Поняла, что для внутреннего равновесия мне совершенно необходим некоторый градус абсурда окружающей среды. Натренированное ухо (рука так и тянется нарисовать его, мускулистое и вытянутое в форме гиперболоида) выхватывает из обрывков чужих разговоров именно те живительные капли чепухи, которые требуются мозгу, иссушенному черствой рациональностью.

До сих пор помню, как радовалась мужчине, задумчиво говорившему в трубку:
– И что интересно - он ведь не идиот! В медицинском, так сказать, отношении... Просто ему нравится свистеть в макароны.

Экспериментальным путём с драгоценными френдами потом выяснили, какие макароны подходят для свиста больше прочих. Но результат наших изысканий я уже позабыла (да, самое полезное теряется в первую очередь).

А однажды в полупустом утреннем трамвае стоявший позади старичок с узким и умным, как у крысы, личиком внезапно спросил:

- Вы выходите?

И услышав отрицательный ответ, пылко обрадовался:

- Я тоже не выхожу!

Я уже приготовилась к тому, что меня посвятят в тайны чужой биографии (ничего не имею против), но следующие десять остановок старичок вдумчиво молчал.

Так и осталось невыясненным, зачем он спрашивал. Может быть, это было о сопричастности Тех-Кто-Едет-В-Трамвае? О Братстве Невыходящих? О тайном знании, объединяющем тех, кто любит покачивающиеся вагоны и узкие форточки, открывающиеся слева направо?

Или, что вернее, подслеповатый старикан попросту не разглядел, что ближайшие двери находятся с моей, а не с его стороны.

А ещё однажды на втором этаже женщина, высунувшись из окна, встряхивала за шкирку котика. Котик покорно висел, сложив лапки на манер дохлого жука.

Я успела пережить богатую гамму эмоций, от "как она могла?" до "так с ними и надо!", как женщина перевернула бедолагу и принялась невозмутимо трясти вниз головой.

Котик по-прежнему не роптал и с поразительным для этих дерзких тварей смирением переносил все тяготы своего положения. Только тогда я усомнилась в своей зоркости.

Разумеется, это оказался шерстяной свитер с объемным воротником.

И всё равно я, вернувшись домой, по инерции посматривала на обоих котов с хищным предвкушением.

А ещё однажды купила, поддавшись порыву, огромный торт-медовик: пухлый, тяжелый как ленинское бревно, в похрустывающем прозрачном пластике.

Дотащила до дома, в лифте поздоровалась с соседом.

– Одна сожрёшь? - осуждающе спросил тот, взглянув на торт.

Это была, мягко говоря, несвойственная ему степень фамильярности. На протяжении многих лет наше общение не выходило за рамки "здравствуйте" и "доброго вечера". Похоже, преступное моё намерение было написано у меня на лице и заставляло добропорядочных граждан забыть о воспитанности. Какой, к чёрту, этикет, когда пять кило свежайшего медовика вот-вот будут бесстыдно съедены в одно рыло.

Я так растерялась, что пролепетала только "могу поделиться".

Сосед озадаченно глянул на меня и раздельно повторил:
- Нести не тяжело?

Как можно было расслышать в этом "одна сожрёшь", до сих пор понять не могу. Подозреваю, временами мы подменяем голоса собеседников своими собственными, внутренними, и общаемся с ними как с посторонними, виновато оправдываясь и раскаиваясь в содеянном. Страшно представить, что сосед мог пойти дальше и заговорить о погоде. В невинных замечаниях о дождях и повышенном давлении с меня сталось бы опознать полные сарказма вопросы насчёт треснувшей хари и слипшейся попы.

Хотя версию прорезавшейся под воздействием медовика способности к чтению мыслей тоже нельзя отвергать.