Чрезмерный апокалиптический энтузиазм отморозков, их деструктивная воровская психология хамов, разрушителей и временщиков оттолкнула от них умеренную часть сотрудников их аппарата. Сформировалось (приняв обличие путинской системы) некое движение «за нормальную буржуазную демократию», отвергающее крайности и перегибы совсем уж густопсовой собчатины, но в целом стремящееся «не менять курса».

Когда слушаешь или читаешь не только Путина, но и например, его уполномоченного по правам бизнеса, Титова, или других умеренных, то за ворохом словес распознаёшь их «символ веры». Суть его примерно такая:

-Демократию нельзя вводить сразу, будет «кессонная болезнь». Нужно вводить потихоньку, гомеопатическими дозами, двигаясь медленно, но верно. Не сейчас, и не завтра – но послезавтра, устаканятся отношения, отрастут «институты», выработается гражданская ответственность бизнеса и всё такое прочее. Сформируется гражданское общество – а это дело не одного дня. Аккуратно мы, Титовы, разминируем наше прошлое, помня, что сапёр ошибается один раз, перепрограммируем социальную среду… Чего же мы ждём в итоге? Мы ждём некоего народного счастья, выраженного в формуле «все друг друга любят, никто никого не «кидает». Хорошо обеспеченные благами и правами люди будут наслаждаться жизнью и нас добрым словом поминать в учебниках истории…

В каком-то смысле для истории и цивилизации такая позиция, при всей её очевидной благонамеренности, опаснее, чем пáнковский цинизм либеральных отморозков, криминальных до копчика.

Ибо с отморозков что возьмёшь? Они очевидные отбросы общества, если общество не найдёт в себе силы от них освободится, то они сами (со временем) сбегут с ворованным, и мы хотя бы таким способом от них избавимся…

Мечта о «нормальной буржуазной демократии в итоге» - это не глухо замурованный тупик, как у либерал-отморозков, а длинный тоннель с ложными огнями вдали.

Это путь, который может очень долго дарить надежды, давать силы преодолевать «временные» трудности, «рецидивы проклятого прошлого», в надежде дойти туда… куда нельзя дойти!

+++

Коммунисты изображали царя Николая II зверским выродком, который не хотел давать народу нормальной жизни «исключительно из жестокости и по чистой злобе». Свидетельствую, как историк: это совсем не так. Царь был вполне добродушным и гуманным человеком, и он не то, чтобы не хотел дать народу жить благополучно. Он просто не знал, как этого добиться.

Это издержки воспитания, образования, ставшие для царя роковыми: он не те книжки читал, вместо политэкономии учил иностранные языки в огромных количествах. А они – лишь дублирование единой мысли, преломление одной и той же смысловой фразы…

Царь очень хотел облегчить жизнь народу, но не понимал, как изловчиться это сделать. Созданные им комиссии по улучшению рабочего или крестьянского быта заседали десятилетиями. Иногда они находили мелкие решения, дававшие некоторое облегчение, но не более того.

Царь не находил решений, которые потом нашёл Сталин (в общем-то, такой же царь, только не наследственный). Общая причина такой должностной нерасторопности царя – в том, что он не понимал корней социальной несправедливости. Он думал, что это «неустройство жизни», а это прямо наоборот: её устройство.

Есть некоторые несправедливости, возникшие случайно, по ошибке. Их можно вычислить и безболезненно удалить, чем и занимается вся демократическая согласительная система. Но речь идёт о малой и второстепенной группе несправедливостей. Главная же и первостепенная их группа лоббируется мощнейшей энергетикой выгоды наиболее сильных и волевых членов общества.

И вот по этим, главным, несправедливостям никакая согласительная комиссия ничего согласовать не сможет. Нельзя уговорить наиболее сильных, волевых, хищных по характеру членов общества согласится на прямую им невыгоду. Их можно только превентивно сломать(пока они тебя не сломали), а самых упорных – уничтожить (пока они тебя не уничтожили).

Когда царь Николай хотел повысить рабочим зарплаты – его тут же убеждали, что это разрушит промышленность в России и свернёт начавшуюся индустриализацию. Когда царь хотел сократить рабочий день на фабрике – уверяли, что это обрушит экономику. Когда царь хотел дать землю крестьянам – выяснялось, что это «разорит культурные хозяйства» и «уничтожит культуру, сосредоточенную в поместьях». За что бы ни принимался несчастный последний царь – всюду ему били по рукам, «доказав как дважды два», что это невозможно, и приведёт к коллапсу экономики.

