Скрипнула половица. В комнате снова стало тихо. Только тиканье старого
ушастого будильника пунктирами разбивало время на секунды. На деревянном
комоде стояла потёртая рамка, за стеклом которой спряталась черно-белая
фотография. На ней вихрастый мальчуган прислонился к дому. Улыбка от
уха до уха, непослушные волосы, длинная майка, босые ноги…
Серая кошка прыгнула на комод и уронила рамку на деревянный пол. Стекло треснуло, и длинная полоса прошла ровно посередине.
***
—
Ванька, Ванька! Помаши мне! Помаши! Возвращайся! — мать стояла в
огромной стонущей толпе и пыталась перекричать её. — Ванька-Ванька!
Белобрысый
парень, ещё совсем мальчуган, вглядывался в лица женщин, связанных
между собой одной бедой. Они тянули руки к грузовику, накрытому
брезентом, и каждая из них звала своего сына. Последние минуты,
отчаяние, надежда, мольба… и запах… запах страха?.. Он очнулся от мыслей
и глазами стал искать свою мать. В гуле голосов смог лишь прочитать по
её губам:
— Ванька, Ванька… Помаши мне…
Он поднял руку. Грузовик тронулся, и шум мотора растворился в стоне матерей.
***
«Привет,
мам. У меня всё хорошо. Не знаю, что писать. Трудно, оказывается.
Расскажи, как у тебя дела? Не болеешь? Ты не болей. Я приеду — мы с
тобой съездим в город, ты ж хотела на базар там сходить, помнишь? Вот и
сходим. Обязательно. Как соседи? Я, кстати, с бабы Валиным сыном попал в
одну роту, с Митькой. Мы с ним вместе окоп рыли. Он же у нас толстый,
тяжело пришлось, весь вспотел, пока рыл. Здесь его Батоном прозвали. Ну,
вот первые дни, пока писать нечего. Ещё не знаю, как буду передавать
тебе письма. Не знаю. Я напишу. Пока, мам. Целую. Твой Ваня».
Ванька
вглядывался в темноту ночи и втягивал воздух носом. Снова запах. Только
он никак не мог понять, что это. Запах пороха, примятой травы…
— Батон, там кто-то шепчется, слышь?
Митька распахнул глаза и прислушался.
— Ткни в бок следующего… — шепнул Ванька.
— Мы не спим, — раздался голос одного из ребят.
Ветер снова усилился.
— Кто здесь?! — крикнул Ванька.
Граната шлёпнулась на траву…
— Ложииииииииись!!!
Комья
грязи окропили всё вокруг, ночь скрыла испуганные лица ребят.
Пулемётная очередь оглушала и перекрикивала указания командира. Они
впервые оказались свидетелями войны… Запах страха снова подкрался к
окопу.
***
«Дорогая мама, пишу тебе свое второе письмо.
Извини, что так долго не писал — времени не было. Только теперь я понял,
что такое война. Жутко. Они умирают, мам! У меня на глазах! Умирают!
Мама, прости меня, если я не был хорошим сыном. Прости меня. Я очень
тебя люблю. Мам, прости. Мам, пока передать письма не могу, но если
получится, то оба письма передам. Ты меня жди, мам. Мам… Твой Ваня».
— Раскулов Иван!
— Я!
— Будешь распределен в пехоту!
— Есть!
Командир хмуро оглядел роту, подошёл к одному из парней, закрывшему лицо руками, и сказал:
— Сопли не разводить! Те, кто погиб — это те, кто не хотел выжить! Ясно?!
Он
обогнул строй и пошёл, медленно затягиваясь папироской. Огонёк
самокрутки вспыхивал и угасал после каждой затяжки. Командир прищурил
глаза, потёр переносицу и продолжил:
— И если кто-то из вас ссыт
идти на фронт — это ваша проблема! Писюки все в туалете, засранцев и
трусов — на расстрел! Ясно?! Товарищ Сталин в вас вери-и-и-ит,
непонятно, что ли?! И вы должны-ы-ы оправдать его доверие, это он дал
вам жизнь, это он дал вам возможность родиться и жить на этой земле! И
вы обязаны ему!
