Россию ждет ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ дефицит людей с высшим образованием
На рынке труда будут происходить драматические перемены, но связаны они не с пандемией коронавируса, уверен экономист Владимир Гимпельсон.
Демографическую яму не закрыть никакой миграцией.
Обсуждая рынок труда в период пандемии, активно говорят о дистанционке, смене профессиональных акцентов и прогрессивных технологиях, способных автоматизировать труд. О том, насколько велико влияние этих факторов и действительно ли нас ждут серьезные испытания, в интервью корреспонденту «Росбалта» в рамках цикла «Наследие Corona» рассказал директор Центра трудовых исследований Высшей школы экономики Владимир Гимпельсон.
— Какие тренды на рынке труда спровоцировала, по вашим наблюдениям, пандемия? Или можно говорить только об усилении или ослаблении давно заметных тенденций?
— Сейчас ведется много разговоров о том, как сильно пандемия повлияла на рынок труда, что она, мол, радикально изменила спрос на профессии, поменяла профессиональную структуру рынка. Но имеющиеся статистические данные этого никак не подтверждают. Если описывать ситуацию крупными мазками и очень кратко — я бы даже сказал, что практически ничего не изменилось.
Если углубляться в детали, можно констатировать, что вырос спрос на программистов и айтишников, на доставщиков и курьеров — то есть две конкретные группы, которые находятся на разных полюсах распределения по сложности навыков.
— Можно ли, выделив Москву и Петербург, говорить о некой специфике происходящего в этих городах по сравнению с «остальной Россией»?
«Многие государственные ИТ-системы не выдержали испытание пандемией»
— Обе столицы всегда отличались от «остальной России». В ходе нынешнего кризиса они выделяются только тем, что пострадали больше прочих — поскольку именно на рынках мегаполисов особенно велика доля услуг и строительства, которые и были в 2020 году «подморожены» из-за противоэпидемических ограничительных мер.
Это вообще одна из характеристик коронакризиса: его удар пришелся не по демографическим группам — мужчинам или женщинам, молодым или пожилым, образованным или не образованным — а именно по видам деятельности, которые предполагают интенсивные контакты и постоянное взаимодействие с людьми. То есть все по тем же услугам, строительству, торговле, общепиту и транспорту, которые больше всего развиты именно в Москве и Петербурге. Другое дело, что виды деятельности имеют разное «человеческое наполнение».
— Некоторые наблюдатели, рассуждая о преимуществах удаленной работы, говорят о возможном обратном оттоке кадров в провинцию. Мол, перспективным специалистам теперь не понадобится физически переезжать в столицы, можно работать там, где жизнь дешева, а зарплату иметь московскую. Другие эксперты считают, что все стоящие кадровые резервы из провинции, фактически, уже выкачаны.
— Мне кажется, второй тезис вернее. Вообще то, о чем вы говорите, возможно, но только в очень небольших масштабах. Известно ведь, что программисты могут работать где угодно — и они так и делают. Но сектор IT, который допускает такую дистанционную работу, по численности невелик. И потом: для того, чтобы расти и совершенствоваться, специалисту все равно нужно очное присутствие. Кроме того, не думаю, что, если человек будет работать дистанционно из Пензы на Москву, он будет получать московскую зарплату. Это будет пензенский доход плюс небольшая надбавка. В чем и состоит смысл всей конфигурации для нанимателя.
Возможности удаленной работы у нас не такие большие. Приведу цифры. До ковида в России дистанционно работали около 1% всех занятых. На пике пандемических ограничений, то есть в апреле–мае 2020 года, их количество, естественно, резко подскочило — примерно до 13-15%. Но потом все довольно быстро стало возвращаться на круги своя. Уже к осени прошлого года доля работающих дистанционно едва ли достигала 4-5%. Думаю, в обозримой перспективе она и будет колебаться в пределах 3-5%. Это больше, чем до ковида — но это точно не доминирующая форма работы.
— То есть масштаб революции был сильно преувеличен.
— Конечно. И потом, как мы знаем, после каждой революции бывает откат. На нашем будущем скажется вовсе не дистанционка — нас действительно ждут драматические изменения, но связаны они с демографическими тенденциями, особенно — прогнозной численностью молодых возрастов.
— Вы говорите о последствиях демографического провала?
— Численность работников в возрасте от 20 до 40 лет, то есть в самом производительном возрасте, может сократиться к 2030-му по сравнению с 2020 годом примерно на четверть. Это очень реальная перспектива и она имеет много последствий. Не стоит недооценивать и так называемое качество полученного высшего образования молодежью. Оно в десятки раз слабее того, что получали их родители в СССР
— Мы будем обречены работать до самой смерти — и не мечтать ни о какой пенсии, потому что смены ждать не приходится.
— Я хочу обратить внимание на другой сюжет — для экономики это будет очень чувствительная история. Многие профессии имеют ярко выраженную возрастную специфику. Пример, который более других на слуху — те же программисты, чей средний возраст — меньше 30 лет. Люди, какие бы ни были умные и каким исходным образованием бы не обладали, в 40-50-60 лет предпочитают не писать программные коды, а делать что-то другое. Это означает, что предложение труда для этого сегмента сожмется, а спрос продолжит расти.
С другой стороны, если сократится группа 20-40 лет, то сократится и абсолютное число людей, имеющих высшее образование. Потому что именно в этой возрастной категории очень высока доля выпускников вузов. И общее предложение образованного и квалифицированного труда резко сократится тоже. Вплоть до того, что это отбросит нашу страну в середину нулевых, к началу XXI века. И это тоже может стать шоком.
