|
Мир поэзии
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 01.06.2023, 22:46 | Сообщение # 1476 |
 Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| В ночь у подножья Жамбула-горы,
Сжавшись комочком у снежной норы,
Мать моя, рабскую жизнь кляня,
В стонах и муках родила меня.
Молча собрался голодный аул,
Дали казахи мне имя Жамбул.
ЛЕНИНГРАДЦЫ, ДЕТИ МОИ!
Джамбул
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя!
Мне в струе степного ручья
Виден отблеск невской струи.
Если вдоль снеговых хребтов
Взором старческим я скользну, —
Вижу своды ваших мостов,
Зорь балтийских голубизну,
Фонарей вечерних рои,
Золоченых крыш острия...
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя!
Не затем я на свете жил,
Чтоб разбойничий чуять смрад;
Не затем вам, братья, служил,
Чтоб забрался ползучий гад
В город сказочный, в город-сад;
Не затем к себе Ленинград
Взор Джамбула приворожил!
А затем я на свете жил,
Чтобы сброд фашистских громил,
Не успев отпрянуть назад,
Волчьи кости свои сложил
У священных ваших оград.
Вот зачем на север бегут
Казахстанских рельс колеи,
Вот зачем Неву берегут
Ваших набережных края,
Ленинградцы, дети мои,
Ленинградцы, гордость моя,
Ваших дедов помнит Джамбул,
Ваших прадедов помнит он:
Их ссылали в его аул,
И кандальный он слышал звон.
Пережив четырех царей,
Испытал я свирепость их;
Я хотел, чтоб пала скорей
Петербургская крепость их;
Я под рокот моей струны
Воспевал, уже поседев,
Грозный ход балтийской волны,
Где бурлил всенародный гнев.
Это в ваших стройных домах
Проблеск ленинских слов-лучей
Заиграл впервые впотьмах!
Это ваш, и больше ничей,
Первый натиск его речей
И руки его первый взмах!
Ваших лучших станков дары
Киров к нам привез неспроста:
Мы родня вам с давней поры,
Ближе 6рата, ближе сестры
Ленинграду Алма-Ата.
Не случайно Балтийский флот,
Славный мужеством двух веков,
Делегации моряков
В Казахстан ежегодно шлет,
И недаром своих сынов
С юных лет на выучку мы
Шлем к Неве, к основе основ,
Где, мужая, зреют умы.
Что же слышит Джамбул теперь?
К вам в стальную ломится дверь,
Словно вечность проголодав, —
Обезумевший от потерь
Многоглавый жадный удав...
Сдохнет он у ваших застав!
Без зубов и без чешуи
Будет в корчах шипеть змея!
Будут снова петь соловьи,
Будет вольной наша семья,
Ленинградцы, дети мои,
Ленинградцы, гордость моя!
• • • •
Ленинград сильней и грозней,
Чем в любой из прежних годов:
Он напор отразить готов!
Не расколют его камней,
Не растопчут его садов.
К Ленинграду со всех концов
Направляются поезда,
Провожают своих бойцов
Наши села и города.
Взор страны грозово-свинцов,
И готова уже узда
На зарвавшихся подлецов.
Из глубин казахской земли
Реки нефти к вам потекли,
Черный уголь, красная медь
И свинец, что в срок и впопад
Песню смерти готов пропеть.
Бандам, рвущимся в Ленинград.
Хлеб в тяжелом, как дробь, зерне
Со свинцом идет наравне.
Наших лучших коней приплод,
Груды яблок, сладких, как мед, —
Это все должно вам помочь
Душегубов откинуть прочь.
Не бывать им в нашем жилье!
Не жиреть на нашем сырье!
• • • •
Предстоят большие бои,
Но не будет врагам житья!
Спать не в силах сегодня я...
Пусть подмогой будут, друзья,
Песни вам на, рассвете мои,
Ленинградцы, дети мои,
Ленинградцы, гордость моя!
cентябрь 1941
Перевод с казахского М. Тарловского (1902-1952)
Русский перевод (в сокращении) песни-импровизации великого казахского акына Джамбула (1846-1945).
______________________________________________
Марк Тарловский стихи начал писать в 1910 (басни). Историко-филологический факультет МГУ (окончил в 1924). Занимался в семинаре профессора А. С. Орлова, специалиста по древнерусской литературе; написал дипломную работу на тему «Образ автора в „Слове о полку Игореве“», также выполнил поэтическое переложение «Слова» (опубл. 1938).
В 1928 вышел первый сборник стихотворений Тарловского «Иронический сад», вскоре принесший автору не только известность, но и первые обвинения в «непролетарскости».
Со второй половины 1930-х до конца жизни, почти не печатаясь как оригинальный поэт, Тарловский работал для ГИХЛ при секции перевода с языков народов СССР. В годы Великой Отечественной войны исполнял обязанности русского литературного секретаря акына Джамбула, был основным переводчиком его военных стихотворений, в том числе знаменитого «Ленинградцы — дети мои!..».
***
Для чего ты дрался, барин? https://www.youtube.com/watch?v=lGH3GKCAakU
Для чего стрелял, курчавый?
Посмотри, как снег распарен
Под твоею кровью ржавой…
Он томится белой пробкой
В жаркой дырке пистолета,
И дымится талой тропкой
Из-под черного жилета.
И скользят мои полозья,
И, серьезный и тверёзый,
Барин ждет, склонясь к березе,
Санок ждет под той березой…
Барин, ляг на мех соболий –
Даром врут, что африкан ты, —
В русском поле, в русской боли
Русские же секунданты…
Господи, да что же это!
Нешто, раненому в пузо,
Уходить тебе со света
Через подлого француза?..
Мы возьмем тебя под мышки,
Мы уложим, мы покроем,
Мы споем, как пел ты в книжке:
«Мчатся бесы рой за роем…»
Бей, копыта по настилу,
Мчись, обида, через Мойку –
И накидывайся с тылу
На беспомощную тройку!
А пока – за чаркой бойкой,
Подперев дворец хрустальный,
В тесной будке с судомойкой
Забавляется квартальный,
И не чуют – эх, мещане! –
Что драчун на Коломяге
Пишет кровью завещанье
По сугробистой бумаге!
***
ПЕРЕД ПОТОПОМ
Когда холодная тревога
В груди косматой завелась,
Почтовым голубем от бога
Комета вещая неслась,
И светлой падала струною
На напряжённые моря,
Предусмотрительному Ною
О горнем гневе говоря.
А он, далёко от ночлега,
Без устали, спешил пока
Благословенного ковчега
Крутые вывести бока.
И глядя вниз нетерпеливо,
Уже надеялся Творец
На мир греховный и строптивый
Пролиться карой наконец.
И пред небесным водоёмом
При свете ангельской свечи
Совал в замок, ругаясь громом,
Плотины ржавые ключи.
***
ИСТОРИЯ ЖИЗНИ
Розой отрочества туманного,
В ожиданьи усекновения,
Голова моя Иоаннова
Вознеслась над садом забвения.
Но как буря страсть Саломеина,
Небо юности хлещут вороны,
Роза сорвана и развеяна
И несётся в разные стороны.
А ложится жатвою Ирода,
После боя чёрными хлопьями,
Где долина старости вырыта
И покрыта ржавыми копьями...
***
ДИВАН
Как большие очковые змеи,
Мы сидим на диване упругом
И, от сдержанной страсти чумея,
Зачарованы друг перед другом.
Золотые пружины в диване,
Как зажатые в кольца питоны,
Предаются волшебной нирване,
Издают заглушённые стоны.
Шум окружностей, ужас мышиный,
Дрожь минут в циферблатной спирали
И потайно-тугие пружины
На расстроенных струнах рояли...
Но наступит и лопнет мгновенье,
Как терпенье в усталом факире,
Разовьются чешуями звенья,
И попадают кобрами гири.
Остановится маятник рваный,
В позабытое прошлое спятя,
Нас ударит питон поддиванный
И подбросит друг другу в объятья -
И в часах, и в рояли, и в шали,
Среди струн, среди рук перевитых,
Я послушаю песню о жале
Поцелуев твоих ядовитых.
***
СТИЛЬ "A LA BRASSE"
Не опасна мне жадная заводь,
Не обидна свобода светил:
Липкий гад научил меня плавать,
Плавный коршун летать научил!
Нет, недаром лягушечью силу
И расчётливость хилой змеи
Унесли в торфяную могилу
Заповедные предки мои...
У запруды, в канун полнолунья
Я шагнул и квакунью спугнул
И к бугру, где нырнула плавунья,
Удивлённую шею пригнул.
Я учился: я видел: рябая
Округлилась вода чертежом,
И, как циркуль, к луне выгребая,
Мудрый гад мой поплыл нагишом.
Ах! Заманчиво влажное ложе,
И конечности дрожью полны,
Будто я земноводное тоже,
Тоже блудный потомок волны.
Над перилами женской купальни
Я размашистой думой нырял
В ту пучину, где пращур мой дальний
Облегчённые жабры ронял;
Я развёл твои руки, подруга,
Окунул и скомандовал "раз!"
Ты на "два!" подтянулась упруго,
А на "три!" поплыла "a la brasse".
Дорогая! Поздравим природу:
Стала мифом родная среда,
Ты лягушкой покинула воду
И Венерой вернулась туда!
***
УТЕШИТЕЛЬНОЕ ПИСЬМО
А писем нет... И Вам неведом
Владеющий почтамтом рок.
За завтраком и за обедом
Вы ждёте запоздалых строк...
О как медлительно, как туго
Ворочаются пальцы друга.
Не снисходящего к письму,
Глухого к счастью своему!
Но, слогом не пленяя новым,
Склоняя Вас к иным словам,
С приветом, незнакомым Вам,
Нежданное я шлю письмо Вам,
И сердца неуемный бой
Глушу онегинской строфой.
Строфа бессмертного романа,
Недюжинных поэтов гуж,
Она пригодна для обмана
Обманом уязвленных душ.
В какой же стиль ее оправить?
Каким эпиграфом возглавить?
Врагу волшебниц и мадонн
Какой приличествует тон? -
Я перелистывал письмовник,
Незаменимый для портних, -
Но я не пакостный жених,
И не кузен, и не любовник...
Забыта вежливая "ять",
И я не знаю, как начать.
Ну, как живете? Что видали?
В каком вращаетесь кругу?
Какие блещут этуали
На Коктебельском берегу?
А, впрочем, праздные вопросы
Стряхнем, как пепел с папиросы,
И пусть курится до зари
Наркотик лёгкий causerie.
Есть в Коктебеле полу-терем,
Полу-чердак, полу-чертог.
Живет в нем женщина-цветок,
Хранимая покорным зверем.
Кто эти двое? - Вы да я
(Признаюсь, правды не тая).
На севере, в потоке будней,
Всё так меняется, спеша,
Но в зыбке гор, в медузьем студне
Незыблема моя душа.
Заворожённая собою,
Она покорствует покою,
И только раз за пять недель
Сменил мне душу Коктебель.
Его характер изначальный
Бессменно властвовал во мне,
Затем что сменность глубине
Обратно-пропорциональна
(Чем буря более сильна,
Тем долее её волна).
Он мэтром, genius'ом loci,
Явил свой мужественный лик,
И я тонул в глухом колодце
Проповедей его и книг,
И, на суровом Карадаге
Учась возвышенной отваге,
Сменил на холостую стать
Любовь к "жене" и веру в мать.
Я был - как вахтенный в походе,
Как праведник, как слон-самец,
В плену забывший, наконец,
Подруг, живущих на свободе,
И долго радовался там
Мужского ветра голосам.
Но дни бесстрастья пробежали,
И, каменный ещё вчера,
Мир Коктебеля в мягкой шали
Не брат мне больше, а сестра;
Мне звёзды - женскими глазами,
Мне волны - женскими губами,
Мне суша - вышитым платком, -
И эта женственность - кругом.
Шарманщик переводит валик
(За маршем воли - нежный бред),
И, свет преображая в свет,
В глазу меняется хрусталик,
А сердце шепчет: - Брось перо
И чувствуй - просто и остро!
***
ОСТОРОЖНОСТЬ
Я весь, от шеи до колен,
Обтянут белой парусиной.
Так облекают нежный член
Предохранительной резиной.
Я лезу к солнцу напролом,
Хоть лезть в рубашке - не геройство,
И смело пользуюсь теплом
Почти тропического свойства.
Я - обожжённым не чета,
Блудливым жёнам я не пара,
И вот вся юность прожита
Без триппера и без загара.
Но хоть известно, что любовь
Презервативная бесплодна,
Что солнце не проникнет в кровь,
Когда помехою - полотна,
Зато их ласки нам даны
Не через язвы или раны,
А через постные штаны
И богомольные сутаны!
***
МОСКВА
Столица-идолопоклонница,
Кликуша и ворожея, -
Моя мечта, моя бессонница
И первая любовь моя!
Почти с другого полушария
Мне подмигнули, егоза,
Твои ворованные, карие
Замоскворецкие глаза -
И о тебе, о деревенщине,
На девятнадцатом году
Я размечтался, как о женщине,
Считая деньги на ходу;
А на двадцатом, нерастраченный,
Влюбленный по уши жених,
Я обручился с азиатчиной
Проездов кольчатых твоих,
Где дремлет, ничего не делая,
Трамваями обойдена,
Великолепная, замшелая,
Китайгородская стена,
И с каждым годом все блаженнее,
Все сказочнее с каждым днем
Девическое средостение
Между Лубянкой и Кремлём...
Я знал: пройдет очарование,
И свадебный прогоркнет мёд -
Любовь, готовая заранее,
Меня по-новому займёт,
И я забуду злое марево,
Столицы сонной житиё
Для ярких губ, для взора карего
Живой наместницы её.
***
И город - хам, и хамом обитаем.
Что изменилось со смешной поры,
Когда нас царским потчевали чаем
Столицы постоялые дворы?
***
ОБ ИСКУССТВЕ
Звенит, как стрела катапульты, ра-
зящее творчество скульптора.
Как доблести древнего Рима, сла-
гаются линии вымысла.
Вот в камне по мартовским Идам ка-
рателей чествует выдумка.
Одетые в медь и железо ря-
бые наёмники Цезаря
К потомкам на строгий экзамен те-
кли в барельефном орнаменте.
Поэты тогда безупречно сти-
хами стреляли по вечности,
Но с ужасом слушали сами тра-
гический голос гекзаметра.
Шли годы. Шли шведы. У Нарвы ры-
чали российские варвары,
И тут же, с немецкой таможни, ци-
рюльничьи ехали ножницы,
Чтоб резать, под ропот и споры, ду-
рацкую сивую бороду.
Уселось на Чуди и Мере ка-
бацкое царство венерика,
И подвиг его возносила ба-
янно-шляхетная силлаба.
Он деспот сегодня, а завтра ми-
раж, обусловленный лаврами.
Из камня, из Мери, из Чуди ще-
кастое вырастет чудище;
Прославят словесные складни ко-
ня, и тунику, и всадника;
Не скинет, не переупрямит, ник-
то не забьёт этот памятник.
Вот снова родильные корчи с тво-
им животом, стихотворчество! -
Как быть! - в амфибрахии лягте, ли-
рически квакая, тактили!
О как я завидую ультра-ре-
альным возможностям скульптора!
Он лучше, чем Пушкин в тетради, Не-
ву подчинил бы громадине,
Отлитой на базе контакта ра-
бочего с кузовом трактора.
Она бы едва не погибла, на
каменном цоколе вздыблена...
Но пышет бензином утроба, да-
ны ей два задние обода,
Чтоб вытоптать змиевы бредни и
вздёрнуть ободья передние.
Десницу, как Цезарь у Тибра, си-
лач над машиною выбросил,
А рядом, на бешеном звере, ца-
рёвым зеницам не верится:
"Смердяк-де, холоп-де, мужик-де, - и
тоже, видать, из Голландии!
Поехать по белу бы свету, ку-
пить бы диковину этаку...
Мы здорово мир попахали б ис-
чадьем твоим, Апокалипсис!"
***
Я - каменный ствол на пустынном пригорке,
Недвижный, но чуткий, безмолвный, но зоркий.
Я вяну весной и под осень цвету я,
Колючими листьями с ветром фехтуя.
Моё корневище наполнено жёлчью
И хворь исцеляет по-знахарски волчью.
Здесь ядом густым заправляются змеи,
Здесь - тайны языческой фармакопеи.
Но дрогнули листья, подобные шпагам,
Когда плясовым ты приблизилась шагом;
И соки, что влаги колодезной чище
По ним устремило моё корневище;
И страстно возжаждал для женщины снять я
С личины своей роковое заклятье.
В моей сердцевине не всё ещё гнило,
Меня ты не зря за собою манила!
Но корни увязли мои в преисподней,
Нет в целой вселенной меня несвободней,
Не в силах последовать я за тобою,
Когда ты уходишь наземной тропою...
Здесь всё оскудеет, моя танцовщица:
Здесь бешеный волк не захочет лечиться
И аспиды высмеют свойства заправки,
И шпаги листвы превратятся в булавки,
И каменный ствол, как былинка, непрочен,
Размякнув, личинками будет источен.
Ты всё, что казалось кремнём и железом
Погубишь невинным и нежным изрезом.
Марк Ариевич (Аркадьевич) Тарловский
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 06.06.2023, 21:54 | Сообщение # 1477 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| С пятнадцатой весною,
Как лилия с зарею,
Красавица цветет;
И томное дыханье,
И взоров томный свет,
И груди трепетанье,
И розы нежный цвет —
Всё юность изменяет.
Уж Лилу не пленяет
Веселый хоровод:
Одна у сонных вод,
В лесах она таится,
Вздыхает и томится,
И с нею там Эрот.
Когда же ночью темной
Ее в постеле скромной
Застанет тихий сон,
С волшебницей мечтою;
И тихою тоскою
Исполнит сердце он —
И Лила в сновиденьи
Вкушает наслажденье
И шепчет «О Филон!»
II.
Кто там, в пещере темной,
Вечернею порой,
Окован ленью томной
Покоится с тобой?
Итак, уж ты вкусила
Все радости любви;
Ты чувствуешь, о Лила,
Волнение в крови,
И с трепетом, смятеньем,
С пылающим лицом,
Ты дышешь упоеньем
Амура под крылом.
О жертва страсти нежной,
В безмолвии гори!
Покойтесь безмятежно
До пламенной зари.
Для вас поток игривый
Угрюмой тьмой одет,
И месяц молчаливый
Туманный свет лиет;
Здесь розы наклонились
Над вами в темный кров;
И ветры притаились,
Где царствует любовь...
III.
Но кто там, близ пещеры
В густой траве лежит?
На жертвенник Венеры
С досадой он глядит;
Нагнулась меж цветами
Косматая нога;
Над грустными очами
Нависли два рога.
То Фавн, угрюмый житель
Лесов и гор крутых,
Докучливый гонитель
Пастушек молодых.
Любимца Купидона —
Прекрасного Филона
Давно соперник он...
В приюте сладострастья
Он слышит вздохи счастья
И неги томный стон.
В безмолвии несчастный
Страданья чашу пьет,
И в ревности напрасной
Горючи слезы льет.
Но вот ночей царица
Скатилась за леса,
И тихая денница
Румянит небеса;
Зефиры прошептали —
И фавн в дремучий бор
Бежит сокрыть печали
В ущельях диких гор.
IV.
Одна поутру Лила
Нетвердою ногой
Средь рощицы густой
Задумчиво ходила.
«О, скоро ль, мрак ночной,
С прекрасною луной
Ты небом овладеешь?
О, скоро ль, темный лес,
В туманах засинеешь
На западе небес?»
Но шорох за кустами
Ей слышится глухой,
И вдруг — сверкнул очами
Пред нею бог лесной!
Как вешний ветерочек,
Летит она в лесочек:
Он гонится за ней.
И трепетная Лила
Все тайны обнажила
Младой красы своей;
И нежна грудь открылась
Лобзаньям ветерка,
И стройная нога
Невольно обнажилась.
Порхая над травой,
Пастушка робко дышет;
И Фавна за собой
Всё ближе, ближе слышит.
Уж чувствует она
Огонь его дыханья...
Напрасны все старанья:
Ты Фавну суждена!
Но шумная волна
Красавицу сокрыла:
Река — ее могила...
Нет! Лила спасена.
V.
Эроты златокрылы
И нежный Купидон
На помощь юной Лилы
Летят со всех сторон;
Все бросили Цитеру,
И мирных сёл Венеру
По трепетным волнам
Несут они в пещеру —
Любви пустынный храм.
Счастливец был уж там.
И вот уже с Филоном
Веселье пьет она,
И страсти легким стоном
Прервалась тишина...
Спокойно дремлет Лила
На розах нег и сна,
И луч свой угасила
За облаком луна.
VI.
Поникнув головою,
Несчастный бог лесов
Один с вечерней тьмою
Бродил у берегов:
«Прости, любовь и радость! —
Со вздохом молвил он: —
В печали тратить младость
Я роком осужден!»
Вдруг из лесу румяный,
Шатаясь, перед ним
Сатир явился пьяный
С кувшином круговым;
Он смутными глазами
Пути домой искал
И козьими ногами
Едва переступал;
Шел, шел и натолкнулся
На Фавна моего,
Со смехом отшатнулся,
Склонился на него...
«Ты ль это, брат любезный? —
Вскричал Сатир седой: —
В какой стране безвестной
Я встретился с тобой?»
«Ах! — молвил Фавн уныло:
Завяли дни мои!
Всё, всё мне изменило,
Несчастен я в любви».
«Что слышу? От Амура
Ты страждешь и грустишь,
Малютку-бедокура
И ты боготворишь?
Возможно ль? Так забвенье
В кувшине почерпай,
И чашу в утешенье
Наполни через край!»
И пена засверкала
И на краях шипит,
И с первого фиала
Амур уже забыт.
VII.
Кто ж, дерзостный, владеет
Твоею красотой?
Неверная, кто смеет
Пылающей рукой
Бродить по груди страстной,
Томиться, воздыхать
И с Лилою прекрасной
В восторгах умирать?
Итак, ты изменила?
Красавица, пленяй,
Спеши любить, о Лила!
И снова изменяй.
VIII.
Прошли восторги, счастье,
Как с утром легкий сон;
Где тайны сладострастья?
Где нежный Палемон?
О Лила! вянут розы
Минутныя любви:
Познай же грусть и слезы,
И ныне терны рви.
В губительном стремленьи
За годом год летит,
И старость в отдаленьи
Красавице грозит.
Амур уже с поклоном
Расстался с красотой,
И вслед за Купидоном
Веселья скрылся рой.
В лесу пастушка бродит
Печальна и одна:
Кого же там находит?
Вдруг Фавна зрит она.
Философ козлоногий
Под липою лежал
И пенистый фиал,
Венком украсив роги,
Лениво осушал.
Хоть Фавн и не находка
Для Лилы прежних дет,
Но вздумала красотка
Любви раскинуть сеть:
Подкралась, устремила
На Фавна томный взор
И, слышал я, клонила
К развязке разговор.
Нo Фавн с улыбкой злою,
Напеня свой фиал,
Качая головою,
Красавице сказал:
«Нет, Лила! я в покое —
Других, мой друг, лови;
Есть время для любви,
Для мудрости — другое.
Бывало я тобой
В безумии пленялся,
Бывало восхищался
Коварной красотой.
И сердце, тлея страстью,
К тебе меня влекло.
Бывало... но, по счастью,
Что было — то прошло».
(1813-1817)
***
В печальной праздности я лиру забывал,
Воображение в мечтах не разгоралось,
С дарами юности мой гений отлетал,
И сердце медленно хладело, закрывалось.
Вас вновь я призывал, о дни моей весны,
Вы, пролетевшие под сенью тишины,
Дни дружества, любви, надежд и грусти нежной,
Когда, поэзии поклонник безмятежный,
На лире счастливой я тихо воспевал
Волнение любви, уныние разлуки —
И гул дубрав горам передавал
Мои задумчивые звуки...
Напрасно! Я влачил постыдной лени груз,
В дремоту хладную невольно погружался,
Бежал от радостей, бежал от милых муз
И — слезы на глазах — со славою прощался!
Но вдруг, как молнии стрела,
Зажглась в увядшем сердце младость,
Душа проснулась, ожила,
Узнала вновь любви надежду, скорбь и радость.
Все снова расцвело! Я жизнью трепетал;
Природы вновь восторженный свидетель,
Живее чувствовал, свободнее дышал,
Сильней пленяла добродетель...
Хвала любви, хвала богам!
Вновь лиры сладостной раздался голос юный,
И с звонким трепетом воскреснувшие струны
Несу к твоим ногам!..
1817
***
Опять я ваш, о юные друзья!
Туманные сокрылись дни разлуки:
И брату вновь простерлись ваши руки,
Ваш трезвый круг увидел снова я.
Всё те же вы, но сердце уж не то же:
Уже не вы ему всего дороже,
Уж я не тот... Невидимой стезей
Ушла пора веселости беспечной,
Ушла навек, и жизни скоротечной
Луч утренний бледнеет надо мной.
Веселие рассталося с душой.
Отверженный судьбиною ревнивой,
Улыбку, смех, и резвость, и покой —
Я всё забыл; печали молчаливой
Покров лежит над юною главой...
Напрасно вы беседою шутливой
И нежностью души красноречивой
Мой тяжкий сон хотите перервать,
Всё кончилось,— и резвости счастливой
В душе моей изгладилась печать.
Чтоб удалить угрюмые страданья,
Напрасно вы несете лиру мне;
Минувших дней погаснули мечтанья,
И умер глас в бесчувственной струне.
Перед собой одну печаль я вижу!
Мне страшен мир, мне скучен дневный свет:
Пойду в леса, в которых жизни нет,
Где мертвый мрак,— я радость ненавижу;
Во мне застыл ее минутный след.
Опали вы, листы, вчерашней розы!
Не доцвели до месячных лучей.
Умчались вы, дни радости моей!
Умчались вы — невольно льются слезы,
И вяну я на темном утре дней.
О дружество! предай меня забвенью;
В безмолвии покорствую судьбам,
Оставь меня сердечному мученью,
Оставь меня пустыням и слезам.
1817 г.
***
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье;
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Александр Пушкин - 1818
__________________________________
В книжном магазине на Бауманской (г. Москва) продаются чашки с портретом Берии во френче и надписью: "От депрессии спасают только котики и репрессии".
Котиков, кстати, не нарисовано, только Лаврентий Палыч
(Проверено! Написанному верить!!!)
Юность поэта (1937)
> https://www.youtube.com/watch?v=mW9APn3L9lQ
1814 год. Царское Село готовится встречать императора Александра I и русскую армию после победы над Наполеоном. Но пятнадцатилетнего лицеиста Пушкина больше волнуют собственные стихи и крепостная актриса Наташа…
В феврале 1937 года на экраны советских кинотеатров вышла картина "Юность поэта", снятая к 100-летию гибели Пушкина. Фильм с триумфом демонстрировался на Всемирной выставке в Париже в 1937 году был удостоен золотой медали.
Главную роль исполнил Валя Литовский, 15-летний ученик московской образцовой школы № 25.
В 1940-41 годах он служил на Дальнем Востоке в Уссурийске, а затем его часть перебросили на Западную границу.
22 июня 1941 года мать Вали, Елизавета Моисеевна Литовская должна была выехать на свидание к сыну в Минск, но не успела, в первые же дни войны Валя был убит...
Пали смертью храбрых почти все лицеисты того фильма - Дельвиг (Олег Липкин) погиб в бою 18 августа 1943 года возле деревни Антоновка Смоленской области, Пущин (Толя Мурузин) пропал без вести в августе 1941 года...
Подруга детства Вали, писательница Лидия Либединская, вспоминала:
"Уже не было в живых Литовского – Пушкина, Мурузина – Пущина, Липкина – Дельвига, Ян Парамонов – Кюхля лежал в госпитале и врачи боролись за его жизнь.
Впрочем, и после смерти они продолжали воевать.
Писатель и военкор Яков Хелемский, участник освобождения от фашистов Пушкинских Гор, рассказывал:
"В те дни в дивизионных тылах, а иногда совсем рядом с передним краем показывали фильм "Юность поэта". Я видел этот фильм на фронте четыре или пять раз. Стоит мне вспомнить раннее лето на Втором Прибалтийском, как перед глазами возникает поляна, окруженная сыроватой чащей. Бойцы стоят, прислонившись к стволам, или сидят на пеньках, а в полумраке мерцает полотно, натянутое между деревьями. И во весь экран – лицо юного Пушкина, и он становится им еще дороже…
Фильм делал свое дело. Валентин Литовский, сраженный в белорусском лесу, продолжал воевать на Псковщине..." https://ic.pics.livejournal.com/sadalsk....nal.jpg
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 10.06.2023, 21:16 | Сообщение # 1478 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Наследство
Говорят, тут плутальный лес
Говорят, будто надо знать
Будто маму водила в глушь
Мамы мамина мамья мать
Много сотен веков в коре
Много тысяч веков во мху
Многодревныйлесовный бред
Перешитый в песок-труху
И водили среди трухи
И вводили в лесной сатин
Дочью дочь, чтоб домой пришла
Чтоб дорогу в лесу найти
А труха под дождём росла
В древный древа древлёный ствол
Убоится его пила
Убоится его топор
Дочья мать через лес ведёт
Мамы дочки меньшую мать
Учит тайной тропе её
Учит в топкости не плутать
Время множит в себе детей
Время в ствол обращает лист
Тёмный лес для людей тревож
Дескать в чащу ушёл турист
А за ним-то ещё-ещё
До него шёл солдат с войны
До солдата князёвый полк
/лес украдкой вселился в ны/
Лес украл у полка бойцов
И дружину князей украл
Затянул в травяную топь
Чужаков он себе забрал
Всех запрятал в лесную глубь
В веткобродную глухо-ночь
Всех других недозрячих тут
Но не мамину дочью дочь
На земле от веков живут
Учат зрить в непроглядной тьме
Учат помнить одну тропу
Здесь одна для живых людей
Лес творится из мёртвых тел
Костный лес деревянным стал
Учит мамина дочья мать
Не попасть в лесовой
Капкан
***
Я пригнулся к сырой земле, ткнулся носом-щекой в траву.
Этот травный зелёный плед шепчет "я тебя сберегу,
Я отважу подальше зло, заверну в молодой чабрец,
Да упрячу в дубовый скол; я накличу тебе овец"
Между овцами мягко спать, как в дворцовых лежать шелках.
Я забыл про царёву рать, я забыл о его волках.
У царевичей служат псы, у царевичей волчий полк.
(после севшей в ночи росы средний сам становился волк.
прошлой ночью почил наш царь и оставил троих детей,
что казнили родную мать и вельможьих её гостей.
первый брат занимает трон, третий вещие видит сны.
я покинул дворцовый свод — незаконный четвёртый сын)
Я зарылся в густую шерсть и рыдаю, глотая боль —
Чую волчье желанье съесть, слышу волчий скулящий вой.
Овцы мечутся по траве, не желают спокойно спать;
Не дают подойти ко мне, ну а мне не дают дышать —
Их пугает язык волков и из пастей горячий пар.
(их царевич из шкур встаёт, а в глазах у него пожар)
Пальцы ищут овечий мех, вытирают дорожки слез
(их царевич не давит смех и хохочет как будто пёс)
Мне не видно черты фигур, всё в пуховый сумбур слилось;
Под одной из овечьих шкур
натыкаюсь на волчий нос.
***
Шапка
1
По стволам заструилось солнце и накинуло плед на топи,
Разбросало из тени кольца по заросшим травой окопам.
Утро выцарапало сумрак тихо, тоненькими когтями,
Отворило калитку курам и окошки у старой бани.
По пшенице катался ветер, приминая колосья к небу.
Говорят, там начало леса; я не знаю — то быль, иль небыль:
Я не хаживал. Но однажды слышал сказ про большого Волка.
Расскажу вам, друзья: у нас же без ружья ни в леса, ни в горы.
2
Волк тот был высотою с сосны, он валил их хвостом случайно.
Ветры шерсть заплетали в косы, жили в ней и клесты, и чайки.
Волк ходил по ночам беззвучно и заглядывал в темень в окна,
Спал в тиши возле ив плакучих и скулил на луну покорно.
3
Шла девчонка тропою хмурой — у неё поломался велик.
Поцарапала плащ и руку о разросшийся можжевельник.
Капюшон на головке — алый, ярким пятнышком здесь девчонка.
Пусть в лукошке пирог и масло, на плече у неё — винтовка.
Волк б смотрел на тропу с испугом, на винтовку — тому подавно,
Но алый плащик ходил по кругу и плутал. Опускался плавно
Вечер, лес почти уже в темень канул, в деревнях зажигали свечи,
А девчонка бредëт в тумане, и бродить ей теперь там вечность.
Волк лежит средь кустов торчащих, чует Шапку, а та — опасность.
Заблудит чуть подальше в чащу, а потом разорвет на части.
Вышел волк на тропу и замер, детских ног поджидая топот.
На девчоночке плащик алый.
А в руках у неё — винтовка.
***
Тундра
Сказки ложь, да бабушки намекали,
Что где-то за тёмным лесом, за серыми ледниками
Есть царство духов, шаманов, оленей, клюквы,
Где дышат морозом и пляшут под ритмы бубнов.
Там по снегам бродят, словно бы это волки,
Черные духи, и духи, как будто мясо —
Теплая гладкая кожа блистает красным,
Они собирают льдины в воде из осколков.
Там дети играют со снегом, лепят оленьи тушки.
Мне бабка шептала ночью: ох, вну?чек, да ты послушай,
Играют со снегом дети, а лепят могучих духов.
Их песни сплетают пряди и касаются тонко уха,
Детишек они качают и носят под кожей тумран,
В тумане их ночью прячут и домой возвращают утром.
Ох, слушай же, слушай, внучек, не нужно тебе все это:
Похитит тебя злой келе, слеплённый тобой из снега,
Запутывать будет кудри, петь песни своих шаманов,
И ты не увидишь больше ни меня, ни отца, ни мамы.
Ты станешь ему игрушкой, глаза будут как тюленьи,
Ты будешь таким послушным, что станет смеяться келе,
Затянет на дно морское, целуя тихонько в лобик,
Но это всё только средство, чтобы тебя угробить.
Ты бойся, сиди тихонько, не играй по ночам на варгане:
Разозлишь и богов, и келе, вы станете с ним врагами.
Ты думаешь, это сказки, старушечий мозг — прореха,
Но ты посмотри, глупышка, натоптано вон по снегу,
Не разберёшь, дружочек, то вроде бы и торбаса,
Но глубже — следы оленьи, окрашены цветом красным.
Твой братец сидит за печкой, вот он понимает, дро?ля,
Ты тоже сиди, как мышка, как за сугробом кролик,
Закутайся плотно в шкуру, зажги в изголовье свечку,
Чтоб келе твой заблудился, уто?пал в морозный вечер,
До дому дорогу спутал, чтоб потерялся, клятый.
Пора мне работать, внучек, а ты погляди за братом.
И бабка ушла для папы в узду запрягать оленей.
Глазищами из-за печки
За мной наблюдает келе.
***
Охота
Ты бросил семечко в землю, и вырос зловещий лес.
Я шёл по тропинкам тихо, с автоматом наперевес.
Шёл по хрустящим веточкам, оттягивая затвор.
Плакал восточный ветер, плакал сосновый бор,
Плакал росистый вечер у далёких угрюмых скал.
Тебя днем с огнём не сыщешь, поверь мне, ведь я искал.