Строй молчал. Ванька смотрел на свои сапоги и
думал о том, что мог умереть, совсем недавно, ещё каких-то пару дней
назад. Там, в окопе. И ему повезло, просто повезло, что он остался жить.
Немцев оказалось не так много, но даже они успели убить и покалечить
полроты. Он думал о товарище Сталине, но не мог почувствовать любви к
нему и благодарности. Ваньке становилось стыдно, и он ненавидел себя,
вслушиваясь в каждое слово командира, который кричал о долге перед
Сталиным, перед Родиной. Чувствовал себя предателем и эта мысль грызла
его всё сильнее. Он вдыхал запах смолящей папиросы, которую докуривал
командир, и стыдился своих размышлений.
— Та-а-ак, кто дальше?.. Круглов Дмитрий!
— Я! — Батон щёлкнул сапогом о сапог.
— Та-а-ак, тебя… в связисты, — задумчиво протянул командир, ощупывая взглядом полную фигуру Митьки.
— Товарищ командир, я в танкисты хочу! — отчеканил он.
— В люке застрянешь, — процедил командир и сплюнул.
Строй захохотал.
***
«Привет,
мама! Я в пехоте! Представляешь? Мам! А я ездил на танке. Танк Т-34,
представляешь? С 76-миллиметровой пушкой! По бокам брёвна, ногами
упираешься и сидишь. А ещё, товарищ командир сказал, что спать нельзя.
Потому что если уснёшь — можно под гусеницы попасть. Только ты не
переживай, мам, я спать не буду. А Митьку перевели в связисты. Мы теперь
не в одной роте. А мы победим, мам. Это точно! И командир так говорит! И
на базар с тобой съездим. Эх, мам! Всё будет хорошо! Ты как там, мам?
Теперь, уже, наверное, все три письма передам. Твой Ваня».
Ванька
уткнулся носом в шинель и уснул. Ему снилась мать, накинувшая на плечи
расписной платок. Она смотрела на него и улыбалась. А он снова сидел на
крыльце их дома и смотрел вдаль. Берёзы шелестели и несли по ветру
длинные серёжки, разнося по деревне запах весны. Ванька закрыл глаза и
вдохнул этот аромат. Мурашки замерли гусиной кожей. Мимо проехал Митька
на велосипеде, оглушая трелью звонка. Он ехал и махал Ваньке рукой. Ехал
и махал. Ехал и махал. Потом на Митькиной рубахе появилось красное
пятно, которое всё расплывалось, а он ехал и не замечал его… И только в
последний момент как-то вдруг обмяк и упал на пыльную дорогу, вместе с
велосипедом.
— Митька, Митька! Митька!!!
Кто-то тряс его за плечо.
— Вань, проснись, ну проснись же. Ты чего орёшь? Какой Митька?
Ванька поморгал заспанными глазами и прошептал:
— Погиб… чую… погиб…
***
«Мама,
привет. Пишу редко, прости. Я отправил тебе те три письма. Надеюсь, что
дойдут. Ты у меня, смотри, не хворай. Что-то сон приснился нехороший.
Про Митьку. Но я думаю, что ничего. Сыро здесь. Земля мокрая. Тяжело
отбиваться, чуть шагнёшь или встанешь не так — скользко, падаешь. Но это
ничего. Прорвёмся. Ты, наверное, переживаешь, как нас кормят? Грех
жаловаться. Суп гороховый когда, а когда и пюре из картошки. Бывает, и
три раза в день едим. Иногда вот в деревню заедем — там и переночевать
есть где, люди добрые — пускают. Но это редко. Мам, я верю. Мы победим. И
всё у нас будет хорошо! Ты как сама? Интересно, дошли тебе те мои
письма? Твой Ваня».
Они ползли вдвоем по мокрой грязной земле и
вслушивались в тишину. Добравшись до бугра, Ванька заметил, что Данил
заряжает винтовку.
