– Кто не слышал в нашем городе про Любу, – начал Михаил Степанович. – Да все слышали. Не знала она в своей машине педалей, кроме одной: газ. Ездила на огромных скоростях. На кузове её грузовика вместо «Осторожно: люди!» красовалось: «Осторожно: Люба!» И весь город был в курсе: не напрасно такое предупреждение. Уж как шарахались пешеходы, как водители напрягались при виде Любиного грузовика, несущегося так, что, казалось, ещё чуть-чуть и молнии засверкают из-под колёс. Было Любе на ту пору лет двадцать пять. Высокая, статная русская баба, видная из себя, с фигурой, с глазами такими, что немало мужиков заглядывалось. Да и я, скажу, не прочь был закрутить по молодости роман с Любой. Но подступиться к ней было делом невозможным. Мужик её, Андрюха Куряхин, каждому готов был глотку перерезать за свою Любу. Андрюху побаивались, умел он мастерски драться, а по пьянке и нож готов в ход пустить. В юности отсидел из-за своего горячего нрава, а по возвращении из тюрьмы вскоре и увидел Любу на её лихом коне-грузовике, поглядел на неё, на её езду, да и влюбился без памяти. Был он старше её лет на десять, пропадал в море по много месяцев на рыболовных судах. Но уж когда появлялся на берегу, так всё гудело, Андрюха угощал в ресторанах знакомых и незнакомых. Был под стать своей Любе, человеком с широкой душой.
Она его всячески от выпивки отваживала. Клялась, бросит его, если пить будет. Деньги прятала. Бывало, деньги отберёт, а он, и без того под градусом, залезет на высоченное дерево, обхватит макушку руками, и командует глазеющей снизу жене: «Бутылку положь под самое дерево! А сама ушла подальше! Не то прыгну и убьюсь!» Она видит, да, может, гад, по пьяни рухнуть. Кладёт бутылку на указанное место, нехотя отступает, зыркает сердито своими глазищами. А то и вот как бывало: он начнёт было слезать за выпивкой, а когда почти земли достигнет, то жена – пулей назад, да и утащит пол-литру. Он не долго думая тут же быстро-быстро вскарабкается обратно на самую верхушку и орёт: «Щас брошусь вниз головой об землю!» Народ глазеет, смеётся, целое представление. Ну что тут делать. И так не раз Люба проигрывала это сражение.
«Я для Любы горы сверну», – так он говорил всем, вёл после каждого рейса свою красу в специальный магазин, туда, где продавали по особым талонам товары для тех, кто в загранку ходит. Покупал ей всё иностранное, шубы, драгоценности, платья вечерние, туфли на шпильках. В театры водил её в этих платьях, чтобы показать местной знати Любу, разодетую как королева. Словом, купалась она в любви и изобилии. «Смотри, Люба, только не изменяй мне», – предупреждал её Андрюха перед очередной долгой разлукой. Она поначалу-то держалась, хранила ему верность. Ну, а потом…
Михаил Степанович затянулся папиросой, глядя вдаль, где трудно было уловить черту горизонта, где небо сливалось с морем, и какое-то время молча курил. Нас, молодёжь, разбирало любопытство. Михаил Степанович дёрнул леску, выхватил мелочь, запрыгала в воздухе серебром, он аккуратно снял с крючка и бросил рыбёшку обратно в воду. Мимо нас пробежали загорелые пацанята, с криками сиганули в море. Мы лениво лежали ничком на горячем каменном пирсе и снисходительно смотрели на детей. Наши тёмные от солнца тела были полны свежести и блестели после недавнего купания. Наконец Михаил Степанович прокашлялся и продолжил.
– В общем, повстречала Люба мужчину, которому не смогла отказать. Чесали языками, будто вскипела между ними самая настоящая любовь. Он, как и Андрюха, ходил в море, да и какой мужик в нашем городе не ходил в море. Говорят, что и какая баба моряцкая не изменяла, но я этому не судья, – Михаил Степанович усмехнулся. – Как и Андрюха, тот был тоже намного старше Любы, и уж не знаю, чем он ей полюбился. Цветами, которые покупал при каждом свидании. Или говорить красиво умел. Андрюха тот был проще в этом отношении, без особых слов, любит и точка, а что ещё. А этот, второй, как там его звали… Ну, скажем, Витя. Этот Витя, о, был он прям трубадуром. Охмурил, словом, Любу серенадами и букетами. Напевал ей под гитару, говорил, специально для неё песни сочиняет. А она ж верила, глупая. Так и купилась на эту страсть запретную. Хотя, что я так… Может, и Витя её полюбил, кто знает. Всякое ведь случается. Словом, стала наша Люба дважды счастливой. Полгода с мужем, а когда тот в море уйдёт, другой к ней с моря приходит. Конечно, запретный плод сладок, но рано или поздно и он сгниёт.
