–Вот прекрасный случай рассеяться; пойдёмте вместе на вечеринку:
хозяин и хозяйка вам будут от души рады. Вы найдёте там лучшее общество…
Музыка, танцы…
– Но я не танцую, любезнейший! – сказал генерал.
– Бостон, вист…
– Я не играю в карты.
– Молодые девицы с их полувоздушными талиями, которые легко бы могли
поколебать добродетель и самого старого анахорета… Одним словом, есть
тысяча средств приятно рассеяться на вечеринке, и особливо на такой,
какова эта.
– Но я не знаком с хозяином, любезнейший!
– Зато я короткий приятель в доме, – отвечал Вольский, – хозяин и
хозяйка, люди прекраснейшие, будут более чем рады, генерал, если вы их
обяжете вашим посещением.
…Какая блистательная смесь кадрилей и одеяний! Как мила эта пышная
роза на груди этой молодой италианской садовницы; и как печален этот
прелестный букет в руках этой старой ведьмы!..
А этот господин в красном французском кафтане с стразовыми
пуговицами, из-под фалд которого, сзади, виден закорюченный хвостик; в
напудренном парике с пуклями, который прорезывают два небольших и
блестящих, как отполированный агат, загнутых рога; с дворянскою шпагою
восемнадцатого столетия и с собачьей мордою? Клянусь вам, если бы это не
была только маскерадная вечеринка, его бы можно было назвать самим
Сатаною!..
И генерал не знал, на которой из очаровательниц остановить ему глаза
свои. Он чувствовал, что ему легче, веселее, игривее; что он смотрит на
предметы, как они представлялись ему лет за пятнадцать, то есть ярчее,
живее, цветистее; что кровь течёт резвее по жилам его: что есть звуки,
формы и фантазматы, которые имеют силу магическую, и что сердце никогда
совершенно не стареет!
Все маски более или менее отличались вкусом и выбором; но были,
однако ж, и маски странные, фантастические: например, тут ходила
лошадиная нога, там ветряная мельница, размахивая своими крыльями; здесь
летал безобразный нетопырь, там выступал скелет отвратительный: от
всепожирающего разрушения уцелели одни только глаза, страшно вращавшиеся
в их костяных орбитах; тут поражал зрение могильный вампир с
окровавленною пастью, в истлевшем саване и с такими же волосами,
готовыми разлететься пеплом при первом на них дуновении; там, вроде
гнома, катилось что-то похожее на колесо без обода, и в ступицах коего,
по обеим сторонам, пылали два страшные глаза, а вместо спиц торчали
уродливые и тинистые руки. Одним словом, противуположность была
блистательная: жизнь, цветы и прелесть сливались с безобразием и
гнусностию, и, обратно, безобразие и гнусность были смешаны с жизнию,
цветами и очарованием. И в самом деле, то была прелестная маскерадная
вечеринка!
– А! – сказал Вольский, – вот к нам подходит та красивая головка с
светленькими и чёрными глазками, о которой я говорил вам. Не правда ли,
генерал, что она мила, очаровательна? Нет, кажется, ничего
необыкновенного, – а вся прелесть! Глаза как брильанты!
Музыка заиграла Польской. Она с любезностию пригласила генерала на
танец; и мог ли он отказать ей? Генерал вспомнил свои юные годы, шаркал,
подавал руки с грациозностию и не забыл даже ни одной фигуры в своём
полонезе. О! как оживляют сердце красота и молодость!
Наконец, все хлопнули в ладоши, и из степенных, медленных тонов оркестр
слился в живые и быстрые звуки вальса; и все закружились – и всё
кружились, кружились, кружились.
Генералу казалось, что вихорь уносит его, что под ногами его исчез
пол – он смотрит на свою даму… Творец небесный! У неё, как флюгер,
вертится головка на плечах – и какая головка! Она хохочет, мчит,
увлекает его, не выпускает из своих объятий, кружит как водоворот; он
едва дышит, он готов уже упасть… Но и музыка стихла, и генерал, в ту же
минуту, как будто бы не вальсировал, как будто бы вовсе не чувствовал
усталости. Однако ж он отёр пот, катившийся с него градом.