На сегодня назначили учения. Ребят — Ваньку и ещё одного паренька Данилу — отправили вперед, осматривать местность.
—
Раскулов, Деникин! Вы должны осмотреть территорию. Если есть подозрения
о вражеском войске — возвращаетесь сюда и докладываете обстановку. Всё
ясно?!
— Так точно! — хором ответили мальчишки.
— И никакого... — командир хмыкнул, — безрассудства!
Но
Данила уже высунулся из-за бугра. Раздался выстрел и паренёк сполз
обратно. Кровь хлынула на землю. Ванька зажмурил глаза, закрыл рот
руками и задушил крик отчаяния. Слёзы покатились по щекам. Он
отвернулся, чтобы не смотреть, как продолжают дрожать пальцы убитого
Данилы, и дёргается рука, схватившая винтовку. Ванька заплакал, как
ребёнок, стирая со щёк соль слёз. Он утирался рукавом и задыхался от
ненависти, от страха, от своей беспомощности. Мысли перебивали одна
другую. «Если сейчас наши немцев не увидят — кранты. Вернуться не успею.
Засекли. Сейчас будут подходить ближе. Потом и до ребят доберутся.
Подставлю. Нужен шум. Шум, шум. И гранат нет. Чёртовы учения! Кто ж
думал, что всё взаправду окажется?! А там окоп фашистский. Надо сбить с
толку. Вспоминай немецкие слова. Делай что-нибудь, Ванька!»
И он закричал, изо всех сил:
— Яволь, майн фюрер! Победа ниххт!!!!!
Выстрелил
в воздух, ожидая ответной пулемётной очереди. Но тишина оглушала.
Ванька осторожно расстегнул ремень, снял фуражку, стянул с себя грязную
шинель, и накинул её на мертвого Данилу.
— Прости! — сказал он.
Замотал
шинель вокруг его тела, пристегнул её ремнём, надел на него фуражку, и
стал приподнимать труп, попутно прислоняя к бугру. Резко поставил Данилу
на ноги и в обмякшее тело полетели пули. Данила дёргался от выстрелов,
Ванька кричал и плакал от страха. Наконец, пальба прекратилась.
Задыхаясь от ненависти, он схватил винтовку и закричал:
— Всех, суки, перестреляю! Всех!
Ванька перекатился на другую сторону бугра и выставил винтовку, палец надавил на курок.
Последнее,
что он видел, был огромный танк его роты, последнее, что он слышал,
были шлепки кирзовых сапог о мокрую землю. Последний аромат, который он
вдохнул, был запахом смерти. Последняя мысль билась живым комочком:
«Услышали! Помог! Помог!» Острая боль холодом пронзила Ваньку.
Заплаканные глаза остекленели. Гримаса ярости сменилась наивной,
радостной улыбкой и застыла на еще мальчишечьем лице…
***
Половица
скрипнула. В комнате снова стало тихо. Седовласая женщина наклонилась,
подняла разбитую рамку. Поставила её на место. Открыла ящик комода и
вытащила оттуда тоненькую пачку из четырех пожелтевших писем. Она
отложила их в сторону и достала небольшой листок, на котором было
написано:
«Славной памяти нашего любимого, незабвенного сына, брата и
зятя Раскулова Ивана, сержанта пехотных войск, обладателя Пехотного
штурмового знака, павшего за Родину 10 октября 1943 г. на участке
Восточного фронта во цвете лет. Похоронен в Братской Могиле…»
Женщина аккуратно свернула похоронку, не дочитав. Побелевшие губы прошептали:
— Я верю, я знаю, что это благодаря тебе мы победили, сынок…
Лиса Лисистая
Оцените материал:
ПОДЕЛИСЬ С ДРУЗЬЯМИ:
Материалы публикуемые на "НАШЕЙ ПЛАНЕТЕ" это интернет обзор российских и зарубежных средств массовой информации по теме сайта. Все статьи и видео представлены для ознакомления, анализа и обсуждения.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
|
