Зима, метель. Возвращаемся на колхозной
машине из города: шофер, председатель и я, — они ездили по своим
служебным делам, я — по своим. Останавливает инспектор: водитель
выходит, показывает документы, начинается разговор… Председатель
пожимает плечами: "Вроде ничего не нарушали", — и мы вылезаем, чтобы
поддержать водителя.
Инспектор, похоже, никаких
претензий пока не предъявил: молча рассматривает наш «Уазик» — не новый,
но вполне исправный; проверяет ногтем глубину протектора на колесах,
изучает работу фар, подфарников, стоп-сигналов, но все — в порядке…
Наконец, остановившись перед машиной, говорит:
— Проверим номер двигателя.
Шофер
открывает капот, и мы столбенеем от изумления: в моторе — кошка…
Трехцветная — из рыжих, черных и белых лоскутов… Она приподнимает
голову, оглядывается по сторонам, потом выпрыгивает из-под капота на
обочину и исчезает в заснеженном поле.
Мы все пережили нечто похожее на кратковременный паралич…
Первым
шевельнулся инспектор: молча протянул документы и, бросив в нашу
сторону взгляд, исполненный глубочайшей обиды, пошел к своему
автомобилю. Он смотрел на нас так, будто мы предали его…
Потом очнулся председатель колхоза:
— Кто мог засунуть ее туда?..
— Она сама, — прошептал шофер, морща лоб от мыслительного напряжения, — когда мы у магазина останавливались… наверное…
— И чего? — не понял председатель.
—
Изнутри, то есть снизу, залезла погреться, — увереннее продолжил шофер,
— а потом мы поехали, спрыгнуть она испугалась и пристроилась вот тут…
— Часа четыре каталась? — прикинул председатель.
— Около того, — подтвердил шофер.
Теперь, наконец, мы пришли в себя и рассмеялись — до всхлипываний и слез.
— Все это — не просто так, — сказал председатель:
— они ведь сроду не проверяли номер двигателя, да и сейчас этот номер никому даром не нужен, и вдруг…
— Не иначе, сами силы небесные пожалели кошчонку, — предположил водитель.
— Но тогда, — задумался председатель — и под капот ее запихнули тоже они?.. Для каких, интересно, целей?..
Кто может ответить на такой вопрос?.. Мы садимся в машину и отправляемся в дальнейший путь.
Случай
этот, сколь нелепый, столь и смешной, вскоре забылся по причине своей
незначительности. Однако года через два или три он получил неожиданное
продолжение. На сей раз дело происходило летом.
Привезли меня в
далекую деревеньку, к тяжко болящей старушенции. Жила бедолага одна,
никаких родственников поблизости не осталось. Впрочем над койкой на
прокопченных обоях были записаны карандашом два городских адреса: сына и
дочери, — но, как объяснила мне фельдшерица, адреса эти то ли
неправильные, то ли устарели, а бабкины дети не наблюдались в деревне
уже много лет и вообще неизвестно — живы ли они сами. Фельдшерица эта в
силу своей милосердной профессии или от природной доброты христианской
души, а может — и по двум этим причинам сразу, — не оставляла болящей,
но терпеливо ухаживала за ней.
— Как я боялась, что не успеем, —
сказала фельдшерица, когда соборование завершилось: — Она ведь три дня
назад умирала уже! Я — к телефону, позвонила вашей почтарке, а та
говорит, что вы на дальнем приходе и вернетесь неизвестно когда. Я —
звонить на тот приход, там говорят: вы только-только уехали…
Ну,
думаю, неужели бабулька моя помрет без покаяния? Она так хотела, так
Бога молила, чтобы сподобил ее причаститься и пособороваться!..
Досидела
с ней до самого вечера, а потом побежала домой — надо ж хоть поесть
приготовить… За коровой-то у меня сноха ходит — с коровой-то у меня
заботушки нет, а вот мужа надо обихаживать да и младшего — нынче в
девятый класс пойдет… Наварила супу, картошки и перед сном решила снова
бабульку проверить.
Прихожу, а она не спит. И рассказывает: "Я, —
говорит, — померла уже"… Да-да, прям так и говорит. Мол, сердце во сне
очень сильно болело, а потом боль прошла и хорошо-хорошо стало…
"И
вдруг, — говорит, — чтой-то стало губы и нос щекотать. И тут, — говорит,
— все это хорошее исчезло, и опять боль началась". Ну, она от щекотки
проснулась, а на груди у нее кошка лежит и усами своими ее щекочет:
кошки, они ведь к носу принюхиваются, не то что собаки, извиняюсь,
конечно. Видно, кошечка почуяла в бабкином дыхании нездоровье какое-то и
принюхалась, а усами вызвала раздражение, — вот бабка и проснулась. А
коли проснулась — лекарство приняла. Так и выжила. Ну, я с утра машину
искать, чтобы, значит, послать за вами. Никто не дает… Потом сельповских
уговорила… Так что только благодаря кошке бабулечка вас и дождалась…
Выходя
на крыльцо, чуть не наступил на небольшую кошчонку, шмыгнувшую в избу:
рыжие, белые и черные лоскутки напомнили мне о случае на зимней дороге. Я
поинтересовался, откуда взялась эта кошечка — не приблудная ли.
—
Да кто ж ее знает? — отвечала фельдшерица без интереса. — Это ж не
корова, даже не поросенок: взялась — и взялась откуда-то, может, и
приблудилась…
— А сколько от вас до города?
— Двести пятьдесят километров — автобус идет четыре часа…
Вернувшись, я рассказал об этом председателю и его шоферу. Они покачали головами и не проронили ни слова.
Ярослав Шипов, священник.
Оцените материал:
ПОДЕЛИСЬ С ДРУЗЬЯМИ:
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
|
