Русский двадцатый век начался с войны. Войны локальной, с неясными целями и сомнительными успехами. В 1905-м грянула первая в России революция. Потом реформы. Потом опять война, опять революция. И так все сто лет. Век войн и революций. Были тому причины исторические. Но был, разумеется, и пусковой механизм, направивший судьбу страны по трагическому маршруту.
Пейзаж перед битвой
Русско-японская война началась в 1904-м где-то далеко от столиц, на Дальнем Востоке. Поначалу страна её как бы и не почувствовала. Но, вопреки победным ожиданиям, события развивались трагично — одно досадное поражение за другим. К июлю часть русской армии оказалась осаждённой в китайском городе Порт-Артуре, сданном России в аренду. Столицы забурлили. Интеллигенция требовала у власти конституционных реформ — мол, и народ успокоится, и дела на фронте пойдут лучше. 25 декабря (по старому стилю) император издал указ, содержавший программу ограниченных политических реформ. 2 января 1905 года японцы захватили Порт-Артур. 14-го — всеобщая забастовка в Варшаве, в вечно тяготеющем к сепаратизму Царстве Польском. 16-го числа — забастовка уже в Петербурге на Путиловских заводах, её поддержал пролетариат всего города. Хорошо зарабатывавшие, высококвалифицированные рабочие этого оборонного предприятия были крайне недовольны одним из заводских мастеров.
Глава государства, человек чести, искренне желавший выглядеть «отцом отечества», офицер (полковник), для себя никак не мог решить, что делать с подвластной ему землёй — оставить всё как есть или пойти по пути резкой модернизации с плохо предсказуемыми результатами? Впрочем, всерьёз императора ничто и не торопило. Мало ли было неудачных войн и недовольных рабочих. В его империи всё как-то со скрипом, медленно, не как хотелось бы, но в конце концов всегда устраивалось. Чтобы начался настоящий бунт, чтобы вообще сдвинуть что-то в огромной стране, нужно было какое-то вопиющее по своей несправедливости событие.
Кровавое воскресенье считается началом первой русской революции. Но так ли это?
9 января, в воскресенье (22-го по новому стилю), священник Георгий Гапон, руководитель первой в России легальной организации рабочих, созданной не без помощи департамента полиции, вывел жителей Петербурга на демонстрацию с целью вручить царю петицию. Сама по себе эта петиция — документ прелюбопытнейший, написанный не только от лица рабочих, но и от жителей С. -Петербурга разных сословий. «Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, — гласил текст обращения. — ...Настал предел терпению. Весь народ рабочий и крестьяне отданы на произвол чиновничьего правительства, состоящего из казнокрадов и грабителей, совершенно не только не заботящегося об интересах народа, но попирающего эти интересы. Чиновничье правительство довело страну до полного разорения, навлекло на неё позорную войну и всё дальше и дальше ведёт Россию к гибели.»
Далее излагалось по пунктам, что должен сделать государь, чтобы муки эти прекратились. Профессионально сформулированные политические требования выполнить нужно было немедленно, что попросту было невозможно, — и этого не могли не понимать авторы петиции. Кто же её авторы? Основные тезисы приписывают самому организатору рокового шествия жителей столицы Гапону. Отец Георгий по складу характера был экзальтированным романтиком, который искренне хотел спасти всех «забитых, бесправных, измученных людей», при этом он весьма смутно представлял себе, как это можно осуществить. Политические требования, изложенные в петиции, явно были дописаны кем-то из профессиональных революционеров, нелегально присутствовавших в гапоновских рабочих кружках.
Хоругви взять силой!
