Экономическое процветание старообрядчества стало одним из условий его существования, к тому же царские поборы были так велики, что поощряли развитие коллективной защиты. Романовы сами толкали раскольников, исповедовавших воздержание и простоту, к греху наживы.

В итоге предпринимательская деятельность на благо общины стала рассматриваться как средство спасения души.

В старообрядческой среде существовали особые отношения. В долг старались не брать, но давали. Только друг другу не в рост. Хорошим тоном почиталось по собственной инициативе отсрочить платеж попавшему в сложную ситуацию общинному заемщику, простить долг, помогать сирым, убогим, вдовам.

Вскоре масштабы благотворительности старообрядческой общины и православного купечества стали отличаться в разы. В старообрядческой среде эти отношения достигли того, что называется системой вторичного распределения, но не по принуждению государства.

Владелец добровольно расставался с частью своей собственности в пользу экономически менее состоятельного слоя единоверцев. И вскоре у постоянно нуждающейся православной паствы сложилось представление, что для бедных «староверчество» не по карману.

Там верховодили купцы – «миллионщики», сфера влияния которых простиралась на многие регионы. Внутри этих регионов возникали разраставшиеся анклавы территориально более ограниченных, но и одновременно более интенсивных сфер влияния так называемых «тысячников» - предпринимателей средней руки.

Они имели свои суда, определяли ассортимент изготавливаемой в деревнях продукции, оплачивали места на ярмарках, где продавались изделия единоверцев, гордились тем, что их усилиями, умением, заботами «кормятся» десятки, сотни, тысячи, а то и десятки тысяч единоверцев.

Экономически состоявшееся старообрядчество стало перемещаться из сельских поселений в города. Возвращение было не таким как бегство - голыми, босыми. Первыми шли артели монастырей-общежительств, следом – предприниматели, богатство которых окружавшие их православные не без основания считали таинственного происхождения.

Они не были предпринимателями в общепринятом значении слова. Первые сомнения возникают при знакомстве уже с тем, как начиналась их предпринимательская жизнь. Приведем в качестве примера несколько узнаваемых семей из числа староверов.

Родители первого председателя Совета народных комиссаров СССР  Рыкова владели клочком земли в Кукарке Вятской губернии. Но случился пожар, все сгорело, и они с пятью детьми переехали в Саратов, старообрядческий анклав. Здесь раздавленный нуждой многодетный крестьянин-погорелец российского захолустья, которому незнакомый город ничего кроме социального дна не предвещал, вдруг успешно занялся посредничеством в торговле мукой.

Предок  Молотова по материнской линии   Яков Евсеевич Небогатиков « пришел в Нолинск  Вятской губернии молодым парнем в лаптях и с большой жаждой лучшей жизни. Он плясал перед каждым, кто даст ему две копейки, а за три копейки плясал в луже. Занялся  сбором тряпья у населения и вскоре неожиданно разбогател».

Семейная же легенда допускает, что он нашел зашитые в «одежде или перине деньги». Только вот по отцовской линии настоящая фамилия Молотова Скрябин, и он, скорее всего, из рода  боярина Скрябы-Морозова.  То есть, родня  раскольникам Морозовым, рвавшимся на трон. И вот их дальний потомок Молотов все-таки взобрался на самые вершины власти - в СССР.

Не менее таинственно происхождение богатств Рябушинских. Существует предание, связанное с казнокрадством. Когда в 1812 году армия Наполеона приблизилась к Москве, московская часть государственной казны была укрыта за Рогожской заставой, ставшей потом центром Белокриницкого согласия.

После бегства французов схрон оказался наполовину пуст, зато Морозовы и Рябушинские неожиданно разбогатели.

Правда,  есть еще  один исторический факт, не украшающий староверов – их предательство во время нашествия Наполеона. Это они вынесли ему ключи от Москвы и потом  опустошили  православные храмы, унеся  множество драгоценностей и старых икон из хранилищ монастырей и церквей.

Но более вероятная версия – об  основателе династии  Рябушинсокм -  Стекольщикове (1786—1858), выходца из православной деревни Ребушки  Калужской губернии, который 16-летним мальчиком ушел в Москву на заработки, записался в купеческое сословие под фамилией Рябушинского, принял старообрядчество, стал удачливым предпринимателем.

«Не совсем ясно, откуда у молодого человека из крестьянской семьи могли появиться немалые по тем временам деньги», - недоумевает один из биографов династии Рябушинских.

