Летом 189… года я ехал на перекладной по Военно-Грузинской дороге. Так как на небе всё время не было ни одного облачка и жара была прямо невыносимая, я и мой спутник, капитан Б., решили выехать из Владикавказа ночью. Багажа у нас особенного не было, только два небольших сака, и потому нам было нечего опасаться, как бы услужливые горцы не отвязали лишней тяжести от нашей доморощенной колесницы. Да, наконец, мы были и вооружены: у капитана Б. был великолепный «Смит», а у меня гигантский «Констабулари», из которого, впрочем, клянусь, я в жизни не выпус­тил ровно ни одного заряда.

Уже вечерело. Сначала по дороге до станции Балта нам попадались навстречу фаэтоны с разными весёлыми компаниями, какие-то шутники даже махали шляпами при встрече с нами. Наконец, мы увидели в одном фаэтоне даже некую даму, сидящую в объятиях усатого перса, но уже после Реданта мы встречали всё реже и реже живых субъектов. Переменив лошадей на Балте, далее мы уже ехали совершенно одни, только унылый звук колокольчика нарушал тишину надвинувшейся южной ночи.

– Однако ведь так мы заснём, – сказал я капитану. – Давайте-ка рассказывать что-либо друг другу. Начинайте вы, так как вам, вероятно, не раз приходилось видеть разные чудеса на Кавказе, а уже за мной дело не станет.

– Я так я, – ответил капитан, – только то, что я расскажу, будет для вас, скептиков, сказка, совершенно невероятная история, а я всё видел моими собственными глазами, всё слышал и не могу не поверить.

– Ну уж рассказывайте, – перебил я его, – знаю я ваши невероятные истории. От них дыбом волоса становятся. А тут ещё такая обстановка.

– Это было всего лет шесть тому назад, когда я только ещё получил место ротного командира. Рота моя должна была стоять в глухом месте Кавказа, где-то в Салатавии, но где, я хорошенько не знал. Отправился я в Хасавюрт и тут лишь узнал, где находилось место моего будущего служения. Это был аул Буртунай.

– Буртунай, – воскликнул я, – Буртунай! Да это был один из самых сильных оплотов Шамиля в Салатавии. Если не ошибаюсь, он был весь разрушен, а жители его все перерезаны. Кажется, это было ночью, когда-то в 1857 году, и орудовал там князь Орбельяни…

– Не ночью, а в девять часов вечера, заметьте это, милостивый государь, – возразил наставительно капитан Б., – и это имеет особенное значение ввиду моего рассказа.

– Продолжайте, продолжайте, – перебил я его.

– Ну, итак, государь мой, – продолжал капитан Б., – так как мне вообще сильно хотелось увидеть себя командиром, хотя бы и ротным, то я и отправился к месту своего назначения. Двинулся я прямо верхом, привязав к крупу коня мой сак. При мне был и проводник из казаков. Приезжаю и прямо ахаю: местность, я вам доложу, такая, что и на Кавказе сыскать мудрено. Прямо какое-то разбойничье гнездо. Кругом дикие скалы, лес, настоящий дремучий лес, аул где-то далеко, а тут на горе стоит казарма в укреп­лении. Ну, одним словом, настоящая Лысая гора для киевских ведьм. Вот, думаю, попал же я к чёрту на зубы. Да, впрочем, жить всё равно где жить, а особенно нашему брату, бобылю-­офицеру. Семьи нет, привязанности никакой, ну а насчёт женского пола, так можно какую-либо горянку сцапать, а то и немку-экономку привезти из Владикавказа. Об этом и говорить не стоит. Приезжаю, осматриваюсь. Час от часу не легче. Не казарма, а какой-то лабиринт или чёрт знает что такое. Комнат, переходов, закоулков тьма тьмущая. Одним словом, чтобы куда-либо сходить, проводника нужно. «Вот анафема!» – думаю я. А тут меня встречает моя рота, и вижу, что в ней ровно ни одного офицера. Впереди стоит фельдфебель, вытянулся в струнку.

– Здравствуйте, братцы, – говорю им.

– Рады стараться, ваше высокоблагородие, – отвечают, да не браво, а как-то глухо. Точно воды в рот набрали. Что за оказия?

– Ну, как здесь, – спрашиваю фельдфебеля, – хорошо живётся?

– Ничего, ваше высокоблагородие, – отвечает тот, – только место не того, нечистое.

– Как нечистое? – спрашиваю я его. – Да ты в своём уме что ли, братец?

