В 9 часов 7 июля 1905 года японцы начали высадку на побережье Анивского залива между селом Мерея и Савиной падью. Началась оборона Сахалина. В бой вступили моряки лейтенанта Максимова.

В своем донесении лейтенант с крейсера «Новик» Российского Императорского флота дал описание не только боев, а и подготовки к боевым действиям на острове, попутно раскрыв немало второстепенных, но очень интересных моментов. Вот, например:

24 августа в 6 часов утра пришли два японских минных транспорта, став на якорь в пяти милях от Корсаковска, выслали два паровых катера для взрыва крейсера.

Первый бой только сформированной батареи с японским флотом. Японцы потеряли трех человек. Крейсер взорван не был, четыре трехпудовых (48 кг) мины извлечены из машинного отделения. Японцы очень боялись подъема крейсера, иначе бы городить боевую операцию не стали, рискуя и людьми, и кораблями. Но, увы, до конца войны минимум у нас ничего такого даже не планировалось.

Главный морской штаб приказал крейсер подготовить к уничтожению и, когда явится необходимость, его взорвать. Получив это приказание, телеграммой запросил контр-адмирала Греве, прося его прислать 4 мины для уничтожения крейсера, 50 мин – на минирование залива, 100 штук 120 мм и 200 штук – 47 мм патронов, но даже на вторичную мою телеграмму я все же не получил ответа. Думая, что придется иметь бой на берегу в глубине острова, установил два 47 мм орудия на санях в упряжке двух коней каждое, произвел испытание, получился откат один шаг.

Более того, всем было плевать с высокой горушки, что на сам крейсер, что на Сахалин в целом. Выслать полсотни мин проблемой не было, корабли на Сахалин ходили. И Максимов тоже на это указывает:

С транспорта «Уссури» принял 4 пулемета без лент. Послал контр-адмиралу Греве телеграмму с просьбой прислать пулеметных лент, ружейных патронов, одежду для команды и опять 4 мины для уничтожения крейсера, 50 мин – для минирования залива. На транспорте «Эмма» я получил для команды одежду, провизию, для пулеметов 90 лент и двести 47 мм чугунных с дымным порохом патронов. Все приходящие транспорты встречал в море, приводил на якорное место, снабжал водою, углем, деньгами, провизией и имеемой машинной командой, производил починку машин, как-то транспорта «Уссури». На транспорте «Эмма» устроил своей командой нары для пассажиров и установил печи. Транспорт «Лили» снял с мели и привел к Крильонскому маяку, так как названный транспорт имел старую генеральную карту и самостоятельно ночью идти не решался.

Более того, неспешно разгружались силами моряков и даже ремонтировались и переоборудовались. Проблемы не было, но не было и желания. Посылку чугунных снарядов с дымным порохом и пулемётов, и лент по отдельности – иначе как издевательством не назовешь. В условиях осени 1904 года, когда никакого японского господства в этих водах не было, на остров можно было перебросить хоть дивизию, а хоть и десяток батарей со всем потребным для строительства и автономных действий, но ограничились вывозом части моряков «Новика» (на острове оставили 60 человек). Можно понять Греве, на котором висел Владивосток, с его отрядом крейсеров и никакими ремонтными мощностями, вдобавок ремонт «Богатыря», модернизация с ремонтом рюриковичей и подготовка ко встрече Второй эскадры. Но о чем думал Петербург – решительно непонятно. Вкачивая колоссальные средства в китайскую Манчжурию, для обороны русской земли не делалось ничего. Бардак на острове был просто феерическим:

Прибыв на Крильонский маяк и ознакомившись с постановкой несения службы, к прискорбию нашел полный хаос... Смотритель маяка очень старый и невменяем, фактически роль смотрителя исполняла его 12-летняя дочь, заведуя складами и довольствием команды... Мачта не имела сигнальных фалов, а все новые флаги были съедены крысами... На мой вопрос – почему маяк не отвечал на сигналы транспорта «Эмма», смотритель ответил – «Много их тут ходит, и каждый подымает сигнал, не буду же я им отвечать, а кроме того, я и не обязан». Команда была одета не по форме, грязная, совершенно незнакомая с дисциплиной и чинопочитанием... Сигнальная пушка при выстреле по ветхости установки опрокидывалась и угрожала увечьем стрелявшему... Осмотрев воздушную сирену, увидел крышку парового цилиндра, разбитую на две части... На Крильон приходили японские шлюпки и, когда команда хотела их арестовать, то смотритель им не позволил, получая от японцев спирт, табак и некоторые предметы роскоши.

Во времена более адекватные смотритель стал бы жертвой репрессий даже без трибунала, а его подчиненные – отправились бы искупать кровью в штрафбат. Право сидеть в глубоком тылу и сигналить редким кораблям во время войны надо еще заслужить. Но то в адекватные, а в России, которую мы потеряли, ничем таким не страдали. Наоборот, залетный лейтенант сам наводит порядок, уговаривает матросиков выполнять долг.

Будучи в плену и встретившись со смотрителем названного маяка, на мой вопрос – почему маяк не уничтожен, последовал ответ: «Я не дурак, если бы его сжег, то меня бы убили, а ну его к черту».