Руки твои холодные с венами темно-синими
Были покрыты корочкой ледяного, в иголках, инея.
Пули пройдут сквозь ребра, зубами вгрызутся в сердце.
Ты был моей самой сложной, недостижимой целью.
Туман накрывал ладони, прятал в себе оружие.
Я к тебе шёл лощинами, болотами и опушками,
Шёл сквозь твои преграды к взгляду черному, как базальт.
Пришёл — и увидел тёмные, испуганные глаза.
Ты сжался в комочек ужаса, тебе в шею уткнулось дуло.
Границы тряслись и рушились, я лучше не мог придумать.
Тишина застревала в бревнах, шуршала в потемках мышь.
Ты знал — никуда не денешься, знал, что не убежишь.
Всхлипнул курок, сорвался, на место ушёл зажим.
Я люблю тебя мёртвым больше,
Чем когда-то любил живым.
Мария Родина
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 23.06.2023, 09:27 | Сообщение # 1479 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Нас не нужно жалеть. Семен Гудзенко
ПЕРЕД АТАКОЙ
Когда на смерть идут — поют,
а перед этим
можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв —
и умирает друг.
И значит — смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед,
За мной одним
идет охота.
Будь проклят
сорок первый год —
ты, вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв —
и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже
не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был короткий.
А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей
я кровь чужую.
1942
_____________________________
На 171-м разъезде уцелело двенадцать дворов, пожарный сарай да приземистый, длин-
ный пакгауз, выстроенный в начале века из подогнанных валунов. В последнюю бомбежку
рухнула водонапорная башня, и поезда перестали здесь останавливаться. Немцы прекратили
налеты, но кружили над разъездом ежедневно, и командование на всякий случай держало там
две зенитные счетверенки.
Шел май 1942 года. На западе (в сырые ночи оттуда доносило тяжкий гул артиллерии)
обе стороны, на два метра врывшись в землю, окончательно завязли в позиционной войне; на
востоке немцы день и ночь бомбили канал и мурманскую дорогу; на севере шла ожесточенная
борьба за морские пути; на юге продолжал упорную борьбу блокированный Ленинград.
А здесь был курорт. От тишины и безделья солдаты млели, как в парной, а в двенадцати
дворах осталось еще достаточно молодух и вдовушек, умевших добывать самогон чуть ли не из
комариного писка. Три дня солдаты отсыпались и присматривались; на четвертый начинались
чьи-то именины, и над разъездом уже не выветривался липкий запах местного первача.
Комендант разъезда хмурый старшина Васков писал рапорты по команде. Когда число
их достигало десятка, начальство вкатывало Васкову очередной выговор и сменяло опухший
от веселья полувзвод. С неделю после этого комендант кое-как обходился своими силами, а
потом все повторялось сначала настолько точно, что старшина в конце концов приладился
переписывать прежние рапорта, меняя в них лишь числа да фамилии.
(Б. Л. Васильев. «А зори здесь тихие…)
А зори здесь тихие (опера) - The Dawns Here Are Quiet (opera) - русскоязычная опера 1973 года Кирилла Молчанова по роману Борис Васильев (1969). Опера была возобновлена в Мариинском театре в феврале 2015 года.
К.Молчанов "Зори здесь тихие" опера в концертном исполнении
> https://www.youtube.com/watch?v=9NtJ03zU_3g
Женщины на войне...матери, жены, дочери...теряя близких, отдавая все силы ради Победы, оставались прекрасным, преображали все вокруг...
Автор оперы заслужил всенародную известность, прежде всего, своими лирическими песнями («Огней так много золотых…», «От людей на деревне не спрятаться», «Вот солдаты идут», «Сердце, молчи» и многие другие), вошедшими в золотой репертуар как классических, так и эстрадных певцов. Между тем, Кириллом Молчановым было написано восемь опер на собственные либретто, балеты «Макбет» и «Три карты», а также музыка к драматическим спектаклям и кинофильмам, среди которых есть подлинные шедевры отечественного кинематографа («Дело было в Пенькове», «На семи ветрах», «Доживем до понедельника»).
Композитор Кирилл Молчанов (1922-1982) написал оперу "А зори здесь тихие" в 1973 году по сюжету одноименной повести Бориса Васильева о судьбе пяти девушек-зенитчиц, которые под руководством своего командира Федота Васкова отправились для перехвата двух немецких диверсантов в карельских лесах. Однако во вражеском отряде оказалось не двое, а 16 человек. Понимая, что остановить их силами своего отряда не получится, командир принимает решение отправить за подмогой одну из девушек, а с остальными преследует врагов. В неравном бою погибли все пять девушек, включая посыльную. В одиночку командиру удается захватить в плен оставшихся немцев и отвести их к своим.
Зори здесь тихие, Пролог: Снова идет ночь над полями сонными
Из к/ф "А зори здесь тихие", 1972г https://www.youtube.com/watch?v=LKK-W2iJ1mc
Снова идет ночь над горами сонными,
В дымке костра светят глаза ребят.
Ветер затих вместе с последней песнею, -
Видно, ушел где-то искать тебя.
Вот бы им всем вдруг забрести нечаянно
В эти края, где ледники шумят,
В разных краях много друзей встречаю я,
Но почему нет среди них тебя?
Буду искать, буду в пути надеяться,
Пусть сотни лет вслед за тобой пройду.
Буду искать, мне ведь немного верится,
Что и тебя в дальних краях найду.
Александр Суханов
***
Зори здесь тихие, Пролог: Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели
Из к/ф «Цыган» (1979) Михай Волонтир на стихи Семена Гудзенко https://www.youtube.com/watch?v=Bfdw-rQoeJA
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и ...
***
Зори здесь тихие, Часть I, Хор и сцена девушек и Васкова: В небе зори, в небе зори загорались
Из к/ф "А зори здесь тихие", 1972г https://www.youtube.com/watch?v=gANbXTJca4w
Нежные девочки, стройные, милые,
Вам не идут сапоги!
Эта война никого не помилует,
Остервенели враги.
Вам бы на шпильках и в платьицах ситцевых
В вальсе с любимым кружить,
Тайно любуясь счастливыми лицами
Жить! Просто жить! Долго жить!
ПРИПЕВ:
А зори тихие в берёзовом краю,
Как свечи догоревшие задули.
И падали девчонки в том бою,
Прошитые свинцом фашисткой пули.
И в поредевшем девичьем строю
Вновь старшина недосчитался многих.
Тела в земле, а души их в раю,
Где стоптанных сапог не знают ноги.
Смерть заявилась к ним гостьей непрошеной
Что ж тут поделать? Война...
Все полегли в поле травушкой скошенной,
Горем убит старшина.
Девушки были оплаканы ливнями -
Не расцвести красоте!
Нет ничего кроме даты и имени
На самодельном кресте.
ПРИПЕВ:
А зори тихие в берёзовом краю,
Как свечи догоревшие задули.
И падали девчонки в том бою,
Прошитые свинцом фашисткой пули.
И в поредевшем девичьем строю
Вновь старшина недосчитался многих.
Тела в земле, а души их в раю,
Где стоптанных сапог не знают ноги.
ПРИПЕВ;
А зори алые в берёзовом краю,
Такая тишина перед рассветом!
Жизнь девочки здесь Отдали свою,
За то, чтоб жили мы под мирным небом.
Не забирала чтоб на фронт война
Девчонок после бала выпускного
И чтобы ни за что и никогда
Не повторился ужас этот снова!
Ирина Савельева
***
Зори здесь тихие, Часть I, Хор и сцена девушек и Васкова: О, воин, службою живущий...
О воин , службою живущий, устав читай на сон грядущий!
И ото сна опять восстав-читай усиленно Устав!
Читай устав и в зной и холод читай и летом и зимой
Уставший от устава тоже, читай, учи его родной
Читай , когда грустишь иль весел. От боя смертного устав...
Читай! И он тебе поможет! Твой друг! Товарищ! Твой Устав!
В лихом бою иль на привале, когда командный спит состав,
Не расслабляйся! Ты не в зале! Читай усиленно Устав!
Когда ты думаешь о доме на девушку свою запав,
Устав тебе не изменяет поэтому читай устав
И даже в бане с шайкой, мылом до бела тело отодрав
В кальсоны чистые одевшись ни нежся , а читай устав
В столовой, приняв эту пищу, голодным... за столом восстав...
Не злись и не расслабляйся ! Пошли ты их... читать Устав!
После отбоя, в туалете ты на толчке сидеть устав
О дембеле не думай даже..., а лучше повтори Устав!
Неуставные отношения презри, ведь это ересь.
Подумай ах какая прелесть взять и поучить Устав!!!
После отбоя спя и грезя, нечаянно на пол упав...,
Ты вместо ругани все время ...читай усиленно Устав!
Во время боевой работы, чтобы от скуки не уснуть,
Ты не забудь, на всякий случай, Устав родимый пролистнуть!
Устав всегда устав везде Уставу сочинили оду.
Что б в Тель-Авиве и в Москве устав читали всем народам!!!
Текст приписывают чуть ли не Александру Васильевичу Суворову
***
Зори здесь тихие, Часть I, Хор и сцена девушек и Васкова: Мой любимый, мой князь, мой жених
Мой любимый, мой князь, мой жених,
Ты печален в цветистом лугу.
Павиликой средь нив золотых
Завилась я на том берегу.
Я ловлю твои сны на лету
Бледно-белым прозрачным цветком.
Ты сомнешь меня в полном цвету
Белогрудым усталым конем.
Ах, бессмертье мое растопчи, —
Я огонь для тебя сберегу.
Робко пламя церковной свечи
У заутрени бледной зажгу.
В церкви станешь ты, бледен лицом.
И к царице небесной придешь, —
Колыхнусь восковым огоньком,
Дам почуять знакомую дрожь…
Над тобой — как свеча — я тиха,
Пред тобой — как цветок — я нежна.
Жду тебя, моего жениха,
Всё невеста — и вечно жена.
Александр Блок, 1904 г.
***
Зори здесь тихие, Часть I, Воспоминание Риты
Из к/ф "А зори здесь тихие", 1972г https://www.youtube.com/watch?v=vjr1EOZI7Q8
***
Зори здесь тихие, Часть I, Сцена и романс Женьки: Жди меня, и я вернусь
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть.
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут...
К. Симонов
***
Отрывок из повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие»
Рита знала, что рана ее смертельна и что умирать ей придется долго и трудно. Пока боли почти не
было, только все сильнее пекло в животе и хотелось пить. Но пить было нельзя, и Рита просто
мочила в лужице тряпочку и прикладывала к губам. Васков спрятал ее под еловым выворотнем,
забросал ветками и ушел. По тому времени еще стреляли, но вскоре все вдруг затихло, и Рита
заплакала. Плакала беззвучно, без вздохов, просто по лицу текли слезы, она поняла, что Женьки
больше нет. А потом и слезы пропали. Отступили перед тем огромным, что стояло сейчас перед
нею, с чем нужно было разобраться, к чему следовало подготовиться. Холодная черная бездна
распахивалась у ее ног, и Рита мужественно и сурово смотрела в нее. Вскоре вернулся Васков.
Разбросал ветки, молча сел рядом, обхватив раненую руку и покачиваясь.
— Женя погибла?
Он кивнул. Потом сказал:
— Мешков наших нет. Ни мешков, ни винтовок. Либо с собой унесли, либо спрятали где.
— Женя сразу... умерла?
— Сразу, — сказал он, и она почувствовала, что сказал он неправду. — Они ушли. За
взрывчаткой, видно... — Он поймал ее тусклый, все понимающий взгляд, выкрикнул вдруг: — Не
победили они нас, понимаешь? Я еще живой, меня еще повалить надо!..
Он замолчал, стиснув зубы. Закачался, баюкая раненую руку.
— Болит?
— Здесь у меня болит, — он ткнул в грудь. — Здесь свербит, Рита. Так свербит!.. Положил ведь я
вас, всех пятерых положил, а за что? За десяток фрицев?
— Ну, зачем так... Все же понятно, война.
— Пока война, понятно. А потом, когда мир будет? Будет понятно, почему вам умирать
приходилось? Почему я фрицев этих дальше не пустил, почему такое решение принял? Что
ответить, когда спросят что ж это вы, мужики, мам наших от пуль защитить не могли? Что ж это
вы со смертью их оженили, а сами целенькие? Дорогу Кировскую берегли да Беломорский канал?
Да там ведь тоже, поди, охрана, там ведь людишек куда больше, чем пятеро девчат да старшина с
наганом..
— Не надо, — тихо сказала она. — Родина ведь не с каналов начинается. Совсем не оттуда. А мы
ее защищали. Сначала ее, а уж погом — канал.
— Да... — Васков тяжело вздохнул, помолчал. — Ты полежи покуда, я вокруг погляжу. А то
наткнутся — и концы нам. — Он достал наган, зачем-то старательно обтер его рукавом. —
Возьми. Два патрона, правда, осталось, но все-таки спокойнее с ним. — Погоди. — Рита глядела
куда-то мимо его лица, в перекрытое ветвями небо. — Помнишь, на немцев я у разъезда
наткнулась? Я тогда к маме в город бегала. Сыночек у меня там, три годика. Аликом зовут,
Альбертом. Мама больна очень, долго не проживет, а отец мой без вести пропал.
— Не тревожься, Рита. Понял я все.
— Спасибо тебе. — Она улыбнулась бесцветными губами. — Просьбу мою последнюю
выполнишь?
— Нет, — сказал он.
— Бессмысленно, все равно ведь умру. Только намучаюсь.
— Я разведку произведу и вернусь. К ночи до своих доберемся.
— Поцелуй меня, — вдруг сказала она.
Он неуклюже наклонился, неуклюже ткнулся губами в лоб.
— Колючий... — еле слышно вздохнула она, закрывая глаза. — Иди. Завали меня ветками и иди.
По серым, проваленным щекам ее медленно ползли слезы.
Федот Евграфыч тихо поднялся, аккуратно прикрыл Риту еловыми лапами и быстро зашагал к
речке. Навстречу немцам...
Сообщение отредактировал Михалы4 - Пятница, 23.06.2023, 09:33 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 29.06.2023, 02:27 | Сообщение # 1480 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Что в домах повыше крыш?
Кто быстрей, быстрей, чем мышь?
Что глубже колодца можно найти?
Горечью желчь может что превзойти?
Трубы в домах повыше крыш,
Кошка быстрей, быстрей, чем мышь.
Глубже колодца закон глубиной,
Горечью желчь меньше смерти одной. https://www.youtube.com/watch?v=IyFCqx-QtTQ
________________________________
Тумбалалайка
Что же ты плачешь всю ночь за окном
Прошлого, ставшего темным пятном
Там, где горит семисвечный шандал,
Что необычного ты увидал.
Тумбала, тумбала, тум-балабончик,
Русско-еврейский бубенчик в груди.
Кто бы ты ни был, клади-ка червончик
В кружку церковную и отойди.
Тумбала, тумбала, тум- ни бельмеса
Ты в береженом своем не поймешь.
Корни от бога, пыльца же от беса,
В чью же копилку опустится грош.
Тум-бишь, да где-бишь, в Твери-бишь, во Ржеве,
Въяве-бишь, вживе-бишь, вправе-бишь, влеве…
Плоть – лишь балласт, благодатное било,
Боль для души, что тебя оскопила.
Тумбала, тумбала, тум-боляченько,
Боле, чем надо нам боли пришлось.
Все мы прошли за ступенькой ступеньку
Тумбала- тамбуры песни насквозь.
Так ли, не так ли, не все ли равно ли,
Пусть уравняются лучшие доли
Между баллистами рая и ада
Там, после смерти, а нынче – не надо!
Это лишь морок, пустая блона,
Просто в крови наступает весна
Вдох – и вонзается в шею удавка,
Это не родинка, а бородавка.
Тумбала, разве не солоно брашно,
Тумбала или по-прежнему страшно
В мире, где мы никому не нужны,
Разве нельзя обойтись без страны,
Блеклых не слыша шагов по пятам,
Быть и бывать только там, только там,
Тумбелокаменный град белоризный,
Тот, что московской зовется отчизной.
Тумбала, тумбала, тум - лотерея,
Ветхий завет или новый завет.
Сможешь ли, крест на груди лицезрея,
Вытащить свой несчастливый билет.
Ноги омой и шагай-ка, шагай-ка.
Скрипочки, эй, прекратите нытье!
Тумбалалайка, шпиль, балалайка,
Сердце, разбитое сердце мое.
***
МАТЕМАТИК И ТРУБОЧИСТ
Итак, заметим: оба родились
В один и тот же день; благополучно
Взрастил обоих славный город Ульм;
И далее судьба была щедра
Равно к обоим – одарила славой,
Сограждан уваженьем, сединою
Почтенною и местом на кладбище.
Один из них – Ганс Леснер – чистил трубы.
Полжизни проведя на ульмских крышах,
Он озирал окрестности нередко
С высот весьма порядочных, и всё же –
Увы! – узнать не довелось ему,
Что E = mc2, и этот
Закон великий был открыт Альбертом,
С которым в детстве часто он играл.
Другой – Альберт Эйнштейн – всю жизнь шагал
От уравненья одного к другому
И формулами цифры подкреплял.
Он был весьма догадливым и всё же
Не догадался головы поднять
И не заметил Ганса, что сидел
Напротив окон на соседней крыше
И был, как уверяют знатоки,
Из прочих ульмских – лучшим трубочистом,
Открывшим новый способ чистки труб.
Ну, а теперь припомните:
Случайно
У вас от грусти не сжималось сердце,
Когда учитель в школе говорил
О двух прямых, которые в пространстве
Бегут, бегут, но не пересекутся?..
(АЛЬГИМАНТАС БАЛТАКИС)
***
Наталье Лотоцкой, Богдану Ступке –
Голде и Тевье
Я был убит в шестнадцатом, в апреле.
И что-то там цвело – да неужели? –
В провинции заштатной, у Сорок,
Под Бричевым... Мне больше не согреться,
Тиф или кашель – никуда не деться,
Звезда упала, и приходит срок.
Но это время минет. Я восстану,
И в год иной, иную вскрывши рану,
Среди иных провинциальных стен
Падет звезда, и некто скажет: "Хватит",
И причитаньем ветер мне отплатит,
И срок приидет – прежнего взамен.
А шрамы вновь останутся в отчизне,
Там, в тишине провинциальной жизни,
Там, где однажды тифом, топором,
Штакетиной – я был уже убитым,
Где мне в висок ударило копытом,
Где в уши мне ударило: погром.
(МОИСЕЙ ФИШБЕЙН)
Мальцева Надежда Елизаровна – поэт, переводчик. Лауреат поэтической премии «Серебряный век» за 2011 год. Дочь писателя Елизара Мальцева, выходца из забайкальской старообрядческой семьи. При советской власти по цензурным соображениям не могла печататься, ее стихи циркулировали в самиздате, выступала как поэт-переводчик.
***
БЕЛЫЙ БИЛЕТ
Он так и не вспомнил дорогу домой.
Теодор Крамер. Военнопленный.
Идёт домой солдат с войны,
гремит его костыль,
зияют рваные штаны,
в щетину въелась пыль,
однако шире волжских вод
улыбка у солдата,
и птичка в рот влетит вот-вот
из фотоаппарата.
Идёт и лыбится, а зря,
у самых райских врат
добьёт калеку втихаря
патрульный спецотряд,
поддал, уснул, и все дела,
не пуля, не саркома –
куда раскинул вран крыла,
шагай, и будешь дома!
И он пошёл, а дома нет,
из груды кирпича
торчит, горит иванов цвет,
зелёная свеча,
да соловьи поют всю ночь
в кустах обезумелых…
Сглотнёт солдат и двинет прочь,
качать права в отделах.
И будет утро, и допрос,
как стычка под огнём.
Лишь то, что он с войны унёс,
останется при нём,
и он сменяет вещмешок
на спирт и две затяжки,
чтоб закусить на посошок
в вонючей каталажке.
Но может быть, да, может быть
вояку примет мир,
чтоб он тудыть и растудыть
не посрамил мундир,
восстанет тыщу лет спустя
с носилок катафалка
орденоносная культя
и всхлипнет: "Птичку жалко".
Куда несёт тебя, герой?
Ведь ты везде убит.
Пусть даже пир идёт горой,
тебя на нём знобит.
Момент! Снимаю, дорогой!
А ты – ты бел, как наст,
но чёрный ящик пнуть ногой
вовек судьба не даст.
Зовёт маяк на берегу
и мёртвые суда,
я тоже вспомнить не могу,
зачем иду туда.
Домой, домой! – маня сквозь мглу,
гремит во тьме стоккато,
и птичка бьётся на полу
у фотоаппарата.
2010
***
Прощайте слабости любимым -
они вам верят,
за перепутанностью фраз –
язык немеет;
Хоть сложно ставятся слова
В одно сложенье,
Прощайте слабости друзьям –
Все без сомненья;
Прощайте слабости родным -
Не обижайте
Ни фразой, словом ни одним –
Не унижайте;
Ведь жизнь проносится как миг,
Они вас любят;
Лишь только, кто безгрешен –
Тот - пусть их и судит
НАДЕЖДА МАЛЬЦЕВА, 12 апреля 1945 – 28 июня 2023
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 09.07.2023, 13:47 | Сообщение # 1481 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Матушка-земля https://www.youtube.com/watch?v=cZUoBEitxB4
Всех нас ждёт родная!
Ты живи пока, а я…
Матушка-земля
Всех простит родная!
Ты живи, а я пока…
Композитор и музыкант Андрей Старинцев погиб в Донецке во время ударов ВСУ по центру города. Об этом сообщил врио главы ДНР Денис Пушилин в Telegram. "Вчера при обстреле в Донецке погиб мой друг — военнослужащий, композитор, музыкант Андрей Старинцев. Сегодня его нашли под завалами. Не мог с вечера ему дозвониться, предчувствовал, что что-то не то…"
«Вообще-то здесь мог быть и ты»
Ты выпьешь бокал Саперави,
С хинкалью закажешь харчо.
Мацони, долму, бадриджани
На завтра оставишь ещё.
Темнеет здесь так же, как дома,
А воздух совсем не похож…
Я где-то под Волновахой,
Ты в Грузии, слышал, живёшь.
Я где-то под Волновахой,
Ты в Грузии, слышал, живёшь.
Ты рад, что успел за границу,
Пока не закрыта она.
А я, что могу быть достоин
Руки офицера-отца.
Здесь где-то могила есть деда,
Я знаю про эти места.
Когда всё закончу — поеду.
Он здесь воевал, как и я.
Когда всё закончу — поеду.
Он здесь воевал, как и я.
Матушка-земля
Всех нас ждёт родная!
Ты живи пока, а я…
Матушка-земля
Всех простит родная!
Ты живи, а я пока…
Ты выпьешь бокал Цинандали,
Тоскливо посмотришь в окно.
Я каши поем на привале,
С тушёнкой — уже повезло.
Увидишь впервые Батуми,
У моря посмотришь закат.
А я увернулся от пули
Раз пять и этому рад.
Красивые фото в соцсети,
Со смыслом по теме посты…
А мы с мужиками в окопе,
Вообще-то здесь мог быть и ты…
Матушка-земля
Всех нас ждёт родная!
Ты живи пока, а я…
Матушка, земля
Всех простит родная!
Ты живи, а я пока…
Лидер «Любэ» Николай Расторгуев подчеркнул, что песня Старинцева, которую они исполнили дуэтом с Григорием Лепсом, — «это искренний, душевный порыв о том, что «я здесь», а другие почему-то «там». «То, что человек чувствовал, то и написал. Наверняка он не считал себя профессиональным певцом или профессиональным поэтом, у него была другая профессия — Родину защищать», — добавил Лепс.
Сообщение отредактировал Михалы4 - Воскресенье, 09.07.2023, 13:53 |
| |
| |
| sun2 | Дата: Четверг, 13.07.2023, 21:33 | Сообщение # 1482 |
 Лейтенант Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 99
Статус: Offline
| Матерям, потерявшим сыновей
Мама, я здесь. Я рядом мама.
Я возвратился к тебе, домой
Восемь лет сражаясь упрямо
С нацистами вёл я суровый бой.
Утром сегодня после сраженья
Я возвратился в родимый наш дом
Давно я мечтал, не скрывая волненья
Обнять тебя, присесть за столом.
Но мать, замерев стоит у порога.
И смотрит в седую, рассветную даль.
Мам, посмотри на меня хоть немного.
Выбрось из сердца слёзы, печаль.
Я же твой сын, непослушный сынишка.
Давно покинул наш отчий дом.
Я повзрослел, я уже не мальчишка
Бился отважно с жестоким врагом.
Но мать, как и прежде, смотрит в небо.
Слезы стоят в печальных глазах.
Не видит сына, видит – лебедь
Сияя парит высоко в небесах.
Мой милый сынок, мой маленький мальчик
Ты возмужал и воином стал.
Когда-то в детстве, порезав пальчик,
Ты не плакал и не кричал.
Где же сейчас сынок мой милый?
Сердце плачет, пылает огнем.
Быть может осколки вражеской мины
Не тронут тебя смертельным огнём.
Боже, прошу, сохрани ему силы.
Дай ему счастья и долгую жизнь.
Внуков дождаться мне хочется милый,
До свадьбы твоей я мечтаю дожить.
Слышится стук в калитку сада.
Сурово, печально друзья стоят.
Я вижу их близко с собою рядом.
Живых и крепких российских солдат.
Мать подходит и слезы градом
Льются из ясных её глаз.
- Геройски сражался ваш сын с нами рядом
От пули погиб в предрассветный час.
Неужто погиб я? Молчите ребята!
Матери сам я смогу всё сказать.
Неужто и правда я землю оставил
И в небо должен сейчас взлетать!
Ангел встретит меня у Рая
Ты воин, солдат, ты вечно в строю.
Отвечу ему: - За свободу края
Я храбро сражался и жизнь отдаю.
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 26.07.2023, 07:17 | Сообщение # 1483 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Н-надцать лет назад страна медленно приходила в себя после новогоднего «Рояля» и палёного польского «Мондоро», а в далёком Грозном на улицах густо чадили танки и сотни женщин во всех концах России ещё не знали что в эту ночь стали вдовами, а их дети сиротами. Что сотни матерей в эту ночь потеряли своих сыновей.
Как-нибудь я напишу свою историю тех страшных событий. А пока, в память обо всех тех, кто навсегда остался на той «не знаменитой войне» мой новый рассказ…
Владислав Шурыгин: Побывка
— Егор, братуха! – слышу я за спиной и, как ужаленный, разворачиваюсь на пятках. Из головы тут же вылетает, куда я шёл и зачем – передо мной стоит руки в брюки Серый! Серый! В неизменной, выгоревшей добела «мабуте», стриженый под короткий ёжик. Сутулый. Худой как Кащей. Рот в улыбке до ушей, сверкает на солнце всеми тремя золотыми фиксами. И, блин, свежий, словно мы расстались только вчера…
Мы крепко обнимаемся. Крепко так, как обнимаются мужчины, после долгой разлуки.
— Серый! Ёк-макарёк! Ты!!!
…Мы сидим в парковой беседке. Между нами стол, по которому обычно в будни стучат костяшками домино бодрые пенсионные мужички. Но сегодня беседка пуста, и мы сидим напротив друг друга.
— …А ты так и катаешься по войнам?
Я киваю.
— Катаюсь, но уже не часто. Возраст уже не тот. Не то что трудно, но неудобно. Для нынешних солдат я уже почти что дед. У них командиры мне в сыновья годятся. Вот и норовят под зад подтолкнуть, когда на «бэху» карабкаюсь. Типа подстраховать дедулю. Не олень уже. Стыдно стать для них обузой. Да и уже войн таких нет…
…Эх, видел бы ты сегодняшнюю экипировку! – вдруг соскакиваю я на милитари стайлс — Никакой самодеятельности! Помнишь, ваши самопальные «разгрузки»? Теперь всё штатно! И «бронники» и «разгрузки» — всё отличного качества. Обувь вашу помнишь? Кто в чём ходил, кто в кирзе ещё советской, кто в кроссовках, кто в «берцах» покупных. Не армия, а банда махновцев. Теперь всё, как на картинках…
Серый задумчиво смотрит на меня. Потом хмыкает:
— Егор, а не пох мне, как там теперь в армии? Я своё отслужил. Хорошо, наверное, что теперь не так, как у нас было. Только по барабану мне всё это. Сам понимаешь…
Я растерянно киваю. Действительно, чего меня понесло, не пойми куда? Не виделись столько лет и про «разгрузки», «берцы»…
— А как у тебя в личной жизни? – вдруг спрашивает он. – Ты тогда нам такие стихи читал классные про любовь.
…Я лихорадочно пытаюсь вспомнить, как у меня было тогда, когда мы в последний раз виделись. Тогда я холостяковал. Потом был женат. Потом снова развёлся. Потом… Это уже не важно.
— Да всё так же, один живу.
— Что, вот так прямо, совсем один? – Недоверчиво поднимает бровь он.
— Нет, ну, конечно, всякое бывает. Я подкидную доску не ломал и из большого спорта не уходил… Но глобальном смысле — не женат.
— А чего так?
Я задумываюсь. Рассказывать всю историю подробно – времени надо много, да и не к месту. Зачем ему это? Лишняя, как говорится, информация. И я отшучиваюсь:
— Да, всё ждал царевну, а с ними, сам знаешь, не урожай. Всех большевики извели. А теперь зачем уже жениться? Полтинник давно разменял… — и я растерянно смотрю на него. Разговор о возрасте как-то сейчас совсем не к месту. И я с нарочитой бодростью в голосе почти рапортую, как на встрече с одноклассниками:
– …Нет. Правда! Всё хорошо! Сын вырос. Двое внуков уже. Старший в школу осенью поёдёт. Живу для себя. Никуда уже не тороплюсь. Встречу нормальную женщину, глядишь, и склеится. Только сложно такую встретить, бро…
Он снова удивлённо поднимает бровь уголком — всё тем знакомым мне жестом.
— Кто?
— Извини, Серый. Молодёжный сленг. Бро, это по нынешнему брат.
— Ааааа… — Протягивает он и скребёт пальцами щетину. Под ногтями я вижу ободки грязи, Указательный и средний всё так же скурены до желтизны. Видимо, это уже навсегда… – Понятно. Не ценишь ты своего счастья! Вот когда запрут тебя в клетке одного, тогда и поймёшь, что баба — это друг человека. И что она значит в человеческой жизни. А вы тут выёживаетесь, выбираете. Эта вам не та, и та вам не эта. А потом только и останется, что вспоминать и думать, какой же я дурак был.
— Наверное, ты прав, Серый, — дипломатично киваю я, хотя его идея строительства семейной жизни не вызывает у меня согласия, — мы тут вообще ничего не ценим. Живём себе, года как костяшки на старых счётах слева направо перегоняем…
Серый шумно вздыхает.
— Уже двадцать три года прошло, Серый… — говорю я негромко. — Мы двадцать три года не виделись…
Меня так и тянет спросить его, как там у него, но я почему-то не решаюсь…
Лицо его мрачнеет. Он ещё сильнее сутулится. Молча достаёт из нагрудного кармана мятую пачку сигарет, из кармана штанов зажигалку «зипу» с черепом и костями, выгравированными на боковине, и на меня накатывает тёплая волна – «зипа» мой подарок! Я подарил её Серому на его день рождения, который мы отметили на следующий день после взятия Бамута. Точнее, день рождения был за три дня до этого, но в горах было не до него. А тут вспомнили. «Зипа» эта была мною куплена в каком-то моздокском ларьке и очень вовремя тогда оказалась в кармане…
Серый перехватывает мой взгляд и улыбается, подбрасывает её на ладони:
— Твоя! Храню!
Характерным щелчком открывает, чиркает колёсиком о кремний и прикуривает от жёлтого, как у свечи, огонька. Глубоко затягивается и медленно, с наслаждением, выдыхает. Потом откидывается на спинку скамьи. Его лицо снова становится хмурым. Его так и звали в роте «Хмурым» за это выражение лица и вечную сутулость. Это для меня он был Серым. Потому как Сергей. Механик-водитель нашей бээмпешки, с которым мы бок о бок прожили полторы недели в апреле девяносто шестого. Странным образом Серый во мне сразу признал авторитета, величал меня «писателем» и непрерывно засыпал вопросами буквально обо всём, когда позволяла обстановка. И вообще стал мне как ординарец. «Забивал» лучшее место для ночлега, приносил еду себе и мне. Даже добыл где-то старую «сидушку» от какой-то машины, чтобы мне было удобнее ездить сверху на броне, за что на него даже обиделся его комвзвода «Макс», у которого под задом был чёрный от грязи обычный ватник…
— У меня тут вообще мало кто остался. Мать пять лет как преставилась. Степаныч… Помнишь моего друга Ивана Дергачёва из Нижнего? – я киваю, не очень уверенный, что в памяти моей именно он… — Иван на второй Чеченской свою пулю поймал. Есть ещё наш Петрович. Но он давно уже в попах. В деревне под Муромом в церкви. Брюхо как у тебя отъел. Вот с ним и вижусь иногда…
Он гасит сигарету о край стола и шумно вздыхает. Потом потягивается.
— Эх, как же хорошо! Воздух – просто мёд! Не ценят люди своё счастье. Всё, куда-то несутся, ловят удачу за хвост, поймают, а хвост-то крысиный… а счастье, вот оно – вздохни полной грудью! Почувствуй жизнь!
— Ага! После никотина! – подкалываю я его…
— Так после него особенно! – отбивает он подкол.
— …А ты книжку-то написал? – вдруг спрашивает Серый. – Ты хотел книжку написать про войну. Написал?
И я хватаюсь за вопрос, как за соломинку.
— Да! И про роту нашу, то есть вашу, в ней есть рассказы. Там, конечно, имена другие и события изменены, но всё узнаваемо…
— Ух, ты! Почитать бы!
— Так в сети всё выложено, можно найти – почти на автомате говорю я, и тут же осекаюсь. В его краях интернета нет…
— Помнишь, твою историю, как ты чеченку с сыном прямо через боевиков провёз в госпиталь. Когда он на мине подорвался, ногу ему искромсало. А чечи дорогу перерезали, и ты прямо на них с их флагом зеленым попёр…
— Помню! – в глазах Серого вспыхивают лукавые огоньки. – Думал от страха обосрусь. Либо на подъезде сожгут, либо, когда подъеду, голову отрежут. Но пропустили. Не звери были…
— Вот об этом есть рассказ, – довольно говорю я, – и про то, как у соседей вэвэшников бабу украли…
— Ну, не украли, положим, а выкупили на пару дней за ящик прокисшего чешского пива, – весело подхватывает Серый, — его в разбитом магазине нашли. Кисляк! Но вованы-то не знали. Устроили с ними «ченч». Видел бы ты их рожи, когда мы через два дня её им обратно привезли. Но всё по-честному. Мы же не знали, что оно скисло…
— Так одно же попробовали?
— И что? Петрович потом в эту бутылку доссал до полной и пробку обжал.
…Эту деталь я уже не знал…
— Сурово вы с ними…
— Да козлы они были. Мародерничали и беспределили. А нам за них от чечей прилетало. Один у них был светлый человек.
– Светлана – широкой души женщина. Никому не отказывала…
— Вот обо всём этом моя книга.
— И вот так прямо, как было, и написал?
— Да! – с гордостью говорю я.
Серый улыбается, гладя на меня.
— Когда вышла?
— Десять лет назад.
— Давно. А ещё?
