною и тобой,
Меж землёй родной и небом,
Меж высокою судьбой
И ржаной горбушкой хлеба.
* * *
И наступила тишина.
И в этой тишине
Струилась солнечно стена,
Шмель бился на окне.
И было просто так понять,
Что нет земли милей,
И сладко было услыхать
Согласье журавлей.
***
Манер утончённость, изысканность позы,
Желанье «казаться» и мужество – «быть»
Меняю на будни трагической прозы,
На боль -эту землю святую любить.
Любить беззащитно, пусть пошлость ликует,
Любить бескорыстно, открыто, взахлёб
Вот эту – до боли, до муки родную,
До пули смертельной в открытый мой лоб.
Ну, можно ль так просто, ну, можно ль так прямо?
Но, Боже, помилуй её и спаси!
Не дай им закончить кровавую драму,
Вновь крови пролиться не дай на Руси!
Не дай им, в актёрском кривляясь экстазе,
Любить не любя, но с ухмылкой у рта
И, гримом лицо человечье замазав,
Шабаш свой справлять у Святого креста!
***
Я всё приму за чистую монету
И чистою монетой заплачу
За бескорыстье доброго совета,
За милосердье - даже палачу.
За равнодушья тайную лукавость,
За одинокий вечер на земле,
И за своё священнейшее право:
Бумаги лист и ручку на столе.
***
Скупают самовары и иконы.
Скупают патефоны, ордена…
Скупают в магазине, всё законно.
Коробушка у них полным-полна:
Солдатская награда «За отвагу».
Почём она идёт у них сейчас?
Стоит старик, лицо - белей бумаги.
Солдат, он воевал за вас. За нас.
Он кровью расплатился за награду
И выжил для того ли он, ответь,
Чтоб в день священный горького парада
Подонок мог медаль его надеть?
Скупают ордена, а с ними души,
Но мёртвые они у них давно.
А то , что на крови, им не разрушить,
И никому на свете не дано.
Не плачь, отец. За это униженье,
За рыночный ли, прочий ли их «рай»
Они ответят. «Аз воздам отмщенье».
Ты только потерпи, не умирай!
***
Сменили одёжки, сменили обложки
Так, словно живут не всерьёз – понарошке.
Сменили названья, идеи и штаты,
Однако же прежней осталась расплата.
Расплата за кровь, за измену проста
Иудам, предавшим народ, как Христа,
И пусть они снова одёжки меняют,-
И через столетья их снова узнают.
***
Я сосчитала ступени.
Было их ровно пять.
Не было больше сомнений,
Как это всё называть.
И я назвала бесстрашно
Любовью весь этот путь –
От встречи той первой нашей,
Которую не вернуть,
И до того мгновенья,
Когда не могла сосчитать
Проклятые эти ступени,
А всех-то и было пять.
***
Я всё придумала сама.
А ты об этом и не знаешь.
Прости. Тогда была зима
И было далеко до мая.
Так было холодно и жутко
От завывания ветров,
Что я забылась на минутку
У огонька горячих слов
И - всё придумала. Прости же.
И, если можешь, не вини:
Мне просто надо было выжить
В студёные лихие дни.
Ну, что же… Нам пора прощаться.
Прости. Тогда была зима.
Я научилась расставаться,
Я всё придумала сама.
***
Стучусь к глухим. Они не слышат.
Глазами смотрят и – не зрят.
Я поднимаю взор свой выше,
Где звёзды чистые горят.
Без стука Он молитве внемлет,
И, грешница, о том молюсь,
Чтоб не оставил эту землю,
Чтоб сохранил Святую Русь.
Она жива ещё и дышит.
Воскрес Христос, хоть был распят.
Стучусь к глухим, – они не слышат.
Глазами смотрят,- и не зрят.
***
Повыстудили душу сквозняки
По русскому летящие раздолью,
И язвы на душе так глубоки,
Евангельской посыпанные солью.
Врачует душу колокольный звон
И где-то в поднебесье пропадает.
Так на Руси ведётся испокон,
Есть мёртвая вода, есть и живая.
* * *
Я снова вижу эти дали.
Стеною – синие леса.
Поближе чуть – берёзы встали,
Упёрлись прямо в небеса.
