Ф. Ростопчин. «Русский Герострат» и «сумасшедший Федька»
В продолжение темы, поднятой в статье «Москва, спалённая пожаром». Предпосылки трагедии, сегодня мы немного поговорим о Ф. В. Ростопчине – московском генерал-губернаторе, которого многие считали «русским Геростратом», ответственным за пожары в Москве. Великий московский пожар тогда практически уничтожил город, но стал также и настоящей трагедией для Великой армии Бонапарта.
Начало карьеры Федора Ростопчина
Федор Васильевич Ростопчин родился 12 (23) марта 1765 года в селе Козьмодемьянское Орловской губернии. В семье считали, что род Ростопчиных ведёт происхождение от некоего татарского (крымского) мурзы Ростопчи, перешедшего на московскую службу в начале XVI столетия – при великом князе Василии Ивановиче. То есть числили себя чингизидами, а родством с этим завоевателем на Руси традиционно очень гордились, поскольку происхождение от Рюрика считалось княжеским, а от Чингисхана – царским. Однако можно считать доказанным, что родившийся в меркитском плену Джучи, хоть и был признан Чингисом (Тэмуджином), его сыном быть не мог. Так что правителей Золотой Орды и их потомков правильней все же называть джучидами или батуидами.
Семья Ростопчиных была достаточно богатой и владела имениями также в Тульской и Калужской губерниях. Федор рано осиротел, так как его мать умерла после вторых родов. Ещё не достигнув возраста 10 лет (25 января 1775 года), он был зачислен в престижный Преображенский гвардейский полк. Вместо службы в нем учился в пажеском корпусе, но «выслуга» шла, и потому, когда ему исполнилось 17 лет, Ф. Ростопчин был уже прапорщиком. При Екатерине II такие «дворянские вольности» были в порядке вещей. После восшествия на престол Павла I в одной только конной гвардии из списков был исключен 1 541 фиктивный офицер, их и не видел никто, но жалованье и чины они исправно получали.
В 1785 году Ф. Ростопчин получил звание подпоручика, но даже не слишком докучная служба в екатерининской гвардии ему к этому времени надоела. Взяв отпуск, в 1786–1788 гг. Федор отправился в путешествие по Европе: посетил Германию (в Берлине вступил в местную масонскую ложу), Голландию, Францию и Англию (здесь он сблизился с русским послом С. Р. Воронцовым). Вернувшись в Россию, молодой Ростопчин получил должность при главной квартире русских войск в Фридрихсгаме (Финляндия). После начала войны с Турцией находился в составе русской армии во время штурма Очакова и битв при Рымнике и под Фокшанами. В 1790 году оказался на должности командира гренадерского батальона во время войны со Швецией.
В 1791 году граф Воронцов – знакомый Ростопчина со времён поездки в Англию, представил его А. А. Безбородко, который в то время был ближайшим сотрудником Екатерины II и фактически руководил внешней политикой России. По его рекомендации в феврале 1792 года получил звание камер-юнкера (в то время – чин V ранга, соответствовавший армейскому чину бригадира). В это время он стал известен в Петербурге как автор многих острот и анекдотов, и за свою полушутовскую эксцентричность получил от Екатерины II прозвище «сумасшедший Федька». В 1793 году он оказался в числе придворных цесаревича Павла и быстро нашел общий язык с наследником. Современники отмечали даже внешнее сходство Ф. Ростопчина с Павлом. Так это или нет, судите сами по прилагаемым ниже портретам.
Считается, что Ростопчин первым сообщил великому князю о смерти матери. Кроме того, именно он сделал копию с записки Алексея Орлова, в которой говорилось об убийстве в Ропше императора Петра III. Тем самым он сохранил этот ценнейший исторический документ для потомков. Сомневаться в подлинности этой записки невозможно, так как в 1771 году А. Орлов, будучи проездом в Вене, сам на одном из обедов вдруг рассказал об этой трагедии, повергнув в шок своих слушателей. И, как и в знаменитой записке, назвал убийцей Петра III князя Ф. Барятинского.
После воцарения Павла I карьера Ростопчина пошла резко вверх. Уже 7 (18) ноября 1796 года, на следующий день после смерти Екатерины II, он получил должность флигель-адъютанта, 8 ноября – звание генерал-майора, а потом стал генерал-адъютантом. После короткой отставки «по прошению» (с 4 марта по 23 августа 1798 года) получил звание генерал-лейтенанта, а затем был назначен кабинет-министром по иностранным делам. С 21 мая 1799 года – главный директор Почтового департамента, с 14 марта 1800 года – член Совета при Высочайшем дворе.