Я смешался. Вопрос был под дых…
— Да как-то не срослось, — смутился я, — в стол пишу. Деньги нужно зарабатывать. — И вспоминаю, что «в столе» лежит лишь пара начатых, но так и не дописанных повестей, да десяток полузабытых черновиков, — писательство сегодня не кормит…
— Дааа, не весело, – говорит Серый, но в его голосе я не слышу участия, скорее разочарование, – стол не книжная полка, жизнь-то проходит…
В груди эклектической сваркой вспыхивает раздражение. Что мне ему объяснять? Что гонорар за книжку сегодня меньше, чем зарплата узбека дворника? И тот её каждый месяц получает, а книгу написать это полгода, минимум…
— Проходит… — соглашаюсь я, – такие нынче времена.
— Так, а живёшь-то для чего тогда? – неожиданно, почти хамски, в лоб, спрашивает Серый. — Ты же ярый был, смелый! Помнишь, тогда под Бамутом рассказывал про то, как Россию олигархи захватили. Про то, что объединяться надо, что бороться надо против них. Я тогда тебя слушал и думал, вот, блин, умеет человек всё понятно и ясно по полочкам разложить. Кто за нас, кто против, и что делать? Я даже хотел, как вернусь, найти этих самых… Ну, как их… — он морщит лоб, пытаясь вспомнить, — в «Белом доме», которые сидели, националисты…
— Баркашовцы? – вспоминаю я.
— Вот-вот! Баркашовцы. Думал вступить. Из-за тебя, между прочим…
Я молчу. Мне нечего сказать. Баркашовцы теперь такое моё далёкое прошлое, что если бы Серый не напомнил, я сам бы и не вспомнил…
— Нет, Серый, больше баркашовцев, и вступать больше некуда. Только в «Единую Россию», но это уже полный «зашквар»…
— Вот так прямо и «зашквар»? – хмыкает он. – И больше некуда вступать? Небогатый у вас выбор. А с олигархами как? Всех извели?
— Одних извели, другие выползли, – мрачно отвечаю я.
Серый задумчиво трет щетину на подбородке.
— В общем, понятно… Россию ты так и не освободил. Не женился. Детей больше не родил. Книжки больше не пишешь. Одни сплошные «не». А я по-другому твою жизнь себе представлял…
Обида ожогом впивается в душу. Я не выдерживаю и зло, обижено цежу:
— Конечно! Всё я! Не освободил, не сделал, не спас, не написал. А с тебя какой спрос? С тебя спросу нет! Ты погиб в девяносто шестом. И на этом всё!
Я вижу, как лицо его мгновенно каменеет. Каменеет так страшно, что на глазах превращается в высеченный на могильном угольном граните портрет. И я уже в ужасе ору:
— Неет! Серёга, брат, прости! Не уходи!!! Ты во всём прав! Ни фига я своею, подаренной жизнью, не смог толком распорядиться! Ничего толком не сделал. Просто прожил, …, спустил годы в унитаз. Плыл по течению, как бревно…
Я закрываю лицо рукам, чувствуя едкую горечь под веками.
— Ну, ладно тебе! – слышу я вдруг знакомый голос. – Ты ещё зареви мне тут…
Я торопливо убираю ладони от лица. Сергей по-прежнему сидит напротив меня за изъеденным дождями бугристым столом парковой беседки. Он смотрит на меня долго – долго и в глазах его нет ни печали, ни обиды.
— Я же не судить тебя пришёл. Меня просто отпустили. На побывку, так сказать. Вот о тебе и вспомнил. Интересно с тобой было, прикольно. Писатель! Вот и захотелось увидеть, поболтать…
Я с удивлением смотрю на него.
— Вот прямо ко мне?
Он кивает.
— Прямо к тебе. Не к кому больше. Про мать я тебе сказал. А брат через два года после меня от «палёнки» рядом со мной улёгся. И больше никого. Ни жены, ни детей. Всё тоже царевну ждал. И дождался! В голову…
…Серый погиб девятого августа. Его рота попала в засаду на площади за Координационным центром, к которому смогла пробиться сквозь все заслоны боевиков. Пробилась и пошла на выручку окружённой пехоте, и сама попала в засаду. Его БМП подожгли первым же выстрелом «граника». Серый с пулемётом прикрывал отход. Но сам выйти из мешка не смог. Его тело нашли только через неделю…
И на меня снова накатывает волна стыда.
— Ты прости меня, Серёга. Жизнь я действительно прожил, не пойми как…
— Да хватит тебе! – обрывает он меня с раздражением. – Мне моралей Петровича по горло! Ещё ты тут будешь! Я не в сорок первом под Москвой лёг. А в центре Грозного. Того, который мы за два года в руины превратили. И не за Родину, за Сталина, а за три миллиона рублей в месяц – за пятьсот долларов «контрактных». Потому, что ни работы, ни зарплаты в моём Иваново не было. Так, что не надо! Никто мне ничего не должен. И я никому! И покаяние твое мне не надо. Ты же не за меня, а за себя живёшь. Думаешь, кто-то другой правильно живёт? Ты же не первый, с кем свиделся. Кто бухает по чёрному, кто бомжует, кто по тюрьмам пошёл. Такая вот теперь наша бешенная разведрота. Самые нормальные женились, детей завели и теперь льготами трясут, где надо и где не надо. Ветераны, блин… Петрович, вон один за всех молится, ну, так это Петрович…
Серый, проводит рукой по ёжику волос и пальцы его вдруг липко чернеют. Он поворачивает их к солнцу, и я вижу, что это алая кровь…
…Пуля снайпера попала Серёге в висок над правым ухом.
— Пора, — спокойно говорит он, — мне пора.
Легко встаёт. Я тяжело, медведем выбираюсь за ним из-за стола.
Он с усмешкой смотрит на меня.
— Да, пятьдесят не тридцать…
— Это точно, – соглашаюсь я.
…В девяносто шестом нам обоим было по тридцать…
По заросшей мхом крыше беседки начинает глухо барабанить дождь, набирая силу и, превращаясь в сизую ливневую пелену.
Он коротко обнимает меня, и под выцветшей «афганкой» я чувствую крепкое, теплое тело. Потом он выходит под дождь, и струи тут же начинают жадно расчерчивать его белую «афганку» в серую косую линейку. Он делает пару шагов, потом неожиданно оборачивается:
— Знаешь, я за мужиков наших воевал. За Иваново своё, чтобы эти туда не пришли… А деньги… Галыгина помнишь? Прапор наш. Ему мою зарплату отдали, чтобы матери отвёз. Так он ещё до Москвы её пропил. Деньги хрень!
Ну, бывай, писатель! Увидимся! Только не спрашивай когда, я и сам не знаю…
Я слышу, как крупные капли дождя глухо стучат по его плечам и где-то далеко-далеко третьим петухом верещит будильник… https://izborsk-club.ru/18510
Сообщение отредактировал Михалы4 - Среда, 26.07.2023, 07:18 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 02.08.2023, 13:14 | Сообщение # 1484 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| н о в о е "не для печати"
Юнна Мориц
Простой народ?.. Народа нет простого,
А просто – без народа нет страны,
Нет просто Пушкина, и просто Льва Толстого
Нет без народа!.. Просто есть вруны,
Чьё словоблудье о простом народе –
Такое пугало простое в огороде.
Простой народ?.. Такого просто нет!
А просто – без народа нет Истории,
Есть население на просто территории,
Где просто нет народа!.. Кабинет
Министров – это сукины сыны,
Когда у них народа нет и нет страны.
Простой народ?.. Такой отравлена мечтой
Высокомерных выскочек порода, –
Мечтой о том, что есть народ простой,
Чья простота зовётся просто нищетой,
И образ нищей простоты святой –
Такое просто украшение народа!
Простой народ?.. Нигде и никогда!
Мечта об этом – просто анекдот.
Для выскочек всегда одна беда:
Страна – не та, и в ней народ – не тот!..
Одна беда, всегда одной величины,
Когда у них народа нет и нет страны.
* * *
Опять оказался кто-то
Героем того анекдота,
Где поймал золотую рыбку
Математик с мечтой идиота,
Чтобы член его был – до колен.
Он совершил ошибку, –
Всякие есть неприятности
В теории вероятности:
Рыбка ему настолько
Укоротила ноги,
Что член его стал – до колен.
Такой анекдот – настойка
Из пожеланий многих!..
Это – иносказание
Того, что перед глазами
Народа, который – тот
Народ, где такой анекдот
Слагает народный гений,
Автор произведений
Устных, как например,
Поэмы слагал Гомер
Из множества анекдотов,
Из множества иносказаний
Того, что – перед глазами,
Включая мечты идиотов!
***
Укрофашистов из "Азова"
Зачем брала Россия в плен?..
Зачем потом организован
Был через Турцию обмен?..
Затем, чтобы турецкий хрен,
Войны поганый бизнесмен,
Вернул в/ на Украину снова
Укрофашистов из "Азова"?..
И снова кровь свою из вен
Прольёт Россия, чтобы снова
Войска России взяли в плен
Укрофашистов из "Азова",
Чтоб снова совершить обмен,
И снова чтоб турецкий хрен,
Войны поганый бизнесмен,
Вернул в\на Украину снова
Укрофашистов из "Азова"?..
В каком же храме сатаны
Переговорщики войны
Вписать в такой круговорот
Смогли великий наш народ,
Чтобы войска моей страны
Ценою жизней драгоценных
Платили за фашистов пленных,
Чтоб снова совершил обмен
И снова смог турецкий хрен,
Войны поганый бизнесмен,
Вернуть в/ на Украину снова
Укрофашистов из "Азова"?..
* * *
Не дай Господь – звездеть и упиваться
Восторгом от звезденья своего,
Как знаменитость, выдающаяся цаца,
Портрет которой знают все – до одного!..
Действительность жестока и кровава,
Её кровавая жестокость – капитал,
Дождь золотой, добыча, роскошь, слава
Для тех, кто грабил, гробил и пытал.
Не дай Господь – вертеть такую мясорубку!..
Плывём в ковчеге Родины... Из благ
Пошли нам белую летящую голубку,
Чья веточка оливы – вещий знак,
Что наш ковчег непотопляем, близко – берег:
Голубка – с берега и веточки прилёт!
Строка – "В Россию можно только верить" –
Ковчег, в котором наша Родина плывёт.
* * *
Ах, если бы Дантес не Пушкина убил,
Тогда бы этот Пушкин был забыт,
Он исписался бы, в долгах бы утопил
Свой русский дух, свой африканский пыл!..
В "забыт" – два слова и ответ – за что? – за быт.
Не исписался этот Пушкин, всё никак
Не может исписаться, век за веком –
Нет исписанства в нём, любой пустяк
Он превращает чудотворным светом
В портрет событий, что в грядущих новостях
Таким провидческим предсказаны поэтом,
Не исписавшимся!.. Дантес виновен в этом, –
Как полагают пушкинисты – русофобы:
Ах, если бы Дантес не Пушкина убил,
Тогда бы исписался весь давно бы
Тот не убитый Пушкин, и его бы
Забыли сразу все, никто бы не любил!..
А Пушкина Дантес убил, конечно, зря,
Не исписался этот Пушкин, не иссяк, –
Хоть тресни!.. Пушкин не испишется никак!
А всё Дантесу, всё, ему благодаря.
* * *
Поэт – не звание, а отклик на призвание,
И необъятна разница вот эта,
Когда о ней не ведая заранее,
Сражаются за звание поэта.
В таких сражениях – огромное число
Участников, их главная примета:
Рифмучее освоив ремесло,
Они сражаются за звание поэта.
Отсутствие призвания, оно –
Победный гром огромного секрета:
Отсутствие призвания должно
Сражаться яростно за звание поэта.
Поэт – не звание, а отклик на призвание,
И необъятна разница вот эта,
И с ней призвание сближается заранее,
И не сражается за звание поэта.
* * *
Соединённых Шайтанов трансгендеры – мне до феньки.
Их количество, качество, их кокаин с героином,
Их карьеры холера, их гегемонские деньги,
Их военщина с их торжеством, кровожадно звериным –
Гробить, грабить народы и страны, умножая несчастья и беды,
Издеваясь, пытая и мучая людоедской гремучей силой, –
Это кто прекратить способен?.. Только страна Победы,
Только одна-единственная, которую звать Россией!
Все деньги, боеприпасы американщины и европщины
Сгорят на войне, которая западу необходима,
Чтобы в любом столетии западной русофобщины
Мог убедиться запад, что Россия непобедима!
Вот: http://www.owl.ru/morits/stih/off-records2638.htm
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 04.08.2023, 10:57 | Сообщение # 1485 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Меня называют валькирией спецоперации,
Потому, что я в вечность, в вечность пытаюсь вытащить
В вечность, неподвластную никакому рацио,
Наших павших, хоть ты поле после них вытопчи.
Может, за этим я и родилась у матери у бесплодной,
Вымоленный, но на добро ли? - ребенок,
Существующий ближе к молчаливым, бесплотным,
Чем к живым, и бордюр, по которому я хожу, так тонок.
Да, валькирия от христианства. Я воспеваю:
Молитесь. Чтобы не только мать и отец, но всем миром
Провожали в вечность. И каждая душа - живая.
Друг, незнакомец, возлюбленный,- я провожу тебя, милый.
А вы думали, это просто?
А вы думали, все по ГОСТу?
А вы думали, это круто - быть военным поэтом?
А меня убьет не война, а вот это.
Сегодня, 4 августа, день рождения Ани Долгаревой, военкора и поэта.
Анна Долгарева: стихи, Харьков, Москва и предательство /// ЭМПАТИЯ МАНУЧИ
> https://www.youtube.com/watch?v=pjH3XMiQFzo
Поэтесса Анна Долгарева откровенно про детство в Харькове, трактовку истории в украинских школьных учебниках, Майдан, эмиграцию в Россию, работу в Донецке, нервный срыв и стихи.
***
Над трассой М4 кружат вороны,
Вдоль трассы М4 - поля, поля.
От речки Оки до тихого (тихого ль?) Дона:
- Смотри, красота какая, Васек, ты гля!
То мото, то зеленые тяжеловозы,
Такая Русь, не денешься никуда.
И где-то женщины не вытирают слезы,
И слезы эти вечные, как вода.
Границы нет, ее называют "лента",
Пойдешь за ленту - сносить ли тебе головы?
Над трассою М4 ярится лето
И едут солдаты. И каждый: вернись живым.
***
Исхода скорого не жди,
А ход-то что же, ход-то вот он.
Идут луганские дожди,
Идет луганская пехота:
Башкир Аскар, казах Казах
И русый мальчик из Рязани.
И васильки в седых полях
Глядят недетскими глазами.
Большие желтые цветы,
То коровяк стоит, то лунник
В рост человека. С высоты
Приходит смерть. Куда ни плюнь, лик
Древний, восковой, как стяг.
Но кошка из пехоты бата
Недавно родила котят.
Их кормят из шприца солдаты.
***
Дождь кончился, «УАЗик» увязал.
Был воздух от огня прокипяченным.
«А шансов, в общем, не было», - сказал
мне штурмовик из бывших заключенных.
Он дважды выжил, больше вопреки,
уже привык существовать в аврале.
Возились грустноглазые щенки,
а кошек не было, ушли, мне так сказали.
Запомнила: недавняя гроза,
и к западу огонь ожесточенный,
и светятся разутые глаза
штурмовика из бывших заключенных.
***
Под небом, отчаянно синим, как роспись гжели,
Несколько дней шли бои. Народ похудел от пота.
Разведка спецназа ночью вышла из окружения
И подняла отступившую было пехоту.
Товарищ майор, вы не думайте, неужели
Мне такое расскажут? Считайте, что это вымысел.
Разведка спецназа ночью вышла из окружения.
Короткий дождь пыль за спиной вымесил.
От жара листья в середине июля рыжели.
Огонь шел уже на окраинах, злой и плотный.
Разведка спецназа ночью вышла из окружения,
Закрываясь от тепловизоров и беспилотников.
К утру прохладнее стало, кусты посвежели,
Розовая заря занималась над горизонтом.
Разведка спецназа ночью вышла из окружения,
Подняла пехоту, вернула два километра фронта.
Проявив хладнокровие, действуя на опережение,
И дальше по тексту - Боже, под сердцем немеется,
Разведка спецназа ночью вышла из окружения.
А потом ордена раздали - в штабах, разумеется.
***
Ночью я не отличаю гром от разрыва
Снарядов. И то, и другое уху привычно.
Я вросла в Донецк, как в землю косточка сливы,
С пятнадцатого-то года, из нынешнего вычти.
Это разбитые стекла, глядящие мертвыми
Лицами, это асфальт выщербленный,
И тут же кафехи с размалеванными мордами,
И газоны, где трава, словно брови, выщипана.
Что тут объяснять? Только помолчать, прислонясь
К траве на набережной реки Кальмиус,
Где закатных облаков золотая вязь.
Не идти же, право, перед каждым местным жителем кланяясь.
А хочется, если честно. Перед рыжей моей Ленкой,
Несколько раз уже с дочками чудом выжившей,
Перед Игорем... Всех и не перечислишь. На небе пенкой
Ночные тучи. Словно и оно выжжено
Дальнобойной крупнокалиберной артиллерией,
"Градами" и "Ураганами".
Я стою посреди Донецка перед Ленкой, Игорем и Валерием.
Медсестрами, писателями, хулиганами.
***
"Сколько еще?" - и боишься проговориться,
Словно в космос, смотря
в запотевшие эти лица,
В летнее это марево, эту дрожь, все
Такое живое. Уверенно:
"Ты вернешься".
Сколько бы дома дочка ни голосила,
Сколько бы тут ни идти от Донца до Буга.
У снайпера Арамиса из Петербурга
Футболка "Ахматова - сила".
А значит, мы знаем, что ныне лежит на весах,
Спасибо, мы знаем, спасибо,
Арамис доведет до взвода, и станет неведом страх.
Дуб дерево, роза цветок, отечество наше Россия,
Смерть неизбежна (здесь аккордом грохочет выстрел).
"Сколько еще"? Да сколько потребует чувство долга.
Ибо в России надо жить долго
***
Розовые кустики мелкозвездного чабреца
У берегов Катуни запахом говорят с нами.
Над долиной проступают не имеющие конца
Горы, похожие на обломки воспоминаний.
Вещь становится тем, чем была всегда.
Обретает речь травяное молчание.
Это дыхание, тихое, как вода,
Дыхание, словно жизнь, нескончаемое.
Это все и есть смысл: синева цветка,
Маленькая птица с хвостом куцым.
Только слышно, как ночью плачет Катунь-река
По сибирским воинам: просит вернуться.
***
Хочется жить. На закате мычат коровы,
Медленно идут вдоль дороги; жить хочется.
За этот полынный запах, настоявшийся, словно слово
В молчании, благодарю тебя, Господи Отче.
Жить и чтоб жили. Чтоб жили. До девяноста
Длить ощущение многозвездья и разнотравья.
Время идет так медленно и чувствуется так остро.
Были в скиту. Молилась за здравие.
Греются на бревне кузнечики. Хочется
Медленно ощущать золотое, неповторимое.
Чашу ранней погибели, Господи Отче,
Пронеси мимо.
***
Мне сказали:
Вот координаты.
Там лежат
Три неопознанных тела.
Сделай что-нибудь с этим, так надо.
Сделай что-нибудь!
Сделай!
Позвони
Дежурному по армии
Пусть их вывезут
Хотя и посмертно.
Там лежат!
Там лежат ведь парни!
Мертвые, службу несут бессменно.
Так они лежат на нейтралке,
Дожди их трогают,
Но они недвижимы,
Не задеты всеми.
Мертвому Адаму одна дорога -
Через Воскресение.
Так они лежат.
Цветет бессмертник и клевер.
И ветра степные могилу братскую
Им копают.
Ветер гонит тучи на север, на север,
В вечную память.
Анна Долгарева https://vk.com/anna_dolgareva
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 13.08.2023, 23:09 | Сообщение # 1486 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| «Мы не рабы! Рабы не мы!» -
Учили прадеды когда-то,
Восстав из вековечной тьмы
И победивши супостата!
Трудились, ширились, росли.
Вздымали домны и заводы.
Фашизму головы снесли.
Не покладали от заботы
Рук, заскорузлых от труда.
Во славу Родины. Народа.
Я так опять хочу туда!
И всё сильнее год от года...
А ныне... время для иуд -
Сейчас совсем другие темы.
В праправнуках деды придут!
Ну а пока - рабы-то... немы.
* * *
Тишина изглодала душу.
Втихаря принялась за сердце.
В лето снова вползает стужа
Снова ратиться или греться.
Пустота пожирает сушу.
Вороньё налетело снова.
Неприятно его мне слушать.
Здесь! На Родине! Рядом с кровом!
Видно, нынче настало время
Штык втыкать в инородную массу.
Позабыло, знать, вражье племя -
Русь сломить не смогли ни разу.
Видно, выпало ныне бремя
Постоять за страну и веру.
Если так, то я стану в стремя,
Чтобы в лаве быть среди первых.
И в последнюю злую сечу
Лицемерную вражью расу
Я пылающим сердцем встречу -
Силой той, что сродни фугасу.
* * *
«Да ведь вашему городу
по плотности героизма нет равных!», -
один из именитых гостей
1-й Краснознамённой флотилии АПЛ
Заколоченный город пустыми глазницами окон
Сквозь густой снегопад смотрит пристально в душу мою,
А полярная ночь, смяв сиянья таинственный локон,
Прячет нас средь снегов у Российской земли на краю.
Я давно здесь живу, стал моим заколоченный город.
Он настолько родной, что никак не даёт мне уснуть.
Помнит всё, что вершил, и он верит, что всё ещё молод –
Заколоченный город, в океаны открывший нам путь.
Он застрял средь зимы, среди сопок, подпёрших сиянье,
Город-воин, герой и защитник всей русской земли,
Не понятно ему, за какие грехи – прозябанье,
Он ведь честно служил, отправляя в моря корабли.
«Люди, вспомните всё! Сбросьте, люди, беспамятья кокон!
Не бросайте меня средь пурги замерзать, как бомжа», –
Заколоченный город с пустыми глазницами окон
Сквозь густой снегопад шепчет вдаль, не сходя с рубежа.
***
ОФИЦЕР – ГАРНИЗОН
Брошенным гарнизонам
Империи посвящается…
Они долго болели: один от кессонной болезни,
А другой от болезни, которой названия нет.
И они понимали – об этом не думать полезней,
И на пару встречали над сопкой лиловый рассвет.
Они вместе делили всю радость, всю боль, все напасти,
Жили всё второпях, подставляя друг другу плечо.
Может, в этом и было их нелёгкое странное счастье,
Да и сердце стучало, одно на двоих, горячо.
Злые шли времена. Грызуны переполнили сушу.
И под грузом страна оседала, как камень, на дно.
Двое вынесли всё. Каждый знал, –
«Не согнусь и не струшу!»
И держались, служили с надеждою в сердце одном.
Крысы рвали страну. И её по надраенным норам
Растащили на части, в натуге усердно шурша.
Стал седым небосвод: когда люди оставили город –
Из усталого тела второпях отлетела душа.
***
РЫБАЧИЙ
Нам молиться бы в этих местах.
И молиться за всех! Без разбору!
За презревших гордыню и страх
В ту далёкую грозную пору.
За любивших и жаждавших жить,
Но, упавших на ягель с разгону,
Чтоб навечно под снегом остыть,
Безразличным к любому погону.
Я, взывая в мольбе к небесам,
Приходил к ним, безвестным,
как в гости –
Есть ещё в Заполярье места,
Где лишь мхом упокоены кости…
Где лишь мох и свидетель, и стон
Средь бескрайней полярной пустыни…
Где и я, как последний патрон,
Что с тех пор там стоит и по ныне.
***
НА СКЛОНЕ ВЫСОТЫ 240.8
Нет, не закончилась война...
Ещё не заросли воронки,
А Север шепчет похоронки.
И не менялись времена.
И снова бруствер и окоп…
И мельком лишь взглянуть с окопа,
Но, чтоб заметила Европа
Широкий и упрямый лоб.
И вжатый в ягель человек -
Висок взвела тугим набатом
К броску готовая граната,
Как будто не кончался век!
... Пришли иные времена,
Но с высоты могилы братской
Мир выглядит лукавой маской.
Нет! Не окончена война!
***
Землякам
Возможно и хорошо,
Что дед до сегодня не дожил,
Тихо в могилу ушёл
В метах войны на коже.
Дед в мае пил, не стесняясь слёз,
С друзьями в помин былого
И всё молчал, как седой утёс -
Не вытянуть было слова.
Но мы узнали о той войне
Играя в окопах, дотах,
По вросшей по́ уши в топи броне,
Оставленной на болотах.
Мы знали ответ на любой вопрос...
Что с нами случилось ныне?
Что? Бабий Яр бузиной порос?
Забыта резня Волыни?
Что с вами - правнуки, внуки, сыны?
Что россказни об ИГИЛЕ?!
Солдат-великан - память Войны -
Сражён на Саур-Могиле...
Запахло вновь военной порой
Сквозь чад сигарет и водки,
Сегодня будто информбюро
В эфир посылает сводки:
"На востоке руины,
На майдане лютует фронда".
Съездить на Украину,
Как уйти за линию фронта...
***
Встреча с дедом Иваном
Мы все уставы знаем наизусть.
Что гибель нам? Мы даже смерти выше.
В могилах мы построились в отряд
И ждем приказа нового. И пусть
Не думают, что мертвые не слышат,
Когда о них потомки говорят.
Николай Майоров
Я всё иду и держат ноги,
И сердце тоже на плаву,
Но хочется в конце дороги,
Обняв проросшую траву,
Упав на дедову могилу
И вырыдав тугую боль,
Поведать деду, как по миру
Я шёл вперед, влеком Судьбой.
Как изменялись люди, страны,
Как, коротая пресный век,
Между Мамоной и стаканом
Мельчал в безумье человек,
Как доживали ветераны
Войны, что не забыть никак.
И, как смакуя наши раны,
Надменно ухмылялся враг.
Я рассказал бы... Но в запале,
Вдруг, исчерпав остаток сил,
Припомнить, как зарёю алой
Я косу дедову точил,
Росу на свежей конюшине,
И, как с негнущейся ногой,
Дед всё косил под небом синим,
Как будто шёл в последний бой.
Дед в первый раз при мне рубаху
Снял заскорузлою рукой.
И вспомнить, как тогда я ахнул -
Сам ощутив осколков рой!
... Я всё иду, и держат ноги,
И сердце тоже на плаву,
Но хочется в конце дороги,
Обняв проросшую траву,
Прижавшись к дедовскому праху,
Чтоб был уверен, твёрдо знал -
Присяге, Родине и Флагу
Я никогда не изменял!
***
Моя Родина рвётся на части –
Украина сегодня в огне!
Демоктатор коричневой власти
Кровью пишет указы стране,
Выползая из тины майданной,
Из предательства, в спину стрельбы,
Всё никак не поймёт окаянный,
Лживой краткой кровавой судьбы.
Униатская пухнет гордыня
На руинах славянской страны
И задор всё никак не остынет
Атлантического сатаны.
Гибнут люди Донецка, Луганска,
Нас прикрыв от прозападной тьмы,
Поют кровью своей – не поганской –
Украины поля и холмы.
Отпылала Хатынью Одесса,
Став предвестницей новой беды…
Поднимает знамёна агрессор
Новомодной и подлой орды.
Вновь пирует на крови славянской,
Загребая чужой рукой жар,
Видно всё же забыл про испанский,
Про германский великий пожар.
Сколько жить среди горя и в страхе,
Среди крови, безумств и беды –
Что, Украйна, спасли тебя ляхи
Атлантической евроорды?
***
Когда разрывая аорту,
Вонзается жало металла,
Неважно, какого мы сорта,
Мы, прожили, собственно, мало.
Но, прожили мало во славу
Отчизны святой и народа,
Мы - отчего древнего сплава,
Такой лишь у нашего рода.
И встретив железо всей грудью,
Обнявши старуху с косою,
Как щит мы всплываем над Русью,
Чтоб к ней возвратиться росою.
***
Нам тыщи лет объявлена война.
Она идёт и явно, и неявно.
Мы на войне с рождения. Подавно
Скрижали пополняют имена
Ушедших ввысь – дружинами… поротно…
Но не погибших в памяти народной.
Русь отстоявших в злые времена.
А тьма на нас валит не задарма –
Нет, мы не канем в лету от бесславья,
Пусть души положив за православье,
Но, не познав бесславие ярма.
Здесь, на войне, немало страшных вех,
Но кровь пролить за Родину не внове –
Сердца и души наши наготове!
Мы ждём тебя…
Латинский рейх.
***
ВЕТЕРАНЫ СССР
Мела пурга, буран кружил -
зима кипела!
Окном скулил дом, где я жил,
а сердце пело!
И не один такой я был,
нас было много –
Держава нам надёжный тыл –
легка дорога.
Не чуя множества утрат
в душе и теле,
Не ради бонусов, зарплат
мы жили, пели
И берегли покой Страны
и дни, и ночи.
И верили, что мы нужны
не между прочим!
Мы были молоды тогда,
в той славной были.
Ушла Страна, прошли года,
мы поостыли…
Теперь в пургу металлопласт
совсем не воет,
сейчас почти забыли нас
и сердце ноет...
Валерий Павлович Чарторийский
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 17.08.2023, 15:51 | Сообщение # 1487 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Мы вповалку лежим в самолете
И кровавый цветок на бинтах.
Нас в атаку теперь не пошлете –
Нас Ильюшин несет на винтах...
Мы войной покрещенное племя.
Смерть в бою нас прошла стороной.
Мы застыли в снаряге и шлеме,
Те мгновенья навечно со мной.
А сейчас мы лежим друг на друге,
Помогая соседу привстать.
У кого-то оторваны руки,
Кто-то может лишь хрипло шептать.
Многим больше не видеть закаты,
А кому-то уж не побежать,
Не взобраться на горные скаты,
Лишь на койке больничной лежать.
Каждый рядом, скривившись от боли,
Стал как старый, проверенный друг.
Мы не ждали такой себе доли,
Не тянули мы вверх своих рук.
Но мы выбрали долю солдата,
Что горька и солена порой.
В память порохом вписаны даты,
Как редел наш опаленный строй.
И жена, сыновья наши, дочки
Снова ночью не могут уснуть,
Ведь в горящие пламенем точки
Держим тяжкий, но праведный путь.
Мы летим по просторам отчизны,
Где нас примут по госпиталям.
Не отпели по нам еще тризны,
Мы пока не лежим по полям...
Значит, Бог нас оставил для дела,
Мы вернемся однажды в свой дом.
Встретит мать, что не в срок поседела,
Речка наша, покрытая льдом.
Мы за это в атаки бежали
И ползли под обстрелом ночным,
И в окопах холодных лежали,
Под дождём шли вперед ледяным.
Мы на минах в лесу подрывались
И гасили огнем пулемет.
Мы стояли, врагу не сдаваясь,
Зная, братцы, что наша возьмет.
И сейчас, в забытьи воспаленном,
Слыша в ухе контузии гул,
Матерясь на врага обозленно,
Мой сосед незаметно уснул.
Я поправлю его одеяло
И скажу: «Брат, все будет, поверь!
Сколько б их впереди не стояло,
И какой ни таился б там зверь!».
Мы наследники той силы духа,
Что хребты сокрушала врагу.
И нам скажут: «Ребятки, ни пуха!».
Мы кивнем им слегка на бегу.
Скоро скрипнут шасси по бетону,
И опустится рампа борта.
Мы шагнем вниз с тобой через стоны,
А пилоты махнут: от винта!
Мы солдаты твои, мать Держава,
Не забудь ты о нас в трудный миг.
На плечах наших зиждется слава,
Что ложится страницами книг.
Мы, российские Мишки и Ваньки,
Улыбнемся, стерев пот с лица.
Вспомним вновь о Маринке и баньке,
И в атаку пойдем до конца!
17.10.2022, санитарный рейс ВС РФ
***
А НОЧЬЮ В НАС ЖИЛА ВОЙНА
Я снова просыпаюсь поздней ночью.
В моих ушах набатом: командир!
Я вижу те леса опять воочью...
А глаз мой снова ищет ориентир.
Сосед, пехота, вновь «Сапер! – мне скажет. –
Ты что не спишь, браток, мы ведь не там!
Ты снова ждешь, кто путь в ночи покажет,
Кричишь: «Ребята, быстро по местам!»».
А я лежу, рукой по койке гладя,
Ищу мой верный и надежный автомат.
И все смотрю: а где деревья сзади?
Не вижу и шепчу за матом мат.
Лишь только после долгого раздумья
И Игорька спокойных тихих слов
В себя обратно, чуть вспотев, приду я
И руку уберу со стен углов.
Он спросит: «Брат, опять что ли не спится?».
Я, улыбнувшись косо, вновь кивну.
А за окошком по Неве луна струится,
И вижу я во сне опять войну.
У Игоря разбита голень правой,
Последним из Изюма уходил...
А вон, Алеша, капитан, он сквозь дубравы
За Балаклеей вновь во сне следил.
И снова две недели в окруженьи
Он шел во сне сейчас по тем лесам.
Был в том суровом, роковом сраженьи,
И пот рекой стекал по волосам.
С пробитой левою он лез опять в болото,
И ногу вновь боялся потерять,
И снова с росгвардейской крепкой роты
Их вышло к нашим только двадцать пять.
Руслан, сосед, на бок перевернулся,
Во сне он снова бьется в феврале.
Он с ГРУ, в Гостомель, знать, вернулся...
С осколком замер тихо на земле...
Полгода долгих тяжких операций,
И до сих пор он здесь лежит во сне,
Но в голове его скрипучий голос раций,
Но в голове он снова на войне...
А я под Сватово опять в ночи вернулся,
Обстрел идет, вокруг султан огня.
Опять я, видно, до утра проснулся.
Лишь тишина со мной, в ушах звеня...
Таких нас тысячи лежат сейчас в больницах.
Скрипят зубами и кричат опять в ночи.
Их взор сейчас не здесь, он там, в бойницах,
А тут вздыхают тихо вновь врачи.
Мы были там, теперь назад вернулись,
Оставив многих навсегда парней.
Вернулись вновь, как утром мы проснулись,
А ночью мы все там, опять на ней.
На ней, войне той страшной и жестокой,
Мы замерли и ждем стены огня.
Подмоги ждем в посадке, что с востока,
Когда нас заберет с тобой броня.
Или на штурм во тьме вновь собираясь,
Ты поправляешь свой бронежилет.
По полю минному с опаской пробираясь,
Ты за сапером держишься след в след.
Не все, увы, мы в дом родной вернулись,
Нас встретит тихой осенью страна.
Сегодня вновь мы утром все проснулись,
А ночью в нас опять жила война...
19.10.2022, госпиталь, Санкт-Петербург
* * *
Если муж твой и брат, в руки взяв автомат,
В камуфляж неспеша облачился,
Не спеши бить в набат, не спеши бить в набат –
Он мужчина. Его час случился.
Если солнечным днем или ночью с дождём,
Он рюкзак свой за спину закинет,
Ты скажи: подождем, всей семьей подождем,
Пока срок твой военный не минет.
Если обнял твой друг теплотой своих рук,
Ты слезу придержи, улыбнувшись.
Если пули вокруг, если взрывы вокруг,
Он улыбку лишь вспомнит, пригнувшись.
Если он на войне смотрит вдаль на броне,
Ты скажи, что гордишься героем.
