"Шестнадцатого октября немцы уже были на подступах к Москве. В некоторых
местах фронт проходил всего в 20-40 километрах от города. Хорошо
знакомые москвичам дачные места - Снегири, Сходня, Крюково были заняты
немцами. Казалось, враги вот-вот войдут в город.
Утром
шестнадцатого октября, около шести часов, мы с мамой проснулись от
взрыва бомбы, прогремевшего где-то совсем близко. Вскочили, кинулись к
окнам. Комендантский час только что закончился, но на улице было
многолюдно. Толпа двигалась к Рогожской заставе. Тревожные сообщения по
радио о том, что немцы подошли к столице вплотную, сменились музыкой, ее
передавали весь день, прерываясь только на пятиминутные сообщения о
положении на фронте. Часов в одиннадцать выступил председатель
Моссовета, но его ободряющей речи никто не поверил. Вальсы, оперетты,
романсы раздражали, хотелось разбить поющую тарелку, удерживала только
надежда услышать что-либо хорошее. Мы с Фаиной побежали к трамваю.
За
заставой толпился народ. У завода "Серп и Молот" толпа была еще
плотнее, к воротам завода подходили все новые и новые люди. То же
происходило и дальше, около Вторчермета. Гул голосов доносился даже до
трамвайного вагона, в котором мы ехали. "Что происходит? - спрашивали
друг у друга пассажиры. "Да вот, поувольняли всех", - протиснулся вглубь
вагона пожилой мужчина, бледный, с угрюмым выражением лица. "Слушайте, -
и он зачитал коротенькую справку. "Товарищ Иванов А.К. увольняется с
завода "Серп и Молот" в связи с закрытием последнего. Выходное пособие
выплачено". На справке не было даже печати. "Смотрите!" - закричала
вдруг какая-то женщина. Весь вагон прильнул к окнам. На улице кучка
людей выламывала двери магазина, кто-то уже тащил продукты. По шоссе
тянулся непрерывный поток людей с рюкзаками, шли легковые и грузовые
машины с домашним скарбом. Сегодня люди покидали Москву так же, как
вчера Вязьму.
Фаина выскочила на остановке "Новые дома" и пошла к
своему институту. Я доехала до "Соколиной горы" и побежала на завод СК.
На его территории собрались почти все сотрудники. Вестибюль и вход в
цеха были закрыты. Стоял тревожный гул. Директора не было. На крыльцо
вышел секретарь парткома и прокричал: "Не волнуйтесь, бумаги оформляем,
скоро выдадим". И скрылся внутри. Только около полудня открылась входная
дверь, вынесли несколько столов, организовали очереди. Все получали
бумажки, отличающиеся от тех, что читал в трамвае рабочий, лишь
отсутствием фразы о выходном пособии. Стали требовать зарплату.
Секретарь пожал плечами. Денег мы не получили, может, завтра будут! А
как же с эвакуацией? снова раздались голоса. "Ничего не знаем,-
последовал ответ. Толпа загудела. Но секретарь молчал, директор не
показывалась... А веселая музыка все продолжала греметь. Люди разбрелись
по двору, все еще чего-то ожидая, на что-то надеясь. Из цеха вышел
инженер Л. в плаще и с рюкзаком, видимо, приготовленными заранее.
"Прощайте. Пошел в Казань", - и направился к воротам. Некоторые
потянулись за ним.
Мы кинулись искать директора. В дальнем углу
заводского двора обнаружили ее легковую машину. "А, так она собирается
тихонько удрать!" - закричал кто-то из молодежи. Поднялся шум. "Шины
проколем, не дадим!" - послышались угрозы. А я думала "как быть?" Надо
пробиваться на фронт, идти переводчиком " хоть какая-то польза будет от
меня, если наша работа, да и мы сами никому не нужны. Теперь, когда
пустые бумажки были розданы, двери в институт открылись. Я добралась до
своего кабинета и принялась названивать в райком и райвоенкомат. Везде -
только длинные гудки. Тогда я набрала номер того отдела НКВД, откуда
меня когда-то приглашали консультировать строительство завода в
Заполярье. Никого. Звоню опять в секретариат наркомата, Качанову,
секретарям наркома и его заместителям; в аппарат Госкомитета обороны -
своему приятелю Леониду X. И опять никого нет. Наконец дозвонилась до
Лоры - секретаря замнаркома П.М. Макеева : "Петр Михайлович остался
один, все остальные уехали, он занят, организует эвакуацию". Я умоляла
ее соединить меня с П.М., рассказывала, чуть не плача, о положении в
институте. - "Что случилось?" - услышала глуховатый голос Макеева. " -
Что делать, Петр Михайлович"! " закричала я в трубку. "Нас не
эвакуируют, денег не дают, что же нам теперь, погибать?" Ведь в
институте коммунистов несколько сотен, их всех перевешают, если немцы
войдут в Москву." "Да, здесь какая-то ошибка... Я подумаю, что сделать,
позвоните через два часа", - медленно ответил Макеев.