Павел I даже стал крёстным отцом дочери Ростопчина – Софьи. Незадолго до убийства Павла Ф. Ростопчин вышел в отставку (полагают, что из-за интриг одного из вождей заговорщиков – П. А. Палена, военного губернатора Петербурга) и поселился в своем подмосковном имении Вороново.
«Вождь русских консерваторов»
Ростопчин был одним из немногих, кто посмел открыто упрекнуть Александра I за соучастие в дворцовом перевороте и отцеубийстве. Кроме того, он критиковал императора и его окружение за попытки либеральных реформ, обвинял в космополитизме и распространении масонства, а также в плохом ведении дел и слабости государственной власти. Таким образом, Ф. Ростопчин стал одним из негласных вождей «консервативной партии». В обществе он был известен своими антифранцузскими и антибонапартистскими настроениями. Именно ему, кстати, принадлежит знаменитое высказывание о восстании декабристов:
«В эпоху Французской революции сапожники и тряпичники хотели сделаться графами и князьями; у нас графы и князья хотели сделаться тряпичниками и сапожниками».
В декабре 1806 года в своем письме он призывает Александра I изгнать из страны всех французов, за исключением почему-то священников:
«Исцелите Россию от заразы и, оставя лишь духовных, прикажите выслать за границу сонмище ухищренных злодеев, коих пагубное влияние губит умы и души несмыслящих подданных наших».
Ростопчин писал и за свой счёт издавал памфлеты, в которых порицал процветавшую тогда «галломанию» русских дворян. Самый известный из них («Мысли вслух на Красном крыльце», тираж – 7 тысяч экземпляров) был написан в 1807 году. При этом, по утверждению академика Е. Тарле, Ростопчин:
«Дома с женой, офранцуженной католичкой, говорил только по-французски, русской литературы совсем не знал, и, хотя умер в 1826 году, нет никаких признаков, чтобы он подозревал, например, о существовании Пушкина или Жуковского».
Федор Ростопчин, этот борец с французским влиянием, не сумевший сохранить в православии даже жену и дочь, писал в своих «Мыслях на крыльце»:
«Господи помилуй! Да будет ли этому конец? Долго ли нам быть обезьянами? Не пора ли опомниться, приняться за ум, сотворить молитву и, плюнув, сказать французу: «Сгинь ты, дьявольское наваждение! Ступай в ад или восвояси, все равно, – только не будь на Руси».
А также:
«Чего у нас нет? Все есть или может быть. Государь милосердный, дворянство великодушное, купечество богатое, народ трудолюбивый».
«Милосердный государь» Александр I во «Всемилостивейшем манифесте», изданном 30 августа 1814 года, обратится к своим российским подданным:
«Крестьяне, верный нам народ, да получат мзду свою от Бога!»
А потом прикажет организовывать оставившие о себе недобрую память военные поселения. В ответ на резонные возражения знающих людей (категорически против был и А. А. Аракчеев), заявит в 1816 году:
«Военные поселения будут основаны во что бы то ни стало, даже если мне придется устлать дорогу от Петербурга до Чудова трупами».
О пыточных камерах и гаремах с несовершеннолетними девочками, которыми от скуки развлекалось «великодушное» российское дворянство мы уже говорили в статье «Российский помещик граф Аракчеев».
Помимо эпистолярных забав, Ростопчин серьезно занялся сельским хозяйством. Вопреки репутации, ставку он сделал на западноевропейские методы, выписав оборудование и породистый скот из Голландии и Англии и пригласив на работу заграничных агрономов. На принадлежавшем ему Анненковском конном заводе была выведена новая порода лошадей, названная «ростопчинской». В 1845 году Хреновской конный завод (где при Алексее Орлове были выведены знаменитые рысаки) и Анненковский конный завод были выкуплены казной. Впоследствии появилась новая порода лошадей – орлово-ростопчинская.
Вопреки этим успехам, Ростопчин утверждал, что в русских условиях европейские методы хозяйствования скорее вредны. Полезными он признавал лишь европейские плуги и молотилки. В изданной в 1806 году брошюре «Плуг и соха» он сравнил внедрение европейских методов сельского хозяйства «с забавами, свойственными богатству и роскоши»: пользы от них не больше, «чем от роговой музыки, Англинского сада, скаковых лошадей, коллонад с фронтонами, псовой охоты и крепостного театра».