Забегая вперед, он так ничего толком и не добьётся. Это вам не Иосиф Виссарионович, при котором к стенке прогулялись бы от Греве и до смотрителя. Это империя, воюющая с Японией. На остров плевать Петербургу. На крейсер плевать Греве. А на конкретный маяк плевать, вообще, всем, кроме Максимова.

После Цусимского боя от контр-адмирала Греве получил приказание «Взорвать крейсер, имущество раздать бедным, взяв расписки». По случаю шторма крейсер взорвать не мог, а взорвал четыре 120 мм орудия, которые были зарыты в земле, и имущество раздал, согласно полученному приказанию. Через 3 дня, пользуясь штилем, заложил 3-пудововую японскую мину у средних машин с левого борта и произвел взрыв... Заложив вторую мину около этой пробоины, ближе к корме, произвел взрыв, но он получился слабый.. Донес контр-адмиралу Греве, слагая с себя всякую ответственность за дальнейшую участь крейсера, ибо на мои просьбы о присылке мин, я даже не получил ответа. Получил приказание контр-адмирала Греве крейсер уничтожить порохом. Получив от полковника Арцишевского 18 пудов черного пороха, воспользовавшись резервуарами самодвижущихся мин, приступил к изготовлению мин.

Крейсер Максимов все-таки взорвал, соорудив взрывчатку буквально из фекалий и палок. Правда, японцы корабль все равно подняли и восстановили. Умиляет судьба четырех пятидюймовок Канэ – у Греве не было расчётов и снарядов? В 1904 году, чтобы вооружить вспомогательные крейсера, покупали орудийный хлам по всему миру, а здесь четыре новенькие пушки закопаны в землю, а потом взорваны. По меркам любой другой войны уже трибунал, даже дважды: первый раз – за приказ взорвать без взрывчатки, второй раз – за пушки. Но ничего, Греве после войны стал вице-адмиралом, командовал Петербургским портом и Отдельным отрядом судов Балтфлота, ушел в отставку в 1907 году и умер в Ницце в 1913 году. Заслуженный человек, герой, орден Св. Станислава 1-й степени по итогам войны.

Интересный момент – сахалинцы и цусимцы с ЭБР «Император Александр III»:

14 июня в 3 часа ночи на вельботе прибыл с острова Уруп прапорщик по морской части Лейман с 10-ю матросами. Прибыв на пристань, названного прапорщика нашел лежащим, так как он был сильно болен и изнурен. Прапорщик Лейман в море сильно заболел от образовавшегося в слепой кишке большого нарыва. В течение 5 дней у него было задержание мочи, и в течение последних 7 дней он не принимал ни пищи, ни воды. В 4 часа ночи военным доктором Бароновым названному прапорщику была оказана медицинская помощь. При опросе оказалось, что названный прапорщик был на призовом пароходе «Ольдгамия», который разбился на острове Уруп.

О судьбе «Ольдгамии» (Oldhamia) написал Новиков в «Цусиме». Написал кратко. В стиле соцреализма и крайне малоинформативно. А ведь Лейман – единственный выживший офицер с «Александра III». Да и матросы, набранные с броненосцев, многое могли бы рассказать... Но то – вопрос истории. Сам Лейман тоже оставил рапорт, но лишь о переходе призового парохода и о своем пленении японцами уже на острове. А ведь много знал. Или все-таки рассказал? Может, где и есть показания или мемуары? После войны Лейман жил в Латвии, Германии и США, умер в 1951 году. Но это лирика.

Возвращаясь к Сахалину.

Вторжение

Контр-адмиралу Греве послал телеграмму, прося разрешения идти в море для оказания помощи потерпевшим, но получил следующий ответ: «Не разрешаю, будьте готовы к занятию неприятелем острова Сахалин». Действительно, на другой день, а именно 23-го в 5 час. вечера с Крильонского маяка сигнальщик Буров команды крейсера «Новик» донес мне по телефону о появившейся неприятельской эскадре, имевшей курс на мыс Анива.

Может, я чего-либо не понимаю в канцеляритах начала прошлого века, но что значит «будьте готовы к занятию»? Воевать совсем не планировалось? Максимов и подготовился:

«В 9 час. вечера послал прислугу по орудиям, людей, назначенных для уничтожения Корсаковска, снабдил керосином, приказал собираться к обозу и выступать в Первую Падь, выдал людям на трое суток сухари и консервы. Кормовые флаги, вымпела, все сигнальные флаги, а также сигнальные книги, секретные документы приготовил к уничтожению, сложив их у себя в кабинете и приказав зажечь все, а также и Корсаковск по первой пушке моей батареи. Кроме того, под зданием консульства было заложено 27 120 мм фугасных снарядов».