Поля, луга…Какую силу
Сумел в мою он душу влить,
Мой край, застенчивый и милый,
Что без него – ни петь, ни жить?..
***
Уходя, оглянусь: свет в окошках горит,
Раным-рано затопятся русские печи.
А погода-то нынче дурит и дурит,
И швыряет, шутя, мне сугробы на плечи.
Уезжаю и - вновь возвращаюсь сюда.
Слава Богу, что есть мне, куда возвращаться,
Где и горе – не горе, беда – не беда,
И где сны золотые по-прежнему снятся.
Уходя, оглянусь. И увидятся мне
Эти вешки у тропки да мгла ледяная,
В семь домов деревушка на малом холме.
Сердце бьётся : «Живая!
Живая!
Живая!»…
Елена Балашова (г.Чухлома Костромской обл.)
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 26.06.2024, 15:32 | Сообщение # 1525 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 3185
Статус: Offline
| Век двадцать первый. Человечья особь
скользит в него, что каменная осыпь
в горах Кавказа. Пушкинский орёл,
столь царственно паривший над посёлком,
подшиблен неразборчивым осколком.
Посёлок взят. И спирт уговорён.
Сказать по чести – страшен мир и грязен,
и в мерзости своей однообразен –
то подлость, то подлог, то кровь, то ложь.
Давно Шекспир почил на жёстких лаврах,
оплыли свечи в барских канделябрах,
и века золотого не вернёшь.
Но был ли мальчик? Не было, пожалуй.
Век всякий тесен, словно обруч ржавый
у Бога одинокого на лбу.
Душе, моей подруге непослушной,
так скушно здесь. Лишь океан воздушный
утеха ей. И всё же – не могу
во имя древней верности и веры
впустить её в синеющие сферы,
где в пухлых тучах глохнет свет и звук.
В окне без стёкол и без занавески –
такой простор – поплакать только не с кем,
да птица Рух торопится на юг.
***
Возвращаясь с поминок, верней, с похорон,
подбираешь к ним рифму (допустим, харон,
ахеронт, или крылья вороньи),
обернёшься и ахнешь: голы тополя.
Как кружится над ними сухая земля,
как сгущается потусторонний
холодок! Передёрнешь плечами. Вздохнёшь.
Ах, как режет капусту хозяйственный нож –
тонко-тонко. Притихла? Что, грустно?
Не беда, мы ещё поживём, не умрём,
не взойдём, уходя, на ахейский паром,
будем моцарта слушать, искусством
наслаждаться. Ау, тополя, для чего
превращали вы солнечный свет в вещество
деревянное? Ветр завывает,
и внезапно, что пушкинский поп от щелчка,
понимаешь, как здешняя жизнь – коротка,
а другой не бывает
***
Вот картина жизни утлой: поутру с посудой мутной пилит кроткий индивид
к гастроному у больницы, где младая продавщица потной мелочью гремит.
в проволочной пентаграмме двор с беседкой, с тополями, три семёрки из горла,
ломтик плавленого сыра, полотно войны и мира, просияла и прошла...
Глубока земли утроба. Что толпиться возле гроба, на подушках ордена.
Продвигается к закату век, охотится на брата брат, настали времена
криводушны, вороваты, – и проходят отчего-то, чья же, господи, вина?
Как сказал цветков когда-то, нет двуногому работы, только смерть или война.
Ах, картина жизни праздной: долгий город безобразный, облик родины всерьёз!
Не узнала, не забыла, билась в судороге, любила, выгоняла на мороз -
ну куда ты на ночь глядя? Что с тобою? Бога ради! Налегке так налегке,
только шарф, чтоб не продуло. Ах, отчизна, дура дурой, с детской скрипочкой в руке…
Тьма сырая смотрит нагло. Так куда ж нам плыть? Куда глаза глядят, туда, где луч
ртутный воздуха не чает, тонким снегом отвечает, где кривой скрипичный ключ
звякнет в скважине замочной, чтобы музыкой заочной… брось. Меж ночью и цепной
жизнью, что светлеет, силясь выжить, прочен и извилист шов проходит черепной.