Это нужно вдвойне, да, им нужно вдвойне,
Тем, кто вдаль уходил ровным строем.
Если вновь тишина, натянулась струна,
Не звонит он, не пишет, не слышит...
Будь сильнее, жена, будь смелее, жена –
Пока веришь и ждешь, знай, он дышит!
И однажды тогда, когда спят города,
Он вернется домой после боя...
И теперь на года, и теперь навсегда
Будет рядом он только с тобою!
24.10.2022
***
ГЕРОЙСКИЕ ДЕТИ
Вы без папы привыкли расти:
Он всегда далеко, месяцами.
Где-то снова в нелегком пути,
А друзья все гуляют с отцами.
День рождения вновь без него,
Папа только с экрана поздравил.
И сказал: «Это все ничего»,
Лишь улыбки в ватсапе отправил.
Вот и осень уже за окном,
Детский садик закрыл свои двери.
Папы не было на выпускном
И уроки тебе не проверил.
В школе ново все будет порой,
Но без папы – он снова в отъезде.
Мама скажет: «Наш папа – герой»,
Отдыхая с коляской в подъезде...
И с роддома без папы домой
Вы сестричку-малютку встречали.
Новый год скоро будет зимой,
С папой быть вы на нем так мечтали.
Вместе бегать по дому, играть.
Вместе фильмы смотреть вечерами.
Папу за руку с гордостью брать,
Возвращаясь с прогулки дворами.
Папы нет рядом несколько лет,
Он приедет и снова в дорогу.
Снимет с плеч он свой бронежилет
И обнимет вас крепко с порога.
Он побудет лишь несколько дней
И опять с автоматом крадется.
Но вы стали намного сильней –
Ждете папу, и он к вам вернётся.
Сын достанет фуражку отца,
Дочка гладит на форме медали.
И морщина легла у лица –
Снова папу сражаться забрали...
Эти дети в неполные пять,
В свои семь лет уже повзрослели.
Мама ночью не ляжет всё спать,
Хоть вы место в кровати согрели.
Научились безропотно ждать,
Научились как взрослые верить.
Сдачи сами обидчику дать,
И подгузник у мелкой проверить.
Друг за друга теперь вы горой,
Вы за дом теперь вместе в ответе.
Мама скажет: «Наш папа – герой!»,
Ну а вы все – геройские дети!».
В школе рано вам карты читать,
Но Донбасса вы знаете точки...
Дни тайком вы садитесь считать,
Сыновья наши, милые дочки...
Вас коснулась дыханием война,
Повзрослевшие юные дети.
И не ваша в том будет вина
И не вы за невзгоды в ответе.
Но вы здесь, на особом посту,
Как солдат в боевом карауле!
И хоть враг от вас не за версту,
Но домой долетает свист пули.
Потерпите, родные мои,
Мир наступит, дождемся Победы!
И для нашей военной семьи
Тоже кончатся общие беды.
Вы домашний свой держите строй.
Папа вам по ватсапу ответит.
Вам расскажут, что папа герой,
Папа скажет: «Герои – вы, дети!».
26.10.2022, г.Пушкин, 442-й госпиталь ЗВО
***
ЖЕНА ОФИЦЕРА
Снова ночь наступает и зажглись фонари.
Крышу снег засыпает, иней лег на двери.
Ты задвинула шторы и устало легла:
День промчался так скоро, вновь его ты ждала.
За окном утром серо, ты встаешь чуть заря,
Ты жена офицера, время нет тратить зря.
Трое деток в кроватях, а на них ты одна...
Муж бежит в маскхалате: знает – дома жена!
Целый день ты в заботах: свет и газ, школа – сад.
У тебя нет субботы, нет дороги назад,
Ведь твой муж вновь уехал, защищает страну...
Смерть кружится со смехом, но он верит в жену.
Снова кашель у младшей, ей и годика нет,
И уроки у старшей – рисовать мир планет,
А сынок просит громко: «Прочитай про войну!
Где воюет наш папа!» – голос рвет тишину.
К ночи дети уснули, месяц светит в окно...
Молча в кухне на стуле, но не смотришь кино.
Ты не ходишь на танцы, не идешь в ресторан,
Просишь только о шансе, чтоб не умер от ран...
И слезу ты украдкой утираешь сквозь грусть,
Замерла над тетрадкой, пишешь: «Знай, я дождусь!».
Пусть однажды, как громом, говорят, что пропал, –
Позвонил. Есть связь с домом! Враг в него не попал!
Он на фронте полгода, ты полгода без сна,
Но осилит невзгоды офицера жена.
Снова он не на связи, снова нет новостей.
Снова где-то по грязи, вспоминая детей…
Войны – дело мужское, но в строю вся семья.
Не находишь покоя, ты сама не своя.
И решила помочь им, тем, кто ранен в огне.
Среди дел, между прочим, на незримой войне.
Помогая героям, что без рук и без ног,
Ты мечтала, порою, что раздастся звонок.
И звонка дождалась ты, но раздался не в дверь –
Его ранило малость, но он жив, только верь...
И теперь скоро встреча, та, что долго ждала.
Снова в комнате вечер, спать теперь ты легла.
Дети тоже в кроватках, в доме вновь тишина.
Спят все тихо и сладко: отпускает война…
Силой духа и верой ты смогла устоять,
Ты жена офицера и нельзя пойти вспять.
Он был там, на войне, ты здесь бой вела свой.
И спасибо жене: он вернулся живой!
09.11.2022, г.Пушкин, госпиталь
***
Я СКОРО ВЕРНУСЬ…
1.
Лежу под обстрелом, стараюсь уснуть.
А сверху над модулем небо.
Наверх сквозь металл мне пока не взглянуть,
Эх, миром напиться мне бы!
Кассеты над нами рвутся вокруг,
От разрывов трясутся стены.
Ты ценишь, что есть, лишь в опасности, друг.
Когда кровь раскаляет вены.
И снова осколки скользнут по броне,
Дырявя колеса с капотом.
И вновь ты поймешь, друг, что ты на войне,
Бежишь, истекая потом.
Автомат зажимая в немытой руке,
Ты влетаешь с разбега за кладку...
И матом ругаясь, лежишь на песке,
Мечтая вернуться в палатку...
Апрель 2022-го, лагерь под Изюмом
2.
Сейчас дописать сел я строки в ночи,
С апреля где точки стояли.
С тех пор я не раз замирал у свечи –
Мы многих уже потеряли...
Сейчас, в декабре, вспоминаю апрель:
Улыбки беспечно блестели...
И снова закрыл самолет аппарель,
И снова на фронт мы летели.
И лица парней, что встречал на войне,
И мой позывной, что как имя.
И мне оттого тяжелее вдвойне,
Ведь я уже долго не с ними.
Я скоро вернусь в свой оставленный дом…
Тогда, ранним утром тревожным
Вернусь, когда крыши застелены льдом,
И с сумкой расстанусь дорожной.
И вспомню те дни, что навеки со мной,
Их память дымится как порох.
Я там же, где замер тревожной весной,
Прощаясь в полуночных сборах.
И миром напиться я вскоре смогу,
Ведь хочется жить бесконечно...
Увы, от себя я никак не сбегу –
Война в нас засядет навечно.
Декабрь 2022-го, госпиталь
***
МАТЕРЯМ
Опустилась мгла.
Наступила ночь.
Ты звонка ждала,
Мысли злые – прочь!
Сын ушел туда,
Где горит земля.
«Слышишь, не беда!» –
Он сказал, моля.
Как лежал в руках,
Глазки угольком.
Птицы в облаках,
Ножки босиком.
Как к тебе бежал
Маленький солдат.
За руку держал
В карусели дат.
Самый первый класс,
Ранец за спиной.
Искорки из глаз
...Скоро выпускной...
И, смущаясь, вел
Он подругу в дом.
Новый сад расцвел...
Жизнь шла чередом.
Института дверь
И Присяги слог.
Но проснулся зверь...
Кругом потолок.
Сын в строю стоит.
И в глазах огонь.
Раз наш враг не спит,
Не поможет бронь.
Он ушел туда,
Где горит земля.
Плачут города...
Стонут тополя...
И хранит сынка,
Где рекою кровь,
Матери рука,
Матери любовь.
Верой, как щитом,
Защитишь бойца.
Вспоминай о том,
Не боясь свинца.
Сквозь сражений гарь
Он пройдет живой,
Как и деды встарь –
На передовой.
...Опустилась мгла.
Наступила ночь.
Ты звонка ждала,
Мысли злые – прочь!
Он придет, поверь!
И обнимет вновь!
Не погубит зверь,
Но спасет любовь!
Мамы вновь не спят,
Ждут по всей стране,
Ждут своих солдат,
Тех, что на войне...
И настанет день,
Верьте вопреки!
И растает тень!
И придут сынки!
И прольется свет,
Радость по домам...
Он войдет: «Привет!
Я вернулся, мам!».
20.12.2022, госпиталь, г.Пушкин
***
ГОСПИТАЛЬНЫЙ ЭТЮД
За забором огнем светят елки,
Посыпает снежком город ночь,
Ну а здесь снова колят иголки,
Гонят мысли печальные прочь...
А в палатах на койках солдаты,
Что ушли в одночасье в поход.
Их дороги, как в море фрегаты,
Что во тьме тихо ждали восход.
После шторма, крушившего реи,
Они утром вернулись в залив.
И с причала на солнце пестреет
Парусов озорной перелив.
Так и мы «на ремонте» застыли,
Нам надежду дает тихий «док».
Мы дорожной накушались пыли,
Не ахти кашевар – «передок».
Нас бортами везли отовсюду,
На носилках тащили гурьбой.
Мы роняли неловко посуду,
Посмеявшись, сквозь боль, над собой.
Ты нас принял, зеленых и серых,
Как детей, уложил на кровать...
Мы бежали в «разгрузках» и «сферах»,
А теперь – только доктора звать.
И просить в полусне «обезбола»,
Под системой бездвижно лежать.
И без ног быть фанатом футбола,
Как они, всё стремясь побеждать...
Нам собрали разбитые кости
И каркас на ногах и руках.
Не жалейте нас, вы это бросьте!
Слезы – тем, кто сейчас в облаках!
И спасибо врачам и медсестрам,
Что латают больные тела.
Их словам иронически-острым,
Воле крепкой, как в море скала.
Нас везут и везут к вам с границы,
И встречают всех разом врачи.
Вам покой теперь только лишь снится.
...«Успокойся, браток, не кричи...».
И для каждого нужно оставить
По частичке добра и тепла,
А уныние сразу – отставить!
Нескончаемые ждут нас дела.
На дверях вновь напишут вручную
Из фамилий коротенький ряд.
И, хромая, пройдут проходную,
Те, кто в песне «в огне не горят».
Нас заждались родные просторы,
Что не спят по огромной стране.
А пока нас хранят коридоры,
Тихо слыша, как стонут во сне.
Мы пробудем, кто много, кто мало...
И шагнем, не спеша, за порог.
Жизнь нас била, но все ж не сломала
Тех, кто сил не накапливал впрок.
Вы нас всех по частям собирали,
Швов остались на теле следы.
И забудем теперь мы едва ли,
Как просили чуть слышно воды.
Описать не сумеем словами
И эмоций не сможем вложить...
И лишь скромно кивнем головами
Тем, кто шанс дал подольше прожить.
Пусть же Бог вам даст сил и настроя,
И терпения дойти до конца.
Вновь спасать тех, кто выпал из строя,
Под дождем из литого свинца.
29.12.2022, госпиталь, г.Пушкин
***
НАША ВОСЬМЕРКА
Госпиталь готовится к отбою
И врачи закончили обход.
Лишь в одной палате слышно: «К бою!».
Цифрой восемь обозначен вход.
Эх, опять восьмёрка балагурит,
Снова слышен ночью гулкий смех.
Снова в туалете вместе курят,
Не встречая, собственно, помех.
Если их не будет вновь в столовке,
Скажут: ладно, им не привыкать.
Обойдутся без тушенки и перловки,
Хлеб с компотом будут вновь таскать.
И уколы встретят с громким смехом,
Капельницу могут укатить.
Что им, сухопутным и морпехам,
Что сквозь боль привыкли там шутить.
И рукой на нас они махнули:
Это пацаны с передовой.
Они ночью поздно вновь уснули.
Каждый все не верит, что живой.
Все мы здесь российские солдаты:
Молдаване, горцы и саха.
В Мурманске считали дома даты,
Ждали в Подмосковье жениха…
Снова шум стоит в родной палате.
Санитарки ходят стороной.
Перевязки, как всегда, некстати,
Чистить будут в ранах наших гной.
Ну а нам, что в лоб уже, что по лбу,
Мы опять собрались за столом.
В сторону все склянки, банки, колбы.
Тянемся пальцами за «веслом».
Мы здесь все вернулись с поля боя,
Лишних слов не нужно никому.
Мы сидим в кругу после отбоя,
Руку каждому здесь крепко я пожму.
Скоро раскидают нас, ребята.
Поезда пойдут по всей стране.
Помните, мы русские солдаты,
Кто живой остался на войне.
Всем, братва, здоровья и удачи!
Не забудьте наши вечера!
Наша песенка не спета еще, значит!
Пусть ни пуха вам не будет, ни пера!
Мы прошли, братва, сражений пламя.
Это теперь с нами навсегда!
Все, кто были там, теперь за нами!
Деревеньки, села, города…
Так не вешай нос, братва родная!
Как мы были вместе на войне.
Завтра что нам даст – пока не знаю.
Знаю: встанем мы всегда спина к спине!
27.10.2022, г.Пушкин
***
НЕ ЖАЛЕЙТЕ СОЛДАТАМ НАГРАД
Не жалейте солдатам наград,
Не стесняйтесь их скромных медалей.
Их опять накрывал утром «Град»
И колонну всю ночь они ждали...
Не делите в окопе бойцов,
Выбирая героев средь многих,
Среди них не найти подлецов,
Они здесь, и «не сделали ноги».
Им лимитов не дали в бою:
Как один шли вперед на задачи,
Отдавали, что есть, на краю,
За отвагу не требуя сдачи...
Не напишут того в рапортах,
Как прижали ребят под обстрелом.
На бумажных печатных листах
Не сказать, как машина горела...
Как вставать было нам тяжело,
Когда пули надрывно свистели,
Как смеялись, что вновь повезло,
Что осколки опять не задели.
Стиснув зубы, лежали в броне,
Когда в тыл вывозили с ранением.
Мы сполна долг отдали стране,
Не считаясь с оценочным мнением.
Не жалейте солдатам наград,
Они сами их вряд ли попросят.
Для них счастье, что выскочил брат,
Когда снайпер с высотки их косит.
Пусть героев узнает страна,
Тех, кто справок не нес военкомам.
Кто, услышав, что будет война,
Не сбежал к своим новым знакомым.
Те награды – для внуков они,
Что вокруг будут в мае садиться,
И за те опаленные дни
Они дедушкой смогут гордиться!
***
О ВОЙНЕ
Что оставит на память война? –
Шрамы? Фото? На форме медали?
Не для нас. С нами – то, что не сдали,
За что бились с врагом, старина...
Как нас метит с тобою война?
Ветеранскою книжкой в кармане?
Нет. Как в Песках и в Красном Лимане
Нам в посадках светила луна...
Если спросят: «И как там война?»,
Мы помедлим с ответом, скорее,
Вспомнив, как твой товарищ сереет,
Как слезу утирает жена.
Что дала нам, ребята, война? –
Деньги? Льготы? Слова боевые?
Мы вернулись оттуда живые,
И друзья есть на все времена.
Мы вернемся еще раз, война?
Там ребята. Там братья. Там люди!
Шансов выжить поменьше уж будет,
Но, коль будет подмога нужна...
Мы не сможем быть дома, война!
Поскорее бы мир! Поскорее!
Мы ведь стали на годы мудрее,
Жизнь ценить научились сполна...
Ты уйдешь, ты исчезнешь, война!
Мы уроков твоих не забудем!
Ради мира мы жить теперь будем,
Мы за это сражались, страна!
Анатолий Храмов
Сообщение отредактировал Михалы4 - Четверг, 17.08.2023, 15:52 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 18.08.2023, 20:28 | Сообщение # 1488 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| На речке качаются ялики https://www.youtube.com/watch?v=Zrw7TQEP4gE
А к речке спускается сад.
Там падают в августе яблоки,
О крышу ночами стучат.
Там полон великого таинства
Хранит прошлых лет забытье,
Тот домик на самой окраине,
Где детство промчалось мое.
Домик на окраине,
Скоро он будет снесен.
Только лишь в памяти, в памяти
Вечно останется он.
Как от печки-каменки
Снова согреюсь теплом,
Домик на самой окраине
Жить будет в сердце моем..
Ни пяди родного не отдано,
Забвенью и жизни пустой,
Вот так не чужбина, а Родина
Нас греет своей добротой.
В разлуке все видится старенький
Мне ставший когда-то судьбой
Тот домик на самой окраине
С дымком над кирпичной трубой.
***
Давно ли песню ты мне пела https://www.youtube.com/watch?v=51saFAFTrDg
Над колыбелью наклонясь
Но время птицей пролетело
И в детство нить оборвалась
Поговори со мною, мама
О чём-нибудь поговори
До звёздной полночи, до самой
Мне снова детство подари
Доволен я своей судьбою
Того, что пройдено, не жаль
Но как мне хочется порою
Вернуть без облачную даль
Минуты сказочные эти
Навек оставлю в сердце я
Дороже всех наград на свете
Мне песня тихая твоя
До звёздной полночи, до самой
Мне снова детство подари
***
Я убит подо Ржевом, https://www.youtube.com/watch?v=H8JmQd05xR4&t=1s
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки, -
Точно в пропасть с обрыва -
И ни дна, ни покрышки.
И во всем этом мире
До конца его дней -
Ни петлички,
Ни лычки
С гимнастерки моей.
Я - где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я - где с облаком пыли
Ходит рожь на холме.
Я - где крик петушиный
На заре по росе;
Я - где ваши машины
Воздух рвут на шоссе.
Где - травинку к травинке -
Речка травы прядет,
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.
Летом горького года
Я убит. Для меня -
Ни известий, ни сводок
После этого дня.
Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю -
Наш ли Ржев наконец?
Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?
Этот месяц был страшен.
Было все на кону.
Неужели до осени
Был за н и м уже Дон
И хотя бы колесами
К Волге вырвался о н?
Нет, неправда! Задачи
Той не выиграл враг.
Нет же, нет! А иначе,
Даже мертвому, - как?
И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она -
Спасена.
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас.
На земле на проверке
Выкликают не нас.
Мы - что кочка, что камень,
Даже глуше, темней.
Наша вечная память -
Кто завидует ей?
Нашим прахом по праву
Овладел чернозем.
Наша вечная слава -
Невеселый резон.
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам все это, живые.
Нам - отрада одна,
Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос,
Вы должны его знать.
Вы должны были, братья,
Устоять как стена,
Ибо мертвых проклятье -
Эта кара страшна.
Это горькое право
Нам навеки дано,
И за нами оно -
Это горькое право.
Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.
Всем, что, может, давно
Всем привычно и ясно.
Но да будет оно
С нашей верой согласно.
Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли
И в тылу у Москвы
За нее умирали.
И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.
Нам достаточно знать,
Что была несомненно
Там последняя пядь
На дороге военной, -
Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить...
И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы.
И Смоленск уже взят?
И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже?
Может быть... Да исполнится
Слово клятвы святой:
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг.
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне!
В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.
Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.
Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос наш мыслимый.
Ибо в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, -
Были мы наравне.
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,
Чтоб за дело святое,
За советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.
Я убит подо Ржевом,
Тот - еще под Москвой...
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?!
В городах миллионных,
В селах, дома - в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?
...
Владимир Георгиевич Мигуля (18 августа 1945 г. - 16 февраля 1996 г.)
Сообщение отредактировал Михалы4 - Пятница, 18.08.2023, 21:23 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 20.08.2023, 15:40 | Сообщение # 1489 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| "Запад есть Запад, Восток есть Восток - и вместе им не быть...", - Редьярд Джозеф Киплинг.
Поэтому в России так до хрена ракет
> https://www.youtube.com/watch?v=8iQo1vDmyuA&t=1s
Азамат Мусагалиев - Песня о стратегически важных людях
За морем-океаном
Живут американцы
Смотрят сериалы и бургеры едят
И верят то, что Богом - они избранная нация
Хоть внешне американцы напоминают нас
И как один уверены все американцы
В том, что самый важный для страны их человек
Находится в капиталийского холма локации
Где занимает в белом доме главный кабинет
НО ГДЕТО по бескрайней заснеженной Сибири
Мобильный комплекс едет баллистических ракет
А за баранкой комплекса сидит сержант Василий
Вот Вася для Америки важнейший человек!
А где то по соседству живут себе германцы
Германцы обожают сосиськи и пивас
И верят то что круче нет американцев
А в остальном германцы напоминают нас
И как один уверены все эти германцы
Что места чем их Бундестаг важнее в мире нет,
И хоть их фрау канцлер зациклена на санкциях,
Но все равно для них она важнейший человек.
НО ГДЕ ТО НА просторах
Балтийского залива
Залег на дно атомоход с ракетой булава
Им управляет мичман русских ВМФ Василий
Вот Вася для германии персона nomber one!
А где то в гарнизонах живут себе Василии
Атомоходы водят и комплексы ракет
Ушанки носят с валенками
И часто пьют родимую
и за казарму в деревянный ходят в туалет
И любят со сметаной борщ поесть Василии
Ложкой алюминиевой в столовой на обед
И смотрят как и все сюжеты новостные
И верят то что круче их России в мире нет
И это рассказали мы вам только про Василиев
А есть еще Геннадии, Степаны, Анатолии,
Иваны, Константины, Иннокентии, Максимы,
Сергеи, Афанасии, Кириллы, Саши, Коли,
Владимиры, Денисы, Рустамы и Наили -
Да всех не перечислить ведь кого там только нет
Но не хотят они чтоб были войны и насилие
Поэтому в России так дохрена ракет ...
***
Киплинг Редьярд Джозеф
Баллада о Востоке и Западе
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд.
Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?
Камал бежал с двадцатью людьми на границу мятежных племен,
И кобылу полковника, гордость его, угнал у полковника он.
Из самой конюшни ее он угнал на исходе ночных часов,
Шипы на подковах у ней повернул, вскочил и был таков.
Но вышел и молвил полковничий сын, что разведчиков водит отряд:
"Неужели никто из моих молодцов не укажет, где конокрад?»
И Мохаммед Хан, рисальдара сын, вышел вперед и сказал:
"Кто знает ночного тумана путь, знает его привал.
Проскачет он в сумерки Абазай, в Бонаире он встретит рассвет
И должен проехать близ форта Букло, другого пути ему нет.
И если помчишься ты в форт Букло летящей птицы быстрей,
То с помощью божьей нагонишь его до входа в ущелье Джагей.
Но если он минул ущелье Джагей, скорей поверни назад:
Опасна там каждая пядь земли, там Камала люди кишат.
Там справа скала и слева скала, терновник и груды песка...
Услышишь, как щелкнет затвор ружья, но нигде не увидишь стрелка",
И взял полковничий сын коня, вороного коня своего:
Словно колокол рот, ад в груди его бьет, крепче виселиц шея его.
Полковничий сын примчался в форт, там зовут его на обед,
Но кто вора с границы задумал догнать, тому отдыхать не след.
Скорей на коня и от форта прочь, летящей птицы быстрей,
Пока не завидел кобылы отца у входа в ущелье Джагей,
Пока не завидел кобылы отца, и Камал на ней скакал...
И чуть различил ее глаз белок, он взвел курок и нажал.
Он выстрелил раз, и выстрелил два, и свистнула пуля в кусты...
"По-солдатски стреляешь, - Камал сказал, - покажи, как ездишь ты".
Из конца в конец по ущелью Джагей стая демонов пыли взвилась,
Вороной летел как юный олень, но кобыла как серна неслась.
Вороной закусил зубами мундштук, вороной дышал тяжелей,
Но кобыла играла легкой уздой, как красотка перчаткой своей.
Вот справа скала и слева скала, терновник и груды песка...
И трижды щелкнул затвор ружья, но нигде он не видел стрелка.
Юный месяц они прогнали с небес, зорю выстукал стук копыт,
Вороной несется как раненый бык, а кобыла как лань летит.
Вороной споткнулся о груду камней и скатился в горный поток,
А Камал кобылу сдержал свою и наезднику встать помог.
И он вышиб из рук у него пистолет: здесь не место было борьбе.
"Слишком долго,-он крикнул,-ты ехал за мной,
слишком милостив был я к тебе.
Здесь на двадцать миль не сыскать скалы, ты здесь
пня бы найти не сумел,
Где, припав на колено, тебя бы не ждал стрелок с ружьем на прицел.
Если б руку с поводьями поднял я, если б я опустил ее вдруг,
Быстроногих шакалов сегодня в ночь пировал бы веселый круг.
Если б голову я захотел поднять и ее наклонил чуть-чуть,
Этот коршун несытый наелся бы так, что не мог бы крылом
взмахнуть".
Легко ответил полковничий сын: «Добро кормить зверей,
Но ты рассчитай, что стоит обед, прежде чем звать гостей.
И если тысяча сабель придут, чтоб взять мои кости назад.
Пожалуй, цены за шакалий обед не сможет платить конокрад;
Их кони вытопчут хлеб на корню, зерно солдатам пойдет,
Сначала вспыхнет соломенный кров, а после вырежут скот.
Что ж, если тебе нипочем цена, а братьям на жратву спрос -
Шакал и собака отродье одно,- зови же шакалов, пес.
Но если цена для тебя высока - людьми, и зерном, и скотом, -
Верни мне сперва кобылу отца, дорогу мы сыщем потом".
Камал вцепился в него рукой и посмотрел в упор.
"Ни слова о псах, - промолвил он, - здесь волка с волком спор.
Пусть будет тогда мне падаль еда, коль причиню тебе вред,
И самую смерть перешутишь ты, тебе преграды нет".
Легко ответил полковничий сын: «Честь рода я храню.
Отец мой дарит кобылу тебе - ездок под стать коню".
Кобыла уткнулась хозяину в грудь и тихо ласкалась к нему.
"Нас двое могучих,- Камал сказал,-но она верна одному...
Так пусть конокрада уносит дар, поводья мои с бирюзой,
И стремя мое в серебре, и седло, и чапрак узорчатый мой".
Полковничий сын схватил пистолет и Камалу подал вдруг:
"Ты отнял один у врага, - он сказал, - вот этот дает тебе друг".
Камал ответил: «Дар за дар и кровь за кровь возьму,
Отец твой сына за мной послал, я сына отдам ему".
И свистом сыну он подают знак, и вот, как олень со скал,
Сбежал его сын на вереск долин и, стройный, рядом встал.
"Вот твой хозяин, - Камал сказал, - он разведчиков водит отряд,
По правую руку его ты встань и будь ему щит и брат.
Покуда я или смерть твоя не снимем этих уз,
В дому и в бою, как жизнь свою, храни ты с ним союз.
И хлеб королевы ты будешь есть, и помнить, кто ей враг,
И для спокойствия страны ты мой разоришь очаг.
И верным солдатом будешь ты, найдешь дорогу свою,
И, может быть, чин дадут тебе, а мне дадут петлю".
Друг другу в глаза поглядели они, и был им неведом страх,
И братскую клятву они принесли на соли и кислых хлебах,
И братскую клятву они принесли, сделав в дерне широкий надрез,
На клинке, и на черенке ножа, и на имени Бога чудес.
И Камалов мальчик вскочил на коня, взял кобылу полковничий сын,
И двое вернулись в форт Букло, откуда приехал один.
Но чуть подскакали к казармам они, двадцать сабель блеснуло в упор,
И каждый был рад обагрить клинок кровью жителя гор...
"Назад, - закричал полковничий сын, - назад и оружие прочь!
Я прошлою ночью за вором гнался, я друга привел в эту ночь".
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд.
Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?
***
Пограничники и горцы
Военно-воздушная сказка
Айдид Камаль рвался к границе герцогства. И были у него на то весьма веские причины. Свой самолет – белую, как кобылье молоко, и быструю, как взмах сабли, «Диграси» – оставил он в полумиле от ворот ангара, откуда вывел нынешней ночью новенький моноплан, лоснящийся семью слоями дорогой краски цвета артериальной жидкости. Он вытащил из-под колес чурбаки и медленно, опасаясь возможного скрипа, раздвинул широкие створки ворот, стараясь не наступить мягким яловым сапогом в лужу крови, вылившуюся из горла мальчишки-часового, распластанного едва ли не до позвоночника славным ударом хайберского ножа. Затем уперся могучим плечом в руль высоты и, кряхтя от напряжения, выкатил самолет наружу. Отошел на пятнадцать шагов, чтобы полюбоваться совершенными очертаниями, проверил для порядка, заправлены ли в пулеметы ленты, сдернул чехол с трубки Пито и, не имея времени на более тщательную предполетную проверку, полез в кабину.
Он пристроил поудобнее ранец с парашютом, пристегнулся четырьмя широкими ремнями к сиденью, открыл заслонки радиаторов, пошевелил ручку управления, опустил на глаза очки-консервы и, вознеся короткую молитву, повернул вентиль пневмопуска.
Уже в воздухе ему пришла в голову мысль заложить вираж и в пикировании обстрелять стоянку, где, укрытые маскировочными сетями, стояли ряды аэропланов 12-го ИАП Имперских ВВС. Но ни один из них не равен был алой, как артериальная кровь и горячей, как самум «Жуавьез». Камаль услышал, как внизу завыла тревожная сирена, увидел, как заметались по военному городку вспыхивающие огоньки и, рассмеявшись в голос, направил послушную машину на восток-северо-восток. Через пятнадцать минут полета он нащупал взглядом характерный изгиб серебрящейся внизу Алагвады и, сбросив скорость, выпустил в небо зеленую ракету. И кружил потом над излучиной, наблюдая, как один за другим поднимаются в розовеющее утреннее небо десять тяжелых двухместных «Моронов».
* * *
И в то время, как авиагруппа Айдида Камаля, построившись в левый эшелон, неслась к границе, а полковник NN – командир двенадцатого истребительного – в опустевшем ангаре метал громы и молнии, попеременно угрожая командиру аэродромной охраны трибуналом и немедленной казнью, в офицерской столовой, где традиционно проходили предполетные брифинги, сын полковника – командир второй (разведывательной) эскадрильи – раздавил в пепельнице папиросу, оглядел своих людей и мрачно выдал вводную:
– Господа, – произнес он, – Все вы знаете, что у нас угнан самолет. Это ЧП. И дело осложняется тем, что угнан был не какой-нибудь паршивый «Дюк», а, проходящая в нашем полку войсковые испытания, «Жуавьез». Если мы не вернем его, то покроем свои имена позором. Это помимо того, что с нами сделает трибунал. И мне нужны сейчас соображения по поводу того, где и как можно перехватить угонщика. Есть у кого-то из вас соображения, соколы Императора?
– Полагаю, я знаю угонщика, капитан, – шагнул из строя сын штурмана полка, первый лейтенант Мохаммед Хан, – По повадкам это может быть только Камаль. И, если подумать, – в руках лейтенанта отточено сверкнул циркуль, – то вполне можно предугадать его маршрут.
Мохаммед Хан воткнул циркуль в расстеленную на столе карту и начал рассуждать вслух с мелодичным акцентом горца:
– В сумерках он минует Абазай. Для этого ему понадобится дозаправиться два раза, но с этим проблем в том районе не будет.
Сын полковника кивнул. Он знал о том, что свои симпатии местные жители держат при себе и любой, кто блеснет на солнце тяжелой золотой монетой, может рассчитывать на полный бак бензина, воду для радиатора и лепешки в дорогу.
– Потом он заложит маршрут так, чтобы дотянуть дотемна до плато Бонаир – там можно переночевать, не опасаясь, что на тебя наткнутся. Природный аэродром на десятки миль. Соль и песок. Даже кочевники туда не забредают. Но одна ночь посреди пустынного плато – невеликая преграда для Камаля. На рассвете он пересечет плато и на последних литрах дотянет до форта Букло. Другого варианта для последней заправки у него нет. И если ты направишься в Букло на крейсерской скорости, то с учетом того, что ночевать ты можешь не в Бонаире, а, к примеру, в Корали, то с божьей помощью перехватишь его до входа в ущелье Джагей. Но есть одна сложность, капитан. «Обсерверам» такой перелет не по силам.
Мохаммед Хан крутанул балеринкой циркуль, обозначая, докуда смогут дотянуть «Обсерверы».
– Плевать, – Сын полковника нехорошо усмехнулся и посмотрел в глаза Хана, – «Райдеру» – по силам. Мы остановились на ущелье Джагей.
– Да, – кивнул Мохаммед Хан, – с ущельем Джагей все просто. Если не остановить Камаля раньше, то нужно поворачивать назад. Ущелье Джагей – это мощный укрепрайон и, будь ты хоть тысячу раз асом из асов, но пролететь его без позволения Камаля нельзя. Над ущельем там дуют порывистые ветры, и даже тяжелые дирижабли не рискуют идти сквозь них без благоприятной метеосводки и попутного ветра, а само ущелье мало того, что узкое и извилистое, так еще и перегорожено вдоль и поперек тросами. Там есть лишь один путь и, едва увернешься ты от скалы слева, и, уйдя от троса, тянущегося от земли к аэростату заграждения, возрадуешься, увидев прямой участок в две сотни метров, как в спину тебе ударит эрликон. И, если стрелок вдруг промахнется, то на следующем прямом участке все повторится.
– Ясно, – сын полковника развернулся на каблуках и лишь бросил за спину, направившись к выходу, – Готовьте машины и вылетайте вслед за мной в форт Букло.
Он подцепил с пола рюкзак и закинул его за плечо уже за дверьми столовой.
* * *
Механики выкатили на рулежку «Райдер» – тяжелый эскортный истребитель, который, впрочем, чаще применялся для разведывательных рейдов.
Черная матовая краска тускло блестела на солнце, оттеняя ярко-алую акулью пасть с одним сломанным зубом. Длинный капот скрывал под собой собранный вручную тысячесильный гоночный «Монро-Байард» и две двадцатимиллиметровые пушки. Короткие крылья с характерным изломом и низкий киль выдавали в «Райдере» родство с гоночными самолетами.
– Самолет к вылету готов, капитан! – старший механик отдал честь в ожидании того, что сын полковника начнет рутинный осмотр и предполетную проверку, но тот лишь кивнул и полез в машину.
– Воздух! – скомандовал он и сразу же, – От винта!
Двигатель взревел, как когорта разъяренных демонов, и «Райдер», набирая скорость, побежал по рулежке. Качнулся в повороте, едва не зацепив законцовкой крыла песок и, выйдя на взлетно-посадочную полосу после короткого разгона, оторвался от земли, но долго летел еще, не набирая высоту, поднимая за собой маленькую песчаную бурю.
* * *
Обычно пилоты прокладывали маршрут до форта Букло вдоль караванных троп, прочерченных коваными копытами десятков и сотен лошадей, но у сына полковника был резон отойти от этой практики и лететь, постоянно сверяясь с истертой картой, прилепленной обломком магнита к приборной панели. Ориентироваться по проплывающим то слева, то справа скалам, оазисам и редким селениям было утомительно, но, чем ближе он заночует к форту Букло сегодня, тем больше появится шансов на удачу во втором – завтрашнем – этапе погони. У него даже мелькнула мысль – попытаться прорваться до форта через ночь, ориентируясь по звездам и приборам (однажды Мохаммед Хан совершил такой перелет), но, трезво оценив свои силы, сын полковника отказался от этой идеи. Если у форта Букло есть хотя бы какая-то взлетно-посадочная полоса, то сажать посреди ночи и степи машину на слабо подготовленную полосу подскока было за пределами его умений.
