Немецкая газета Die Welt опубликовала под заголовком «Рассказ двух выживших» короткие отрывки из интервью журналиста Вольфганга Бюшнера (Wolfgang Büschner) c двумя бывшими военнослужащими Вермахта:
Спасённый: Рудольф Карл (Rudolph Karl) служил в 3-ей батарее 91-го батальона лёгких зенитных орудий. Сегодня он, 81-летний, говоря о Сталинграде может объяснить своё спасение только лишь цепью счастливых случаев и провидением господним.
«Я почувствовал, как он схватил меня за ворот и вытащил оттуда. Ампутация руки мне не понадобилась».
«Неожиданный прорыв Красной армии 23-го ноября вызвал хаос на нашем участке под Мариновкой. Весь личный состав подразделений Люфтваффе, оказавшийся отрезанным от своих основных подразделений, был собран в штурмовые батальоны, без разбора на лётный или наземный персонал, это уже не играло никакой роли. Тоже случилось и со мной. Я остался связным мотоциклистом в котле, а в это время за его пределами моё подразделение было разбито в тяжёлых боях. Я попал в штурмовой батальон Хервиг (Sturmbataillon Herwig), в компанию почти 430 совершенно незнакомых мне новых камерадов. Мы заняли позиции в балке Карповка. Балкой называют высохшее русло реки, а Карповка – это одновременно название деревни, реки и станции. Противник находился меньше чем в 500 метрах от нас за железнодорожной насыпью. Мы врылись в берега пересохшей реки, но эти норы нас не спасали. Из наших укрытий мы могли видеть, как бьёт смертельным боем «Сталинский орган».
(«Сталинским органом» немцы называли «Катюшу» - примечание переводчика)
Всего лишь одним залпом эти зенитные ракеты обрекали на быструю и медленную смерть около 50 моих товарищей. Чтобы уж совсем не быть для них пушечным мясом нам приходилось по ночам – настолько было плохо дело с подвозом боеприпасов – выходить на «охоту» за оружием русских, что тоже сопровождалось кровопролитием.
Застреленные, раненные, замёрзшие – каждый день сотни молодых немцев умирали бессмысленной смертью.
У русских дела обстояли также. Мы же, ещё живые, иногда чувствовали что-то умиротворяющее в безжизненных лицах погибших несмотря на их окровавленные трупы. Самоубийство выбирали некоторые из нас как выход из этого отчаянного положения. Оставшиеся жили в смертельном страхе за свою жизнь.
Наш дневной рацион чаще всего состоял из одного куска хлеба. Из отбросов можно было приготовить что-то солидное. В один из дней мы нашли на бруствере блиндажа нашего командира картофельные очистки – настоящие картофельные очистки! Мы их сварили, а поскольку их было довольно много, получился праздничный обед. А потом мы ещё кое-что нашли: овчарку.
Мы не могли в это поверить, но наш майор держал собаку – при всём плачевном обеспечении солдат он ещё и собаку держал! Все мы были едины во мнении, что этой роскоши здесь не место, вот почему это несчастное животное быстро перекочевало в наши голодные желудки. Постыднейший проступок, который строгий командир хотел увенчать приговором военного трибунала. Но найти виновного он так и не смог.
В смертельном страхе проходил день за днём вплоть до рождества. В этот вечер командир издал очередной «Приказ дня»: «Фюрер вытащит нас из котла, он даже должен посетить нас здесь». Дальше – обычные пустые слова о мужестве, отваге, последней капле крови и верности фюреру. Стыдил за то, что это ниже достоинства немецкого солдата – пускать себе пулю в лоб. Это были последние «соломинки»,за которые мы отчаянно цеплялись.
В первых числах января наш майор застрелился. Но больше приказов нам помогла утешительная проповедь, которую прочёл на рождество наш католический священник – 20-летний капеллан Эрнст Рат (Ernst Rath): не всё ещё кончено, мы в руках господа и сына его, сегодня рождённого. Об этом нельзя забывать – и друг о друге всегда надо помнить.