Подали чай, прохладительный; Вольский не оставлял почти ни на минуту
генерала, который, несмотря на то, что никогда не был охотником до
наблюдений, не мог, однако ж, не сделать ему одного замечания:
– Я согласен, – сказал он, – что все эти девицы и дамы очень милы; но
отчего, любезнейший, у некоторых из них козлиные ножки, у других
копытцы, у третьих гусиные лапы?
– Это шалость молодости, игра воображения, одним словом, маскерадная утончённость, – отвечал Вельский.
– Проказницы! – сказал генерал, – ведь умели же ухитриться!
– Да и как! – прервал Вольский, указывая на некоторых из
костюмированных мужчин, – вздумали, как вы видите, приставить рожки
мужьям своим.
– Ну, это ещё куда бы ни шло, – отвечал генерал, – копытцы-то,
любезнейший, копытцы – даже и у этой красивой головки с брильантовыми
глазками, – хоть правду сказать, уж чересчур вертлявой.
Вольский, при всём желании своём, не мог удержаться от смеха.
Звук оркестра снова прервал разговор их. Французская кадриль
развилась во всей своей прелести; когда же она обратилась, наконец, в
вакхический тампет (от фр. la tempête – «буря» – старинный французский
групповой бальный танец. – Ред.), то всё зашумело, захлопало, запрыгало:
оркестр гремит, шпоры бренчат, стук, хлопотня, топот – настоящая буря!
Генерал прыгает, хлопает в ладоши, скачет как сумасшедший; из окон, с
улицы, кивают ему какие-то безобразные рожи; в глазах у него всё летит,
всё мчится… Глядь на стены: рамы пусты; смотрит: на пьедесталах нет
статуй. Иаков II прыгает с Анною Бретанскою, Генрих IV скачет с
прабабушкою хозяйки, Людовик XIV поймал Семирамиду, Аполлон
Бельведерский пляшет вприсядку с Царицею Савскою; стены трясутся, стёклы
звенят, свечи чуть-чуть не гаснут, пол ходит ходнем… кутерьма да только
– точь-в-точь дьявольский шабаш!
Но оркестр снова замолк – и всё пришло опять в прежний порядок.
Надобно было всего влияния Вольского на ум генерала, чтобы успокоить
его мысли. В молодости своей он бывал на балах и в маскерадах; но
никогда ещё не видал, чтобы оживали мёртвые, чтобы плясали картины и
статуи. Но красноречие Вольского изгладило из мыслей генерала всякое
сомнение.
Французская кадриль и вальс были заменены игрой в фанты. О! как
прелестна эта игра в фанты! Молодая девушка, которая с открытыми глазами
никогда бы не осмелилась прикоснуться к вам пальчиком, с повязкою на
глазах, напротив, садится беспечно к вам на колени; поцелуи позволены;
одним словом, это поэзия романтическая.
Не отказавшись уже от танцев, от тампета вакхического, этого
дифирамба Терпсихоры, мог ли генерал не принять участия и в самой игре в
фанты? Труден обыкновенно только первый шаг.
Наконец, когда в свою очередь вынулся фант генерала, хозяйка,
королева игры, предложила ему спрыгнуть с комода. Дело, кажется, было не
трудное: стоило только стать на стул, потом на комод – и сделать
прыжок; но у генерала, как говорится, замирало сердце от страха. Три
раза он уже готов был спрыгнуть, стоя на комоде, как бы какой-нибудь
народный оратор на пивной бочке, – и снова три раза не мог он решиться.
Все шутили, смеялись, никто не хотел верить, что он бывал в сражениях,
что на приступах ему случалось обрываться с парапетов.
– Ну! благослови Господи! – сказал, наконец, генерал – и перекрестился…
Автор: Валериан Олин