* * *
Трижды сажал в этот день сын полковника черный самолет, ощерившийся акульей пастью, на расчищенные от камней поля вблизи глинобитных хижин. Трижды звенел в раскаленном воздухе сверкающий дублон, брошенный щелчком большого пальца старому заправщику, с почерневшим от солнца, масла и ветра лицом. Трижды потом поднимался в небо «Райдер», и пилот, осторожно двигая назад и вперед дроссель, проверял, пришелся ли по душе двигателю голубоватый авиационный бензин, и не разбавил ли его заправщик в погоне за прибылью либо просто желая доставить неприятности имперскому офицеру – кто разберет их, горцев?
Но «Монро-Байард» ровно урчал на низких оборотах и ревел на повышенных, исправно пожирая галлон за галлоном, и сын полковника, успокоившись, отрывал зубами куски от традиционной пресной лепешки и запивал глотком теплой воды из фляги. Полет медленно, но неотвратимо выматывал его и, когда солнце коснулось своим краем изломанного контура хребта Саланг, сын полковника нашел внизу полузанесенную серым песком посадочную площадку рядом с брошенным кишлаком и посадил на ней свою машину.
Затем он вылез из кокпита, прошелся, разгоняя кровь в затекших ногах, открыл обозначенный красным крестом лючок у самого киля и вытащил из-под аптечки завернутый в крафт-бумагу с эмблемой имперских ВВС сухпаек. Завернул в последний лаваш порцию тушеной конины из жестяной банки и с аппетитом съел получившийся эрзац-денер. Достал из кармана измятую пачку дорогих папирос и, подцепив одну, закурил, привалившись спиной к пневматику. Так с папиросой в зубах он и заснул.
* * *
А в тридцати милях к северо-востоку, посреди песчано-солончаковых пустошей Бонаира, где десяток тяжелых «Моронов» встали на ночевку рядом с кроваво-красной «Жуавьез», сидел в кругу бородатых и запыленных пилотов Айдид Камаль, сын Хусейна, внук Фарраха. Бурдюк с кобыльим молоком и кусок вяленой баранины передавались из одних загорелых рук в другие, и молчаливые горцы степенно отрезали куски мяса своими пчаками и, смакуя, запивали их кислым кумысом. Затем Айдид Камаль вытер об рукав нож, и вознес Создателю короткую молитву, благодаря Его за насущный хлеб и прося о том, чтобы Он дал прожить еще один день.
Закончив молитву, Камаль оглядел свою эскадрилью и в тусклом красном свете электрического фонаря разровнял песок у своих ног.
– Мы в двух перелетах от Джагея, – подытожил он итоги дневного перелета, – с добычей и без потерь. Но было бы неразумно сейчас возвращаться назад. План таков…
Айдид Камаль пальцем начертил длинную кривую линию.
– Это хребет Саланг. На рассвете я через форт Букло направлюсь к Джагей и к вечеру, Бог даст, буду дома. Там я сменю машину, вдоль побережья направлюсь на запад и через перевал Аваляк в герцогство Райли-Дювон. Это займет у меня… – Камаль взглянул на штурмана эскадрильи – рисальдара Бавра, ожидая ответа.
– Три дня.
– Хорошо. Вы разделитесь на две пятерки и тоже направитесь в Райли-Дювон, но не по прямой, а заложив маршруты по вот такой дуге. Обстреливайте форты, охотьтесь за караванами, жгите аэродромы – веселитесь, как хотите. Но утром четвертого дня я буду ждать вас в Райли-Дювон у заправки гидросамолетов на косе Эль-Касар. Если же меня там не будет, возвращайтесь домой самостоятельно.
Камаль достал из кармана тяжелый кошель и протянул рисальдару.
– Тут на бензин и еще немного. Вопросы есть? Нет? Тогда отбой. Завтра будет еще один длинный день.
Он примостился под крылом алой, словно артериальная кровь, «Жуавьез», положив под голову парашютный ранец и полностью завернувшись в пропахшее пылью и песком верблюжье одеяло. Он уснул сразу и не видел снов этой ночью.
* * *
Еще не тронули лучи солнца заснеженных пиков хребта Саланг и муэдзин в Пешавуре зычным голосом не призвал правоверных к фаджру, когда сын полковника открыл глаза и повел плечами, разминая затекшую спину. Встал, отряхивая с серебристо-серого комбинезона бриллиантовые капли росы и полез в кокпит. Выкурил, ожидая, пока прогреется двигатель, отсыревшую папиросу, закрыл фонарь и толкнул вперед ручку управления двигателем. До форта Букло оставалось не больше двух сотен миль. После набора высоты сын полковника, придерживая левой рукой ручку управления, достал из кожаной кобуры длинный “Правдоискатель” и выщелкнул магазин, проверяя, полон ли он коротких патронов, с глубокими, крест-накрест, пропилами по медной оболочке тупоносых пуль. Потом, зажав пистолет между коленями, он вставил магазин на место и, передернув затвор, убрал оружие в нишу для карт.
Сын полковника надеялся перехватить Айдида Камаля в форте и решить вопрос не в воздушном бою, исходом которого в лучшем случае будут пылающая на камнях мешанина из алюминия, железа и перкали, а в честной перестрелке, которых немало приключается на диких степных аэродромах подскока, и рассказы о которых так любят в шумных кофейнях и гарнизонных столовых.
Перелет до форта Букло был несложным. Утреннее солнце еще не раскалило черный фюзеляж, а лишь помогало печке согревать замершего за ночь пилота. Внизу желтая степь сменялась серо-зеленым предгорьем и извилистая дорога, проложенная прямо по руслу пересохшего ручья, указывала единственно правильное в этих краях направление, а выложенные из валунов большие цифры помогали рассчитать, хватит ли топлива до форта или нужно сажать машину на одной из аварийных площадок и, либо вызывать из форта заправочный «Гекко», либо, если нет рации, отправляться в форт пешком, надеясь по возвращении застать свой самолет не разукомплектованным до полной непригодности. Естественно, что такой способ заправки был весьма и весьма недешев.
* * *
Если твой бензин не разбавлен и цена на него не выше, чем у другого торговца, то дела твои будут идти на лад. Нехитрые правила, но могущество форта Букло имело совсем другой фундамент. Дело в том, что в полуперелете больше не было ни одной заправки. И, если задумал кто перелететь на земли мятежных племен через ущелье Джагей, то миновать форт он никак не мог. Естественно появлялись периодически смелые и глупые люди, разбивавшие в долине свои саманы и ценой огромных усилий завозившие из метрополии топливные цистерны, чтобы конкурировать с Букло. Но тогда не читавшие Адама Смита заправщики из форта неспешно стягивали брезент с пары тяжелых «Самумов» и через пару часов на месте новой станции можно было найти лишь почерневший в пламени высокооктанового бензина песок, разорванную взрывом цистерну и тела хозяина с семьей в издырявленном очередями тридцатимиллиметровых пушек доме. В имперскую администрацию в Пешавуре регулярно поступали жалобы на действия заправщиков из Букло, и даже однажды ушла на самый верх докладная записка о необходимости вызвать ударный аэростат и оставить на месте набившего уже оскомину форта большую воронку, но господа генералы в министерстве обороны после короткого совещания решили, что приграничные проблемы не стоят того, чтобы отправлять черте куда ударный флот. К тому же, перекрыв форт Букло можно было в нужный момент наглухо закрыть горцам короткий путь на имперские территории, а если в соответствии с законами рынка возникнет в окрестностях десяток мелких независимых заправок? Поэтому-то форт Букло и существовал еще несмотря ни на что. И его хозяева отнюдь не сводили концы с концами.
* * *
– Полный бак, – процедил сквозь зубы сын полковника и выругался, когда поймав на лету полновесный дублон с профилем Императора, невозмутимый заправщик, неотличимый от всех иных заправщиков в округе, показал в ответ два пальца. Сын полковника бросил еще одну монету, постаравшись, чтобы она упала в песок, но заправщик лишь вскинул руку и поймал и ее тоже.
– Полный бак, сахиб. Хорошо. – Он вставил шланг в бензобак и повернул вентиль. Подошел к ощерившемуся акульей пастью капоту и пальцем потер копоть за блоком выхлопных труб.
– Плохо, сахиб. Надо смотреть. Полчаса. Я посмотрю, пока сахиб будет обедать?
– Здесь пролетал красный самолет? – перебил сын полковника заправщика, – Моноплан с двухрядным звездообразным мотором воздушного охлаждения?
– Новый самолет Камаля? – прищурился заправщик, – Сахиб разминулся с ним на четверть часа. Так что насчет обеда и техосмотра?
– На обратном пути обязательно, – пообещал сын полковника.
– Как вам будет угодно, сахиб, – покачал головой заправщик, – как вам будет угодно.
Выдернул шланг из бензобака и плотно завернул крышку.
– Готов! – сказал он на прощание сыну полковника.
– От винта! – отозвался тот.
* * *
И – на ста процентах мощности вслед за Камалем. От форта Букло до ущелья Джагей. Чуть меньше сотни миль. Финишная прямая большой погони. Неудивительно, что опытный заправщик в Букло предлагал посмотреть двигатель – сын полковника и сам слышал, как в ровном вое тысячесильного «Монро-Байарда» появлялись надрывные нотки.
– Выдержит, – решил сын полковника, – должен выдержать. И не стал убавлять газ.
И был вознагражден по вере своей. В пятнадцати милях от ущелья Джагей он увидел, как сверкая кроваво-красной эмалью мчится у самой поверхности земли красная «Жуавьез».
Преимущество по высоте было на стороне сына полковника. Преимущество по скорости тоже. Он откинул предохранитель. Он сдвинул дроссель вперед, загоняя двигатель в форсажный режим. Он толкнул чуть от себя ручку, и «Райдер» в пологом пикировании начал набирать максимальную скорость, сокращая дистанцию с Камалем, с «Жуавьез» и со входом в ущелье Джагей, влетать в которое было нельзя. И когда до «Жуавьез» оставалось не более полутора сотен футов, а до входа в ущелье полторы мили, сын полковника поймал в перекрестье сияющий фюзеляж и на выдохе выпустил длинную – снарядов на пятьдесят – очередь. Но, то ли боги помогли Камалю, то ли почуял он опасность шестым чувством, которое не раз уже спасало его от пуль пограничной стражи в небе и на земле, но в последний миг кинул он «Жуавьез» вправо и, вместо того, чтобы разорвать его самолет, выбили снаряды спаренную дорожку из пыльных разрывов в сухих кустах внизу. Выпустил сын полковника еще одну очередь, но и от нее, усмехнувшись, ушел Камаль. Лишь щелкнул тумблером рации, переключая ее с приема на передачу, и, надеясь, что попадет в нужную волну, прокричал в эфир зло и весело:
– Стреляешь, как пехота! Покажи, какой из тебя пилот!
И на выходе из мертвой петли – вот тебе фора, молокосос! – вогнал самолет в ущелье.
* * *
И, сжав до скрипа зубы, влетел быстрее птицы в сотню миль ущелья Джагей – каньона большой Алагвады – сын полковника. И, следуя за Камалем, увернулся он от скалы слева и ушел от троса, тянущегося от земли к аэростату заграждения и возрадовался, увидев прямой участок в две сотни метров, когда короткая очередь из эрликона прожгла воздух в пяти метрах от «Райдера». Но, кто задумал догнать вора в пограничье, тот должен идти до конца, и сын полковника лишь качнул педалями и последовал за ушедшим в правое скольжение Камалем, надеясь, если не огнем, то тараном достать дерзкого горца. Он делал все, чтобы не отстать от Камаля, потому что был в ущелье только один безопасный маршрут и, когда однажды попытался сын полковника подловить Камаля на малом радиусе, то едва разминулся он с невидимым в тени стальным канатом.
То мчались они над серебрящейся Алагвадой, почти цепляя радиаторами воду, то взмывали в небо, то метались от одной стены каньона к другой, и ни один не уступал другому в мастерстве. И, как южный сокол, летел черный «Райдер», но стремительная «Жуавьез» легко ускользала от него. И не раз, и не три, но семь, изрыгали горячий свинец поставленные на прямую наводку эрликоны, принуждая сына полковника отказаться от погони, но тот лишь крепче сжимал ручку и вслед за Камалом закладывал горки, скольжения и полупетли.
И, на выходе из очередного поворота, давно уже перегревшийся мотор «Райдера» не выдержал. Закашлялся, хлопнул и заглох, выдав последний клуб черного дыма. Сын полковника только и успел, что флюгировать винт, и в тишине заскользил, снижаясь, над водой, надеясь не угробиться при аварийной посадке. И, когда уже выпустил он тормозные щитки, в двух сотнях метров впереди увидел он на правом берегу короткую посадочную полосу. На нормальный выпуск шасси времени не было, и потому рванул он сразу рычаг аварийного выпуска и, буквально за пять секунд до того, как ударились пневматики о грунт, успел-таки повернуть кран аварийного баллона, фиксируя замки шасси в вертикальном положении.
* * *
Сын полковника переводил дух после пусть и успешной, но аварийной посадки. Руки дрожали, хотелось сделать большой глоток коньяка. Он выдернул шпильку, удерживающую ремни, и сдвинул назад фонарь. Погоня не удалась. Камаль ушел на земли мятежных племен и теперь... Сын полковника повернул голову и увидел, как снижается, заходя на атаку, стремительная «Жуавьез» и почти физически ощутил, как его тело рвут в клочья тяжелые пули. Он перевалился в отчаянном рывке через борт, но, уже скатываясь по крылу на землю, увидел, что снижается Камаль с тангажом на хвост, и из ниш медленно вываливаются шасси. Рука потянулась к поясу, к кобуре, но память подсказала, что надежный, как кирпич, «правдоискатель» лежит поверх стопки карт в кабине. Сын полковника вскочил на ноги и, взбежав по крылу, перегнулся через борт за пистолетом, но, едва лишь пальцы его коснулись ребристой рукояти, он услышал, как прыгнул с крыла на крыло Камаль, позволив кроваво-красной «Жуавьез» докатываться самостоятельно по полосе, и в отчаянном развороте попытался достать вора, но Камаль легко выбил пистолет ударом кулака и спрыгнул на землю, так, чтобы в случае чего не дать противнику поднять потерянное оружие.
– Ну что же, – улыбнулся Камаль, – мне кажется, что я был слишком милостив к тебе, а ты залетел слишком далеко! Туда, куда не стоит залетать белому человеку! Здесь на мили вокруг не найти не пристрелянного сектора! В любой момент я мог отдать приказ и шакалы были бы этой ночью обеспечены пищей! Или ты думаешь, что мои зенитчики не умеют стрелять? Даже сейчас стоит мне махнуть рукой и два… точнее три пулемета сделают из тебя корм для падальщиков! Ты настолько смел или настолько глуп, сын полковника?
Сын полковника спрыгнул с крыла и в упор посмотрел на Камаля.
– Маши, – легко ответил он, – но прежде посчитай, не дорого ли тебе обойдется этот взмах? Ведь, если даже у моего отца не хватит влияния, чтобы сюда прислали за моими костями тысячу штыков, то уж денег на десяток штурмнавигаторов мой род найдет. И, когда они взорвут твой дом, вырежут скот и сожгут на корню весь урожай, ты вспомни, что все это плата за сегодняшний обед для твоих братьев-стервятников. Не дорого ли будет? У меня встречное предложение. Ты возвращаешь мне «Жуавьез», и я улетаю. Никаких взаимных претензий. Как тебе такой вариант?
– Ни слова о стервятниках! – Камаль схватил сына полковника за ворот комбинезона и притянул к себе, – Тут спор двух орлов! – оскалился он, обнажая два ряда крепких желтых зубов. – И, пусть я проживу сто лет и буду питаться падалью, если причиню тебе вред. Ты славно шутишь перед лицом смерти, сын полковника. Здесь, как нигде, ценят это.
– А ты великий пилот, Камаль, – ухмыльнулся сын полковника, – и «Жуавьез» вполне подходит тебе. Мой тебе отец ее дарит. Ты достоин такой машины. Если ты ее перекрасишь и не будешь чересчур наглеть, то можно будет записать ее уничтоженной и никаких особых проблем, я думаю, не будет.
– Достойный подарок, – усмехнулся Камаль, – но, знаешь, я слишком стар для нее. К тому же, ты почти догнал меня на худшем самолете, а, значит, что пилот ты не худший. Да и приняв такой подарок от белого полковника, я окажусь в неловком положении перед своими людьми, которые привыкли брать добычу с боя, и только в сражении иметь дело с имперскими офицерами.
– Но без подарка ты не останешься все равно.
Сын полковника поднял с земли наградной «правдоискатель» и за ствол протянул его Камалю.
– Однажды ты отнял его у врага. Надеюсь, что примешь его же в дар от друга?
– Ну что же, теперь подарок за мной. Если уж твой отец не побоялся послать за мной сына, то и я не побоюсь отдать своего ему на службу, – Камаль хитро сплел пальцы и оглушительно свистнул – кусты у полосы зашевелились и из них вышел молодой горец с кавалерийским карабином в руках.
– Вот твой новый командир, – обратился Камаль к сыну, указывая на сына полковника, – он главный в разведывательной эскадрилье, и я хочу, чтобы отныне ты был его ведомым в воздухе и братом на земле, пока я или твоя смерть не снимут этого обета. Ты будешь есть армейский паек и помнить, кто враг Империи. И, если для ее спокойствия надо будет разрушить мой дом, то ты как нужно отмаркируешь цель дымами. Вот так. И, может быть, однажды в Пешавуре тебе присвоят чин рисальдара, а меня отведут на виселицу. Ну что, сын полковника? Можешь ли ты похвастаться большей щедростью?
* * *
Они принесли братскую клятву, рассыпав по земле соль, на клинках длинного хайбера и короткого армейского М5. Они преломили хлеб и поклялись в дружбе на чудотворном имени Создателя.
Потом полковничий сын сел в стремительную «Жуавьез», сияющую дорогой эмалью цвета артериальной крови, а сын Камаля на матово-черного «Райдера», чей радиатор заново наполнили родниковой водой. Они подняли в воздух свои машины и в плотном строю направились через лабиринты ущелья Джагей обратно к форту Букло.
Но, когда они сели там для дозаправки, два десятка пилотов подоспевшей на помощь командиру второй эскадрильи выбежали им навстречу. И каждый из них был готов разрядить барабан револьвера в жителя гор, не дав ему вылезти из кабины.
– Назад! – крикнул тогда, срывая горло, сын полковника, – Назад! И убрать оружие! Все равно, кем он был вчера! Сегодня он – один из нас!
* * *
– Все было именно так, как написано? – редактор закрыл папку с рукописью и взглянул на автора.
– Именно так. «Жуавьез», кстати, на вооружение так и не приняли – слишком дорогая в обслуживании.
– Я не об этом. Камаль действительно был таким тонким дипломатом?
– Вы все поняли, – улыбнулся автор, – Да, он навязал сыну полковника этот братский договор, который сам мог аннулировать в любой удобный для себя момент. Известие о том, что Имперский офицер побратался с горцем, мгновенно облетело округу и многие исподтишка назвали произошедшее династическим браком. Второй истребительный снизил активность в акциях против горцев, почти полностью переключившись на охоту за караванами контрабандистов – наверху даже хотели передислоцировать полк на западные границы, но кто-то обратил внимание, что и активность горцев после этого инцидента постепенно сошла на нет. Вот такая история.
– Любопытная, – подтвердил редактор, возвращая папку, – но военная цензура не даст ее напечатать. Приграничная дипломатия – табуированная тема. Тем более при таком количестве тонкостей и скрытых слоев. Знаете, что я вам посоветую? Я читал ваши стихи. Может быть, вы напишете поэму? И перенесете действие лет на сто назад, чтобы у цензуры не было поводов прикопаться? А потом мы, как бы невзначай, расскажем о подоплеке? И только представьте, Редьярд, как будет смотреться в финале какой-нибудь патетический вывод! Типа, «Восток это восток, запад это запад! Но два действительно крутых сукиных сына всегда найдут общий язык, сойдясь лицом к лицу».
Автор: Ильдар Валишин
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 27.08.2023, 18:05 | Сообщение # 1490 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Утром уж осенью пахнет,
Чуть посвежее в домах,
Лето тихонько зачахнет,
Осень осядет в полях.
Дождь наберёт свою силу,
Скоро листве пожелтеть,
Осень рисует картину,
Выдав прохладный билет.
Осень грустит и мечтает,
Томна её красота,
Землю она украшает,
Смотрит всё чаще в глаза…
Вдруг пожелтеют опушки,
Где-то краснеет листва
И у деревьев макушки
Скоро побреет она.
Дарит грибы, урожаи,
Редкое солнце порой,
Лето прощается с нами,
Август ведёт за собой…
22.08.2023
***
«Русский брат - украинский брат»
Русский Киев - Святая Русь,
Злобных ворогов одолев,
Бились насмерть и гибли пусть,
Преждевременно поседев…
Память прошлое ворошит,
Ту войну, где был немец враг,
Нас сегодня опять настиг
Враг фашистский - по крови брат…
Этот брат твой и мой сейчас,
Он забыл про родную кровь,
Брат украинский - русский брат,
Память душу тревожит вновь…
Дарья Дугина и Владлен,
Моторола и Гиви - брат…
Столько жизней ушло, зачем?
Это Запада дурь и блажь!
Брат по крови мой, посмотри,
Что наделали мы с тобой,
Разве деды за это шли?
Чтобы мы вели смертный бой?
Чтобы Бога делили мы?
Чтобы землю свою сожгли?
Ты, мой брат, оглянись, пойми,
Мы для этого рождены?
Есть Москва и родной Херсон,
Святой Киев и наш Донбасс,
Не хочу я чтоб Вашингтон
Кукловодом был и для нас…
Русский брат - украинский брат,
Мы по крови с тобой родня,
Я твой кум, ты - мой кровный брат,
Не губи наши жизни зря!
23.08.2023
***
Он ушёл внезапно,
Главный в ЧВК,
Он - боец, он - Вагнер,
Твёрдая рука…
На войне сражался,
Родину любил,
Он в сердцах остался,
Правдой победил!
Думаем, гадаем,
Что произошло?
Мы ещё узнаем,
Видно суждено…
Вагнера «играли»
Под его рукой
И врага ломали,
Шли на смертный бой.
Командир отважный,
Умер командир,
Он придёт однажды,
Но не в этот мир…
Там Евгений сверху
Будет наблюдать,
Будто киноленту
Всё назад мотать…
Он ушёл внезапно,
Командир - кумир,
Он боец - он Вагнер,
С нами командир!!!
24.08.2023
***
«Отбыл командир»
Крест на нём поставили,
Слишком много знал
И уйти заставили,
Он с огнём играл…
Не боялся смерти он,
Правду говорил
И раздался в небе гром,
Десять лишь могил…
Командиры Вагнера -
Мужики войны,
Сильные, отважные,
Родине верны!
Вагнера - солдатики,
Вагнера - зэка,
Знают наши братики
Жизнь наверняка…
Командиру верили,
Шли на смертный бой,
Там себя проверили,
Он для них живой.
Не случилось дальше жить,
Всё, окончен бой,
Будут Родине служить
Где небесный строй…
В небесах им встретиться
Видно суждено
И служить Отечеству,
Как в немом кино…
Не боялся смерти он,
Прямо говорил,
Зазвучал набатом звон,
Бог «распределил»…
Крест на нём поставили,
Неудобен был,
Замолчать заставили,
Отбыл командир…
25.08.2023
***
Под зонтами мы прятали лица,
За очками скрывали глаза,
Что же в мире усталом творится?
Снова горькая льётся слеза…
Не скрывая свои убеждения,
Мы про Бога забыли совсем,
Только помнили про наслаждения,
Свои души мы продали в плен…
Продаваясь за мнимые цели,
Всё хотели «себя обрести»,
Проиграли в неравной дуэли
И не знаем куда нам идти…
Мы чуть-чуть поживём на планете,
Дальше вечность к себе позовёт,
Что же с нами творится на свете?
Отчего же душа не поёт?
Заблудились впотьмах наши души,
Забываем про Бога и Свет,
Не хотим голос совести слушать,
Лишь судьбу укоряя в ответ…
Под зонтами мы спрятали лица,
За очками скрываем глаза,
Так и бродим впотьмах заблудившись
И на сердце всегда пустота…
26.08.2023
***
Падают по одному
Листья с деревьев кружа,
Холодно снова в дому,
Осень идёт не спеша…
Лето уснёт и уйдёт,
Дальше пора сентябрю,
Песню свою пропоёт,
Песнь колыбельную…
Будет баюкать, жалеть,
Листьями тихо кружить,
Скоро и ей умереть,
Дальше Зиме долго жить…
…Ну а потом, как нибудь,
Где-то Весна зазвучит,
К Лету проложит свой путь,
Солнцем тропу озарит…
27.08.2023
Елена Любимова-Семерджиди (Семерджиди) https://vk.com/id90102272
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 30.08.2023, 22:09 | Сообщение # 1491 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Александр Пушкин
Ворон к ворону летит…
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
«Ворон! где б нам отобедать?
Как бы нам о том проведать?»
Ворон ворону в ответ:
«Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый.
Кем убит и отчего,
Знает сокол лишь его,
Да кобылка вороная,
Да хозяйка молодая».
Сокол в рощу улетел,
На кобылку недруг сел,
А хозяйка ждет милога,
Не убитого, живого.
1828 г.
***
Александр Дюма родился 24 июля 1802 года в семье генерала Тома-Александра Дюма и Марии-Луизы Лабуре, дочери хозяина гостиницы в Виллер-Котре. Дюма считался квартероном (терминология, основанная на количестве негритянской доли в генах), так как его бабушка по отцовской линии была чернокожей рабыней с острова Гаити.
Александр Дюма в юности https://24smi.org/public/media/resize/800x-/2017/6/7/03_9p8Atd8.jpg
d'Alexandre Dumas - Les Deux Corbeaux (Два ворона) – 1858 (перевод стихотворения Пушкина «Ворон к ворону летит») – в главе «Поэт Пушкин» книги путевых очерков «В России».
LES DEUX CORBEAUX
Le corbeau vers le corbeau vole,
Et tout en croassant lui dit:
Où déjeuner? Sur ma parole,
Ce matin j’ai grand appétit.
A l’oiseau, l’oiseau répond: Frère,
Je vais te tirer d’embarras.
Un chevalier, sur la bruyère,
Dans son sang est couché là-bas !
Qui commit l’action infâme?
Et dans quel but la commit-on?
Nul ne le sait, sinon sa femme,
Sa jument noire et son faucon.
Le faucon s’est, à tire d’aile,
Envolé dans le bois altier:
Et sur sa jument infidèle,
A disparu le meurtrier.
Et la femme, beauté farouche,
Qui ne se permet au’un servant.
Attend le baiser à la bouche
Non l’ami mort, mais le vivant.
***
Семья на продажу
На подмостках стояли, вжавшись друг в друга, четверо маленьких детей. Старшая сестра крепко держала за руку серьезного брата, а две другие девочки - ещё совсем малышки - просто плакали, не понимая, куда привел их отец.
- Смотрите, как мальчонка насупился, - хмыкнул один из покупателей.
- Настоящим генералом будет! - со смешком ответил ему другой.
- Это ваши дети? - обратился первый к статному белому мужчине, считавшему монеты возле помоста. - Так дёшево продаете?
- Да, - протянул тот лениво. - Срочно нужны деньги.
- А их мать?
- Купили уже, - мотнул головой мужчина.
- Отец, - тихо позвал его мальчик с помоста, но мужчина даже не повернулся - все его мысли были заняты деньгами.
Маркизу де ла Пайетри было смертельно скучно. Родовой замок, этот оплот вековых традиций и пыльных гобеленов, в последнее время Александра только неимоверно раздражал. Обычные развлечения - стрельба по мишеням, охота и даже светские приемы - больше не радовали, а только погружали юношу ещё глубже в пучину беспросветной тоски. Александру не исполнилось и 25-ти, а жизнь уже не приносила отпрыску изрядно обедневшего, но все ещё почитаемого французского рода никакой радости.
И однажды, когда Александр как обычно проводил послеобеденные часы в праздной лени, его посетила самая простая, но вместе с тем и совершенно гениальная мысль: почему бы ему не отправиться к Вест-Индию, где уже несколько лет вполне счастливо жил его брат? Чарльз владел несколькими плантациями в провинции Монте-Кристи и смог сколотить там неплохое состояние. Но больше денег Александра привлекала дикая экзотика далёкого всеми забытого острова. Там уж точно будет веселее, чем в пропахшем плесенью особняке!
Так, в 1732 году юноша, предвкушавший самые невероятные приключения, оказался за тысячи миль от родной Франции. В Санто-Доминго действительно оказалось гораздо интереснее, чем дома - если, конечно, знать толк в настоящем веселье. А Александр, без сомнения, представлял, как заставить жизнь играть самыми яркими красками - для того всего лишь нужны были кровью и потом заработанные капиталы брата. Сначала Чарльз закрывал глаза на непомерные аппетиты своего гостя, но когда растраты Александра начали превышать все мыслимые границы, все же попробовал брата приструнить. Правда, беспечный Александр и не подумал снижать свои расходы - все так же заказывал самые дорогие деликатесы, закатывал шумные вечеринки и буквально сорил деньгами направо и налево.
В конце концов, терпение Чарльза иссякло, но вместо того, чтобы вернуть родственнику долги, юный маркиз не нашел ничего лучше, как просто...сбежать на Гаити. С собой он прихватил немного золота и трех украденных на плантации Чарльза рабов, которых на новом месте сразу же продал. На вырученные деньги Александр, взявший себе псевдоним Антуан Делиль, приобрел небольшую плантацию и зажил вполне сносно. Правда, скоро он снова почувствовал скуку: на плантации заняться ему особо было нечем, только и оставалось, что приставать к хорошеньким гаитянкам. Перепробовав всех девушек на плантации, юноша отправился на рынок - чтобы подыскать себе новую компаньонку для любовных утех.
Выбор его пал на изумительно красивую африканку: только увидев её, Александр не хотел даже рассматривать остальной товар. Девушка стоила дорого, гораздо больше, чем маркиз мог себе позволить, но он даже не торговался - ему казалось, что прекрасная незнакомка с гладкой кожей цвета дорогого шоколада стоит каждого потраченного на нее су. Не смутило Александра и маленькая девочка, цепляющаяся за юбку матери: продавец разделять их не пожелал.
Новое приобретение звали Мария-Сессета. По легенде, гаитянки с плантаций, завидуя ее особенному положению, дали ей фамилию Дюма ("из фермы", "из усадьбы"). И действительно - в глазах не разгибающих спину работниц Мария устроилась очень неплохо: жила вместе с господином в его доме, ела вдоволь, ни в чем не нуждалась, да и с дочерью ее никто не разлучал. Но все же положение Марии были столь же бесправным, как и у любой рабыни - её жизнь и здоровье полностью зависели от одной прихоти переменчивого Александра-Антуана. Впрочем, хозяин был добр к своей любимой игрушке и, в отличие от другие плантаторов, не был склонен к припадкам гнева, нередко оканчивающихся несчастными случаями.
Мария-Сессета родила своему господину трёх детей - мальчика и двух девочек - и уже вполне свыклась со своим положением, не ожидая никаких изменений в своей не очень-то счастливой жизни. Не могла же она предположить, что Александра вновь одолеет страшная скука и он решит, что плантаторство, не приносящее существенного дохода, ему смертельно надоело? Для того, чтобы вернуться во Францию, почти обанкротившемуся маркизу необходимы были деньги, которые он надумал добыть уже привычным способом - продажей рабов. Только вот в собственности у Александра уже почти никого не осталось, только любимая Мария-Сессета и четверо её детей.
По одной из версий, Мария к тому времени уже умерла от вспышки дифтерии, по другой - ей пришлось своими глазами наблюдать, как её малышей продавали с аукциона, и сделать с этим она ничего не могла. Детей приобрел некий господин Карон - с Александром он договорился, что ребят потом можно будет выкупить обратно, если у их отца, конечно, появится такое желание.
Во Франции маркиз довольно быстро решил все свои дела: уладил дела о наследстве, восстановил свое имя, титул и продал фамильный замок Ла Пайетери. Разбогатев, через несколько лет он вернулся на Гаити, но выкупать всех детей не пожелал - девочки ему были без надобности. Марию, если она, ещё была жива, он тоже возвращать себе не захотел, "повезло" только мальчику - Тому-Александру, которого маркиз забрал с собой во Францию.
Выросший Тома-Александр решил завербоваться в королевскую гвардию, что его отцу совершенно не понравилось: видано ли - наследник аристократического рода, и - в казарме вместе с простолюдинами! Разгорелся нешуточный скандал, в ходе которого Тома просто отрекся своего имени, взяв себе фамилию матери. С отцом и мачехой - то ли бывшей экономкой маркиза, то ли женой виноградаря - он больше так и не общался. Маркиз через несколько лет скончался, а Тома-Александр смог сделать себе по-настоящему головокружительную карьеру: от обычного солдата дослужиться до командующего кавалерией и подружиться с самим Наполеоном.
В армии Дюма ценили за смелость, доблесть и недюжиную силу: якобы он мог подтянутся вместе с лошадью, зажав её в шенкелях, в одиночку останавливал австрийские эскадроны...Только судьба не была благосклонна к мальчишке, проданному родным отцом в рабство. В 1799 году Тома-Александр поссорился с Наполеоном, не поддержав его план похода на Восток. Император отправил бывшего друга домой, и на пути обратно Дюма не посчастливилось сесть на мель в Неаполитанском заливе, с чьим королевством Франция тогда находилась в состоянии войны. Командующего кавалерией бросили в тюрьму, откуда он вышел только два года спустя совершенно больным - почти ослепшим, оглохшим, искалеченным постоянными отравлениями мышьяком, который подбрасывали ему недоброжелатели.
Тома-Александр, некогда осыпаемый королевскими почестями, скончался всего несколько лет спустя, не дожив до 44 лет, бросив в нищете и голоде жену с двумя детьми.
Одним из них был писатель Александр Дюма-отец, в свое время прославившийся на весь мир. Поверила бы в его головокружительный успех его бабушка - бесправная рабыня, которую продавали и покупали как обычный аксессуар? Вряд ли.
Marga: просто история https://dzen.ru/a/ZO8-uUGg_Hu9SViW
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Понедельник, 04.09.2023, 12:36 | Сообщение # 1492 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Отчего тоска в груди?
Кто бы мне ответил
А внизу на улице
Веселятся дети
Слушай, как же вышло так?
Вроде и не маялись
Песенка неслышная
В чем-то тихо каялась
Комната огромная
Дедушкин пуловер
Трубка телефонная
Загородный номер
2002 г.
***
Погляжу спокойно
Это очень личное
Маленькая вольность
Сколько безразличия…
Острая осока
Обожди-ка малость
Горною дорогой
Неба не касаясь
Продолжая топать
Весны отмечаю
Временная пропасть
Маятник качает
Небеса покойны
И луны величие
Страх или невольно
Только безразличие..?
2004 г.
***
За шагом шаг. Иду, пинаю листья
Вы не подскажите, который час?
