В родовом имении Шеншиных, что в двадцати верстах от Орла, во Мценском уезде, стоит на пригорке, заросшем пышными рябинами, Покровская церковь. В склепе её похоронен поэт Афанасий Фет. Рядом с ним жена, Мария Петровна Шеншина, урождённая Боткина, пережившая его всего на полтора года.
У подножия — простые полевые цветы. Тишина и покой. «Последнее новоселье» человека, прожившего счастливую жизнь. Но действительно ли счастливую?
Никто, и звать Никак
Да, он стал известнейшим русским поэтом, классиком. Однако, несмотря на славу, любовь и заботу жены, уважение и почитание друзей, среди которых были Иван Тургенев, Николай Некрасов, Аполлон Григорьев, Яков Полонский, он был очень одинок. А дружба с Толстым? Да, Лев Николаевич был самым ближайшим его другом, говорил даже, что, когда соберётся туда, в другую жизнь, никого бы так не хотел взять в спутники, как Фета. Увы, мы не властны над судьбой. Афанасий Фет покинул этот мир раньше Толстого.
В историю русской литературы Афанасий Афанасьевич вошёл под фамилией нерусской. И в тайну своего происхождения долгое время не был посвящён. Не знал, что его отец, богатый помещик Афанасий Неофитович Шеншин, во время своего пребывания в Германии в 1819 году влюбился в Шарлотту Фёт. Да так влюбился, что, несмотря на её беременность, увёз от мужа в Россию. Родившегося уже здесь мальчика назвали Афанасий. Потом у его родителей было ещё четверо детей: два сына и две дочери. Славная семья Шеншиных. Афанасию исполнилось 14 лет, когда какой-то дотошный чиновник случайно обнаружил, что венчались родители в православном храме уже после рождения Афанасия, а значит, его отец — вовсе и не отец, а отчим, мальчик — незаконнорождённый и не дворянин. Мальчик Никто, и звать Никак — мишень для насмешек товарищей.
Но через некоторое время благодаря материнским хлопотам прислали из Германии документ, согласно которому Афанасий признавался сыном первого мужа Шарлотты-Елизаветы, чиновника Иоганна Петера Карла Вильгельма Фёта, с которым к тому времени она уже успела развестись. Вот так Афанасий Шеншин стал Фётом, превратившись из русского в немца. Тайна происхождения Афанасия Фета до сих пор будоражит умы исследователей его жизни. Есть, например, версия, что он всё-таки был родным сыном Шеншина.
Однако в университете он уже числился «студентом из иностранцев». Что же касается буквы «ё» в его фамилии, то она превратилась в «е», когда талантливый юноша стал печататься: наборщик перепутал литеры. Тогда и появился в русской литературе поэт Фет. Но не дворянин. И права на наследство Шеншиных не имеющий. Фамилию Фёт, равно как и Фет, он возненавидел.
Теперь ему нужно было самому заслужить дворянские права. Поэтому он постарался поскорее окончить курс в университете и принялся ревностно служить в армии, так как там легче и быстрее можно было приобрести дворянство.
Он сумел вернуть себе фамилию, состояние, родовое имение в Новосёлках, но это произошло много позже. И досталось ему очень дорогой ценой...
Её звали Мария Лазич
Он служил в кирасирском Военного ордена полку, когда в его жизнь ворвалась первая любовь. Её звали Мария Лазич. Она была дочерью бедного помещика. Миловидна, умна, прекрасная пианистка, она нежно и страстно любила его. Он писал ей стихи, осыпал цветами, она восхищалась его талантом, смеялась, плакала и молила Бога продлить это счастье. Но оно оказалось коротким. Ни богатства, ни потомственного дворянства, к чему так стремился Фет, она ему дать не могла, и он решился на разрыв. Мария мужественно приняла этот удар. Но однажды вечером она украсила цветами гостиную, в которой было ими проведено столько счастливых часов, зажгла множество свечей и одну из них «нечаянно» уронила себе на платье. Легкий тюль вспыхнул и охватил её горячим объятием смерти. Девушка, пылая как факел, металась по саду. Наконец, она без сознания рухнула на землю... её принесли в дом, и несколько дней, умирая в страшных мучениях, она твердила обожжёнными губами: «Он ни в чём не виноват... Только я... Спасите письма».
