Политические дискуссии о роли и праве современной России на западных и юго-западных землях Российской империи неразрывно связаны с попыткой определить взаимоотношения русских, украинцев и белорусов. Две основные версии описывают их либо как единый народ, либо, как три братских. Впрочем, есть и версия о трёх разных, имеющих мало общего народов. Она до последнего времени была популярна в кругах украинских и белорусских националистов радикального толка. Но в последние годы, особенно на Украине, у неё появилось достаточно большое количество сторонников среди «обиженных» приверженцев Русского мира.

Эти последние выдумали для себя некую мифическую «бывшую Россию» «золотого века», когда во всём на её территории торжествовала справедливость, а львы щипали траву вместе с баранами. В противовес этой идеальной мифической России прошлого, нынешняя Россия объявляется не Россией, а нынешние русские не русскими. Поскольку несложно понять, что определять степень русскости государства и народа может только истинный, эталонный русский, следует признать, что именно себя эти создатели Великого русского мифа и считают таковыми – русейшими из русских – эталонными образцами.

Это важный момент, поскольку до переворота 2014 года на Украине и начала гражданской войны эти «эталонные русские» Украины позиционировали себя в качестве интернационалистов и имперцев. Этим они существенно отличались не только от украинских или белорусских, но и от радикальных русских националистов, которых также более всего в подлунном мире интересует градация русскости, метод её проведения и возможно более точное установление степени русскости, как целых групп, так и отдельных индивидов.

Почему это важно? Потому, что в ходе естественного развития политических процессов, бывшие имперцы и интернационалисты Украины пришли к той же концепции, которую исповедовали их идеологические противники, и признали наличие чётких существенных различий между разными группами русского народа. Более того, оказалось, что с их точки зрения такая концепция не только не противоречит концепции единого Русского мира, но может быть использована для вполне корректного описания одной из его версий.

Если одна и та же концепция может быть использована идеологически различными, даже противостоящими течениями для разработки своих теорий, если, кроме того, она не противоречит очевидным фактам, значит, в ней есть какое-то истинное зерно. Поэтому, не предвосхищая выводы, целесообразно разобраться с вопросом о едино (поли) народности. Именно от решения данной проблемы зависит и судьба всех теоретических изысканий современных политиков.

Безусловно, такие вульгарные проявления современной политической дискуссии, как утверждения «хохлы – предатели», «эрэфяне – не русские» «угро-финны украли имя Руси» и «настоящие русские – литвины» и т.д. не могут быть предметом рассмотрения и серьёзной дискуссии. Это – политические лозунги, предлагаемые политическими аферистами людям с неокрепшим интеллектом. Подобные идеи – плод взаимодействия дураков с мерзавцами. Но самая вульгарная политическая формулировка, как правило, является упрощённой для массового сознания констатацией чего-то значительно большего и неоднозначного, реально существующего в нашем мире и определяющего наши политические  и личные взаимоотношения.

Иллюстрацией такого упрощения служит широко распространённый тезис, что «украинцев создали австрийский и германский генштаб», затем обогрели поляки, а в конечном итоге довели до ума большевики, чтобы вернее развалить ими же (большевиками) созданный СССР. Не буду даже повторять известную аксиому, что никакими усилиями нельзя создать в народе то, чего нет в принципе. Она хорошо иллюстрируется попытками организации российского майдана. Сколько ни вкладывали в это дело денег и усилий, а отсутствие только части необходимых граничных условий (например, раскола общества и раскола элит) изначально делали майдан в России невозможным. После 2008 года невозможным. До этого очень даже возможным.

Для иллюстрации убожества и ограниченности данной «австро-германской» версии происхождения украинства, зададимся простым вопросом: почему злокозненные немцы, поляки и австрийцы решили остановиться на линии Харьков-Донецк? Почему не сдвинули границу украинства куда-нибудь на Урал и Волгу? Там и этнический состав в начале ХХ века был подходящий (на пустовавших землях массово расселились выходцы из Малороссии) и местное казачество (как база квазигосударственности) тоже существовало. Почему не создал германский генштаб «Поморию» и «Сибирию», которые существенно отличались в плане языка, культуры и быта от центральных русских областей? Многие из этих регионов ещё и являлись цитаделями старообрядчества, то есть и в религиозном плане не просто отличались, но противостояли центральной России. Почему изначально к землям Малороссии и Галиции, которые с некоторой натяжкой ещё можно было считать какой-то Украиной, оказались прирезанными земли Новороссии, населённые в основном за счёт русской колонизации, а также местными нерусскими и неславянскими, в большинстве своём, народами? Как смогли генеральные штабы (структуры весьма ограниченной компетентности) определить, что именно в таких границах государство будет более-менее устойчивым, а в иных – нет?

