Голос — наш медиум для передачи языковых сообщений — входит в круг смысловых феноменов. Но одновременно это и феномен звучания, чье воздействие идет помимо смысла, за пределами языка. Интонация, вибрация, тембр, крик, (при)дыхание делают смысл и звучание неразделимыми, и часто звучание — интонация — (под)меняет смысл сказанного. В этом положении между языковым высказыванием и фонетическим актом звучания, между логосом и чувством, между тем, что воспринимается рассудком, и тем, что воспринимается физиогномически и может поколебать смысл высказывания, скрыты противоречия, связанные с голосом, феноменом парадоксальным.
Голос отсылает одновременно к внутреннему и внешнему, природному и культурному, аутентичному и искусственному, подлинному и иллюзорному, живому и мертвому, индивидуальному и нормативному, неопределенному и стереотипному, сиюминутно-событийному и легкоопосредуемому, и все эти противоречия воплощены в античных мифах, метафорах и сюжетах, возвращающихся в современное искусство.
Живое/мертвое
В Античности голос был неотделим от концепции анимизма, оживления мертвой материи, которое отсылает обычно к двум компонентам — движению, связанному с телом, и дыханию, связанному с голосом, который сопровождает мифы о переходе от материи к аниме, как в сюжете об ожившей статуе, Галатее. Искусство управления дыханием, понятое как вздымающаяся и сжимающаяся, сплющивающаяся душа, было мистическим искусством.
То, что в разговорной речи не слова определяют смысл, а тон, интонация, модуляция, темп, звучание, стоящее за словами, страсть и аффект, скрытые в теле, то есть то, что не может быть записано и не записывается, объясняет устойчивое представление о живом голове и мертвой букве, идущее от апостола Павла и вдохновившее всех исследователей устной культуры. Правда, Античность наделила голос и прямо противоположным смыслом. Голос — символ аффекта и жизни — здесь был также связан и со смертью. Сила действия голоса, воплощенная в Сирене, влекла в смерть, но могла эту смерть победить, что показывал миф об Орфее, чей голос был залогом оживления безмолвной души умершей Эвридики.
Внутреннее/внешнее
С одной стороны, голос рождается внутри тела и движим невидимыми механизмами (мускулами, гормонами, нервами), с чем связано представление о том, что голос выражает внутреннее, трактуемое и как потаенное, закрытое, и как подлинное, связанное с сущностью. Это понимание, очень сильно развитое в немецкой культуре (Кант, Гердер), можно отнести к греческо-римской театральной традиции. Персона — латинское заимствование — означала первоначально трубообразную прорезь в театральной маске, усиливающую голос актера. Это понятие может быть интерпретировано как зерно индивидуума, но отсылает нас к голосу как его забытой основе.
Представление о связи голоса и личности поддерживается и сегодня, когда графический рисунок, производимый звуковой дорожкой записанного голоса, пытаются определить как его индивидуальный след. Какое-то время этот след анализировали на используемость в криминалистике подобно отпечатку пальцев. Однако юристы не признали его как очевидное доказательство, как недопустима в качестве улики и запись голоса. Эта запись не является выражением неповторимой индивидуальности, а облегчает симуляцию и подмену, особенно в век электрических приборов и предлагаемых ими манипуляций. В глазах юристов голос должен был закреплен конкретным, представшим перед судом телом, воплощенной сущностью.
Однако голос, рожденный внутри, связанный со скрытой сущностью, покидая тело, реализуется в пространстве и становится феноменом среды, которая делает голос слышимым, но меняет его звучание, усиливая или глуша. Голос всегда обращается к другому, становясь проводником интерсубъективности — как атмосфера, как воздух, — и сам есть явление среды. То есть, с одной стороны, он неповторим и индивидуален, с другой — зависим от отражений. Не случайно он был кодирован в античной мифологии женскими фигурами. Нарцисс был зачарован своим отражением как немой картиной, нимфа Эхо — отражением своего бестелесного голоса.
