«И мы смеемся с новыми друзьями, а старые нам снятся по ночам».

Подростком я собирала на дни рождения непременно весь класс. Кроме изолированных по кори и свинке. Юной девицей разлива журфака МГУ тоже любила нагнать до тридцати человек, информированные о чем мои друзья приводили своих, а одна моя легкомысленная подружка приволокла таксиста. Об одной из таких вечеринок мой дружок Гарик любит вспоминать, как привел ко мне своего приятеля-актера, и я, сидя у того на коленях, выговаривала ему: «Гарь, ну почему ты вечно тащишь ко мне всякое го@но?»

Зрелые годы (после 25) положили начало фильтрации.

Определились более-менее рамки компании. Компания была золотая. Яростная, еврейская, дико веселая, бессонная, высоко интеллектуальная, широких взглядов, пьющая и тоже обширная, стола на 3-4 с лавками по периметру. В каковых рамках она пребывала долгие годы. Даже когда умерла Верочка, без которой веселье как-то не особенно удавалось. Даже когда уехал Гарик и с ним еще человек десять – ибо – что делать в Москве без Гарика? Но кто-то же остался, хотя ближний круг сократился до одного стола…

А потом стали появляться новые люди, из тех, кто любит и умеет находить закадычных друзей в 40, и 50, и даже 60 лет.

И ближний круг составляют уже они, эти всем хорошие, но чересчур уж легкие, почти невесомые люди. И мы с Игорем стали собирать на даче аж до четырех пар. Пары. Это, ребята, совсем ведь не то, что просто человечки. Это совсем иное измерение жизни, когда друзья подаются, как чай в трактирах – парами.

А потом нам с Иртеньевым стало достаточно одной пары – друг друга. А зачем нужны 30 человек, чтобы повспоминать, поспорить, посмеяться, попариться в бане и выпить?

И вот уж мне вполне легко на сердце, когда сижу я у костра – одна, со своими собаками и коньячком, сижу, подгребая в огонь сучки и прутики, и огонь не сякнет, потому что сучков очень, очень много – от срезанных веток яблонь, которые тоже стареют и засыхают. И даже самолеты из/в Шереметьево к этому часу успокаиваются и засыпают, спрятав головы под крыло.

К ночи небо обычно очищается, и ровно надо мной повисает Большая Медведица, поливая мне из ковшика на вымазанные в саже руки парнУю водичку.

А потом я иду спать, и мне снятся Гарик с Веркой. Это счастливый сон. Радость на берегу этого сна такая же солнечная, цельная и простая, и немного солоноватая, как морской ветер, - как та новая, до недавних пор неведомая мне радость, с какой можно иногда прижаться лицом к небольшому тугому тельцу и ощутить счастливый запах моей внучки.