***
Вот человек, он робок, как и я,
он суеверен, крика воронья
боится, и такой же тихий страх
владеет им в присутственных местах,
где похоронный царствует уют,
висит портрет монарха в строгой раме
и клерки светлоглазые снуют,
увёртливыми ходят пескарями
над отмелью (а за окном – кларнет,
зелёный лист, случайный рыжий локон),
и весело в соседний кабинет
плывут метать чернильную молоку.
Там в воздухе рассеян тонкий яд,
там, сжав крестообразную награду
до боли в пальцах, наклонился над
тяжёлой папкой с надписью «К докладу»
старик Каренин. «Если эта связь
преступна, то она достойна кары»,
он думает, и «жизнь не удалась»
выводит вместо визы. Тротуары
просохли. Дёрнуть водки? Нет, винца.
Деревья, звери – кто ещё, скажи, мой
доносчик? – что-то просят у творца.
А он молчит в дали непостижимой.
***
Вот замерзающая Волга. Вот нож, Евангелие, кровать.
Ты уверяешь, что недолго осталось им существовать.
Ты повторяешь, взор сужая, что мучающее нас во сне,
бесспорно, правда – но чужая. А явь – на вороном коне
четвёртый всадник, имя коему я не смогу произнести,
хотя тревоги и покоя мне тоже хочется. Свисти,
степной разбойник, разверзайся, небесный свод. И льва, и зайца,
и горлицу, и всех иных простуженных зверей земных
к вратам заснеженного рая, ничьей вины не разбирая,
уже ведёт среди могил серьёзный ангел Азраил
под звуки песни колыбельной. Но слов её издалека
не услыхать. Лес корабельный сведён. Усердствует река,
течёт река, точильный камень по дну глубокому влача,
где беспокойно дремлет Каин – один, без плача и врача…
***
Где цвела герань под писк воробья, где в июне среди аллей
жгли тополиный пух сыновья шофёров и слесарей –
там царь Кащей над стихами чах, как всякий средний поэт,
не зная, сколь трудно писать о вещах, которым названья нет.
Ах, время, время, безродный вор, неостановимый тать!
Выходила на двор выбивать ковёр моя молодая мать, –
а меня Аполлон забирал в полон, кислоты добавив к слезе,
и вслепую блуждал я среди колонн, вокзалов и КПЗ.
Блажен, кто вопль из груди исторг, невольно укрыв плащом
лицо; блажен возвративший долг, который давно прощён;
блажен усвоивший жизнь из книг, а верней сказать, из одной
книги. И жалок её должник, с громоздкой своей виной
не в силах справиться. Как спасти неверующего? Где он
поёт, растягивая до кости военный аккордеон,
когда мелодия не в струю, о том, что давно прошло,
как было холодно в том краю, и ветрено, и тепло?
***
Говори – словно боль заговаривай,
бормочи без оглядки, терпи.
Индевеет закатное зарево
и юродивый спит на цепи.
Было солоно, ветрено, молодо.
За рекою казённый завод
крепким запахом хмеля и солода
красноглазую мглу обдаёт
до сих пор – но ячмень перемелется,
хмель увянет, послушай меня.
Спит святой человек, не шевелится,
несуразные страсти бубня.
Скоро, скоро лучинка отщепится
от подрубленного ствола –
дунет скороговоркой, нелепицей
в занавешенные зеркала,
холодеющий ночью анисовой,
догорающий сорной травой –
всё равно говори, переписывай
розоватый узор звуковой.
***
Говорю, говоришь? Говорит: говорят.
Извергают из уст стохастический ряд
грамматических форм, как Цветков бы сказал,
заходя, ошарашенный, в кинозал,
где пахучий поп-корн с маргарином дают
и винтажное порно показывают
под урчание масс просвещённых. О да,
мы достигли сияющих бездн, господа,
докарабкались до безопасных высот,
над которыми мусор по ветру несёт,
и бесплодный, подобный смоковнице, стыд
небелёным холстом над Москвой шелестит.
Ветер, ветер! Безвременный зритель, дурак,
отчего ты горячею кровью набряк?
Для чего напрягаешься? Что ты поёшь?
Для кого сочиняешь последнюю ложь…
***
Должно быть, я был от рождения лох,
знай грезил о славе, не пробуя малым
довольствоваться, памятуя, что плох
солдат, не мечтающий стать генералом.