Идеям Ростопчина симпатизировала супруга Александра I – императрица Екатерина Павловна, которая в 1811-м передала мужу написанную вороновским отставником «Записку о мартинистах». В ней Ростопчин обрушил свой гнев на российских масонов, главой которых он считал М. Сперанского. Масонские организации Ростопчин называл «обществом, столь же достойном презрения, сколько опасном», и обвинял их ни больше ни меньше в подготовке революции по образцу французской и действиях в интересах Наполеона.
Генерал-губернатор Москвы
В мае 1812 года Ф. Ростопчин вдруг был назначен генерал-губернатором Москвы с присвоением звания генерала от инфантерии. Во Франции это назначение, безусловно, должны были счесть вызовом и знаком изменения политики Александра I, которого и без того в Париже подозревали в двуличии и сознательном игнорировании договора о Континентальной блокаде Англии.
После начала военных действий Ростопчин развил кипучую деятельность, в которой полезное совмещалось с анекдотичным. С одной стороны, активно содействовал формированию московского ополчения, численность которого достигала 26 тысяч человек. С другой – занимался финансированием строительства дирижабля Леппиха (современные расчеты доказали «нежизнеспособность» этого проекта), с которого хотели сбрасывать на французов бочки с порохом, а также изданием с середины июля написанных псевдонародным языком ультрапатриотических «Дружеских посланий главнокомандующего в Москве к жителям ее». Горожане эти послания назвали «Ростопчинскими афишками».
А в Москве в это время вдруг стали распространяться дикие слухи, будто Наполеон – незаконнорожденный сын Екатерины II (!), которому она завещала полцарства – потому-де и движется он на Москву, а русские войска ему не препятствуют. Дошло до того, что личный повар Ростопчина Теодор Арно был выслан им в Тобольск за то, что, говоря о Бонапарте, назвал его «нашим императором». Вообще-то Арно, будучи французом, имел на это полное право, но Ростопчин, видимо, забыл о его подданстве.
В «Послании» от 17 августа Федор Ростопчин обещал горожанам:
«Я жизнию отвечаю, что злодей в Москве не будет».
Ещё 30 августа (через 4 дня после Бородинского сражения) в московском императорском театре сыграли пьесу «Семейство Старичковых». Через три дня этот театр сгорел, а генерал-губернатор Ростопчин сбежал из Москвы. И 13 сентября французская труппа этого театра дала спектакль уже для генералов и офицеров Великой армии – в доме генерал-майора П. Позднякова.
Как же относились в Москве к афишам Ростопчина? М. А. Дмитриев в своих мемуарах писал, что образованным людям «афиши казались хвастовством, а язык их – неприличным». А вот Карамзину и Багратиону они нравились.
В одной из этих «афиш» можно было прочитать:
«Вить что, проклятые, наделали в эти двадцать лет! Все истребили, пожгли и разорили. Сперва стали умствовать, потом спорить, браниться, драться; ничего на месте не оставили, закон попрали, начальство уничтожили, храмы осквернили, царя казнили, да какого царя! – отца... Давай Бонапарта короновать... а он, как угорелая кошка, и пошел метаться из угла в угол и до сих пор в чаду... Революция – пожар, Франция – головешки, а Бонапарте – кочерга».
В другой «Афише» Ростопчин писал:
«Побойчей французов твоих были поляки, татары и шведы, да и тех старики наши так откачали, что и по сю пору круг Москвы курганы, как грибы, а под грибами-то их кости».
12 августа вышла «Афиша», в которой крестьянам предлагалось идти на французов «с косой, серпом, топором, дубиной и рогатиною». А 30 августа Ростопчин обратился с призывом к «молодцам и городским, и деревенским», явиться «с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы-тройчатки: француз не тяжелее снопа ржаного».
Вы помните, какое огромное количество оружия по вине Ростопчина было оставлено в Москве французам? 156 орудий, 74 974 ружья, 39 846 сабель, 27 119 орудийных снарядов. А русские «молодцы» должны были идти на регулярную армию с серпами, вилами и косами в руках.