И вскоре тайное стало, как это обычно и бывает, явным. Кто-то шепнул-таки Андрюхе при случае про Любину вторую жизнь, тот насторожился, но виду не подал, Любе ничего, ни слова. Стал ждать удобного случая, чтобы проверить её на честность. И придумал вот что. Сказал: раньше времени в море уходит, сам затаился у друзей на хате. А за своим домом присматривает, шастает тайком ближе к ночи, бродит, как зверь дикий, вокруг и около, прислушивается. Неделя, две, и однажды дождался Андрюха гостя, за которым охотился. Увидел и Витю, и Любу с ним. Пришёл кавалер, как обычно, с розами, с гитарой.
Михаил Степанович снова замолчал, он уже не ловил рыбу, и снасти убрал в рюкзачок. Море золотилось от вечернего солнца, чайки выпрашивали подачку, и люди с пирса швыряли птицам угощение.
– Зашёл Андрюха тихохонько во двор, приласкал обрадованную встречей Милку-овчарку, ну и куда – в дом. А там – счастья, как в бочке сельдей. Люба в чём мать родила, купается, значит в этом своём счастье. Что, думаете, сделал Андрюха, а? – спросил нас Михаил Степанович.
– Убил обоих! – воскликнули мы в голос, вспомнив фильмы о ревности, изменах и преступлениях на этой почве.
– Э, нет. Андрюха поступил так, чтобы в другой раз уже никак изменить не могла. Он рассудил: ежели этого убью, то другого найдёт. А потому, решил, надо уничтожить то, к чему тянутся сластолюбцы. И уничтожил. На корню. Любовника-то он выгнал прочь. А жене велел печь растопить. Люба ни жива, ни мертва, руки трясутся, за платье схватилась, чтоб одеться, он отобрал. Показывает ей глазами на печь, делай, что говорю. Так, голая, и топила, к смерти приготовилась, и впервые, надо заметить, Бога позвала, уж что там она Ему в эти страшные для неё минуты лепетала, можно только представить. Всю свою жизнь в одну минуту вспомнила, и такой страх её взял при мысли, что предстанет сейчас пред Господом в нераскаянных грехах! Уж тут слёзы полились по её лицу, зарыдала, ах, шепчет, Господи, помилуй! В каком-то углу сердца, видно, жил Господь у неё, согревал душу, ждал покаяния, ждал слёз… И вот, дождался, значит… Андрюха же сидел словно каменный, курил, не обращал внимания на Любины слёзы. А когда подошло время, поднял свою милую на руки и в таком виде, голенькой, усадил задом на раскалённую печь. И держал до тех пор, пока милиция и соседи не вломились в дом. Она вопила как резаная, ну, ещё бы. Вся улица слышала эти крики. Повезло Любе, жизнь ей чудом, но удалось спасти. Хотя инвалидом осталась.
– А Андрюха что? – спросили мы.
– Три года ему дали.
На этом можно было бы и закончить историю про Любу, если бы не одна случайная встреча спустя много лет.
Будучи давно семейным мужчиной, я в тёплое августовское воскресение по обычаю стоял с детьми и супругой в Свято-Успенском Соборе на праздничной Литургии. Был один из самых больших православных праздников. Людей пришло очень много, но возле дверей северного притвора старались не скучиваться, чтобы не мешать пожилой паре. Полная, миловидная женщина в инвалидной коляске, рядом загорелый молодцеватый старик в тельняшке и белых матросских брюках. Что-то знакомое почудилось мне в облике морского волка. Во время Причастия люди расступились, пропуская вперёд старика с его подопечной. Оба по очереди причастились, назвав свои имена: Любовь и Михаил.
Галина Мамыко Иллюстрация: картина художника Владимира Любарова.
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