Я потеряла счет секундам мыслям
Словам и огонькам коротких фраз
Короткие распахнутые фразы
Еще немного и посыпет снег
Включая сердце выключая разум
По парку ходит странный человек
Который что-то знает о вселенной
Лишь пожелай. А после удержи
А после умирай. А тело бренно
...Бессмертие души
2013 г.
***
И падала холодная звезда
Пронзая тишину и сладость ночи...
Прости, я знала, что полет окончен
Мы оба знали. Больше никогда
Не ощутить шершавые ладони
Не окунуться в негу и тоску
Кто честен - никогда не будет сломлен
Кто верен, тот… О, Боже, почему?
На острие немыслимой вершины
Мы сотворили мир, слагали сны
Мы дни считали, сука, до весны
Зачем все так - уму непостижимо…
Любить - без срока. Срок - без оправданья
Я навсегда останусь. Навсегда.
В той жаркой ночи. Осени дыхание.
И падала холодная звезда
Юта http://utamusic.ru/stixi/?page=4
***
Сиреневых софитов хоровод https://www.youtube.com/watch?v....index=1
Круженье света. Он сейчас придет
Ворвется ветром - ветер в паруса
И все умолкнет - звуки, голоса
И в этой невозможной тишине
Послышится уже ему, не мне
Как откровение бала посреди
"Не уходи. Не уходи".
2013 г.
***
Клавиши-малыши https://www.youtube.com/watch?v=SRD3UFnQems
Вздохи да междометия
Очень, прошу, напиши
Очень хочу поглядеть я
Клавиши не поют
Рифму в башке полощут
Город, квартира, уют
Радио, долгие ночи
Заколебало все, заколебало
Заколебало все, заколебало
Воздух вплетала в косы
Думала, что поможет
Кресло, красивая поза
Вино красное, что подороже
Вроде слова и слова
Рифмы - не драгоценности
А ты их услышишь едва
А я не боюсь неизвестности
***
Однажды мы придем домой не все https://www.youtube.com/watch?v=txMadoLeJEo&t=1s
Придем с победой такова цена
По беспосадочной по полосе
Взмывали в небо павших имена
Пополнился небесный взвод
Отдали честь и курс на взлет
Мотаю будни словно киноленту
Мы шли за ленту, мы шли вперед
Мы видели отечество в огне
Глазами деда в собственный прицел
За тех кто не остался в стороне
Кто возвратился невредим и цел
Поднимут тост расплакавшись от чувств
Огонь оплавит тонкую свечу
Мотаю будни словно киноленту
Мы шли за ленту плечом к плечу
Мы шли за ленту плечом к плечу
А после боя свята тишина
Нам виделся один и тот же сон
И дом родной и рьяная весна
И соловьи со всех сторон
Мы поживем еще на этом свете
Дай Бог ни на войне бы нашим детям
Мотаю будни словно киноленту
Мы шли за ленту, мы шли к победе
Сообщение отредактировал Михалы4 - Понедельник, 04.09.2023, 12:37 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Суббота, 09.09.2023, 15:35 | Сообщение # 1493 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| …поэт Всеволод Емелин на секции прозы предложил выбрать «мужчину представительной внешности или женщину приятной наружности»:
— И пусть она подойдет к Путину и скажет прямо и честно: «Мы, писатели, хотим денег! А вы прямо скажите, что от нас требуется! Можем написать поэму об Олимпиаде, а если надо — про дружбу народов…»
_______________________________
ПОСЛЕДНИЙ ГУДОК
(ПОХОРОНЫ БРЕЖНЕВА)
Светлой памяти СССР посвящается
Не бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили,
И труп с разрывающим душу гудком
Мы в тело земли опустили.
Серели шинели, краснела звезда,
Синели кремлёвские ели.
Заводы, машины, суда, поезда
Гудели, гудели, гудели.
Молчала толпа, но хрустела едва
Земля, принимавшая тело.
Больная с похмелья моя голова
Гудела, гудела, гудела.
Каракуль папах, и седин серебро...
Оратор сказал, утешая:
- “Осталось, мол, верное политбюро -
Дружина его удалая”.
Народ перенёс эту скорбную весть,
Печально и дружно балдея.
По слову апостола не было здесь
Ни эллина, ни иудея.
Не знала планета подобной страны,
Где надо для жизни так мало,
Где все перед выпивкой были равны
От грузчика до адмирала.
Вся новая общность - советский народ
Гудел от Москвы до окраин.
Гудели евреи, их близок исход
Домой, в государство Израиль.
Кавказ благодатный, весёлая пьянь:
Абхазы, армяне, грузины...
Гудел не от взрывов ракет “Алазань” -
Вином Алазанской долины.
Ещё наплевав на священный Коран,
Не зная законов Аллаха,
Широко шагающий Азербайджан
Гудел заодно с Карабахом.
Гудела Молдова. Не так уж давно
Он правил в ней долгие годы.
И здесь скоро кровь, а совсем не вино
Окрасит днестровские воды.
Но чувствовал каждый, что близок предел,
Глотая креплёное зелье.
Подбитый КАМАЗ на Саланге гудел
И ветер в афганских ущельях.
Ревели турбины на МИГах и ТУ,
Свистело холодное пламя.
Гудели упёршиеся в пустоту
Промёрзшие рельсы на БАМе.
Шипели глушилки, молчали АЭС.
Их время приходит взрываться.
Гудели ракеты, им скоро под пресс,
Защита страны СС-20.
Над ним пол-Европы смиренно склонит
Союзников братские флаги,
Но скоро другая толпа загудит
На стогнах Берлина и Праги.
Свой факел успел передать он другим.
Сурово, как два монумента,
Отмечены лица клеймом роковым,
Стояли Андропов с Черненко.
Не зная, что скоро такой же конвой
Проводит к могильному входу
Их, жертвою павших в борьбе роковой,
Любви безответной к народу.
Лишь рвалось, металось, кричало: - “Беда!”
Ослепшее красное знамя
О том, что уходит сейчас навсегда,
Не зная, не зная, не зная.
Пришла пятилетка больших похорон,
Повеяло дымом свободы.
И каркала чёрная стая ворон
Над площадью полной народа.
Все лица сливались, как будто во сне,
И только невидимый палец
Чертил на кровавой кремлёвской стене
Слова - Мене, Текел и Фарес.
...............................................................
С тех пор беспрерывно я плачу и пью,
И вижу венки и медали.
Не Брежнева тело, а юность мою
Вы мокрой землёй закидали.
Я вижу огромный, разрушенный дом
И бюст на забытой могиле.
Не бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили.
(1990-е гг.)
***
Письмо читателя газеты “День”
в редакцию журнала “Огонёк”.
(из цикла “Песни аутсайдера”)
На мне уж волосы седые,
Но всё равно, я не пойму -
Зачем вы продали Россию?
Почём? И, главное, кому?
Но вижу, вы кому-то злому
Продали родину мою.
Вы сняли памятник Свердлову,
Убили царскую семью.
Вы всюду насадили пьянство,
На нашем сидючи горбе.
Вы уничтожили дворянство,
Вы развалили КГБ.
Ни капли не благоговея,
Закрыли вы монастыри.
Да что там! Вы из мавзолея
Чуть Ленина не унесли!
Вы по указке Моссовета
Из храма сделали бассейн.
Чтоб вам сказал на всё на это,
Когда б узнал Саддам Хуссейн?
По всей стране ликует ворог,
В Кремле бесчинствует Хасид.
Бутылка водки аж сто сорок,
Вот геноцид так геноцид.
Народ российский сном окован,
Но он проснётся, враг, дрожи.
Его возглавят Алкснис, Коган
И Умалатова Сажи.
Народ проснётся, он прозреет
И крепко вдарит по ушам
Всем тем чеченцам, тем евреям,
Не сдобровать и латышам.
Мы с нетерпеньем ждём приказов,
И скоро отдадут приказ.
Ведь с нами Язов, и Ниязов
Тоже, наверное, за нас.
Мы встанем против царства рока,
Пылая праведным огнём,
С зелёным знаменем Пророка,
С святым Георгием на нём.
Мы выйдем, всё вокруг сметая,
Врагов погубим навсегда,
Над нами Троица Святая
И Серп, и Молот, и Звезда.
Мы выйдем с Господом Исусом,
И (да продлит Господь их дни)
С самим Фиделем Кастро Русом,
С аятоллою Хомейни.
Не отдадим ни пяди Крыма,
Ни флота и ни корабля,
Ни книжек этого раввина.
Курилы - русская земля!
Под треск огня, под лязг металла
Разгоним этот стыд и срам,
Поддержат нас континенталы,
Пассионарии всех стран.
Национально и соборно
В стране устроим Третий Рим.
Закроем видео и порно.
И ваш журнальчик запретим!
* * *
Я жизнь свою завил в кольцо,
Хоть голову клади на рельсы.
Я так любил одно лицо
Национальности еврейской.
Но всё прошло в конце концов.
В конце концов я тоже гордый.
Я это самое лицо
В лицо назвал жидовской мордой.
* * *
Я жил, как вся Россия,
Как травка в поле рос.
И вот - гипертония,
И в печени - цирроз.
Стал организм мой вытерт,
Как старое пальто.
Ни закусить, ни выпить...
А жизнь тогда на что?
Мне дом родной - больница,
Хоть не пенсионер.
Вдруг весь я развалился,
Как мой СССР.
Ах, доктор, доктор, доктор.
Доктор дорогой,
Посмотрите доктор
Что у меня с ногой.
Скакала по паркету,
Взлетала к потолку.
Теперь до туалета
Едва доволоку.
Ах, доктор, доктор, доктор,
Доктор дорогой,
Посмотрите доктор
Что у меня с рукой.
Как дрались эти руки
И как ласкали грудь.
Теперь простые брюки
Не в силах застегнуть...
***
Стихотворение написанное на работах
по рытью котлована под “Школу оперного
пения Галины Вишневской” на ул. Остоженка
там, где был сквер.
Есть же повод расстроиться
И напиться ей - ей.
По моей Метростроевской,
Да уже не моей
Я иду растревоженный,
Бесконечно скорбя.
По-еврейски Остоженкой
Обозвали тебя.
Где ты, малая родина?
Где цветы, где трава?
Что встаёт за уродина
Над бассейном “Москва”?
Был он морем нам маленьким,
Как священный Байкал.
Там впервые в купальнике
Я тебя увидал.
Увидал я такое там
Сзади и впереди,
Что любовь тяжким молотом
Застучала в груди.
Где дорожки для плаванья?
Вышка где для прыжков?
Где любовь эта славная?
Отвечай мне, Лужков.
Так Москву изувечили.
Москвичи, вашу мать!
Чтоб начальству со свечками
Было где постоять.
Где успехи спортивные?
Оборона и труд?
Голосами противными
Там монахи поют.
Я креплюсь, чтоб не вырвало,
Только вспомню - тошнит,
Немосковский их выговор,
Идиотский их вид.
Что за мать породила их?
Развелись там и тут,
Всюду машут кадилами,
Бородами трясут.
За упокой да за здравие,
Хоть святых выноси!
Расцвело православие
На великой Руси.
***
Смерть бригадира
На дальнем московском объекте,
Где краны, забор да сортир,
Средь бела дня, верьте - не верьте,
Однажды пропал бригадир.
Случиться такому ведь надо.
Он был полон сил и здоров.
Угрюмо молчала бригада.
Мелькали фуражки ментов.
Вполголоса шли разговоры.
С утра ещё был он живой.
Растерянный доктор со скорой
Седою качал головой.
Фундамент огромного зданья,
Железные бабки копров.
Сбирал лейтенант показанья,
На стройке искал фраеров.
Володька, с КАМАЗа водитель
Сказал: - “Здесь концов не найдёшь...”
И масляной ветошью вытер
Блестящий бульдозера нож.
“Слезами глаза мои пухнут.
Он был как отец нам и брат,
Ходил в лакированных туфлях,
Под мышкой носил дипломат.
Отправил однажды бульдозер
Халтурить, подделав наряд,
Налил всей бригаде по дозе,
А деньги сложил в дипломат.
И вот получил он награду,
Не знаю, как вышло уж так -
Зачем не делился с бригадой?
Почто обижал работяг?”
Солдаты для следственной группы
Лопатили тонны земли,
Искали останки от трупа,
Да так ничего не нашли.
Нашли они следственной группе,
Где сваи из грунта торчат,
Один лакированный туфель
Да чёрный портфель-дипломат.
А Лёха - Володькин брательник,
Прошедший Сургут, Самотлор,
Он ватник накинул на тельник,
Сказал, закурив “Беломор”:
“Начальник, молчи об народе.
Тебе ль за народ говорить.
Народ, как в семнадцатом годе,
Сумеет себя защитить!”
... На дальнем московском объекте,
Где ямы, бетон да тоска,
На память безвременной смерти
Заделана в цоколь доска.
***
Маша и президент.
На севере Родины нашей,
За гордым Уральским хребтом,
Хорошая девочка Маша
У мамы жила под крылом.
Цвела, как лазоревый лютик,
Томилась, как сотовый мёд.
Шептали вслед добрые люди:
“Кому-то с женой повезёт.”
Но жизнь - это трудное дело,
В ней много встречается зла.
Вдруг мама у ней заболела,
Как листик осенний слегла.
Лежит она, смеживши веки,
Вот-вот Богу душу отдаст.
А Маша горюет в аптеке,
Там нету ей нужных лекарств.
Сидит, обливаясь слезами,
Склонивши в печали главу.
Да умные люди сказали:
“Езжай-ка ты, Маша, в Москву.
Живёт там глава государства
В тиши теремов и палат,
Поможет достать он лекарство,
Ведь мы его электорат.”
Её провожали всем миром,
Не прятая искренних слёз.
Никто не сидел по квартирам.
Угрюмо ревел тепловоз.
Вслед долго платками махали,
Стоял несмолкаемый стон.
И вот на Казанском вокзале
Выходит она на перрон.
Мужчина идёт к ней навстречу:
“Отдай кошелёк,” – говорит.
А был это Лёва Корейчик,
Известный московский бандит.
Вот так, посредине вокзала
Наехал у всех на виду,
Но Маша ему рассказала
Про горе своё и беду.
Тут слёзы у Лёвы как брызни,
Из глаз потекло, потекло…
Воскликнул он: “Чисто по жизни
Я сделал сейчас западло.
Чтоб спать мне всю жизнь у параши,
Чтоб воли мне век не видать
За то, что у девочки Маши
Я деньги хотел отобрать.
Достанем лекарство для мамы,
Не будь я реальный пацан,
Начальник кремлёвской охраны
Мой старый и верный друган.
Чтоб мне не родиться в Одессе,
Не буду я грабить сирот.”
Довёз он её в мерседесе
До самых кремлёвских ворот.
И впрямь был здесь Лёва свой в доску,
Так жарко его целовал
Начальник охраны кремлёвской,
Высокий седой генерал.
Усы генерала густые,
Упрямая складка у рта,
Под сердцем героя России
Горит золотая звезда.
Поправил он в косах ей ленту,
Смахнул потихоньку слезу,
И вот в кабинет к президенту
Он нашу ведёт егозу.
На стенах святые иконы,
Огромное кресло, как трон,
Стоят на столе телефоны,
И красный стоит телефон.
Притихли у двери министры.
Премьер застыл, как монумент.
А в кресле на вид неказистый
Российский сидит президент.
Взвопил он болотною выпью,
Услышавши Машин рассказ.
“Я больше ни грамма не выпью,
Раз нету в аптеках лекарств.”
Не веря такому поступку,
Министры рыдают навзрыд.
Снимает он красную трубку,
В Америку прямо звонит.
“Не надо кредитов нам ваших,
Не нужно нам мяса, зерна.
Пришлите лекарство для Маши,
Её мама тяжко больна.”
На том конце провода всхлипнул,
Как будто нарушилась связь,
А это всем телом Билл Клинтон
Забился, в рыданьях трясясь.
Курьеры метались все в мыле,
Умри, но лекарство добудь.
И Моника с Хиллари выли,
Припавши друг-другу на грудь.
И вот через горы и реки
Летит к нам в Москву самолёт,
А в нём добрый доктор Дебейки
Лекарство для Маши везёт.
Да разве могло быть иначе,
Когда такой славный народ.
Кончаю и радостно плачу,
Мне жить это силы даёт.
Всеволод Олегович Емелин (род. 1959, Москва) — русский поэт, реставратор и экскурсовод, актёр. Лауреат Григорьевской поэтической премии (2010, 1 место)
Начиная с конца 1970-х пишет стихи. Пытался опубликоваться во всех имеющихся бумажных и сетевых изданиях, но безуспешно.
В 2023 году в связи с вооружённым вторжением России на Украину Емелин выразил сожаление в связи с тем, что когда-то писал «стихи, призывающие к агрессии, к борьбе», которые «могли в своё время сформировать у людей отношение к действительности, которое сработало спустя годы».
__________________________________________________
Захар ПРИЛЕПИН
Печальный плотник Всеволод Емелин
ПРОЛОГ. «ДАВАЙ СЛОМАЕМ ЭТОТ ОБРАЗ!»
Воспоминания начинаются так: Москва, Фрунзенская набережная. Отец и маленький сын, белобрысый дошкольник на заплетающихся ножках. Маленькая его лапка затерялась в крепкой, взрослой руке.
Вокруг яркое, отчетливое, цветущее, тополиное лето. Мощь сталинской архитектуры, Воробьевы горы, река и солнце в реке-а отец смотрит на мальчика с невыносимой жалостью: пацана опять будут оперировать.
— А что болело? — спрашиваю.
Пацан вырос. Ему уже много лет. Он отвечает:
— Что только не болело. Гланды резали в четыре года... Водянка — это с мочевым пузырем. В паху резали. До сих пор шрам в районе яиц... Только и делал, что болел и перемещался из больницы в больницу.
Разговор происходит на второй день знакомства, под третий стакан. Мы тихо пьем вино в его маленькой скромной квартирке, поэт Всеволод Емелин, его жена Вероника и я.
С тех пор как лет, наверное, пять назад я прочел его стихи, мне всегда казалось, что он только и занимается тем, что смешит, издевается и дурит. Я был не прав.
Последний народный поэт в России-Емелин все пишет более чем всерьез. Дышит в его текстах расхристанная, уже за пределом приличий искренность.
— Слушай, я тебе такие вещи рассказываю-о них никто не знает, я никому не говорил... — останавливает себя Емелин. — У меня же образ такого простого рабочего паренька с окраины…
— Давай, Сев, разломаем этот образ, а?
— Давай... Так вот, ни хрена я не с рабочей окраины.
ГЛАВА ПЕРВАЯ, КРЕМЛЕВСКАЯ
Если он говорит грустные вещи-лицо печально, но глаза при этом веселые. Если о веселом вспомнит — все наоборот.
О маме говорит с грустным взором.
Мать «паренька с рабочей окраины» Севы Емелина работала в Кремле.
Тут бы хорошо добить удивленного читателя и сказать, что Емелин — внебрачный сын, к примеру, министра культуры Фурцевой: была такая легендарная женщина в СССР. У Фурцевой обязательно должны были рождаться именно такие «поперечные» дети. Очень мелодраматичная получилась бы история. Но нет, все чуть проще.
Его отец был художником-конструктором. И мама была вовсе не Фурцевой, а секретаршей одного из видных кремлевских начальников. Впрочем, в советские времена попасть в Кремль было не столь сложно, как кажется.
— С одной стороны, это была замкнутая структура,-говорит Сева о кремлевских служащих эпохи позднего, так сказать, тоталитаризма. — Но обслуживающий персонал туда набирали простой — обычных девчонок из подмосковных деревень, без всяких образований. И, грубо говоря, «осчастливливали» их такой работой. Они и селились «кустами» — по нескольку домов в разных уголках Москвы. На работу, прямо к Спасской башне, их доставляли на автобусе. На Васильевском спуске у Кремля автобус останавливался. И вечером развозили.
Я нисколько не удивился, услышав эту историю: мой прадед по материнской линии из захолустной деревни Казинка Рязанской области работал на даче у Сталина садовником. Правда, генсека видел он только издалека, зато с Ворошиловым встречался часто. Отработал и вернулся в свой сельский дом, как ни в чем не бывало.
Мать Севы попала в Кремль в 51-м.
Во время войны она, заметим, была в оккупации, «под немцем». Мало того, дед поэта Емелина был расстрелян в 37-м как враг народа. Что вовсе не помешало маме Севы обосноваться за кремлевскими стенами и перестукивать там на печатной машинке важные документы.
Рассказывала она о своей работе крайне редко: видимо, и не должна была, согласно неким циркулярам. Но несколько историй за целую материнскую жизнь Сева все-таки услышал.
Видела она Сталина, например. Шла по коридору Кремля, навстречу вождь народов. Впереди вождя автоматчики, которые разгоняли всех подвернувшихся. Будущую маму Севы Емелина втолкнули в ближайшую комнату, оказавшуюся мужским туалетом. Там она в компании автоматчика и пары других напуганных девушек переждала, пока Иосиф Виссарионович проследует. В туалет он не заглянул.
А потом мама видела и Хрущева, и Брежнева, и всех иных. Эти попроще были, без автоматчиков передвигались.
— Косыгина она очень любила, — рассказывает Емелин. — Вспоминала: вот он бредет по кремлевскому саду, задумчиво рвет с яблони зеленое яблоко, откусывает и не бросает, а кладет в карман пиджака... С ней здоровались (я не думаю, что она выдумала это — мама никогда не была склонна к хвастовству) — и Косыгин тот же, и Микоян, и иные — по имени называли ее.
Мать Емелина работала у человека по фамилии Мельников, он курировал четыре оборонных министерства.
— Слушай, а кремлевские елки ты посещал? — спрашиваю Емелина.
— Было дело — с детьми других кремлевских служащих... Но я больше любил обычные елки.
— И конечно же ездил по путевкам в кремлевские пионерлагеря и дома отдыха?
— Естественно. Один из них был, например, в Остафьево — это имение князей Вяземских. Недавно видел по телевизору, что там делают дом-музей, а я помню сиживал в этом имении у камина… Там Пушкины бывали, Карамзины всякие.
Старинная мебель к моменту появления там будущего поэта Емелина не сохранилась, зато навезли множество трофейного немецкого барахла. Стояли гигантские фарфоровые зеркала. Утверждали, что самое массивное, с узорами из сплетающихся роз, привезено из резиденции Германа Геринга... Емелин смотрелся в него. Быть может, видел отраженья своих будущих стихов: «Из лесу выходит Серенький волчок, На стене выводит Свастики значок».
Если б не кочеванье по больницам, раннее детство Севы было бы вовсе замечательным.
Питалась, к примеру, семья Емелиных просто замечательно. Мама получала кремлевский спецпаек: колбаса докторская, сосиски микояновские, армянская вырезка, и даже картошку привозили из подсобных хозяйств. В магазин ходили только за хлебом и солью.
— Слушай, — говорю я Севе. — Вот услышат тебя наши прожженные либералы и сразу сообразят, откуда в тебе эта ностальгия. Я же наизусть помню: «Не бил барабан перед смутным полком, Когда мы вождя хоронили, И труп с разрывающим душу гудком Мы в тело земли опустили... С тех пор беспрерывно я плачу и пью, И вижу венки и медали. Не Брежнева тело, а юность мою Вы мокрой землей закидали». Вот, скажут они, откуда эта печаль: он же кремлевский мальчик, он же сосиски микояновские ел, когда мы в очередях давились!
Тут впервые у Севы становятся и глаза грустными, и улыбка пропадает при этом.
— Я же не о сосисках печалюсь, а о том, что юность моя похоронена.
ГЛАВА ВТОРАЯ, ГЕОДЕЗИЧЕСКАЯ
В детстве Сева пацаном веселым, разбитным и забубенным не был.
— В школе я какое-то время пытался изображать хулигана, — говорит Всеволод Емелин. — Но в классе уже были настоящие хулиганы, на их фоне я не смотрелся...
Дальше недолго молчит.
— Короче, они быстро просекли все, настоящие хулиганы. Пару лет, в классе седьмом-восьмом, я входил в пятерку самых забитых и опущенных в классе. Пока хулиганов не повыгоняли из школы после восьмого.
Учился плохо. Но читал книги — был доступ в роскошную библиотеку Совмина, там хранились развалы редкой фантастики: и Лем, и Брэдбери, и прочие... Поэзия началась в последних школьных классах.
— Блок, Блок, Блок. Стихи о Прекрасной Даме всякие...
После школы пошел на геодезический.
— Все в моей семье было на самом хорошем уровне: и жилье, и питание, и возможность отдохнуть,-говорит Емелин. — После седьмого класса наш достаток стал предметом моих серьезных комплексов, одноклассников я домой не водил... Но вот чего не было, так это хоть какого-то блата при поступлении в вуз.
В итоге поступал сам. И поступил.
— Когда пришел в институт, долго не мог понять, что за люди меня окружают, — рассказывает Емелин. — С одной стороны, люди как люди, а с другой — как-то не очень похожи на тех, что были вокруг до сих пор. Потом, наконец, выяснилось, что кроме меня в группе москвичей всего два человека. Другие ребята и девчата были из иных краев.
И вот на первом же занятии вызвали к доске москвича. Преподаватель говорит: «Хочу проверить ваши знания. Нарисуйте мне, как выглядит график синуса».
— Явно задумался парень, хотя только что сдал экзамен, прошел конкурс, — смеется Емелин, рассказывая. — На доске — ось икс, ось игрек. Студент смотрит на них. Преподаватель просит: «Самый простой график». Студент параллельно оси икс ведет прямую линию.
Преподавателя, как я понял, уже трудно было чем-либо удивить. Он посмотрел и говорит: «Ну, хорошо. Теперь нарисуйте мне косинус».
Опять у студента растерянный взгляд, задумчивый, и он рисует линию параллельно оси игрек.
— Замечательно! — говорит преподаватель. — Садитесь!
В общем, учиться там было, мягко говоря, несложно. Поначалу Емелин был круглым отличником.
У Севы и стипендия имелась — 40 рублей. А портвейн тогда стоил, напомним, 2 рубля 12 копеек. Был, впрочем, разбадяженный портвешок по рубль 87, и был еще по 3 рубля-марочный, с трехлетней выдержкой.
Так все и началось.
Нет, портвейн Сева уже в школе попробовал. «Едва период мастурбации В моем развитии настал, Уже тогда портвейн тринадцатый Я всем иным предпочитал. Непризнанный поэт и гений, Исполненный надежд и бед, Я был ровесником портвейна-Мне было лишь тринадцать лет».
Но в институте уже началась серьезная история...
— Вытрезвители были? Кости ломал в подпитии, сознавайся? Иные непотребства совершал?
— Было, было, все было. И кости ломал, и вытрезвители неоднократные...
Мы рассматриваем фотографии Всеволода Емелина, и невооруженным глазом видно, что в подавляющем большинстве случаев поэт несколько или глубоко пьян. В руке будущего поэта, как правило, бутылка. Иногда много бутылок возле него — на столе, или на траве, или на иной поверхности. Все початые. То ли он не фотографировался в иные минуты, то ли иные минуты были крайне редки.
Емелин констатирует факт, отвечая Бродскому: «Забивался в чужие подъезды на ночь, До тех пор, пока не поставили коды. И не знаю уж как там Иосиф Алексаныч, А я точно не пил только сухую воду».
Институт он окончил с трудом, диплом получил за честный и пронзительный взор и немедля отправился в северные края-геодезистом, по распределению. Работу заказывала строительная организация, и делал Сева самые настоящие карты: с горизонталями, с высотами, со строениями, но не географические, а для проектных работ. Командировки длились от трех до шести месяцев — Нефтеюганск, Нижневартовск-и бешеные, между прочим, зарабатывались там деньги. Пятьсот в месяц выходило чистыми. А Севе в ту пору едва перевалило за двадцать.
Работы иногда было не очень много, и геодезистам приходилось в силу возможностей коротать время.
Когда начальник партии допивался до потери человеческого облика, его грузили и эвакуировали в Москву. Сева тем временем оставался в звании и о. начальника партии.
Партия, как правило, была небольшая: непросыхающий шофер (ездить ему было некуда, и грузовик его стоял замерзший), пара шурфовщиков и три «синяка» из местных, которых нанимали, когда возникала необходимость, скажем, рельсы носить.
Не все выдерживали такой сложный ритм работы, и на Севере Сева впервые стал свидетелем, как его сверстник и сотоварищ по работе сошел с дистанции чуть раньше остальных: его, опившегося сверх предела, отправили домой в цинке, мертвого и холодного.
В 83-м году, в полярном поселке Харп, где сидит сейчас Платон Лебедев, и самого Севу настигла, наконец, белая горячка.
— Пили уже много дней… и водка была, и… разные были напитки. Вплоть до одеколона, все было. Помню, как все началось: вдруг увидел рассыпавшиеся по полу золотые монеты. Бегал на карачках по полу, их собирал. Они катались, их было трудно поймать…
Что было дальше, Сева не помнит. Но, отработав три года на Севере, вскоре после харпских золотых монет, Емелин принимает решение вернуться в Москву и покончить, так сказать, с геодезией.
Настроение, по всей видимости, было примерно такое: «И только горлышки зеленые В моем качаются мозгу. И очи синие, бездонные... П...ц, я больше не могу».
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, ДИССИДЕНТСКАЯ
Пока Сева, краткими наездами бывая в Москве, постигал Север, у него родился от бывшей сокурсницы сын.
Прожила семья недолго.
— Я, собственно, другую бабу себе завел... — поясняет Сева. — Не хотелось врать, обманывать, настроение было вроде — «да пошло все!». И расстались.
— Трагедия была?
— Нет. Там были другие, более интересные события. Тогда я пребывал в поиске «интеллигэнтного» общения. Еще в институте подружился с одним парнем. Он поймал шизофрению на третьем курсе, с тех пор у него уже ходок семь в дурдома’. Тем не менее он доныне не потерял человеческий облик, мы дружим и сейчас. А в те времена мой друг вообще был редким человеком: читающий, со связями в интеллигентских кругах, дядя его в Америке жил-русский поэт — эмигрант. Друг меня привел в одну компанию. Это называлось: Кружок катехизации.
Кружок был подпольным (начало 80-х на дворе!) и существовал вокруг отца Александра Меня.
О, там заседали матерые зубры: владеющие пятью языками, знающие Надежду Яковлевну Мандельштам и Варлама Шаламова. Кто, как это тогда называлось, в отказе. Кто со связями за границей и с возможностью издавать «тамиздатовские книги». В общем, это уже была структура.
«Зазывали в квартиры Посидеть, поболтать. Там меня окружила Диссидентская рать. В тех квартирах был, братцы, Удивительный вид: То висит инсталляция, То перфоманс висит. И, блестящий очками, Там наук кандидат О разрушенном храме Делал длинный доклад. Пили тоже не мало, И из собственных рук Мне вино подливала Кандидатша наук. Я сидел там уродом, Не поняв ни шиша, Человек из народа, Как лесковский Левша».
Самого. Меня будущий поэт видел редко. Чтобы протолкнуться к батюшке, нужны были крепкие локти: свита была плотной и сердитой; но Емелин и не рвался особенно.
Зато у него было источающее адреналин ощущение подпольщика, борца, рискующего, черт возьми, свободой во имя Руси, которую проклятые большевики... и проч., и проч.
Так все и происходило, почти как в тех, вышепроцитированных стихах: встречи, посиделки, Сева раздобыл ксерокс, делал копии книжек и воззваний. Вполне мог загреметь, кстати, но-миновало.
Тут и перестройка началась.
Как писали в учебниках о литераторах начала века, «революцию он принял восторженно». Ни одного митинга не пропускал. Клеил листовки. Раздавал прокламации. Читал правильную прессу. Агитировал косных. Ненавидел красных.
Долго помнилось ему потом утро 21 августа 1991-го. «Теперь-то уж заживем!» — такие мысли бродили в голове поэта.
В тот день Емелин, естественно, был у Белого дома, в первых рядах защитников демократии. Они ходили по центру Москвы в состоянии ослепительного счастья и нахлынувшей новизны.
— Встретил, помню, группу парней с противогазами... — повествует Сева, отпивая вино.
— А зачем противогазы?
— Ну как же, в течение суток ничего людям не раздать. Помнишь, как в мультфильме: «У нас есть план!» Вот они делали вид, что у них есть план: раздали противогазы... Встретились мы с парнями, обнимались, восклицали что-то, готовы были расплакаться.
В стихах об этом еще лучше: «Мы цепи сомкнули, мы встали в заслон, Мы за руки взяли друг друга. Давай выводи свой кровавый ОМОН, Плешивая гадина Пуго».
Но ОМОН не вышел, и Пуго проиграл.
А в 93-м году Емелин стоял у Моссовета и вместе со всеми требовал оружия, чтобы идти расстреливать красно — коричневых фашистов. Напротив поэта Емелина стояла Валерия Новодворская. Еще запомнилось, как в толпу митингующих, требовавших оружия, ворвался «мерседес», оттуда вышли два якобы афганца-все в значках и аксельбантах, бугаи; вывели под тонкие лебединые руки женщину из машины. Толпа возликовала: «Джуна с нами!»
На трибуну вышел обозреватель программы «Взгляд» Владимир Мукусев и стал говорить, что большевики не только угробили Россию, они и крейсер «Аврора» угробили. «Крейсер пропадает, крейсер ржавеет!» — восклицал Мукусев.
— Сев, ты не ощущал тогда привкуса некоего абсурда в происходящем?
— Прекрасно ощущал.
И добавляет, помолчав:
— Но все-таки в 93-м году я еще был твердо уверен, что реформам просто мешают… Что есть один путь и во имя его надо терпеть. Хотя жить мне стало совсем плохо. Не по сравнению с советскими временами — а вообще, конкретно. Жил на грани вполне очевидной нищеты. Ел одну картошку, без всего, без соли и масла…
Сначала Емелин устроился сторожем. Потом плотником в церковь Успения Пресвятой Богородицы. Там и работает до сих пор.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, ЛИТЕРАТУРНАЯ
— Сев, постой, а когда же началась литература?
Вторую половину 90-х годов Емелин провел плотничая. В свободное от плотницкой работы время посещал редакции старых и новых журналов, старых и новых газет.
Оставив квартиру бывшей жене, жил у матери, покинувшей в 91-м кремлевские покои. Прямо скажем, мать, железная женщина с железным характером, была недовольна сыном и по-прежнему старалась перековать его.
— До 45 лет шел процесс неуклонного моего воспитания. Чем она становилась старше, тем этот процесс, поскольку я жил у нее, принимал все более гомерические формы, — признается Сева.
Лет пять прошло в спорах с матерью и бессмысленном брожении по редакциям. В редакциях выходили люди с «затуманенными восточно-средиземноморскими глазами» (определение Емелина) и говорили: «Да, да, почитаем…»
— … И несли рукопись до первого мусорного ведра… Появились тогда у меня новые настроения: за что я боролся и бегал у них на побегушках, листовки за них клеил, книжки доставал, поручения их выполнял — и где чего? где награды? — здесь Емелин смеется.
Впрочем, уже тогда стихи Емелина ходили по рукам, от поклонниц к поклонникам и далее по кругу. И вот, как водится в сказках, под новый, 2000 год раздался в его квартире звонок: «Здравствуйте, я Виктория Шохина из «Независимой газеты». Мы хотим опубликовать подборку ваших текстов. Они нам очень нравятся».
И опубликовали. Целый разворот. С биографией и фотокарточкой Емелина. Стотысячным тиражом.
