В деревнях живет сегодня четверть россиян. С каждым годом там все меньше занимаются землепашеством и животноводством, все больше – собирательством и отхожим промыслом.

Сегодня селяне расскажут вам с пронзительной ностальгией о былом поголовье коров, количестве ферм и размерах посевных площадей. Еще вспомнят какой-нибудь знаменательный факт – например что бывший их колхоз занимал третье место в РСФСР по кормовой свекле…

Если сельхозпредприятие выжило, само или в составе агрохолдинга, его по-прежнему называют колхозом, а генерального директора – председателем. «Председатель» может, как встарь, послать технику на какую-нибудь общественную стройку или выделить трактор для расчистки дороги.

«Колхозы» продолжают исчезать и сейчас. По результатам прошлогодней Всероссийской сельскохозяйственной переписи с 2006 по 2016 год сельскохозпредприятий в России стало почти на 40% меньше. На укрупнение это не спишешь, потому что площадь обрабатываемых земель тоже сократилась с 410 миллионов гектаров до 292-х.

Основная масса этой земли пришла в запустение (зарастающие поля можно увидеть по всему Нечерноземью). Но часть все же отошла фермерам. У них площади за последние 10 лет выросли с 26 до 38 млн. га. Но самих фермеров с 2006 года тоже стало почти вдвое меньше – с 253 до 136,7 тысяч хозяйств.

И это при том, что уже шесть лет в России действует система грантов для начинающих фермеров. Но число фермеры растет только на бумаге. «Думаю жену сделать «начинающим фермером», чтобы комбайн купить», – признавался один крестьянин из умирающей деревни в Кировской области.

Свое хозяйство фермеры часто ведут на руинах колхозных «колизеев»: держат скот в старых колхозных коровниках, пашут допотопными тракторами. Для многих селян колхоз – это золотой век, оставивший после себя руины, на которых они теперь и живут.

В каждой деревне обязательно есть хоть одна руина, напоминающая о былом благоденствии. Торчат развалины колхозных ферм и контор. От сельской гостиницы или столовой остались только стены. Гниют ставшие ненужными общественные бани, опустевшие детские сады, закрытые больницы и школы.

Сельская Россия сегодня – это цивилизация развалин.

Происходит этот развал естественным путем. Молодежь уезжает в город и навещает стариков только по выходным, еще отправляет в деревню детей на лето. Но после того, как старшее поколение умирает, дома всю зиму стоят пустые. И тогда начинаются набеги мародеров. Из домов выносят весь металл, выламывают из печей все дверцы и заслонки.

Единственное, что спасает немногие сельские поселения, связанные проезжими дорогами с городом – это превращение их в дачные поселки. Где «новые сельские русские» уже по-настоящему не сеют и не пашут – разве возделывают огородные грядки, весьма дорогостоящие, для удовольствия иметь свой экологический продукт, ушедший с полок магазинов.   

Частного бизнеса на селе совсем немного. Обычно рабочие места создают только сельхозпредприятие и магазин. Во многих селах с неразвитым сельским хозяйством большинство работающих жителей – бюджетники. Школа, клуб, администрация, пожарная часть, амбулатория – главные сельские работодатели.

В сельской местности проживают порядка 12 миллионов российских пенсионеров. В большинстве деревень банкоматов нет, и пенсии привозит либо почтальон, либо специальная фирма, выигравшая конкурс и заключившая договор с пенсионным фондом.

В деревенском магазине обычно лежит специальная тетрадка для записи долгов. Когда приходит пенсия, старики отправляются к продавщице платить по счетам. Но очень скоро им снова приходится залезать в долг.

Свою торговлю обычно ведут и на почте, чьи отделения превращаются в магазины с продуктами, одеждой и хозтоварами. Иногда это единственная торговая точка в деревне.

В крупных селах-райцентрах имеются все атрибуты районной власти. Но в большинстве сел и деревень власти почти нет. Даже участкового.

Минимальной территориальной единицей является сельское поселение, куда обычно входят два-три села и семь-восемь деревень. У поселения есть выборный совет, и его председатель считается главой поселения.

Сам совет обычно состоит из глав сельских хозяйств, директоров школ, учителей, врачей, фельдшеров – в общем, тех, кого можно было бы назвать сельской элитой.

Местные выборы проходят там в единые дни голосования – но популярностью у селян не пользуются. Абсурдный случай был в Ненецком автономном округе, когда начальник пожарной части Петр Ивкин стал депутатом, получив на выборах всего один голос. Явка в его сельском поселении составила меньше 9%.

В сельской школе сегодня может быть и 30, и 20, и даже меньше учеников. Бывает, что в параллели только один школьник. Но малокомплектные школы можно держать только в райцентрах.

Там, где школа жива, ее здание обычно гораздо больше, чем нужно селу. Поэтому туда перебираются и схожие по духу учреждения: библиотека, детский сад, кружки.

Число сельских больницы в России сократилось за последние десятилетия более чем втрое: с 3 659 до 1 064.