Два часа
слонялись по двору, по коридорам. У машины директора выставили охрану,
чтобы она не смогла уехать. Потом я снова позвонила Макееву. Он сказал:
"Я все выяснил. Ваш институт к эвакуации не подготовился, но мы всех
желающих отправим завтра ночью. Я пришлю к вам уполномоченного". Он
велел позвать к телефону кого-либо из руководства. Подошел секретарь
парткома. После нескольких слов он побагровел и сказал: "Слушаюсь, Петр
Михайлович. Хорошо, сделаем". Потом положил трубку и сердито приказал
собравшимся вокруг людям: "Объявляйте, что поезд будет завтра ночью,
пусть записываются все, кто хочет ехать. Собираемся здесь, позже скажу, в
котором часу". Присутствующие с облегчением вздохнули и побежали
оповещать всех. В вестибюль снова вытащили столы, но сидели за ними уже
не кадровики, а добровольцы. Я осталась в комнате одна и напряженно
размышляла, как поступить. Позвонила в военкомат. Безрезультатно.
Значит, придется уезжать из Москвы... Впереди целая ночь, что будет
дальше - неизвестно. Один из моих приятелей, Володя Пинегин , живший
недалеко от завода на шоссе Энтузиастов, предложил нам переночевать у
него. Я с благодарностью согласилась, но оставался еще один важный
вопрос: у меня не было денег. Как-нибудь перебьемся, решила я. Соберем
продукты, какие есть, только бы уехать из города.
"Что же будет,
Саночка" - встретила меня мама. "Собирай самое необходимое, оденься
потеплее, возьми рюкзак и мой маленький чемоданчик, ночевать будем не
здесь. Возьми хлеб и деньги. Надо быстрее уходить. А инструменты для
кабинета" - робко спросила мама. Какие уж теперь инструменты! Выбраться
бы живыми! И мы стали лихорадочно собираться. Я надела теплый лыжный
костюм, взяла котиковую шубку и (о женское сердце!) прихватила роскошное
невесомое платье, подаренное мне свекровью. Хорошо, что мамины вещи
остались в Перми, их бы я уже не унесла. Мы вышли в сумерки, даже не
заперев комнату. А по радио все "крутили" музыку...
Трамваи уже
не ходили. По темным улицам, в густом потоке людей и машин, мы медленно
шли к Рогожской заставе. Так же медленно двигались автомобили. С нами
поровнялась легковая машина. "Подвезите, " попросила я, - матери трудно
идти. "Заплатишь натурой" - захохотал пьяный шофер. Я отшатнулась. Уже
совсем стемнело, только лучи прожекторов бегали по черному небу. Мама
еле шла. Наконец над ней сжалился молодой солдат на пикапе: "Садитесь,
бабушка, - и тут же заговорил со мной. " Что творится! Немцы рядом, того
и гляди войдут в город. Про...ли Россию..." Голос его дрогнул. Доехав
до "Новых домов", простились мы с ним, как с братом. Поднялись к Володе.
Кое-как устроились с мамой на одной кровати, но заснуть долго не могли.
Движение на шоссе уже прекратилось - наступил комендантский час...
Около
пяти все проснулись и стали ждать начала радиопередач. На каком языке
заговорит радио? - вот какой вопрос нас тревожил. В шесть часов из
динамика донеслась родная речь. Мы облегченно вздохнули, хотя вести были
тяжелые. За окном, на шоссе Энтузиастов, продолжался массовый исход
москвичей из родного города в неизвестность. Было очень страшно. Поток
людей с рюкзаками, чемоданами стал еще плотнее, чем вчера. На машины
смотрели с ненавистью. Какой-то грузовик с мебелью остановили, сбросили
поклажу, все разломали. На мостовой в луже крови валялась раздавленная
свинья. Я пробилась к институту. Только к полудню стало известно, что
поезд будет поздно вечером, а грузовики подадут часам к восьми. Конечно,
все собрались раньше, боялись что-то сделать не так, кого-нибудь
забыть...