Концепция – всё плохое сделали, немцы, австрийцы, поляки, англичане, американцы и примкнувшие к ним большевики просто потому, что ненавидели русский народ и желали его уничтожить, легко объясняет сложные вещи простому мозгу, не имеющему представления об истории восточных славян, истории Руси-России. Но даже самый простой мозг мог бы утрудить себя вопросом: а чего это русские люди пару сотен лет сидели и ждали когда их «перекуют» в украинцев? Почему с средины XIV до средины XVII века, когда эти земли находились в составе Литвы и Польши, русские люди в украинцев и белорусов не «перековались», а в начале и в конце ХХ века для массовой перековки хватило считанных лет (в рамки одного десятилетия уложились)?

Конечно, немцы, австрийцы, поляки, англичане, американцы, а кроме них и французы, итальянцы, румыны, венгры, каждый в меру своих возможностей с украинством работали, пытаясь приспособить его для своих нужд, как пытались приспособить его для своих нужд и большевики. Но они работали с уже имевшимся материалом, пусть и не таким обширным как сегодня. Они не создавали. Они развивали имевшееся. Иначе, приняв концепцию «созданного украинства» нам придётся признать, что русский человек такой пластичный, что при наличии необходимых информационно-политических возможностей из него можно вылепить хоть эфиопа, хоть китайца, хоть еврея. А мы знаем, что дело обстоит наоборот. Это китаец, эфиоп и еврей, при наличии благоприятных условий, могут стать русскими. Русские же, легко вписываясь в чужое общество в случае эмиграции, крайне тяжело ассимилируются, в нескольких поколениях (даже никогда не видевших России), сохраняя язык, культуру, традиции и даже ангажированность в российскую политику.

Но давайте посмотрим как всё начиналось.

В девятом веке, земли будущего Великого княжества Владимирского и Московского ещё не были колонизованы восточными славянами. Древнее русское государство выстраивалось вдоль днепровского торгового пути «Из варяг в греки» (и обратно). Для его контроля было критически важно владеть Новгородом (дававшим выход в Балтику), Смоленском (контролировавшим среднее течение Днепра) и Киевом – являвшимся самой южной базой днепровской торговли. Поскольку Юг был ближе к богатой Византии, которая и являлась главным объектом купеческих вожделений, возле Киева, на расстоянии одного-двух дней пути возникли Чернигов и Переяславль – также крупные торговые города и политические центры.

Будущая Галиция ещё находилась в процессе подчинения. А Белорусские земли, составлявшие княжество Полоцкое, не просто долго сопротивлялись включению в состав государства Рюриковичей, но даже после того, как в конце Х века княжество было окончательно поглощено (захвачено Владимиром Великим) в нём утвердилась собственная ветвь Рюриковичей – Рогволодовичи-Изяславичи, прямо возводившая свой род к убитому Владимиром последнему независимому правителю Полоцка Рогволоду – отцу Рогнеды (жены Владимира и матери Изяслава).

Полоцк по древности может соперничать с Новгородом и Киевом. Включение в состав древнерусского государства земель современной Галиции и Волыни (галицкая Украйна, а позднее княжество Галицко-Волынское), а также верховьев Волги (залесская Украйна, а позднее княжество Ростово-Суздальское, Владимиро-Суздальское и, наконец Великое княжество Владимирское и Московское) произошло примерно на сто лет позже. Однако и в этих землях быстро утвердились местные династии из Мономашичей, прежде начала борьбы за единство русских земель, жёстко сепарировавшие свой удел от центральной власти.

Всё время, с начала раздробленности, до монгольского завоевания, мы видим четыре крупных политических объединения. Раньше всех вновь сепарировалось княжество Полоцкое (нынешняя Белоруссия). Оно же первым без проблем вошло в состав Литвы и последним (уже под конец жизни Екатерины Великой) вернулось в состав России.