— Существуют ли инструменты решения подобных проблем? И, интересно, планируют ли профилактировать их ответственные лица?
— Мне сложно сказать, кто и что об этом думает. Предполагаю, что сейчас проблема уже осознается — хотя некоторое время назад ее совсем не замечали. Но никаких практических ответов на вопрос нет. Яму эту не закрыть никакой миграцией просто потому, что не существует такого количества потенциальных мигрантов.
Рассуждения про рост производительности труда тут тоже абсолютно не применимы. Производительность легко повышать в промышленности. Вы ставите новую технологическую линию — и роботы заменяют вам недостающих людей. Но основные отрасли, где эти самые роботы активно применяются — это автопром и микроэлектроника. Их доля в численности занятых в экономике России очень мала. Лидер здесь — Южная Корея, где в основном роботы и живут. А вот в секторе услуг, где занято 70% — если не больше — россиян, производительность труда поднимается очень и очень тяжело. Новые технологии тут, конечно, внедряются, они облегчают труд, но принципиально проблему производительности в этом секторе никак не решают.
— Вы упомянули о мигрантах — сейчас активно обсуждают проблему их острого дефицита в некоторых отраслях, в первую очередь — в той же стройке. С вашей точки зрения, существуют ли условия, при которых внутренний российский рынок способен справиться с нехваткой низкоквалифицированной рабочей силы?
— Я таких возможностей не вижу. Единственный вариант — но он более виртуальный, чем реальный — если за низкоквалифицированную работу будут платить очень большие деньги. Тогда люди из регионов могли бы поехать в большие города, в первую очередь в Москву и Петербург.
Но надо понимать, что это означало бы существенное повышение цены труда для всех. Потому что неквалифицированный работник не может получать больше, чем квалифицированный. Так что в таких условиях нас ждало бы резкое сокращение общего спроса на труд, падение занятости, безработица и все прелести кризисных явлений на рынке труда. И это был бы огромный удар по регионам, где предложение труда сократилось бы еще более, чем сейчас. Полная дестабилизация рынка труда.
Кроме того, нужно отдавать себе отчет в том, что образованные и квалифицированные москвичи и питерцы не стали бы заниматься неквалифицированным трудом не только из-за низкой оплаты. Дело ведь не только в деньгах, но и в том, что люди хотят работу, которая бы их развивала, приносила удовлетворение и позволяла бы учиться чему-то новому. Мигранты же едут сюда исключительно из-за денег, для них эти заработки — заметно более высокие, чем те, что они могут получить у себя на родине.
— Стоит предположить, что на «абы какую» работу людей может заставить наняться серьезный кризис, влекущий за собой безработицу. По вашему мнению, пандемия — тот фактор, который способен его спровоцировать?
— Нет, она не способна. Пиком кризиса была первая половина 2020 года, и не только для нас, но и для всего мира. Мы видим, что в Европе безработица на этом пике, в зависимости от страны, выросла на 1-1,5 пункта. К примеру, была 6% — стала 7,5%. У нас абсолютно такая же картина.
Исключение — США, где безработица выросла очень сильно, но это в значительной степени объясняется спецификой официальной статистики Штатов. Там люди, которые у нас считаются находящимися в административных отпусках (то есть сохраняют привязку к своему рабочему месту, но не получают зарплату) числятся безработными, хотя им и гарантирован возврат на службу. Они могут при этом зарегистрироваться в службе занятости и получать пособие. Именно это обстоятельство обеспечило США колоссальный скачок безработицы. Но как только магазины, рестораны, кинотеатры и так далее начали открываться — эти люди вернулись на свои доковидные места вместе с показателями безработицы.
Основная проблема — вообще не в безработице, а в потере рабочего времени, которое компенсировалось прямыми выплатами за простой. И европейские страны, и США потратили на это, как мы знаем, огромные суммы.
В России другая специфика, у нас (причем и в прежние кризисы тоже) падение спроса на рабочую силу компенсировалось снижением зарплат. То есть людей не увольняют, но зарплаты — урезают.
По цифрам Росстата это хорошо видно: число увольнений во втором квартале прошлого года, пиковом с точки зрения коронакризиса, было меньше, чем во втором квартале 2019-го. Компании, конечно, также меньше нанимали. Сумма наймов и увольнений дает нам оборот рабочей силы и характеризует масштаб перераспределения труда в экономике — и он сократился.
Что означает, что изменения в профессиональной и отраслевой структуре экономики в прошлом году не ускорились, а замедлились. И это понятно: данный кризис был спровоцирован не шоком спроса, а шоком предложения, когда государство в силу эпидемиологических соображений закрывало отдельные сектора. В этих условиях нужно не увольнять людей, а, наоборот, их держать. Чтобы, как только ограничения будут сняты, немедленно начать работать. Для этого нужны обученные люди, которые знают, что делать.
Сегодня мы видим снижение безработицы до доковидных уровней. Ей неоткуда взяться — если, конечно, не будет новых ограничений со стороны государства. Однако проблемы рынка труда не сводимы к безработице.
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
А ведь сегодня день Учителя, и ни кто об этом и не обмолвился даже. Скоро и учить не кому будет. Старая гвардия уходит. А смены нет, да и кто пойдёт работать за копейки. Если помните, любое государство держится на четырёх столах-армия, юриспруденция, медицина и учителя. Так вот если какую то сферу принижают, то это государство обречено.