Он узнал о её смерти случайно, со слов Михаила Ильича Петковича, и так записал в своих воспоминаниях его рассказ. «Гостила она у нас, но так как ко времени сенной и хлебной уборки старый генерал посылал всех дворовых людей, в том числе и кучера, в поле, то прислал за нею карету перед покосом. Пришлось снова биться над уроками упрямой сестры, после которых наставница ложилась на диван с французским романом и папироской, в уверенности, что строгий отец, строго запрещавший дочерям куренье, не войдёт.
...Так в последний раз легла она в белом кисейном платье и, закурив папироску, бросила, сосредоточивая внимание на книге, на пол спичку, которую считала потухшей. Но спичка, продолжавшая гореть, зажгла спустившееся на пол платье, и девушка только тогда заметила, что горит, когда вся правая сторона была в огне. Растерявшись при совершенном безлюдьи, за исключением беспомощной девочки сестры (отец находился в отдалённом кабинете), несчастная, вместо того чтобы, повалившись на пол, стараться хотя бы собственным телом затушить огонь, бросилась по комнатам к балконной двери гостиной, причём горящие куски платья, отрываясь, падали на паркет, оставляя на нём следы рокового горенья. Думая найти облегчение на чистом воздухе, девушка выбежала на балкон. Но при первом её появлении на воздух пламя поднялось выше её головы, и она, закрывши руками лицо и крикнув сестре: «Sauvez Les Lettres» (спасите письма. — Ред.), бросилась по ступеням в сад. Там, пробежав насколько хватило сил, она упала совершенно обгоревшая, и несколько времени спустя на крики сестры прибежали люди и отнесли её в спальню. Всякая медицинская помощь оказалась излишней, и бедняжка, протомясь четверо суток, спрашивала — можно ли на кресте страдать более, чем она?»
После этого ужасного рассказа в «Воспоминаниях» Фета сразу же следует какой-то малозначащий текст совсем про другое. Неужели бывшего влюблённого глубоко за живое эта смерть не задела? И отчего всё-таки загорелось платье несчастной девушки: от свечки, как рассказывали сострадавшие Марии обыватели, или от папироски, из-за того что курила? Зачем в своих «Воспоминаниях» Фет оставил эту злополучную папироску? Деталь многозначащая. Мученица Мария или. Родственники и друзья старались представить трагедию как несчастный случай, но между собой всё настойчивее говорили о самоубийстве, продуманном и неумело замаскированном.
А Фет делал карьеру и страстно мечтал всё о том же — вернуть своё имя и положение, в конце концов купить дворянство, разбогатев. Даже другу писал, что желает «найти где-нибудь мадмуазель с хвостом тысяч в двадцать пять серебром, тогда бы бросил всё». Но был в этом расчётливом человеке другой, который забыть Марию Лазич не смог. Чем более удалялся он от того рокового дня, тем ближе и ярче, огненным факелом становилась девушка, так больно любившая его.
В 1878 году, спустя тридцать лет, с «душой, измученной годами», в стихотворении «Ты отстрадала, я ещё страдаю...» Фет напишет:
Очей тех нет — и мне не страшны гробы,
Завидно мне безмолвие твоё,
И, не судя ни тупости, ни злобы,
Скорей, скорей, в твоё небытиё!
Но до «небытия» ещё нужно было как-то дожить. «Ты нежная, ты счастье мне сулила на суетной земле...» Счастье было отнято обстоятельствами, судьбой... Судьбой ли? И не его ли вина была в том, что случилась эта беда? Тайну своей смерти Мария Лазич унесла с собой.
Судить никого мы не вправе. Фет сам осудил себя: «Как тебя умолял я — несчастный палач...» Может быть, поэтому из-под его пера и выливались такие пронзительно-печальные и прекрасные строки. В эти минуты он был наедине с ней. А с посторонними слыл эгоистичным, чёрствым, расчётливым, сухим человеком. С годами характер его портился, но стихи становились всё тоньше и трепетнее.