Вот то и удивительно, что даже от въедливых, казалось бы, биографов скрыты факты вклада в «богатства» русских купцов-раскольников иностранных капиталов.

Или такие были заказные «биографы», которым было поручено разрабатывать всякие небылицы о купеческих капиталах, и которые на  полтора века скрыли от россиян правду.

Официальная версия потомков  Морозова (1770—1860) из поморского согласия, о происхождении его начального капитала выглядит также неубедительно. Сообщая о том, что крепостной крестьянин  Морозов в день свадьбы получил от своего барина пять рублей серебром, биографы осторожно добавляют: «Считается, что этот подарок и стал поводом к открытию» шелкоткацкой мастерской с несколькими наемными рабочими.

А ведь прежде чем стать «владельцем» собственного дела Савва Васильевич сам работал по найму за пять рублей и хозяйские харчи в год, а для того, чтобы записаться в купеческое сословие, в то время требовалось объявить капитал не менее одной  тысячи рублей, то есть копить ему пришлось бы минимум 200 лет.

Все эти биографические сказки  староверческая оппозиция сочиняла для  православного народа, но в правительстве отлично знали, откуда у купцов из Раскола капиталы. Высшие чиновники и сами оттуда черпали свое благосостояние.

Да и Кноп действовал в России легально. Но Романовы и не думали препятствовать ввозу в страну  английского капитала, считая, видимо, что держат под строгим контролем деятельность едва народившихся совместных предприятий купцов-староверов и на их конкуренцию с российскими  предприятиями.

Ранее появившиеся и достаточно крупные даже по европейским меркам мануфактуры  дворян приходили в упадок. В начале XX века осталось лишь небольшое количество частных предприятий старше ста лет, и ни одно из них не занимало лидирующих позиций.

Процесс создания средних и крупных предприятий в XIX веке начинался с нуля - с мелкого сельского предпринимательства. Если их деятельность была успешна, они вырастали до средних размеров, перебирались в город, становились крупными, которые в свою очередь способствовали созданию мелких, обрастая ими настолько, что трудно было отличить, где кончается фабричная промышленность и начинается кустарная.

Только недавно появились публикации, приоткрывающие тайны старообрядческой экономики XIX - начала XX веков.

Биографии многих ранее почти неизвестных людей показывают, как происходило становление громадной производственно-сбытовой сети. К примеру, описывая ирбитскую семью купцов Казанцевых, исследователи, перечисляя привычные версии с кладом, наследством, лихоимством и скопидомством: «грошик, копейка, гривенник, рубль», затруднялись с ответом на вопрос, откуда все-таки у нее взялись капиталы.

Достоверно было известно только то, что не эти источники, а «доброе знакомство» с Морозовыми, что проживали в полутора тысячах километров, «возможность брать у них кредиты, умело используя взятое в долг», а еще дружба с фабрикантом Кузнецовым, проживавшим на таком же расстоянии от Ирбита, дали возможность поставить дело на широкую ногу.

Так возникала и сама Кузнецовская фарфоровая мануфактура в Дулево-Ликино, рабочие которой, что весьма символично, изготовили и преподнесли в советское время редакции газеты «Правда» блюдо с портретом Ульянова-Ленина.

Аналогична история обувной мануфактуры в Кимрах, ставшей поставщиком обуви для Красной Армии, возникновения производства в Палехе, где Георгия Победоносца стали изображать с серпом и молотом на щите, а также большинства предприятий хлопчатобумажной индустрии, поставивших бойцов на баррикады 1905 года и фронты Гражданской войны.

Менялись имена доноров и получателей помощи, сохранялся принцип внутриконфессиональных отношений - сильный делился со слабым, слабый становился сильным и вместе они составляли мощный оплот старообрядчества.

Раскольники так увлеклись бизнесом, что даже Соборы староверов  трудно  называть таковыми, настолько экономические вопросы занимали серьезное место в кругу обсуждаемых проблем.

А белокриницкие староверы стали называть их съездами. Прочие сохранили прежнее название, хотя, скажем, у более религиозно ориентированных часовенных (уральских) староверов инициаторами их созыва тоже становились «видные заводские старообрядцы - промышленники и купцы. Они оказывали духовным лидерам знаки уважения, но решения принимали самостоятельно.

Когда предприниматели начали нарушать традиции: курить, пить, укорачивать бороды и даже бриться, одеваться не по-русски, принимать пищу совместно с еретиками, реже молиться, - беспоповские наставники и поповские священнослужители брали грех на себя, замаливая его ради сохранения общинного мира.