Конечно, Георгий Гапон осознавал, что 9 января начнётся какое-то очень важное, великое дело, но какое именно, с какими последствиями? Масштабов катастрофы, последовавшей за кровавым ужасом, в российское сумрачное зимнее время не разглядел никто. Возглавляя в тот день шествие рабочих, Гапон, по его позднейшему признанию, «подумал, что хорошо было бы придать всей демонстрации религиозный характер, и немедленно послал нескольких рабочих в ближайшую церковь за хоругвями и образами, но там отказались дать нам их. Тогда я послал 100 человек взять их силой, и через несколько минут они принесли их. Затем я приказал принести... царский портрет, чтобы этим подчеркнуть миролюбивый и пристойный характер нашей процессии». «Толпа выросла до громадных размеров, — вспоминал далее Гапон. — Одна старушка, очевидно, желавшая доставить своему 17-летнему сыну случай видеть царя, дала ему в руки икону и поставила в первый ряд. В первом же ряду стояли и нёсшие царский портрет в широкой раме, во втором ряду несли хоругви и образа, а посредине шёл я. За нами двигалась толпа, около 20 тысяч человек мужчин, женщин, старых и молодых. Несмотря на сильный холод, все шли без шапок, исполненные искреннего желания видеть царя, чтобы, по словам одного из рабочих, «подобно детям» выплакать своё горе на груди царя-батюшки...»
Что последует за готовившимся Гапоном мероприятием, не смог предугадать и Алексей Александрович Лопухин, по долгу своей службы человек весьма осведомлённый. Будучи директором департамента полиции, он судил о предстоящем шествии со своей колокольни. «Так как имелись достаточно определённые указания на то, что главари существующих в столице противоправительственных организаций намерены воспользоваться настроением рабочих и их сборищем на площади Зимнего дворца для создания ряда противоправительственных демонстраций с предъявлением требований об изменении существующего государственного строя, чтобы таким образом придать вполне мирному движению рабочих характер народной манифестации, направленной к ограничению самодержавия, и что масса рабочих не осведомлена о внесении в петицию политических требований, а обманно уверена о представлении Его Величеству ходатайства исключительно об удовлетворении некоторых нужд рабочего класса, то осуществление такого намерения ни в каком случае не могло быть допущено, и потому жители столицы были заблаговременно предупреждены о соблюдении порядка на улицах и о том, что всякие демонстративные сборища и шествия будут рассеяны воинской силой», — писал Алексей Лопухин в своём докладе и сообщал, что министром внутренних дел было дано с. -петербургскому градоначальнику приказание об аресте Гапона и 19 стоявших во главе собрания рабочих, но «генерал-адъютант Фулон заявил, что эти аресты не могут быть выполнены, так как для этого потребуется слишком значительное количество чинов полиции». Выходило так, что для отвечавших за порядок в столице чиновников расстрелять сотню-другую безоружных людей было проще, чем арестовать одного священника и 19 рабочих.
Император в субботу, 8 января, написал в дневнике: «Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120 000 ч. Во главе рабочего союза какой-то священник — социалист Гапон...»
Собственно, и всё, что государь отметил для себя в тот день.
Роковое недоразумение
Обычно, рассказывая о событиях того рокового дня, комментаторы сообщают, что столичный губернатор неожиданно отдал приказ войскам гарнизона «стрелять» и «рубить». Погибло более 100 человек. У горожан разных сословий — шок! Такого не было в столице со времён восстания декабристов. Весьма далёкий от «рабочего движения» и от политики вообще, живший в то время с семьёй в Питере художник Александр Бенуа, со слов своих детей, очевидцев расстрела, вспоминал: «Колоссальная-де масса рабочих направлялась с популярным попом Гапоном во главе к Зимнему дворцу с целью подать какую-то петицию государю, но была в упор расстреляна. Вся-де площадь перед дворцом усеяна трупами и ранеными. В других местах происходили такие же расправы. По проверке оказалось затем, что число жертв, слава Богу, не столь велико, но самый факт расстрела ни в чём не повинных, мирно настроенных людей оставался возмутительным. Чего в точности хотели рабочие, никто в нашем кругу не знал, но то, что они, безоружные, имели высказать какие-то свои пожелания (о требованиях не было тогда и речи) верховному главе государства, встречало общее сочувствие.
...Почему такое могло случиться? Кто был в этом виноват? Сразу возникли бесчисленные комментарии. Впрочем, никто не сомневался, что тут действовала провокация; вероятно, и сам поп Гапон, затеявший шествие к батюшке-царю, был провокатором, действовавшим в согласии с полицией, решившей, что надо создать устрашающий прецедент.