Прошло столько лет, а я и сейчас вижу Каланчевскую
площадь, на которой сидят и лежат тысячи людей, жаждущих как-нибудь
выехать из Москвы. Среди них - старики, женщины, дети. Есть тут
"неорганизованное население", есть коллективы, которые эвакуируются со
своими предприятиями. Их представители то и дело бегают на вокзал,
кого-то разыскивают, что-то узнают. В этом людском муравейнике под
черным небом, изредка озаряемом прожекторами, слухи разносятся
мгновенно: "Говорят, все правительство уехало в Куйбышев. Сталин
застрелился, и Ленинград взят..." Все говорят шепотом, как будто боятся,
что за разговоры их прогонят с этой замерзшей площади, отнимут
последнюю надежду вырваться из западни, спастись. Мне вспомнилось, как
совсем недавно я презрительно отнеслась к рассказу о панике в Киеве, как
сочувствовала бездомным беженцам на вокзальных площадях, мелькавших за
окнами поезда. А теперь!.. Наконец прибежал взволнованный Володя: "Скоро
посадка, на третьем пути". Все засуетились, сломя голову побежали на
платформу. Третий путь был пуст. Через полчаса, пятясь, подошел
пригородный поезд. В дверях тут же образовались пробки. Я оказалась на
площадке вагона. Мама с Фаиной где-то далеко. Загородив вход, я истошно
закричала: "Становитесь в очередь, заходите по одному!" Как ни странно,
мой окрик подействовал, но мама и Фаина вошли в вагон в числе последних,
и в результате нам достались худшие места - две короткие скамеечки у
выхода. Даже заставив вещами проход между скамейками, нормально лечь там
было невозможно. Наконец все распределились по вагонам. Поезд тронулся.
Не
раз я задумывалась над тем, чем же была вызвана паника в городе, где
находилось все высшее военное командование и правительство. Конечно,
немцы продвигались стремительно, ведь уже накануне в город пришли
беженцы из Вязьмы и Можайска, то есть было очевидно, что враг близко.
Если резервов для защиты Москвы не хватало, вероятно, нужно было дать
четкую и правдивую информацию о том, что надо готовиться к защите города
или эвакуации в тот же злосчастный день - шестнадцатого октября. Все
ждали выступления если не Сталина, то хотя бы Молотова, а услышали
председателя Моссовета Пронина . А после кратких сводок Совинформбюро о
тяжелом положении на подступах к Москве - бравурную музыку.
Руководители
предприятий, высшее чиновничество, работники партийных органов на
глазах у жителей уезжали из города на служебных машинах, бросая
москвичей на произвол судьбы. Все это привело к панике и хаосу. Москвичи
в этот день разделились на две группы: убегающие от врага и остающиеся в
городе. Многие, ранее не думавшие об эвакуации, в том числе и я, в этой
обстановке испугались. Впоследствии оставшиеся насмешливо говорили: "Вы
все трусы. Мы знали, что немец не возьмет Москву". Нет, мы не были
трусами, но мы видели, что возможность взятия Москвы допускало
руководство страны, города. Были и другие - те, кто все эти годы
ненавидел Советскую власть, коммунистов и ждал прихода немцев."
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
Да, мне мне мама и родственники рассказывали, как жиды, партийные, ЧКисты и менты кувырком убегали с барахлом, всё и всех бросая. Так было во многих городах. Это потом они везде кричали, как воевали и побеждали. Сейчас весь эфир жидами забит, которые рассказывают, как русские воевали и побеждали.
Беспорядки в столице были пресечены суровыми мерами. В каждом районе Москвы были созданы комендатуры. В распоряжение коменданта района выделялась рота внутренних войск НКВД, четыре военных следователя и десять автомобилей. За два месяца действия этого постановления за попытку обезоружить патруль, распространение вражеских листовок, измену Родине и дезертирство, распространение пораженческих слухов на месте были расстреляны 16 человек. Еще 357 дезертиров, шпионов, мародёров, изменников Родины были расстреляны по приговору военного трибунала, к тюремному заключению на разные сроки осуждены 4741 человек. Должностные лица, покидавшие свой пост без распоряжения об эвакуации, привлекались к строгой ответственности. Предельно лаконично оценил маршал Жуков принятые властями меры: «В критические дни в Москве паникёрам и провокаторам был дан решительный отпор».
С 30 октября 2017 года близкие и родственники репрессированных в эти дни на московских улицах могут свободно выразить свои чувства у мемориала памяти жертв политических репрессий «Стена скорби» на проспекте Академика Сахарова в Москве.
Что поделать, законы военного времени. Фотографии страшные, не дай Бог оказаться на месте этих людей. Молодые, старые. Спозаранку встали, похватали что успели и бредут куда-то. На первом фото старик с портфелем еле идет. Видно, взять какие-то пожитки не было сил. Светлая память всем невинным жертвам страшной войны.
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