Но где генералы отважные от
российской словесности? Где вы, и кто вам
в чистилище, там, где и дрозд не поёт,
ночное чело увенчает сосновым
венком? Никаких золотых эполет.
Убогий народ – сочинители эти.
Ехидный Лермонтов, прижимистый Фет,
расстроенный Блок, в промёрзшей карете
из фляжки глотающий крепкую дрянь
(опять сорвалось, размышляет, тоскуя),
при всей репутации, бедный, и впрямь
один возвращающийся на Морскую…
Да что, если честно, накоплено впрок
и вашим покорным? Ушла, отсвистела.
Один неусвоенный в детстве урок,
губная гармошка, да грешное тело.
Как будто и цель дорогая близка –
но сталь проржавела, и в мраморе трещина:
Что делать, учитель? Твои облака
куда тяжелее, чем было обещано…
***
Если хлеб твой насущный чёрств,
солона вода и глуха бумага,
вспомни, сын, что дорога в тысячу вёрст
начинается с одного шага,
и твердит эту истину доживающий до седин,
пока его бедная кошка, издыхая, кричит своё мяу-мяу,
напоминая, что ту же пословицу обожал один
толстозадый браток – уважаемый председатель Мао.
Кто же спорит: по большей части из общих мест
состоит. Да, курсируем между адом и раем,
погребаем близких, штудируем роспись звёзд,
а потом и сами – без завещания – помираем.
И подползаем к Господу перепуганные, налегке,
чуждые как стяжательству, так и любви, и военной глории.
Если хлеб твой насущный чёрств, размочи его в молоке
и добавь в котлету. Зачем пропадать калории.
Вот дорога в тысячу ли, вот и Дао, которого нет,
вот нефритовое предсердье – так что же тебе ответил
козлобородый мудрец? Не юродствуй, сынок, не мудри, мой свет:
покупая китайскую вещь, бросаешь деньги на ветер.
***
Ликовал, покидая родимый дом, восхищался, над златом чах,
не терпел сластей, рифмовал с трудом, будто камень нёс на плечах,
убеждался в том, что любовь – обман, тайком в носовой платок
слёзы лил, и вдруг захотел роман написать в сорок тысяч строк,
в сорок тысяч строк, триста тысяч слов, это ж прямо война и мир,
прямо змей горыныч, семиголов, ты поди его прокорми, –
и пошёл скандал, незадача, зачерствелый сухой паёк.
Я, ей-Богу, давно бы начал, да чернил в чернильнице йок,
тех ли алых чернил, которыми тот подписывают договор…
Пахнет газом, каркают вороны, на задворках полночный вор
клад разыщет – а в четверть пятого затевает опять копать,
перекапывать, перепрятывать, не даёт мне, гад, засыпать…
Если свет начинался с молчания, с исцеления возложеньем рук,
если б знал я свой срок заранее, если был бы искусствам друг, –
восторгался б любой безделице, ну и что, говорил бы, пускай
жизнь моя не мычит, не телится, постирай её, прополоскай –
кто-то корчится в муках творчества, беспокоен, подслеповат.
и густеет ночь-заговорщица, и на радиоперехват
выходя, я дрожу от холода. Пуст мой эфир. До чего ж я влип.
Только свежего снега легчайший хруст, только ангела детский всхлип.
***
Не убий, учили, не спи, не лги.
Я который год раздаю долги,
Да остался давний один должок –
Милицейский город, сырой снежок.
Что ещё в испарине тех времён?
Был студент речист, не весьма умен,
Наряжался рыжим на карнавал,
По подъездам барышень целовал.
Хорошо безусому по Руси
Милицейской ночью лететь в такси.
Тормознёт – и лбом саданёшь в стекло,
А очнёшься – вдруг двадцать лет прошло.
Я тогда любил говорящих «нет»,
За капризный взгляд, ненаглядный свет,
Просыпалась жизнь, ноготком стуча,
Музыкальным ларчиком без ключа.
Я забыл, как звали моих подруг,
Дальнозорок сделался, близорук,
Да и ты ослепла почти, душа,
В поездах простуженных мельтеша.
Наклонюсь к стеклу, прислонюсь тесней.
Двадцать лет прошло, будто двадцать дней.
Деревянной лесенкой – мышь да ложь.