Больше всего пострадали не манифестанты, участвовавшие в самом «ходе», а собравшиеся поглазеть на диковинное зрелище совершенно посторонние люди, с этой целью пробравшиеся в засыпанный снегом Александровский сад. Оттуда действительно можно было как-то со стороны и в казавшейся безопасности видеть то, что готовилось произойти на Дворцовой площади. И как раз эти посторонние жестоко поплатились за своё любопытство. Мальчишки, которые влезли, чтоб лучше видеть, на деревья, дети и бабы, которые стояли в саду за решёткой ограды, они-то и были почти все убиты или ранены первым же залпом тех войск, что были приведены охранять резиденцию. А царя-то вовсе в Зимнем дворце и не было. Николай II с семьёй с осени не покидали Царского Села. Таким образом, до него самого в тот день всё равно депутации от рабочих не было бы возможным добраться... »
Шедший во главе манифестации Гапон был ранен, но остался жив. Развязка затеянного мероприятия показалась отцу Георгию непостижимой. «9 января — роковое недоразумение. В этом, во всяком случае, не общество виновато со мной во главе... Я действительно с наивной верой шёл к царю за правдой, и фраза «ценой нашей собственной жизни гарантируем неприкосновенность личности государя» не была пустой фразой», — писал он через некоторое время после Кровавого воскресенья. По свидетельству современников, нелегально эмигрировавший из России Гапон из благодушного проповедника превратился в жестокого мстителя, ненавидящего монархию. Самопровозглашённому благодетелю всех обездоленных России не удалось спасти ни рабочих, ни даже своих собственных убеждений.
Царь был шокирован происшедшим не менее других: «В Петербурге произошли серьёзные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!» — записал он в своём дневнике.
Любой ценой
После этого рокового дня столица и империя замерли в каком-то ожидании. Шок продолжался весь январь. Для чего и кем всё это затевалось? Собственно, до сих пор механизм запуска первой революции до конца не ясен. Десятки погибших, почти осадное положение в Петербурге, и никаких решительных действий ни с чьей стороны. Для сравнения: в 1917 году Февральская революция снесла монархию в «три дня». А в 1905-м, в конце января, создали правительственную комиссию по рабочему вопросу (для изучения условий труда рабочих). Однако уже 4 февраля эсер Иван Каляев в Кремле убил дядю царя — великого князя Сергея Александровича. Начали пошаливать окраины империи: в Баку вспыхнула резня между армянами и «азерскими тюрками» (азербайджанцами). Но это ещё не была революция.
18 февраля (!) царь издал манифест о восстановлении порядка, пообещав в будущем собрание народных представителей, которого требовала петиция 9 января. Жертвы оплаканы, меры приняты... По русским меркам вялотекущее умиротворение революции могло продолжаться сколь угодно долго. Но, судя по всему, у Кровавого воскресенья были весьма настойчивые и влиятельные спонсоры, которых такое неэнергичное движение событий не устраивало. Средства затрачены.
Месяц март принёс власти новые неприятности — поражение русских войск под Мукденом. Теперь у заказчиков русской революции появилась возможность ещё раз поторопить её, на сей раз сверху. Любопытно, что как раз в это время главный царский докладчик — статс-секретарь его величества, ловкий царедворец (политтехнолог, как сказали бы сегодня), а заодно и министр финансов С. Ю. Витте подал царю докладную записку, которую иначе как шантажом не назовёшь. Истинные мотивы поступков этого господина также до сих пор остаются тайной. Был ли он всерьёз озабочен судьбой парламентаризма в России, искренне ли был предан августейшей семье, любил ли беззаветно русский народ, хотел ли сохранить величие империи? Прямого ответа на эти вопросы в документах нет. Что же до событий пятого года, тут он имел свой частный интерес.
