Одиночество влияет на клеточную структуру мозга, укрепляя связи между некоторыми нейронами и заставляя их бурно реагировать на социальные контакты.

Каких только нейронов не найдёшь в голове – буквально на все случаи жизни. Одни клетки мозга строят карты местности, другие нужны для распознавания лиц, третьи определяют направление движения, четвёртые «чувствуют» горький вкус, пятые – сладкий (статья о том, что в коре есть разные вкусовые области, была опубликована в ноябре прошлого года в Nature), и т.д., и т.п. Свои нейроны есть даже для чувства одиночества – их описывают в статье в Cell нейробиологи из Массачусетского технологического института.

На «нейроны одиночества» исследователи вышли случайно. Исследуя влияние наркотиков на дофаминовые нейроны у мышей, Джиллиан Мэтьюз (Gillian Matthews) и её коллеги заметили, что у животных, которые просидели 24 часа в изоляции от других, усиливались межнейронные связи в так называемом дорсальном ядре шва, причём усиление связей происходило у тех мышей, которые никаких наркотических веществ не получали. (Ядрами шва называют скопления нейронов, расположенные по средней линии продолговатого мозга, по строению по функциям они делятся на несколько групп, однако в целом эта область мозга изучена не слишком хорошо.)

Дальнейшие эксперименты подтвердили, что клетки дорсального ядра действительно реагируют на отсутствие общения – известно, что усиление связей, усиление межнейронных синапсов происходит тогда, когда нервная цепочка активна, когда по ней бежит сигнал, и укрепление синапсов во время одиночества указывало на то, что местные нейроны реагируют именно на социальную изоляцию.

Однако в их поведении была одна особенность: если мышь держали вместе с товарищами, то нейроны ядра работали не слишком сильно, но, если мышь переходила из одиночной камеры в компанию, то активность нейронных цепочек дорсального ядра резко повышалась, хотя и ненадолго.

Иными словами, нейроны за время изоляции становились как будто более чувствительными к социальным сигналам. Проявлялось это и в поведении: мыши, выпущенные из «одиночек», были более общительны, чем те, которые там не сидели. Если же активность нервных клеток подавляли искусственным образом, то никакого всплеска социальной активности животные не демонстрировали.

Любопытно, что поведенческая реакция, сопровождающая изменения в работе нейронов дорсального ядра шва, зависела ещё и от социального статуса самой мыши: те, кто занимали в группе более высокое положение, особенно сильно начинали общаться после периода вынужденного одиночества. В общем, всё как у людей: у Homo sapiens наиболее популярные «особи» тоже ведь не мыслят себя вне общества, ну, а те, кто не особо популярен, вообще порой предпочитают побыть в каком-то безлюдном месте – всё беспокойства меньше.

Стоит уточнить, что «нейроны одиночества» – слишком широкое, слишком размытое определение. Во-первых, в таких случаях, говоря «нейроны», мы имеем в виду «нейронные цепочки» – сам по себе нейрон не может отвечать за какую-то функцию, все феномены высшей (да и не только высшей) нервной деятельности проявляются в цепочках и контурах, составленных из множества клеток.

Во-вторых, остаётся вопрос, как именно «нейроны одиночества» связаны с одиночеством? Чувствуют ли они непосредственно состояние социальной изоляции, или же их задача в том, чтобы сформировать мотивацию к общению, чтобы вытащить индивидуума к другим? Возможно, здесь мы имеем дело лишь с частью более широкой нейронной сети, управляющей интенсивностью социальных контактов.

Ну и самый интригующий вопрос – можно ли, воздействуя на «нейроны одиночества», влиять на социальную жизнь в целом? Многие психоневрологические расстройства включают в себя уход от общения: человек оказывается просто не в состоянии общаться с другими. Может быть, стимулируя или, наоборот, подавляя аналогичные нейроны в мозге больного, можно вывести его к людям.

Хотя не будем забывать, что наше одиночество и мышиное одиночество – не совсем одно и то же, и, оставшись один, человек не всегда переживает по этому поводу.

Автор: Кирилл Стасевич