Я предложил: если кому-то из нас удастся пережить этот ад, то в день своего спасения он должен будет всегда есть то, что мы ели здесь каждый день – всего один кусок хлеба. Так мы будем поминать друг друга.
На долю Эрнста этот шанс не выпал. Он погиб на следующий день после своей проповеди.
07-го января я был ранен в руку. Я увидел русского снайпера метрах в 300 впереди меня. Когда меня привели в лазарет от моего батальона в 430 человек в живых осталось 16. После операции без анастезии мне сообщили, что в тяжёлых боях моё подразделение полностью уничтожено. Из-за продвижения Красной армии всех раненных вечером 10-го января в спешке погрузили на открытые бортовые грузовики и отправили дальше на восток. Русская орудийная канонада была слышна во всю. Когда в метель, сидя в кузове грузовика и трясясь от холода, страха и боли, мы проехали мимо другого медицинского конвоя, который съехал в кювет, мы поняли, что из них никто не выжил – все были мертвы.
«У них получилось» - сказали мы. Чуть позднее и наш грузовик съехал в кювет. «Это конец» - сказал я своим стонущим и орущим раненным товарищам. Я ещё мог идти и предложил сходить за подмогой. Они отговаривали меня: вероятность попасться в руки к русским, была слишком высока, да и помощь должна была прийти. И только один из них встал чтобы идти со мной, не смотря на рваную рану ноги.
Я поддерживал его и так мы ковыляли потихоньку. Не знаю как, но на рассвете мы всё же дошли до станции Карповка. Последнее, что я видел, была надпись «Гарнизонная комендатура».
Когда я снова пришёл в себя, рядом был мой товарищ, а с ним русский старик и его жена. Мне сказали, что немецкие танки отступая прошли мимо нас. Чтобы меня не раздавило, они стащили меня на обочину дороги, в кювет, к мёртвым.
У стариков я быстро пришёл в себя и через 2 часа сил уже было достаточно для того, чтобы тащить моего товарища на санках, которые старик сколотил для нас.
Перед нами была взлётно - посадочная полоса аэродрома Питомник. Время от времени мимо нас проезжали грузовики. Но вскоре силы вновь покинули меня. У откоса сидело много немецких солдат, абсолютно измождённых, ожидавших смерти. Говорят, белая смерть милосердна. Установилась необычная, странная тишина. Быть может это была прострация, в которой боль, голод, страдания и тоска по дому наконец – то кончаются. Мы подсели к ним. Грузовики не останавливались из страха быть взятыми штурмом нашими жалкими остатками.
Желая ускорить неотвратимость моей судьбы я лёг поперёк колеи в надежде быть задавленным. А вышло иначе. Грузовик, который должен был переехать меня, затормозил и подобрал меня и моего товарища. Так мы добрались до аэродрома.
Здесь же моя карточка раненного, на которой стояло, что руку мне надо ампутировать, превратилась в обратный билет. То же самое случилось и с моим товарищем. В ночь с 11 на 12 января нас погрузили в самолёты и вывезли обратно в жизнь. Среди 24–х самолётов, которые были там, особенно надёжным нам показался из-за своих размеров Юнкерс 90. Но нам двоим достались места в «Тётушке Ю», рядом с радистом.
(Так немцы называли Ю-52 – примечание переводчика).
В воздухе я заметил по настроению в кокпите, что что-то не в порядке. Что это было, я понял только после посадке в Сальске. 9 машин было сбито, в том числе и Юнкерс 90.
В неотапливаемой кабине самолёта я чуть не отморозил себе ноги. Никогда не забуду, как пилот и радист принесли нам хлеб с мармеладом, целую корзину для белья, наполненную ими. Я рыдал как ребёнок. Вот я сижу – живой и с мармеладом. Вскоре после этого я услышал от кого-то, что Питомник заняли русские, почти сразу же после того, как «Тётушка Ю» вытащила меня из ада. В сторону дома нас везли в товарных вагонах. На границе Рейха нас ожидал настоящий медицинский поезд. Мне досталось место у окна – ведь я же был сталинградцем.