Так старообрядчество в России превратилось в XIX веке в одну из «форм первоначального накопления капитала», а «купеческий род стал структурной единицей старообрядческой общины».

Не удивительно, что стартовый капитал, который у православных крепостных появиться мог лишь при каком-то непостижимом стечении обстоятельств, всегда имелся у крестьян-староверов.

Они имели в своем распоряжении конфессиональную систему беспроцентных и безвозвратных ссуд, когда в стране еще не сложились ни национальная кредитная, ни вексельная системы. Распад православной общины зашел настолько далеко, что ее члены на помощь могли рассчитывать лишь в случае беды.

Старообрядческая же община была готова придти на помощь и оказавшемуся в тяжелом положении и желающему свое положение улучшить потому, что в обоих случаях положительный исход вмешательства шел на пользу всем. Общинная касса использовалась и для вызволения из бедности, и для наращивания богатства не только компактно проживающей, но и разбросанной по православным деревням единоверной братии.

Пока православные общины нищали, рядом с ними создавались староверческие анклавы, где сельские промыслы и кустарная промышленность достигли особого размаха: Гжельская волость, Московская, Тверская и Нижегородская губернии.

В городах структура управления общинными капиталами усложнялась. Собраниями общин избирались подотчетные им Советы попечителей. Им делегировались права распорядителей кредитами и собственностью общины.

Они могли уже сдавать в аренду, продавать, закладывать формально частные земли, заводы, фабрики, торговые заведения и дома. Под их надзором запускался в оборот капитал общины, выдавался в рост достойным доверия иноверным купцам.

Из числа опытных членов общин назначались «поставленные» старообрядцы или, говоря современным языком, директора направлений. В функцию Советов входило выделение ссуд на создание предприятий общинников. Так появлялись тысячи мелких торговцев «в развоз и в разнос», тысячи мастерских и фабрики.

Советы принимали инвестиционные решения для расширения существующих предприятий. Общины обменивались информацией о конъюнктуре местных рынков. Это позволяло им своевременно оценивать ситуацию, формулировать хозяйственную политику, влиять на ценообразование, создавать и своевременно перестраивать товаропроводящие сети, координировать поставки сырья.

Староверы-производители не могли разориться в конкурентной борьбе с единоверцами. Конкуренции не было. Наоборот, прочно обосновавшиеся фабриканты считали своим долгом помогать начинающим собратьям сырьем и оборотным капиталом по заниженным против рыночных расценкам, не взимая процентов, с долговременной рассрочкой платежа.

С тех пор, как сотрудник МВД при Александре Втором  Кельсиев накануне войны России с Турцией сбежал, вывезя секретные документы своего министерства в Лондон к Герцену, связывавшему, как и Маркс,  революционные надежды со староверами, и опубликовал их с его помощью в 1861—1862 годах., стало известно, что денежные средства старообрядческих общин представляют собой анклавы социализма в капитализме, что владельцы капитала в действительности не более как экономы, кассиры и приказчики, приставленные к общинной собственности.

Кельсиев помог, таким образом, развить теорию  построения социализма в России лондонским «сидельцам» в эмиграции. Неизвестно, порадовал ли он тех английских партнеров русских  раскольников по бизнесу, которые вкладывали в него огромные деньги.

Из опубликованных документов было очевидно, что староверы явно не вписывались в контекст романовской России.

Во второй половине XIX века внимательные наблюдатели зафиксировали, что «Раскол существует как гражданская корпорация», что «отвлеченно-религиозный элемент слабеет и вырабатывается чисто политическое направление, только под формами религиозно-символическими».

«Если смотреть на раскол с точки зрения государственной, - писал протоирей  Фармаковский, - то он представляет собой замкнутое общество со своей правительственной и законодательной властью, с целой системой общественных учреждений и обычаев».

А согласно опубликованным в 1884 году секретным документам, старообрядчество в России воспринималось властью всего лишь как «какое-то особенное общество - антицерковное, антиобщественное, способное ко всему самому зловредному». Романовы не видели в нем мощную оппозицию сродни существовавшим в развитых западных странах и вершившим их судьбы на пути к мировому прогрессу.

Экономическую основу старообрядчества составляли общественные фонды потребления, включая денежные средства, товары и услуги.

Важнейшими политико-экономическими следствиями их возникновения стали: аккумуляция средств для обживания агрессивной природной среды, капитализация средств для успешной конкуренции, разделение функций владения, распоряжения и пользования собственностью, формирование конфессионально-замкнутой беспроцентной, а нередко и безвозвратной ссудной денежной системы, создание собственных товаропроводящих систем, контроль над процессом ценообразования.