Под усмирение революции благодаря талантам Сергея Юльевича Россия получила огромный кредит — два с половиной миллиона франков — у иностранных банков. Причём деньги выплачивались только при условии «демократических преобразований в империи». Внутренняя политика нашего государства ставилась в прямую зависимость от французских банкиров. Так вот, записка, поданная статс-секретарём императору, гласила: «При настоящем положении вещей единственный благоразумный выход: войти в переговоры о мирных условиях и, чтобы хотя немного успокоить Россию, привести в скорейшее и широкое исполнение поручение, данное высочайшим рескриптом А. Г. Булыгину (подготовка конституционного законодательства и введение законодательных органов. — Ред.). Продолжение войны более нежели опасно; дальнейшие жертвы страна при существующем состоянии духа не перенесёт без страшных катастроф. Чтобы продолжать войну, нужны огромные деньги и обширный набор людей. Дальнейшие затраты совершенно расстроят финансовое и экономическое положение империи, составляющее центральный нерв жизни современных государств. Бедность населения увеличится, и параллельно увеличится озлобление и помрачение духа... Если ещё окажется слабый урожай и появление холеры, то огромные беспорядки могут развиться в ураган. Вообще по теперешнему времени войско нужно в самой России. Конечно, ужасно больно начать мирные переговоры, и необходимо их обставить условиями, охраняющими престиж царской власти. Но лучше это сделать теперь, нежели ожидать ещё более грозного будущего...» Тут вам и «мир» любой ценой, и «конституция» тотчас, немедленно. И пророчества, и угрозы. Тон только не такой, как в «петиции рабочих и разных сословий».
Колесо истории
Как бы в подтверждение слов статс-секретаря, в апреле — новый всплеск беспорядков в Польше. 27 мая в Цусимском проливе после семи с половиной месяцев плавания из Балтики к берегам Японии погибла в бою с японским флотом 2-я Тихоокеанская эскадра. Через месяц начался бунт на броненосце «Потёмкин» и беспорядки в Одессе. Царь всё никак не решался ни прекратить войну, ни реформировать государство. Он занимался большой внешней политикой. И совершил шаг, повлёкший за собой гораздо большую катастрофу, чем война с Японией и первая революция. 24 июня германский кайзер Вильгельм II и Николай II подписали договор об оборонительном союзе между двумя странами. Но их министры иностранных дел князь фон Бюлов, с одной стороны, и Владимир Николаевич Ламсдорф, при участии того же Витте, с другой, уговорили государей договор этот аннулировать. И Николай Александрович послушался. А ведь будь такой союз закреплён, начать надвигающуюся мировую войну было бы не так просто. Или, по крайней мере, состав воюющих коалиций и результаты могли бы быть иными.
Труды по составлению проектов конституционной реформы к августу закончились учреждением «булыгинской», по имени составителя проекта Булыгина, Думы — совещательного органа при царе. Дума выбиралась на основе цензового представительства. Витте по поручению царя 5 сентября заключил в Портсмуте при посредничестве американского президента Теодора Рузвельта мирный договор с Японией. Россия уступила противнику Порт-Артур, Южноманьчжурскую железную дорогу и Южный Сахалин.
Но революцию эти меры не остановили. В октябре начались забастовки железнодорожников, переросшие во всеобщую стачку. Требовали уже не сокращения рабочего дня и улучшения условий труда, а радикального изменения политической системы. 17 октября (по старому стилю) Витте добился ещё одной «победы». Царь Николай II даровал России конституцию. Витте был назначен премьер-министром обновлённого правительства. Это был триумф Сергея Юльевича. Ведь в конституционных монархиях государь царствует, а правит премьер-министр!
Как по нотам
Той же осенью Гапон вернулся на родину. 8 ноября вспыхнуло восстание в Кронштадте. 24-го — мощная демонстрация матросов и солдат в Севастополе. На следующий день к восставшим присоединились моряки с крейсера «Очаков». В декабре баррикадами ощетинилась Москва. Тут уж и уголовники разгулялись. Стихия выплеснулась на улицы городов, красные петухи взметнулись на фабриках и в поместьях. «Политтехнологи», пытавшиеся добиться своих целей чужими руками, утратили контроль над ситуацией. В 1906 году Витте потерял пост премьер-министра, революцию никак не могли подавить ещё два года.