– Никак нет-с, ваше высокоблагородие, – отвечает тот, – мозги в полном здравии и порядке. Да вот в казарме-то он живёт, он самый, нечистый дух-с. Кажние девять часов вечера на барабане, окаянный, играет.

Я расхохотался во всё горло. «И чудак же фельд­фебель, – подумал я, – верно совсем с ума спятил от одиночества. Ну а впрочем, есть же всему какое-либо основание. Непременно, сегодня же доберусь до истины».

– Слушайте, братцы, – сказал я роте, – мы сегодня же изловим этого чёрта. В восемь часов вечера будьте все в сбор на дворе. Ружья зарядите, да и патроны с собою. Мы этого чёрта если и не застрелим, то возьмём по-русски в штыки.

– Рады стараться, ваше высокоблагородие, – загремела рота, но и в этом громе мне послышалась сильная нотка недоверия. И я не ошибся.

Отпустил я роту часов в шесть вечера, но до восьми положительно был не в своей тарелке. То сердце замирало, то просто что-то так и толкало меня. Я кое-как расположился в своём помещении и вышел на двор.

– Ну, Ванька, – говорил кто-то другому, – через два часа нам смерть. Никого окаянный в живых не оставит. Возможное ли дело, в чёрта пулей запустить?

– Бяда, – возразил второй, – ну, да что будет, то будет. Я уже пулю три раза перехрястил. Так моя, може, его и содыбнёт, окаянного.

– С нами крестная сила, – ответил первый голос, – а почему же Митрич образ на двор выносил, а он всё барабанил да барабанил?

– На поход по душам хрисьянским, – наставительно заметил второй.

Мне стало жутко. Я положительно не мог успокоиться.

В восемь часов вечера вся рота была в сборе под ружьём. Темнеет всё более и более, на небе уже луна выплывает из облаков и освещает и крепость, и крышу, и казармы. Лица у солдат вытянутые, бледные. Видно было, что вся рота сознавала важность минуты. Целый час мы были в каком-то оцепенении. Наступило девять часов, и вдруг…

У меня и теперь при одном воспоминании все волосы поднимаются дыбом. По всей крыше началась при полном освещении луны густая, мерная, но какая-то неопределённая дробь. Все замерли.

– Пли, – еле скомандовал я, чуть не падая в обморок.

Грянул залп, кончился, но дробь продолжалась и вскоре затихла. Солдаты все как один перекрестились.

– С нами крестная сила, да воскреснет Бог, – не выдержал фельдфебель.

«Странно», – подумал я.

Все разошлись, но никто не спал в эту ночь. Всё утро следующего дня я посвятил осмотру крыши, но нигде не оказалось ничего, и в девять часов дробь опять повторилась. Так было десять ночей подряд, и я уже стал привыкать ко всему, если бы не непредвиденный случай. И вот какой.

Один раз прибегают ко мне двое солдатиков, страшно перепуганных. Было уже часов одиннадцать ночи.

– Что с вами такое, братцы? – спрашиваю их.

– Фельдфебель умер, ваше высокоблагородие, – говорят, – пошёл он и ещё другой вглубь казармы. Только они идут, и за ними кто-то идёт.

Оглянутся, никого. Димитрий Иванович испужался так, что упал замертво. Его уж сюда принесли. Что прикажете делать? Место здесь нечистое.

Я выбежал вон из своего помещения. Вижу, на полу казармы лежит фельдфебель без всяких признаков жизни. Пощупали. Холоден как лёд. Очевидно, у него от испуга сделался разрыв сердца.

Дело становилось нешуточным. Я сейчас же написал рапорт к начальству с донесением обо всём и с просьбою перевести роту в другое место.

Для большей точности я заставил подписаться под ним всех грамотных как свидетелей происшедшего.

– Ну и что же? Перевели вас? – спросил я.

– Сначала не хотели. Приехал батальонный командир и чуть было не признал меня самого сумасшедшим. Но когда стукнуло девять часов и он сам услышал дьявольскую дробь, чуть с самим не стрясся порок сердца. Тогда роту перевели, но и то солдатики сильно жалели, что Митрич (так звали фельдфебеля) был похоронен в таком нечистом месте.

– Что же теперь в Буртунае? – спросил я.

– Да ничего, – ответил мой спутник, – одно запустение. Ведь и горцы боятся туда заходить.

Капитан Б. замолк. Мы подъехали к станции Ларс, где нас встретил станционный смотритель. Вскоре лошади были поданы, и мы поехали дальше.

Автор: Алексей Грен

«Спирит. Сборник статей по спиритизму и эсхатологии»
Пятигорск, 1902 год