Поневоле слёзное запоёшь.
Голосит разлука, горчит звезда.
Я давно люблю говорящих «да»,
Всё-то мнится – сердце сквозь даль и лёд
Колокольным деревом прорастёт.
А должок остался, на два глотка,
И записка мокрая коротка –
Засмоли в бутылку воды морской,
Той воды морской пополам с тоской,
Чтобы сны устроили свой парад,
Телефонный мучая аппарат,
Чтобы слаще выплеснуться виной –
Незабвенной, яблочной, наливной...
***
На том конце земли, где снятся сны
стеклянные, сереют валуны
и можжевельник в изморози синей –
кто надвигается, кто медлит вдалеке?
Неужто осень? На её платке
алеет роза и сверкает иней.
Жизнь хороша, особенно к концу,
писал старик, и по его лицу
бежали слёзы, смешанные с потом.
Он вытер их. Младенец за стеной
заснул, затих. Чай в кружке расписной
давно остыл. И снова шорох – кто там
расправил суматошные крыла?
А мышь летучая. Такие, брат, дела.
Спит ночь-прядильщица, спит музыка-ткачиха,
мне моря хочется, а суждена – река,
течёт себе, тепла, неглубока,
и мы с тобой, возлюбленная, тихо
плывём во времени, и что нам князь Гвидон,
который выбил дно и вышел вон
на трезвый брег из бочки винной...
Как мне увериться, что жизнь – не сон, не стон,
но вещь протяжная, как колокольный звон
над среднерусскою равниной?
***
Хорошо в перелётной печали
жизнь, полученную задарма,
проживать – погоди за плечами,
восковая старуха-зима.
А закат над Москвою заплакан,
и в развалинах СССР
рэкетер, комсомолец и дьякон
под прощальную музыку сфер
накричавшись вселенной «сдавайся»,
на дорогу выходят втроём
и уносятся в медленном вальсе
через ночь, сквозь оконный проём...
Что ещё мне сегодня приснится?
То «алло!» прокричат, то «allez!»
Спица-обод, свобода-темница,
мало счастья на Божьей земле.
Сколь наивен ты был со своими
неприятностями, шер ами!
Вот и рифмы нахлынули: имя,
время, племя. Попробуй уйми,
укроти их, мыслитель неловкий,
уважающий ямб и хорей,
что когда-то мечтал по дешёвке
откупиться от доли своей..
***
Ночь белая бежит, а чёрная хлопочет –
снежинками кружит, коньки о камень точит.
День белый недалёк, а чёрный – ляжет рядом
с седым, на потолок уставясь влажным взглядом –
похлёбку стережёт, простуду хмелем лечит,
не мудрствует, не лжёт, воробушком щебечет
Жестка моя кровать. Я знаю, горячо ли,
колеблясь, оплывать копеечной свечою
перед заступницей – но всякий просит чуда:
застыть, сощуриться, и помолчать, покуда
в бумажных небесах окраины московской
дым стелется, дыша истомой стариковской
***
Человек, продолжающий дело отца,
лгущий, плачущий, ждущий конца ли, венца
надышавшийся душной костры,
ты уже исчезаешь в проёме дверном,
утешая растерянность хлебным вином,
влажной марлей в руках медсестры.
Сколько было слогов в твоём имени? Два.
Запиши их, садовая ты голова,
хоть на память – ну что ты притих,
наломавший под старость осиновых дров
рахитичный детёныш московских дворов,
перепаханных и нежилых?
Перестань, через силу кричащий во сне
безнадёжный должник на заёмном коне,
что ты мечешься, в пальцах держа
уголёк, между тьмою и светом в золе?
Видишь – лампа горит на пустынном столе,
книга, камень, футляр от ножа.
Только тело устало. Смотри, без труда
выпадает душа, как птенец из гнезда,
ты напрасно её обвинил.
Закрывай же скорей рукотворный букварь –
чтобы крови творца не увидела тварь,
в темноте говорящая с Ним.
Бахыт Кенжеев (2 августа 1950, Чимкент, Казахская ССР — 26 июня 2024, Нью-Йорк, США) — русский поэт.
____________
Сообщение отредактировал Михалы4 - Среда, 26.06.2024, 15:34 |
| |
| |
/> |