В итоге бедолаге приходилось признать, что существующая экономическая система – наилучшая из возможных, а помогать он мог только из личных средств, посылая голодающим деньги на закупку продовольствия (естественно, этого катастрофически не хватало).

+++

Мечты благонамеренных кремлёвских фантазёров о «нормальной буржуазной демократии», за которые они рассчитывают получить в учебниках будущего прощение за «временные необходимые эксцессы» в «процессе становления» - в сущности, утопия.

Это – овечья идиллия, распространённые среди «гнилой интеллигенции» фантазии об овечьем рае, в котором овцы съели не людей[1], а волков.

А раз уж овцы всех волков съели, то они и живут в Аркадии, мирно щиплют травку, наслаждаются добрыми фильмами с большими вёдрами попкорна в руках и шоппингом по бутикам…

Правда же жизни в том, что никакой «нормальной буржуазной демократии» быть не может. Может быть мимикрия под такую Аркадию, овечий рай, на ограниченной территории, ограниченное время и для очень ограниченного количества людей.

Спросят – «а как же Норвегия?». А никак. Там сегодня самое популярное имя для новорожденных – Мухаммед. Когда эти новорожденные Мухаммеды подрастут – они покажут норвежцам, где раки зимуют…

Мудрый и проницательный натуралист Э. Сетон-Томпсон отмечал в своих «Рассказах о животных», что наиболее хитрые хищники не охотятся вблизи от своего логова. Они учитывают такой фактор, как существование охотников с ружьями, и уходят охотиться подальше. Конечно, пока есть охотники. Если охотники исчезнут – то и хитрость хищника потеряет смысл.

В ХХ веке, имитируя «завидную буржуазную демократию» хищники выделили определённые территории (кстати, очень ограниченные, в масштабах планеты незначительные) – где они не охотились. Там, собственно, и было их логово, плюс несколько случайных маленьких анклавов (типа Норвегии), чтобы совсем уж точно себя не оконтурить.

+++

Эта ложь про «нормальную буржуазную демократию», в которой «люди сами всё решают», а «независимые суды судят по совести» - растворяется в гнилом тумане нового века у нас на глазах.

Раскормленных и привычных к холе потребителей стали вдруг ошипывать, как кур, причём их писк на выборах не учитывается, а «независимые суды», словно сговорившись, выносят решения не в их пользу…

Что случилось на «благословенном» Западе? Это переворот? Приход к власти оголтелых хищников? Или же никакого переворота нет, а хищники там никогда никуда от власти не уходили?

+++

Сами по себе отношения господства и подчинения не могут быть выражены в формате «свободных и честных прений». Человек никогда не проголосует за то, чтобы стать слугой. А если проголосует – то его или принудили, или обманули, а сегодня чаще всего – зомбировали.

Овечья идиллия «правового демократического общества» исходит из отсутствия волков – а это грубейший разрыв фантазии с объективной реальностью. Если даже не найдётся волков среди выхолощенных Магнусов – явятся волки-Мухаммеды, за это не беспокойтесь, это я вам гарантирую: придут.

Бросая взгляд в историю, мы постоянно видим «демократии», очень напоминающие сталинские процессы над «проклятыми бухаринскими собаками».

Например, старое американское определение демократии – «власть вооружённых мужчин». Она неразрывно связана с линчеваниями и даже сожжением ведьм – тех, которые «вооружённым мужчинам» казались «проклятыми собаками». Возьмите городскую (муниципальную) демократию в Европе с её ратушами и магистратами: она существует за рвами и стенами, в крепостном режиме и тоже демонстрирует истерический характер «охоты на ведьм». Казачья демократия – демократия пограничных станиц, в которых всё время «злой чечен ползёт на берег», а его атаки раз за разом отбивают всё те же «вооружённые мужчины»…

Или возьмите английскую демократию, напрямую вырастающую из пиратства! Век за веком, так уж устроен человеческий род, против волков выставляются волкоподобные волкодавы[2]. Нигде не наблюдается овечьей вегетарианской благодати, которую жаждет гнилая интеллигенция с вёдрами попкорна в кинокомплексах.