«Что ты за существо — не понимаю, — писал Фету незадолго до его смерти Яков Полонский, — откуда у тебя берутся такие елейно-чистые стихотворения?.. Если ты мне этого не объяснишь, то я заподозрю, что внутри тебя сидит другой, окрылённый, никому не ведомый человек, окружённый сиянием, с глазами из лазури и звёзд! Ты состарился, а он молод! Ты всё отрицаешь, а он верит! Ты презираешь жизнь, а он, коленопреклонённый, готов перед ней рыдать.»
Горести жизни по имени Фет
Женился Афанасий Афанасьевич Фет поздно, на немолодой и некрасивой, но богатой Марии Петровне Боткиной, с которой, выйдя в отставку, познакомился в Москве в доме своего друга, известного всей Москве критика и сына богатого чаеторговца Василия Боткина. В своих воспоминаниях Фет пишет: «Василий Петрович пригласил меня к семейному столу. К обеду явилась младшая сестра Мария Петровна. Мы скоро подружились. Однажды, когда мы с Марией Петровной взапуски жаловались на тяжесть нравственного одиночества, мне показалось, что предложение моё прекратить это одиночество не будет отвергнуто. Я решил спросить, нельзя ли нам помочь друг другу, вступая в союз, способный вполне вознаградить человека за всестороннее безразличие. Жребий мой был брошен, и судьба моя круто поворачивала по новому руслу, изменяя прежнее течение.»
Поселились Феты за Москвой-рекой, на Полянке, в просторном бельэтаже, к небольшой четырёхместной карете купили пару во-ейковских лошадей, заказали мебель и завели, что называется, и ложку, и плошку.
Детей у Афанасия Афанасьевича и Марии Петровны не было.
Нет, он не презирал жизнь. Он её строил как заправский хозяин. Жизнь была суетной, неспокойной, в многочисленных хозяйственных заботах и хлопотах. Благодаря немалому состоянию жены он приобрёл хутор Степановку, которую ревностно обустраивал, умножая богатство. Потом купил Воробьёвку, роскошное имение в Курской губернии, присовокупил ещё одно в Воронежской и зажил совершеннейшим помещиком. Появился и дом в Москве, где проводили зиму. Афанасий Афанасьевич гордился тем, что достиг немалого. Своему бывшему товарищу-однополчанину К. Ф. Ревелиоти написал: «Я был бедняком, офицером, полковым адъютантом, а теперь, слава богу, орловский, курский и воронежский помещик, коннозаводчик и живу в прекрасном имении с великолепной усадьбой и парком. Всё это приобрёл усиленным трудом, а не мошенничеством». Фет был хороший хозяин и хлебосол. Свои фрукты и особенную яблочную пастилу посылал в подарок не только друзьям, но даже самому императору Александру III.
Да вот же главное — ему наконец вернули наследственные права и дворянское достоинство! И вовсе не потому, что он стал богат и купил. Нет! Его чистым искусством увлёкся великий князь Константин Константинович Романов, одарённый стихотворец, считавший Фета своим учителем. Его статьи из деревни с удовольствием читали благонамеренные граждане. Фет подал прошение на высочайшее имя и был удовлетворён. После 40 лет мучений, надежд, пустых хлопот в конце декабря 1873 года вышел царский указ «о присоединении отставного гвардии штабс-ротмистра Афанасия Афанасиевича Фета к роду отца его Шеншина со всеми правами, званию и роду его принадлежащими». Вот тогда-то он написал своей жене страстные и страшные строки: «Теперь, когда всё, слава богу, кончено, ты представить себе не можешь, до какой степени мне ненавистно имя Фет. Умоляю тебя никогда его мне не писать, если не хочешь мне опротиветь. Если спросить, как называются все страдания, все горести моей жизни, я отвечу тогда имя Фет».
Как иронична судьба: именно благодаря своему поэтическому таланту, имя которому Фет, он получил то, чего добивался всю жизнь. И именно это имя возненавидел. Каков поэт! Каков сын! Каков муж!
А Мария Петровна любила его. Кого же любил он?
«Я между плачущих — Шеншин»
Феты были желанными гостями у многих друзей, но чаще всего он приезжал в Ясную Поляну к Толстому, дружба с которым продлилась около пятидесяти лет. Многие удивлялись такому крепкому союзу людей, совершенно на первый взгляд разных. Сергей Львович Толстой вспоминал: «В нём (Фете. — Ред.) не было добродушия и непосредственной привлекательности, что не исключает того, что он был добрым человеком. В нём было что-то жёсткое и, как ни странно, мало поэтического. Зато чувствовался ум и здравый смысл».