Публикация вызвала фурор, «Независимую» завалили письмами и задолбали звонками: кто это? откуда он взялся?
Через неделю из газеты снова позвонили: «Знаете, мы два раза подряд никого не печатаем… тем более поэзию… Но вас хотим».
И дали еще один разворот.
— Это было счастье?
— Да, да. Напился.
— И?
— И ничего не произошло.
— Как не произошло, Сева? Ты же народный поэт, ты известный. У тебя за пять лет вышли четыре книги-когда у девяносто девяти из ста русских поэтов не выходит по десять лет ни одной. Одну из твоих книжек издал Илья Кормильцев, который, кроме тебя и Лимонова, больше не издавал ни одного поэта. Твои стихи, я в курсе, знают и помнят десятки тысяч подростков в разных концах страны. (За взрослых не отвечаю — просто реже с ними общаюсь...)
— Я немножко понимаю в поэзии, — отвечает Емелин. — Последним известным поэтом был Евгений Евтушенко.
— Хорошо, — меняю я тему, — а мама твоя читала стихи сына? Гордилась?
— Знаю, что она прочитала стихотворение про «Белый дом».
(«Пока я там жизнью своей рисковал, Боролся за правое дело, Супругу мою обнимал-целовал Ее замначальник отдела».)
— Мама сказала, что вообще не понимает, что это за чушь. Я против, говорит, этих капиталистов, захвативших власть, — но ты-то вроде там стоял. Значит, стоял неизвестно ради чего? Плюс ко всему о жене написал: это вообще невозможно. Ты потеряешь сына, если он это прочтет.
Сына Сева не потерял, парень отнесся к признаниям отца с юмором. Зато благодаря поэзии Емелин нашел жену.
— Вероника, расскажи, как все было, — прошу я ее.
— В декабре 2003-го я была в гостях у певца Александра О’Шеннона, — говорит Вероника, — и он спел новую свою песню на стихи Емелина «День рожденья Гитлера».
«Я иду за первою Утренней поллитрою В Воскресенье Вербное, В день рожденья Гитлера».
— Все, конечно, пришли в полный восторг. Саша откуда-то извлек книжку Емелина, мы читали ее полночи вслух, плакали…
— «Плакали»… Не п…и, — говорит Сева доброжелательно, даже с нежностью.
— Хохотали до слез, — поправляет Вероника, нарезая груши к нашему красному полусладкому.
— .. Я сразу поняла, что автор этих стихов — тот мужчина, что мне нужен…
— И когда вы увиделись?
— Еще много времени прошло с того дня… — отвечает кто-то из них.
Они смотрят друг на друга, пытаясь вспомнить дату, и наконец вспоминают.
17 июля 2004 года уже сам Емелин был в гостях у Александра О’Шеннона в Зюзино. Выпили, конечно. Емелин вышел за пивом, приобрел примерно пол-ящика, пошел обратно и… потерялся. Бродил уже несколько часов по району, уничтожая закупленные запасы пива. Местные жители не знали, кто такой Александр О’Шеннон и тем более, где он живет.
Вдруг подъезжает к одному из подъездов роскошная машина, и откуда выходит Вероника, которую Емелин, естественно, еще не знал…
— … Но сразу понял: такая женщина может идти только к Шеннону, — говорит Емелин.-Подбежал к ней, громыхая оставшимся в пакете пивом: «Вы к Шеннону?!»
Естественно, к Шеннону.
— В первую же пьяную ночь Емелин сказал: «Выходи за меня!», — говорит Вероника. (Емелин называет ее Веронк.)
Они поженились.
Огромная фотография молодоженов была опубликована на первой полосе самой крупной литературной газеты. Новость № 1: «Поэт женился!». Больше подобных фотографий ни в этой, ни в другой литературной газете я не встречал.
И после этого Емелин говорит, что он неизвестный поэт.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Мы в церкви Успения Пресвятой Богородицы.
Внутри идет постоянный ремонт, что-то реставрируется. Стоят крепкие леса. Их построил Емелин.
— Сев, сколько тебе все-таки лет?
— 48. Помирать пора.
— Много, да?
— Считаю, что ужасно много, а чувствую себя на все 88.
Мы ходим по храму. Начинается ежедневная процедура обеда для бомжей. Каменные помещения наполняются терпким запахом старых одежд и немытых тел. Емелин смотрит на бомжей спокойно, тихими глазами, на лице ни единой эмоции: ни жалости, ни брезгливости. Я не знаю, о чем он думает.
— Сев, а русский человек — он какой, по-твоему?
— Русский человек-не православный, не голубоглазый, не русый, нет. Это пьющий человек, приворовывающий, отягощенный семьей и заботами. Но при этом: последний кусок не берет, пустую бутылку на стол не ставит, начальству вслух о любви не говорит. У него твердые понятия о жизни. Но вовсе не те, которыми его обычно наделяют…
— Ты ощущаешь себя русским человеком?
— Ну конечно.
Достоевский говорил про амбивалентность русского человека. Емелин в этом смысле пример почти идеальный. Известно-неизвестный поэт, проживший полвека счастливо-несчастной жизни, на которую он смотрит грустно-веселыми глазами.
— Знаешь, что я думаю, Сев. Мы вот ломали твой образ, ломали, а он стал еще крепче. Никак не пойму отчего.
Всеволод Емелин пожимает плечами.
Мы идем в кафе.
— У меня уже третью твою книжку зачитали, — жалуюсь я.-Где тут можно купить поблизости?
— Этого г...а полно. Дарю.
Он извлекает книжку из рюкзака.
Кроме нас в кафе сидит человек, наверное, тридцать. Вряд ли кто-то из них знает, кто такой поэт Емелин. Но ведь они и Евтушенко наверняка не читали.
Зато напротив стоит церковь в лесах Емелина, а на круглом столике лежит его же синяя книжка, где есть несколько волшебных строк. Похоже, мироздание на месте. Понимать его вовсе не обязательно. Достаточно смотреть на него честными глазами. Это не всякому дано.
Емелину дано. Но, судя по всему, это не дарует человеку исключительно радостные ощущения.
Журнал "Огонёк" №19 от 11.05.2008, стр. 21
Сообщение отредактировал Михалы4 - Суббота, 09.09.2023, 15:37 |
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 12.09.2023, 15:22 | Сообщение # 1494 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| На панели
О Дзержинском говорили:
- Знаете? Это жестокий палач!
В каждой морщинке на зверском рыле
Жён и детей
Безысходный плач.
- Взятки берёт!..
- Ну, положим, вы врёте!
- Страшный развратник!..
- Ну, только не он…
- Как это быть на подобной работе
И не украсть,
Ну хотя бы мильон?
Александр Безыменский. Феликс, 1926-1927 https://stihi.ru/2021/02/26/6119
***
Бессонная лампа над столом горит.
Режущий свет от зари до зари.
В небе туч золотая канва.
Бессонным Кремлем живет Москва.
Чудом минутный, колючий сон –
Ежеминутно трещит телефон.
А у подъезда автомобиль
Воет, взрывая снежную пыль.
В Кремле кабинет. За ширмой кровать
Стоит, чтоб в ней никогда не спать.
Печка, не пой, про уют не мурлычь!..
Сегодня звонил Владимир Ильич.
Заговор? Есть! Выехать в шесть!
Темная весть, что врагов не счесть.
В прошлом? Сибирь, кандалы, тюрьма.
Лицом к лицу смерть сама.
Побег из тюрьмы. Подкопы, жар,
Кровавой реакции душный угар.
Товарищ Дзержинский! Стань во весь рост,
Как капитан не покинешь пост.
Летопись славных Октябрьских дней
Ты завершаешь страницей своей.
Сталью блестят три буквы, слова:
ВЧК!.. ВЧК!.. ВЧК!..
«Я отдам свою душу или не отдам ничего, –
Такие были слова его…
А слова – это дело у таких людей.
Он партии отдал до края дней
Душу – хрусталь и сердце – снег,
Отдал революции человек.
Звонок! Телефон! Среди ночи. В поход!
Дело! Ни слова. Да! Да! Зовет.
Растет пролетарий. Крепнет страна.
Где ж тут спать? Есть время для сна?
В Кремле кабинет. За ширмой кровать
Стоит, чтоб на ней никогда не спать.
Никогда не спать, но навеки лечь,
На съезде внезапно не кончив речь.
Утро! Рано!
Говор барабана.
Старая гвардия
Большевиков.
Склоненные знамена,
Марш похоронный,
Плавное качанье
Лент, венков.
Феликса хоронят под лязг штыков.
Утро! Рано!
Говор барабана.
Возгласы оркестра,
Красный гроб.
Ветер острым свистом
Реет над чекистом,
Улицы бессонны,
Заря узка…
Светлый лоб из гроба…
Небо кроет глобус
И кричат знамена:
ВЧК!
Феликс, мы клянемся:
С дороги не собьемся,
Дорога наша будет,
Как сталь, звонка! –
В эту годовщину
Мы помним исполина
Рыцаря Дзержинского
ВЧК!
Юрий НОЛЬДЕН. Баллада о Феликсе Дзержинском, 1936 https://favorite-verses.livejournal.com/10336.html
***
Ночь-
и на головы нам
луна.
Она
идет
оттуда откуда-то...
оттуда,
где
Совнарком и ЦИК,
Кремля
кусок
от ночи откутав,
переползает
через зубцы.
Вползает
на гладкий
валун,
на секунду
склоняет
голову,
и вновь
голова-лунь
уносится
с камня
голого.
Место лобное-
для голов
ужасно неудобное.
И лунным
пламенем
озарена мне
площадь
в сияньи,
в яви
в денной...
Стена-
и женщина со знаменем
склонилась
над теми,
кто лег под стеной.
Облил
булыжники
лунный никель,
штыки
от луны
и тверже
и злей,
и,
как нагроможденные книги,-
его
мавзолей.
Но в эту
дверь
никакая тоска
не втянет
меня,
черна и вязка,-
души
не смущу
мертвизной,-
он бьется,
как бился
в сердцах
и висках,
живой
человечьей весной.
Но могилы
не пускают,-
и меня
останавливают имена.
Читаю угрюмо:
"товарищ Красин".
И вижу-
Париж
и из окон Дорио...
И Красин
едет,
сед и прекрасен,
сквозь радость рабочих,
шумящую морево.
Вот с этим
виделся,
чуть не за час.
Смеялся.
Снимался около...
И падает
Войков,
кровью сочась,-
и кровью
газета
намокла.
За ним
предо мной
на мгновенье короткое
такой,
с каким
портретами сжились,-
в шинели измятой,
с острой бородкой,
прошел
человек,
железен и жилист.
Юноше,
обдумывающему
житье,
решающему-
сделать бы жизнь с кого,
скажу
не задумываясь-
"Делай ее
с товарища
Дзержинского".
Кто костьми,
кто пеплом
стенам под стопу
улеглись...
А то
и пепла нет.
От трудов,
от каторг
и от пуль,
и никто
почти-
от долгих лет.
И чудится мне,
что на красном погосте
товарищей
мучит
тревоги отрава.
По пеплам идет,
сочится по кости,
выходит
на свет
по цветам
и по травам.
И травы
с цветами
шуршат в беспокойстве.
- Скажите-
вы здесь?
Скажите-
не сдали?
Идут ли вперед?
Не стоят ли?-
Скажите.
Достроит
комунну
из света и стали
республики
вашей
сегодняшний житель?-
Тише, товарищи, спите...
Ваша,
подросток-страна
с каждой
весной
ослепительней,
крепнет,
сильна и стройна.
И снова
шорох
в пепельной вазе,
лепечут
венки
языками лент:
- А в ихних
черных
Европах и Азиях
боязнь,
дремота и цепи?-
Нет!
В мире
насилья и денег,
тюрем
и петель витья-
ваши
великие тени
ходят,
будя
и ведя.
- А вас
не тянет
всевластная тина?
Чиновность
в мозгах
паутину не свила?
Скажите-
цела?
Скажите-
едина?
Готова ли
к бою
партийная сила?-
Спите,
товарищи, тише...
Кто
ваш покой отберет?
Встанем,
штыки ощетинивши,
с первым
приказом:
"Вперед!"
Поэма » Хорошо!, Владимир Владимирович Маяковский http://mayakovsky.velchel.ru/index.php?cnt=7&sub=2&part=17#
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Пятница, 15.09.2023, 16:46 | Сообщение # 1495 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| «Я верю друзья» https://www.youtube.com/watch?v=nYIVD-zmx30
Заправлены в планшеты космические карты,
И штурман уточняет в последний раз маршрут.
Давайте-ка, ребята, споёмте (закурим) перед стартом,
У нас ещё в запасе четырнадцать минут.
Припев:
Я верю, друзья, караваны ракет
Помчат нас вперёд от звезды до звезды.
На пыльных тропинках далёких планет
Останутся наши следы.
На пыльных тропинках далёких планет
Останутся наши следы!
Когда-нибудь с годами припомним мы с друзьями,
Как по дорогам звёздным вели мы первый путь,
Как первыми сумели достичь заветной цели
И на родную Землю со стороны взглянуть.
Припев:
Давно нас ожидают далёкие планеты,
Холодные планеты, безмолвные поля.
Но, ни одна планета не ждёт нас так, как эта,
Планета дорогая по имени Земля.
(Владимир Войнович)
________________________________________
"Чонкин не замечал (да и не нужно ему это было), что во время прогулки по Москве его сопровождают не меньше четырех человек, идущих пешком, и еще восьмеро передвигались в двух автомобилях, сообщаясь друг с другом по радио. Результатом их коллективного наблюдения был оперативный рапорт о том, что член делегации фермеров, мистер Джон Чонкин, в прошлом Чонкин Иван, он же Иван Голицын, побывал в Мавзолее Ленина, но отказался посетить Третьяковскую галерею. Вместо этого совершил обход города. При этом мало интересовался архитектурой столицы или ее историческими памятниками, а сосредоточил свое внимание на самых неприглядных задворках, свалках и помойках. Заходя в магазины, обращал внимание на временное отсутствие некоторых товаров и критиковал их качество, а в магазине «Колбасы» задавал продавщицам провокационные вопросы.
Разумеется, это донесение было направлено руководству отдела, наблюдавшего за иностранцами, а потом и выше, туда, где сидели люди в генеральских погонах и делали вид или даже думали, что они заняты важным делом защиты отечества, а на самом деле по уму, интеллекту, образу мыслей и кругу исполняемых обязанностей вполне относились к той породе людей, которых в народе называют придурками."
(Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Перемещенное лицо.
Владимир Войнович)
* Часть седьмая *
ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ
Огромная, в несколько десятков тысяч человек, толпа народу волновалась у Триумфальной арки, и я, стоя в самой гуще, волновался вместе со всеми. Со всех прилегающих домов люди срывали портреты Гениалиссимуса и полотнища с его изречениями. Портреты и полотнища летели, кувыркаясь, в толпу и тут же раздирались ею в клочья. Недалеко от меня группа молодежи, взявшись за руки, приплясывала вокруг пылающего чучела Гениалиссимуса, которое было слеплено, конечно, из вторпродукта. Чучело дымило, плавилось и плакало вторичными слезами.
- Как живой, корчится! - сказал кто-то радостно. Я оглянулся и увидел рядом с собой Дзержина Гавриловича в длинных штанах и нижней рубахе с крестом, как бы случайно вылезшем из-под нее.
- Вот видишь, - сказал он мне, обводя руками толпу, - это все симиты.
Я стоял потрясенный. Я думал, откуда же их взялось столько, этих симитов, и как всем им удавалось до сих пор скрываться? Откровенно говоря, я их немного побаивался, но надеялся, что они меня все же не тронут, поскольку я для них вроде как посторонний. Но за Дзержина Гавриловича мне было немного боязно. Хотя я и знал, что он тоже симит, но те, кто не знали, могли признать в нем бывшего генерала БЕЗО. А мне было известно из истории, что в периоды народных волнений работники безопасности попадают порой даже в очень щекотливое положение. Но Дзержин Гаврилович, кажется, не выказывал никаких признаков беспокойства
- Едут! Едут! - вдруг закричала рядом со мной тетка, в которой без труда узнал ту самую скандалистку, благодаря которой я когда-то попал во внубез. Теперь она была в форме, но без знаков различия, а на груди у нее висел крест, вырезанный, по-видимому, из картона.
- Едут! Едут! - закричали другие.
В толпе произошло большое волнение, все кинулись на середину дороги. В общем гуле ликования стоны и вопли раздавленных были почти не слышны и не нарушали настроения общей приподнятости Все смотрели в сторону Минского шоссе (у меня язык не поворачивается называть эту дорогу иначе), где, вероятно, что-то происходило, но что именно, я видеть никак не мог, потому что передо мной стоял высокий и широкоплечий работяга в промасленном комбинезоне.
- Кузя, ты? - толкнул я его в спину.
- Здорово, отец! - узнал он меня и широко улыбнулся. - Вишь, какие дела-то. Вчерась был коммунизм, а сегодня уже невесть чего. - И от избытка чувств он добавил тираду, которую я не решаюсь воспроизвести.
Тем временем толпа густела На меня напирали и слева, и справа, и сзади. Вдруг рядом со мной появился некто в рваной майке и тоже с пластмассовым крестом на груди.
- Коммуний Иванович! - удивился я - Вы ли это?
- Тише, тише, - зашептал мне Смерчев и наклонился к моему уху. - Вы знаете, меня мама называла Колюней.
- Неужели у вас была мама? - удивился я, но ответа не услышал, потому что волнение в толпе достигло высшего накала. Приподнявшись на цыпочки, я мог разглядеть сначала только кончики каких-то пик, а потом, пробившись немного вперед, увидел трех богатырей, которые медленно приближались к Триумфальной арке. Посредине на белом коне, в белых развевающихся одеждах и в белых сафьяновых сапогах ехал Сим Симыч, а по бокам от него на гнедых лошадях покачивались в седлах справа Зильберович, слева Том, оба с длинными усами и, несмотря на жару, в каракулевых папахах. Оба были вооружены длинными пиками.
Сим Симыч в левой руке держал большой мешок, а правой то приветствовал ликующую толпу, то совал ее в мешок и расшвыривал вокруг себя американские центы.
Проехав сквозь Триумфальную арку, Симыч и его свита остановились Симыч поднял руку, и толпа немедленно стихла. Какой-то человек подскочил к Симычу с микрофоном, и я удивился, узнав в этом человеке Дзержина, который только что был рядом со мной Симыч милостиво взял из рук Дзержина микрофон и вдруг закричал пронзительным голосом.
Мы, Серафим Первый, царь и самодержец всея Руси, сим всемилостивейше объявляем, что заглотный коммунизм полностью изничтожен и более не существует. Есть ли среди вас потаенные заглотчики?
Я хотел крикнуть, что они тут все заглотчики, потому что все до единого в заглотной партии состояли. Но я стоял далеко, а Дзержин стоял близко.
- Есть! - закричал он и, нырнув в толпу, выволок из нее упиравшегося Коммуния Ивановича. Коммуний Иванович вырывался, рыдал, цеплялся за землю и наконец упал на колени чуть ли не под копыта Глагола.
- Признаешь ли по правде, что служил, как собака, заглотному, пожирательному и дьявольскому учению?
- Признаю, Ваше Величество, что служил, - залепетал, опустив голову, Смерчев, - но не по идее служил, а исключительно ради корысти и удовлетворения стяжательских инстинктов. Больше никогда не буду и проклинаю тот час, когда стал заглотчиком.
- Теперь уже поздно, - сказал царь и махнул рукой.
Под аркой уже стоял пожарный паровик с выдвинутой высоко лестницей, и стоявший на самом конце лестницы симит спускал вниз веревку с петлей.
- Ваше Величество, простите, помилуйте! - простирал Смерчев руки к Сим Симычу. В это время Дзержин потащил своего бывшего коллегу за ноги, тот упал на брюхо и ухватился за заднюю ногу Глагола. Глагол дернул копытом - и бедная голова Коммуния Ивановича треснула, как грецкий орех.
Мне стало очень не по себе. Будучи от природы последовательным гуманистом, я всегда был решительно против такого рода расправ. Я лично за то, чтобы таких людей, как Коммуний, сечь на конюшне розгами, но я никогда не был сторонником чрезмерных жестокостей.
Но они продолжались.
Поскольку вопрос с Коммунием решился столь скоро и радикально, Дзержин тут же оставил главкомписа дергаться в одиночестве, а сам, вновь кинувшись в толпу, извлек из нее отца Звездония с воспаленными глазами и всклокоченной бороденкой. Таким он и предстал перед новоявленным императором.
- Признаешь ли, что служил, как собака, дьявольскому, заглотному и богопротивному учению? - вопросил тот.
- Признаю, батюшка, - нисколько не смутившись, сладким своим голоском пропел Звездоний - Признаю, что служил, сейчас служу и до самого последнего вздоха буду служить светлым идеалам коммунизма и великому вождю всего человечества гениальному Гениалиссимусу...
- Распять его! - приказал царь.
Я удивился такому приказу. Уж кто-кто, а Симыч должен был знать, что распинать на кресте - дело не христианское. Другое дело - сжечь живьем или посадить на кол. Но приказ есть приказ.
Тут же откуда-то взялся огромный, грубо сколоченный крест, и четыре симита стали приколачивать несчастного отца Звездония к кресту большими ржавыми гвоздями. Сработанные передовой и прогрессивной промышленностью Москорепа, эти гвозди, конечно, гнулись, и распинальщикам приходилось их выдергивать, выпрямлять и вновь заколачивать. Терпя невероятные муки, отец Звездоний тем не менее не сдавался и, закатывая глаза, громко вопил:
- О Гена, видишь ли ты меня? Видишь ли, какие муки терпит ради тебя жалкий твой раб Звездоний?
Я думаю, никто не может меня заподозрить в излишних симпатиях к отцу Звездонию, но сейчас, видя, с каким мужеством и достоинством принимает он мученическую смерть за свои незрелые убеждения, я проникся к нему глубочайшим почтением, и волна сочувствия залила мою грудь.
Звездоний все еще мучился на кресте и что-то выкрикивал, когда царь со своими сопровождающими двинулся дальше. Люди при приближении этих всадников падали ниц, и я тоже упал на колени. Со звоном сыпались и падали прямо передо мной американские центы, я ухитрился, сгреб несколько и сунул за пазуху. Заметив перед собой еще монету в двадцать пять центов, я сунулся было за ней, но лошадиное копыто опустилось как раз на эту монету. Я подумал, что смогу подобрать четвертак, как только лошадь продвинется вперед, но она не двигалась, и надо мной нависла зловещая тишина.
- Кто это? - услышал я царственный голос. - Поднять его!
Кто-то (оказалось, Дзержин) схватил меня за шкирку, оторвал от земли и поставил на ноги. Я поднял голову и встретился взглядом с Симычем. Прищурив глаза, он вперился в меня так строго, что мне стало не по себе и я даже почувствовал некоторую дрожь во всем теле. Зильберович и Том смотрели равнодушно, не проявляя никаких признаков узнавания. Только, кажется, один Глагол, переступая с ноги на ногу, глядел на меня доброжелательно.
- Это ты? - спросил Симыч тихо.
Я смутился, разволновался, ткнул сам себя пальцем в грудь и переспросил:
- Это? - но тут же опомнился и признал: - Да, это я, Симыч.
- Не Симыч, а Ваше Величество, - поправил меня Зильберович.
- Здорово, Лео! - сказал я ему, неожиданно для себя как-то угодливо подхихикивая. - Ты очень импозантно смотришься на коне.
- Выполнил ты мое задание? - строго спросил Сим Симыч.
- Это какое же, Сим... то есть Ваше Величество? - спросил я, глупо подпрыгивая, кивая головой и про себя думая: "Надо же, гад какой! Даже шестьдесят лет в морозильнике лежа, все помнит". - Если ты... то есть вы имеете в виду флоппи- диск, то нет, не выполнил, потому что...
- Взять его! - Симыч тронул поводья и двинулся дальше, рассыпая вокруг себя американские центы.
«Москва 2042», Владимир Войнович (1986) https://www.booksite.ru/localtxt/voi/nov/voinovich_v/moskva/10.htm
_______________________________________________________
«Гимн Российской Федерации»
Распался навеки союз нерушимый,
Стоит на распутье великая Русь.
Но долго ли будет она неделимой –
Я этого Вам предсказать не берусь.
К свободному рынку от жизни хреновой,
Спустившись с вершин коммунизма народ
Под флагом трёхцветным с орлом двухголовым
И гимном советским шагает вразброд.
Припев:
Славься, Отечество наше привольное,
Славься, послушный российский народ,
Что постоянно меняет символику
И не имеет важнее забот.
Когда-то под царскою властью мы жили,
Но вот наступила заря Октября.
Мы били буржуев и церкви крушили,
А также поставили к стенке царя.
Потом его кости в болоте достали,
Отправили в Питер на вечный покой.
Простите, товарищи Ленин и Сталин,
За то, что дошли мы до жизни такой.
Припев:
Сегодня усердно мы Господа славим
И ленинским молимся славным мощам,
Дзержинского скоро на место поставим
Затем, чтобы нас он пугал по ночам.
Мы всем офицерам дадим по квартире,
И пенсии выплатим всем старикам,
И всех террористов пристрелим, как в тире,
И всем олигархам дадим по мозгам.
Коррупцианеров засадим в Бутырку.
Чтоб знали, насколько закон наш суров,
Мы выдадим всем мужикам по бутылке
А бабам на выбор дадим мужиков.
Мы время теряли в борьбе и тревоге,
Но нынче мы снова на верном пути.
Вот только б опять дураки и дороги,
Нам не помешали до цели дойти.
***
«Золотце»
Голову уткнув в мою шинель,
авиационного солдата,
девушка из города Кинель*
золотцем звала меня когда-то.
Ветер хороводился в трубе,
а она шептала и шептала…
Я и впрямь казался сам себе
Слитком благородного металла.
Молодость – не вечное добро.
Время стрелки движет неустанно.
Я уже наверно серебро,
скоро стану вовсе оловянным.
Но, увидев где-то у плетня
девушку, обнявшую солдата,
я припомню, то, что и меня
называли золотцем когда-то.
*Кинель-город в Самарской области.
1958 год
***
«Стихи о разборчивых девушках»
В сельском клубе начинались танцы…
Требовал у входа сторож-дед
корешки бухгалтерских квитанций
с карандашной надписью «билет».
Не остыв от бешеной кадрили,
танцевали, утирая пот,
офицеры нашей эскадрильи
с девушками местными фокстрот.
В клубе поднимались клубы пыли,
оседая на сырой стене…
Иногда солдаты приходили
и стояли молча в стороне.
На плечах погоны цвета неба…
Но на приглашения солдат
отвечали девушки: «Нэ трэба.
Бачь, який охочий до дивчат».
Был закон взаимных отношений
в клубе до предела прям и прост:
относились девушки с презреньем
к небесам, которые без звёзд.
Ночь, пройдя по всем окрестным сёлам,
припадала к потному окну.
Видевшая виды радиола
выла, как собака на луну.
После танцев лампочки гасились…
Девичьих ладоней не пожав,
рядовые молча торопились
на поверку, словно на пожар.
Шли с несостоявшихся свиданий,
зная, что воздастся им сполна,
что применит к ним за опозданье
уставные нормы старшина.
Над селом притихшим ночь стояла…
Ничего не зная про устав,
целовали девушки устало
у плетней женатый комсостав.
1958 год.
***
Жизнь повсюду меня мотала,
Был бродяга я, бич, бездельник…
И всего мне всегда хватало,
Но всегда не хватало денег.
Уж казалось, ну что мне нужно
В череде вечеров и утр…
Ну, немного тепла снаружи
И немного калорий внутрь.
Ну, черняшки краюшку с корюшкой,
С луком репчатым или репою
Да бутылку на пару с корешом –
Я же большего и не требую.
Но, увы, так всегда бывает,
Что чего-то всегда не хватает
Из того, что за деньги дают.
То того, чем себя укрывают
То того, чем нутро заливают,
То того, чем закусывают.
1988 год.
Владимир Николаевич Войнович (1932 - 2018)
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Воскресенье, 17.09.2023, 16:09 | Сообщение # 1496 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Хлеб
Хлеб из затхлой муки, пополам с отрубями,
Помним в горькие годы ясней, чем себя мы.
Хлеб везли на подводе. Стыл мороз за прилавком.
Мы по карточкам хлеб забирали на завтра.
Ах какой он был мягкий, какой был хороший!
Я ни разу не помню, чтоб хлеб был засохший…
Отчего ж он вкусней, чем сегодняшний пряник,
Хлеб из затхлой муки, пополам с отрубями?
Может быть, оттого, что, прощаясь, солдаты
Хлеб из двери теплушки раздавали ребятам.
Были равными все мы тогда перед хлебом,
Перед злым, почерневшим от «Юнкерсов» небом,
Пред воспетой и рухнувшей вдруг обороной.
Перед желтенькой, первой в семье похоронной,
Перед криком «ура», и блокадною болью,
Перед пленом и смертью, перед кровью и солью.
Хлеб из затхлой муки, пополам с отрубями,
И солдаты, и маршалы вместе рубали.
Ели, будто молясь, доедали до крошки.
Всю войну я не помню даже корки засохшей.
…За витриною хлеб вызывающе свежий.
Что ж так хочется крикнуть: «Мы все те же! Все те же!»?
Белой булки кусок кем-то под ноги брошен.
Всю войну я не помню даже крошки засохшей…
Мы остались в живых. Стала легче дорога.
Мы черствеем, как хлеб, которого много.
***
Восстанавливают храмы
Нынче радостей немного.
Больше подлостей и сраму.
Правда, нынче, слава Богу,
Восстанавливают храмы.
В сёлах и первопрестольной,
Словно юные старушки,
Возникают колокольни,
И часовни, и церквушки.
Вмиг слиняли атеисты.
Наверху — иные вкусы.
И рисуют копиисты
Вместо Брежнева — Иисуса.
Вместо Маркса с «Капиталом» —
Рождество и Пасху в массы.
А в церквях стройматериалы —
Сплошь синтетика с пластмассой…
Прислан к нам из-за кордона
Пастырь, сделавший карьеру.
Антирусские иконы.
Синтетическая вера.
Храм в элитных эмпиреях
Возвели в мгновенье ока.
Ну, а людям, что стареют,
Всё ж без Бога одиноко…
Рядом выстроились банки.
Нищета в церковной арке.
К платной новенькой стоянке
Подъезжают иномарки…
Заказные злодеянья.
У братвы всё шито-крыто.
Из Священного Писанья
«Не убий» давно забыто.
Травка каверзная тлеет
В дискотеках хулиганских,
Где тинейджеры наглеют
И поют не по-христиански.
Трудно даже Бога ради
Отличить мужчин от женщин.
На всеобщем плац-параде
Храмов больше. Веры меньше.
А в деревне Божьи служки
Мир подлунный покидают.
Тропка к старенькой церквушке
Зарастает, зарастает…
Там была она, святая,
Лишь одна на всю округу.
Ноги босые сбивая,
К церкви люди шли, как к другу.
Жили бедно и убого,
Да боялись слова злого.
Сколько было веры в Бога,
Своего, не подкидного!
Паства выглядит устало
На ступеньках новой эры.
Храмов, правда, больше стало.
Веры меньше. Веры… Веры…
***
Мне с детства снилась высота,
Я с детства рвался в поднебесье.
Со мной осталась навсегда
Моя не сдавшаяся песня.
Сквозь облака тревог
Блеснёт зари улыбка:
Ещё один рывок,
Ещё одна попытка!..
Блеснёт зари улыбка,
И свет её высок.
Пока вершина не взята,
Не смей до страха опускаться:
Она коварна, высота,
Она не любит покоряться!
На свете выше высоты
Одна любовь, любовь земная.
Во имя веры и мечты
Мы в небо гордое взлетаем.
Нам с детства снится небосвод
И звёзд серебряные чащи.
И стал певцом иных высот
Герой, в бессмертие летящий.
***
Сыновья Революции https://www.youtube.com/watch?v=CHXxhm2DFCc
Снова рядом со мной образ вечно живой –
Революции сын, комиссар молодой.
Он в последнюю ночь перед казнью не спит,
Он в грядущие дни, как влюблённый, глядит…
И в час, грозою опалённый,
Раздумий и сомнений час,
Я слышу голос отдалённый
«Я так надеялся на вас!»
Город детства во мгле, и деревни в золе,
И Гастелло летит к побледневшей земле.
И пока не вонзился он в пламя и дым,
Наш сегодняшний день промелькнёт перед ним.
И в час, грозою опалённый,
Раздумий и сомнений час,
Мы слышим голос непреклонный:
«Я так надеялся на вас!»
Ни покоя, ни сна нам мечта не даёт!
Королёв неуступчиво смотрит вперёд.
Космонавт завершает последний парад,
И сквозь годы и звёзды летит его взгляд. Вариант:
Нас к иным берегам дальний космос влечёт.
И в час, грозою опалённый,
Раздумий и сомнений час,
Мы слышим голос окрылённый:
«Друзья! Надеемся на вас!»
Мы надежды борцов не посмеем предать,
Красоту революции нам утверждать.
Мы – наследники честных и пламенных слов,
И великой любви, и смертельных боёв.
И в час, грозою опалённый,
Раздумий и сомнений час,
Великой правдой озарённый,
Весь мир надеется на нас!
***
Опадает, как ясень, стих.
Вышло время надежд моих.
Очень много сказать хотел,
Ради песни на все готов.
Нет возможности. Есть предел.
Мало верных людей и слов.
Что останется после нас?
Чье ученье и чей рассказ?
Разве выскажешь гром, грозу,
Этот воздух, и тьму, и свет?
Пел подснежник весну в лесу.
Слов у нас этой песни нет.
Так безумно тебя любил,
Что сказать не хватило сил.
Драгоценна твоя слеза.
Что словесность в сравненье с ней?
Не уста говорят — глаза,
И мелодия слов сильней.
А потом… разве я герой?
С детства в сердце жила боязнь,
Что казалось строфе порой —
Шли слова из стихов на казнь.
Уж такой был в душе накал,
А не высказался — смолчал…
Но молчанье еще не ложь.
В интонации между строк,
Друг заветный, лишь ты поймешь,
Что хотел сказать, да не смог.
Всем свой стих. И всему свой час.
Вновь забвенья взойдет трава.
Но останутся после нас
Недосказанные слова…
***
Вера
Снится мне ночной причал
На родной реке.
Веры тонкая свеча
У тебя в руке.
Ты пойми, что в этой мгле
Нет ни близких, ни родных,
Что несчастных на земле
Больше всех других…
Разве знали в детстве мы,
Веря в Божий свет,–
От тюрьмы да от сумы
Нет зарока, нет…
Только птицы прокричат,
Только вздрогнет вдалеке
Веры тонкая свеча
У тебя в руке.
…Ты поверь в иную жизнь
На иной меже,
Ты поверь и помолись
О моей душе.
Есть непознанная даль.
Ты поверишь, ты поймёшь:
Есть любовь, и есть печаль,
Остальное – ложь.
Всё мне снится по ночам:
В дальнем далеке
Веры тонкая свеча
У тебя в руке.
От небесного луча,
Что на грешный мир пролит,
Веры тонкая свеча
В темноте горит…
Николай Николаевич Добронравов (22 ноября 1928 - 16 сентября 2023 )
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 19.09.2023, 16:25 | Сообщение # 1497 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Сотворение мира
Там, на холсте, был первый день творенья,
Когда, сочась по капле через тени,
Из хаоса мазков рождался свет
И «Хорошо» – послышалось в ответ.