Затем, с Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского, начал формироваться северно-восточный домен, из которого и выросла современная Россия. Эти князья очень быстро отказались от борьбы за киевский стол (последним активную южную политику проводил Юрий Долгорукий). Они просто провозгласили старшинство своей столицы – Владимира в русских землях. Не то, чтобы это старшинство было признано сразу, всеми и безоговорочно, но уже Батый, только начиная оформление администрации зависимых русских земель, выдал два ярлыка на Великое княжение: Александру Невскому, на Великое княжество Киевское и Новгород, а брату его Андрею – на Великое княжество Владимирское, признав, таким образом равенство центров и политическую связь Киева с Новгородом, которую владимирские князья к тому времени уже лет сто, как оспаривали.

Ещё позже на Юго-Западе, при Романе Мстиславовиче и Данииле Романовиче Галицких сформировался галицко-волынский домен, который современные украинские историки считают началом украинской государственности (что, впрочем, действительности не соответствует).

Наконец устойчивое четвёртое территориальное объединение – неоформленная уния Киевского и Смоленского княжеств. Смоленские князья, несмотря на распад единой государственности были настолько заинтересованы в Киеве, что готовы были бороться за него (но не за старшинство на Руси) и с Галицко-Волынскими и с Владимирскими князьями. Для учёта интересов Смоленска в 1181-1194 годах в Киеве даже утвердился дуумвират из представителей смоленского и черниговского княжеских домов. Кстати, черниговская династия, тоже тяготела к Киеву.

Итак, если мы, оценивая раздробленность Древней Руси, будем рассматривать не формальные границы княжеств, а границы политико-экономических комплексов (например, формально принадлежащее младшей ветви черниговских Ольговичей Рязанское княжество практически сразу попало в орбиту влияния Владимира), то увидим, что они (экономические комплексы) формируются вдоль торговых путей.

Тогда единственными торговыми путями на Руси служили реки.

Полоцкое княжество, изначально пользовавшееся в рамках единой Руси тем, что сегодня назвали бы правом широкой автономии, опиралось на торговый путь, ведущий по Западной Двине в Балтику. Полоцкие князья всегда нуждались в свободном выходе к морю, ради этого боролись с Литвой и с Орденом, а когда Русь ослабела, практически добровольно объединились с Литвой. К этому их толкали естественные экономические интересы. Поэтому, когда белорусские националисты называют себя литвинами, они лукавят лишь частично. Белорусское литвинство действительно уходит корнями в седую древность, но носит не этнический, а экономический характер.

Аналогичным образом Владимирское княжение, из которого позднее выросло Московское государство и современная Россия, было заинтересовано в полном контроле над волжским торговым путём. По нему товары из Северной и Центральной Европы, через Новгород, Владимир, а позднее и Москву попадали на Кавказ, в Среднюю Азию, Персию и далее в Индию и Китай. Первым понял значение этого пути и попытался поставить его под контроль уже третий из правивших в Киеве Рюриковичей – Святослав Игоревич (сын Игоря Старого и Ольги, отец Владимира Великого). Он нанёс военные поражения Бурлгарскому государству и Хазарскому каганату, но удержать захваченные территории (за исключением анклавов Белая Вежа и Тмутаракань) не смог. Задача военно-политического контроля над волжским торговым путём была решена только к концу правления Ивана III, а полностью в состав Русского государства он был включён лишь при Иване Грозном.

Кстати, Святослав пытался также закрепиться в нижнем течении Дуная. Если бы его ограниченные силы соответствовали его гигантским планам, и он бы смог реализовать контроль над Днепром, Волгой, Доном и низовьями Дуная одновременно, то он бы полностью поставил под контроль транзит из Центральной и Северной Европы на Ближний и Дальний Восток. Только путь в Южную Европу остался бы под контролем Византии. Поэтому не удивительно, что византийские императоры вели против Святослава войну на уничтожение. Именно против Святослава, а не против русского государства. Древняя Русь им ничем не мешала, а вот амбициозный политик и военный вождь, грозил перехватить большую часть византийской торговли. Поэтому и погиб. Следующий раз Россия вышла к Дунаю только в начале XIX века, при Александре I, по итогам русско-турецкой войны 1806-1812 годов.