Неожиданный поворот произошёл и в судьбе Георгия Гапона. Его бывший соратник по пролетарскому движению Н. Петров признался в газете «Русь» о получении Гапоном 30 тысяч рублей от... Витте на возобновление деятельности контролируемых властями рабочих организаций. Ближайшее окружение Гапона объявило Петрова предателем и приговорило к смерти. Далее события развивались фантастически. Рассказывали, что Гапон для исполнения приговора дал свой личный револьвер рабочему Черёмухину, а Черёмухин, вместо того чтобы стать палачом, возьми и застрелись сам, из этого самого револьвера, на глазах товарищей.
Ну а что же Витте? Неистового Георгия взорвало то, что своих обещаний Сергей Юльевич не исполнил: отделы были ненадолго открыты, но после московского восстания их снова закрыли, да и его, вождя рабочих, так и не легализовали. И тогда он начал двойную игру, в которую, кроме правительства, втянутой оказалась партия эсеров. Один из близких к Гапону рабочих вспоминал, как он «с неизменной улыбкой на своём характерном лице говорил: «Молчи, брат... Я всё сам лучше вас понимаю. На плечах правительства надо делать революцию!.. Они думают, что они меня надули, а ведь я их надую!.. Вот увидишь... Я всё читаю как по нотам... У меня своя звезда... » Всё это он говорил за несколько дней до поездки в Озерки, когда решение об устранении Гапона, заподозренного в том, что он агент-провокатор, было уже отдано центральным комитетом боевой организации эсеров (точнее, Азефом, Савинковым и Черновым). На расходы по убийству Гапона её член Пётр Моисеевич Рутенберг получил 700 рублей.
Убийство произошло 28 марта (10 апреля) на снятой эсерами даче в Озерках, что под Петербургом. Убийство это под руководством Рутенберга произведено было с выдающейся жестокостью, доходящей до цинизма. Потому, наверное, Пётр Моисеевич жаловался Савинкову: «Я вижу его во сне... Он мне всё мерещится. Подумай — ведь я его спас девятого января... А теперь он висит!» Однако не все поверили в эту версию, иные вспоминали бытовавшее в Петербурге высказывание: «Гапон Витте спасёт, а Витте его погубит». Витте же в своих воспоминаниях убеждал, что, мол, «было решено, что Гапон придёт ко мне с пистолетом и убьёт меня из браунинга. Но это ему не удалось, потому что, несмотря на просьбы Мануйлова и Мещерского, я Гапона не принял».
Начавшийся Кровавым воскресеньем год обернулся кровавой революцией. Кто умирал за своё представление о справедливости, кто выполняя присягу, кто от излишнего любопытства, кто от чрезмерного равнодушия. «Бунт в России дело нетрудное!» — бахвалился, пока жив был, Георгий Аполлонович Гапон. И был прав: бунт, как он говорил, можно «оборудовать в короткое время». Вот только обуздать стихию, управлять ею самонадеянному человеку, гордецам не по силам. Россия отправилась в свой двадцатый век по страдальческой колее своей непредсказуемой истории.
Кстати
После отставки С. Ю. Витте покинул большую политику навсегда. Гибель империи увидеть ему не довелось — он скончался в 1915 году от менингита. А вот к бывшему директору департамента полиции Алексею Александровичу Лопухину судьба оказалась более благосклонна. Осенью 1905-го он получил отставку от должности и стал оппозиционером, выступив с разоблачениями департамента полиции, выпускавшего, по его словам, антисемитские прокламации. В 1909 году за противоправительственную деятельность Лопухин был предан суду и приговорён к лишению прав и каторге. В 1912 году был помилован и занял должность вице-директора Сибирского торгового банка в Москве.
После Октябрьской революции 1917 года некоторое время оставался в России, а затем уехал в качестве члена правления Петроградского международного коммерческого банка в Париж, где благополучно и скончался аж в 1928 году.
Ну а Рутенберг отошёл от революции. «Википедия» сообщает, что он «вернулся к иудаизму и стал одним из деятелей сионистского движения. После революции 1917 года уехал в Палестину, где принял участие в электрификации страны и в создании государства Израиль. О своём участии в деле Гапона он старался не вспоминать... А в конце жизни признавался в частном разговоре: «Я до сих пор не уверен, было ли убийство Гапона справедливым, был ли он на самом деле агентом-провокатором».
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