Военнопленный: Хорст Цанк (Horst Zank) 1919 года рождения, в Сталинградском котле был в чине капитана командиром полка. Сегодня полковник Бундесвера в отставке живёт в Бонне. В ближайшие дни выйдет новое издание его книги «Сталинград. Котёл и плен».
«С остатками моего полка я дошёл до Сталинграда к 23-му января – за неделю до конца. В ноябре мы принимали участие в тяжёлых боях между Волгой и Доном, на левом фланге 6-й армии.
Наши последние позиции, находившиеся на западной окраине города, у Дмитриевки, мы держали до 10-го января, до начала русского наступления. В этот день они перекатились через нас и «прогнули» котёл в нескольких местах, как сдувшийся футбольный мяч. Мой полк был практически уничтожен, положение – безнадёжно. Продлиться это могло всего несколько дней. Сталинград в конце января – это 3 изолированных котла в расстрелянном до состояния руин городе. С запада русские нас окружили, оттуда же они и наступали на наши последние позиции. На другом берегу – на восточном берегу Волги – начинается бесконечная, промёрзшая насквозь азиатская степь. Два других котла находились севернее, а наш маленький держался за Красную Площадь в центре Сталинграда.
Здесь находился командный пункт, из которого фельдмаршал Фридрих Паулюс
(Friedrich Paulus) управлял нашей последней стычкой, ни больше, ни меньше. Днями бои то вспыхивали, то угасали, по ночам же было почти тихо.
Русские, по нашему первому впечатлению, не хотели рисковать и идти на ненужные жертвы и ждали эти несколько дней, которые ещё можно было ждать, пока победа сама не придёт к ним в руки. Если бы они захотели победы неделей раньше, она бы к ним пришла. О нормальном командовании у нас уже не могло быть и речи. Тем непонятнее была та дисциплина, которую продолжали соблюдать солдаты и офицеры. Не было и намёка на распад войск, практически не было перебежчиков. За исключением тех случаев, когда командиры сами принимали решение о прекращении сопротивления в таком безнадёжном положении. Но сдаться в плен – боже упаси! Русский плен – это верная смерть. Об этом говорили все, да так в конце и вышло.
Мы снова и снова собирались на позициях – в подвалах – и говорили. Что нам оставалось – три варианта: плен, самоубийство, прорыв. Но не одним ли и тем же все они должны были закончиться? Не каждое самоубийство будет столь отчаянно героическим, как то, которое совершил Генерал Хартманн, вылезший на бруствер передней линии окопов и стоявший там так долго, пока его не застрелили.
Я не думал о том, чтобы пустить себе пулю в лоб. Я буду прорываться. Я спрашиваю у своих оставшихся подчинённых и оба моих фельдфебеля идут со мной. Присоединяется и старший лейтенант из другой дивизии, он слышал, как в подвале мы говорили об этом. «Вам ясно, насколько велик риск»? – говорю я им. «Если русские схватят нас в тылу, они нас кончат». И ещё я говорю «Без лыж я не пойду». Без них у нас нет шансов перебраться через замёрзшую степь. Большинство из нас ждут в безысходном отчаянии. Только когда товарищи объединены чем-то одним, это становится опорой для всех. Проскакивает мысль: «А если мы всё-же выживем в плену»? Один – точно пропадёшь. Но если мы все будем держаться вместе, быть может тогда опасность не будет такой высокой?
В рождество мы ещё верили: тут всё обойдётся. Будет долгожданный прорыв навстречу с юго-запада. Он должен быть, думали мы, когда ночью видели на горизонте отблески взрывов. Целая армия – 22 дивизии, говорил я себе, не могут же они бросить нас на произвол судьбы.
С начала большого наступления 10-го января настроение радикально поменялось.