И было хорошо, но было мало.
А кисть металась, прыгала, порхала,
Решала сходу охра или медь,
К мазку мазок вылепливая твердь.
К берлинской синей подмешав белила,
Небесный свод слагала терпеливо.
Затем, сменив щетину колонком,
Коснулась тверди ласковым мазком
И, завершая ласковый мазок,
Скрутила запятую в лепесток.
***
«Это все равно, чтобы я ни писал - улицу или дом, но я должен был взять самое дыхание природы, самый мотив»
Константин Алексеевич Коровин
Гуляя на пленэре некий ферт
Коровина спросил,
Взглянув в мольберт:
– Что пишите?
– Да так, один пустяк.
Не важно, что писать, но важно как.
– Частично ясно, в целом непонятно.
Там, на холсте, одни цветные пятна.
Но в чём их цель, когда предмета нет?
– Их цель предметна:
Воздух, цвет и свет.
***
Румата, друг! Каков был вечерок!
Я встал с трудом, а посидели славно.
И знаешь, что особенно забавно,
Я тут черкнул с похмелья пару строк.
Нет, ты прочти... Ну как? Хромает слог?
А вместе с лютней зазвучат исправно.
Хоть муза словно девка своенравна,
Для гения и пьянство не порок.
Придворных бардов хор из подпевал
Грязнит напитки, доливая воду.
Их льстивых виршей век ничтожно мал.
Я буду вечно воспевать свободу!
Ты говоришь, что уши есть у стен –
Мне наплевать! Таков уж я, Цурен.
***
Клеветникам России 2004
Эпиграф
«И ненавидите вы нас...
За что ж?» А.С. Пушкин
Животный утоляя страх
Времен двенадцатого года,
Европа пляшет на костях
Ей ненавистного народа.
И грозный брит и грузный швед,
И галл, презрительно лукавый,
Плюют остервенело в след
Его тысячелетней славы.
И мутной злобою кипят,
За них попрятавшись блудливо,
Поляк спесивый, лит и лат,
Эстонец – пасынок залива.
Хохол с натуги ворот рвет,
За ляхом тянется к европам,
Спеша за шнапс и бутерброд
Служить в неметчине холопом.
И мир вокруг по швам трещит,
И шрамы набухают кровью,
А мы как прежде держим щит
Пустому вопреки злословью.
Умолкни, лживая молва, –
Пускай узнают поименно:
Россия все еще жива!
Не пали отчие знамена!
***
Мы ещё...
"Недопитая фляжка,
Дым сырых сигарет..."
Павел Галачьянц "Я сегодня не знаю..."
Эту слякоть сырую
Жми в кулак и держись:
Мы ещё повоюем
Не на смерть, а на жизнь.
Мы ещё нарисуем
Пенный след на краю
Через суводь в косую
Коренную струю.
С переката на стрежень -
Речка дырку найдёт -
Нас «жандарм» не удержит
И прижим не сжуёт,
Не оставит удача,
Не закончится миг -
Вниз по гребням стоячим
Мы рванём напрямик
И, причалив у плёса,
Где водица как шёлк,
Помолчим без вопросов,
Посидим хорошо
И приступим к задачке
По латанию дыр,
А в надорванной пачке
Сигареты «Памир».
***
«И в словаре задумчивые внуки
За словом: долг напишут слово: Дон»
Марина Цветаева
из сборника «Лебединый стан»
Подвал коптилкой освещённый скупо.
Глаза людей седых не по годам.
Девятый год безжалостно и тупо
Стреляет враг по школам и домам.
Девятый год им ни воды ни света.
Из Марьинки, куда рукой подать,
Летят по ним снаряды и ракеты,
Расчётливо нацелясь убивать.
Когда детей родители хоронят
У матерей не слёзы – кровь из глаз.
Нас спросят внуки: «Что такое Горе?»
И мы ответим коротко: «Донбасс».
Там, под обстрелом повзрослев с излишком –
Девятый год с войной накоротке –
Идут бойцы, вчерашние мальчишки,
Своих отцов сменить на передке.
Когда снаряд броню стальную плющит
И от разрывов корчится земля
Не отступить, присяги не нарушить,
Жизнь положив за братия своя.
Их имена узнают и запомнят.
Всех, кто Донецк от лютой смерти спас.
Нас спросят внуки: «Что такое Подвиг?»
И мы ответим коротко: «Донбасс».
И он придёт в своём величье правый
В наш Город Роз – Победы звёздный час.
Нас спросят внуки: «Что такое Слава?»
И мы ответим коротко: «Донбасс».
***
«а в том, что Мир возможен лишь тогда,
когда б его мы сочиняли вместе…»
М. Гофайзен «Гори, гори, моя звезда»
Сочинитель миров проживает в панельной квартире.
Нет, не бог, но имеет достойный дизайнерский стаж.
Может всё: океаны и горы и нечто в эфире,
Десять тысяч тычинок втыкая в небесный коллаж.
Он умеет творить, невозможное делать возможным.
С каждым актом творенья, сжигая свой творческий дар,
Разнотравье лугов расстилает над пылью дорожной,
В семицветный пейзаж превращая унылый кошмар.
Но бывает: карета укатится тыквой с откоса
И замрёт среди мха, по ступицу застряв, колесо.
Осыпается небо на звёздный ковёр дикоросов,
Распадается мир, но распад это вовсе не всё.
Он не слеп и не глух, назовите его Гантенбайном:
Ни измен, ни наветов не слышать, не знать, не смотреть.
Ведь творец словно бог должен быть до конца несгибаем,
А иначе как вынести эту небесную твердь.
Он как «Маленький принц» на планете единственный житель,
В новом мире создав свой особый наивный уют,
Посылает в эфир словно СОС: «Кто живой, заходите!»
И зайдут, и натопчут, спасибо скажи: не убьют.
Говорят, что творец от природы родится двужильным,
Но суставы скрипят и сбивается ритм на ходу.
Бог взглянёт невзначай на него, на пейзаж, на будильник
И над спящим творцом до рассвета затеплит звезду.
***
Павшим поэтам
1
Раскрасить радугой туман
И заблудиться в снах,
Но будит спящих барабан:
Забудь о чудесах!
Нас не спросили: Что? и Как? –
Под барабанный бой
Бери судьбу свою, чудак,
И отправляйся в строй.
2
Стекает с неба шелк бордовый,
На площадях оркестров медь
И мы опять на все готовы:
И отстоять, и умереть.
Защитный цвет отныне в моде,
Зовет труба оставить кров...
И мы опять от Вас уходим
Без лишних слез и долгих слов.
3
Не ива усталая клонится,
Не ветры гуляют вокруг –
Тоски похоронная звонница
Летит с колоколен разлук.
Луга за туманами прячутся,
Пожарами запад объят –
На шляхах потоптаных начисто
Походные трубы трубят.
Взлетают проселками сонными,
Звенят над разливом полей
И гаснут за дымкой с колоннами
Навечно ушедших парней.
4
Серый песок размяк,
В лужах дождя круги.
Тяжек солдатский шаг –
В грязь сапоги.
Намертво сжата грудь
Узкой каймой ремней.
Намертво сжата грудь,
Сердце как птица в ней.
Тот, кто дойдет – идет,
Тот, кто умрет – идет...
В лужах дождя круги,
В грязь сапоги.
5
Собрать бы минуты и пить по одной,
Росою роняя под ноги.
Под рыжей зарей и под желтой луной
Как веер ложатся дороги.
Любая, на выбор – в лучистый рассвет
И в вечер, прохладно зеленый.
Любая, на выбор, но выбора нет...
И пальцы считают патроны.
6
Журавли возвратятся,
Весенние песни споют,
И осыпят свой клич,
Над полями взлетев на рассвете,
На пробитые каски,
Погибших в неравном бою,
В том далеком и страшном –
Навечно обугленном лете.
Владимир Веров https://stihi.ru/avtor/martabri
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Среда, 27.09.2023, 08:44 | Сообщение # 1498 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Новороссия, была, есть и будет https://www.youtube.com/watch?v=aWn3NY88S_A
***
ЗВЁЗДЫ У КИЕВА
Где ж вы, где ж Москвы окраины?
Где ж ты, мой любимый рэп?
Впереди лежит Украина,
Позади нас река Днепр.
Сколько вёрст в походах пройдено,
По земле и по воде...
Но Советской нашей Родины
Не забыли мы нигде.
И под звёздами у Киева
Вспоминаем неспроста
Казаков товарища Плиева*
И родные все места.
Вспоминаем, как врага отбросили,
Как приказ дал Главковерх.
Хороша страна Новороссия,
А Росссия лучше всех.
* Исса Александрович Плиев — советский военачальник, генерал армии. Единственным воин-кавалерист, удостоенным звания дважды Героя Советского Союза: в 1944 году за умелое управление войсками при форсировании реки Южный Буг и освобождение Одессы, в 1945 году за разгром Квантунской армии во время советско-японской войны. В 1962-м командовал Группой советских войск на Кубе в ходе операции «Анадырь».
***
Вслепую пушка лупит и навзничь жизни губит.
А ВКС России над битвою кружит.
А пуля знает точно, кого она не любит,
Тот, кого она не любит, в сырой земле лежит.
Окоп ты мой холодный, да командир мой взводный...
Не плачь, моя маманя, что эсэмэсок нет.
Не будет он напрасным, наш подвиг благородный,
И над землёй Донбасса опять взойдёт рассвет.
Не надо мне пощады, не надо мне награды,
А дайте автомат мне, и дайте нам огня.
А если я погибну, донецкие отряды,
Луганские отряды отплатят за меня.
***
Моему другу, комбату "Призрака", подполковнику НМ ЛНР Алексею "Доброму" Маркову. Вечная память ВСЕМ героям, погибшим за нашу Родину. И Царствия Небесного ВСЕМ им.
ПАМЯТИ ДОБРОГО IV/ КОМБАТ ВЕЧНОСТИ
А жил он так, как будто знал,
Как мало лет отпущено ему.
Не тяготился, не страдал,
Боролся, шёл сквозь кутерьму
Забот и дел, пуль и трудов.
Казалось, он по жизни ко всему готов.
ПРИПЕВ:
Добрый к нам, к врагам не добрый.
Настоящий "батя", отец солдатам.
Начальству не очень то удобный.
Он в Вечности останется Комбатом.
Когда он спал? Да спал ли он?
Что в штабе, что на передовой.
Возможно, что он был рождён,
Дабы идти лишь по прямой.
Всегда вперёд, назад не глядя,
Всей Новороссии будущего ради.
Всё успевал? Не всё отнюдь.
Немалый груз на плечи возложил.
И в этом заключается вся суть,
Что он так скоротечно, торопливо жил.
В сердцах всех тех, кто его знал,
Он звонким дальним горном прозвучал.
27 ноября 2020 - 12 августа 2021.
Одна из десяти песен, написанных Лёхе... R.I.P.
***
СТЕПЬ В ОГНЕ
Посвящается всем погибшим с 2014 года. Царствие им Небесное...
Среди асфальтово-плиточных тротуаров,
Среди мостовых, аллей и беседок,
Я вспоминаю дымы от пожаров,
И как мы прощались с тобой, напоследок.
Оказалось, навек.
ПРИПЕВ:
Вспомни, эти дни и эти ночи.
Вся степь была в огне.
Вспомни, эти дни и эти ночи.
Что-то перевернулось во мне.
Вспомни, эти дни и эти ночи.
Так хотелось выжить, очень очень,
Будто понарошку, как бы между прочим.
Вспомни, эти дни и эти ночи.
Страна живёт спокойно/достойно,
Ей дела нет, что враги на пороге.
И всё вокруг благостно и пристойно,
Не выжимает война все соки.
И слава богу!
И только мы, кто сначала, кто позже,
Лихими жизнями мир защищаем.
Прекрасно зная, что мы - новые дрожжи.
К истокам самым Россию возвращаем.
За нами правда.
17 - 18 июня 2023
***
УПАВШЕЕ ЗНАМЯ
Колонны застыли перед броском,
Команды на марш ещё нет.
Кровавого зарева крайним глотком
Над трассами встаёт рассвет.
Занималась нового мира заря
В тот февральский памятный день.
Будущее прямо с колёс творя,
БТГ* мчались, отгоняя нависшую тень.
ПРИПЕВ:
Первым, за всю страну,
Поднял упавшее, было, знамя, Донбасс.
Тот, кто начал эту войну
Рассчитывал враз сломить, согнуть/сломит нас.
Красное Победы знамя.
Яростно в груди горит пламя.
И вот, наконец-то, приказ: "Вперёд!"
Его не отменят теперь много лет.
Хватит нам биться, как рыба об лёд,
Пора обновить список побед.
Давным давно в полный рост надо было встать,
А то ждали, терпели, зубы сжимая.
Узел Гордиев только нам теперь разрубать,
Упавшее знамя ввысь поднимая.
15 - 22 июня 2022.
*БТГ - Батальонно-тактические группы.
На всякий случай расшифровка.
***
Над нею сгнившее небо,
Над нею звёзды косые.
Но где б я был или не был,
Везде со мною Россия.
Всё так же тлеют, как раньше
Угли души твоей светлой,
Никто не знает, что дальше.
Где путь лежит твой заветный?
Из рваных ран в чёрном теле
Сочатся кровь и отвага.
Уже совсем на пределе,
Всё ждёшь... Какого же знака
Тебе так нужно, чтоб стаей,
Галдящей, дикой сорваться
С привычных мест, твёрдо зная,
Что никуда не добраться?
Эх, дороги, пыль, да туман...
И, отовсюду, как прежде,
На пир слетаются грозы.
В последнем блике надежды
Ты видишь только угрозу.
Своей не найденной Вере
И древней святости чинной.
Но в чём здесь будет потеря,
И в чём ты видишь причину,
Что раздала, растеряла
Всю соль земли своей тучной.
Ты всем всегда всё прощала,
Кто знает, что было лучше?
А, может, стоило сразу,
Чем столько мучаться скопом,
Проверить эту заразу,
Что с Запада, что с Востока.
Эх, дороги, пыль, да туман...
Над нею - синее небо,
Над нею - звёзды босые.
И где б я был или не был,
Везде со мною Россия.
И я измучен стихами,
Тоскою русской и болью.
Я не хочу, но мне с вами,
До встречи в Первопрестольной!
Эх, дороги, пыль, да туман...
***
Эта песня написана, как попытка рассказать молодёжи, как мы жили и были счастливы в Союзе и какую страну все мы ( старшие и юные поколения ), вообщем-то, глупо потеряли. Удалась эта попытка рассказать всё в одной песне, или нет, судить вам, мои уважаемые.
( для ) МОЛОДЁЖИ
Кто виноват, что по звериному,
Что, как шакалы мы живём?
Куда добро из жизни сгинуло?
Всё меряем одним рублём.
Зачем всё это изобилие,
Когда в кармане с маслом фиг?
По "ящику" попса, гламур, насилие.
Где солнышка хотя бы блик?
Зачем всё это изобилие,
Когда в кармане пустота?
В Сети попса, гламур, насилие.
Ушла мечта, вокруг суета.
ПРИПЕВ:
Человек для человека -
Друг, товарищ, брат и точка.
Но так было не от века,
Выживали в одиночку.
А потом, в Стране Советов
От Курильска и до Бреста...
Но не будем мы об этом...
Или вам стало интересно?
А было, было же прекрасное,
После "зарниц" горел костёр.
И площадь главная ведь Красная,
И песни старые никто не стёр.
Их перепели "звёзды" нынешние,
И зал, весь, как один, поёт.
А современные ты примешь ли?
Да их забудут через год.
Их перепели "звёзды" нынешние,
И зал, весь, как один, встаёт.
А современные ты примешь ли?
Не обмануть простой народ.
А помнишь, в школе старшеклассники
Тайком курить ходили в сад?
Какими были мы? Проказники
Все, от ребят и до девчат.
Вокруг всё было натуральное,
Пусть не всегда и не везде.
Гремели стройки эпохальные,
Что сейчас строят, как и где?
Вокруг всё было натуральное,
Пусть не всегда, но что с того?
Гремели стройки эпохальные,
И помнили ещё его.
***
ДОБРОМУ
September 26th, 22:26
Командир
Впитываю осенние сумерки, как губка,
Бродя по бульварам, что полны жухлой листвой.
Перед мысленным взором почему то Алупка,
Крымкий берег, платаны и Добрый, ещё живой.
Я помню каждую нашу встречу
И даже переписку всю берегу.
На то, что не ответил, конечно,отвечу,
Когда мы встретимся на том берегу.
Командир, без тебя сложновато,
Это так, подтвердят все ребята.
Командир, без тебя тяжело
И в жару, и в дождь, и когда намело.
Но мы помним твои все слова,
Пусть у многих и седа голова.
Осень напомнит о том, как вы уезжали...
Помнишь, между "Римской" и "Площадью Ильича"?
Не так уж и много нас было, большинство молчали.
Московские окна, горя, прощались, беззвучно крича.
Но то, что прошло уже не вернётся,
Живым живое, а мёртвым - покой.
Сталь наших клинков без тебя не согнётся,
Мы будем держать их твёрдой рукой.
Командир, без тебя сложновато,
Это так, подтвердят все ребята.
Командир, без тебя тяжело
И в жару, и в дождь, и когда намело.
Но мы помним твои все слова,
Пусть у многих и седа голова.
Прошу учитывать, что я практически не пишу просто стихов, а пишу тексты для песен. В этом есть своя специфика. Кто понимает, тот понимает, всяким мудакам ничего объяснять не собираюсь. Критика дружеская приветствуется, враждебно/тупая/ огульная не стирается, в отличии от всех остальных, но моих ответов не удостаивается, отвечать дэбилам себя не уважать...
Мой адрес не дом и не улица, мой адрес - СССР https://ivanoctober.livejournal.com/tag....E%D0%B8
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Четверг, 05.10.2023, 11:38 | Сообщение # 1499 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| Наше нам
Пусть певичка смешна и жеманна,
Пусть манерны у песни слова, —
В полуночном чаду ресторана
Так блаженно плывет голова.
Винограда тяжелые гроздья
Превратились в густое вино,
И теперь по артериям бродит,
Колобродит, бунтует оно.
А за маленьким столиком рядом
Трое бывших окопных солдат
Невеселым хмелеющим взглядом
На оркестр и певичку глядят.
Я, наверное, их понимаю:
Ветераны остались одни —
В том победном ликующем мае,
В том проклятом июне они…
А смешная певичка тем часом
Продолжает шептать о весне,
А парнишка в потертых техасах
Чуть не сверстницу видит во мне!
В этом спутник мой искренен вроде,
Лестно мне и немного смешно.
По артериям весело бродит,
Колобродит густое вино.
А за маленьким столиком рядом
Двое бывших окопных солдат
Немигающим пристальным взглядом
За товарищем вставшим следят.
Ну, а тот у застывшей певицы
Отодвинул молчком микрофон,
И, гранатой, в блаженные лица
Бросил песню забытую он —
О кострах на снегу, о шинели
Да о тех, кто назад не пришел…
И глаза за глазами трезвели,
И смолкал вслед за столиком стол.
Замер смех, и не хлопали пробки.
Тут оркестр очнулся, и вот
Поначалу чуть слышно и робко
Подхватил эту песню фагот,
Поддержал его голос кларнета,
Осторожно вступил контрабас…
Ах, нехитрая песенка эта,
Почему будоражишь ты нас?
Почему стали строгими парни
И никто уже больше не пьян?..
Не без горечи вспомнил ударник,
Что ведь, в сущности, он — барабан,
Тот, кто резкою дробью в атаку
Поднимает залегших бойцов.
Кто-то в зале беззвучно заплакал,
Закрывая салфеткой лицо.
И певица в ту песню вступила,
И уже не казалась смешной…
Ах, какая же все-таки сила
Скрыта в тех, кто испытан войной!
Вот мелодия, вздрогнув, погасла,
Словно чистая вспышка огня.
Знаешь, парень в модерных техасах,
Эта песенка и про меня.
Ты — грядущим, я прошлым богата,
Юность — юным, дружок, наше — нам.
Сердце тянется к этим солдатам,
К их осколкам и к их орденам.
1975 г.
***
Как объяснить слепому,
Слепому, как ночь, с рожденья,
Буйство весенних красок,
Радуги наважденье? Как объяснить глухому,
С рожденья, как ночь, глухому,
Нежность виолончели
Или угрозу грома? Как объяснить бедняге,
Рожденному с рыбьей кровью,
Тайну земного чуда,
Названного любовью?
***
Мой отец
Нет, мой отец погиб не на войне —
Был слишком стар он, чтобы стать солдатом,
В эвакуации, в сибирской стороне,
Преподавал он физику ребятам.
Он жил как все. Как все, недоедал.
Как все, вздыхал над невеселой сводкой.
Как все, порою горе заливал
На пайку хлеба выменянною водкой.
Ждал вести с фронта — писем от меня,
А почтальоны проходили мимо…
И вдалеке от дыма и огня
Был обожжен войной неизлечимо.
Вообще-то слыл он крепким стариком —
Подтянутым, живым, молодцеватым.
И говорят, что от жены тайком
Все обивал порог военкомата.
В Сибири он легко переносил
Тяжелый быт, недосыпанье, голод.
Но было для него превыше сил
Смириться с тем, что вновь мы сдали город.
Чернел, а в сердце ниточка рвалась —
Одна из тех, что связывают с жизнью.
(Мы до конца лишь в испытанья час
Осознаем свою любовь к Отчизне.)
За нитью — нить. К разрыву сердце шло.
(Теперь инфарктом называют это…)
В сибирское таежное село
Вползло военное второе лето.
Старались сводки скрыть от старика,
Старались — только удавалось редко.
Информбюро тревожная строка
В больное сердце ударяла метко.
Он задыхался в дыме и огне,
Хоть жил в Сибири — в самом центре тыла.
Нет, мой отец погиб не на войне,
И все-таки война его убила…
Ах, если бы он ведать мог тогда
В глухом селе, в час отступленья горький,
Что дочь в чужие будет города
Врываться на броне «тридцатьчетверки»!
***
Я родом не из детства — из войны.
И потому, наверное, дороже,
Чем ты, ценю я радость тишины
И каждый новый день, что мною прожит.
Я родом не из детства — из войны.
Раз, пробираясь партизанской тропкой,
Я поняла навек, что мы должны
Быть добрыми к любой травинке робкой.
Я родом не из детства — из войны.
И, может, потому незащищённей:
Сердца фронтовиков обожжены,
А у тебя — шершавые ладони.
Я родом не из детства — из войны.
Прости меня — в том нет моей вины…
***
Я ушла из детства в грязную теплушку,
В эшелон пехоты, в санитарный взвод.
Дальние разрывы слушал и не слушал
Ко всему привыкший сорок первый год.
Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,
Потому что имя ближе, чем «Россия»,
Не могла сыскать.
***
Ты должна
Побледнев,
Стиснув зубы до хруста,
От родного окопа
Одна
Ты должна оторваться,
И бруствер
Проскочить под обстрелом
Должна.
Ты должна.
Хоть вернешься едва ли,
Хоть «Не смей!»
Повторяет комбат.
Даже танки
(Они же из стали!)
В трех шагах от окопа
Горят.
Ты должна.
Ведь нельзя притворяться
Перед собой,
Что не слышишь в ночи,
Как почти безнадежно
«Сестрица!»
Кто-то там,
Под обстрелом, кричит…
***
Зинка
Мы легли у разбитой ели.
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, гнилой земле.
— Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый,
У меня — лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждет…
Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Отогрелись мы еле-еле.
Вдруг приказ: «Выступать вперед!»
Снова рядом, в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.
С каждым днем становилось горше.
Шли без митингов и знамен.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку.
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам
Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы.-
Мы хотели со славой жить.
…Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?
Ее тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав…
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах.
— Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Где-то, в яблочном захолустье,
Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый,
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом стоит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
…Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала?!
***
Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
1943 г.
***
Бинты
Глаза бойца слезами налиты,
Лежит он, напружиненный и белый,
А я должна приросшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем — так учили нас.
Одним движеньем — только в этом жалость…
Но встретившись со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась.
На бинт я щедро перекись лила,
Стараясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла
И повторяла: «Горе мне с тобою!
Так с каждым церемониться — беда.
Да и ему лишь прибавляешь муки».
Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.
Не надо рвать приросшие бинты,
Когда их можно снять почти без боли.
Я это поняла, поймешь и ты…
Как жалко, что науке доброты
Нельзя по книжкам научиться в школе!
1943 г.
***
И откуда
Вдруг берутся силы
В час, когда
В душе черным-черно?..
Если б я
Была не дочь России,
Опустила руки бы давно,
Опустила руки
В сорок первом.
Помнишь?
Заградительные рвы,
Словно обнажившиеся нервы,
Зазмеились около Москвы.
Похоронки,
Раны,
Пепелища…
Память,
Душу мне
Войной не рви,
Только времени
Не знаю чище
И острее
К Родине любви.
Лишь любовь
Давала людям силы
Посреди ревущего огня.
Если б я
Не верила в Россию,
То она
Не верила б в меня.
***
В семнадцать
В семнадцать совсем уже были мы взрослые —
Ведь нам подрастать на войне довелось…
А нынче сменили нас девочки рослые
Со взбитыми космами ярких волос.
Красивые, черти! Мы были другими —
Военной голодной поры малыши.
Но парни, которые с нами дружили,
Считали, как видно, что мы хороши.
Любимые нас целовали в траншее,
Любимые нам перед боем клялись.
Чумазые, тощие, мы хорошели
И верили: это на целую жизнь.
Эх, только бы выжить!.. Вернулись немногие.
И можно ли ставить любимым в вину,
Что нравятся девочки им длинноногие,
Которые только рождались в войну?
И правда, как могут не нравиться весны,
Цветение, первый полет каблучков,
И даже сожженные краскою космы,
Когда их хозяйкам семнадцать годков.
А годы, как листья осенние, кружатся.
И кажется часто, ровесницы, мне —
В борьбе за любовь пригодится нам мужество
Не меньше, чем на войне…
***
Девчонка — что надо!
По улице Горького — что за походка! —
Красотка плывёт, как под парусом лодка.
Причёска — что надо!
И свитер — что надо!
С лиловым оттенком губная помада!
Идёт не стиляжка — девчонка с завода,
Девчонка рожденья военного года,
Со смены идёт (не судите по виду) —
Подружку ханжам не дадим мы в обиду!
Пусть любит
с «крамольным» оттенком помаду.
Пусть стрижка — что надо,
И свитер — что надо,
Пусть туфли на «шпильках».
Пусть сумка «модерн»,
Пусть юбка едва достигает колен.
Ну что здесь плохого? В цеху на заводе
Станки перед нею на цыпочках ходят!
По улице Горького — что за походка! —
Красотка плывёт, как под парусом лодка,
А в сумке «модерной» впритирку лежат
Пельмени, Есенин, рабочий халат.
А дома — братишка, смешной оголец,
Ротастый галчонок, крикливый птенец.
Мать… в траурной рамке глядит со стены.
Отец проживает у новой жены.
Любимый? Любимого нету пока…
Болит обожжённая в цехе рука…
Устала? Крепись, не показывай виду, —
Тебя никому не дадим мы в обиду!
По улице Горького — что за походка! —
Красотка плывёт, как под парусом лодка,
Девчонка рожденья военного года,
Рабочая косточка, дочка завода.
Причёска — что надо!
И свитер — что надо!
С «крамольным» оттенком губная помада!
Со смены идёт (не судите по виду) —
Её никому не дадим мы в обиду!
Мы сами пижонками слыли когда-то,
А время пришло — уходили в солдаты!
1961 г.
***
Судный час
Покрывается сердце инеем —
Очень холодно в судный час…
А у вас глаза как у инока —
Я таких не встречала глаз.
Ухожу, нету сил. Лишь издали
(Всё ж, крещёная!) помолюсь
За таких вот, как вы, — за избранных
Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
Юлия Друнина (10 мая 1924 - 20 ноября 1991)
|
| |
| |
| Михалы4 | Дата: Вторник, 17.10.2023, 21:25 | Сообщение # 1500 |
|
Генералиссимус Нашей Планеты
Группа: Проверенные
Сообщений: 2804
Статус: Offline
| КРОССВОРД
Ты помнишь всё, что забываешь,
И забываешь всё, что помнишь.
Ты в этом мире пребываешь,
Пока все клетки не заполнишь
В кроссворде жизни. Понимаешь?
Кроссворд и прост, и многосложен,
И ты с ним справиться обязан.
Ответ неверный невозможен,
С твоей душой он нитью связан.
Будь смел, но всё же осторожен.
И вспоминай всё, что забыто,
По буквам, по словам, по строчкам,
По встречам, по мгновеньям быта,
По наважденьям, заморочкам,
По счастью, что трудом добыто.
А не заполненные клетки
Тебя ночами мучать будут:
Ну, как же так ты без разведки
В мир, где тебя не позабудут,
Проник, как капля из пипетки?
Ты вспомнишь всё, ведь жизнь недаром
Легла на память каждым вздохом,
Недаром ты седым и старым
Идёшь по грозовым всполохам,
Готовясь к финишным ударам...
***
Не только Пушкин и Некрасов
Запоминались в те года.
Арго из лагерных запасов
Играло финками тогда.
Мы сплёвывали сквозь решётку
Едва ли чищеных зубов,
Тренировали мы походку,
Как у завзятых жиганов.
Могли бы стать мы поголовно
Ворьём...
Но Бог нас уберёг.
Ну, кто ж ещё-то так любовно
Спасал нас, ежели не Бог?
* * *
Суетливых слов гурьба
Стихла в шорохе бумажном.
Тихим голосом судьба
Говорит о чём-то важном.
Вслушиваюсь – не пойму,
Что ей, осторожной, надо:
То ли в ад зовёт, во тьму,
То ли к свету, прочь от ада.
И потеряна тропа –
Бездорожье вяжет ноги.
И душа почти слепа –
Задыхается в тревоге.
А восток – в огне зари,
А судьба – всё тише, суше...
Громче, внятней говори,
Я кричу ей прямо в уши.
Только что ей этот крик –
У неё свои заботы.
Может, время в этот миг
Прибавляет обороты.
Как бы в смуте не отстать
От веков, ведущих к свету!
Хорошо б пророком стать,
Как положено поэту.
* * *
В потоках обыденной мути,
В расплавах застоев и смут
Поэты – пророки по сути,
Поскольку в грядущем живут.
Предчувствуя взрывы и вспышки,
Они прячут боль между строк.
Коснёшься компьютерной мышки –
Искрит электрический ток.
Но мир торопливый не верит
Пророческим грозным стихам.
К несчастью, он деньгами мерит
Дорогу к грядущим векам.
* * *
Будущее молча пролетает
Мимо седовласых стариков.
У него всегда забот хватает
В череде мгновений и веков.
Старики вздыхают, отставая
От потока времени: ну что ж,
Книзу загибается кривая
Жизни – и с тропинки не свернёшь.
Остаётся вспоминать былое –
Сколько было счастья в бытии.
Прошлое, такое же седое,
Машет им приветливо – свои!
* * *
В пригородах пахнет сельским духом –
Дровяным, коровьим, земляным.
Летом есть где разгуляться мухам,
А зимой из труб столбами дым.
Обитают здесь пригорожане,
Их не отличить от горожан.
В огородах скромные крестьяне,
В городе – хоть в парк, хоть в ресторан.
По асфальту носятся мальчишки
На велосипедах – кто быстрей.
Бабушки, устроившись в затишке,
Смотрят на своих богатырей.
А когда вдоль улицы сугробы
И по вечерам стынь да метель,
В окнах допоздна свет высшей пробы –
Пригороды не спешат в постель.
Здесь живут без суеты и спешки,
Стрессы оставляя городам.
И растут на диво белоснежки –
Гномам городским не по зубам.
* * *
Грозные годы на нашем пороге.
Сердце сжимается в тайной тревоге.
Русь устоит, если мы отстоим
Всё, что веками считаем своим.
Радость и счастье, любовь и надежду,
Белую, как наша совесть, одежду,
Ненависть к лжи и коварным врагам,
Веру и верность своим берегам,
Кладбища предков, часовни, соборы,
Стойкость в бою за родные просторы,
Память о славе народа и честь –
Всё это было в России и есть.
Всё это будет всегда! Зря тревога
Что-то пророчит угрюмо и строго.
Русь устоит – мы навек отстоим
Всё, что по-русски считаем своим.
* * *
Ночь – зона тишины. И вдруг
Бездушный визг летящей мины.
Ни боли, ни огня вокруг...
Наверно, это с Украины!
Грохочет танк – ревёт мотор,
Стреляет поминутно пушка,
И беспилотник бьёт в упор,
И рядом минная ловушка.
И пусть тяжёл бронежилет,
Пусть пот – ручьями, враг обкурен...
Ночь, тишина, погашен свет,
И лик луны в окне нахмурен.
***
ГЕРОЙ
Бессмертие на том свете
А ты готов к бессмертию, герой?
Оно в огне, в крови и в гневе битвы.
Летит сквозь дым снаряд, за ним – второй...
Лишь миг тебе остался для молитвы.
Метнись в окоп – земля тебя спасёт,
Приняв осколки грудью материнской.
Но ты идёшь во весь свой рост вперёд
Навстречу хищной силе сатанинской.
И улетает гибель в пустоту,
И враг бежит, петляя, с поля боя.
Бессмертие, как пуля, на лету
Меняет широту и долготу
И облетает за версту героя.
***
Удачный ли день был сегодня у Бога?
Не очень удачный, похоже.
Погибло людей на Земле слишком много...
За что погубил Ты их, Боже?
Ты мог их оставить в живых Вышней волей –
Помиловать мог милосердно.
Ну, что ж, что они средь теснот и приволий
Молились не очень усердно.
Они не успели спастись от цунами,
От голода и наводнений,
В них били из пушек, секли их кнутами,
Они не вставали с коленей.
Их насмерть сбивали на трассах эпохи,
Они в самолётах сгорали,
Их смертники ада взрывали на вдохе...
Как страшно они умирали!
Обычный был день, словно счастье и горе,
Закат обещал непогоду.
Пылали кресты на безлюдном соборе –
Бесстрастному Богу в угоду.
***
РУССКИЕ
Древней алмаза твёрдость русских душ.
Нас не сломить на землях наших скудных.
Нет, мы не на отшибе, мы не глушь,
А просто жребий наш один из трудных.
Мы испытали боль великих бед,
Но и победы тоже испытали.
Нежнее наших жён на свете нет,
Прочнее нет на свете нашей стали.
Мы бесшабашны, но в суровый час
За нашу землю жизнь отдать сумеем.
Не злите нас, не унижайте нас –
Мы знаем, как хребты ломать злодеям.
***
300ЛЕТ СПУСТЯ
Не на что надеяться:
Через триста лет
В пыль и прах развеется
Наш недолгий след.
Даже память ясная,
Что на всех одна,
В те года прекрасные
Будет не нужна.
Всё, что надо, сбудется,
Как мечтали мы,
Многое забудется –
Канет в бездне тьмы.
Даты на надгробиях
Вихри дней сотрут.
На иных подобиях
Выстроится труд.
По иным знамениям
Жизнь сплетёт каркас.
Новым поколениям
Будет не до нас.
Память – тварь беспечная,
Веры, светлой, нет.
Не клянитесь: вечная!
Помолитесь вслед.
Александр Васильевич Суворов
|
| |
| |
/> |