И дал бой:

В 2 ч. 50 м. из-за мыса Эндума показался минный отряд, состоящий из 4-х 3-трубных миноносцев. Подпустив их на 25 кабельтов (по люжолям), лично произвел пристрелку и, дав батареи прицел в 22 кабельтовых, открыл беглый огонь... Через 5–7 мин. на втором миноносце, на правом борту, произошел пожар (около кают-компании), а на третьем был взрыв 120 мм снаряда в кормовой части, после чего миноносцы стали подавать короткие свистки и бросились в разные стороны... Подпустив отряд на 18 кабельтов, открыл беглый огонь сегментными снарядами... Минут через 20 при прицеле в 12 кабельтов замечено было одновременное попадание двух 120 мм снарядов в правый борт… После чего миноносец прекратил огонь, повернул в море, стал удаляться, имея крен от 5 до 8 градусов на правый борт... Зная точно место стоянки флота, открыл перекидной огонь, на что получил в ответ жестокую бомбардировку. При прицеле в 60 кабельтов у гребенки подъемного механизма орудия № 1-й лопнул верхний зуб... Перейдя ко второму орудию, продолжал перекидной огонь до последнего патрона, после чего также его взорвал, приказал сжечь погреб. Придя к 47 мм орудиям, приказал расстрелять дом на пристани и катер, которые тихо горели. Оставшиеся около 40 патронов расстрелял по лесу, за которым виделся уже неприятель. Взорвав оба 47 мм орудия, выждав окончание бомбардировки, бегом перебрался на маячную гору, которая была вне выстрелов и где должны были собраться люди, поджигавшие весь город. В бою с неприятелем израсходовал 73 120 мм и 110 47 мм снарядов. В бомбардировке участвовали и крейсера, ибо падали 6" и 120 мм снаряды. Всего сжег – 32 сарая, 47 домов, 92 больших и 19 малых кунгасов во всех трех падях.

А если бы орудий Канэ было бы шесть? А если снарядов вдоволь, хоть какие-то укрепления и нормальное пехотное прикрытие? А если бы снаряды, не подмоченные с диким рассеиванием, а полноценные? Что стреляли и сожгли город – это все правильно. Но правильнее было бы оборонять, при наличии сил, конечно. Насчет попаданий по японцам, кстати, есть сомнения:

Огонь нашей береговой батареи продолжался около 20 минут, что же касается достигнутого результата с нашей стороны и какой нанесен урон противнику, свидетельствовать не могу, чтобы не впасть в ошибку ввиду рапорта лейтенанта Максимова, который приложен к самому описанию.

По рапорту полковника Арцышевского. Но бой был точно. И отгоняли японцев тоже точно. В тех условиях большего ждать было бы чудом. Максимов продолжил войну и дальше:

Минут через 5 я увидел в 6–7 шагах несколько силуэтов неприятельских солдат, а потому приказал открыть огонь. По первому выстрелу весь отряд открыл огонь. Неприятель также не замедлил ответить жестоким ружейным огнем, но минут через 30 неприятель, будучи отбит с большим уроном, прекратил огонь и с большим шумом быстро отступил. В отряде ружейный огонь был прекращен, а орудия продолжали стрелять, стараясь обстреливать местность, находящуюся у села Дальнего, где, как нам было известно, сосредоточены были резервы.

До попадания в плен.

Дальнейшее проходило без его участия. И интересного в этом было мало.

Японцы быстро и с минимальными потерями заняли остров. Отдельные отряды, правда, сопротивлялись еще долго. А отряд капитана Быкова и вовсе прорвался на материк. Но это были именно светлые пятна на фоне происходящего: от русских броненосцев береговой обороны в составе японского флота, стрелявших по Сахалину, до капитуляции генерала Ляпунова, который-то и военным не был.

Остров японцы не взяли. Остров сдали наши власти, не сумев за полтора года организовать его оборону. И это факт.

Факт, который, как по мне, гораздо позорнее и Цусимы, где наши корабли гибли, но не сдавались (утро 15 мая и Небогатов – это совсем другая история, с эскадры Рожественского флаг спустили только «Бедовый» и «Орел», с небогатовцев не сдался только «Ушаков», пословицу о львах и баранах никто не отменял), и Мукдена вместе взятых.

Другой вопрос, что после вдребезги проигранной войны этим уже никто особо не интересовался.

Интерес возник только после книги «Каторга» Пикуля. Но там многое переврано. Тот же капитан Быков был женат, повоевал в Манчжурии, где был награжден, и ушел в отставку только в 1906 году. Кстати, тенденция – кадровый моряк Максимов и кадровый капитан Быков, понюхавшие пороха, сражались отчаянно и вдохновляли людей. А вот местные тыловые гарнизонные офицеры воевали гораздо хуже и неохотнее, что и понятно:

«…Сформированные ещё в 1904 году дружины не соответствовали боевому назначению; много людей были стары, слабосильны и имели физические недостатки; в кадры дружин были выделены из команд негодные люди; за некоторыми, конечно, исключениями. Люди из каторжан и ссыльных поступали в дружины не по убеждению, не по желанию сразиться с врагом и защищать Сахалин, а потому, что льготы, данные за службу в дружинах, быстро сокращали обязательные сроки пребывания их в ссылке на проклятом острове».

И лишь немногие офицеры-маньчжуры смогли организовать что-то боеспособное. Удивляться нечему – значения Сахалина в Петербурге не понимали, что и доказал Портсмутский мир.

Роман Иванов

1904

Свидетельство

Вторжение