Как-то Лев Николаевич, вообще-то не жаловавший поэтов, в письме Фету похвалил его стихотворение «Среди звёзд». Ему понравилось также (Софья Андреевна заметила), что написано оно на листке бумаги, где «излиты чувства скорби о том, что керосин стал стоить 12 копеек.» Лев Николаевич решил, что это «побочный, но верный признак поэта».
Татьяна Львовна Сухотина-Толстая утверждала, что её родители очень любили Фета. «Было время, — писала она, — когда папа находил его самым умным изо всех его знакомых и говаривал, что, кроме Фета, у него нет никого, кто бы так понимал его.»
А сестра жены Толстого Татьяна Берс удивлялась: «Странный человек был этот Фет. Мне всегда казалось, что он человек рассудка, а не сердца. Его отношение холодное, избалованное к милейшей Марии Петровне меня сердило. Она как заботливая няня относилась к нему, ничего не требуя от него. Он же прежде всего помнил только себя».
Как-то все съехались в Черемошню, имение друзей Толстых — Дьяковых. После чудного вечера и пения Татьяны Берс, у которой был красивый голос, у Фета родились те незабываемые строки, которые тревожат и по сей день. «Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали, как и сердца у нас над песнею твоей...» Сердце у этого эгоиста и сухаря было!
«Я между плачущих — Шеншин, а Фет я только для поющих», — как-то шутливо признался он. Но это мнение разделяли далеко не все его друзья, с которыми он то дружил, то ссорился. «...Как Фет, Вы имели имя, как Шеншин, Вы имеете только фамилию», — сразил его Тургенев.
Последний сборник стихов Фета, по благоуханности не уступавший всем остальным, назывался «Вечерние огни»; последняя память жизни, последняя дань любви слилась с тем отблеском мерцающих свечей в гостиной, из которой выбежала охваченная огнём Мария Лазич.
Летом 1892 года в Воробьёвке необыкновенно пышно цвели розы. Фет говорил, что, по народному поверью, пышное цветение роз сулит смерть, но, казалось, ничто её не предвещало. Супруги собирались осень и зиму провести в Москве, в своём доме на Плющихе. Фет приехал в Москву и... тяжело заболел воспалением лёгких, перешедшим в чахотку. В один из дней Фет потребовал у Марии Петровны шампанского. Она робко стала возражать, он настаивал, и она отправилась к доктору за разрешением.
Когда-то Фет сказал ей: «Ты никогда не увидишь, как я буду умирать».
А дальше было вот что: Мария Петровна уехала, а он продиктовал своей секретарше странные слова: «Не понимаю сознательного преумножения неизбежных страданий. Добровольно иду к неизбежному», собственноручно подписался, затем взял разрезной ножик для бумаги в виде стилета, лежавший на столе.
Встревоженная секретарша попробовала отнять у него нож, но Фет побежал от неё по комнате и вдруг, тяжело задышав, упал на стул у двери. «Чёрт!» — вырвалось у него, затем глаза его страшно расширились, как будто он увидел что-то ужасное, рука поднялась, как для крестного знамения, и... он умер.
Фет хотел покончить с жизнью, но ему помешала сама смерть, а может быть, его остановила Мария Лазич, вспыхнувшая первая и единственная его невеста...
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придём, нас нельзя разлучить...
Афанасий Афанасьевич Шеншин умер 21 ноября 1892 года. А Фет не умер.
P.S.
Жизнь пронеслась без явного следа.
Душа рвалась — кто скажет мне куда?
С какой заране избранною целью?
Но все мечты, всё буйство первых дней
С их радостью — всё тише, всё ясней
К последнему подходят новоселью.
Так, заверша беспутный свой побег,
С нагих полей летит колючий снег,
Гонимый ранней, буйною метелью,
И, на лесной остановясь глуши,
Сбирается в серебряной тиши
Глубокой и холодною постелью.
1864
Оцените материал:
ПОДЕЛИСЬ С ДРУЗЬЯМИ:
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
|