Нет, отсюда нас никто не вытащит. Деблокада провалилась. И при всём страхе и отчаянии разростается злоба. Ну тогда я продам свою шкуру по максимальной цене. И вера в чудо тоже начинает разростаться, как всегда в такие моменты. Боеприпасы и провиант – какое там! Многие из нас больны, ранены, ослаблены из за недоедания. Распространяется сыпной тиф, вши – это самое безобидное что может быть. Самолётами вывозят лишь немногих, особенно после того, как аэродром Питомник захватили русские. Время от времени немецкие самолёты сбрасывают над котлом контейнера с боеприпасами и провиантом, большинство из них падает русским прямо в руки, или пропадает где-то в руинах. Пилоты больше не знают, где мы прячемся в этих развалинах под ними. Иногда солдат спотыкается о такую «продовольственную бомбу» - и тогда праздничное застолье! У нас ещё остался последний рабочий зенитный прожектор, он стоит у командного пункта – у большого гастронома - и каждую ночь он вонзает свой луч вертикально в небо, как тонущий протягивает руку: сюда, камерады, нас тут ещё осталось немного! Паулюс, похоже, смирился. Я дважды был у него на командном пункте, однако его самого мне увидеть так и не довелось.
Его начальник генерального штаба Артур Шмидт (Arthur Schmidt) организует для него всё что угодно. Вот появляется фельдфебель и несёт 4 пары лыж. Мы не стесняемся спросить, где он их раздобыл. Вечером 29-го января мы выходим. Думаю, что русские уже на следующий день штурмуют наши позиции. 30-го января очередная, 10-я годовщина прихода Гитлера к власти, ну не повод ли.
Мы попадаем на минное поле, кто-то взлетает на воздух, мы вынуждены прервать попытку. Ранним вечером 30-го мы опять выступаем, идём всю ночь, идём через замёрзшую Волгу. Без проблем доходим до её восточного пологого берега. Теперь мы в тылу фронта, у него за спиной. Днём прячемся в пустом русском блиндаже, второй ночью проходим вверх по реке и обратно через Волгу на западный берег. Русские взяли нас в балке у деревни Виновка. Мы сдаёмся, один из фельдфебелей получает ранение в голову осколком ручной гранаты.
С чувством определённой гордости они ведут нас через деревню, как трофей. Там как раз стоит одна из тыловых частей. Солдаты мужчины и солдаты женщины с удивлением рассматривают добычу. Офицер не верит в то, что мы перешли через Волгу. Он считает нас заброшенными на парашютах разведчиками.
В лагерь военнопленных мы попали вместе с пленными из только - что разбитого северного котла. Следующим этапом был сборный пункт в деревне Дубовка, в 50 километрах севернее Сталинграда. Там я стал свидетелем массовых смертей. С февраля по июнь 1943 года в массовых могилах было захоронено около 30000 немецких солдат. Голод, зима и слабость – сыпному тифу было легко делать своё дело. Мне было 23 года, весил я 42 кило и мне предстояло провести 7 лет в плену. Сначала лагерь для пленных офицеров, потом трудовой лагерь, строительство дорог, каменоломня.
То, что я остался среди тех, кто выжил в Дубовке, я обязан своим отмороженным ногам. Меня привезли в некое подобие лазарета. В Дубовке не проводилось планомерного умерщвления, скорее оно было бесплановым. Русским было не под силу содержать почти 100000 пленных. Пара сохранившихся железнодорожных веток использовались для нужд фронта, а организовать подвоз необходимого в степи было очень сложно. Семь лет спустя, в декабре 1949 года я вернулся домой – единственный выживший офицер из моего пехотного полка. Как офицера меня разлучили с моими фельдфебелями. Они попали в другие лагеря и больше я их никогда не видел. Думаю, что они скорее всего погибли в плену. 5 лет назад со мной связался четвёртый из нашей группы – старший лейтенант. Он узнал о моей книге.
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