Галицко-Волынский домен опирался на торговый путь по Днестру и далее в Западную Двину и Вислу, а также через Карпаты. Отсюда историческое тяготение этих земель к Литве, Польше, Венгрии, Австрии – всем, кто контролировал западную оконечность их торгового пути.

Наконец у Киева, Чернигова, Переяславля и Смоленска не было другого  торгового пути, кроме Днепровского (Десна, на которой стоит Чернигов, приток Днепра). С расцветом этого пути связан и расцвет данных городов, а с его упадком, в результате упадка Византии и её захвата крестоносцами Четвёртого крестового похода, связан и упадок этих городов.

Днепровский торговый путь, вместе с Византией, захирел буквально накануне монгольского нашествия. Поэтому именно монголам приписывается решающая роль в его упадке. Монголы правда жестоко разорили города древней Руси. Но разорённые Владимир, Москва, Рязань поднялись и расцвели. Остались крупными центрами Галич и Владимир Волынский, расцвёл Львов. А Киев и Чернигов, даже будучи губернскими городами в составе Российской империи, были вполне себе заштатными административными центрами не способными конкурировать даже в начале ХХ века с купеческими городами Поволжья, быстро растущими промышленными центрами Донбасса и Харьковом или с той же Одессой.

В качестве крупного центра сохранился только Смоленск, но он, во-первых, участвовал не только в меридиональной (по Днепру) но и в широтной (из бассейна Западной Двины в бассейн Волги) торговле, а, во-вторых, являлся важнейшим военно-административным центром польско-литовского и русского пограничья.

Особое место в этой схеме занимает Новгород. Он был важнейшей точкой входа как для днепровского, так и для волжского торгового пути. Кроме того, через него шла и часть полоцкой торговли. С этим связана ожесточённая борьба за новгородский стол, за контроль над Новгородом практически всех русских княжеских династий. В принципе, на подсознательном уровне было понятно, что преимущество на Руси получит тот, кто будет контролировать Новгород.

В свою очередь в Новгороде сформировались свои Западная (пропольская) и Восточная (пророссийская партии). Западная партия в самом Новгороде имела существенный политический перевес и её неудача в борьбе за присоединение Новгорода к западному проекту  во многом была обусловлена отказом польских королей и литовских великих князей в конце XV – начале XVI века от борьбы за Новгород. В то время польско-литовской торговле вполне хватало торговых путей по Висле и Двине. Новгородское ответвление было не столь важным, чтобы из-за него ввязываться в тяжелейшую войну с Москвой, для которой контроль над Новгородом имел принципиальное значение.

Необходимо также отметить, что после окончательного завоевания остатков Византии турками, Днепр надолго стал торговой артерией местного значения. Его можно было использовать только для доставки местных товаров в Европу, при условии их перевалки на двинском торговом пути или в Новгороде. Но Новгород обеспечивал перевалку конкурирующего на внешних рынках российского хлеба. Поэтому на Двинский торговый путь купцов с киевщины и черниговщины толкала не только политическая принадлежность к польско-литовскому государству, но и интересы конкуренции. Аналогичным образом на Двину и Вислу замыкался и торговый путь по Днестру.

Как видим, ареалы формирования «трёх братских народов» очень точно  совпадают с торгово-экономическими интересами. Очевидно, что расхождение этих торгово-экономических интересов началось ещё в эпоху существования единого древнерусского государства, задолго до монгольского завоевания. При таких условиях, народы (причём далеко не братские) должны были бы давно сформироваться. Но они не сформировались. Серьёзные отличия между собой они ощущают, но отличия эти не критические и не мешают чувству общности.

Думаю, что критически важную роль в сохранении ощущения русской общности, невзирая на противоположность экономических интересов, сыграл религиозный фактор. Не даром учёные досоветского периода подчёркивали важнейшую роль церкви в общерусском единстве.

Дело в том, что до начала XVI века часть русского народа попавшая под власть Литвы и Польши не ощущала никакого серьёзного давления. Русский язык был близок польскому, а Литва и вовсе говорила по-русски. Экономические интересы общие. Противоречия шли по линии феодал-крестьянин, но и тут, хоть условия в русских и литовских землях были лучше, чем в исконных польских, законы королевства на великое княжество не распространялись.