Это разделение обычно трактуется как невозможность родить свое слово, как подчиненность Женского родящему смысл Мужскому. Гипнотическое звучание, отданное женскому органу, было связано с магической силой, непреодолимым соблазном и — гибелью. Наверное, поэтому самый знаменитый, но не опасный певец Античности — мужчина. Сирена стала в Средневековье Лорелеей или русалкой, чей притягательный голос нес гибель очарованным странникам. Одновременно выразительность женского более высокого голоса способствовала тому, что актрисы в конце концов появились на сцене театра, бывшего долго сферой мужчин.
Неотделимость голоса, медиума телесности, от среды, то есть иного медиа, стоит в начале его легкого перевода в другие — опосредованные — явления. Он передается не только органом, производящим звук, но и переводится в жест, мимику, письменный знак. Первые приближения к голосу были предприняты в рамках физиогномики, то есть при опоре на видимые телесные манифестации, а голос и жест рассматривались как аналоги. «Какую ноту голосом не возьму, ту рукой покажу», — говаривал русский комик Живокини, по театральным преданиям. Так же легко голос переводился в огонь факела, используемого до появления телеграфа, электрический сигнал, бит или метафорические определения. Если пройти каталоги библиотек, можно скорее обнаружить, что слово «голос» используется в большинстве названий переносно — как голос минувшего, крови, совести, души, как глас народа и справедливости.
Поскольку сила воздействия голоса была велика, то часто ее отсылали к феноменам неземным, магическим, сакральным. Звук стал атрибутом бога, являющегося в виде бури, грома, говорящего горящего куста: «Он рассматривался как нечто священное и находился в ведении жрецов <…> таким образом было рождено понимание звука как феномена в себе, отличного и независимого от жизни. И от этого произошла музыка, фантастический мир, наложенный на реальный», — замечал музыкант-футурист Луиджи Руссоло. Мысль о том, что звуки божественны, разделял и Ницше, возрождая представление о дионисийской, физиологически действующей силе голоса или музыки. Речи должна была быть возвращена чувственность, неверно выбранный ритм может уничтожить ее смысл.
Голос воспринимается внутри этого понимания не как неповторимая индивидуальная отметка личности, но как медиум для передачи нормативных истин и божественного послания. Античность сделала голос признаком харизматической личности и авторитета. Школа акусматиков заставляла учеников сосредоточенно внимать голосу учителя, скрытого за завесой, не отвлекаясь мешающей визуальностью. Поэтому Теодор Адорно считал, что слух является более архаичным чувством, определяющим доиндустриальное общество, где соборность создается на основе акта слушания — послушания — голосу и связана с бессознательным, в отличие от изображения, апеллирующего к аналитическому восприятию.
Хотя голос, чтобы стать воспринимаемым, должен был быть искусно поддержан вспомогательными средствами (например, воронкой, усиливающей его звучание в маске), мифологизация природного в противовес искусственному сопровождала рассуждения о голосе постоянно. Музыка, понимаемая как «неорганическое» искусственное звучание, возникла как результат постепенного пространственного отделения дыхания от тела в аппаратах, совершенствующих и продлевающих человеческие органы. В век просвещения голос попал в рамки оппозиции природного и культурного, которая разрабатывалась и на примере других феноменов — тела, жеста, языка. Руссо считал, что история голоса — это процесс необратимого распада звучания, в котором произношение покоряется артикуляции (гласные вытесняются согласными, звуки из гортани перемещаются в рот и подчиняются языку и зубам). Но Руссо все еще связывал голос с аутентичностью и естественностью. У романтиков и декадентов представление об аутентичности и органичности голоса исчезает.
Оппозиция природное/культурное заменена на дихотомию органическое/механическое.
Голос понимается как выражение аффекта и как непреодолимый соблазн, прочно соединенный с обманчивой иллюзией. Это связано с появлением механических, а позже электрических машин, симулирующих и записывающих голос. Если зрительная иллюзия разоблачается и ведет к истине, то слуховая галлюцинация губительна. Парадоксальность этой атрибуции не замечается (глаз может производить иллюзии, слух же служит ориентации), и излюбленным сюжетом романтиков становится акустическое иллюзорное гибельное обольщение.