+++

А волкоподобный волкодав – в быту не подарок. Он травку щипать с овцами не станет. Не желая стать «жертвенным животным» он тем самым отрекается и от вегетарианства.

На первый план выступает неизбежная плотоядность власти, её жёсткая волевая безаппеляционность, снова и снова возвращающая нас образами в сталинское общество, как единственно-возможное демократическое.

То есть большинство собралось и без лишней болтовни уничтожило меньшинство, которое мешало ему жить. Некоторых из меньшинства адаптировало, объяснив наглядно, что прежних «шалостей» не потерпит. Других, самых отвязных – пустило в расход.

Такое зрелище народной власти – конечно, не из приятных. Оно гадко, как процесс испражнения, без которого, однако, никто из людей не живёт.

Но никакого другого варианта нет. Потому что упыри, которым никто не мешает, не просто сосут кровь, но и в итоге высасывают её до последней капли.

При этом, как доказывают века и тысячелетия известной нам истории – уговоры и проповеди на упырей не действуют. Это, собственно, и отличает человека от упыря: человек внимает убеждениям, упырь глух к любому чужому слову.

+++

Оттого все демократические процедуры в итоге упираются в то, что я называют «паралич демократии». Найдя проблему, общество оговаривает её, но дальше идти не может.

Дальше нужно вооружённой рукой ломать вооружённое же сопротивление тех, кому проблема выгодна. Иначе начнутся «прения и слушания», в которых проблему заболтают, что мы видим раз за разом, из года в год…

Античный полис, откуда пришло слово «демократия» с этим не шутил. Там убили и Сократа, и Аристотеля, и многих очевидных героев греческой нации – по приговору народного суда, когда «демосу» показалось, что они становятся опасными.

Если же пытаться «выстроить нормальную буржуазную демократию», то есть уговорить социальных хищников подвинутся, то уподобишься бегущему между струйками дождя. То есть места для тебя не останется.

Для болтовни, прений, слушаний, согласований, заседаний комиссий «по улучшению всего и вся» – места полно. А для тебя лично со всей твоей затратной жизнью – место под Солнцем сжимается шагреневой кожей. До ноля.

Этим путём, между прочим, пошла достаточно вегетарианская власть Николая II, который очень любил свой народ. Любить-то любил, а дать ничего не мог – ни хлеба вдосталь, ни крыши над головой.

А нужно было взять Бромлея, Гужона, Юза и прочих «эффективных инвесторов» за шкирку и натыкать их мордой в их делишки, как котов паскудных. Тогда сразу бы и хлеб явился, и крупнопанельное домостроение. Они же именно так и явились! Не умея этого сделать, царь потерял управление государством, сгубил и его и себя…

+++

Каков же вывод? Буржуазной демократии по любому, не будет. Будет или демократия без буржуазности. Или буржуазность без демократии.

Если обществу растущего экономического неравенства подвесить ярлык правового и политического равенства людей, то это даже не как корове седло, а как мёртвому припарка.

Ибо разделить бытовую и гражданскую стороны жизни людей невозможно. Власть есть распределение и распоряжение, а не пустые представительские функции. Если распределяет и распоряжается сам народ (демократия) – то возникает нечто подобное сталинской эпохе. Иначе мы попадаем в лживое пространство «якобы выбранных народом», которые «якобы ко всеобщей пользе всё делают», но попадают почему-то рукой только в свой карман…

Болтуны романтической демократии не могут противостоять хищникам собственничества. Болтунов или заткнут, или адаптируют обслуживать демагогией хищничество.

И нужно это понять хотя бы незадолго до того момента, когда у тебя отнимут всё, необходимое для жизни. Потому что потом-то поймёшь, конечно, но будет уже поздно…

[1] Этими словами Т. Мор описал появление капитализма в Англии, где развилось сукноделия с чрезвычайно выгодной продажей шерсти. Для разведения овец, которым очень подходил климат страны, английские лэндлорды сгоняли крестьян с общинных земель и превращали последние в пастбища, что было названо «огораживанием». Семьи крестьян превращались в сотни тысяч бродяг и нищих, которых власти преследовали. Мор в «Утопии» охарактеризовал этот безжалостный процесс крылатым выражением: «овцы пожирают людей».

[2] Меткое определение С.Е. Кургиняна.

Виктор ЕВЛОГИН, обозреватель "ЭиМ".; 25 декабря 2017