Но в начале XVI века практически одновременно произошло два события. Во-первых, польская корона смогла отобрать у Литвы контроль над Малороссией, оставив Вильно только Белую Русь. Во-вторых, поляки начали активную католическую экспансию – буквально развязали религиозную войну против своих малороссийских подданных.

Внезапно возникший запредельный социальный и религиозный гнёт не просто сплотил православных (восстания начались по всей Малороссии и не прекращались до Богдана Хмельницкого), он реставрировал в умах идею общерусского единства, поскольку получить поддержку восставшие могли только у своих братьев по вере.

Таким образом, шедший процесс этнообразования, в XVI-XVII веках был прерван и развёрнут вспять. Кстати, украинцы далеко не сразу стали русскими, даже будучи православными. Например, рекрутские наборы, как и действие законов империи в принципе, начали распространяться в Малороссии только к концу правления Екатерины Великой, а завершилась унификация уже при Александре I. Тем не менее, в течение практически всего XVIII-XIX века существовало и укреплялось осознание единой судьбы и народного единства. Тем более, что в новых условиях, старые торговые пути потеряли критическое значение и больше не работали на разрыв.

Однако череда потрясений, случившихся с Россией в ХХ веке, актуализировала вопрос общности с новой силой и на новой основе. Теперь, национальная идея получила не экономическое (наоборот, экономики она уничтожает), но политическое обоснование. Кому-то не нравились большевики, и у них появилась вначале «социалистическая» Центральная Рада, а затем консервативно-охранительный гетман Скоропадский. Кто-то испугался ГКЧП и начал быстро оформлять суверенитет, чтобы спрятаться за ним от реставрации партийной власти в СССР. Кто-то боялся ельцинско-гайдаровских реформ и желал отсидеться в своей тихой республиканской гавани и ему тоже требовался суверенитет. Однако право на суверенитет имеет отдельный народ, отсюда и опережающий нацибилдинг, который даже нынешнюю Российскую Федерацию чуть не разорвал на массу маленьких удельных княжеств.

Конечно, позднее у местных элит появились и свои экономические (а точнее шкурные) интересы – каждый желал сам доить свою корову. Но первичными в распаде ХХ века были всё же интересы политические. Новые «суверенные народы» возникали там и тогда, где и когда удавалось закрепиться оппонентам центральной власти в гражданском противостоянии.

Население, живущее в условиях разных политико-экономических систем, также постепенно теряет чувство общности. Сейчас любят употреблять термин «народ Донбасса», имея в виду жителей ДНР/ЛНР. Пока это фигура речь, но «народ Донбасса» может возникнуть, как возник «народ Приднестровья», который за почти тридцать лет жизни в отрыве от большой Родины приобрёл свои, только для него характерные черты, отличающие его от русских России, украинцев Украины и молдаван Молдавии.

Таким образом, ныне мы находимся в ситуации рестарта процессов возникновения на основе единого русского народа трёх самостоятельных, родственных, но совсем не братских народов. Этот процесс, возникший по объективным причинам в Х-XII веках, был прерван и развёрнут вспять по не менее объективным причинам в XVI – XIХ веках. Дважды он возобновлялся в ХХ веке по субъективным причинам (желание элит, сохранить условия своего господства в эпоху социальных потрясений).

После последнего рестарта процесс продолжается уже тридцать лет и, если не будет вновь остановлен, то в условиях новой информационной модели, резко ускоряющей все общественные процессы, приведёт нас к окончательному разделению в течение ближайших лет двадцати-тридцати. Нынешнее же состояние «братства / не братства», как раз и обусловлено тем, что процесс разделения начался (и мы это отмечаем, когда говорим «три народа»), но не завершился (и это мы констатируем, когда говорим «народы братья» или «один народ»).

Просто люди привыкли воспринимать окружающий мир застывшим и стабильным. Очень трудно оценить динамику идущих исторических процессов, которые начались задолго до рождения твоего прадеда и закончатся после смерти твоего правнука. Ещё труднее понять, что процесс динамично развивается, если сам ты находишься в средине процесса. Отсюда и все наши споры, и все проблемы выбора, и взаимное непонимание, и даже борьба дураков за право казаться русее и эталоннее.

Ростислав Ищенко,