Вооружить таких добровольцев мешал страх: дворяне не доверяли своим крестьянам и больше всего боялись, что Бонапарт объявит об отмене крепостного права. А если он ещё и «разрешит» им поделить помещичью землю... Российские помещики ещё помнили времена Емельяна Пугачева, который, объявив себя спасшимся императором Петром III, обратился к крестьянам с призывом:
Дворян,
«противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян, ловить, казнить и вешать, и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами».
Ни кто иной, как А. Пушкин утверждал, что самая настоящая гражданская война тогда
«поколебала Россию от Сибири до Москвы и от Кубани до Муромских лесов»: «Весь черный народ был за Пугачева. Духовенство ему доброжелательствовало, не только попы и монахи, но и архимандриты и архиереи. Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства».
И в 1812 году причины для беспокойства у помещиков были и весьма весомые. Уже в Москве Наполеон получил несколько обращений с просьбой об отмене крепостного права. Среди них была петиция от 17 обывателей (не крестьян) города Руза. Отмечались случаи неповиновения крестьян властям в Московской и соседних с ней губерниях. Офицеры российской армии, направляемые на разведку, доносили, что в некоторых деревнях крестьяне говорили им, будто они теперь – подданные Наполеона:
«Бонапарт в Москве, а стало быть, он их государь».
«Отныне они принадлежат французам, поэтому повиноваться будут им, а не русским властям».
В Дорогобужском уезде Смоленской губернии крепостные помещика Барышникова ограбили его усадьбу, угнали барский скот и сжали хлеб на его полях. Один из подобных бунтов можно увидеть на картине В. Курдюмова «Разгром крестьянами помещичьей усадьбы после отступления русских войск перед армией Наполеона» (написана в 1911 году).
Некоторые помещики, оставшиеся в своих имениях, были выданы крестьянами проходящим французским войскам. Очень «изящно» крепостные «подставили» сильно притеснявшего их смоленского помещика-самодура П. Энгельгардта: в октябре 1812 года они нашли на дороге труп французского офицера и тайно закопали его в барском саду. А потом донесли на своего барина командиру одного из отрядов Великой армии. Ничего не понимающий Энгельгардт был расстрелян, и потом его даже считали «патриотом» и «героем 1812 года». Между тем этот помещик, оставаясь в имении, совершенно не опасался «цивилизованных французов» и был уверен, что легко найдет с ними общий язык.
Вот потому и предпочел Ф. Ростопчин оставить оружие французам, но не выдать его потенциальным защитникам Москвы.
Однако Наполеон, как известно, не решился «поджечь Россию». Причин было целых две. Во-первых, он не желал «быть королём Жакерии». Во-вторых, «не хотел создавать ситуацию, при которой не с кем было бы подписать мирный договор».
Напомним, что Наполеон хотел всего лишь заставить Александра I соблюдать условия о Континентальной блокаде. Анархия в России более всего была выгодна англичанам, которые бы, под предлогом «помощи» и «выполнения союзнических обязательств», прочно обосновались в нужных им для осуществления торговых операций портах. Как написал в 1912 году в своей работе «Наше положение» генерал А. Е. Вандам (Едринский),
«плохо иметь англосакса врагом, но не дай Бог иметь его своим другом».
А Наполеон был заинтересован в сохранении в России твердой и устойчивой власти. Но вернёмся к Ростопчину, у которого с формированием ополченческих полков тоже вышел конфуз: оружие им выдали совершенно негодное, многие ружья были неисправны, а сабли оказались ржавыми и с зазубренными лезвиями.
Генерал-губернатор не предпринял практически никаких мер к эвакуации из Москвы военного имущества, продовольствия, фуража, а также бесценных исторических реликвий. Впрочем, ответственность за это с ним должен разделить и М. Кутузов, который вводил и Ростопчина, и императора в заблуждение, обещая, что Москва не будет сдана французам. Но тут уж, как говорится, «доверяй, да проверяй». Ведь вывести из города пожарные части вместе со всем «огнегасительным обозом» Ростопчин приказать не забыл. В своем имении он в панике приказал сжечь построенный архитектором Н. А. Львовым при прежних владельцах (Воронцовых) помещичий дом (прямо пироман какой-то). Но самое ценное имущество из него заблаговременно вывез.
