Когда его в первый раз увидел, а было ему тогда десять лет, сразу решил,
что похож этот человек на тумбочку без ножек. Крепенький такой,
приземистый, широкий в плечах и «корню». А ноги… ноги у него, конечно
же, были, но они так вписывались в экстерьер… всего организма (потому
что назвать фигурой такое тело было как-то… неуместно), что на них можно
было просто не обращать внимания. Звали его Владимир, кажется,
Николаевич. Фамилия же была… красивая. А главное – редкая: И-ва-нов. И вот за него мама вышла замуж.
Иванов
пришёл в их с мамой дом с рюкзаком, в котором лежали две рубашки,
футболка и треники с вытянутыми на коленках «пузырями». В руках он
держал небольшой чемоданчик советских времён, с металлическими
накладками на углах, а внутри того чемоданчика были молотки–отвёртки.
Инструменты, короче говоря, всякие.
За первым же совместных
ужином, когда Вовка спросил у него, как ему Иванова называть, тот
сказал, что «можно дядя Володя, а…», если Вовка, конечно, захочет,
«можно и папа». Фыркнул «сынок» в свою тарелку и, не глядя по сторонам,
сказал:
– Эт чё? Я буду «И-ва-нов» Владимир Владимирович?.. Не…
Двух Ивановых на одну квартиру много. Останусь на папиной фамилии –
Иртеньев. Тут в разговор встряла мама:
– Да нужен ты папе своему, как селёдке патефон! Он, поди, и забыл уже, что ты на свете-то живёшь!..
Вовка в ответ промолчал, но стал называть маминого мужа «Иванов». Тот не возражал и отзывался.
Кроме
рюкзака и чемоданчика у Иванова ещё был Кузнецов – друг, который жил
один в коммунальной квартире на пять хозяев. А в коммуналке потому, что
его бывшая жена вышла замуж за общего друга Иванова и Кузнецова Петрова,
разменяла их общую с бывшим мужем квартиру и съехалась с Петровым,
объединив с последним их общие жилые метры.
Иванов помог
Кузнецову сделать ремонт в двенадцатиметровой комнате, потому что больше
помочь тому было некому, ибо, после всех вышеперечисленных событий,
Петров их общим другом быть перестал. Когда Иванов водворился в
квартиру Иртеньевых, он тоже сразу стал делать там ремонт. Кузнецов ему
помогал. Вдвоём они замазали трещины на потолке, покрасили его и
поменяли обои в обеих комнатах. Все двери и плинтуса в квартире Иванов
менял уже без Кузнецова, потому что однажды попросил Вовку помочь, и тот
помогать стал. Вместе они и плитку, кафельную, в разводах, в ванной до
потолка положили. А потом
Иванов, сберегая Вовкино молодое
здоровье, один само корыто ванной преобразил так, что из старого
жёлто–коричневого стало оно ослепительно белым.
Здоровье же у
Вовки было хорошим, но однажды, уже зимой, он простудился и с
температурой почти сорок провалялся дома без малого две недели.
Мама
у себя в больнице, где она работала старшей медсестрой, взять
больничный «по уходу за ребёнком» не могла, потому что сезон гриппа и
ОРВИ был в самом разгаре. Потому с Вовкой дома сидел Иванов. Надо
сказать, что сидел – честно. Вовке, в его комнате, не докучал настолько,
что иногда тому даже хотелось, чтобы Иванов к нему зашёл и о чём-нибудь
с ним поговорил. И тогда Вовка кричал, растягивая слоги:
– Ииии-вааа-нооов!.. Дверь немедленно приоткрывалась и в комнате возникала голова Иванова, которая спрашивала: – Чего тебе, Вовочка? – Я есть хочу, – капризничал Вовка. На что голова немедленно отвечала: – Ага, щас, чё-нить сварганю. И тут же исчезала. Минут через несколько голова опять оказывалась просунута в ту же щель и спрашивала: – Тебе сюда принести или до кухни дойдёшь? Вовка, скорее по привычке, ворчал: – Я – чё? Инвалид, что ли? Ща приду… – Ага, – ответствовал Иванов и уходил на кухню.
Здесь он встречал Вовку в мамином фартуке и с полотенцем на плече. Надо
сказать, что кулинарный репертуар Иванова был весьма скромен: яичница с
колбасой и зелёным луком («… ты лук-то ешь, ешь, в нём витамины…») или
макароны по-флотски. Перья зелёного лука при этом лежали рядом на
отдельной тарелочке («… ешь лук, Вовочка, быстрее выздоровеешь…»).
Когда
вечером с работы приходила мама, то Иванов ходил за нею по квартире,
как привязанный, и подробно отчитывался, сколько раз за день Вовочка ел,
какие лекарства принял и спал ли днём.
Потом они садились
ужинать яичницей или макаронами, оставшимися от обеда, и салатом из
свежих овощей, который Иванов успевал приготовить. Лук в салате,
разумеется, был.
Вскоре после того, как Вовка выздоровел,
заболела мама. Но она болела «на ногах», а вечерами Иванов и её пичкал
луком, который, по его глубокому убеждению, «помогал от всех болезней на
свете». Но или лук был несвежим, или болезнь у мамы оказалась
достаточно серьёзной: вскоре мама попала в свою же больницу, где
работала. Только теперь уже в качестве пациента. И пациента – тяжёлого. Врачи делали, что могли.
А
Иванов ничего не делал: он просто сидел в больнице всё время и ждал
новых от врачей сообщений. Потом ему поставили кровать прямо в маминой
палате, рядом с её кроватью. Когда Вовка приходил к маме, то Иванов на
тумбочку похож уже был не сильно. Скорее – на хлипкий журнальный столик,
на котором нарисовали глаза, обведённые тёмными кругами. Иванов
спрашивал у Вовки, ходил ли он в школу, ел ли (про лук спрашивал
отдельно) и снова садился у маминой кровати. Мама Вовку ни о чём уже не
спрашивала. Она уже, кажется, даже не знала, что они с Ивановым рядом с
нею сейчас…
… Папа приехал через неделю после того, как умерла
мама. Он сидел в гостиной за столом, а напротив – Вовка, которому папа
рассказывал, как он будет жить дальше. Иванова рядом не было, потому что
сразу же после того, как приехал папа, он ушёл жить к Кузнецову в
коммуналку, чтобы «родные люди могли остаться одни и поговорить» (это
так сказал ему папа).
А сейчас папа говорил вот что:
– Ты,
Владимир, конечно, переедешь к нам с Эльвирой Эдуардовной. Это мою жену
так зовут. И, знаешь, она попросила, чтобы ты её именно так называл.
Квартиру эту мы, разумеется, продадим. Можешь не волноваться: все
вырученные от продажи деньги пойдут только на твоё содержание!..
Последнюю
фразу папа почти выкрикнул, потому что ему показалось, что Вовка хочет
ему что-то возразить, а тот только спросить хотел, где же тогда будет
жить Иванов.
Потом папа сказал, что он измотан дорогой и сегодня хотел бы лечь пораньше. О деталях с Владимиром они поговорят завтра.
Вовка
ушёл в свою комнату. Сел там на кровать. И сидел так до тех пор, пока
за стеною прекратились всяческие звуки: уснул, наверное, папа Иртеньев,
ведь на завтра он запланировал массу всяческих неотложных дел.
Посидел
Вовка на кровати, посидел, потом подошёл к тёмному уже окну, за которым
ничего разглядеть было нельзя. Казалось, что даже городские фонари
зажмурили глаза, чтобы светом своим не будить Вовкиного родного папу.
И вдруг ему так луку зелёного захотелось, что аж прямо ваще!..
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