В сохранившихся больницах оставлены терапевтические и хирургические койки. Неврологические, кардиологические, гинекологические отделения зачастую остаются только в городах. На селе ликвидируются родильные отделения.

Отсюда обычная ситуация, когда до ближайших врачей-специалистов надо ехать 100-120 километров. Скорых не хватает. Бывает, что людей с инфарктом везут в больницу на такси.

Медицина исчезает последовательно. Сельские больницы превращаются в амбулатории с дневным стационаром или в фельдшерские пункты. Фельдшерские пункты – в сестринские посты.

Даже если в селе есть восстановленная церковь, священник совсем не обязательно живет где-то рядом. На одного сельского батюшку сейчас приходится пять-семь храмов. Поэтому большую часть времени церковь заперта, но на вратах висит бумажка с датами служб. За зданием присматривает бабушка из церковной общины.

Если священник живет в селе, то он активно занимается с сельскими детьми. И не только Библией, но иногда и военно-патриотическим воспитанием. Порой это один из самых бедных жителей села. С крестьян много не собрать. А перед начальством надо отчитываться деньгами.

«Есть распоряжение о регулярных отчислениях в епархию. С деревенского храма это может быть и 10, и 30 тысяч рублей в месяц, – рассказывает председатель православного Боголюбского братства Твери Андрей Васенёв. – Часть этих денег священник собирает требами. Расчет такой: человек в среднем должен оставлять на службе 100 рублей. В глуши храм открыт в лучшем случае в субботу на всенощную и в воскресенье на литургию. Допустим, там по 30 человек собираются. Получается 24 тысячи в месяц. А часто в приходе 10 человек – значит, всего восемь тысяч».

Еще бывают отпевания, крестины, венчания – но крайне редко. Теоретически батюшка должен делать с этого отчисления в епархию, а на оставшиеся средства содержать храм и платить себе зарплату. Но практически многим сельским священникам приходится подрабатывать, только чтобы собрать деньги для епархии.

«Знакомый батюшка, чтобы содержать храм, семью и отчислять в епархию, работает монтажником систем видеонаблюдения в Москве. Другой ремонтирует своим прихожанам мебель, заборы ставит и крыши кроет, чтобы выжить», – говорит Андрей Васенёв.

Если деревня в стороне от больших магистралей, добраться до нее непросто. Во многие села автобус приходит один-два раза в неделю. Поезда, останавливающиеся на сельских полустанках, сокращаются. О грунтовых дорогах жителям приходится заботиться своими силами. Это недорого, материалы берут тут же, на месте, расходы только на солярку. Но мало какой сельсовет может выделить на дорожное строительство больше 100 тысяч рублей в год. Иногда дополнительные деньги сельский глава пытается собрать с жителей. Но формально это незаконно, и многие отказываются.

Зато мобильный Интернет совершил настоящую сельскую революцию. У всех более-менее крупных сел есть теперь свои сообщества во «ВКонтакте». Молодежь активно посещает районные Интернет-сообщества. Старшее поколение пользуется «Одноклассниками», выкладывая там фотографии с рыбалки.

Летом в Карелии жители многих деревень ходят в лес как на работу с огромными коробами за спиной. Сначала идет морошка, потом черника. За сезон на грибах и ягодах можно заработать до 150 тысяч рублей. Для некоторых сельских жителей дары леса становятся главным источником дохода. Для других – серьезным подспорьем.

На Урале за ягодой отправляются целыми отрядами на несколько дней. Сборщики разбивают в лесу лагерь, время от времени отсылая в приемный пункт пару человек с общим урожаем.

В заброшенных и полузаброшенных деревнях Смоленской и Брянской областей растут охотничьи хозяйства. Так появляется еще одна возможность трудоустройства – егерем. Для себя селяне тоже активно охотятся и рыбачат. Это не только способ обеспечиться пищей, но и одно из главных развлечений. В лесных районах ружье есть в каждом доме. Рыбнадзор и охотоинспекция базируются в райцентрах и до самых глухих мест обычно не доезжают.

Доходы от охоты, рыбалки и собирательства обычно никак не учитываются государством. Туда же, в область теневой экономики, попадает во многом и продукция личных хозяйств. А личное хозяйство на селе ведут все коренные жители, от главы поселения до последнего пьяницы. В основном это огороды. Сажают картошку, овощи. То же, что и на обычных дачных огородах, но в куда больших объемах. Чтобы вспахать огород, иногда нанимают трактор. В Белгородской области тракторист берет 200 рублей за сотку. Урожай потом солят, маринуют, закладывают в погреб.

Картошкой и овощами современные крестьяне-единоличники себя обеспечивают, но животных держат мало. Во многих больших деревнях коров вообще не осталось.

Когда деревня уменьшается до нескольких жилых домов, рабочих мест в обычном понимании там вообще не остается. Ни магазина, ни бюджетников, ни официального фермерского хозяйства. Но какие-то люди – и не только старики – все равно не хотят съезжать с села.

На что, на какую еще экономическую революцию, заставившую бы выйти из «мерзости запустения» великую и обильную землю русскую, надеются эти отшельники – бог весть.

По мотивам Никита Аронов