После известия о решении Кутузова оставить Москву Ростопчин потерял контроль над ситуацией в городе. 2 сентября 1812 года он фактически бежал из Москвы во Владимир. Единственные, о ком, уезжая, вспомнил генерал-губернатор, были пожарные и городские чиновники. И те и другие получили приказ срочно покинуть Москву. О причинах эвакуации пожарных частей историки спорят до сих пор. А высылку чиновников объясняют сомнениями в их лояльности: Ростопчин боялся, что они будут сотрудничать с оккупационными властями. Но уехали из Москвы не все. Например, продолжил работу воспитательный дом, в который французские солдаты за время оккупации доставили 9 детей разного возраста (от одного месяца до девяти лет), найденных ими на улицах. Всем им была дана фамилия «Тревизский» – по титулу военного губернатора города маршала Мортье. Однако затем по личному распоряжению императрицы Марии Федоровны все они получили другие фамилии.
Остался в Москве и чиновник Вотчинного архива А. Д. Бестужев-Рюмин. Ему удалось спасти большинство документов, пачки с которыми начали растаскивать разместившиеся в Кремле французские гвардейцы, которые использовали их в качестве подстилок и матрасов – чтобы не спать на голом полу. За помощью Бестужев-Рюмин обратился вначале непосредственно к Наполеону, а затем – несколько раз добивался аудиенции у Мортье. И, надо сказать, что император и маршал его внимательно выслушивали и отдавали соответствующие распоряжения.
Но это было исключением из правил. В целом же вакуум власти привел к панике и беспорядкам, которые не сразу удалось прекратить и после ухода французов из Москвы. Но об этом позже.
Возвращение Ф. Ростопчина в Москву
Вернувшись в Москву после ухода французов, Ростопчин действовал вполне разумно. Навести порядок в городе было не просто, так как в нем в нем ещё продолжали действовать шайки мародеров. Вошедшему в Москву отряду А. Бенкендорфа 11 октября «пришлось выдержать несколько настоящих сражений» с ними. Подробнее об этом мы поговорим в следующей статье.
Помимо наведения порядка на улицах, Ростопчину пришлось организовать разборы пожарищ и захоронение огромного количества трупов. К декабрю 1812 года он сумел полностью восстановить работу городской администрации. В следующем году Ростопчин стал инициатором создания «Комиссии для строения Москвы». Под его руководством к 1 января 1814 года в Москве были отремонтированы либо построены заново около 4 800 зданий. Но в Москве Ростопчин был крайне непопулярен, так как именно его потерявшие имущество москвичи считали виновником своих несчастий. Наконец, 30 августа 1814 года Ростопчин был отправлен в отставку с почетным назначением членом Государственного совета.
Последние годы жизни Ф. Ростопчина
В 1815 году он выехал в так критикуемую им Францию, где жил до 1823 года, на короткое время выезжая в Англию, Италию и на лечение в Баден.
В Париже одна из дочерей Ростопчина (Софья, крестница Павла I) стала католичкой и вышла замуж. Ее супруг – граф Эжен де Сегюр, был родственником квартирмейстера Великой армии (генерал Филипп-Поль де Сегюр, его мемуары мы цитировали в прошлой статье) и бывшим пажом так ненавистного Ростопчину императора Наполеона. София стала известной детской писательницей, во Франции ее иногда даже называют «Бальзаком для детей».
Имя Софи де Сегюр носит парижская улица, на которой располагается парижская штаб-квартира ЮНЕСКО. Бюст писательницы можно увидеть в Люксембургском саду.
Любопытно, что все это время Ростопчин оставался членом Государственного совета и в его заседаниях, видимо, принимал участие «дистанционно».
Будучи обвинен в организации поджогов, поначалу гордо взял вину на себя. Однако позже, когда сожжение Москвы даже и во Франции стало рассматриваться, как деяние, хоть и варварское, но достойное восхищения, вдруг заявил, что никакого отношения к великому пожару сентября 1812 года не имеет. И даже написал об этом брошюру «Правда о пожаре Москвы», изданную в 1823 году в Париже.
В Россию он возвратился в сентябре 1823 года. И лишь тогда (14 декабря) был уволен из Госсовета, сохранив звание обер-камергера. Умер он в Москве в возрасте 60 лет – 18 января 1826 года. Был похоронен на Пятницком кладбище.
В следующей статье мы продолжим наш рассказ. Поговорим о катастрофическом московском пожаре 2 (14) – 6 (18) сентября 1812 года и попытаемся разобраться в его причинах.
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