Магическое — когда-то сакральное — действие певческого голоса помещается теперь в эстетический или эротический контекст. Прочным топосом становится женский голос, в который влюбляется герой, и романтики создают целую галерею поющих женщин и их электромеханических подобий, особенно распространенных после появления фонографа. Морис Бланшо открыл в этом феномене иные измерения и связал воздействие, испытываемое от пения — пения сирен — с не человеческой сущностью, но не сакральной, а животной. Для него пение сирен было столь могущественным, потому что оно было неестественным, именно поэтому это пение вызвало отчаяние, близкое к восхищению, «песнь бездны, которая… настойчиво призывала в ней исчезнуть». В своем обращении к мореплавателям оно призывало их к движению по направлению к пению, «движению без цели». Бланшо связал это с игрой в двусмысленность времени, потому что пение состояло из ожидания и уничтожения настоящего, которое всегда либо грядущее, либо прошедшее. Именно эту вымышленную одновременность тщится реализовать искусство, соединяя различные временные экстазы.
Природное/культурное
Частые сравнения, к которым прибегают литераторы, описывая голос, заимствованы из природной среды, отсылая к грому или водной стихии. Кафка описывает голос Александра Моисси, прибегая к морским метафорам: «Он правил своим голосом как легкой лодкой в море. Какие-то слова были размыты, растворены голосом, он прикасался к ним так нежно, что они соскальзывали и уже не имели с человеческим голосом ничего общего до того, как голос не издавал какой-то резкой согласной и так заканчивал слово, обрывая его звучание». Пониманию голоса как феномена природного противостоит опыт.
Тембр голоса и мелодика — при всей индивидуальной неповторимости — становятся частью физиогномической коммуникации и вступают в миметические отношения. Люди вольно или невольно подражают голосам тех, кого слушают. В этом процессе вырабатывается речь, так учат детей правильно произносить и говорить. «Пигмалион» Шоу поднимает сюжет о голосе не как биологической, но искусно преобразованной данности. Профессионалы знают, что высоту голоса можно понизить или повысить, что голос — это перформативная маска, связанная с искусностью. В мультфильме Диснея кит Вилли «способен петь любым регистром — тенором, баритоном, сопрано, контральто, иногда всеми сразу». Эта феноменальная способность воплощена не группой певцов, а «певцом-феноменом» Нелсоном Эдди, который поет один всем набором голосов от сопрано до баса, его акустическими протеевскими качествами восхищается Эйзенштейн.
«Оливье сказали, что он будет плохим Отелло, ибо у него высокий голос, а у Отелло должен быть по крайней мере баритон. Когда после отпуска все явились на репетиции, у Оливье голос был на октаву ниже. А может быть, это просто английская народная сказка?» — спрашивает себя Анатолий Эфрос, пересказывая этот сюжет. Умение петь особенно высоким искусственным голосом культивируется в китайской опере и требует болеe долгой тренировки нежели тренировка тела. Когда во время «культурной революции» традиционный театр в течение короткого времени должен был быть резко осовременен (с заменой старых актеров), педагоги пообещали, что смогут обучить юных актеров двигаться, но от идеи овладеть в заданный срок традиционным высоким голосом придется отказаться, поэтому новые оперы перешли от пения к разговорному диалогу. Культивирование высоких женских голосов сохранилось и сегодня в английском радио, в то время как американское радио и телевидение отдает предпочтение низким голосам, которые становятся модными; эти моды перекочевывают и в быт. Стандарты, под которые дикторы и актеры подгоняют свои голоса, можно трактовать как историю подчинения природного и аутентичного дисциплине и цивилизации, следуя моделям Норберта Элиаса и Мишеля Фуко в отношении тела.
Русская культура игнорирует и романтическую традицию, и декадентскую. И в литературе, и в киносюжетах, и в полемике трудно обнаружить связь между голосом и смертью, голосом и механическим или электрическим двойником. Размышление о национальном русском голосе постоянно возвращаются к сопоставлению голоса и природы, внутреннего и внешнего, природного культурного в своеобразном контексте.
Из книги Оксана Булгакова. Голос как культурный феномен
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
Два замечательных голоса были на одной фирме. Главбух = елейный голосок, милашка и обояшка. == Прожжёная аферистка, меркантильная = рубль - шаг. Секретарь шефа = матершинница с хриплым и севшим голосом старой проститутки. == Девушка 19 лет, кукольное и наивное личико Мальвины.
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