Поколения староверов-предпринимателей от мелких до крупных вплоть до последней четверти XIX века  могли управлять средствами производства, но не обладали правом безраздельного владения и распоряжения им, то есть по законам царской России они были полноценными собственниками, а по законам общины - нет.

37 лет вся недвижимость Преображенской общины - федосеевцев - числилась как собственность богатого купца И.А. Ковылина (в 1918 году Благуше-Лефортовский Совет, признав Ковылина выдающимся революционером, назвал его именем один из переулков Лефортовского района Москвы).

В 1809 году община оформилась как богадельный дом, получив право владения имуществом, чем она незамедлительно и воспользовалась. Якобы частная собственность перешла в распоряжение истинного владельца - общины.

Спохватившись, власть в 1831 году обязала федосеевцев расстаться с недвижимостью, находившейся вне стен богадельного дома. Состоялся аукцион, определился покупатель - Гучков, внук которого принял отречение последнего из Романовых. Одна особенность — он не заплатил за приобретение ни гроша, потому что, на самом деле, он эту недвижимость не приобретал, точно также,  как Ковылин ею не владел.

Но романовская Россия была или не в состоянии, или делала вид, что не может понять мотивацию старообрядческого поведения.

Вот как описывал это событие приверженец православия Ф.В. Ливанов: «Купец Федор Гучков ... уроженец Калужской губернии, из крестьянского звания был старшим попечителем Преображенского богадельного дома и приобрел огромное состояние, основанное, по всеобщему убеждению и в донесениях правительству, на капитале Преображенского монастыря... жил одиноко в самом тесном и грязном помещении, разумеется, только для отвода глаз, мел сам двор, собирал старые гвозди, как Плюшкин, и расплавлял их, носил рубище и шляпу с широкими крыльями до того засаленную, что на нее страшно было взглянуть».

Когда московский военный губернатор решил учинить дознание по данному делу, то следователи услышали от  Гучкова невероятную историю, слово в слово повторенную другими федосеевцами, проходившими по этому делу: «Недвижимое имение, принадлежащее Преображенскому богадельному дому, заключавшемуся в домах и землях, в Лефортовской части состоящих, было продано согласно Высочайшего повеления, различным лицам, из коих мельница и два дома с землями были проданы сыну его Ефиму Федорову Гучкову и ему же было продано, не упомнить сколько именно, в городской части лавок на Варварской улице, но в какую именно сумму составился капитал, вырученный от продажи имения, он не припомнит.

Продажа производилась без вызова через газеты, по вольным ценам, по домашнему, значит, в конторе Преображенского богадельного дома...

Капитал был положен в Московскую сохранную казну на неизвестного. В последствии Алексей Никифоров (другой попечитель богадельного дома) обще с Гучковым сей капитал из сохранной казны, без ведома правительства, получили для расходов ... и весь его израсходовали ...

Отчетности в израсходовании сих денег никем требованы не были». Власти были бессильны что-либо изменить. Четырех федосеевцев сослали по одному в Каргополь, Вятку, Пензу и Вологду, а одного передали под надзор московской полиции.

Среди сосланных был и сам Гучков, который вскоре и умер вссылке. К тому же, староверов обязали собрать в качестве «номинальной компенсации» - 75 тысяч рублей, внести их в казну Преображенского богадельного дома, но объявить эти средства неприкосновенным капиталом и  положить всю сумму в государственную казну.

Это был достаточно утонченный способ грабежа староверов в романовской России.

Староверы не могли продать или закрыть фабрику без ведома и согласия общины, последняя же своим решением могла передать ее другим лицам, если купеческая семья вырождалась и не могла продолжать эффективно управлять собственностью, которая рассматривалась как источник общественного благосостояния.

В подобных случаях передача управления другим доверенным лицам внутри данной общины или в другой, входящей в данное согласие общине, выглядела как смена собственника и оформлялась как сделка купли-продажи.

В действительности она была мимикрией, вызывавшей у современников удивление мизерными суммами, выплачивавшимися «покупателями»  за заводы, фабрики, пароходства, мельницы, а также легкостью, с которой осуществлялись слияния и экономическая экспансия.

Примером может служить созданные в первой половине XIX века нижегородский завод и пароходство, переходившие от Колчиных к Курбатову и Карповой - представителям разных старообрядческих семей, затем слившиеся с пароходством Игнатова в Товарищество Западно-Сибирского пароходства.