"Ошибочный наш взгляд на себя единственно как только на европейцев, а не
азиатов (каковыми мы никогда не переставали пребывать), — этот стыд и
этот ошибочный взгляд дорого, очень дорого стоили нам в эти два века, и
мы поплатились за него и утратою духовной самостоятельности нашей,
и неудачной европейской политикой нашей, и, наконец, деньгами,
деньгами, которых бог знает сколько ушло у нас на то, чтобы доказать
Европе, что мы только европейцы, а не азиаты. Но толчок Петра,
вдвинувшего нас в Европу, необходимый и спасительный вначале, был
все-таки слишком силен, и тут отчасти уже не мы виноваты. И чего-чего мы
не делали, чтоб Европа признала нас за своих, за европейцев, за одних
только европейцев, а не за татар. Мы лезли к Европе поминутно и
неустанно, сами напрашивались во все ее дела и делишки. Мы то пугали ее
силой, посылали туда наши армии «спасать царей», то склонялись опять
перед нею, как не надо бы было, и уверяли ее, что мы созданы лишь, чтобы
служить Европе и сделать ее счастливою.
В двенадцатом году, выгнав от
себя Наполеона, мы не помирились с ним, как советовали и желали тогда
некоторые немногие прозорливые русские люди, а двинулись всей стеной
осчастливить Европу, освободив ее от похитителя. Конечно, вышла картина
яркая: с одной стороны шел деспот и похититель, с другой — миротворец и
воскреситель. Но политическое счастье наше состояло тогда вовсе не в
картине, а в том, что этот похититель был именно тогда в таком
положении, в первый раз во всю свою карьеру, что помирился бы с нами
крепко-накрепко и искренно, и надолго, может быть, навсегда. За условие,
что мы не будем ему мешать в Европе, он отдал бы нам Восток, и
теперешний Восточный вопрос наш — гроза и беда нашего текущего и нашего
будущего — был бы уже теперь давно разрешен. Похититель это сам говорил
потом, и наверно не лгал, говоря, ибо ничего-то бы он не мог лучше
сделать, как впредь быть с нами в союзе, с тем, чтоб у нас был Восток, а
у него Запад. С европейскими народами он бы наверно справился и тогда.
Они же были слишком еще слабы тогда, чтоб нам помешать на Востоке, даже
Англия.
Наполеон, может быть, и пал бы потом, или после его смерти
династия его, а Восток остался бы все-таки за нами. (У нас тогда было бы
море, и мы могли бы даже и на море Англию встретить.) Но мы всё отдали
за картинку. И что же: все эти освобожденные нами народы тотчас же, еще и
не добив Наполеона, стали смотреть на нас с самым ярким
недоброжелательством и с злейшими подозрениями. На конгрессах они тотчас
против нас соединились вместе сплошной стеной и захватили себе всё, а
нам не только не оставили ничего, но еще с нас же взяли обязательства,
правда, добровольные, но весьма нам убыточные, как и оказалось
впоследствии. Затем, несмотря на полученный урок, — что делали мы во все
остальные годы столетия и даже доныне? Не мы ли способствовали
укреплению германских держав, не мы ли создали им силу до того, что они,
может быть, теперь и сильнее нас стали? Да, сказать, что это мы
способствовали их росту и силе, вовсе не преувеличенно выйдет. Не мы ли,
по их зову, ходили укрощать их междоусобие, не мы ли оберегали их тыл,
когда им могла угрожать беда? И вот — не они ли, напротив, выходили к
нам в тыл, когда нам угрожала беда, или грозили выйти нам в тыл, когда
нам грозила другая беда? Кончилось тем, что теперь всякий-то в Европе,
всякий там образ и язык держит у себя за пазухой давно уже припасенный
на нас камень и ждет только первого столкновения. Вот что мы выиграли в
Европе, столь ей служа? Одну ее ненависть!
Но почему эта ее ненависть
к нам, почему они все не могут никак в нас увериться раз навсегда,
поверить в безвредность нашу, поверить, что мы их друзья и слуги, добрые
слуги, и что даже всё европейское назначение наше — это служить Европе и
ее благоденствию. (Потому что разве не так, не то же ли самое делали мы
во всё столетие, разве сделали мы что для себя, разве добились чего
себе? Всё на Европу пошло!) Нет, они не могут увериться в нас! Главная причина именно в том состоит что они не могут никак нас своими признать.
Они
ни за что и никогда не доверят, что мы воистину можем участвовать
вместе с ними и наравне с ними в дальнейших судьбах их цивилизации. Они
признали нас чуждыми своей цивилизации, пришельцами, самозванцами. Они
признают нас за воров, укравших у них их просвещение, в их платья
перерядившихся.
Турки, семиты им ближе по духу, чем мы, арийцы. Всему
этому есть одна чрезвычайная причина: идею мы несем вовсе не ту, чем
они, в человечество — вот причина! И это несмотря на то, что наши
«русские европейцы» изо всех сил уверяют Европу, что у нас нет никакой
идеи, да и впредь быть не может, что Россия и неспособна иметь идею, а
способна лишь подражать, что дело тем и кончится, что мы всё будем
подражать и что мы вовсе не азиаты, не варвары, а совсем, совсем как
они, европейцы. Но Европа нашим русским европейцам на этот раз, по
крайней мере, не поверила. Напротив, в этом случае она, так сказать,
совпала в заключениях своих с славянофилами нашими, хотя их не знает
вовсе и только разве слышала об них кое-что. Совпадение же именно в том,
что и Европа верит, как и славянофилы, что у нас есть «идея», своя,
особенная и не европейская, что Россия может и способна иметь идею. Про
сущность этой идеи нашей Европа, конечно, еще ничего не знает, — ибо
если б знала, так тотчас же бы успокоилась, даже обрадовалась. Но узнает
непременно когда-нибудь, и именно когда наступит самая критическая
минута в судьбах ее."
СОГЛАСНЫ ЛИ ВЫ С ФЕДОРОМ МИХАЙЛОВИЧЕМ В ОТНОШЕНИИ ЕВРОПЫ ?
Оцените материал:
ПОДЕЛИСЬ С ДРУЗЬЯМИ:
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
|
